Время на прочтение: 44 минут(ы)
[Программы ‘Московских ведомостей’] [Об условиях продажи книг] Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М., Л. 1951. Электронная публикация — РВБ, 2005.
Новиков — крупный и талантливый русский писатель второй половины XVIII века, чьи произведения были любимы широкими кругами читающей публики. Главнейшие сочинения Новикова выходили при жизни автора несколькими изданиями, причем печатались всегда небывало большими для XVIII века тиражами — от тысячи до четырех тысяч экземпляров. Читатель отлично знал и ценил смелого сатирика, печатавшегося в журналах ‘Трутень’ и ‘Живописец’, автора философских и политических сочинений, одного из первых русских критиков, выступавшего и под различными псевдонимами (например, Издатель ‘Трутня’, Сочинитель ‘Живописца’ и т. д.), и под инициалами Н. Н., и, наконец, под своим собственным именем — Николай Новиков.
Новиков-писатель пользовался любовью, уважением и чрезвычайно высоким нравственным авторитетом у литераторов-современников. В 70-е годы он становится в центре литературы, выступает ее организатором, наставником молодых, умея всегда помочь разобщенным писателям. Новиков был в дружеских отношениях с Фонвизиным, печатал его произведения, поддерживал, как критик, его первую комедию ‘Бригадир’. Философские сочинения Новикова оказали влияние на мировоззрение начинавшего свой путь поэта Державина. Новиков, подняв крестьянскую тему в литературе, проложил тем дорогу Радищеву, который своим ‘Путешествием’ совершил литературную революцию, сделав народ героем литературы. Кстати, именно Новиков привлек молодого Радищева к литературной работе, издав его первые переводы. Он оказывал помощь и постоянную поддержку писателю Михаилу Попову, журналисту-сатирику Аблесимову и др. В 80-е годы он привлек к работе в своих журналах десятки молодых людей, которые, пройдя через его школу, прочно встали на путь профессиональных литераторов. Здесь стоит назвать имена не только Петрова, Муравьева и Дмитриева, но и, прежде всего, Карамзина.
Отзывы литераторов характеризуют Новикова именно как крупного, талантливого и популярного писателя XVIII века. Михаил Попов в письме-предисловии публично засвидетельствовал и свою благодарность и свое глубокое преклонение перед нравственной личностью еще никому не известного Новикова.
Михаил Муравьев, близко знавший Новикова, увлекавшийся его сочинениями, так характеризует его в письме 1779 года: ‘Новиков… один из лучших наших писателей и страстный любитель письмен’.
Дмитриев свидетельствовал в своих воспоминаниях: ‘Имя его [Новикова.— Г. M.] стало известно с 70-х годов по изданию им одного за другим двух еженедельников — ‘Трутня’ и ‘Живописца’. Как писатель, он ‘в листках своих нападал смело на господствующие пороки, карал взяточников, осмеивал закоренелые предрассудки и не щадил невежества мелких, иногда же и крупных помещиков’.
Карамзин, вышедший из новиковского кружка, в специальной записке о великом русском просветителе писал: ‘Г. Новиков в самых молодых летах сделался известен публике своим отличным авторским дарованием… писал остроумно, приятно и с целию нравственной’.
Многочисленные сочинения Новикова были отлично известны читателям XIX века. Из писем Николая Тургенева мы знаем, что ему, например, в Берлин привезли из России новиковский ‘Живописец’, в котором он впервые прочел сочинение, обличавшее рабство. Новиковские журналы, и ‘Живописец’ прежде всего, послужили Тургеневу основанием для выработки типа и планов издания декабристского журнала, который в память новиковского должен был называться ‘Живописцем’.
Рылеев внимательнейшим образом читал философские и исторические сочинения Новикова. Они оказали на него влияние. Это и отметил Огарев, знавший новиковские сочинения: ‘Необходимо новиковская традиция входила в его [Рылеева.— Г. M.] воспитание’.
Для Белинского новиковский ‘Опыт исторического словаря’ — факт собственно литературной критики, который невозможно обходить в обзоре развития русской критики. Почти через 100 лет после выступления Новикова Добролюбов, занявшись сатирическими журналами XVIII века, сразу обратил внимание на произведения, напечатанные в ‘Трутне’ и ‘Живописце’, отметив и талантливость их и остроту в постановке социальных проблем. О ‘Письмах к Фалалею’: ‘Письма эти очень замечательны по мастерству своего лукавого юмора’. О ‘Крестьянских отписках’: ‘Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это?’ ‘Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И. Т., которого ‘Отрывок из путешествия’ напечатан в ‘Живописце’. В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе’, и т. д.
Итак, для читателя XVIII и первой половины XIX века, для писателей-современников и деятелей первой четверти XIX века, для всех, лично связанных с людьми, близко знавшими русского просветителя, было совершенно очевидно: Новиков — писатель, автор многочисленных талантливейших художественных, философских, критических, исторических и педагогических сочинений. И в то же время сочинения Новикова именно как произведения ему принадлежащие после его ареста в 1792 году ни разу до сегодняшнего дня не переиздавались. Это отсутствие перепечаток текстов Новикова, естественно, приводило к забвению литературного наследия русского просветителя, погребенного в мало доступных, давно ставших библиографической редкостью изданиях XVIII века. Так сложилось не терпимое более положение: замечательные произведения русского просветителя XVIII века оказались почти исключенными из русской культуры. В современных курсах русской литературы недостаточно изучается Новиков-писатель, в курсах по философии — Новиков-философ, в курсах по истории общественной мысли — Новиков-политик и просветитель, в курсах по истории критики — Новиков-критик.
В чем же причина этого?
Первой и решающей причиной, несомненно, являются долголетние и жестокие гонения русского просветителя самодержавием. Новиков не просто был посажен Екатериной в Шлиссельбургскую крепость Он был оклеветан, у него отняли имя, честь, достоинство. Ни Павел, выпустивший Новикова из Шлиссельбургской крепости ни Александр, кокетничавший либерализмом, не изменили положения писателя. Он продолжал жить в опале, бедствуя, исключенный из общественной жизни, с печатью царского ‘опубликования’. Поэтому к середине XIX века многие произведения Новикова забылись. Этим воспользовались некоторые консервативные, реакционные ученые и стали творить легенду о Новикове только как о культурном, главным образом масонском деятеле XVIII века. Создателем этой легенды был реакционер Лонгинов, который после ряда мелких работ о Новикове в 1867 году выпустил книгу ‘Новиков и московские мартинисты’, канонизировавшую эту легенду. Новиков, по Лонгинову, не был писателем. Он лишь в начале своего пути был ‘двигателем просвещения’, а затем нашел себя в масонстве и целиком отдался ему.
Этой фальсификации способствовало еще одно обстоятельство. Огромное число своих сочинений Новиков издавал без подписи. Исследователь Новикова, конечно, не мог не знать, что стремление к анонимности было принципиальной позицией русского просветителя. Новиков неоднократно публично заявлял, что не считает обязательным дня писателя, преследующего нравственную цель, объявлять свое имя читателям. Проявилась здесь и личная черта характера писателя — необыкновенная его скромность. Так, например, Новиков писал: ‘Тот, который других перед собою не уважает, должен непременно сделаться известным, но что до нас касается, мы никогда публике себя не объявляли’ (‘Утренний свет’, 1780, ч. IX, Заключение).
Фальсификаторы литературного наследия Новикова не замедлили воспользоваться особенностью этой писательской позиции для того, чтобы начисто замолчать его сочинения. В XIX веке из числа буржуазных исследователей только один — Незеленов — пытался утверждать, что Новиков был писателем, указывая на принадлежность ему многих произведений в журналах, издателем которых он был. Но это был голос вопиющего в пустыне. Незеленов не аргументировал свою точку зрения, и многие исследователи незамедлительно опровергли его.
После революции 1905—1907 годов был проявлен интерес и к деятельности Новикова, правда, только к одному, петербургскому, периоду его творчества, периоду издания сатирических журналов. Просмотр новиковских журналов привел к открытию в них замечательных сатирических антидворянских и антикрепостнических сочинений. Вместо того чтобы на основе этих сочинений опровергнуть легенду Лонгинова, отнявшего у Новикова имя писателя эти буржуазные и либеральные ученые, доверившись во всем Лонгинову, принялись открытые ими новиковские сочинения приписывать различным писателям.
Требования декабристов, революционных демократов подвергнуть изучению жизнь, деятельность и творчество Новикова, вернуть ему заслуженное имя просветителя, художника, критика и философа, украденное самодержавием, являются заветом для советской историко-литературной науки. Важнейшим моментом в выполнении этой задачи является собрание и подготовка к изданию сочинений Новикова.
Несомненно, перед составителем данного однотомника избранных сочинений Новикова встали не малые трудности. Как уже говорилось выше, значительное число сочинений русского просветителя не было им подписано. Больше того, мы не имеем ни одной рукописи литературных работ Новикова. И вместе с тем должно сразу же категорически заявить, что у исследователя, занявшегося изучением именно творчества Новикова, окажутся совершенно очевидные и несомненные доказательства принадлежности ему большого количества произведений, напечатанных в различных изданиях. Данный однотомник — первая попытка собрать собственные сочинения Новикова. Составитель не ставил себе задачи собрать все произведения русского просветителя. Вряд ли эта задача по силам одному человеку. Составитель стремился собрать наиболее ценное, характерное для новиковских убеждений, рисующее многогранность его творческого дарования (прозаик, критик, педагог, историк и т. д.).
В силу создавшегося положения, когда в течение ста лет буржуазная, дворянская и формалистическая наука отнимали у Новикова имя писателя, составителю первого издания избранных сочинений Новикова необходимо доказывать принадлежность новиковских сочинений Новикову. Прежде чем перейти к развертыванию аргументов и доказательств принадлежности того или иного сочинения Новикову, необходимо заранее оговорить те принципы, которыми руководствовался составитель в отборе сочинений и в решении вопроса о принадлежности их русскому просветителю.
Первое. В литературном наследии Новикова должно быть прежде всего отмечено значительное количество произведений, им подписанных. В этом убеждает просмотр всех журналов и книг, им изданных. Такими произведениями оказываются: в ‘Трутне’ — ‘Предисловие’, ‘Разговор Я и Трутень’, ‘В новый год новое счастие’, ‘Расставание, или последнее прощание с читателями’, в ‘Пустомеле’ — предисловие [Рассуждение об авторах еженедельных сочинений 1769 года], в ‘Живописце’ — ‘Автор к самому себе’, в ‘Кошельке’ — ‘Вместо предисловия’, в ‘Утреннем свете’ — ‘Предуведомление’ [‘О высоком человеческом достоянии’], ‘Заключение’ [‘Нравоучение как практическое наставление’], в ‘Московском издании’ — ‘Предисловие’ [‘Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства знание’]. Такими же подписанными произведениями являются предисловия Новикова к различным историческим изданиям, предисловие к критико-библиографическому журналу ‘Санктпетербургские ученые ведомости’ и, наконец, капитальное сочинение ‘Опыт исторического словаря о российских писателях’. Сюда же может быть отнесен без каких-либо колебаний цикл произведений из ‘Трутня’, направленных против ‘Всякой всячины’ и Екатерины II, во главе со статьями Правдулюбова. Никто из исследователей за все это время не пытался еще отнять эти статьи у Новикова. Исследование Семенникова (‘Русские сатирические журналы 1769—1774 гг.’, СПБ, 1914) утверждает тоже несомненную принадлежность их Новикову.
Эти произведения важны не только тем, что под ними стоит подпись Новикова, но прежде всего тем, что они по своему характеру являются авторскими манифестами, программами действий. Именно в них изложены основы новиковского мировоззрения, они декларируют специфические новиковские темы, именно в них раскрываются характерные для Новикова-писателя черты стиля. Изучение произведений, напечатанных в журналах, показывает, что многие из них непосредственно и открыто примыкают к предисловиям, развивая их идейные, тематические и стилевые черты.
Как на пример, можно указать на цикл критических статей в ‘Трутне’ и ‘Пустомеле’. Там впервые выдвигаются вопросы, которые получили свое дальнейшее многостороннее и детальное развитие в предисловиях к ‘Живописцу’ и ‘Санктпетербургским ведомостям’ и особенно подробно в ‘Опыте исторического словаря’ (см. подробнее в примечаниях). То же мы наблюдаем и с циклом философских статей в ‘Утреннем свете’, органически связанных с ‘Предуведомлением’ и ‘Заключением’ (об этом ниже). Таково первое основание для выдвижения тезиса о принадлежности некоторых неподписанных произведений Новикову. Первое, но не единственное. Составитель считал обязанным проверять себя и доказывать принадлежность того или другого произведения Новикову и другими аргументами, но главное — их совокупностью.
Второе. Изучение принципов авторской и редакторской работы Новикова привело составителя к убеждению, что если Новиков и не подписывал часто свои произведения собственным именем (не всегда только по мотивам нежелания проявить свою ‘самость’, свое авторское тщеславие, но в ряде случаев по мотивам политическим — например, свои выступления против Екатерины он не мог подписывать, ибо за этим последовали бы немедленно полицейские преследования), то в то же время всегда считал необходимым намекнуть иногда широкому читателю, а иногда только кругу близких друзей, кто скрывался под тем или иным выбранным им псевдонимом.
а) Так, Новиков, выступая в период с 1769 по 1775 год с различными журналами, непрерывно и обязательно давал понять, что известные читателю имена ‘Издатель ‘Трутня’ (‘И. Т.’), ‘Сочинитель ‘Пустомели’ (‘С.П.’), ‘Сочинитель ‘Живописца’ (‘С. Ж.’) принадлежат одному лицу (об этом подробнее ниже).
б) Новиков всячески стремился отделить свои произведения от чужих. Если он подписывал свое произведение псевдонимом, то тогда, почти во всех случаях, он стремился к тому, чтобы все чужие произведения были подписаны или полностью (например, В. Майков, К. Кондратович, Н. Поповский, ‘Сочинитель комедии ‘О время’, то есть Екатерина II, и т. д.), или подлинными инициалами писателя (П. П.— Павел Потемкин, В. Р.— Василий Рубан, и т. д.), или таким псевдонимом, который прозрачно намекал на истинного автора, угадываемого современниками (например Б. К.— то есть Бесовский корректор, автор ‘Адской почты’ Эмин, Азазез Азазезов — Александр Аблесимов), или, наконец, произведению предпосылалось предисловие, намекавшее читателю на подлинного автора (предисловие к ‘Посланию слугам моим’, где сказано, что автором послания является тот же автор, который только что сочинил комедию ‘Бригадир’).
в) В тех случаях, когда псевдоним нужен был, чтобы скрыть свое имя от властей, Новиков всегда стремился к тому, чтобы дать знать близкому кругу своих друзей, кто подлинный автор смелых антиправительственных выпадов. Так появился псевдоним NN — друзьям было известно, что именно Новиков так писал начальные буквы своего имени и фамилии. Эти же инициалы — NN — в последующем станут одной из издательских марок Новикова-издателя.
Или другой пример. Написав первую статью против Екатерины и напечатав ее в ‘Трутне’, Новиков подписал ее именем Правдулюбова. Но чтобы дать знать друзьям, кто автор смелой статьи, он поставил в конце статьи сигнал — 9-е мая. Это не безразличная и не случайная дата — это день именин Новикова, который он не только праздновал в кругу своих друзей, но и особенно чтил в связи с дорогой ему национальной русской традицией. Согласно этой традиции, как об этом писал сам же Новиков, в день именин подданные некогда приносили своему государю подарок — именинный пирог. Поднесение именинного пирога было внешним знаком свободно патриархальных отношений между ‘питателем’, земледельцем, производившим ‘хлеб — самонужнейшую вещь’, и властью, призванною защищать и оберегать его труд. Екатерина не была таким монархом, как не было в крепостнической России этих, желанных для Новикова, свободно патриархальных отношений. Вот почему он в свой день именин преподнес Екатерине ‘именинный пирог’ — резкую сатирическую статью.
В последующем Новиков также будет прибегать к этому приему — приему намека кругу друзей или лицам, близко его знавшим. Так, в предисловии к журналу ‘Утренний свет’ он нарисует свой иронический автопортрет. В ‘Пословицах российских’ он укажет, что автором этих рассказов является ‘типографщик’, человек, любящий ‘рыться в архивах’.
Третье. Новиков прибегал сам или к объединению своих произведений в одной книге, или к систематическому изложению в большом сочинении взглядов, ранее разрабатывавшихся в отдельных мелких статьях. Так, им был составлен сборник своих художественно-сатирических сочинений, напечатанных в ‘Трутне’ и ‘Живописце’. Этот сборник он назвал ‘Третье издание ‘Живописца’ (подробнее об этом ниже). Из суммы критических высказываний, рассеянных в статьях ‘Трутня’, ‘Пустомели’ и ‘Живописца’, выросло капитальное сочинение ‘Опыт исторического словаря о российских писателях’. Мысли о воспитании, высказывавшиеся Новиковым и в ‘Трутне’, и в ‘Живописце’, и в ‘Кошельке’, и в ‘Утреннем свете’, и в ‘Московском издании’, были, наконец, воплощены в специальном крупном педагогическом сочинении ‘О воспитании и наставлении детей’.
Четвертое. Наличие в сочинениях фактов биографии Новикова или свидетельств, что данное произведение определено и подсказано моментами его писательской или общественной деятельности. Так, например, автобиографичны предисловия к ‘Трутню’, к ‘Живописцу’, к ‘Утреннему свету’ и др. Так антикрепостнические статьи ‘Трутня’ и ‘Живописца’ по своему фактическому материалу и идейной концепции непосредственно связаны с документами Комиссии по составлению нового Уложения — крестьянскими наказами, речами демократических депутатов, которые Новиков лично излагал по своей должности ‘держателя дневной записки’.
Пятое. Основным и решающим фактором в рассмотрении различных документов и свидетельств о принадлежности того или иного произведения Новикову является идейно-эстетический анализ этих произведению. Если идейно-эстетический анализ устанавливает близость этого произведения к новиковскому мировоззрению и другим несомненно новиковским сочинениям, а все остальные документальные свидетельства подкрепляют и поддерживают ее, то это и являлось для составителя условием признания данного произведения за Новиковым.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИЗ ‘ТРУТНЯ’, ‘ПУСТОМЕЛИ’ И ‘КОШЕЛЬКА’
Принадлежность Новикову произведений, собранных в этом разделе, несомненна. Это или предисловия и заключения к трем журналам, или статьи, подписанные инициалами NN. Подробнее об этом см. в примечаниях. В настоящем издании менее всего выдержана цельность новиковского журнала ‘Трутень’, ибо одна часть интереснейших статей Новикова из этого журнала выделена в особый цикл — ‘Полемика Новикова с Екатериной II’, а ряд других замечательных сатирических произведений напечатан в разделе ‘Третье издание ‘Живописца’. Основанием к такому расчленению статей ‘Трутня’ на три раздела является стремление составителя посчитаться с волей Новикова. Это Новиков сам в 1775 году собрал в одну книгу лучшие сочинения ‘Трутня’ и ‘Живописца’. Именно эту книгу целиком составитель и перепечатал в настоящем издании. Тем самым цельность впечатления от новиковской работы в ‘Трутне’, естественно, несколько нарушена.
ТРЕТЬЕ ИЗДАНИЕ ‘ЖИВОПИСЦА’
‘Третье издание ‘Живописца’ представляет собой книгу избранных сочинений Новикова, сборник рассказов, очерков, памфлетов и статей. Вот почему здесь нет принятого в журналах деления на листы.
Несомненно, отсутствие подписи под тем или иным произведением, совпадение мотивов этого сочинения с каким-либо подписанным произведением создавали формальное основание для сопоставлений, для доказательства сходства, для поиска утаившего свое имя автора. Казалось бы при этом естественным допущение и Новикова и чисто тех, кому могли принадлежать эти сочинения. Ведь именно ‘Трутень’ и ‘Живописец’ создали имя Новикову не только издателю, но и писателю, а произведения, приписываемые другим составили их главное содержание, определили их облик и успех. Однако сложилась иная традиция — приписывая одно и то же сочинение разные писателям, исследователи свои доказательства в пользу нового имени, свои отводы старого кандидата сопровождали тщательной аргументацией,— не аргументировался лишь отвод Новикова. И это потому, что Новикова эти ученые не хотели признавать как писателя. Без фактов, без доказательств, произвольно. Оставаясь в пределах все тех же условных данных — неподписанные сочинения в ‘Трутне’ и ‘Живописце’, считаю своим долгом, исхода из суммы объективных фактов — анализа идейного содержания произведений, истории журнальных редакций и авторской правки текста, изучения новиковского отношения к делу писателя, автора, его печатных высказываний об анонимности как одном из важнейших моментов понимания общественного дела писателя,— аргументировать и доказать принадлежность важнейших сочинений ‘Трутня’ и ‘Живописца’ Новикову.
Целый ряд произведений, напечатанных в ‘Трутне’ и ‘Живописце’, бесспорно принадлежит Новикову, и никто из исследователей не опровергает этого. Так, все согласны, что предисловие к ‘Живописцу’, ‘Английская прогулка’, ‘Отписки крестьянские’, ‘Рецепты’ и т. д. принадлежат Новикову. Другие же сочинения, посвященные крестьянскому вопросу — ‘Письма к Фалалею’ и ‘Отрывок путешествия’,— приписаны Фонвизину и Радищеву. Я считаю эти ‘приписания’ неверными, методологически порочными. Но так как уже сложилась традиция приписывать, например, Радищеву ‘Отрывок путешествия’, то поэтому мне необходимо, с одной стороны, подробно разобрать и отвести доводы и аргументы тех, кто числит эти произведения за Фонвизиным и Радищевым, а с другой — развернуть систему своих доказательств очевидной для современников ‘Трутня’ и ‘Живописца’ истины, что новиковские сочинения принадлежат Новикову.
Отличительной особенностью ‘Третьего издания ‘Живописца’, печатаемого в настоящем сборнике, которое, кстати, выпало из сферы внимания ученых, является полное отсутствие в нем чужих, анонимных и подписанных, произведений. В ‘Трутне’ сотрудничали Попов, Аблесимов, Эмин, Майков,— им принадлежали талантливые сочинения. В ‘Пустомеле’ печатались переводы Леонтьева, стихи Фонвизина, произведения, соответствовавшие новиковским требованиям и убеждениям. В ‘Живописце’ печаталось много стихов в честь. Екатерины и ее приближенных, письмо самой Екатерины Новикову, многочисленные переводы, различные прозаические сочинения. Все это чужое, принадлежащее другим авторам, часто и очень важное хотя бы в тактическом отношении,— например, письмо Екатерины,— Новиков исключил: из своей книги, названной ‘Третье издание ‘Живописца’. Исключил принципиально: данная книга имела специальную задачу собрать вместе все важнейшие, проверенные временем сочинения, с тем чтобы дать читателю, и прежде всего читателю-союзнику, образцы таких произведений, которые соответствовали бы высокому и обязывающему званию Автора-писателя. Такими сочинениями оказывались произведения, посвященные обличению дворянства и Екатерины, крестьянскому вопросу и просветительской программе. И вот, собрав из двух своих лучших журналов, ‘Трутня’ и ‘Живописца’, отвечающие данной цели произведения, исправив их, объединив в циклы, придав им новую композицию, он издает книгу, назвав ее ‘Третье издание ‘Живописца’. Книга была снабжена специальным предисловием ‘К читателю’. Предисловие опять было написано для объяснения с читателем по главному вопросу — об авторстве. И на этот раз Новиков не называет своего имени,— на этот счет у него была своя, как мы знаем, особая точка зрения. Но если для Новикова не было необходимости ‘хвалиться’ перед читателем своим именем, то следовало дать ему знать, что автор разных статей и разных журналов один и тот же. Поэтому он в специальном предисловии делает публичное заявление, что все, здесь собранное,— ‘мое сочинение’.
Если раньше читатель знал, что были два автора замечательных произведений, утаившие свое имя от читателя,— один под именем ‘Издатель ‘Трутня’, а другой ‘Сочинитель ‘Живописца’, то теперь, предупрежденный Новиковым, он знал: издатель ‘Трутня’ и сочинитель ‘Живописца’ — одно лицо, которое и сейчас, собрав свои сочинения в одной книге, не называет своего действительного имени, а укрывается за псевдонимом Живописец. Уверенный, что читатель отлично помнит его сочинения, напечатанные в разных журналах, и потому удивится, найдя их в этом новом издании измененными, исправленными, Новиков уведомляет его, что сделаны все эти поправки им самим на основе авторского права: ‘Должно объявить читателю, что я в журнале моем многое переменил, иное исправил, другое выключил и многое прибавил из прежде выданных моих сочинений под другими заглавиями’. Уже здесь мы имеем категорическое свидетельство о принадлежности Новикову сочинений, собранных в ‘Третьем издании ‘Живописца’. Сам автор публично заявил: ‘Это мои сочинения’. Но мы, несмотря на все это, вынуждены доказывать, что новиковские сочинения принадлежат Новикову, потому что сложилась традиция приписывать его сочинения другим авторам.
Созданный в 1772 году ‘Живописец’ со всей очевидностью показывает, что Новиков являл собой новый в России тип писателя, чуждого коммерческих соображений, настойчиво и решительно осуществлявшего свои планы и намерения, писателя — организатора литературных сил, писателя — просветителя с самостоятельной программой практических дел, писателя, которому было необходимо высказаться перед обществом, у которого было желание вступиться за интересы отягощенного, изнывающего в рабстве народа. Издавая ‘Живописец’, Новиков хотел досказать то, что ему не дали досказать, закрыв ‘Трутень’ и ‘Пустомелю’, хотел внушить своим ‘единоземцам’ — третьему сословию и лучшим представителям дворянства — мысль о незаконности и аморальности рабовладения. Приступая к осуществлению этой задачи, он знал, что журнал не принесет ему лавров, что следует ожидать гонений в преследований, и, подготовленный полемикой с самодержавным автором в ‘Трутне’, он в специальном предисловии в ответ на увещевания отказаться от замысла коротко и решительно заявил: ‘Нельзя’. Таким образом, мы видим, что, приступая к изданию ‘Живописца’, Новиков хотел сказать русскому читателю что-то самое для него важное, самое дорогое. Первые же листы нового журнала показали, что этим главным была крестьянская тема, именно ей был посвящен центральный эпизод предисловия (история Худовоспитанника), ‘Отрывок путешествия’, цикл ‘Писем к Фалалею’ и ряд других сочинений. И вот именно эти-то сочинения, для которых собственно Новиков издал свой новый журнал, исследователи и отняли у него, оставив за ним, и то, видимо, временно, авторство статей о щеголях и щеголихах.
Больше всего наука приписывания потрудилась над тем, чтобы доказать, что ‘Отрывок путешествия’ принадлежит Радищеву, а цикл ‘Писем к Фалалею’ — Фонвизину. Не вдаваясь в столетнюю историю вопроса, остановлюсь на последних исследованиях, подводящих итоги и ‘почти окончательно’, ‘доказательно’ приписавших эти произведения двум авторам. Эта точка зрения получила официальное признание (см. учебники для вузов по истории русской литературы XVIII века. ‘Отрывок путешествия’ помещен уже в I томе академического собрания сочинений Радищева, правда в отделе ‘приписываемых’ сочинений. В дни радищевского юбилея 1949 года этот ‘Отрывок’ уже печатался в составе сочинений Радищева без всяких оговорок).
‘Отрывок путешествия’ ‘окончательно’ закреплен за Радищевым исследованием В. П. Семенникова. {См. статью ‘К истории создания ‘Путешествия из Петербурга в Москву’ в книге ‘Радищев’, М.—П., 1923, стр. 319—364. } Как и все предшествовавшие ученые, Семенников не занимается вопросом, почему это ‘Путешествие’ не может принадлежать Новикову. Весь пафос обращен на приписание его Радищеву. Первым, формальным основанием приписания служит сообщение сына Радищева — Павла Александровича, указавшего в 1858 году в своих примечаниях на опубликованную статью Пушкина о Радищеве, что ‘другие статьи сего ‘Путешествия’ были напечатаны в ‘Живописце’ Новикова в 1776 году и в ‘Северном вестнике’ Мартынова (ч. V, январь 1805 г., стр. 61, ‘Смесь’) — ‘Отрывок из бумаг одного крестьянина’. Это глава из ‘Путешествия’ под заглавием ‘Клин’, которую привел Пушкин в приложении к своей статье о Радищеве’. {Там же, стр. 322.} Как видим, никакого категорического утверждения, что ‘Отрывок путешествия’ в ‘Живописце’ принадлежит Радищеву, в воспоминаниях престарелого сына писателя нет. Это отлично понимал и Семенников. Вот почему он начинает строить свою систему доказательств, основанную на допусках, предположениях, вероятностях.
Нить своих доказательств Семенников начинает так: ‘Если между содержанием ‘Отрывка’ и ‘Путешествием’ будут найдены какие-либо значительные точки соприкосновения, то показания сына Радищева есть доказательство принадлежности его отцу ‘Отрывка путешествия’ в ‘Живописце’. Итак, появилось первое если… Далее следуют поиски точек соприкосновения. Первая группа точек соприкосновения: а) ‘это два наиболее ярких протеста против крепостного права’, б) оба произведения написаны в одинаковой форме — путешествия, чувствуя слабость этих доказательств, Семенников сам заявляет, что это только ‘внешние черты сходства’. {Радищев, стр. 330.} Затем автор переходит к ‘наиболее важному вопросу’ — к выяснению точек соприкосновения ‘в частностях’. Вторая группа — частные точки соприкосновения: а) сюжет ‘Отрывка путешествия’ в ‘Живописце’ близок сюжету главы ‘Пешки’ радищевского ‘Путешествия из Петербурга в Москву’. В чем эта близость? — И в том и в другом случае автор описывает свое посещение крестьянской избы и впечатления от этого посещения, б) в обоих произведениях ‘жестокосердые помещики’ отнимают у крестьян ‘хлеб и воду’, в) в обоих произведениях помещик заставляет работать крестьян в воскресенье, г) в обоих произведениях имеются одинаковые слова. Последний факт имеет особо важное значение. Сделав эти наблюдения, исследователь опять, как и в первом случае, понимает шаткость своих позиций и неубедительность доказательств, поэтому, не смея прямо утверждать, что ‘Отрывок путешествия’ в ‘Живописце’ принадлежит Радищеву, делает новое сложное допущение — остаются два предположения: 1) или ‘Отрывок’ оказал явное влияние на Радищева, или 2) автор ‘Отрывка’ сам Радищев. Так появляется второе если.
Далее следует третья группа — тождество стиля. Желая во что бы то ни стало склонить чашу весов на свою сторону, исследователь ставит новую условную задачу — если совпадут черты стиля, то значит… начинается третье если.
Существенным свойством радищевского стиля, устанавливает Семенников, является его необычная эмоциональность — ‘пропитанность чувством’. Именно этот сентиментальный элемент, по мнению Семенникова, составляет особенность радищевского ‘Путешествия’. После этого обнаруживается ‘сентиментальный’ элемент и в ‘Отрывке путешествия’ ‘Живописца’. Анализ при этом состоит в том, чтобы, вырвав из обоих произведений слова, однотипные для данной эстетической системы, сделать псевдонаучное заключение: похожие слова — свидетельство их принадлежности одному автору. Следовательно, по всем законам формализма делался угодный исследователю вывод — оба произведения принадлежат Радищеву.
Работа Семенникова тщательная, но бесплодная. Бесплодна она еще и потому, что бездоказательно отвергнуто авторство самого Новикова, не прослежена связь идейного содержания этого ‘Отрывка путешествия’ с воззрениями Новикова, потому, что не показано, в какой связи находился этот ‘Отрывок путешествия’ со всем остальным материалом двух журналов Новикова, потому, что это сочинение в анализе вырвано из композиционного единства журнала, потому, что приписание Радищеву основано на формальных или субъективных сопоставлениях, доказательствах и тождествах.
Прежде всего в систему доказательств Семенникова не входит главное — идейный анализ. Автор привлек и общие ‘внешние черты’, и ‘форму путешествия’, и ‘частности’, и ‘похожие слова’, но нигде не говорит об идейном содержании двух произведений. Правда, Семенников указывает, что обоим ‘Путешествиям’ свойственен ‘антикрепостнический пафос’. Но ‘пафос’ этот не может сблизить данные два произведения, потому что в основание их положены две глубоко различные и враждебные друг другу идеи. Если же подойти к двум ‘Путешествиям’ с этих позиций, то все доказательства рушатся, как карточный домик.
Как известно, главной идеей, политической задачей радищевского ‘Путешествия из Петербурга в Москву’ является доказательство тезиса, что восстание, крестьянская революция есть единственный способ уничтожения крепостничества, бесправия, угнетения человека человеком, бедности и нищеты. ‘Отрывок путешествия’, помещенный в ‘Живописце’, обличая ‘рабство и бедность’, таит в себе все же идею возможности урегулирования отношений между помещиком и крестьянином на началах патриархальных, как отношений между ‘отцами’ и ‘детьми’.
Глава ‘Пешки’, обличая ‘жестокосердого’ помещика, кончается грозным предупреждением: ‘Не ласкайся безвозмездием’. ‘Отрывок путешествия’ в ‘Живописце’, устанавливая, что в крестьянской бедности виноваты сами ‘глупые помещики’, тиранствующие ‘над подобными себе человеками’, заканчивается следующими рассуждениями и мечтаниями самого крепостного крестьянина: ‘Дай ему [помещику-тирану.— Г. М.] бог здоровье! Мы на бога надеемся: бог и государь до нас милосливы, а кабы да Григорий Терентьевич также нас миловал, так бы мы жили как в раю’. Как видим, здесь две различных идейных концепции. Утверждение, что автор ‘Отрывка путешествия’ в ‘Живописце’ — Радищев, искажает действительное положение вещей и принижает первого русского революционера. У нас нет никаких оснований говорить, что Радищеву были свойственны эти патриархальные, наивно-идеалистические и, в конечном счете, либеральные убеждения. В то же время вся эта идейная концепция точно соответствует основам новиковского мировоззрения. Таковы идейные противоречия двух сравниваемых произведений, обойденные исследователями.
Опровержение ‘частных’ и ‘общих’ ‘точек соприкосновения’ более чем неблагодарная задача. Как я уже отмечал выше, все эти частности сами по себе ничего не доказывают, не доказывают даже Семенникову, почему он и заключил, что только совокупность одинаковых впечатлений имеет значение. Но механическая совокупность насквозь субъективных впечатлений доказать ничего не может. В самом деле, как можно всерьез говорить о таких точках соприкосновения, как единство жанра ‘Путешествий’ и единство антикрепостнического пафоса? Подобное сопоставление, улавливающее ‘внешние’ черты сходства, нелепо и бесплодно. Единство антикрепостнического пафоса? Как уже было только что сказано, единство это мнимое — близкие в моральной оценке поведения бесчеловечного ‘помещика-тирана’ авторы двух ‘Путешествий’ стоят на крайних полюсах в решении способов и путей изменения такого положения. Сходство сюжета? Сходство, состоящее в том, что описываемые две избы крепостного крестьянина (в одну и ту же эпоху, в одной и той же стране, в одних и тех же местах — европейской части России) оказываются похожими друг на друга,— это, по мнению исследователя, аргумент? Безусловно, общее между ними есть, но эта общность — положение крестьянина, живущего при екатерининском крепостническом режиме. Сходство бросается в глаза, несомненно, потому, что только в этих двух произведениях в литературе XVIII века и описывается крестьянская изба.
Опровержение ‘похожих’ слов — просто бессмысленная задача, поэтому более целесообразным нахожу развернуть ряд соображений, подтверждающих, что ‘Отрывок путешествия’ принадлежит издателю ‘Трутня’ и ‘Живописца’.
Русские люди 70-х годов отлично знали, что Новиков ‘чувствителен к крестьянскому состоянию’. В произведениях, безусловно принадлежащих Новикову, в его ‘Рецептах’, есть ‘Рецепт’ помещику-тирану и мучителю Безрассуду (л. XXIV). В этом ‘Рецепте’ описывается положение крестьян: ‘Они работают день и ночь, но со всем тем едва, едва имеют дневное пропитание’, ‘они и думать не смеют, что у них есть что-нибудь собственное, но говорят, ‘это не мое, но божие и господское’. Так еще в 1769 году Новиков описывает непосильную работу крестьян (‘день и ночь’) и отсутствие не только собственности, но и пропитания. Как же относятся крестьяне к своему помещику Безрассуду? ‘Бедные крестьяне любить его как отца не смеют, но, почитая в нем своего тирана, его трепещут’, то есть Новиков утверждает: крестьяне, исповедуя патриархальную веру, убеждены, что помещик должен быть отцом, и горюют, видя своего барина тираном. Далее Новиков заявляет, что данная горькая участь крестьян есть исключение, объясняемое характером Безрассуда, ибо ‘прочие их братия у помещиков отцов наслаждаются вожделенным спокойствием, не завидуя никакому на свете счастию, ради того что они в своем звании благополучны’ (курсив мой.— Г. М.). Эта же мысль высказана Новиковым и во втором листе ‘Трутня’ за 1770 год в статье ‘В новый год новое счастие’. Статья эта — поздравление с Новым годом. Написана она в духе ‘Рецепта’ — всем сословиям, всем ‘должностям’ издатель ‘Трутня’ высказывает пожелания. Вот что он пожелал поселянам: ‘Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети’.
Идейное содержание ‘Рецепта’ и ‘поздравлений’ тождественно основной идее ‘Отрывка путешествия’, напечатанного в ‘Живописце’. Там также изображены крестьяне, бедствующие от тиранства Григория Терентьевича. И крестьянин, разговаривающий с путешественником, также считает себя обиженным своим помещиком, который не хочет ему быть отцом. Так же, как и в ‘Трутне’, высказывается мысль, что ‘прочие братия’ живут ‘благополучно’. В доказательство этого крестьянин ‘насказывает’ путешественнику ‘столько доброго’ про помещика соседней деревни, который ‘отец своим крестьянам’, отчего и деревня его ‘Благополучная’. Как видим, тут и там единство моральной концепции, положенной в основание произведений, обличающих рабство и жестокосердых помещиков.
Наконец, самое главное: говоря об идейном единстве новиковских статей о крестьянстве в ‘Трутне’ и ‘Живописце’, следует помнить, что их проблематика, тон и стиль всеми своими корнями уходят в те споры, которые разгорелись в Комиссии по крестьянскому вопросу. Именно там в речах демократических депутатов Новиков услышал моральное осуждение рабства. Отголоском этих патетических речей демократических депутатов и являются новиковские восклицания: ‘Безрассудный!’, ‘Жестокосердый тиран’ и т. д.
Именно Новикову принадлежит заслуга введения в литературу этого словоупотребления. В этой же связи стоит указать, что сама патриархальная концепция дворянско-крестьянских отношений как отношений ‘отцов и детей’ как и ‘царистские’ настроения, была историческим заблуждением крепостных крестьян. Не случайно поэтому в манифестах Пугачева (через год после ‘Отрывка путешествия’) дворяне осуждались на казнь между прочим и за то, что они не хотели быть отцами своим крестьянам. Вот что читаем в одной из прокламаций восставшего народа: ‘Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия. От кого же? Вам самим небезизвестно. Дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе божием и написано, чтобы они крестьян так же содержали, как и детей, но они… хуже почитали собак своих, с которыми охотились за зайцами’.
Идейная близость новиковских статей о крестьянах в ‘Трутне’ и ‘Живописце’ и выступлений депутатов Комиссии Коробьина, Козельского, Чупрова, Маслова и др. с защитой крепостных, находящихся под властью помещиков, очевидна. Стоит только сопоставить с этими речами депутатов такие произведения, как ‘Рецепт’ Безрассуду и ‘Отрывок путешествия’, ‘Крестьянские отписки’ и т. д.
Депутат Козельский заявлял: ‘Многие из крестьян, зависящих до сего времени от единственной, различной и неопределительной своих помещиков воли… сносят свое состояние с крайним их отягощением’ ‘Крестьянин же чувственный человек, он разумеет и вперед знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково’.
Новиков пишет в ‘Рецепте’ Безрассуду: ‘Они [крестьяне] работают день и ночь, но со всем тем едва, едва имеют дневное пропитание, затем что насилу могут платить господские поборы. Они и думать не смеют, что у них есть что-нибудь собственное, но говорят: это не мое, но божие и господское’.
Депутат Коробьин 5 мая 1768 года выступил с защитой помещичьих крестьян:
‘Начало, от которого толь вредные происходят следствия, состоит в неограниченной власти помещика над имениями своего крестьянина, и для того всячески трудиться должно разрушить сие начало. В рассуждении сей материи я бы с охотою от нее воздержался, если бы совершенно ведал, что все находящиеся в дражайшем отечестве нашем дворяне суть такие, которых правление над своими крестьянами умножает их благополучие усугублением изобилия и которые самым делом доказывают, что они правят ими, как отцы своими чадами. Но как из вышесказанного видеть можно, что владельцы двоякого вида в нашем отечестве усматриваются: одни такие, которых потеряние почитают себе крестьяне будто как за погубление своей жизни, а другие такие, от которых всячески желают удалиться… На первых хлебопашцы взирают как на своих отцов, а на вторых как на бич’. В этом выступлении обнаженно изложена моральная концепция первых защитников крестьян. Используя легальные возможности, предоставленные Комиссией, памятуя, что говорить о ликвидации крепостного права было запрещено,— эти депутаты поэтому выступали лишь с требованием ограничения власти помещиков, мотивируя свое требование фактом существования в России двух родов помещиков: одни — ‘отцы’, другие — ‘бичи’. Отсюда следовало: там, где помещик ‘отец’, там крестьяне ‘благополучны’, там же, где помещик ‘бич’, там крестьяне ‘разорены и нищи’. Об этом с особой силой говорил крестьянский депутат Маслов.
Новиков сидел в Комиссии и не только слушал эти выступления, не только читал их, но и кратко излагал существо этих речей и возражения им со стороны переполошившихся помещичьих депутатов. Он прочно усвоил тактику и концепцию демократических депутатов и в своих журналах ‘Трутень’ и ‘Живописец’ выступил с серией статей по крестьянскому вопросу, собранных вместе в книге ‘Третье издание ‘Живописца’.
Идея ‘Отрывка путешествия’ прямо, непосредственно связана с речами демократических депутатов. Вот пример: из бесед путешественника с крестьянами мы узнаем, что помещик Разоренной деревни — ‘бич’ своим мужикам: ‘У нашего боярина такое, родимый, поверье, что как поспеет хлеб, так сперва всегда его боярский убираем, а с своим-то-де, изволит баять, вы и после уберетесь. Ну, а ты рассуди, кормилец, вить мы себе не лиходеи: мы бы и рады убрать, да как захватят дожжи, так хлеб-от наш и пропадает [потому что они работают на себя только по воскресеньям.— Г. М.] Дай бог ему здоровье! Мы, кормилец, на бога надеемся: бог и государь до нас милосливы, а кабы да Григорий Терентьевич также нас миловал, так бы мы жили как в раю!..’ ‘На другой день, поговоря с хозяином, я отправился в путь свой, горя нетерпеливостию увидеть жителей Благополучныя деревни: хозяин мой столько насказал мне доброго о помещике тоя деревни, что я наперед уже возымел к нему почтение и чувствовал удовольствие, что увижу крестьян благополучных’.
Несомненна связь этих статей с речами депутатов, и в этом сила первых в русской литературе выступлений по крестьянскому вопросу — они родились в атмосфере политической борьбы демократических депутатов с крепостнической политикой Екатерины. Они идейно близки воззрениям самих крестьян, которые самостоятельно сформулировали в наказах и в речах своих депутатов свои требования, надежды и чаяния. Именно эта связь крестьянских статей ‘Трутня’ и ‘Живописца’ с речами депутатов и есть решающее свидетельство принадлежности их Новикову-писателю, полтора года проработавшему в Комиссии.
Уже неоднократно говорилось, что отличительной особенностью новиковских журналов является их идейное единство, достигаемое их автором-организатором, ‘Отрывок путешествия’, как и все другие материалы, органически связан со всем духом журнала, и прежде всего с принципами Новикова, декларированными им в статье ‘Автор к самому себе’. Статья эта, возвращаясь к проблемам, затронутым уже в ‘Опыте исторического словаря’, дает развернутую оценку состояния современной литературы. Гневно и презрительно говоря о писателях придворных, пишущих во имя материальных выгод, наживы и славы, Новиков в то же время подвергает резкой критике и господствующее направление классицизма. Априорные нормы этой эстетики, по мнению Новикова, приводят к тому, что искусство это становится лживым, лицемерным и, хочет оно того или нет, апологетическим по отношению к крепостническому строю.
В той же статье ‘Автор к самому себе’ Новиков издевательски изображает писателя-классика, воспевающего ‘златый век’ и деревенских пастухов в виде ‘Блаженства’.
Но критикой Новиков не удовлетворился. Показав несостоятельность искусства классицизма, Новиков противопоставил ему прежде всего свою сатирическую ‘живопись’, произведения, раскрывающие правду жизни, реальные факты. Вот отчего уже в ‘Трутне’ этой пастушеской идиллии он противопоставил бытовой документ — ‘Отписки крестьянские’, где предстал перед читателем не пастух в виде аллегорической фигуры Блаженства, воспевающий свою любовь, а несчастный больной Филатка ‘с малыми ребятами’, оставшийся без коровы, без хлеба и все же преследуемый своим барином. В ‘Живописце’ Новиков продолжил свою прежнюю работу по созданию ‘действительной живописи’. Поэтому прямым дополнением к только что изображенной писателем-классиком деревне является деревня Разоренная. Деревня ‘златого века’ помещена во втором листе, деревня ‘Разоренная’ — в пятом.
‘Деревня Разоренная поселена на самом низком и болотном месте. Дворов около двадцати, стесненных один подле другого, огорожены иссохшими плетнями и покрыты от одного конца до другого сплошь соломою’. ‘Улица покрыта грязью, тиною и всякою нечистотою, просыхающая только зимним временем. При въезде моем в сие обиталище плача я не видал ни одного человека’ и т. д.
Так последовательно Новиков борется с далеким от действительной жизни искусством классицизма,— в предисловии как критик он обрушивается на сочинителей пастушеских идиллий, воспевающих ‘златый век’ и крестьянскую жизнь в виде блаженства, а в ‘Отрывке путешествия’ он выступает как ‘действительный живописец’, изображая крепостническую деревню ‘обиталищем плача’.
Чтобы покончить с выдвинутой темой, необходимо остановиться еще на одном, также в течение ста лет дискутируемом, неясном и затемненном обстоятельстве. Как известно, ‘Отрывок путешествия’ имеет подпись И. Т. Что значат эти инициалы? Существуют три точки зрения: И. Т. означает ‘Издатель ‘Трутня’, Иван Тургенев и… Александр Радищев. Так как опять Семенников последним и наиболее подробно занимался этим вопросом, буду вести дело с Семенниковым.
Кандидатура Ивана Тургенева, выдвинутая Незеленовым, справедливо отводится Семенниковым Тургенев известен не как писатель, а как переводчик, и переводчик мистических книг, к тому же познакомившийся с Новиковым значительно позже — в период масонской деятельности. ‘Рассмотрение инициалов И. Т. в смысле ‘Издатель ‘Трутня’,— заявляет сам Семенников,— имеет более вероятия, прежде всего потому, что Новиков писал в своем журнале, и писал хорошо’. Установив это, исследователь сразу же отступился, увидев перед собой вопрос: к чему было издателю ‘Живописца’ называть себя ‘Издатель ‘Трутня’? Тем более, заявляет он неожиданно, что ‘инициалы, возможно думать, и не означают имени и фамилии автора, а могут иметь какой-либо другой смысл’. В подтверждение этого суждения говорится, что ‘у издателей и сотрудников сатирических журналов не было в обычае ни сообщать свои имена под статьями, ни ставить буквенные подписи’. Последнее утверждение, как я уже говорил выше (стр. 679), просто не соответствует фактам.
Со своей читательской массой уже в 1769 году Новиков договорился о своем первом имени — ‘Издатель ‘Трутня’. Избрание этого имени было мотивировано в ‘Предисловии’ журнала. На это имя корреспонденты писали письма через переплетчика. Автора ‘Издатель ‘Трутня’ читатель знал довольно хорошо.
После закрытия ‘Трутня’ автор, так полюбившийся публике, пропал. Но вдруг появился журнал ‘Пустомеля’, который напомнил читателю об исчезнувшем авторе — ‘Издателе ‘Трутня’, во втором листе напечатана была ‘Эпиграмма к г. издателю ‘Трутня’, свидетельствовавшая о связи ‘Сочинителя ‘Пустомели’ с ‘Издателем ‘Трутня’. Этой эпиграммой дело ограничилось, ибо журнал был закрыт. В 1772 году начинает выходить ‘Живописец’. Журнал быстро завоевывает симпатии читателей. Многое в манере автора, укрывшегося под именем ‘Сочинитель ‘Живописца’, было знакомо, напоминало пропавшего ‘Издателя ‘Трутня’.
Новикову очень важно было установить преемственность своих журналов. Назваться ‘Трутнем’ в 1772 году он не мог — и по обстоятельствам политическим (‘Трутень’ был закрыт Екатериной) и по субъективным причинам (перед новым журналом стояли совсем новые задачи). Но читателю необходимо было напомнить: ‘Издатель ‘Трутня’ не пропал. И вот в первых же номерах ‘Живописца’ печатается радикальнейшее произведение о положении крепостных крестьян, прямо продолжающее идейные мотивы ‘Трутня’,— ‘Отрывок путешествия’. На этом сочинении Новиков и ставит свой первый известный читателю псевдоним — ‘Издатель ‘Трутня’. В то же время необходимо помнить, что по общепринятой в журналах той поры манере имя издателя обычно сокращалось до инициалов. Так и поступил Новиков, подписавшись И. Т.
Эта линия поведения Новикова — установление близости между двумя авторами, ‘Издателем ‘Трутня’ и ‘Сочинителем ‘Живописца’ — завершается в 1775 году в так называемом ‘Третьем издании ‘Живописца’. Здесь собранные в одной книге произведения ‘Издателя ‘Трутня’ — ‘Сатирические ведомости’, ‘Рецепты’, ‘Крестьянские отписки’, ‘Письма к племяннику’ — и произведения ‘Сочинителя ‘Живописца’ — ‘Автор к самому себе’, ‘Английская прогулка’, ‘Отрывок путешествия’, ‘Письма к Фалалею’ и т. д.— объявляются сочинениями одного лица.
Каждое из приведенных доказательств в отдельности, а также их совокупность убеждают нас в том, что публичное признание Новиковым ‘Отрывка путешествия’ своим сочинением справедливо и соответствует действительности.
Указав в специальном предисловии к третьему изданию журнала, что в данную книгу включены ‘мои сочинения’, Новиков предупреждает, что он ‘многое переменил, иное исправил, другое выключил и многое прибавил из прежде выданных моих сочинений’.
Начнем с этого заявления: ‘многое переменял, иное исправил’. В этой книге, как уже указывалось ранее, были перепечатаны из ‘Трутня’ ‘Отписки крестьянские’. Перепечатаны были далеко не механически, ибо это произведение включалось в цикл других его сочинений, общих по теме. Для того чтобы это произведение, существовавшее ранее самостоятельно, могло войти в новый цикл, в нем должны были быть произведены изменения. И действительно, эти изменения были сделаны.
В ‘Трутне’ действовал принцип: ‘сам я… писать буду очень мало, а буду издавать все присылаемые ко мне письма’. Отсюда большинство статей ‘Трутня’ подано как присланные в редакцию письма. Вел полемику с Екатериной не издатель ‘Трутня’, а присылавший издателю письма Правдулюбов. Это была, по выражению Екатерины, ‘тонкость’, отлично понятая при дворе. Этого не скрывал и сам Новиков. В восьмом листе помещено письмо Чистосердова, в котором передавались придворные разговоры на ту же тему: ‘А это-де одни пустые рассказы, что он печатает только присыльные пиесы. Нынче-де знают и малые робята этот счет, что дважды два будет верно четыре’. В 1775 году, решившись издавать свои сочинения, Новиков отбрасывает ‘былые тонкости’, не хочет заниматься ‘пустыми разговорами’ и выдавать свои сочинения за присланные письма. Поэтому-то он и выбрасывает предшествовавшее в ‘Трутне’ ‘Отпискам’ письмо Правдина, в котором проводилась ‘тонкость’, что сочинитель этих ‘Отписок’ не ‘Издатель ‘Трутня’, а Правдин. Теперь все три письма, собранные вместе, получили новое заглавие ‘Отписки крестьянские и помещичий указ ко крестьянам’ и давались без какого-либо сопроводительного письма.
Многое ‘переменил’ Новиков и в ‘Отрывке путешествия’. В первом издании ‘Живописца’ путешествие печаталось в двух листах, пятом и четырнадцатом. Между ними была помещена статья ‘Английская прогулка’, рассказывавшая о недовольстве дворянства первым отрывком путешествия и объяснявшая, что обличался здесь не весь дворянский корпус, а только жестокосердые помещики. После первого отрывка шло уведомление от издателя: ‘Продолжение будет впредь’. И далее: ‘Итак, я надеюсь, что сие сочиненьице заслужит внимание людей, истину любящих. Впрочем, я уверяю моего читателя, что продолжение сего путешествия удовольствует его любопытство’. И действительно, в четырнадцатом листе шло обещанное продолжение ‘Отрывка путешествия’. Заключался весь ‘Отрывок путешествия’ восклицанием путешественника, что он отправляется в деревню Благополучную, где надеется увидать крестьян благополучных.
Во втором издании текст путешествия полностью соответствует первому. В 1775 году, делая свою книгу, Новиков вносит перемены. Прежде всего он два отрывка соединяет в один и печатает подряд, создавая единое произведение. Затем, после завершающих фраз о том, что путешественник отправляется в деревню Благополучную, появилось дополнение, которого ранее не было я которое по сути представляло собой новую концовку всего путешествия. Эта новая концовка уведомляла: ‘Продолжение сего путешествия напечатано будет при новом издании сея книги’ (подробнее об этом см. примечания, стр. 719). Ту же внимательную авторскую правку, смысловую и стилистическую, мы находим и в ‘Письмах к Фалалею’. {Подробные доказательства принадлежности Новикову ‘Писем к Фалалею’ см. в моей книге ‘Николай Новиков и русское просвещение XVIII века’, Гослитиздат, 1951, стр. 254 — 259.}
Но авторской переработкой текста Новиков не ограничился. В этой книге он осуществил один из излюбленных своих приемов — циклизацию. ‘Письма к Фалалею’, напечатанные в свое время в первой части ‘Живописца’, он соединил с письмом Ермолая из ‘сельца Краденова’, опубликованным во второй части журнала, и с двумя письмами дяди к своему племяннику Ивану, напечатанными в ‘Трутне’. Основа этой циклизации — сюжет, раскрывающий семейно-бытовые отношения между родителями и дядей — провинциальными помещиками, с одной стороны, и сыном и племянником, оторвавшимися от родной почвы, родительских традиций, живущими в столице, честно исполняющими свой служебный долг, читающими книги и заводящими знакомства с опасным ‘Издателем ‘Трутня’ (Иван) и ‘Сочинителем ‘Живописца’ (Фалалей) — с другой.
Таким образом, собрать в одну книгу избранные свои сочинения, ранее печатавшиеся в ‘Трутне’ и ‘Живописце’, оказалось возможным лишь потому, что их объединяла не только идейная, но и эстетическая близость.
Все собранные в ‘Третьем издании ‘Живописца’ художественные произведения — блестящий пример конкретного воплощения в слове новиковских воззрений на литературу и сатиру (подробнее об этом см. во вступительной статье).
Рассказы эти занимают особое место в русской литературе XVIII века, знаменуя собой новый этап в развитии реализма. Они обнажают сознательное стремление автора придать своим выводам и наблюдениям объективное значение. При этом критерием правдивости, верности действительности объявляется мнение народа, запечатленное в его творчестве. Такое понимание фольклора было на голову выше культивировавшегося в то время буржуазными писателями типа Чулкова этнографического отношения к народной песне и пословице. Впервые с таким пониманием фольклора выступил Новиков на страницах ‘Трутня’ и ‘Живописца’. В последующем, опираясь на этот опыт, Радищев и Крылов смело пользуются народным творчеством, вводят его в литературу, используют его для создания картины жизни народа. Поэтому установление авторства ‘Пословиц российских’ может быть сделано только с позиций понимания того, кто именно так, как это выражено в ‘Пословицах российских’, понимал народное творчество. Имеющийся в нашем распоряжении материал дает ответ — Новиков.
И до ‘Пословиц российских’ и после них он именно так трактовал фольклор, более того, из всего богатства народного творчества он избрал именно пословицу, которая сопровождала его в течение всей жизни. Впервые пословицы были им применены в творческой практике ‘Трутня’, ‘Пустомели’ и ‘Живописца’ (см. об этом во вступительной статье). Пословица настоятельно вводилась Новиковым в ткань художественного произведения, она служила основанием для вынесения приговора явлениям действительности.
Пословицы пронизывают педагогические сочинения Новикова, они встречаются в философских статьях ‘Утреннего света’ и т. д. Позже Новиков в одном письме прямо и открыто сформулировал и свое отношение к русской пословице и свое понимание значения ее для русской литературы. Новиков писал: ‘Я люблю русские пословицы. Они очень нравоучительны и исправляют даже и память’.
В ‘Пословицах российских’ и было использовано нравоучительное свойство пословиц. В другом письме, написанном после окончания Отечественной войны 1812 года, Новиков определил всю важность использования литературой именно этого вида народного творчества: ‘У меня готов спартанский на то ответ: и Наполеон на Эльбе. Вы, я думаю, помните лакедемонский ответ: и Дионисий в Сиракузах. Я люблю лаконический слог, но и русский в подобном случае хотя не так нежен, тонок и короток, однакож хорош: ежели бог не выдаст, так и свинья не съест’. Именно эта новиковская любовь к пословице, это новиковское понимание ее нравоучительности, это стремление свое суждение проверить и подтвердить мнением народа и проявились с блеском в цикле сатирических рассказов ‘Пословицы российские’. В новых рассказах Новиков смело положил пословицу в основание литературной сатиры. Избрав подходящую пословицу, он выносил ее в заглавие, а все повествование строил как объяснение причин ее возникновения в народе. Рассказ всегда был аллегорическим и сатирическим на темы или политические, или просветительские. Таким образом, вывод, вытекавший из сюжета сатиры, усиливался во много раз, приобретая уже характер не частного суждения человека, а приговора народа, приговора, справедливость которого покоилась на самом твердом основании: на опыте многих миллионов тружеников.
О принадлежности ‘Российских пословиц’ Новикову говорят и другие факты. Никогда не называя своего имени, как мы уже знаем, Новиков, вместе с тем, всегда считал необходимым дать читателю ряд намеков, по которым он мог бы точно узнать, что имеет дело с известным ему автором. Так было в ‘Трутне’, ‘Живописце’, ‘Утреннем свете’. То же самое мы наблюдаем и в ‘Пословицах российских’. В ряде рассказов разбросаны отдельные сведения об авторе, которые в своей совокупности совершенно отчетливо давали понять читателю XVIII века, что их автором является Новиков (‘типографщик’, ‘издатель’, который ‘почасту сидит в архивах’, роясь среди старых ‘русских манускриптов’, и т. д.). Наконец, в ряде рассказов повторяются излюбленные положения из новиковских философских и нравственных сочинений, напечатанных в ‘Живописце’ и ‘Утреннем свете’. Так, например, в рассказе ‘Сиди у моря, жди погоды’ говорится: ‘Тихое море удобно восколебатися может ветрами, и спокойная жизнь наша легко помутиться может страстями. Свирепые волны укрощаются, как скоро утихнут ветры, подобным образом страсти, нас в житии нашем колеблющие, исчезнут, как скоро истребит их благоразумие’. А в сочинении ‘Истины’ Новиков писал: ‘Страсти суть ветры, помощию коих плавает корабль наш, который своим кормчим имеет рассудок, правящий разумом. Когда же нет ветру, то корабль плыть не может, а когда кормчий неискусен, то корабль погибает’.
Еще пример. В рассказе ‘Близ царя, близ смерти’ сообщается, что учитель, излагая своему ученику урок, представлял природу ‘цепью, из бесчисленных звеньев слиянною’. Далее учитель объявлял, что ‘есть невидимое, но не меньше потому необходимое начало и вина самих начал’. Все это поучение прямо ведет нас к новиковской статье в ‘Утреннем свете’, где сказано: ‘Между тем человек со всеми дарованиями, находящимися в нем, тогда только является в полном сиянии, когда взираем мы на него яко на часть бесконечный цепи действительно существующих веществ’.
Почти все критические работы Новикова, собранные в настоящем разделе, подписные. Это относится к таким статьям, которые были помещены как авторские предисловия к журналам ‘Пустомеля’ и ‘Санктпетербургские ученые ведомости’. Главная и капитальная критическая работа Новикова — ‘Опыт исторического словаря’, как известно, вышла под именем Новикова. Ряд мелких статей (‘Статьи из Русского словаря’, ‘Ведомости’ из ‘Пустомели’ и др.) написаны от имени издателя и развивают важнейшие положения Новикова-критика. Об этом внутреннем единстве подробно см. в примечаниях.
Статьи Новикова, посвященные вопросам русской истории, напечатанные в данном однотомнике, все подписаны им. Они помещались в исторических изданиях в качестве предисловия или обращения к читателю.
Проблемы философии привлекли внимание Новикова во второй половине 70-х годов. Первые статьи были напечатаны в журнале ‘Утренний свет’. В настоящем издании из ‘Утреннего света’ перепечатаны пять статей. Две из них написаны от имени Новикова — издателя журнала: ‘Предуведомление’ и ‘Заключение’. Остальные — ‘О достоинстве человека в отношениях к богу и миру’, ‘Истины’ и ‘ О добродетели’ — прямо и непосредственно развивают проблемы, поставленные Новиковым в ‘Предуведомлении’. Об идейном единстве этих статей см. во вступительной статье и примечаниях.
‘Предисловие’ к журналу ‘Московское издание’ написано от лица Новикова, издателя журнала.
Особо необходимо поговорить о двух центральных сочинениях Новикова, помещенных в настоящем разделе: ‘О воспитании и наставлении детей’ и ‘О торговле вообще’.
Политические обстоятельства эпохи, общественный интерес к мировым событиям, умная редакторская работа Новикова — все это и определило крупный успех ‘Московских ведомостей’, которые, по свидетельству Карамзина, достигли к середине 80-х годов большого по тем временам тиража в 4 тысячи экземпляров. С 1782 года Новиков пожелал закрепить за собой этого уже массового читателя, подчинить его всецело своему влиянию, удовлетворить все его политические, умственные, нравственные, хозяйственные интересы и запросы, приучить к систематическому чтению именно своих изданий, наполненных жизненно необходимыми знаниями и сведениями.
Улучшая качество политической информации ‘Московских ведомостей’, расширяя их содержание, Новиков готовит, а с 1783 года издает журнал, служащий продолжением ‘Московского издания’,— ‘Прибавление к Московским ведомостям’. Журнал издавался как бесплатное приложение к газете и рассылался безвозмездно ‘пренумерантам’, которых, как уже сказано, было несколько тысяч. Об этом своем намерении Новиков счел необходимым сообщить читателю: за выходящее приложение к газете ‘Прибавление’ ‘не полагает он’ никакой излишней платы, потому что с его стороны делается это ‘из единого усердия ко благу отечества’. Новиков обещает читателю, что им ‘приложено будет всевозможное старание о распространении полезных сведений в разных частях человеческой учености’. В этой статье Новиков сообщает о характере всех своих будущих сочинений, предупреждает, что отныне газета будет центром его деятельности. Вот несколько строк из этого замечательного новиковского оповещения:
‘Ничего упущено не будет к приведению в совершенство сих листов, так чтобы они не только соравнялись по содержанию своему с лучшими иностранными публичными листами сего рода, но и превзошли и заменили бы совершенно недостаток оных для тех, кои не имеют ни способности, ни случая читать первых… приложено будет старание и о том, дабы с начала будущего года сообщаемо было ‘Прибавлениями’ к ‘Ведомостям’ нашим топографическое описание знатнейших российских и чужестранных городов, островов и проч., славных своими зданиями, торговлею, науками и тому подобным, и содержащихся в них примечания достойных вещей, продуктов, товаров и проч. Иногда в сии ‘Прибавления’ помещаемы будут статьи из лучших иностранных коммерческих книг, иногда же предметы, касающиеся до домашнего воспитания, и показание лучших книг в сем роде, иногда показываемо будет главнейшее содержание книг, вышедших прежде в Москве. Всем сим надеемся мы сделать отменную угодность читателям нашим, ибо посредством одного чтения наших ‘Ведомостей’ не только юношество, но и все те, кои не имели случая учиться или по крайней мере читать подобные книги, могут получить достаточное и подробное сведение почти о всем земном шаре и, так сказать, не учась научиться географии, истории и топографии. Купечество российское отменную от сих ‘Прибавлений’ получить может пользу, ибо оно от сего чтения приобретает достаточное сведение о всех продуктах и товарах, в каких местах можно получить их в большем количестве и с большими выгодами перед другими городами. Польза, проистекающая от показания основательного воспитания и точного знания лучших книг во всяком роде учености, довольно ощутительна, чтобы не содействовала оная усовершенствованию наших листов’. Именно эта программа нового журнала, доведенная до сведения читателя, и была реализована прежде всего в двух оригинальных статьях — ‘О наставлении и воспитании детей’ и ‘О торговле вообще’.
Новиковские журналы 80-х годов запечатлели эволюцию общественных, политических и философских взглядов их издателя. ‘Утреннему свету’, ‘Московскому изданию’, ‘Прибавлениям к Московским ведомостям’ соответствуют разные этапы формирования этической философии Новикова.
Новый журнал — ‘Прибавление к Московским ведомостям’ — весь посвящен ‘политической материи’, в нем уже нет ни нравоучений, ни морализирующих рассказов и повестей, нет литературных произведений вообще. Содержание ста восьмидесяти шести номеров ‘Прибавлений’ за 1783—1784 годы можно разделить на четыре ‘отдела’: 1) статьи о воспитании, 2) статьи о торговле, 3) статьи на политические темы, прежде всего об ‘американских делах’, 4) статьи географические и естественнонаучные.
Уже на примере философских статей ‘Московского издания’ видно, как рассуждения о человеке и его добродетелях были пропитаны духом политики. В ту эпоху проблема человека, его свободы и обязанностей как гражданина и патриота имела далеко не теоретический интерес. В связи с этим тема воспитания, естественно, приобретала политический оттенок. Всем многочисленным статьям о принципах и методах воспитания предшествовало определение цели и задачи педагогической системы — подготовить для общества просвещенного, добродетельного человека и гражданина. Так от прославления добродетельных патриотов (‘Московское издание’) Новиков переходит, как ‘практический нравственный философ’, к воспитанию таких граждан у себя в России.
За два года Новиков дал много статей о воспитании как оригинальных, так и переводных (‘О воспитании и наставлении детей’, ‘О воспитании’, ‘Фамильный разговор’ — статья против применения телесных наказаний, ‘Некоторые правила для гофмейстеров’, ‘Письмо о домашних учителях’, ‘О раннем начале учения детей’, ‘О эстетическом воспитании’ и др.). Важнейшим принципом педагогической системы Новикова было уважение к ребенку. ‘Прибавления’ учили видеть в нем свободного человека: ребенок, читаем мы в одной из статей, ‘имеет такие же права, как и мы, с тем только различием, что ему более, нежели нам, нужнее чужая помощь. Мы знаем из естественного закона, что никакой человек не имеет права принуждать без нужды другого человека, чтобы он исполнял его волю против своей собственной’ (1784, No 91). Дети ‘должны учиться уступать необходимости, которая происходит из связи вещей и обстоятельств, а не по непременной воле своих родителей и воспитателей. Первое сделает их кроткими и уступчивыми людьми, а другое подлыми рабами’ (там же). Этот гуманизм, поднятый как знамя во всех педагогических статьях новиковского журнала, и определяет роль, которую они должны были сыграть в русском обществе. Передовые идеи, высказанные в статьях о воспитании, еще раз свидетельствуют о широкой образованности Новикова, о внимательном изучении им передовой философской и научной мысли его времени и, главное об антифеодальном, антикрепостническом, подлинно просветительском характере воззрений их автора.
О ВОСПИТАНИИ И НАСТАВЛЕНИИ ДЕТЕЙ
Центральное место в журнале занимает оригинальная статья ‘О воспитании и наставлении детей для распространения общеполезных знаний и всеобщего благополучия’, печатавшаяся в течение целого года в двадцати трех номерах журнала. Статья эта — несомненно новиковская. Она развивает мысли, высказанные Новиковым в статьях, напечатанных в ‘Живописце’, ‘Утреннем свете’ и ‘Московском издании’.
Для того чтобы понять и почувствовать ‘новиковский дух’ этого сочинения, следует остановиться на его содержании, раскрыть его внутренний полемический смысл.
Системы воспитания Руссо и Локка были самыми передовыми в XVIII веке. Руссо провозгласил принцип естественного воспитания, высказался за развитие в человеке здоровых природных инстинктов и чувств. Локк требовал систематического дисциплинированного воспитания ребенка разумным педагогом. В статье ‘О воспитании и наставлении детей’ Новиков при изложении своих воззрений пропагандирует те черты педагогики Руссо и Локка, которые казались ему приемлемыми. Но — характерная особенность — Новиков смело отказывается от того, что представляется ему непригодным, не отвечающим требованиям и задачам русского просвещения. Так, Новиков не принимает теорию уединения Руссо, не согласен с отрицанием значения общественного воспитания, выступает против локковской недооценки школы Новиков обосновывал преимущество общественного воспитания перед домашним, ополчался против телесных наказаний, требовал развития инициативы у воспитанников, приучения их к самостоятельной деятельности, направленной на благо других, указывал на необходимость развития эстетических вкусов у ребенка. Журнал требовал, чтобы педагог давал ребенку обширный и свежий материал из различных областей человеческого знания, приучал его к размышлениям, развивал его стремление к ‘действительности’.
Но главное, в чем расходился Новиков с системами Руссо и Локка,— это в определении целей воспитания Руссо воспитывал ‘прежде всего человека’, потому что ‘общественное воспитание не существует более и не может существовать, потому что там, где нет более отечества, не может быть и граждан’. {Ж.-Ж. Руссо. Эмиль, или о воспитании, СПБ., 1912, стр. 15. } Локк воспитывал ‘джентльмена’, практического человека, умеющего прибыльно вести свои дела. Эти идеи воспитания основоположников буржуазной нравственности были неприемлемы для русского просвещения. Еще учитель Новикова Николай Поповский, переводя локковское сочинение (переизданное Новиковым в 1788 году), в предисловии к переводу писал, что Локк не был и не мог быть ‘вселенским учителем’, что ‘некоторые правила г. Локка были с обыкновением других народов несогласны’. {‘О воспитании детей г. Локка’, М., 1788, стр. V.} Новиков в своих статьях и делал завещанные Поповским ‘прибавления, убавления, перемены’ в соответствии с ‘обыкновением’ русского народа, нуждами и потребностями русского просвещения.
Другим важным обстоятельством, которое надо учитывать, чтобы исторически верно понять общественный характер новиковского педагогического сочинения, является его направленность против педагогических упражнений Екатерины II. {Этому не противоречит формальное упоминание в начале статьи о педагогических ‘заслугах’ русской императрицы — без такого обязательного комплимента нечего было и думать о напечатании своего сочинения.} В частности, оно противостоит книге, выпущенной по повелению Екатерины в 1783 году, ‘О должностях человека и гражданина’. Книга эта была своего рода энциклопедией педагогических воззрений русского самодержавия {Подробнее см. об этом в моей книге ‘Николай Новиков и русское просвещенце XVIII века’, Гослитиздат, 1951, стр. 494—498.}.
Душой новиковской педагогики явилось учение о внесословной ценности человека. Как истый просветитель, он доказывает равенство людей, требует воспитания ‘единоземцев’ в духе уважения прав человека, с негодованием обрушивается на тех, кто пытается с высот дворянского высокомерия называть народ презренным именем ‘подлый’. ‘Чернь, подлый народ, суть не низкого состояния человеки, но подло мыслящие и порочные люди, знатны ли они или нищие’. Крестьяне, заявляет далее Новиков, которых дворяне ‘чернию и подлым народом называют, гораздо более имеют заслуг и суть гораздо важнейшие и полезнейшие члены общества, а потому и более заслуживают чести и уважения, нежели они’.
Главная задача педагогической системы Новикова определяется подготовкой полезных членов общества, которые, одушевленные идеей всеобщего равенства людей, будут находить свое счастье в деятельности на благо отечества и сограждан. Личный опыт Новикова свидетельствовал, что исполнение этой ‘должности’ в условиях самодержавного государства дело не легкое, связанное с опасностями и величайшим испытанием духа. Поэтому Новиков учит, чтобы воспитанный ‘как свободный и благородно мыслящий человек’ любил ‘паче всего истину и не боялся ее сказывать, когда его должность или благо других человеков того требует’. В этом случае неизбежно на свободного человека будут ‘клеветать’, его самого порочить и, наконец, ‘строго и несправедливо самым лучшим делам гнусные приписывать намерения и вместо заслуженной похвалы наказывать презрением’. Именно эти обстоятельства и определили содержание нравственного кодекса Новикова, сформулированного в данном педагогическом сочинении,— он лишен абстрактности, отвлеченности, он не сконструирован разумом как некая вечная категория, свойственная разумному человеку. Нравственный кодекс Новикова национально обусловлен. Защита интересов крепостного крестьянства, его выступления против крепостного права, изображение народа в художественных произведениях, интерес. К его судьбе, жизни и творчеству, наконец, интерес к истории России, обычаям русского народа и определили в конечном счете эту попытку русского просветителя выдвинуть в качестве идеала такого человека, чьи поступки, чье поведение были бы обусловлены моралью русского народа, русским национальным характером.
Главный воспитатель человека, указывает Новиков, труд, деятельность,— труд общеполезный, нужный другим людям, нужный отечеству. Именно в этом труде проявляется общественная природа человека. Он должен ‘уметь ценить самого себя’ и в то же время избегать ‘самости’ и ‘учиться отрицать самого себя’. Только тогда человек может быть ‘небесполезным, членом общества’. Только в деятельности на благо сограждан человек осуществляет себя как личность, ибо только в обществе, в деятельности, в общественной практике проявляются его способности. ‘Показывайте, коль тесно связаны между собою все человеки, сколь одному нужен другой и коль выгодно для каждого особенно и для всех вообще бывает, когда они с общею ревностию стараются споспешествовать взаимному благосостоянию’.
Нельзя не указать, что, примерно, те же мысли и в то же время развивал Радищев, доказывая общественный характер человека, критикуя индивидуалистическую теорию Руссо. ‘Немощны, дебелы, расслабленны во единице, едва не всесильны стали в сообщении, творяй чудеса яко боги… Блажен в общественном союзе, блажен и в твоей единственности’ и т. д. {А. Н. Радищев. Избранные сочинения, Гослитиздат, 1949, стр. 636, 638.}
В этой связи стоит и тезис новиковской морали, почерпнутый в многовековой практике русского народа,— труд, деятельность сама себе награда. Не ‘польза’, не требование немедленного вознаграждения за совершенное дело, а ‘удовольствие’, ‘счастье’ от сознания исполненного долга. Подвиг не требует награды — ‘большая часть высочайших добродетелей должны исполняемы быть скрытно и без свидетелей’, чтобы не вызвать ненужного честолюбия. И опять эта новиковская мораль прямо перекликается с нравственным кодексом русского народа, который с такой силой предстал в басенном творчестве новиковского ученика — Крылова. Стоит вспомнить хотя бы такие басни, как ‘Садовник и трое молодых’ или ‘Орел и пчела’.
Наконец, еще две черты определяют характер человека по новиковской педагогике — твердость и терпение. Новиков писал: ‘Коль счастлив бывает человек от того, что действует по твердым и справедливым положениям, что научился владеть самим собою и ограничивать свои желания, что может без труда и с радостию употреблять телесные и душевные силы свои… что не всякое несчастие может привести его в уныние, что умеет он утверждать истинную свою свободу и не раболепствует привычке, суетности или собственным своим похотям’. Оттого он может со ‘спокойствием и высоким удовольствием взирать на все гонения и клеветы, исполнив свои должности’.
Русский революционер Радищев выдвигал именно эту черту характера — твердость — как черту, свойственную русскому народу. В повести ‘Житие Федора Васильевича Ушакова’ герой ее — русский деятель и мужественный русский человек — перед смертью дал следующее завещание Радищеву, ‘Помни, что нужно в жизни иметь правила, дабы быть блаженным, и что должно быть тверду в мыслях, дабы умирать бестрепетно’ {Там же, стр. 45.}
А в другом месте Радищев категорически утверждал, ‘Твердость в предприятиях, настойчивость в исполнении суть качества, отличающие народ российский’.
О терпении, как о важнейшем качестве морали русского народа, Новиков писал еще в рассказе ‘Есть чего ждать, когда есть с кем жать’, где сформулировал свое понимание терпения: терпеть, по Новикову,— ‘уметь плодов дожидаться’. В данном педагогическом сочинении Новиков наставительно повторяет: необходимо ‘научиться терпению’, ибо без этого невозможно исполнение должности гражданина. ‘Терпеливый только, постоянный, неустрашимый способен к преодолению трудностей, обретаемых иногда на пути должности и праводетельности, к сопротивлению стремительной реке владычествующей гибели и к сохранению невинности своея и спокойствия духа при всех переменах и искушениях внешнего счастия’.
Последним вопросом, затронутым в педагогическом сочинения Новикова и требующим пояснения, является вопрос об отношении к религии. В данном сочинении, обращенном совершенно легально к широким кругам русской читающей публики в эпоху, когда религиозное сознание было господствующим, Новиков, естественно, не мог пройти мимо вопросов христианского воспитания. И действительно, в его сочинении появилась глава ‘О образовании сердца особенно к религии и христианству’. В развитии мыслей этой главы сказалась, несомненно, слабость идейной позиции Новикова. Но в то же время должны быть отмечены и другие важнейшие моменты. Новиков по своим убеждениям был деистом. Именно поэтому он даже при изложении педагогических идей, обращенных к широким читателям, обрушивается на официальную церковь и резко критикует реальную практику русского православия как официальной религии. Более важным оказывается его отчетливое и ясное стремление приспособить истины христианства, давно преданные забвению церковью, к задачам воспитания граждан и патриотов, к просветительским целям. Отсюда чрезвычайно вольное толкование учения христианства как собрания истин, подтверждающих просветительскую программу: равенство людей, помощь тем, кто нуждается в участии, обязанность трудиться и т. д.
Следует отметить, что в использовании религиозного сознания человека сказался практицизм Новикова: он стремился использовать в своих общественных целях реальное явление — религиозность своих современников. В этом плане большой интерес представляет попытка некоторых декабристов использовать в борьбе с деспотизмом и крепостническим строем религиозное сознание верующего человека. Так, С. Муравьев-Апостол писал: ‘Лучший способ действовать на русских солдат религиею… Религия всегда будет сильным двигателем человеческого сердца, она укажет путь к добродетели, поведет к великим подвигам и доставит ему мучительный венец’. {П. Е. Щеголев. Исторические этюды, изд. 2, стр. 334—335.}
Результатом этих убеждений явилось составление ‘Катехизиса’ тем же Муравьевым-Апостолом, этого первого и едва ли не единственного агитационного произведения декабризма, адресованного народу и притом блестяще себя оправдавшего.
Данное сочинение печаталось в журнале ‘Прибавление к Московским ведомостям’ в течение всего 1783 года. Являясь замечательным произведением русской общественной мысли, одним из несомненных достижений русского просвещения, это сочинение не привлекло внимания исследователей. Если к отдельным статейкам из ‘Трутня’ и ‘Живописца’ ученые обращались многократно на протяжении столетия, если по поводу этих маленьких произведений создана научная литература, то данное сочинение было обойдено и совершенно замолчано всеми учеными, занимавшимися этой эпохой.
Правда, несколько лет назад на страницах одного журнала была высказана мысль, что данное сочинение переводное и, видимо, принадлежит Рейналю. {‘Историк-марксист’, 1939, кн. 1, стр. 202.}
Это утверждение проверено составителем. Прежде всего была внимательно прочитана вся статья. При этом обнаружилось, что автор статьи неоднократно сочувственно упоминает Рейналя, дважды приводит цитаты из его сочинений, всякий раз оговаривая, что цитируется Рейналь, и точно указывая том и страницу. Итак, если верить автору данной статьи, Рейналь сам себя расхваливал в собственном сочинении и сам себя цитировал, говоря о себе крайне почтительно в третьем лице. Знакомство с книгой Рейналя приводит к убеждению, что он так никогда не поступал. Просмотр же всех двадцати книг ‘Философской и политической истории обеих Индий’ привел составителя к выводу, что такой работы — ‘О торговле вообще’ — нет ни в целом виде, ни в виде фрагментов.
Статья ‘О торговле вообще’ это оригинальное русское сочинение, а не перевод. Действительно, статья переполнена фактами, примерами, реалиями, взятыми из русской жизни. Это проявляется неизменно всякий раз, когда автор отходит от описания фактов истории мировой торговли и начинает излагать теоретические проблемы. Так, например, в главе ‘О обращении денег’ он оперирует примерами из естественно близкой для него области — русский экономической жизни. Поэтому в работе и появляются русские рубли, недочет обращения денег между Санктпетербургом и Москвой и т. д. Как уже говорилось, статья печаталась небольшими отрывками в каждом очередном номере ‘Прибавлений’. В этих условиях естественно для автора учитывать раздробленность единой статьи — вот почему он часто напоминает читателю содержание предыдущих отрывков. В статье мы сплошь и рядом встречаем формулы, могущие принадлежать только автору оригинального русского сочинения, не только знающему, как печатается его статья, но и определившему печатание ее именно мелкими отрывками: ‘Из сказанного нами в прежнем нумере сих ‘Прибавлений’ видно, сколь многие выгоды производит скорое обращение денег…’ и т. д.
Подобных примеров множество. Но нет никакой нужды вылавливать эти отдельные факты, ‘уличающие’ в авторе русского человека, нет нужды, потому что из начальных строк сочинения совершенно ясно не только то, что оригинально-русское, но и то, кто является его автором. Статья ‘О торговле вообще’ начинается ‘Введением’. В нем говорится об огромном развитии торговли в XVIII веке и о создании науки о торговле. Творцы этой науки — Юм, Рейналь, Шмидт и другие — открыли подлинные ‘правила’ торговли и показали ясно всем ее значение. В связи с этим автор заявляет: ‘Для подания соотечественникам нашим понятия о сей науке намерены мы выбирать из сочинений помянутых мужей и других, отличившихся заслугами в сей материи, то, что покажется нам нужнейшим, и приобщать к публичным ‘Московским ведомостям’. Исполнение сего намерения начинаем теперь ‘Рассуждением о полезном влиянии торговли в благосостояние государства’.
Данное заявление замечательно: оно открыто указывает, что автор рассуждения ‘О торговле вообще’ одновременно и редактор ‘Московских ведомостей’. Как редактор, он определил задачу журнала знакомить русских читателей с лучшими сочинениями творцов науки о торговле. И действительно, просматривая ‘Прибавления’, мы видим множество статей о торговле, статей переводных, что, как правило, всегда и оговорено. Но выступал редактор ‘Прибавлений’ в своем журнале и как автор, предварив своим сочинением переводные статьи. При этом, как видим, Новиков поступил совершенно так же, как поступал до и после этого,— не подписывая своего произведения, он все же отчетливо указал читателю, что автором его является редактор ‘Московских ведомостей’. Читатель же 80-х годов отлично знал, что редактор ‘Московских ведомостей’ и ‘Прибавлений’ — Новиков.
Принадлежность данного сочинения Новикову явствует и из его идейно-тематического анализа. Нет нужды подробно доказывать, как оказались развитыми в этой статье типично новиковские темы, с которыми он впервые выступил в литературе, начиная с эпохи издания ‘Трутня’. Стоит лишь указать на некоторые, главные, мотивы. В основании статьи лежит новиковская мечта о процветании отечества, где трудятся все сословия, где уничтожено рабство и господствует свободный, ‘деятельный’ труд. По-новиковски раскрыта в статье сатирическая, гневная тема обличения паразитизма дворянства — этого ‘политически мертвого’ класса. Во вступительной статье к данному однотомнику уже говорилось, что именно в 80-е годы Новиков претерпевает идейную эволюцию, проявляя все больший интерес к политике и отказываясь от морализма. Эта статья как раз и запечатлела с особой наглядностью новиковскую эволюцию. В статье ‘О торговле вообще’ (написанной после пугачевского восстания, продемонстрировавшего антинародность самодержавия Екатерины, объявленного западными просветителями ‘просвещенным’) проявилось именно характерное для Новикова этой поры разочарование в прежних своих политических идеалах. Вот почему в ряде сочинений этих лет (см., например, рассказы ‘Пословицы российские’ на политические темы) Новиков порывает со своей мечтой об идеальном государе, покровителе и защитнике земледельцев. Те же убеждения мы находим и в статье ‘О торговле вообще’. До пугачевского восстания Новиков боялся и думать о революции. И в 80-е годы он не стал революционером, но с необыкновенным вниманием обратился к современной политической истории, в частности к американской революции, подробные сведения о которой он печатал как в ‘Московских ведомостях’, так и в журнале ‘Прибавление’. Вот почему в статье ‘О торговле вообще’ мы встречаем и сочувствие к республиканскому правлению и интерес к революциям в Голландии, Англии, Америке. Больше того, именно в этом своем последнем сочинении он даже оправдывает эти революции и пытается объяснить их, указывая, что они возникли в результате возросшего угнетения и усиления деспотической власти монарха.
В 80-е годы для Новикова характерен пристальный интерес к передовой европейской политической и философской мысли, причем, естественно, ко многим явлениям он относился различно. Так, в силу своей дворянской ограниченности, он не принял материализма Гольбаха и Гельвеция, но зато стал пропагандировать Бэкона. Не соглашаясь с политической теорией Дидро, он в то же время демонстративно печатает в своем журнале ‘Московское издание’ статью Дидро из Энциклопедии ‘Философ’ о роли философии и философа в общественной жизни. Он лично руководит отбором книг для перевода и издания в своих типографиях. Он намечает издание сочинений по вопросам истории, литературы, философии, политики, экономики. Так появились книги Вольтера, Локка, Дидро, Лессинга, Руссо и т. д. Ту же замечательную осведомленность в европейской экономической литературе проявляет и автор статьи ‘О торговле вообще’. Он называет десятки имен различных авторов, многие их сочинения цитирует, с некоторыми не соглашается и т. д. При этом из всех сочинений по вопросам торговли автор статьи говорит особо сочувственно о труде Рейналя. Просмотр газеты ‘Московские ведомости’ убеждает нас в том, что именно Новиков неоднократно помещал статьи, в которых высоко оценивал не только литературные работы Рейналя, но и его общественные заслуги. Все это, несомненно, говорит о том, что статья принадлежит все тому же автору, который был редактором ‘Московских ведомостей’, то есть Новикову.
Статья ‘О торговле вообще’ состоит как бы из двух частей. Первая, небольшая по размеру, посвящена вопросам истории мировой торговли, вторая разрабатывает идейно-политическую концепцию об условиях создания свободного государства тружеников, выражая чисто новиковскую точку зрения. В первой части автор широко использует различную экономическую литературу при освещении отдельных моментов из истории торговли. В случаях, когда автора привлекала та или иная формулировка в читавшемся им произведении, он ее приводил, всегда указывая точно источник. Теоретические же построения автора совершенно самостоятельны. И в этом отношении представляется любопытным сопоставить некоторые суждения по одному я тому же вопросу, высказанные в наиболее радикальной книге эпохи, книге Рейналя, и у автора этого сочинения.
Во всех экономических сочинениях того времени давался очерк о развитии мировой торговли. Рассказывает и Рейналь о торговле у диких племен, торговле Карфагена, Греции, Рима, торговле в средние века в Европе и т. д. Излагая материал, Рейналь всегда чрезвычайно подробно касается не только вопросов чисто экономических, но и этнографических и др. Автор рассуждения ‘О торговле вообще’ также дает очерк о развитии мировой торговли. В частности останавливает свое внимание на истории торговли в Голландия.
В этом случае его особо привлек Рейналь, у которого глава, посвященная Голландии, занимает половину очередного тома. У автора русского сочинения очерк о Голландии занимает 4 страницы. Сопоставляя эти два текста, мы видим, что автор работы, напечатанной в ‘Прибавлениях’, воспользовался целым рядом фактов из сочинения Рейналя. Но в то же время по содержанию эти два очерка о Голландии совершенно различны. У Рейналя на первом месте изложение истории Голландии за несколько столетий, при этом его равно интересуют и вопросы экономики, и вопросы культуры, и вопросы политики. Автора русского сочинения интересуют только вопросы политические: он ставит своей задачей выяснение причин, которые привели к расцвету торговли и процветанию страны и народа, и выяснение обстоятельств политической жизни, приведших Голландию в XVIII веке к потере прежней международной роли. Приведем некоторые примеры того, как по-разному трактуются в этих сочинениях одни и те же исторические события Рейналь, после подробного рассказа об истории Голландии, подходит, наконец, к эпохе борьбы голландцев с испанским королем Филиппом, к периоду основания республики. Вот что пишет он об этом:
‘Его деспотизм распространялся на все ответвления его обширной монархии, и фанатизм там преследовал тех, кому давали имена еретиков или неверных. Pays-bas (нижняя страна) была в особенности театром этих жестокостей, и тысячи граждан погибли на эшафоте. Эти народы восстали. Тогда возобновился спектакль, подобный тому, который венецианцы дали миру несколько веков тому назад. Народ, изгнавший тиранию, не нашел более убежища на земле и ушел его искать на водах.
‘Семь маленьких провинций на севере Брабанта и Фландрии, скорее затапливаемые, чем омываемые, большими реками, часто заливаемые морем, которое с трудом сдерживают плотинами, имея в качестве богатства только продукт нескольких пастбищ и посредственную рыбную ловлю, основывают одну из самых богатых, наиболее могущественных республик в мире и, может быть, образец торговых государств.
‘Первые усилия их союза не были счастливыми, но если голландцы начали с поражения, то кончили победой. Испанские войска, которых голландцы победили, были лучшими в Европе. Мало-помалу новые республиканцы заставили их потеряться. Мудрые законы, великолепный порядок, конституция, которая сохраняла равенство среди людей, великолепная полиция, веротерпимость и сделали из этой республики могущественное государство’. {G. T. Raynal. Histoire philosophique et politique des etablissements et du commerce des Europeens dans les deux Indes, Geneve, 1781.}
Иначе решает задачу автор статьи ‘О торговле вообще’. Свою главу он прямо начинает с описания голландской революции. ‘С новою силою возбудился дух торговли на севере. Народ, давно уже упражнявшийся в торговле, народ, которому натура определила быть торговым народом по выгодному положению его земли, по предприимчивому его духу и по умеренной жизни, голландцы, лишены будучи безрассудным тираном своих вольностей и чрез то успеха прежней их торговли, единственного их пропитания, осмелились наконец, по выражению одного новейшего писателя, переломить железный скиптр, их угнетавший, и поднять главу свою из вод, дабы владычествовать над морями.
‘В самом деле, ни один народ, ни между древними ни между новейшими, не возвысился в торговле с толикими преимуществами и с толиким сиянием, как голландцы. Едва преобразилась область сия в республику, как торговала уже во всех четырех частях света и в то ж самое время вела войну с сильнейшими монархами в Европе… Вольность, приобретенная Голландиею чрез войну против утеснителя своего, Филиппа, короля испанского, была главною пружиною скорого ее приращения, однако не одна вольность сия, но и самое время той войны, когда республика, необходимостию принуждена будучи свергнуть с себя тиранское иго, напрягала все свои силы, сие время было эпоха, в которой торговля их утвердилась и распространилась до бесконечности’.
Данное сопоставление обнаруживает совершенно определенные и характерные моменты, различающие точки зрения двух разных авторов. Точно такое же расхождение мы обнаруживаем и в ряде других случаев у Рейналя с Новиковым. Особый интерес в этом отношении приобретает сравнение рейналевской и новиковской точек зрения на американскую торговлю невольниками. Подробно описывая варварские действия американцев в Африке (насильственный угон негров, организация перевозки невольников через океан, продажа их на американском континенте и т. д.), показывая условия жизни негров у американских плантаторов, Рейналь, как истинный просветитель, негодует против порабощения человека человеком. Выражая свою ненависть к рабовладению, Рейналь в то же время ставит вопрос об условиях изменения существующего положения. Он риторически спрашивает: в какой суд понести это справедливое дело (‘разрушение здания рабства’), и дает ответ в духе энциклопедической концепции просвещенного абсолютизма. Этот суд — добрая воля монархов, к ним-то и обращается Рейналь: ‘Цари земные! Вы одни можете сделать сей переворот. Помыслите о ваших обязанностях. Отнимите печать власти вашей, данную сему поносному и виновному торгу людьми, обращенными в скотов, сия торговля исчезнет. Соедините единожды для счастья мира ваши силы и ваши мысли…’ и т. д. {Рейналь. Философская и политическая история о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях, СПБ., 1834, ч. IV, стр. 203.}
Новиков на страницах тех же ‘Прибавлений’ напечатал перевод американской статьи, в которой оправдывался торг невольниками. Статья эта была помещена только для того, чтобы сопроводить ее примечанием редактора. В этом примечании Новиков с гневом обрушивается на гнусный и преступный обычай американских рабовладельцев — торговать людьми. Но в отличие от Рейналя Новиков решительно отвергает предложенный им путь ликвидации рабства. Он не хочет обращаться к монархам, ибо он не ждет более от них никаких милостей (см. это примечание под заглавием [О несправедливости рабовладения] на стр. 562).
Упоминаемые Новиковым философы и экономисты принадлежали к представителям передовой, антифеодальной науки. Это прежде всего Локк Джон (1632—1704), известный английский буржуазный философ и политический писатель. В своей статье Новиков, несомненно, имеет в виду важнейшее политическое сочинение Локка ‘Трактат о правительстве’. В этой книге Локк подробно развил теорию конституционализма и изложил учение о договорном происхождении государства.
Юм Давид (1711—1776) — английский философ, политик и экономист. Новиков в своей работе ссылается на экономическое сочинение Юма, которое оказало большое влияние на политическую экономию. Юм был сторонником свободной торговли и, в частности, доказывал, что задача внешней торговли не сводится к увеличению торговой прибыли. Он требовал ввоза натуральных продуктов, которые обрабатывались бы у себя в отечестве.
Рейналь Гийом (1713—1796) — французский историк, экономист, соратник Дидро и Гольбаха. Новиков дважды ссылается на прославленное сочинение Рейналя ‘Философская и политическая история обеих Индий’. Многотомный труд Рейналя являл собой горячий протест против бесправия и жестокой эксплоатации туземцев, против режима рабства в многочисленных европейских и американских колониях.
Зонненфельс Иосиф (1732—1817) — экономист и юрист, популяризатор политических наук и, в частности, воззрений физиократа Кене.
Пинто (1715—1787) — голландский экономист Новиков, видимо, имеет в виду его сочинение ‘Трактат об обращении и кредите’.
