Объ абсентеизм русскаго дворянства.
Объ абсентеизм русскаго дворянства.
Москва, 31-го октября.
Об абсентеизме русского дворянства, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1864
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Знаете ли вы, читатель, сколько, мсяца два тому назадъ, считалось Русскихъ въ Париж? 56,000! Да, не больше, не меньше (и во всякомъ случа не меньше), какъ 56,000 человкъ — Русскихъ ‘патріотовъ’, образованныхъ людей или, по крайней мр, принадлежащихъ въ такъ-называемымъ образованнымъ классамъ, — преимущественно же Русскихъ дворянъ. Мы не имемъ причины сомнваться въ достоврности этой цифры, но еслибъ даже мы и не знали источника, откуда почерпнуто это свдніе, мы бы точно такъ же не видли никакого повода къ сомннію: не только ничто въ окружающей насъ обстановк не противорчитъ возможности подобнаго явленія, но, напротивъ, этотъ новый видъ ‘абсентизама’ — т. е. отсутствіе не только изъ своего помстья или узда, но изъ родины, изъ отечества — даетъ себя знать, здсь, у насъ дома, каждую минуту и на каждомъ шагу. Конечно, 56,000 человкъ — цифра ничтожная въ сравненіи съ числомъ жителей всей Россійской Имперіи, особенно съ кочующими инородцами включительно, но она покажется огромною, или, по крайней мр, тотчасъ же возростетъ въ своемъ значеніи, когда мы примемъ въ соображеніе численный объемъ собственнообразованнаго нашего общества, — объемъ поразительно малый въ отношеніи въ пространству и народонаселенію всей Россіи. Не забудемъ также, въ вышеприведенной цифр Русскихъ Парижанъ, присоединить еще и число Русскихъ, путешествующихъ и домосдствующихъ въ остальной заграничной Европ. Безъ всякаго сомннія, это общее число отсутствующихъ составитъ треть, и ни въ какомъ случа не мене четверти всего числа людей образованныхъ и образующихъ въ Россіи, такъ-называемое общество, т. е. интеллигентную силу страны. Разумется, между путешественниками есть люди, которыхъ пребываніе за границей вызвано потребностями здоровья, служебной необходимостью, серьезными интересами науки и вообще просвщенія, мы нисколько не отрицаемъ той пользы, которую способно иногда принести путешествіе и признаемъ за нимъ значеніе весьма важнаго образовательнаго элемента. Но кому же не извстно, что большинство нашихъ путешественниковъ странствуетъ или пребываетъ въ чужихъ краяхъ совсмъ изъ иныхъ побужденій, и въ этомъ случа такой постоянный переводъ за границу Русскихъ людей и денегъ (съ одинаково низкимъ курсомъ на тхъ и другихъ) представляетъ въ высшей степени знаменательное явленіе въ современной исторіи Русскаго общества. Въ то самое время, когда Россія переживаетъ такой соціальный переворотъ, отъ котораго безспорно должно начаться новое лтосчисленіе ея историческаго бытія, — когда реформы слдуютъ на реформами, когда на каждомъ шагу ей нужны люди и люди, когда нужда въ людяхъ вопіющая, — наши люди, — т- е. т, которые, по своему общественному положенію и нкоторому образованію, могли бы, казалось, принять дятельное участіе въ разнообразной современной работ, — оказываются ‘въ нтяхъ’. Отчего это такъ? Что за причина погнала ихъ на границу, какъ только, съ освобожденіемъ крестьянъ, начался цлый рядъ желанныхъ, прошенныхъ и ожиданныхъ преобразованій, какъ только объявился спросъ на дло? Сначала объясняли это явленіе тмъ, что посл долгаго и недобровольнаго сиднья взаперти, все ринулось въ двери, внезапно открытыя настежь, — все стремилось ощутить, извдать на опыт чувство свободы передвиженія, не столько дорожили знакомствомъ съ чужими краями, сколько спшили воспользоваться вновь дарованнымъ и прежде запрещеннымъ правомъ хать худа угодно, по своему изволенію. Въ этомъ объясненіи много правды, — но оно можетъ относиться только къ первымъ двумъ-тремъ годамъ посл Восточной войны. Затмъ было пріискано и другое объясненіе, когда, посл нкотораго странствованія, Русскіе люди стали осдать одиночно и роями въ равныхъ притонахъ Европы: утверждали, что жизнь за границею несравненно дешевле. Но это толкованіе едва ли вполн чистосердечно, особенно теперь, при низкомъ курс, когда на перевод денегъ теряется чуть ли не 25 копекъ съ рубля, когда отсутствіе помщика-хозяина разстроиваетъ его хозяйство и наноситъ ему положительный ущербъ, когда наконецъ самый наплывъ иностранцевъ въ ту или другую мстность Европы — возвышалъ немедленно цны на все и превращалъ жизнь изъ дешевой въ боле или мене дорогую… Какъ бы то ни было, но во всякомъ случа можно било предположить, что громкія заявленія Европейскаго общественнаго мннія, столько враждебнаго Россіи, вся непріязнь, — эта старая закоренлая непріязнь Запада въ Востоку, огласившаяся такими ярыми кликами въ прошломъ году, по поводу Польши, — что все это неистовство клеветъ, лжи и всяческой ненависти охладитъ наконецъ нжные порывы Россіянъ къ Парижу и Дрездену и во всмъ Нмецкимъ и прочимъ чужестраннымъ публичнымъ гульбищамъ и пріютамъ: не даромъ же Россіяне патріоты. Но, увы! и это не помогло, и самый патріотизмъ не выдержалъ искушенія: на время пріостановившаяся эмиграція возобновилась теперь съ пущею силою. Дрезденскіе Россіяне, впрочемъ, — въ то самое время, когда можно было въ самомъ дл ожидать опасности для Россіи, — не желая отстать отъ Русскаго общества по части патріотическихъ заявленій, прислали патріотическій адресъ, въ которомъ, нисколько не стыдясь и не смущаясь, объявляли, что, и оставаясь въ Дрезден для воспитанія Русскихъ дтей, они испытываютъ самыя пламенныя чувства, и чуть ли не восклицали простодушно, въ порыв восторга и во свидтельство своихъ историческихъ званій: ‘ляжемъ костьми ту, мертвіи бо срама не имутъ’.
Намъ кажется, что причины переселенія Русскихъ за границу лежатъ глубже, въ самомъ историческомъ стро нашего общества, и едва ли даже вполн ясны для его собственнаго сознанія. Эти причины связаны непосредственно со всею исторіей нашего развитія и заслуживали бы особаго тщательнаго разслдованія. Постараемся, съ своей стороны, указать, по крайней мр, на нихъ нашимъ читателямъ, насколько это дозволяютъ предлы газетной статьи, въ краткомъ, бгломъ очерк.
Эти причины — нравственное состояніе нашего общества, его непригодность въ длу, его неспособность стать въ уровень съ потребностями и задачами, выдвинутыми теперь Русской исторіей. Виновато ли оно или нтъ, это другой вопросъ, но для насъ важенъ тотъ фактъ, что когда наступила пора положительнаго дйствія, когда исторія развязала узы крестьянскаго сословія, Русское общество, за немногими исключеніями, оказывается, по древнему выраженію, ‘въ избылыхъ’. Оно чувствуетъ себя не на мст, ему неловко среди новыхъ требованій, ему не въ моготу поднять и понести на своихъ плечахъ тягость современной дйствительности. Оно сбито со всхъ позицій, оно или мучается чувствомъ своего горькаго безсилія, или же старается обмануть само себя вншними признаками жизни… Можно, конечно, дать на дымящихся развалинахъ города пышный обдъ, заливать пепелище шампанскимъ и наговорить не мало красивыхъ спичей, — но на зло всмъ подобнымъ заявленіямъ общественной силы, нигд и никогда не высказывалось съ такой очевидностью наше общественное безсиліе, наше равнодушіе, какъ именно по случаю пожаровъ, истребившихъ недавно столько прекрасныхъ городовъ, столько богатыхъ селъ!..
Но и не въ смысл укора, — въ самомъ дл положеніе современнаго, даже вовсе не пошлаго Русскаго человка, принадлежащаго не къ народу, а къ обществу, очень странно и очень тягостно. Въ прежнія времена вс отношенія его въ дйствительности были, боле или мене, точно опредлены: у него былъ извстный запасъ знакомыхъ, ясно обозначенныхъ враждебныхъ силъ, съ которыми онъ считалъ долгомъ бороться наличными, довольно скудными средствами, — и въ этомъ заключался весь его подвигъ. Можно было пробавляться всю жизнь извстною долею негодованія, отрицанія, либерализма, носить въ душ извстный, повидимому недосягаемый идеалъ. Мы говоримъ это не въ насмшку, а очень серьезно. Дятельность била чисто отрицательнаго характера, направленная на обличеніе, сопротивленіе, осмяніе, на сокрушеніе, а не на созиданіе, дятельность положительная, зиждительная — была невозможна, какъ вслдствіе вншнихъ условій общественной жизни, такъ и вслдствіе смутнаго, немногими даже и сознаннаго чувства — своей безпочвенности, своей разорванности съ народомъ. Дятельность, поэтому, была вообще отвлеченная, возможность достиженія идеала (впрочемъ, очень неопредленнаго) казалась немыслимою, и люди успокоивались на самомъ стремленіи. ‘Не дай душ твоей — говорятъ одинъ поэтъ того времени — забыть первоначальную причину твоего негодованія,
И вмсто блага, вмсто цли,
Одно стремленье полюбить!..
Молодыя силы, жаждавшія жизненнаго дла или нечувствовавшія въ себ призванія къ труду чисто отвлеченному, — порастратясь въ тщетныхъ усиліяхъ и ожиданіяхъ, удовлетворялись подъ конецъ такимъ непроизводительнымъ, отрицательнымъ отношеніемъ въ жизни, вчно тоскуя о дятельности, о безплодномъ коснніи духовныхъ даровъ… Юныя поколнія вашего времени, а тмъ боле поколнія грядущія, едва ли поймутъ этотъ чистосердечный, хотя дикій и неестественный вопль той эпохи, выразившійся, напримръ, въ слдующихъ стихахъ — вполн искреннихъ и внушенныхъ искреннимъ же гражданскимъ чувствомъ:
Но слышно мн порой, въ тни работъ,
Что бурныхъ силъ не укротило время…
Когда же власть, скажи, твоя пройдетъ,
О молодость, о тягостное бремя?..
Надобно сказать правду, этотъ періодъ времени, о которомъ мы говоримъ, бдный вншнею жизнью, былъ богатъ жизнью внутренней, и богатъ, преимущественно, разработкою нашего народнаго самосознанія. Мы указываемъ здсь, разумется, на лучшія стороны этого періода и на тхъ его дятелей, впрочемъ немногочисленныхъ, въ которыхъ воплотилось его истинное историческое значеніе. Большинство же общества приняло или извстный складъ, какъ мы сказали, отрицательнаго отношенія къ жизни, и въ этомъ полагало всю свою дятельность, или же коснло въ мертвенномъ мир съ дйствительностью.
Время досужей отвлеченности миновало. Наступила иная пора. Языкъ событій, говоръ проснувшейся жизни заглушилъ мирныя, отвлеченныя досужія бесды, предъявился ‘спросъ на дло’, стремленія, влеченія потребовали практической поврки, жизнь разомъ переросла вс ходячіе общественные идеалы и позвала къ себ вс т ‘бурныя силы’, празднымъ избыткомъ которыхъ такъ тяготились во время оно. Увы! немного ихъ убереглось во всей свжести отъ прежняго времени, немного лицъ перешло совсмъ готовыми изъ минувшаго въ новый періодъ и стало въ ровень съ задачами наступившей эпохи. Люди, разрабатывавшіе путенъ науки я умозрнія наше народное самосознаніе, явились свершителями величайшаго народнаго дла, освобожденія крестьянъ, соразмряя сознательно и добровольно, — хотя и не безъ боли — требованія возвышенныхъ, выработанныхъ ими принциповъ — съ практическою возможностью. Мсто философскихъ трактатовъ заняли проекты объ улучшеніи народнаго быта, благородные идеологи поступили въ мировые посредники. Но, повторяемъ, таковыхъ оказалось не много. Большинство нашего общества очутилось за штатомъ, сбилось со старой позиціи и еще не нашло себ никакой новой и твердой, да вроятно и не найдетъ. Прежнее отрицаніе мигомъ потеряло силу и привлекательность, и если источникъ его еще неисчерпанъ, то самое отрицаніе должно теперь бытъ уже несравненно глубже прежняго и касаться не вншнихъ, а внутреннихъ, еще не тронутыхъ сторонъ жизни…. Плакатъ о крпостномъ рабств крестьянина, горячиться противъ взятокъ, нападать на бюрократію сдлалось дломъ празднымъ или безплоднымъ — когда рабство было уничтожено, когда открылось, что взятки одною гласностью не проймешь и причина ихъ коренится вовсе не тамъ, гд ее легкомысленно искали, — когда бюрократами на опыт оказывались именно т, которые всего сильне на нее нападали. Тощіе идеалы общества, которые казались ему недосягаемыми и недосягаемость которыхъ вполн обезпечивала его мирное житіе, убаюкивала его совсть, оправдывала его бездйствіе, — вдругъ оказались достижимыми, или уже отчасти достигнутыми, и обличили всю мелочность и вншность его либерализма, всю пустоту и тщету его оппозиціи, всю бдность его внутренняго содержанія. Пришлось отодвигать цль, т. е. придумывать и сочинять себ цль боле отдаленную, задаваться новыми, боле недостижимыми идеалами, — чтобъ найти извиненіе своей лни и ускользнуть отъ труда, въ которому чувствовали себя вовсе не подготовленными!
Время дйствительно настало трудное. Истина, которой ожидали и чаяли, сначала съ такимъ мучительнымъ напряженіемъ, а потомъ свыкшись съ этимъ мучительнымъ состояніемъ даже какъ бы слюбившись съ болью, — истина, вопреки ожиданіямъ, не явилась совсмъ созрвшимъ и сплымъ плодомъ, или готоввмъ, гд-то состряпаннымъ блюдомъ, которое оставалось только скушать въ удовольствіе, — но явилась, какъ правда жизни, во всей сложности, запутанности, запутанности жизненныхъ нитей, слоевъ, покрововъ, со всми случайностями, со всею обычною обстановкой человческой лжи, со всею ограниченностью и конечностью вншняго своего воплощенія — подъ условіями мста и времени. Исторія оказалась вовсе не пустымъ дломъ, удоборшаемымъ въ мір отвлеченнаго сознанія, жизнь приходилось изжить не мыслію только, а въ ея ежедневности и ежечасности. Съ другой стороны, при томъ разнообразіи призывовъ, при томъ оглушительномъ хор всякихъ голосовъ, подъятыхъ жизнію, при томъ богатств вншнихъ фактовъ, разомъ обрушившихся к завалившихъ нашу прежнюю проторенную дорогу, при томъ лабиринт путей, открывшемся внезапно передъ нами, — необходимо было, — чтобъ не запутаться, найтись и окончательно не сбиться съ толку, — имть въ рукахъ настоящую аріаднину нить, носить въ себ неугасаемый свточъ выработаннаго сознанія, и не терять изъ виду путеводной звзды, горящей въ высот, поверхъ земли и всхъ ея фактовъ.
Все перемстилось. Гд было добро, тамъ явилось зло, въ чемъ было зло, то стало добромъ, — что осуждалось, то восхвалилось, въ чемъ полагалась доблесть, то выходитъ теперь порокомъ, точки зрнія передвинулись, иные времена, иные запросы, многія, казалось, совсмъ опредленныя, установившіяся понятія соскочили съ своихъ пьедестальчиковъ, на которыхъ они смирно сидли, какъ фарфоровыя куколки на дамскомъ стол, прежніе кумиры разлетлись въ прахъ, и наконецъ, въ довершеніе всего, матеріальныя условія быта измнились до такой степени, что весь прежній строй жизни, самый бытъ прежній — сталъ невозможенъ.
Это уже не перемны вншнія, не переряженіе, а перерожденіе, или соціальный переворотъ въ самомъ обширномъ смысл слова.
Общество, — прямой потомокъ Петровскаго общества, послдовательно и преемственно образовывавшееся въ теченіе цлыхъ полутораста лтъ, — выдливъ изъ себя все, что оно могло дать, оказалось въ масс своей несостоятельнымъ для новой жизни, очутилось, какъ мы уже сказали, за штатомъ, — бжало за границу, или же продолжаетъ разрушаться здсь, у себя дома, свидтельствуя каждый день о своемъ нравственномъ безсиліи. Нельзя не замтить, что оно, можетъ быть, даже и не въ мру запугано требованіями новой жизни, можетъ быть, оно даже пригодилось бы еще ей на службу — ибо Петровскій періодъ далеко еще не можетъ считаться вполн заключеннымъ, и самыя требованія новой жизни, — по недостатку условій для ихъ дйствительнаго, конкретнаго, какъ говорятъ Нмцы, осуществленія, — мало-по-малу изъ очень крупныхъ и строгихъ размниваются на боле мелкія и снисходительныя. Такъ, напримръ, судебная реформа, предъявившая было запросъ на самобытное органическое законодательство и сокрушившая ложь старыхъ, также изъ чужи занесенныхъ порядковъ, должна покуда, по необходимости, ограничиваться новымъ заимствованіемъ, изъ той же Европы, боле или мене сподручнымъ нашему современному Русскому обществу, — но даже и этимъ требованіямъ не въ состояніи удовлетворить наше безсильное общество!… Освобожденіе крестьянъ и вс т правительственныя реформы, которыя непосредственно касались народнаго быта, сказывались немедленно въ цлой жизни народа — его подъемомъ, его ростомъ, его явнымъ поступательнымъ движеніемъ: это не призракъ, не бумага, а сама живая, могучая, богатырская дйствительность… Не то съ преобразованіями, которыя совершаются преимущественно въ сред общественной (напримръ, судебная реформа и пр., и пр.). Они не имютъ той твердой опоры, которую дала первымъ народная почва. Они совершаются какъ будто въ пустомъ пространств, при всеобщемъ равнодушіи и даже апатіи, имъ некуда пустить корней — въ этотъ пересозидающійся бытъ, при этомъ страшномъ безлюдь! Старое общество отстранилось, новаго общества еще нтъ, — надо ждать, пока оно народится, — и народится оно безъ сомннія, но когда и изъ какихъ элементовъ? Не пришло еще время народиться ему изъ элементовъ народныхъ, а т элементы, какіе у насъ имются въ виду, могутъ ли они дать здоровое общество? наша молодежь, воспитывающаяся съ дтскихъ лтъ за границей, наши легкомысленные отрицатели (нигилисты) — вотъ покуда залоги нашего близкаго будущаго! Разумется, впрочемъ, что въ дйствительности все является не такъ рзво, тъ при отвлеченномъ представленіи, — пустота среды можетъ тянуться на время такъ, что не всякому она будетъ и ощутима, и преобразованія будутъ еще долго поправляться и передлываться безъ всякихъ забой объ органическомъ творчеств, цльности жизни и т. д.
Что же изо всего этого явствуетъ, какъ пишутъ въ канцелярскихъ бумагахъ? Явствуетъ то, во-1-хъ, что перемщеніе Русскаго общества за границу происходитъ преимущественно отъ собственнаго, внутренняго, тайнаго сознанія своей непригодности и несостоятельности, во-2-хъ, что наше новое время требуетъ новаго общества, а таковаго покуда нтъ и нтъ, въ-3-хъ, наконецъ, что ненадежное общество готовятъ какъ существующіе элементы, что гршатъ, сильно гршатъ т, которые воспитываютъ дтей съ ранняго возраста за границею — и что главная существенная забота всего того, что къ вашемъ обществ остается живаго, мыслящаго, нравственнаго и любящаго Русскую землю не въ смысл однихъ патріотическихъ заявленій, — должна быть направлена на воспитаніе дтей, на подготовленіе будущихъ поколній. Нужны новые, совсмъ новью люди. Пусть же молодыя матери поймутъ теперь свое высокое и боле чмъ когда-либо трудное призваніе, — трудное потому, что приходится оставить старый, торный, и прокладывать совершенно новый путь воспитанія, безъ поддержки примровъ и преданій — при разрушающемся старомъ и не установившемся новомъ общественномъ быт….