Джемс Эмерсон
Джемс Эмерсон
О состоянии Греции в 1825 году
О состоянии Греции в 1825 году
(Отрывок из Путешествия Джемса Эмерсона в Греции)
О состоянии Греции в 1825 году, Теннент Джеймс Эмерсон, Год: 1827
Время на прочтение: 20 минут(ы)
По прибытии нашем в Наполи, ди-Романию, мы не мало были обрадованы известием, что в сем городе находится насколько превосходных гостиниц, не смотра на то, к величайшему удивлению [293] нашему, мы были введены в комнату, в которой кроме четырех стен ничего не было: не найдя в ней на постели, ни стола, ни стула, мы должны были довольствоваться тем, что привезли с собою. В то время не было других филеллинов в Навплии, кроме двух итальянских графов Порро и Санта-Роза, первый намерен был остаться в городе, в качестве члена Совета, другой хотел отправиться в лагерь: вот единственный способ, коим иноземец в нынешнее время может сделаться полезным, если он с помощью богатства и дарований не может овладеть кормилом государственных дел, в таковом муже настоит величайшая нужда (ныне сей муж найден. — прим. Изд.). Всяк же, кто в качестве простого солдата вступит в ряды необразованных войск, (которые привыкли повиноваться одним своим полководцам), может принести только пользу личной службой, в чем он также должен уступить первенство тамошним уроженцам, которые легче могут сносить недостатки и опасности, сопряженные с междоусобною войною. Все его старания споспешествовать успехам правления, были бы приняты с [294] неудовольствием и остались бы тщетными, а он сам подвергся бы всем малодушным козням своих сотоварищей. Всеобщее беспокойство в нынешнем критическом положении, служит естественным препятствием для усилий тех, которые имеют целью облагородить образ мыслей и правления в Греции, и сколь это предприятие само по себе ни важно, однако же, оно на время должно быть отложено, пока не утвердится колеблющееся бытие ее. Теперь же оказать существенную услугу грекам может только тот, кто богатством своим в состоянии купить привязанности войска, умеет начальствовать оным, соединять враждующие партии, и званием, характером и влиянием своим приобретать содействие Правительства. Кто не соединяет в себе всех сих качеств, тот обманется в предположениях своих на счет пребывания в Греции, и без нужды подвергнется опасностям.
Однажды, при выходе из Паламидских ворот, представилось взору моему зрелище, которого я никак не ожидал в земле христианской. Я увидел мертвые трупы двух арабов, которые гнили в ста шагах от обитаемой части города, ибо предрассудки не позволяют грекам [295] бросить горсть земли на тела неверных врагов.
Я посетил министра Внутренних Дел, в намерении вручить ему письма, и уже в 12 часов нашел его за обеденным столом. Я должен был ждать в другой комнате, пока он отобедает, множество дорогих кушаньям, которые носили туда и сюда, подали мне хорошее понятие о вкусе сего министра. Однако же я недолго дожидался, меня ввели в другую комнату, великолепно убранную шелковыми подушками и драгоценными коврами, куда тотчас пришел и хозяин дома, он сел на софу по-турецки, нам подали кофе, и мы занялись нашими делами. Нега и сластолюбие выражалась на лице его, а взгляд его показывал большую недоверчивость. Весьма жаль, что обстоятельства принуждают Грецию вверять важнейшие государственные должности таким людям.
Между тем пришло известие из Наварина, что неприятель 28 марта сделал на город нападение, которое было отражено усилиями Каратассо и Иванно, младшего сына Петро-Бея. Однако же первый едва спасен был из рук окруживших его неприятелей, а последний получил рану, которая, быв дурно лечена, сделалась для [296] него смертельной, в то же время уведомлял Гура, что он имеет надежду схватить Одиссея, совершенно оставленного своими войсками, 10 апреля, в день Пасхи, Навплия облеклась в новую блистательную одежду. Сей важнейший в Греческой Церкви праздник, торжествуют здесь с величайшими знаками радости. Поелику сим днем оканчивается пост, то накануне было заколото множество овец и коз, и из всех домов несся запах жаркого и пирожного. Все жители одеты были в праздничные платья, и встречаясь со знакомыми, приветствовали друг друга поцелуями, повторяя слова: ‘Христос воскресе!’
Со всех батарей палили из пушек, и грому их беспрерывно отвечали ружейными и пистолетными выстрелами. В таких случаях греки обыкновенно стреляют пулями, и сие легко может иметь несчастные следствия. Один человек был застрелен в окне своего дома, другой тяжело ранен. Вечером была большая церемония на площади, где собрались и все члены Правления, отслушав обедню в церкви св. Георгия. Законодательная Палата, как многочисленнейшая, построилась в ряды, между тем, как члены Исполнительной Палаты, прохода мимо оной, [297] расточали поцелуи, которые большей частью, была принужденные, по причине царствующей между партиями ненависти.
Спустя несколько времени после того, прибыл из Миссолонги курьер с довольно маловажным известием. Макриновские проходы, чрез которые, как предполагали, Румели-Валиси проникнет в Западную Грецию, были вверены защите храбрейших генералов Ното-Боццари, Кароассури и Зонги, но ни один из сих постов не был защищен, как следует, неприятель всей силой своей ворвался в Западную Грецию, вся страна к северу от Ахелоя была открыта его опустошениям. Жители многих деревень искали убежища в Каламосе, где английский резидент человеколюбиво принял их, а Сенат Западной Греции старался занять прочие многочисленные пути, дабы как возможно долее воспрепятствовать неприятелю, приблизиться к Миссолонги.
На второй день Пасхи, в прелестнейшую погоду, представилось на поле, лежащем к востоку от города, живое, приятное и торжественное зрелище. Здесь сидели на траве женщины в убранстве и внимали звукам гитар и флейт, там [298] всадники показывали искусство свое на красивых арабских конях, хоры музыкантов везде были окружены танцующими, между тем, как идеально одетые и увенчанные цветами дети прыгали и играли около веселых родителей своих. При виде сего всеобщего удовольствия, кто бы мог подумать, что страна сия изнемогает под бременем войны, или, что в семействах, нас окружавших, едва ли было одно, которое не оплакивало бы потери любимого брата или родственника. Впрочем, хорошо и то, что люди могут иногда предаваться забвению своих несчастий.
Политические происшествия, о коих извещаемо было в течение нескольких недель после того, были незначительны. Президент и Князь Маврокордато прибыли в Наваринский лагерь, и заняли позицию вблизи оного. Войска в распоряжении Правительства считалось до 25.000 человек, однако же сего числа никогда точно определишь нельзя, потому что многие воины уходят на родину повидаться с своими семействами, и возвращаются, как и когда им заблагорассудится, также нельзя полагаться и на слова капитанов, которые не стыдятся в донесениях своих преувеличивать число, находящихся у них солдат, чтобы [299] получать более рационов и жалованья. Греческий флот разделялся в то время на две эскадры. Первая состояла из Ипсариотских и нескольких идриотских кораблей, всего из 22 военных судов и 8 брандеров, и крейсировала около мелких островов и Митилены для наблюдения за турецким флотом, стоявшим близ Галлиполи и ожидавшим прибытия Капудака-Паши. Другая состояла из 26 больших кораблей и 6 брандеров под начальством Миаули, и разъезжала у мыса Матапана и острова Цериго, наблюдая за движениями египетской эскадры, которой ожидали со вспомогательным войском. Ежедневно приводили в Навплийскую гавань австрийские, ионийские, даже английские корабли, нагруженные турецким хлебом и запасами в виде призов. По бумагам их, подписанным консулами, они все назначены были на Ионийские острова, однако же, или признание капитанов, или иное обстоятельство всегда изменяло им. Некоторые из них были потребованы назад, и не смотря на то, что на них без сомнения была турецкая собственность, они были возвращены потому, что их бумаги найдены в порядке. Когда распространились слухи, что Наварин взят, Триполица в руках египтян, а Навплия осаждается [300] с земли и с моря, 3 австрийских корабля, нагруженные припасами для неприятелей, вошли 13 апреля в Наваринскую гавань, чтобы обмануть их, комендант приказал поднять красный флаг, и потом объявил их призами и велел выгрузить в пользу гарнизона.
21 апреля прибыл в Навплию корабль из Лондона с 20,000 ф. ст. в число первого и 40.000 ф. ст. в счет второго займа, в сопровождении графов Прикио и Гамбы, агентов г. Риккарда. Такие посылки распространяют всегда живейшую радость между греками, которые не имеют ясного понятия о том, что есть заем и полагают, что это только европейский образ делать подарки. Немедленно по прибытии сего корабля, началась обыкновенная стрельба из пистолетов, на следующий вечер перенесли деньги в город, причем на площади играла полковая музыка и народ восклицал: ‘Благослови Господи Английского Короля! Да здравствует Король Георгий!’
Вскоре по прибытии графа Гамбы, посетил его старый Румелиот, капитан Дмитрий, принадлежавший к числу приверженцев лорда Байрона. Он нежно обнял Гамбу и прослезился, когда упомянули о [301] Байроне, уверяя, что в нем он потерял отца, а греки лучшего друга. Он рассказывал о нем с чувством и языком поэзии. Говоря о надеждах, пробужденных в сердцах греков славой Байрона, он сказал: когда мы услышали, что великий английский вельможа прибыл к нам на помощь, то ожидали его, как юные ласточки ждут матери. Он явился, дал нам советы, пожертвовал имуществом, и наконец и жизнью, и когда он скончался, то мы как бы внезапно ослепли, и одно только что может сравниться с нашей горестью о его потере, есть забота о будущей судьбе нашей. Вот как греки обыкновенно выражаются о Байроне, это служит доказательством, что они признательны к своему благодетелю, хотя враги их и утверждают, что они оплакивают его более с печали, что их надежды не сбылись, чем из благодарности к усопшему.
Под конец апреля и в начале мая ежедневно приходили важные известия с той и с другой стороны. Гура уведомил Правительство, что Одиссей сдался и как пленник отведен в Афинскую крепость. Впрочем, я не думаю, что бы сей несчастный капитан имел намерение перейти на сторону турок, ибо в таком случае он [302] вступил бы в переговоры с лицами важнее Паши Негропонтского, я полагаю, что он хотел распространить власть свою, и сделаться независимым от Греческого Правительства, потому что он с Пашой договаривался только, о сдаче ему острова Негропонта. Из Миссолонги пришло известие, что генерал Стурнари принял главное начальство, и сделал распоряжения для защиты крепости, а из Наварина, что 19-го числа происходило весьма важное дело: египтяне расположились лагерем с восточной стороны города и к югу от укреплений построили батарею, с которой производили беспрерывный огонь 18 числа вечером узнали в крепости, что египтяне готовятся к приступу, и потому приготовились к обороне, однако же Стурдза замедлил построить необходимые шанцы и линии, за коими греки могли бы держаться, и потому, хотя Константин Боццари, брат Марка, и поспешил к нему на помощь, но линия, за которой он командовал, была разбита отрядом мамелюков, при чем греки лишились 200 человек и 6 капитанов, из коих 2 взяты были в плен. На другой день счастье было грекам благосклоннее: турки приступили к стенам, но гарнизон, с [303] помощью отряда аркадийцев, напавших на них с тылу, отразил их с потерей 100 убитых и 20 пленных, овладел построенною вновь батареей и заколотил находившиеся на оной пушки. Осада продолжалась обыкновенным порядком, неприятель поставил новые пушки на батарею и производил беспрестанную пальбу по городу, однако же, это ни к чему не послужило. К несчастью несогласие все еще царствовало в греческих войсках, и румелиоты, проходя чрез Морею, поступали весьма насильственно с крестьянами, со времени их прибытия в лагерь не произведено было ни одного действия совокупными силами, а разбитие отряда Боццари, 19 числа, которое приписывали нерадению и трусости морейцев, еще усилило междоусобную вражду. Влияние самого Президента не могло укротить оной, и когда морейцы узнали о прибытии турок к Миссолонги, то они удалились для защиты собственной родины и предоставили защиту Наварина гарнизону и войскам полуострова. Между тем морейцы с жаром спешили к оружию и оба мятежника Займи и Лондо, которых английский резидент изгнал из убежища их Каламоса, возвратились в Морею, покорились Правительству и [304] набирали войска в Калавритском округе своем для вспомоществования отечеству.
23 апреля, турки перешли чрез Ахелой и стали лагерем пред Миссолонги, от двух переметчиков, греки узнали что войско их состоит из 25.000 человек, однако же нуждается в жизненных припасах и имеет при себе только две маленькие пушки, прочую же артиллерию ожидает из Патраса.
На Идре также слышали между 28 и 29 апреля беспрерывную пальбу, происходившую к югу от Мореи и наконец узнали, что между эскадрой Миаули, состоявшей из 22 кораблей, и египетским флотом завязалось сражение. Перепалка была весьма сильна, но без успеха, потому что греки, по недостатку ветра, не могли пустить своих брандеров, и несмотря на все их старания, египтяне успели пристать к Морейскому берегу.
8 мая, я отплыл к острову Идре. Хотя сей остров с Навплией находится в важных торговых сношениях, однако же, нет между ими никакого порядочного сообщения, и единственное средство к переправ состоит в открытых лодках, из коих от 40 до 50 находятся в ходу. Сии лодки обыкновенно содержат от 15 [305] до 25 тоннов, имеют один большой и один передний парус, управляются 2 или 3 взрослыми людьми и одним мальчиком, и без большого неудобства могут поместить в себе от 20 до 30 пассажиров. Они большей частью отъезжают вечером из Навплии, чтобы воспользоваться ветром, который всегда по ночам дует из Аргосского залива, и обыкновенно достигают Идры только на следующее утро, хотя расстояние между сими двумя местами не превышает 36 английских миль. Прямо пред нами лежал маленький остров Специя, мимо которого мы проехали около полудня. Он состоит из скалы, покрытой тонкой пластинкой земли, на коей изредка растет масличная фисташка и фимиам. Город, лежащий на восточном берегу, содержит в себе около 700 домов на покатости горы, которые, будучи весьма чисты и выбелены, с многочисленными мельницами, представляют весьма приятный вид.
На море был совершенный штиль. Медленно плывя мимо Урзирисского мыса, защищаемого батареей, мы ясно увидели город Идру, который, как будто белыми крыльями объемлет бесплодную груду скал, на коих построен. Однако же мы не [306] могли прямо к нему подъехать, но должны были поворотить к северу и объехать остров Фоко, который лежит между Идрою и открытым морем. К 6 часам мы пристали к острову Фоко, чтобы дать отдохнуть матросам и наслаждались прелестными видами. По всему вероятию мы находились на том месте, где Байрон написал несравненное вступление ко второй песни своего Корсара. Прямо пред нами лежали Арголидские горы, вправо темнелся Колонский мыс и виден был залив Эгинский. К 9 часам, проехав около двух миль вдоль берега, мы опять вошли в небольшую бухту, в которой матросы хотели переночевать, и вышли на берег, чтобы достать молока и хлеба. Сей островок, почти на 6 английских миль отдаленный от Идры и совершенно от нее зависящий, имеет несколько пастбищ для овец, и производит некоторые огородные овощи. Вся удобная к возделыванию земля принадлежит Идриотам, и потому природные жители сего острова находятся в крайней бедности. В 10 часов утра мы стали на якорь в Идрийской бухте. Город с морской стороны представляет восхитительное зрелище, большие белые дома внезапно [307] поднимаются из моря и составляют как бы продолжение, крутых отвесистых скал, образующих гавань. Почти на каждой из них белелись крылья бесчисленного множества ветряных мельниц, на каждой выдавшейся вершине стояла грозная батарея. Вдали видны были бесплодные и пустые скалы, на которых однако же построено множество монастырей. Внизу острова поставлена стража, для извещения о приближении кораблей, а так, как с сего места видно на весьма далекое пространство, то идриоты обыкновенно первые получают известия о каждом значительном морском движении. Улицы здесь круты и неровны, однако же чистотой своей представляют приятное зрелище для путешественника, едущего из Пелопонеса. Набережная около гавани усеяна таможенными строениями и лавками, которые составляют как бы продолжение ныне существующей гавани, и множеством своим ясно показывают, сколь она в свое время была значительна.
Все дома построены весьма прочно, и (если исключить плоские кровли) на образец европейский, комнаты обширны, залы пространны, и потому воздух в них всегда чист, полы же все выложены мрамором. Стены так толсты, что [308] решетки, вставленные в оконные углубления, почти нимало не нужны. Всего удивительнее чрезвычайная опрятность, служащая к чести идриоток, которые впрочем, по восточному обыкновению, в домашнем быту весьма застенчивы. Хотя полутурецкая и полуевропейская домашняя утварь соединяет в себе роскошь с удобством, однако же, грубая прочность оной доказывает, что она более сделана для удобства, чем для великолепия.
Наружность жителей весьма привлекательна. Женщины по большей части прелестны, однако же, всеобщее обыкновение носить около шеи кусок материи, который они подвязывают под самым подбородком, вредит нежному очерку лица их, так что все они кажутся круглолицыми. Короткая шелковая вышитая телогрейка и широкое, обыкновенно зеленого цвета с пестрой обшивкой, платье составляют их одежду. Идриотки носят красивые туфли, употребляемые в северной Италии. Черные волосы, пламенные глаза, приятное лицо и прекраснейшие руки, суть отличительные их прелести, увеличиваемые еще оттенком европейских нравов, сие дает им право стать на ряду, если не первых красавиц, то по крайней мере [309] приятнейших женщин, которых мне случалось видеть на Востоке.
Мужчины все без исключения сильного сложения и стройны. Платье их соединяет в себе легкость восточной и красоту европейской одежды. Короткие куртки их покрыты шитьем. Вся роскошь одеяния их состоит в рукоятке кинжала их, единственного оружия, которое идриоты носят на острову своем. Волосы, свитые в длинные плетешки, увеличивают красоту лица их.
Хотя гавань всегда наполнена кораблями, однако, они находятся тут только для починки, исключая двух или трех маленьких ионийских или мальтийских судов, которые ведут незначительный торг хлебом. Достохвальное участие, которое сей небольшой остров принял в восстановлении независимости Греции, обратило на оный всеобщее внимание. В древние времена несколько рыбаков и других греков, изгнанных с твердой земли тягостным игом турецкого владычества, положили основание сему городу, в котором в последствии нашли убежище многие подобно им гонимые жители Албании и Аттики. Потомки их и беглецы, спасшиеся на сей остров после войны [310] семидесятых годов в Морее, составляют нынешнее народонаселение оного. До Французской революции торговля их была весьма незначительна и ограничивалась только берегами соседних островов. Но когда Балтийское море было заперто для французов, тогда идриоты начали снабжать их хлебом из Архипелага и стали строить большие корабли, на которых несколько позже они вели даже торговлю с Англией и Америкой. В 1816 году, по словам Пукевиля, они имели 120 судов, между коими было до 40, о 400-600 тоннах, ныне число сие значительно умножилось, и все они занимаются освобождением своего отечества. Услуги, оказываемые ими в сей борьбе, тем похвальнее, что они происходят единственно от любви к отечеству, и не суть следствие претерпенных ими притеснений. Уже за несколько лет они купили у Порты свою свободу, ни один турок не жил на острову, и не дерзал переступать через набережную и входить в город. Денежная подать их составляла безделицу, единственная тягость их обременявшая состояла в обязанности ставить ежегодно 150 матросов во флот Оттоманский, к чему многие добровольно посвящали себя, некоторые из них [311] дослуживались до звания Капудан-ІІаши (?). Ныне торговля на Идре совершенно прекратилась и вероятно никогда более не восстановится, по крайней мере на сем острове, ибо если бы идриотам и посчастливилось возвратить себе свою свободу, то конечно они отыщут место удобнейшее для торговли, чем то, которое они избрали из нужды.
Мы посетили здесь г. Гику Гиури, одного из младших Идрийских Примасов. Дом его весьма просторен и может послужить образцом опрятности и хорошего вкуса. Частое сообщение с европейцами придало его обращению некоторую утонченность, а хорошее воспитание, вместе с природными дарованиями и твердыми правилами, отличает его от многих его соотечественников. Впрочем, я назвал его не только потому, что он того заслуживает, но более по тому, что большая часть сыновей Идрийских Примасов, подобно ему, отличаются познаниями и сильно чувствуют необходимость смыть посрамление с греческого имени. Словесность, конечно,не сделала еще больших успехов на Идре, однако же познания мало-помалу начинают оживать. Здесь много училищ для низших званий, и в том числе одно [312] под ведением воспитанника Хиосской школы, в коих дети зажиточных островитян обучаются древнему и новому греческому языку. Многие из сих примасов имеют драгоценные книги, они, как горят, собраны для основания публичной библиотеки, по предложению г. Эдуарда Массона, любезного шотландца, который учреждением школ и подобных тому заведений старается облагородить нравы греков. На сем острове издается дважды в неделю, под надзором г. Киаппы, в числе 500 экземпляров газета под названием: Друг Законов. Типография и станы, которыми, однако, могут только быть, отпечатываемы книги в малый лист, подарены французским Комитетом Филеллинов.
Нигде не замечал я такой охоты учиться, как между юношами сего острова, и хотя торговый горизонт Идры покрыт туманом, но, судя по их стремлению к образованию себя, нельзя сомневаться, что они всегда сохранят в руках своих управление общественных дел своего отечества, и вероятно, что сие пятнышко на карте Греции, бывшее некогда местопребыванием нескольких бедных рыбаков, будет просвещеннейшей, [313] образованнейшей и знаменитейшей частью освобожденной Эллады.
Прибытие двух кораблей из Наварина с печальным известием о взятии острова Сфактерии, который командует гаванью сего города, и занят был 6 мая египтянами, распространило уныние по всему острову, тем более, что сии корабли с трудом могли спастись и знали только то, что на том острову находилось множество идриотов, которые, защищаясь, не могли избегнуть смерти, что всех заставило опасаться об участи своих друзей и родственников. Потеря сего острова должна была иметь несчастные последствия, ибо владея оным, египтяне могут осаждать Наваринский гарнизон с моря и с суши. Это легко можно было предвидеть, потому что, если бы самые укрепления и трудно было взять приступом, то голод принудил бы наконец сих защитников сдаться. В числе павших на острове Сфактерии находился и граф Санта-Роза, изгнанный из своего отечества, прибыв в Грецию, он был принужден кознями членов Законодательного Сословия отказаться от всех прежних намерений и надежд своих, и стать наряду с прочими греческими воинами. Вскоре потом [314] пришло сюда известие и о взятии Наварина. Гарнизон, состоявший из 1070 человек, сдался на капитуляцию. Однако же горесть, в которую все были повергнуты сей потерей, вскоре превратилась в радость, когда узнали о морской победе, одержанной греческим флотом под начальством Миаули. Вся египетская эскадра, состоявшая вместе с несколькими австрийскими и другими судами из 25 кораблей, сделалась добычей пламени.
20 мая я переправился на маденький остров Специю: это Идра в уменьшенном виде. Город лежит на восточном берегу и имеет около 3.000 жителей. Сей остров ставит 16 кораблей и два брандера к греческому флоту. Матросы столь же искусны и опытны, как и Идрийские, одни брандеры их еще не имели случая отличиться. В Специи я был у знаменитой Бобелины, которая весьма радушно и ласково приняла нас. Она довольно дородна и чертами лица слишком сближена с мужеским полом. Дочь ее в замужестве за сыном Колокотрони, она обнаруживала сильную радость при мысли о возможности его скорого освобождения, и уверяла, что если он опять будет начальствовать войском, она присоединится к нему с [315] пятерыми братьями своими. — Вскоре потом она была застрелена во время мятежа. Один из ее братьев обесчестил девушку на сем острове, ее родственники окружили дом Бобелины, требуя, чтобы он на ней женился. Бобелина с горячностью говорила с ними из окна, вдруг внезапный выстрел из ружья брата обиженной девицы прервал ток красноречия вместе с жизнью ее. Убийца не был потребован к суду, и жители принудили брата Бобелины на другой день жениться на жертве своего легкомыслия. — Перед отъездом моим, получил я от Правительства в Идре позволение увидеть пленных мятежных полководцев. Наружность большей части из них не имела в себе ничего примечательного. Один Колокотрони легко мог быть отличен от других по некоторому выражению необыкновенной дикости. Он не велик ростом, но сильного сложения, голова его, возвышающаяся над весьма короткою шеей, весьма велика. Сверх того, густые брови, темная, косматая борода и черные как смоль волосы, ниспадающие в длинных кудрях, делают его достойным внимания живописца.
Гибельная ревность остановила успехи флота, сверх того зависть и честолюбие [316] производят такие же вражды, как и на суше, между капитанами каждого острова в особенности. Обыкновеннейшая причина несогласие есть тщеславие. Никогда не встречал я людей, которые бы были столь славолюбивы, как идриоты: надежда быть воспетыми в Оде или Элегии, получить похвалу в Идрийской или быть упомянутыми в какой-нибудь английской газете, может одушевить их к дерзновеннейшим предприятиям. Следовательно, счастье или повышение одного из них, в такой же степени возбуждает в товарищах его дух распри и неудовольствия, в какой доблести его затмевают славу их.
Читатели, слышав об удивительных подвигах и о заслуженной славе Эллинской флотилии, может быть, не поверят мне, что все сии подвиги совершены одними только брандерами с помощью 12 или 14 кораблей, и что остальные 45 или 50 судов не оказали доселе отечеству своему другой услуги, кроме того, что множеством своим придавали большую значительность своему флоту и тем распространяли более ужаса между неприятельскими кораблями, но это было в самом деле, и слабое Правительство доселе не могло поправить сих недостатков. Сие [317] происходит от того, что все корабли составляют собственность частных лиц, и что только весьма немного между ими таких храбрых людей, которым ничего не кажется трудным, если они видят возможность к достижению своей цели и смело противоборствуют значительнейшей силе неприятельской, другие напротив того, будучи гораздо честолюбивее и осторожнее первых, довольствуются несколькими залпами из пушек, утверждая, что безрассудно было бы вдаваться в большую опасность, нежели сколько потребно для защиты брандеров или, если усильно требуют деятельнейшей с их стороны помощи, не стыдятся говорить, что они не могут подвергать маленькие суда свои сильному огню турецких фрегатов, потому что, как собственные средства, так и маловажная помощь, получаемая ими со стороны Правительства, не позволяют им исправлять могущего случиться повреждения. Так-то Миаули, который от тщеславия и корыстолюбия других лишился большей части своего флота, с дюжиной верных и послушных приверженцев подкреплял благородных мужей, управлявших брандерами, которые никогда не отступали от своих обязанностей и [318] предпринимали все, что могло послужить к освобождению Греции и к решительному окончание войны.
Сей дух распри и несогласия оказывает бедственное влияние свое не на одних капитанов, но и на матросов, которые, подражая начальниками, и будучи уверены, что слабое Правительство не в силах наказывать непослушания, постоянно отличаются буйством и непокорностью. Гордясь новообретенной своей свободой, они не хотят и слышать о дисциплине и о повиновении начальству, сверх того большая часть экипажа состоит из родственников и потомков одного семейства, и ими командует капитан, который по браку или по рождению находится в родстве почти с каждым матросом на корабле своем, и потому неохотно решается употребить строгие меры, которые могут возбудить против него недоброжелательство целого семейства, тем более, что бессильное Правительство не представляет ему надежной опоры. Весьма естественно, что для приведения в действо какого-либо, несколько важного намерения, потребна не воля адмирала и не желание капитанов, но согласие матросов. Если предприятие сие [319] совместно с их выгодами, то оно без труда может быть исполнено, однако же, ничто не в силах их к тому принудить. Так как все партии знают, как далеко простирается их могущество, то и никогда не слышно явного спора. Если приказания адмирала приятны капитану и получат одобрение матросов, то нет сомнения в успехе, в противном же случае требования его отвергаются и остаются без действия.
Из сего следует, что во внутренности корабля всегда царствует беспорядок и суматоха, никому не назначено постоянной должности. Когда капитан дает повеление, то все повторяют оное с одного конца корабля до другого, и все бросаются наперерыв для выполнения самой незначащей безделицы. Это подает повод к шуму и замешательству, которые преимущественно иноземцу кажутся весьма странными. Сидя в каюте, часто находился я в немалом беспокойстве, думая, что крик и топот над моей головою, служит верным знаком какой-либо опасности, которой подверглось наше судно. Когда же я выходил на палубу, то всегда удостоверялся, что весь сей шум и спор причинен был какой-нибудь безделицей. [320]
Единственное, порядочное и постоянное учреждение на кораблях есть обед экипажа. Пища матросов не самая лучшая и большею частью состоит из соленой и сушеной рыбы, как то, сарделей и трески, однако же, за то у них превосходные сухари и лучшее греческое вино. В 12 часов они обедают, при захождении солнца ужинают, для каждого отделения, состоящего из шести человек, накрывается особенный столик между двумя пушками. По данному знаку, эконом снабжает каждый стол надлежащим количеством рыбы, хлеба, масла, вина и уксусу, после чего, старший у стола раздает кушанье, а младший вино. Таким образом, эконом от одного стола переходит к другому, и в продолжение всей трапезы царствует глубочайшая тишина и благопристойность. Капитанские столы, а особливо адмиральский, лучше прочих: жители каждой греческой гавани, в которую они заезжают, один, пред другим стараются отличиться доставлением флоту приятных даров: свежих припасов, зелени, плодов, вина, сыру и пирожного, сверх того, они имеют европейские припасы и французские вина, и так не мудрено, что они могут жить в довольстве. [321]
Между морскими капитанами отличался еще недавно Апастасий Танкадо, коего мужество и дух неустрашимости прославлены, во многих Идрийских песнях, он пал в битве, как герой. Из живущих еще поныне капитанов славнее всех Георгий Сокини, коего, имя известно всем европейским кораблям, расположенным на водах Архипелага, потому что они ежегодно избирали его агентом своим, для переговоров с греческим флотом. Им сочинена нынешняя сигнальная книга, употребляемая идриотами и ипсариотами. Его корабль опрятнее и порядочнее всех прочих, и он оказал величайшую храбрость при Специи, Митилене и близ берегов Занта. За ним следует Антоний Креизи, один из благоразумнейших и способнейших капитанов греческого флота, его непоколебимое мужество сначала войны в каждом сражении оказывало важнейшие услуги сподвижникам. Капитан Панаиоти также почитается большим смельчаком, по необузданной дерзости, с которою он вдается в опасности. В рекогносцировке ли или в сражении, он всегда первый, и если Миаули замыслит совершить какое-нибудь предприятие, не обращая внимания на сопряженную с оным опасность, [322] то можно быть уверенным, что он к тому изберет капитана Панаиоти. Адмиральский корабль есть построенный на Идре бриг в 300 тоннов. Он вооружен 14 двенадцати-фунтовыми и 4 длинными восемьнадцати-фунтовыми пушками. Экипаж простирается до 90 человек, которые все почти в отдаленном родстве с семейством Миаули. Сын его Антоний молодой человек приятного обращения и отличного мужества, второй по нем в начальстве. Секретарь его Латри, воспитанник Хиосской гимназии, происходит из весьма почтенного Смирнского дома. Каюта весьма хорошо меблирована, украшена картинами, изображающими достопамятнейшие сражения греков, и вокруг стен обведена диваном для большего удобства капитанов, собирающихся к нему во множестве на совещание. За ней находится небольшая часовня, в которой висят несколько образов Божьей Матери и Св. Николая Чудотворца, пред коими беспрестанно теплится блестящая лампада. Впрочем, Арес (так называется корабль Миаули) сим не отличается от других греческих кораблей: каждое судно имеет свои образа и лампады, пред коими капитан и офицеры молятся утром и вечером. [323]
По отражению египетской эскадры при Модоне, греческий флот должен был войти в Колокинфский залив для починки кораблей, и снабжения их свежей водою и съестными припасами. Исполнив сие, греки замышляли тотчас выйти в море с новыми брандерами, которых ожидали с острова Идры, и попытаться зажечь остальные египетские корабли, которые лежали на якоре при Модоне.
В самом деле, греческий флот 25 мая на рассвете снялся с якоря. Миаули занял обыкновенное свое место возле руля, здесь он находится почти беспрерывно, спит в каюте, построенной над рулем, а днем, сидя на оной, наблюдает за всеми движениями флота. Невозможно оказывать большей и неусыпной бдительности, особливо, если принять в рассуждение беспрестанные препятствия, которые возникают для него из междоусобных раздоров, и кои гораздо мучительнее, чем неприятельские маневры.
К вечеру, когда флот находился в некотором расстоянии от мыса Матапана, шхуна, высланная для крейсировки из Специи, прибыла в Модон с печальным известием о взятии новой Наваринской крепостцы, Со времени падения старой [324] крепости, соединенные силы египтян обратились на новую, и между тем, как флот в гавани ожидал прибытия подкреплений войском и припасами, сухопутное войско заняло все проходы, так, что гарнизон, не запасшись довольным количеством воды и съестных припасов, утомленный беспрерывной бомбардировкой, причинившей в стене пролом, и отрезанный от своих, как с моря, так и с сухого пути, принужден был принять предложенную капитуляцию, тем более, что за исполнение оной поручились два прибывшие к тому времени европейские корабля. Таким образом, гарнизон сдался 23 мая и был переведен в Каламату за исключением Ятрако и Петро-Бея, оставшихся в плену, и молодого английского врача, который не мог противостать искушению и поступил на службу под знамена Паши для того, чтобы у египтян получать по 50 пиастров в месяц более, чем у греков. Сие событие, конечно, должно было уничтожить всю надежду на сей поход, оно не только весьма ослабило мужество морейцев, но и отдало в руки врагов ключ ко всему западному берегу Мореи, где не было более ни одной крепости, которая бы могла остановить его стремление, и где [325]
пространная равнина облегчала все движения конницы. Самым же дурным следствием оного была потеря гавани, которая и посреди зимы дает неприятелям их верное убежище.
Не взирая на то, Миаули решился продолжать свое плавание к Наварину, где он надеялся еще застать египетские корабли, но он уже встретил их на пути в Кандию, где они, вероятно, хотели запастись свежими войсками, и принужден был следовать за ними, изыскивая случай привести в действо свое намерение. В то же время Миаули получил из Миссолонги известие с просьбой о посылке в Лепантский залив нескольких кораблей, частью для сохранения сообщения, частью же для воспрепятствования движениям турецких мелких, торговых судов, крейсировавших около Миссолонги и Патрса. В сем известии сообщались ему следующие происшествия: греческий отряд в 200 человек атаковал 6 мая укрепленную позицию, защищаемую 2.000 турок, занял оную и обратил в бегство неприятеля с потерей 60 человек убитыми и множества пленными. При Анатолике таковой же успех увенчал оружие греков. Приступ к Миссолонги начался уже 10 числа, однако же [326] ежедневно являлись греческие переметчики из турецкого стана, подтверждавшие слухи о недостатке в съестных припасах, они рассказывали, что турки, обращенные в бегство и преследуемые при Калакадии, наконец принуждены были питаться мясом лошадей своих, пока по усильным просьбам не получили подкрепления и съестных припасов из лагеря. Впрочем Миссолонги, не смотря на бомбардировку, находился еще в лучшем состоянии. Миаули не мог тотчас исполнить требований гарнизона, однако же, обещал послать туда несколько кораблей, по прибытии тех, которых ежедневно ожидали из Идры. Между тем неприятельские флоты так один к другому приблизились, что последовала беспрерывная пальба, которая, однако же, не стоила грекам ни одного человека, турки же находились в большей боязни. При захождении солнца обе эскадры находились в расстоянии 4 миль одна от другой. Турки вытянулись в одну линию, и по наступившему безветрию, беспрестанной пальбою старались удержать неприятеля в некотором от себя отдалении, греки же со своей стороны пребывали в совершенном спокойствии и не отвечали ни одним выстрелом. Захождение солнца и следующая [327] ночь представляли глазам моим восхитительнейшую картину, которую мне когда-либо случалось видеть, небесная лазурь являла сильную противоположность с беспокойным движением вокруг нас. Не было ни одной тучи, кроме густого облака дыму, который почти неподвижно держался над морем, и коего края позлащаемы были последними лучами вечерней зари. Чем более ночь приближалась, тем живее становилось сие зрелище, мрак ночи освещаем был молнией, сверкавшею из пушек, и величественная тишина моря прерываема была громом вдоль турецкой линии.
На следующий день оба флота находились почти в таком же положении. Турки обнаруживали такую же трусость при малейшей перемене ветра, и то же невежество в употреблении пушек. Ни одно ядро не попадало в греческое судно, сколь ни постоянно продолжалась пальба. Если бы столь часто предпринимаемое намерение греков, снарядить несколько фрегатов, могло когда-нибудь быть исполнено, и если бы на кораблях было более дисциплины, то никакой турецкой флот не мог бы им воспротивиться, доказательством сему служит то, что 34 небольших бригов, из коих самые большие были только о 24 [328] пушках при столь слабом ветре могли так сильно устрашить неприятельский флот, в котором находились 11 фрегатов, множество корвет и больших хорошо снаряженных бригов, всего более 50 кораблей. Еще должно желать, чтобы греческий флот пополнен был несколькими пароходами, если бы в течение сих дней, когда оба флота плыли один подле другого, и когда частые штили останавливали их в расстоянии друг от друга на выстрел, у греков был только один пароход для того, чтобы буксировать брандер к турецким фрегатам, сии тяжелые суда, коими турки отнюдь не умеют управлять, неминуемо сделались бы жертвой пламени. К вечеру 30 мая подул благоприятный ветер, и Миаули решился сделать опыт брандерами. Они были посланы вперед, а тотчас за ними бриги для снятия с первых находящихся на них экипажей. Уже они достигли неприятельской линии, внезапно брандеры обратились назад, не сделав ни малейшего опыта, и оставили флот на жертву сильнейшего огня, открытого с неприятельских кораблей. В последствии они извинялись тем, что они не предвидели верных выгод, если бы в то время сделали, нападение, и что для того они [329] хотели сберечь брандеры на удобнейшее время. Недостаток в съестных припасах принудил Миаули возвратиться в одну из Морейских гаваней, и лишил его возможности воспрепятствовать плаванию неприятельского флота, который 1 июля пустился в дальнейший путь по направлению к Кандии.
Текст воспроизведен по изданию: О состоянии Греции в 1825 году. (Отрывок из путешествия Джемса Эмерсона в Греции) // Сын отечества, Часть 116. No 23-34. 1827
Исходник здесь: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Turk/XIX/1820-1840/Emerson_D/text1.htm