О старыхъ судахъ (по поводу статьи, помщенной въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’)
О старыхъ судахъ (по поводу статьи, помщенной въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’)
‘Русь’, 1-го марта 1884 г.
О старых судах (по поводу статьи, помещенной в ‘С.-Петербургских Ведомостях’), Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Сильное раздраженіе произвела статья ‘Руси’ о старыхъ судахъ въ нашемъ такъ-называемомъ консервативномъ лагер. Казалось бы, задача консерватизма — охранять твердость государственныхъ основъ среди общаго безостановочнаго движенія впередъ государственной жизни, среди безчисленныхъ частныхъ преобразованій, дополненій, нововведеній, которымъ, подъ воздйствіемъ обстоятельствъ, неизбжно подвергаются различныя отрасли управленія. Но вдь для исполненія подобной задачи нужно прежде всего отчетливо создавать разумъ и значеніе этихъ основъ, не съ одной вншней формальной ихъ стороны, но и съ внутренней, по ихъ жизненному историческому существу, нужно умть различать общее отъ частнаго, коренное отъ случайнаго, неподвижное отъ его видоизмняющагося выраженія,— начало, принципъ — отъ его разнообразнаго проявленія, обусловленнаго ходомъ времени… А разв таковы наши ‘консерваторы’ (какъ ихъ величаютъ),— по крайней мр большая часть изъ тхъ, которыхъ мы видимъ въ дйствіи въ настоящую пору? Они хромлятъ на оба колна, они ни исторической сущности основъ нашего государственнаго строя не вдаютъ, или же отождествляютъ ее съ какою-либо наружною, хотя бы и чуждою, несвойственною ей случайною формой, они ни требованія текущей жизни уразумть не способны. Лишенные точной руководящей мысли, они знаютъ только одно различіе: ‘старое’ да ‘новое’, преисполненные искреннйшаго испуга при встрч лишь съ призракомъ чего-либо ‘новаго’ (хотя бы это новое было само по себ очень и очень старо, но только забыто или презрно), они въ то же время испытываютъ ‘влеченіе — родъ недуга’ ко всему ‘старому’,— хотя бы это старое было никуда негодно или само, въ свою пору, было незаконнымъ и насильственнымъ новшествомъ! Вотъ почему и правильне называть ихъ, въ pendant къ нашимъ лже-либераламъ — лже-консерваторами. Они ничего не охраняютъ, а разв лишь мертвятъ, обрывая у охраняемаго ими корня всякій новый ростокъ, новый стебель, или же,— рьяно загораживая теченіе жизни,— творятъ именно то, что Ю. . Самаринымъ такъ мтко охарактеризовано словомъ: ‘революціонный консерватизмъ’. Впрочемъ послднее предполагаетъ нкоторую энергію и строго-очерченную программу: у большей же части нашихъ мнимо-консерваторовъ нтъ ни того, ни другаго, а есть только инстинкты и потуги — безсильныя воскресить старое, безсильныя дать рзкое направленіе жизни, но успвающія однако, порою, создавать неопредленное, смутное и колеблющееся положеніе общихъ длъ….
Къ такому разряду консерваторовъ принадлежитъ очевидно и анонимный авторъ передовой статьи въ 53 No ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, направленной противъ статьи 4 той ‘Руси’ о старыхъ судахъ. Казалось бы, какое дло истому консерватору до старыхъ порядковъ, которыхъ псня спта, которыхъ воскрешенія онъ, по его словамъ, нисколько не домогается? Мало того: онъ даже какъ бы оскорбляется подобнымъ предположеніемъ и горько жалуется, что людямъ требующимъ только исправленія нын дйствующаго судопроизводства — тотчасъ же бросаютъ въ лицо упрекъ: ‘ага! вы ретрограды, ‘хотите стало-быть вернуться къ старымъ судамъ! ‘. ‘Едва не прибавляютъ’,— приводимъ подлинныя слова автора,— ‘стало-быть, вы хотите возстановить и крпостное право!’ Но вдь ‘Русь’, какъ знаютъ читатели, ни къ кому съ такимъ упрекомъ и не обращалась, напротивъ, она сама предпослала характеристик старыхъ судовъ слдующій отзывъ о новыхъ: ‘при всемъ сочувствіи къ Уставамъ 1864 г., нельзя же отрицать въ нихъ не только несовершенствъ, но и присутствія элементовъ фальши, заимствованныхъ преимущественно отъ французскихъ образцовъ,— а потому я разоблаченіе въ печати этихъ пороковъ и фальши только полезно’. Кром того: въ конц статьи прямо заявлено, что ‘о существенныхъ недостаткахъ новаго суда ‘Русь’ будетъ говорить въ другой разъ’ (что теперь нами и исполняется, см. помщаемыя ниже ‘Замчанія о суд присяжныхъ’). Слдовательно, никакого повода къ негодованію ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ на нашу газету повидимому и не представлялось. Но вотъ тутъ-то именно и выглядываютъ черты того современнаго типа консерваторовъ, который охарактеризованъ нами выше: типа нравственныхъ межеумковъ, вчно смущающихся шумомъ и движеніемъ жизни, усматривающихъ залогъ мира и тишины только въ рутин, вчно роздыхающихъ о старомъ и вчно же, не столько по принципу, сколько по инстинкту и духовному безсилію, враждебныхъ всему новому. Автору статьи ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ просто за обиду стало строгое мнніе ‘Руси’ о старыхъ судахъ, ея требованіе отношенія къ суду новому, признаніе его заслугъ, наконецъ самое это разсужденіе о необходимости обличать недостатки я ошибки новыхъ судныхъ порядковъ не сплошь, не огульно, а съ разборомъ, безъ оскорбленій, безъ колебанія ихъ авторитета въ понятіяхъ народныхъ. Но таковы наши консерваторы! Неуважительный отзывъ о старыхъ несуществующихъ судахъ — ихъ раздражаетъ, уважительное же отношеніе къ государственнымъ учрежденіямъ существующимъ, но новымъ или недавнимъ — раздражаетъ ихъ еще боле! Вотъ еслибы мы отнеслись къ судебной реформ съ глумленіемъ, поношеніемъ, хотя бы самымъ грубымъ ‘съ пною у рта’ мы бы наврное заслужили сочувствіе нашихъ консервативныхъ пессимистовъ, несмотря даже на то, что проекты нын дйствующаго судоустройства изготовлены и подписаны такими государственными людьми, которыхъ никто въ ложномъ или шаблонномъ либерализм не заподозритъ, какъ напримръ K. П. Побдоносцевъ, Н. И. Стояновскій, и другіе…
Кром воздыханій ничего въ сущности и нтъ въ стать ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, никакого ясно очерченнаго довода ре противопоставляетъ она стать ‘Руси’ — ни въ защиту старыхъ судовъ, ни въ отрицаніе указанной ‘Русью’ заслуги новыхъ. На воздыханіяхъ далеко не удешь при отсутствіи опредленной мысли, и авторъ препростодушно пытается восполнить свое безсиліе колкими выходками по адресу самого редактора ‘Руси’,— даже, вопреки литературному обычаю относительно неподписанныхъ статей, называя его по имени. Но колкаго ничего не выходитъ, а забавнаго безсилія много! Авторъ начинаетъ съ того, что пересаживаетъ редактора ‘Руси’ на равные стулья. ‘Однажды, говоритъ онъ, г. Аксаковъ, свъ за стулъ восторга’ произвелъ благовстъ по всей земл русской по поводу постановленія московскаго земскаго собранія о выбор священниковъ прихожанами. Дло вскор оказалось такою дтскою мечтою, что восторгъ долженъ былъ замолкнуть’… Почему нужно было, при разсужденіи о судахъ, помянуть это церковное обстоятельство и почему именно оно такъ засло въ памяти автора, мы… недоумваемъ, но на эту его попытку уязвленія дозволимъ себ замтить ему слдующее: вопервыхъ, такого постановленія никогда не было, было постановленіе земства: ходатайствовать о признаніи приходскихъ обществъ юридическими лицами съ предоставленіемъ имъ права выбора священниковъ. Вовторыхъ, дйствительно мы привтствовали это постановленіе съ живою, искреннею радостью, и если радости этой, не вскор, а тотчасъ, былъ положенъ конецъ, такъ единственно лишь благодаря ‘Духовному Коллегіуму’ или присутственному мсту вдающему дла Русской церкви, именуемому Св. Синодомъ, а можетъ-быть только его канцеляріи… Увы! вс попытки къ оживленію истиннаго пастырскаго духа въ пастыряхъ народныхъ, особенно въ селахъ,— къ устраненію изъ нашей церкви того духа казеннослужебнаго, который мертвитъ ея дятельность, роняетъ авторитетъ и плодитъ расколъ,— къ возвращенію нашей церкви къ Лучшимъ временамъ древняго церковнаго строя,— вс эти попытки во истину оказываются ‘мечтою’!… Да и съ точки зрнія канцелярской, хотя бы и духовно-канцелярской, не только попытки, но самыя эти преданія церковныя, эти порядки древлеотческіе, да чуть ли не всякая христіанская доблести — что же какъ не мечта, пожалуй и дтская! Можемъ уврить автора статьи, что въ этомъ отношеніи мы совершенно исправились и уже не возлагаемъ боле никакихъ упованій на наше духовное вдомство, ждать отъ него боле нечего: оно остается строго врно условіямъ своего заматорлаго формализма и не дтскаго, а взрослаго внутренняго безсилія.
Затмъ, авторъ статьи сажаетъ г. Аксакова на ‘стулъ негодованія’, съ котораго будто бы и раздается его ‘филиппика’ противъ старыхъ судовъ, уподобляемая ‘С.-Петербургскими Вдомостями’ ‘героической дуэли Донъ-Кихота съ втряными мельницами’, наконецъ тотъ же остроумный авторъ пересаживаетъ г. Аксакова на ‘стулъ недоумнія’ и вспоминаетъ, что редакторъ ‘Дня’ нсколько сомнвался въ успх новыхъ судебныхъ учрежденій передъ самымъ моментомъ ихъ введенія… Вотъ сколько возсданій! Но мы все-таки въ боле выгодномъ положеніи, чмъ неизвстный авторъ статьи: мы все-таки на чемъ-нибудь да сидимъ,— онъ же постоянно попадаетъ между двухъ стульевъ! Да, мы не вполн довряли полному успху новыхъ учрежденій, мы ‘недоумвали’: какъ пойдетъ у насъ это новое, необычное дло,— и недоумвали не только потому, что оно основано на началахъ въ извстномъ смысл иноземныхъ, но и потому еще, что слишкомъ глубоко, казалось, пустила въ насъ корни язва старыхъ судовъ. Но мы и тогда, въ газет ‘День’, съ горячимъ сочувствіемъ отнеслись и къ принципу гласности, и къ принципу суда присяжныхъ, жаля только, что образцомъ послдняго приняты были французскіе, а неанглійскіе порядки. Если же именно теперь нашли мы своевременнымъ разразиться такою ‘филиппикою заднимъ числомъ’ противъ старыхъ судовъ, то потому собственно, что память о нихъ видимо ослабла, и въ литератур стали появляться выраженія какихъ-то подозрительныхъ вожделній къ возврату на старый путь, потому также, что, при оцнк результата 20-ти-лтней практики новыхъ Судебныхъ Уставовъ необходимо было сравненіе съ прежнимъ судебнымъ строемъ. Да и самая эта статья ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, она-то именно и доказываетъ, что филиппика была вовсе не лишняя. Если же послдняя — только ‘Донъ-Кихотова борьба съ мельницами’, такъ для чего бы не предоставить редактору ‘Руси’ безъ помхи такую невинную забаву, которая никому не вредитъ, а только его же самого подвергаетъ общему смху?
Но старые судебные порядки, очевидно, лежатъ, близко къ сердцу нашего скорбнаго критика, мало того, составляютъ для него предметъ какъ бы личныхъ и невидимому дорогихъ воспоминаній. Ему вдомо и въ какомъ отдленіи какого сенатскаго департамента служилъ г. Аксаковъ, и въ какомъ состояніи находилась эта канцелярія сорокъ лтъ тому назадъ, онъ упоминаетъ, должно-быть по личному опыту, о тхъ, которые, не покинувъ сената, успли пріобрсти въ немъ ‘мало-по-малу знаніе канцелярской обрядности’ и вынесли много пользы изъ старой сенатской практики. На основаніи этихъ свдній о служб г. Аксакова, загадочный incognito отрицаетъ его право на критическую оцнку старыхъ судовъ,— увряетъ, что онъ, т. е. редакторъ ‘Руси’, былъ въ 6-мъ департамент въ качеств ‘послдней спицы въ колесниц’, и что у него нтъ и не можетъ быть ‘наблюденія’, а только ‘ощущенія заднимъ числомъ’.
Свднія автора не совсмъ врны. Г. Аксаковъ служилъ въ шестомъ уголовномъ денармамент сената и во второмъ, и въ первомъ отдленіи, и не одинъ годъ, былъ не только секретаремъ, но и оберъ-секретаремъ,— а крупне спицы въ сенатской канцелярской колесниц, какъ оберъ-секретарь, даже и не имется (съ чмъ не можетъ не согласиться и авторъ). Мало того: г. Аксаковъ иметъ, повидимому, нкоторое преимущество предъ своимъ оппонентомъ уже потому, что служилъ не только въ столиц, но и въ провинціи, не только въ канцеляріи, но и въ состав, суда — нсколько лтъ, въ званіи товарища предсдателя уголовной палаты по назначенію отъ правительства. Онъ же, наконецъ, состоя при ревизующемъ сенатор, участвовалъ въ теченіи цлаго года въ ревизіи присутственныхъ мстъ одной губерніи, и онъ же, въ другой губерній, производилъ уголовное слдствіе (въ состав коммиссіи) въ теченіи полутора года, стало-быть, волей-неволей не могъ не пріобрсти хоть нкоторой опытности въ уголовной судебной практик. Въ какой же степени способенъ онъ былъ къ ‘наблюденію’, объ этомъ предоставляете онъ судить самому автору статьи, если только послдній потрудится прочесть ‘Утро въ уголовной палат’ — сцены, составленныя г. Аксаковымъ еще въ первой половин пятидесятыхъ годовъ и напечатанныя лтъ 26 спустя, кажется въ журнал ‘Заря’. Про это ‘Утро’ ужъ никакъ не приходится сказать, что ‘ощущенія’ въ немъ переданы заднимъ числомъ.
Просимъ извиненія у читателей, что коснулись такихъ личныхъ и вовсе не интересныхъ для нихъ подробностей: намъ хотлось только установить отрицаемое у насъ право критики. Мы же съ своей. стороны склонны думать, что нашъ оппонентъ ея если даже и знакомъ практически съ старымъ уголовнымъ судопроизводствомъ… Иначе онъ бы не утверждалъ, что главною причиною зла въ старомъ суд былъ только ‘безпорядокъ отправленій, происходящій отъ равнодушія и невжества’, а не что другое. Равнодушія и невжества было, разумется, много, но въ стать ‘Руси’ приведены примры доказывающіе, что и при знаніи, и при самомъ неравнодушномъ Отношеніи къ длу старыя формы уголовнаго суда тмъ не мене оказывались совершенно негодными. Приговоръ о наказаніи ста ударами плетей и вчною каторгою — крестьянокъ, вынужденныхъ посл пятнадцатилтняго мучительнаго терпнія, вступиться наконецъ за свою поруганную честь и за огражденіе дочерей отъ неизбжно грозившаго имъ поруганія,— крестьянокъ, которыя даже и не имли, кром убійства, иного способа избавиться отъ поругателя и насильники,— этотъ приговоръ былъ совершенно законенъ по форм. Въ томъ именно я дло, что,— какъ сказано въ нашей стать,— судья былъ лишенъ возможности и права ‘видть преступника лицомъ къ лицу, войти во вс фактическія и психическія подробности преступленія и дать, среди вншнихъ, условныхъ юридическихъ истинъ, мсто, мсто истин нравственной’. Однимъ словомъ, недоставало ни судебнаго слдствія, ни суда присяжныхъ. Вообще едвали возможно, при нкоторой добросовстности, признавать статью ‘Руси’ только ‘лирическимъ’ осужденіемъ, лишеннымъ мелкаго фактическаго основанія, выражающимъ не выводы опыта, а только субъективныя, случайныя ощущенія…
Во вотъ вопросъ, который мы предложимъ автору разбираемой статьи,— хотя собственно этотъ вопросъ и не нуждался бы въ новой постановк, такъ какъ уже находятся въ стать ‘Руси’ 4-го No, но авторомъ почему-то совсмъ обойденъ. Вмст съ тмъ обойденъ имъ и главный или самый яркій аргументъ въ пользу новыхъ Судебныхъ Уставовъ,— самое осязательное доказательство заслугъ и преимуществъ новаго суда предъ старымъ. Если главная причина зла въ старомъ суд, по мннію статьи С.-Петербургскихъ Вдомостей’, заключалась въ ‘безпорядк отправленій, происходящемъ отъ равнодушія и невжества’, то спрашивается, почему же существеннйшее зло стараго суда — многовковое взяточничество, отъ котораго правительству никакими мрами и никакими уголовными карами не удавалось избавить страну,— со введеніемъ новаго суда вдругъ прекратилось, да разомъ, словно ножомъ обрзало?!.. Вдь тутъ даже постепенности никакой не происходило. Сегодня — ‘равнодушіе’, ‘невжество’ и самое безстыжее взяточничество, вызвавшее негодующій стихъ поэта, что Россія
въ судахъ черна неправдой черной,
на другой день, не дале какъ на другой же день — глядь! ни равнодушія, ни невжества,— черную неправду смыло, какъ будто ея и не бывало! Да такъ смыло, что не только новыя поколнія и не подозрваютъ ея былаго, хотя и очень недавняго, существованія, но — какъ видится — я старыя поколнія о ней забыли! Чмъ же это объяснить? Когда же это люди успли вдругъ переродиться, изъ невждъ стать свдущими и излчиться, именно по отношенію къ суду, отъ той язвы равнодушія, которая, увы! продолжаетъ еще и теперь разъдать и наше общество — даже въ сферахъ предоставленныхъ общественному самоуправленію,— и вашу администрацію — во многихъ, многихъ отрасляхъ государственнаго управленія?.. Очевидно, что причину такой внезапной, необычайной, какъ бы чародйственной перемны слдуетъ искать въ самыхъ формахъ новаго суда, въ его всенародности, въ гласности, въ допущеніи судебнаго слдствія, въ учрежденіи присяжныхъ засдателей. Значитъ ли это, что и въ новомъ суд нтъ недостатковъ? Нисколько, есть и въ немъ недостатки своего рода, но признайте же,— казалось бы, для такого признанія и гражданскаго мужества не надо, довольно гомеопатической доли добросовстности и трезваго смысла,— признайте же, ршитесь выговорить, что новый судъ оказалъ Россіи великую услугу… ну хоть уже тмъ, что снялъ съ русскаго правосудія позоръ взяточничества и упразднилъ правый укоръ, высказанный вышеприведеннымъ стихомъ поэта!…
Это пустяки, что ли? Это не великое нравственное благо, пущенное въ оборотъ жизни народной? И достанетъ у васъ духу это вымолвить въ то самое время, когда посулы, подкупы, хищенія практикуются въ такомъ громадномъ размр почти всюду кром суда,— въ вдомствахъ хозяйственныхъ, административныхъ, не исключая и духовнаго, хотя бы и къ сердечному огорченію ихъ начальниковъ? И думаете вы, что этимъ неизбжно-присущимъ нашему административному строю, хотя бы преимущественно въ низшихъ его ярусахъ, мздоимствомъ, даже неуловимымъ для судебнаго преслдованія, не развращается въ глубин своей общественная совсть, не растлваются народные нравы?…
Статья ‘Руси’ указываетъ на десятки тысячъ судебныхъ уголовныхъ приговоровъ, произносимыхъ ежегодно на точномъ основаніи закона, безъ всякой тенденціи, честно и добросовстно,— хотя и не отрицаетъ факта, что были десятки, пожалуй цлая сотня, приговоровъ неправильныхъ, тенденціозныхъ (впрочемъ все-таки чуждыхъ побужденіямъ грубой корысти)… Эти сто приговоровъ и осуждайте, изслдуйте причины такой неправильности, придумывайте мры огражденія, но воздайте же должное за десятки тысячъ честныхъ ршеній! Но тутъ-то у васъ языкъ и прилипаетъ къ гортани.
Столь сердобольный къ старымъ судебнымъ порядкамъ, авторъ лишаетъ г. Аксакова всякаго права судить о новомъ судоустройств, утверждая, что относительно новаго суда онъ не иметъ опыта, хотя бы и кратковременнаго. Смемъ думать, что нашъ критикъ, богатый опытомъ канцелярской сенатской службы и вроятно по гражданской лишь части (тогда какъ весь споръ идетъ только объ уголовномъ судоустройств), не имлъ даже и того опыта относительно новыхъ судебныхъ порядковъ, какой привелось имть г. Аксакову. Послдній три раза участвовалъ въ суд въ качеств присяжнаго засдателя и даже старшины присяжныхъ засдателей (въ Москв и въ узд),— а по званію почетнаго мироваго судьи принималъ даже участіе въ уздномъ временномъ отдленіи Окружнаго Суда въ качеств члена. Позволяемъ себ такъ же предположеніе, что автору статьи ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ не случилось еще ни разу исполнять должность присяжнаго засдателя. Не знаемъ какъ бывало съ другими, но никогда не приходилось намъ видть, слышать и испытывать то, о чемъ расказываетъ брошюра: ‘Замтки присяжнаго засдателя’ (петербургскаго), разосланная при ‘Гражданин’. Основываясь на своемъ личномъ опыт, пишущій эти сроки свидтельствуетъ, что не только онъ, но и вс товарищи безъ исключенія, всякій разъ, при обсужденіи каждаго дла, относились къ длу съ самымъ серьезнымъ и напряженнымъ участіемъ. Чувство нравственной отвтственности невольно охватывало душу даже наиболе легкомысленнаго, но особенно сильно овладвало оно людьми простаго званія, не изъ разряда такъ-называемой интеллигенціи. Надо было видть, какъ измнялось выраженіе ихъ лицъ по принятіи присяги, какъ крестились они, приступая къ обсужденію вопросовъ или при подписаніи приговора. Такое же впечатлніе выносили изъ суда присяжныхъ и вс безъ исключенія, кого только намъ случалось разспрашивать. Да опросите старообрядцевъ, опросите крестьянъ: что думаютъ они объ этой форм суда? Мы утверждаемъ напередъ, что они отзовутся о ней съ глубокимъ сочувствіемъ. Негодованіе присяжныхъ не разъ возбуждаютъ поставленные имъ неточные и невразумительные вопросы, они тяготятся обязанностью оставаться только въ тхъ узкихъ предлахъ, которые вопросами намчены, ограничиваться только лаконическими отвтами безъ опредленія всхъ оттнковъ своей мысли,— но самый принципъ суда присяжныхъ понятенъ и дорогъ народу. Само собою разумется, что когда гонятъ мужиковъ въ судъ изъ-за триста и боле верстъ, въ рабочее время, или хоть не въ рабочее, а съ явнымъ для нихъ разореніемъ, такъ что присяжному приходится даже голодать въ буквальномъ смысл слова, то отправленіе должности присяжнаго становится тягостною, несносною повинностью,— но въ этомъ виноватъ не принципъ суда присяжныхъ, а Правительствующій Сенатъ, до сихъ поръ не разршающій земствамъ выдавать денежное пособіе крестьянамъ, вызываемымъ въ присяжные изъ-за дальняго разстоянія. Понятно также, что если пригонятъ въ судъ, въ Самару или Уфу, какихъ-нибудь Черемисовъ, не понимающихъ почти ни слова по русски, такъ изъ нихъ плохіе присяжные выходятъ,— но вдь и примнять каждое законоположеніе требуется со смысломъ…
Самое это напряженное чувство нравственной отвтственности, охватывающее присяжнаго, естественно склоняетъ русскаго простолюдина скоре къ оправданію, чмъ къ обвиненію. Для совсти все же легче не наказать виновнаго, чмъ наказать понапрасну безвиннаго. Въ старомъ устав уголовнаго судопроизводства или въ XV том Свода Законовъ десятки лтъ красовалась статья, взятая изъ Наказа Екатерины II и пользовавшаяся нкогда большимъ сочувствіемъ въ русскомъ обществ: судья долженъ памятовать, что ‘лучше оправдать десять виновныхъ, чмъ осудить одного невиннаго‘. Вотъ на эту-то законодательную мораль, бывшую, по велнію верховной власти, обязательною для уголовныхъ судей въ теченіи чуть не цлаго вка, пусть и опрокидываются современные антагонисты новыхъ судебныхъ порядковъ, если достанетъ духу! Правда и то, что нравственное воззрніе, выраженное этою статьею стараго закона, вполн согласуется и съ нравственными убжденіями Русскаго народа, который и уголовнаго преступника, разъ онъ присужденъ къ наказанію, именуетъ не иначе какъ ‘несчастнымъ’… Что же прикажете длать съ Русскимъ народомъ? Упрадзнить его совсть? или же упразднить самый Русскій народъ? Во сколько же оправданіе виновныхъ зависитъ отъ формальностей, коими обставленъ судъ присяжныхъ во столько эти формальности подлежатъ исправленію и легко могутъ быть исправлены, какъ это и указывается помщаемою ниже статьею г. Тютчева.
Довольно. Деликатно отзываясь о старыхъ судебныхъ порядкахъ, то воздыхая о нихъ, то допуская, какъ бы не-хотя, что они все-таки были ‘плохи’, хотя и заслуживаютъ извиненія,— критикъ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ мене чинится съ судами новыми, называя ихъ, между прочимъ, ‘машиною, служащею бременемъ народу и государству‘! Это уже почти смертный приговоръ, и притомъ общій, сплошной, всему учрежденію, безъ изъятія той или другой его стороны или части! Вслдъ затмъ однако авторъ прибавляетъ мене грозныя строки: а потому она (машина) и требуетъ ‘перелаженія такъ, чтобъ она служила защитою народныхъ и государственныхъ интересовъ’. Съ послднимъ можно бы и не спорить, да и вообще мы едвали бы стали и отвчать на эту статью, еслибъ не попадали въ ней выраженія, заставляющія предполагать какую-то недоговоренную мысль. ‘Вопросъ идетъ не о старомъ судопроизводств, а о новомъ’ — внушительно говоритъ намъ авторъ. Въ такомъ случа, казалось бы, незачмъ было ему и пускаться съ нами въ препирательство и поднимать перчатку, брошенную нашею газетою охотникамъ до старыхъ судовъ. Однако тутъ же слдуетъ такое добавленіе: ‘Никто и не думалъ проповдывать возстановленіе стараго въ его формальной цлости, да это и невозможно’!… Только въ формальной цлости невозможно?… Стало-быть въ частности возможно, и объ этомъ кое-гд думаютъ… Вотъ это-то и интересно. Что же именно можетъ, по мннію автора, подлежать возстановленію?
Отъ автора мы не добьемся отвта, да едвали даже и обладаетъ онъ точнымъ представленіемъ о томъ, что и какъ слдуетъ возстановить и исправить. Именно къ нему-то и можетъ быть обращенъ упрекъ, что онъ руководится боле ‘ощущеніями’, чмъ ясными выводами, точне сказать: мятется между безплодными симпатіями къ старой рутин и безплодными же, надо надяться, антипатіями ко всему новому и живому. Вся статья его отражаетъ межеумочное состояніе мысли и духа, совершенно свойственное тому современному типу нашихъ мнимыхъ консерваторовъ, про который можно сказать стихами давно умершаго поэта,— что онъ
Безсиленъ къ смлому возврату
Иль къ шагу смлому впередъ
И по углаженному скату
Лниво подъ гору ползетъ…
Только что отвтили мы мнимому консерватору, какъ приходится отвтить голосу изъ противоположнаго лагеря,— изъ того самаго, который гордо красуется кличкою ‘либеральнаго’, но который мы не переставали и не перестанемъ называть мнимо-либеральнымъ. Сотрудникъ и вдохновитель газеты ‘Русскій Курьеръ’, графъ Петръ Кутузовъ (не Арсеній) въ 55 No этой газеты выдаетъ намъ похвальный рескриптъ или аттестатъ не только отъ имени своего стана, но и отъ имени (excusez du peu) ‘всей правомыслящей Россіи’ за ‘услугу‘ оказанную статьею 4-го No’Руси’ ‘на пользу торжества правды и просвщеннаго, гуманнаго правосудія’.— Благодарны за сочувствіе, вримъ искренности графа Кутузова, жалемъ что онъ выражается слишкомъ ужъ многословно и высокопарно, и отвтимъ ему въ краткихъ словахъ.
Мы, прежде всего, не понимаемъ на какомъ основаніи присвоиваетъ почтенный авторъ своему лагерю какую-то монополію сочувствія реформамъ покойнаго Государя. Почему сочувствовавшихъ или сочувствующихъ освобожденію крестьянъ или новымъ судебнымъ уставамъ — причисляетъ онъ къ сонму бывшихъ западниковъ, величающихъ себя теперь въ печати ‘либералами’ или ‘интеллигенціей’ по преимуществу?!… Т, которымъ они же дали кличку ‘славянофиловъ’ и надъ которыми сорокъ лтъ глумились, да и понын не перестаютъ издваться, были едвали не первыми проповдниками необходимйшихъ реформъ и во всякомъ случа самыми дятельными работниками въ совершеніи многихъ важнйшихъ преобразованій прошлаго царствованія — вовсе однакоже не во имя какой-либо западной ‘либеральной’ доктрины, а во имя требованій общечеловческой и русской народной правды. Сохраненіе, напримръ, крестьянской поземельной общины, мірскаго самоуправленіи, да и самый надлъ земли, равный дли всхъ безъ различіи — вовсе, кажется, не входили въ программу нашихъ ‘либераловъ’, да вдь и не преподаны какъ образецъ для подражаніи западною цивилизаціей?!… Если же вообще въ реформахъ Александра II оказываются нкоторые элементы фальши, такъ именно во столько, во сколько въ новыя учрежденіи и порядки усплъ проникнуть духъ доктринерства, духъ чисто-западныхъ либеральныхъ теорій. Этого духа разв отршились теперь ‘Курьеръ’ и прочіе органы глаголемой ‘либеральной’ печати? Мы этого какъ-то не замчали. Воспвай гимны дяніямъ ‘Великаго Реформатора’, не толковали ли они разв и объ ‘увнчаніи зданія’, и о ‘правовомъ порядк’ въ такомъ смысл, въ какомъ мы сочувствовать имъ не можемъ? Разв не отрицали и не отрицаютъ они въ то же время и чуть не ежедневно право Русскаго народа на ‘самобытность въ сфер политическихъ идей’ (sic,— это было напечатано)? Да и вообще русская духовная ‘самобытность’, какъ это довольно извстно, претитъ нравственному существу нашихъ мнимыхъ либераловъ горше полыни,— что впрочемъ очень понятно и даже извинительно лицамъ, которыхъ вс идеалы — тамъ, въ Западной Европ, которыхъ весь образъ мыслей, умственный и нравственный строй опредляется чуженароднымъ критеріумомъ, для которыхъ вся исторія до-Петровской Россіи есть, по выраженію Хомякова, не боле какъ девятисотлтній ростъ будущей обезьяны!… Есть много и другихъ вопросовъ, раздляющихъ насъ съ почтенными ратниками такъ — называемаго либерализма. Мы, напримръ, нисколько бы не желали, чтобы въ той или другой ‘либеральной’, хотя бы и легальной, форм могли они выдавать себя за ‘Русскій народъ’, а свои измышленія за выраженіе его чувствъ, мысли и воли, мы находимъ также, что въ своемъ ‘демократизм’, ‘гуманизм’ и np.t наши мнимые либералы несравненно боле придаютъ значенія насущному хлбу, чмъ тому хлбу духовному, который Русскому народу дорогъ паче насущнаго…
Съ нкоторыхъ поръ впрочемъ ‘Русскій Курьеръ’ сталъ весьма часто на своихъ страницахъ ссылаться на ‘христіанство’ и ‘христіанское ученіе’. Это нововведеніе длаетъ ему или собственно графу Кутузову большую честь и подаетъ добрыя надежды на будущее, но пока… да проститъ насъ гр. Кутузовъ за откровенность — едвали не производитъ оно еще большую путаницу въ его понятіяхъ. Дошло до того, что ‘Русскій Курьеръ’, во имя христіанской любви, осудилъ Русскій народъ — зачмъ-де онъ освободилъ (цною своей крови) христіанъ-Болгаръ отъ магометанскаго ига, такъ какъ, по умозаключенію ‘Курьера’, это не согласно-де съ текстомъ Евангелія. Болгаре — разсуждаетъ онъ — обязаны были продолжать платить дань Султану, такъ какъ Султанъ-де ‘тотъ же Кесарь’, а вдь ‘Кесарево — Кесареви’! Освобождать Болгаръ надо было-де мирнымъ способомъ, посредствомъ предварительнаго ‘насажденія культуры’!… Выходитъ по этому разсужденію, что Россія согршила тмъ, что, побивъ Мамая на Куликовомъ пол, избавила такимъ способомъ сыновъ своихъ отъ татарскаго ига, и что Святый Сергій, благословившій на подвигъ Пересвта и Ослябю, куда какъ ниже разумлъ обязанности христіанской нравственности, чмъ ‘Русскій Курьеръ’… Все это, конечно, опроверженія не заслуживаетъ, но не заслуживаетъ и гнва,— дло для газеты вдь новое, дочитается со временемъ гр. Кутузовъ и до текста: ‘больше же сея любве никто же имать, да кто душу свою положитъ за други своя’…
Еще два слова. Въ лагер такъ-называемомъ консервативномъ есть все же одна сторона, по крайней мр у многихъ, которой мы не встрчаемъ въ лагер такъ-называемомъ либеральномъ и съ которою мы не можемъ не сочувствовать, какъ бы ни расходились въ воззрніяхъ: это — любовь къ русской народности и народу, это — живое чувство національнаго достоинства и чести,— чего мы никакъ не усматриваемъ ни въ брошюрахъ гр. Кутузова, ни въ статьяхъ ‘Р. Курьера’ — ну хоть бы по поводу Скобелева..
Впрочемъ, гр. Кутузовъ человкъ искренній, а потому и рекомендуемъ ему чтеніе и изученіе сочиненій Хомякова, К. С. Аксакова, Ю. . Самарина, можетъ-быть онъ мало-помалу и выберется на прямую дорогу.