О трехъ Россіяхъ.
О трехъ Россіяхъ.
Москва, 5-го января 1885 г.
О трех Россиях, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1885
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
И еще минулъ годъ… Тусклый годъ, — точно долгіе срые будни, только вначал озарившіеся блескомъ нашихъ успховъ въ Средней Азіи, да и потомъ раза два-три просвтлвшіе было на мгновеніе благодаря нкоторымъ несомннно полезнымъ, хотя и частнымъ, государственнымъ мрамъ, — а затмъ небо снова и пуще заволокло… Въ общемъ итогъ прошлогодней государственной дятельности можетъ назваться довольно скуднымъ, а что касается нашего внутренняго благоустройства и въ особенности нашего экономическаго преуспянія, то въ этомъ отношеніи итогъ представляетъ такую крупную отрицательную величину, что съ озабоченной думой и стсненнымъ сердцемъ встрченъ Россіей, едва-ли не на всемъ ея пространств, новый 1885 годъ.
Но нтъ худа безъ добра… Недугъ нашъ — особаго рода. Недугъ этотъ, отъ котораго щемитъ и ноетъ весь Русскій общественный, политическій, соціальный, духовный и нравственный организмъ, гнздится преимущественно — въ мысли, — въ той мысли, которая уже свыше полутора вка руководитъ судьбами нашей страны, недугъ этотъ — наше вольное и невольное отступничество отъ своей народности, отъ духа жизни въ ней сокрытаго, стало-быть и отъ его творчества, — отъ историческаго пути, отъ преданій и началъ народно-государственнаго Русскаго строя. То болзненное ощущеніе, которое обыкновенно выражается словами ‘не по себ’ и которое именно испытывается и Россіей, по отношенію къ ней иметъ смыслъ вполн реальный. Какъ же ей иначе себя и чувствовать, когда она дйствительно живетъ де по себ, а по чьей-то чужой мрк и форм жизни, свое собственное тло творя себ чужимъ, мучительно боля чужими же недугами! Никогда ни одинъ народный организмъ не подвергался подобному (да еще и такому продолжительному) извращенію естества! Но доле продолжаться такое извращеніе уже не можетъ. Крпокъ народный организмъ и глубокихъ неизлечимыхъ поврежденій, повидимому, еще не претерплъ, но мы подходимъ уже въ той послдней грани его крпости, за которою начинается разложеніе… И вотъ, въ этотъ-то ршительный, грозный мигъ, повсюду довольно явно сталъ пробуждаться въ Русскомъ обществ спасительный инстинктъ самосохраненія и такъ-сказать практически ускорять медленный досел процессъ народнаго самосознанія. Въ этихъ утшительныхъ знаменіяхъ времени мы и видимъ добро изъ-худа, потому что все дло — въ успх этого процесса. Если наша болзнь — свойства умственнаго и духовнаго (вроятно даже и ниспосланная намъ историческимъ провидніемъ для развитія и воспитанія въ насъ Русской мысли), то только подвигомъ самосознанія она и можетъ быть побждена, а съ тмъ вмст возвращена и свобода народной жизни и ея творчеству.
Но этотъ подвигъ еще не совершенъ. Праздновать побду еще рано! Преждевременны и лживы увренія, которыя теперь часто доводится читать и слышать, будто въ наши дни въ сознаніи высшихъ образованныхъ, руководящихъ классовъ нтъ уже боле никакого отчужденія отъ народной жизни, будто права ея теперь въ принцип уже признаны всми, такъ что постоянно напоминать и твердить о нихъ, какъ это длаетъ ‘Русь’, теперь уже совершенно излишне! Подобныя рчи — или недомысліе, или же прямо ‘словеса лукавствія’. Несомннно, что теперь даже многіе западники изъ старовровъ 40-хъ годовъ согласны, не безъ развязной снисходительности, признать ‘въ нкоторой дол’ заслуги тхъ, кого чуть не полвка назадъ прозвали ‘славянофилами’, и не прочь подчасъ и спрыснуть слегка свой затхлый иноземный товаръ ‘славянофильскими’ духами. При этомъ иногда довольно ловко длается подмнъ слова и понятія ‘народность’ — словомъ ‘національность’, такъ какъ подъ послднее очень удобно подвести понятіе объ одномъ лишь вншнемъ государственномъ или политическомъ единств, да таковымъ и ограничиться: вдь за ‘Русскую національность’ готовы, пожалуй, ратовать даже и Евреи — Русскіе подданные! Вс такіе новйшіе націоналы, возвщающіе обыкновенно, что ‘славянофильскія идеи уже отжили свой вкъ’, всегда горой за ‘Русскую національную независимость’, — и въ то же время ничто такъ ихъ не выводитъ изъ себя (и не изобличаетъ притомъ подлинный смыслъ ихъ воззрній), какъ выраженіе: ‘Русская народная самобытность’! Очевидно, что вс подобныя рчи лишь сугубая ложь, впрочемъ не всегда и сознательная. Многіе, особенно тамъ въ Петербург, ничтоже сумняся и безъ малйшаго зазрнія своей ‘національной’ совсти, напротивъ полагая служить ‘длу Русской національности’, охотно готовы заняться, да отчасти и занимаются — не заимствованіемъ, о нтъ!— а переложеніемъ иностранныхъ политическихъ комедій и водевилей на Русскіе нравы!..
Такимъ дешевымъ способомъ примиренія противоположныхъ началъ, такимъ обходомъ ршенія задачи выдвигаемой Русскою жизнью, Русская жизнь довольствоваться не можетъ, такими пластырями, накладываемыми за язвы Русскаго организма, язвы еще пуще растравляются, пуще, мучительне болютъ, а потому и мы позволимъ себ не переставать докучать Русскому обществу всевозможныхъ слоевъ, начиная съ властныхъ, своею такъ-называемою ‘славянофильскою’ проповдью, не превращать нашего литературнаго служенія длу народнаго самосознанія… Тмъ боле, что въ теоретическимъ аргументамъ, повторяемъ, грядутъ теперь намъ на помощь тяжеловсные аргументы очень серьезнаго практическаго свойства…
Недавно ‘С.-Петербургскія Вдомости’, — которыхъ никакъ нельзя причислить къ газетамъ западническаго ‘либеральнаго’ лагеря, которыя напротивъ отличаются направленіемъ извстнымъ въ Петербург подъ названіемъ ‘консервативнаго’, усердно, повидимому, ратуютъ съ ‘космополитизмомъ’ и служатъ вообще оттолоскомъ ‘Московскихъ Вдомостей’, — выступили со статьей, выдляющейся изъ другихъ большею важностью и торжественностью тона и заключающею въ себ, надо полагать, ихъ professionem fidei. У почтенной газеты охота смертная выработать себ самостоятельную основу національности, — помимо ‘славянофильства’, но… участь выходить горькая. ‘Есть три Россіи или точне — три понятія о Россіи’, начинаютъ ‘С.-Петербургскія Вдомости’ свою статью: ‘Россія офиціальная, Россія неофиціальная и ‘Россія историческая’. Газета (признающая себя глашатаемъ послдней) такое вслдъ за симъ устанавливаетъ различіе между тремя Россіями: ‘Россія офиціальная есть Россія правительственная, Россія Петра и его преемниковъ, Россія военнаго могущества, государственной службы, чиновниковъ, присутственныхъ мстъ, полиціи и жандармовъ, а въ недавнее время Россія рекрутскихъ наборовъ и помщичьихъ правъ’. Очевидно, что это одни вншніе признаки, притомъ лишь до временъ Александра II. Почему же, однако, Россія обязательной воинской повинности не есть Россія ‘офиціальная’? Но послдуемъ за авторомъ. ‘Россія офиціальная — продолжаетъ онъ — ‘есть Россія ведомая правительствомъ, призывающимъ всхъ и каждаго въ исполненію государственныхъ, служебныхъ и матеріальныхъ повинностей’… Читатель въ недоумніи: призывать къ исполненію государственныхъ повинностей — долгъ правительства не преходящій, а пребывающій, почему же онъ отнесенъ въ офиціальной Россіи прошлой? Что дло идетъ именно о Россіи прошлой, доказывается тмъ, что вслдъ за приведенными словами, не отдляя ихъ даже точною, авторъ ведетъ дале свою характеристику офиціальной Россіи въ такихъ выраженіяхъ: ‘Россія хвалебныхъ онъ Ломоносова, Россія газетъ Греча и Булгарина, лекцій Шевырева, патріотическихъ ‘драмъ Полеваго и Кукольника’… Положимъ, въ этой послдней характеристик есть желаніе оттнить признаки внутренніе, но опять возникаетъ вопросъ: а Россія ‘Сверной Почты’, ‘Правительственнаго Встника’, ‘Journal de St.-Ptersbourg’ разв не ‘Россія офиціальная’?.. Посл такой, не совсмъ удачной попытки опредлить понятіе объ офиціальности, ‘С.-Петербургскія Вдомости’ переходятъ къ ‘Россіи неофиціальной’.
Это де столько дйствительность’, говорятъ он, ‘сколько отрицаніе Россіи офиціальной и протестъ противъ нея’, протестъ, шедшій съ двухъ сторонъ: ‘во имя Русской самобытности’ и ‘во имя западной цивилизаціи’. Вотъ какъ опредляетъ газета ‘славянофильскій’ протестъ: въ славянофильскомъ лагер ‘желанная неофиціальная Россія…представлялась какъ царская Русь съ ея Кремлевскою стариною, оригинальнымъ строемъ, ддовскими обычаями, народными врованіями, церковностью жизни, гуломъ Московскихъ колоколовъ (!), монастырями — какъ средоточіями умственной дятельности, съ ея деревнею, боярствомъ и крестьянствомъ’ (хорошо, что авторъ еще не сказалъ: ‘съ ея крпостнымъ правомъ’!), ‘съ ея міромъ, вчемъ, общиною, сходкою, приказами (?) — вмсто коллегій и министерствъ, думами и соборами — вмсто совтовъ’…И ‘коммиссій’, прибавимъ мы. Хотя тутъ, какъ водится, навалены въ одну кучу и мнимыя, и истинныя черты славянофильскаго ученія, смшаны начала, духъ жизни сокрытый въ старинныхъ бытовыхъ и государственныхъ формахъ съ самыми этими формами и съ вншними явленіями старины невозвратно отжившей, — однакожъ мы на разбор этого опредленія останавливаться теперь не будемъ, да и не очень-то претендуемъ на приписываемое ‘славянофиламъ’ расположеніе къ общин, міру, соборамъ и пр., вмсто современнаго бюрократическаго строя! Затмъ авторъ, какъ и слдовало ожидать, поясняетъ, что ‘многія идея славянофильства вошли въ общее достояніе, другія жизнь опередила своимъ запросомъ, и он доживаютъ послдніе дни’… Очевидно, газета трактуетъ ‘славянофильскій протестъ’ свысока, fait bon march de lai, какъ говорятъ Французы, — чмъ и подтверждаетъ сказанное нами выше о томъ, какъ дешево думаютъ у насъ нкоторые расивитаться съ задачами народнаго самосознанія!
Посмотримъ: въ чемъ же и какими новыми запросами опередила славянофильскія идеи жизнь, и какая это Россія теперь начереду — по мысли ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей?’ ‘Идея — вщаютъ он, — которую желали бы мы выразить подъ словомъ: ‘Россія историческая’, сравнительно недавняго происхожденія: она пришла въ ясное сознаніе въ эпоху Польскаго мятежа 1863 года и мало-по-малу привлекаетъ себ серьезные умы’… Понятно, что здсь подразумвается эпоха возникновенія публицистической политической дятельности ‘Московскихъ Вдомостей’ подъ тою редакціей, подъ которою он и теперь существуютъ. А такъ какъ санъ авторъ, нсколько ниже, говоритъ, что ‘Россія историческая есть та же правительственная, офиціальная, но не въ смысл эпохи Николая I и не въ смысл эпохи Александра I (объ Александр П вовсе не упоминается), то можно бы, продолжая сравненіе съ охарактеризованною самимъ авторомъ ‘Россіей офиціальной’, вывести такое заключеніе, что его ‘Россія историческая есть Россія офиціальная’, только не патріотическихъ драмъ Кукольника, а ‘Московскихъ’ и ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, — если только ‘Московскія Вдомости’ согласятся признать истолкованіе ихъ Россіи, предложенное Петербургскою газетою, правильнымъ и удовлетворительнымъ… Истолкованіе же ея вотъ какое: ‘Россія историческая — есть Россія дйствительная, какъ завщана она ныншнему поколнію многовковою, тяжелою исторіею’. Не ясно! Почему же Россія завщанная поколнію временъ Николая многовковою же тяжелою исторіею — не была въ свою очередь ‘Россіею историческою’? Это послднее выраженіе встрчается и въ ‘Руси’, но смыслъ его совершенно иной. Подъ Россіей ‘исторической’, когда намъ случалось употреблять это слово, мы разумли Россію въ ея историческомъ существ, съ тми ея основными историческими элементами, которые сокрыты отъ сознанія ‘Россіи офиціальной’ и лишены были возможности свободнаго своего проявленія и воздйствія именно въ исторіи послднихъ двухъ вковъ. Можетъ-быть, по мннію автора, это историческое существо теперь уже вполн проявилось? Но когда, какъ и въ чемъ? Вдь если Россія Николая I — Россія только ‘офиціальная’, а не ‘историческая’, то подъ опредленіе автора, что ‘Россія историческая’ есть Россія въ томъ самомъ вид ‘какъ завщана она нынѣ,шнему поколнію’, неминуемо должна войти Россія эпохи покойнаго Государя со всми его реформами и во всемъ ихъ объем, пребывающемъ до ныншняго дня? Авторъ однакожъ объ этомъ умалчиваетъ, находя это вроятно для себя неудобнымъ… Посмотримъ — нтъ ли другого, боле точнаго опредленія.
‘Признавать историческую Россію’ — читаемъ вслдъ за тмъ въ газет, — ‘значитъ признавать, что можно стоять на высотахъ Европейскаго просвщенія и оставаться Русскимъ, врнымъ своему Государю и своему народу, не отрекающимся отъ исторіи своего государства и его нелегкихъ задачъ, не отвергающимъ съ ребяческимъ легкомысліемъ выработаннаго страдою поколній государственнаго строя… А! Ну теперь намъ ясно.
Сопоставляя это опредленіе съ отзывомъ автора, съ одной стороны, о такъ-называемыхъ ‘славянофильскихъ’ идеяхъ, отживающихъ свои послдніе дни и опереженныхъ запросомъ жизни’, — съ другой: о доктринахъ нашихъ западниковъ-либераловъ, рзво имъ осуждаемыхъ, — мы должны необходимо придти къ выводу, что ‘Россія историческая’ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ (понятіе о которой, по ихъ словамъ, сознано лишь съ 1863 г.) не есть Россія ни конституціоннаго пошиба, ни та, объ историческомъ существ которой такъ часто напоминаетъ наше изданіе: т. е. и не Россія земская, монархическая, въ которой начало общинное, мірское, соборное состоитъ въ неразрывномъ органическомъ союз съ единоличною верховною, никакимъ договоромъ не ограниченною властью. Такъ что же она такое? Да ничего боле, какъ та же Россія Петербургская, Россія сего дня — канцелярско-полицейско-бюрократическая, съ министерствами, совтами и коммиссіями. О Россіи земской авторъ вообще ни слова. Отвергая такъ-называемое ‘славянофильское’ опредленіе государственнаго строя и понимая подъ ‘историческою Россіею’ ту, которая ‘завщана ныншнему поколнію’, Петербургская газета даетъ свою санкцію не чему иному, какъ соеременному status quo, только безъ конституціонной въ немъ подмси, — современному государственному строю, который, точно, ‘выработанъ страдою поколній’: съ этимъ послднимъ мы вполн согласны!.. Этому выводу нашему не противорчатъ и слдующія за приведенной нами цитатой строки ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’: ‘Россія историческая, въ ея идеал, есть Россія сильной правительственной власти, единичной и живой, а не коллективной и условной, и самой широкой свободы во всемъ, что лежитъ вн круга исполненныхъ передъ государствомъ обязанностей’. Опредленіе ‘свободы’ очень темное, такъ какъ предварительно слдовало бы обозначить самый кругъ таковыхъ обязанностей, во всякомъ случа оно можетъ касаться однихъ личныхъ правъ, а не земскаго строя Русской внутренней жизни, который, по нашему мннію, не подходитъ даже подъ понятіе ‘правъ’, а составляетъ основную стихію общаго нашего государственнаго строя и не отдляется отъ Русскаго понятія о верховномъ единовластіи.
Такъ вотъ что теперь возведено на степень ‘Россіи исторической’ и переодто въ національный, даже народный костюмъ! Говоримъ ‘народный’ потому, что авторъ статьи именно поминаетъ, хотя ни къ селу ни къ городу, ‘Русскій народъ’, и даже чуть ли не даетъ уразумть, что и открытъ-то онъ только со временъ ‘Московскихъ Вдомостей’ 1863 года. Только съ этого года, увряетъ академическая газета, возникла мысль о возможности ‘стоять на высот Европейскаго просвщенія и оставаться Русскимъ, врнымъ своему Государю и народу, не отрекающимся отъ исторіи своего государства’! Какъ будто и Хомяковъ, и К. С. Аксаковъ, и ихъ друзья, стоявшіе безспорно на высот Европейскаго просвщенія, уже боле 40 лтъ тому назадъ и первые въ Русской литератур, даже испытывая разныя гоненія со стороны слпотствующаго правительства, не возвели Русскій принципъ верховнаго единовластія въ догматъ Русскаго политическаго катихизиса, не объяснили и не оправдали его теоретически?.. Но при этомъ они дйствительно оставались ‘врными и Русскому народу’, не отреклись отъ Русской исторіи и возвели въ догматъ того же катихизиса и начало земское. Таковой врности народу въ понятіи о ‘Россіи исторической’, возникшемъ будто бы съ 1863 г. и теперь излагаемомъ ‘С.-Петербургскими Вдомостями’, нтъ мста, потому что призваніе принципа самодержавной власти вн идеи земли — такой ‘врности народу’ противорчитъ. Совершенно опуская эту идею и иронически отзываясь объ ‘общин’, ‘мір’, ‘соборахъ’ или сборномъ начал ‘вмсто коллегій и министерствъ’, — обо всхъ этихъ, по его мннію, аттрибутахъ славянофильскаго ученія, неужели не видитъ авторъ, что слова его, которыми онъ такъ торжественно заканчиваетъ свою статью, не боле какъ пустая безсодержательная фраза? Вотъ эти слова: ‘Россія историческая есть Русское правительство и Русскій народъ, стоящіе вмст и дружественно на страж Русскихъ интересовъ’… Что-жъ это за народъ безъ народности? и какимъ образомъ, при устраненіи историческаго понятія о земщин, какъ неотъемлемой приналежности государственнаго строя Россіи, можетъ онъ стоять на страж Русскихъ интересовъ? И почему авторомъ признано здсь умстнымъ, вмсто боле точнаго выраженія: ‘Русская верховная единоличная власть’ или ‘Русскій государь’, употребить выраженіе ‘правительство’, которое вдь само по себ можетъ быть примнено во всевозможнымъ формамъ правленія? Не потому ли, что оно, это слово, — подъ коимъ можно разумть сонмъ Петербургскихъ сановниковъ и чиновниковъ руководящихъ безчисленными вдомствами, — именно и понадобилось газет для боле точнаго опредленія понятія о государственномъ status quo ‘завщанномъ ныншнему поколнію’? Но въ такомъ случа, спросимъ опять, къ чему здсь ‘Русскій народъ?’ Совсмъ лишняя мысль, нужная разв для того, чтобъ, по мысли газеты, служить подножіемъ для бюрократическаго зданія сооруженнаго Сперанскимъ и упроченнаго ‘страдою поколній’!..
Опредленіе ‘исторической Россіи’ въ томъ смысл, какъ употреблялось это слово иногда въ ‘Руси’, дано Русскою исторіей той поры, когда не было еще разрыва между народною жизнью и ея руководящими и властвующими классами: это — ‘Государство и Земля’, ‘Государево и земское дло’… (См. Уложеніе царя Алекся Михайловича). Оно и единственно-истинное.
О томъ же, какъ отражается въ Россіи областной, земской, ‘Россія историческая’ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ съ тмъ ‘государственнымъ строемъ’, который завщанъ ныншнему поколнію и благополучно пребываетъ теперь въ Петербург, но ‘съ ребяческимъ легкомысліемъ’ отвергается такъ-называемыми славянофильскими идеями съ ихъ ‘общиной’, ‘міромъ’ и соборнымъ началомъ, — о томъ, какъ отдается современный status quo въ жизни народной, говоритъ достаточно убдительно помщаемая ниже статья, именно носящая заглавіе: ‘Нашъ status quo’… Такіе голоса съ мста, при всей ихъ страстности, и даже вслдствіе самой этой страстности, достойны вниманія и служатъ краснорчивымъ отвтомъ защитнику Петербургскаго періода Русской исторіи. Въ то же время они, съ нашей точки зрнія, представляютъ и утшительное явленіе въ настоящее время, такъ какъ свидтельствуютъ о возрастаніи Русскаго народнаго самосознанія и о томъ, что и помимо уже какой-то ‘славянофильской теоріи’, сама жизнь вопіетъ по Русской исторической правд!