О Саре Бернар и ее репертуаре на московской сцене, Тур Евгения, Год: 1882 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

О Сарр Бернаръ и ея репертуар на московской сцен.

I.
‘Дама-камелія’, пьеса въ 5 актахъ, Александра Дюма сына.

Прежде чмъ говорить объ извстной артистк Сарр Бернеръ, одной изъ любимицъ парижской публики, намъ надо сказать нсколько словъ о тхъ пьесахъ, въ которыхъ она явилась на московской сцен. Дебютомъ своимъ она выбрала извстную пьесу Александра Дюма сына: ‘Даму-камелію’. Александръ Дюна сынъ, обладающій большимъ сценическимъ талантомъ, живостію, остроуміемъ и дерзостію монолога, быстротою дйствія, мастеръ въ смысл аффектовъ, онъ мало заботится о психологической правд, еще мене о глубин и истин чувства, о рельефности характеровъ, и преимущественно посвятилъ перо свое на описаніе того подпольнаго міра, который, какъ сальное пятно на богатой матеріи, расплывался все больше и больше и наконецъ захватилъ собою полъ-Парижа. Онъ завоевалъ себ этотъ подпольный, внушающій всякому порядочному человку отвращеніе, міръ, многія сферы, куда ему заходить не слдовало и гд его появленіе сорокъ лтъ назадъ было бы немыслимо. Но съ тхъ поръ, какъ богатыя парижскія дамы допустили въ свои гостиныя пвицъ кафе chantante, извстныхъ своими цинически’ шансонетками,— съ тхъ поръ, какъ иныя изъ нихъ брали уроки такого пнія у этихъ женщинъ,— съ тхъ поръ, какъ он съ жадностію перенимали и перенимаютъ ихъ моды, отчасти ихъ жаргонъ и посщаютъ продажу съ аукціона ихъ мебели, уборовъ и драгоцнныхъ украшеній,— он вывели ихъ изъ того темнаго угла, гд до тхъ поръ т скрывались. Конечно, пьесы, въ которыхъ этихъ женщинъ выводили на сцену, сдлались модными пьесами. Адександъ Дюма сынъ попытался съ большимъ успхомъ опоэтизировать и воспть продажныхъ женщинъ. Мы очень хорошо понимаемъ и соглашаемся, что раскаивающаяся гршница, одаренная богатымъ умомъ и нжнымъ и добрымъ сердцемъ, можетъ сдлаться предметомъ комедіи, драмы и трагедія. Еще Викторъ Гюго въ своей драм ‘Marion Delorme’ вывелъ на сцену извстную куртизанку временемъ Людовика XIII и боле великій, чмъ Гюго, писатель, вчный пвецъ любви и юности, знаменитый, истый душою Шиллеръ нарисовалъ намъ образъ Эбали, но об он имли за собою право быть изображенными въ поэтическомъ и трагическомъ свт: это право заключалось въ ихъ раскаяніи и глубоко уязвленномъ сердц, сознавшемъ ту бездну паденіи, въ которую он сошли или были свергнуты. Александръ Дюна сынъ, съ претензіей на чувство истинное и на поэзію, задумалъ изобразить женщину потерянную, безъ всякаго намека на раскаяніе. Пьеса его съ первой строки до послдней неправдоподобна и фальшива. Маргарита Готье, парижская красавица подпольнаго міра, живущая посреди чудовищной и позорной роскоши, удивляющая даже и свою среду своими пирами, брилліантами и затями, встрчаетъ молодаго Армана Дюваля и влюбляется въ него. Благодаря какому-то сказочному герцогу, который потерялъ дочь и нашелъ, что Маргарита похожа лицомъ на нее, она принимаетъ отъ него большія суммы денегъ, удаляется изъ Парижа въ его окрестности, въ богатую виллу, гд поселяется съ Дювалемъ, не оставляя впрочемъ своихъ пріятельницъ, столь же, если не больше ея, порочныхъ. Въ разгар этой псевдоидилліи новйшаго пошиба къ ней является отецъ Дюваля и умоляетъ ее возвратить ему сына, будущность котораго она губитъ. Когда Маргарита не сдается за его доводы, онъ, чтобъ окончательно поразить ее, говоритъ ей слдующую курьезную фразу: ‘У меня есть дочь, моющая, прелестная, чистая какъ ангелъ. Она любитъ молодаго человка и я выдаю ее за него замужъ. Онъ честный человкъ и она входить въ почтенное семейство, которое требуетъ, чтобъ и въ моей семь все было достойно уваженія. Семья человка, который будетъ моимъ зятемъ, узнала, какую жизнь ведетъ мой сьнъ, и ршилась не давать своего согласія на предположенный бракъ, если Арманъ не откажется отъ этой жизни. Какъ бы вы ни были честны въ глазахъ Армана я въ моихъ глазахъ, вы не таковы въ глазахъ свта, который безжалостно затворитъ передъ вами свои двери, памятуя вашу прошлую жизнь. Маргарита! именемъ вашей любви умоляю васъ, подарите мн счастіе моей дочери, которая не сдлала вамъ ни малйшаго зла и жизнь которой вы разобьете…’

Въ этихъ словахъ всякое слово ложно. Гд есть семья, которая не дастъ согласія на бракъ съ честной двушкой, дочерью честнаго семейства, потому, что братъ этой двушки иметъ отношенія съ парижской красавицей темнаго міра? Маргарита лучше всхъ другихъ должна звать, что все это больше чмъ преувеличеніе, простая, и даже не искусная, выдумка, ложь!… На такую грубую удочку нельзя поймать женщину, которая живетъ съ ранней молодости въ порочномъ кругу и хорошо знакома съ жизнью всякаго рода и круга людей. И откуда явилась эта чистота Маргариты въ глазахъ влюбленнаго Армана и еще больше въ глазахъ его почтеннаго и старого отца? Неужели надо влюбиться, ухать въ деревню и продолжатъ прежнюю порочную жизнь на иной ладъ, чтобы внезапно сдлаться чистой и непорочной?… Какъ бы то ни было, Маргарита растрогана и ршается немедленно пожертвовать собою, но какъ?— Самымъ оригинальнымъ образомъ, удивившимъ даже въ Париж, въ то далекое отъ насъ время, когда эта чудная пьеса появилась впервые, т.-е. въ 50-хъ или 55 годахъ. Посл этого цлый рядъ подобныхъ пьесъ истощилъ въ зрителяхъ запасъ недоумнія, пріучивъ ихъ къ фальшивой канв, на которой рисовать можно все, что угодно. Маргарита пишетъ письмо къ богатому графу, принимаетъ его предложеніе, поселяется въ Париж, въ роскошномъ дом-дворц и возвращается къ прежней жизни — въ тотъ омутъ парижскаго подполья, изъ котораго удалилась на время, и продолжаетъ свою развратную карьеру. Одна изъ ея пріятельницъ говоритъ, что она очень счастлива, измряя это счастіе количествомъ и качествомъ брилліантовъ, экипажей и роскошью помщенія. Однако Арманъ, ухавшій съ отцомъ въ провинцію, возвращается въ Парижъ, посл свадьбы сестры, мучимый своей постыдной любовью и терзаемый ревностью. На одномъ вечер, гд собрались вс знаменитыя красавицы варяжской темной среды, между которыми блистаетъ Маргарита своею роскошью и красотою, онъ выигрываетъ въ карты большую сумму денегъ и бросаетъ ей ихъ въ глаза подъ предлогомъ, что, живя съ ней на дач, жилъ на ея счетъ и какъ продажной женщин не заплатилъ ей за ея любовь. Маргарита содрогается и падаетъ въ обморокъ. Въ пятомъ и послднемъ акт она умираетъ отъ чахотки и отчаянія, отъ разрыва съ Арманомъ. Она плачетъ о разлук съ любимымъ ею человкомъ, но не плачетъ о себ самой и своемъ позор. Зрители присутствуютъ при смерти влюбленной женщины, но не удрученной раскаяніемъ гршницы. Ей не приходитъ на умъ покинуть позорную роскошь и приняться за честный, хотя бы и суровый, трудъ. Нтъ, она умираетъ посреди своего богатаго дома, окруженная тми же порочными подругами, и передъ самой смертію получаетъ письмо отъ отца Аркана. Почтенный, положительный старикъ пишетъ слдующія неправдоподобныя строки:

‘… Я напишу всю правду Арману. Я вамъ причинилъ много вреда и хочу загладить его. Онъ въ настоящую минуту далеко, но прідетъ тотчасъ къ вамъ испросить не только прощеніе себ, но и мн. Лчитесь и надйтесь. Ваше мужество (?) и ваше самоотверженіе заслуживаютъ лучшей будущности, и она настанетъ для васъ, Я вамъ общаю это…’

Но Маргарита слишкомъ больна и умираетъ… И такимъ образомъ она не получаетъ отъ почтеннаго старика награды за свою добродтель. Не торжество ли это самаго явнаго, самаго наглаго порока? А прежде всего не есть ли это искуственное сплетеніе самой обыкновенной интриги подпольнаго міра, построенной на лжи, съ претензіей на искренность и высоту чувства?.. Авторъ, повидимому, не подозрваетъ даже, что въ мір физическомъ, какъ и въ мір нравственномъ, есть необходимыя условія для жизни тхъ или другихъ созданій. Златокрылыя бабочки я птички не могутъ жить въ грязи, а гады витать въ лазури неба, падшія на послднюю ступень порока женщины неспособны испытывать чистой и безкорыстной любви, а еслибы чудомъ какимъ (какъ. исключеніе) испытали ее, то бжали бы отъ порока съ неописаннымъ ужасомъ и чувственъ омерзенія къ себ самимъ. Это омерзеніе къ пороку и себ самой и ведетъ въ жгучему раскаянію, а раскаяніе ввергаетъ въ чувство смиренія или въ суровый и тяжкій трудъ. Такъ случается въ дйствительности. Кто бывалъ на берегу моря въ Біариц, тотъ слышалъ о пріют для потерянныхъ женщинъ, которыя собрались въ одну общину, не замкнутую стнами, которыя въ пот лица обрабатываютъ песчаныя берега моря и живутъ, вчно одинокія, на скудныя средства, доставляемыя имъ продажей овощей. Вотъ что бываетъ въ жизни и какъ это далеко отъ бархата, брилліантовъ и дона-дворца Маргариты! Но она есть вымыселъ ловкаго писателя, а община есть дйствительность, есть воскресеніе души, разорвавшей сти морока и возвратившейся къ жизни труда и раскаянія.

Сарра Бернеръ въ первомъ акт оставляетъ зрителя холоднымъ. Она является въ великолпномъ туалет изъ блдно-палеваго атласа, съ такимъ изящнымъ шлейфомъ, что вс ея позы и въ особенности пріемы получаютъ изгибистую грацію, какая, увряютъ, бываетъ у красивыхъ имй. Когда она садится, ея нсколько тонкая, худая фигура изогнута граціозно, часто она пренебрегаетъ всми старинными правилами сценическихъ пріемовъ: такъ, напримръ, она долго ходитъ взадъ и впередъ по сцен, перемняетъ безъ нужды мсто, поворачивается спиною къ публик, садится и встаетъ поминутно. Мы не порицаемъ ее за это. Лишь бы артистка воспроизвела изящно и врно взятую ею на себя личность, а сидитъ ли она, ходитъ ли — это все равно. До насъ нсколько утомило это безпрерывное хожденіе по сцен,— это мшаетъ слдить за игрой, мшаетъ любоваться ею. Впрочемъ, въ первомъ акт особенно любоваться было нечмъ. Многимъ не понравилась аффектація, съ которою діалогъ и разговоръ на сцен артистка хотла непремнно сдлать разговоромъ въ гостиной и уборной. Поборники и любители естественности должны были придти въ. восторгъ отъ чрезмрной быстроты рчи Сарры Бернаръ. Иногда она говорила такъ скоро, что, несмотря на ея замчательную дикцію, какъ у всхъ артистокъ французской школы, за -нею услдить было трудно и слова ея сливались, хотя она произносила ихъ отчетливо. Но за то позы ея артистическія, выраженіе лица и въ особенности великолпные, блестяще освщающіе лицо, глаза произвели на всхъ самое пріятное впечатлніе. Во второмъ акт, въ которомъ дйствіе завязывается, туалетъ Сарры Бернаръ былъ еще изящне и ея пріемы щеголихи еще замысловате, но довольно большая и сентиментальная тирада была сказана нсколько холодно, хотя и искусно. Особенно холодно сказала оно слдующія слова, одни изъ тхъ немногихъ словъ въ пьес, которыя могутъ затронуть въ-правду, безъ натяжки и фальши, сердце зрителя: ‘А построила будущность ною на любви твоей, я мечтала о деревн и невинности, я вспомнила о моемъ дтств,— вдь и у пеня, какъ у всхъ, было дтство, что бы впослдствіи ни стало со мной!…’ Слова эти, быть-можетъ единственно-врныя природ, были произнесены ею довольно холодно и прошли почта незамтно. Публика много аплодировала, но эти рукоплесканія относились скоре къ личности красивой, граціозно, изящно убранной Сарры Бернаръ, чмъ къ артистк, игравшей мудреную роль.

Въ третьемъ акт артистка одушевилась. У ней были звука, отозвавшіеся въ сердцахъ зрителей я удивившіе тхъ, которые заинтересовались больше личностію и уборомъ ея, чмъ ея игрой. Разговоръ ея съ отцомъ, смущеніе ея при свиданіи съ нимъ, вопль, вырвавшійся съ словами: ‘Вы хотите потребовать отъ женя чего-то ужаснаго!’ — звучало болью сердца, внезапно сказавшеюся. Когда она писала письмо къ Арману, она плакала такимъ естественнымъ плачемъ, что многіе были убждены, что настоящія слезы текли изъ глазъ ея, тмъ боле, что глаза ея внезапно покраснли и вспухли. Эта краснота глазъ к вспухшія вки есть новйшій пріемъ парижской сцены. Разсказываютъ, будто, для большаго аффекта, артистки натираютъ глаза какимъ-то снадобьемъ, скрытымъ въ носовомъ платк, которымъ он обтираются. Если это правда, мы не будемъ винить ее за это. Хотя мы не требуемъ непремнно настоящихъ слегъ на сцен, но и не сторонники внезапныхъ и искусныхъ притираній: первое есть настроеніе артиста, чисто личная его особенность, послднее не есть искусство, а фокусъ для достиженіи цлей реализма. Что за дло зрителю, плачетъ ли артистъ въ самомъ дл, вспухли ли у него вки?… Цль артиста — заставить, наоборотъ, плакать зрителя и, наоборотъ, чтобъ у зрителя отъ слегъ вспухли вки, если уже надо непремнно достичь такого результата. Въ четвертомъ акт умирающая Маргарита были врна дйствительности, умерла безъ отвратительныхъ конвульсій и задыханій, какъ то продлываютъ многіе, дйствуя не на душу, а на нервы зрителей, она умерла съ такою поразительною правдой, упала съ такимъ окостенніемъ членовъ, что удивили своимъ знаніемъ всхъ симптомовъ послднихъ минутъ жизни и первыхъ минутъ смерти.

Публика приняла артистку благосклонно, покрыла ее рукоплесканіями и вызывала нсколько разъ. Въ это первое представленіе публика въ масс осталась, казалось, довольна, хотя и не была особенно тронута. Мы приписываемъ это больше пьес, чмъ артистк, и, конечно, по этой фальшивой к сентиментально-ложной драм не будемъ судить о талант Сарры Бернаръ. Жаль, что для своего дебюта она выбрала такую уродливо-задуманную, хотя умно и живо написанную, пьесу. Жаль тоже, что второстепенныя лица тамъ плохо исполняли свои роли, что пьеса потеряла всю жизнь на сцен. Она сошла какъ-то мертво и ничтожно, Чмъ много повредила самой Сарр Бернаръ. За то костюмы Сарры Бернаръ прельстили многихъ дамъ. Дйствительно, они были оригинальны, изящны, не бросались въ глаза пестротой и яркостью кратокъ и много помогли ей въ исполненіи роли, особенно въ первыхъ актахъ. Облеченная въ нихъ, Сарра Бернаръ казалась очень красивой собой и очень граціозной. Она походила я на красавицу, и на очаровывающую щеголиху, и на модную львицу темнаго міра. Въ устройств костюмовъ видна артистка, о которой говорятъ, что она — скульпторъ и живописецъ.

II.
‘Фру-фру’, комедія, въ пяти актахъ, Меліака и Галеви.
‘Сфинксъ’, комедія, въ четырехъ актахъ. Октава Фелье.

Вотъ т дв пьесы, которыя шли посл ‘Дамы-камеліи’. Он оказались гораздо ниже комедіи Дюма, которая, по крайней мр, въ сценическомъ отношеніи состроена весьма живо и даже искусно. Об пьесы — и ‘Фру-фру’, и ‘Сфинксъ’ — походятъ одна на другую и об принадлежатъ къ тому обильному въ наше время роду пьесъ, которыя трудно измыслить какъ назвать. Это — не комедіи, не водевили, не драмы конечно. Это — какой-то незаконный, смшанный и въ сущности весьма плохой родъ пьесъ, безъ юмора, безъ комизма, безъ чувства, но съ легкимъ началомъ — отрывистымъ діалогомъ я плачевнымъ окончаніемъ. Шутки безъ остроумія и веселость безъ оживленія въ первыхъ актахъ і Смерть въ послднемъ — вотъ содержаніе, что однако не мшало имъ имть извстный успхъ на парижской сцен, а вслдъ затмъ и на многихъ другихъ сценахъ Европы. Эти пьесы составлены при большомъ знанія сцены, съ цлію произвести эффектъ, что и достигается. Главная роль въ пьес ‘Фру-фру’ была выполнена на парижской сцен весьма одаренной актрисой, Дэклэ, теперь умершей. Разсказывали, что эта Дэклэ играла въ Брюссел. Она пользовалась особенною извстностью, когда Александръ Дюна сынъ увидалъ ее, открылъ въ ней несомннный талантъ и увезъ въ Парижъ, гд, благодаря его авторитету, она получила приглашеніе играть на театр Гимназіи. Въ Париж Дэклэ имла большой успхъ, особенно въ драмахъ и комедіяхъ Дюма еына и другихъ мене извстныхъ писателей. ‘Фру-фру’ была сыграна ею съ большимъ успхомъ. Ранняя смерть прервала ея карьеру и многія ея роли перешли къ Сарр Бернаръ, талантъ которой и часто самая манера походятъ на талантъ Дэклэ.

Содержаніе ‘Фру-фру’ просто, незамысловато. Почти вс писателя современной Франціи не черпаютъ глубоко, Они остаются крайне довольны собою, остается довольна и публика, если дйствіе живо, если есть эффекты, но о характерахъ, о самой драм никто — ни т, ни другая — не заботится. Такова и пьеса ‘Фру-фру’. Двушка 18-ти лтъ, дочь легкомысленнаго отца, отъявленнаго, въ 50 слишкомъ лтъ, волокиты, любимая имъ, какъ игрушка, иметъ еще старшую сестру Луизу. Фру-фру есть прозвище, данное Жильберт за ея рзвость, веселость и шалости. Вотъ что говоритъ о ней графъ Вальреасъ, влюбленный и желающій жениться на ней:

‘Дверь отворяется. Шелестъ юбокъ, он какъ вихрь несутся внизъ по лстниц. Это — Фру-фру. Она вбгаетъ, ищетъ, шаритъ, переставляетъ, передвигаетъ, болтаетъ, дуется, смется, напваетъ, прыгаетъ, танцуетъ, бренчитъ на фортепіано и убгаетъ. Фру-фру, всегда Фру-фру!’

За эту милую вертушку и пансіонерку по нраву и лтамъ сватается другой сосдъ, богатый и серьезный, Сартори. Когда старшая сестра говоритъ ей объ этомъ, Фру-фру удивлена. Она всегда думала, что серьезный Сартори любитъ благоразумную сестру ея, Луизу. Фру-фру ошиблась на половину. Луиза дйствительно влюблена въ Сартори, но, убдившись, что она не любима имъ, жертвуетъ собою и совтуетъ сестр принять предложеніе Сартори. Фру-фру совершенно равнодушна и объявляетъ, что она поступитъ — какъ скажетъ сестра. У нея является одно возраженіе: ‘не черезчуръ ли уже Сартори человкъ достойный уваженія? И не говорилъ ли ей кто-то, что Сартори сдлаетъ блестящую карьеру? Чмъ это его назначали, на какой постъ прочили въ будущемъ? Посланникомъ?… Посланницей, быть посланницей,— ахъ, еслибы можно было быть посланницей, не покидая Парижа!’ Этотъ вопросъ ршаетъ дло. Фру-фру приметъ предложеніе и смясь замчаетъ: ‘Во мн есть вс недостатки, которые г. Сартори долженъ бы былъ желать найти въ жен, чтобы быть вполн несчастливымъ. Сомнваюсь, чтобъ ему удалось исправить меня. Я совершенно довольна собой и никакъ не желаю отдлаться отъ моихъ привлекательныхъ недостатковъ. Борьба между имъ и мною будетъ серьезне, чмъ думаютъ. Положимъ, что онъ въ силахъ управлять Европой, но это нисколько не доказываетъ, чтобъ онъ былъ въ силахъ управлять Фру-фру’.

Посл этой тирады, сказанной Саррой Бернаръ чрезвычайно кокетливой мило, Фру-фру спрашиваетъ у Луизы, правда ли, что она любитъ Сартори, и, выслушавъ отрицательный, ршительный отвтъ ея, даетъ свое, согласіе на бракъ. Проходитъ 4 года. У Фру-фру сынъ. Мужъ любитъ ее, балуетъ и не входитъ съ ней ни въ какую борьбу. Она — все та же Фруфру: здитъ верхомъ, рядится, танцуетъ, играетъ комедію, кокетничаетъ, заводитъ себ пріятельницъ сомнительныхъ правилъ и доведенія. При Фруфру состоитъ прежній ея обожатель, графъ Вадьреасъ, который теперь влюбленъ въ нее серьезне, чмъ прежде. Отецъ Фру-фру, гоняясь за какою-то актрисой, узжаетъ въ Пештъ, и Фру-фру съ восторгомъ заставляетъ сестру поселиться у себя въ дом. Пока Фру-фру вызжаетъ, принимаетъ, веселится, Луиза управляетъ донокъ сестры, воспитываетъ ея сына и такимъ образомъ становится необходима ея мужу. Въ одно утро Фру-фру замчаетъ, что ей принадлежащее мсто жены и матери взято, что она лицо ненужное и что мужъ обращается съ ней какъ съ ребенкомъ. Она уязвлена, приказываетъ своему обожателю Вальреасу, къ которому неравнодушна, оставятъ не только ея домъ, но и Францію, и взволнованная говорить: ‘Я исполнила свой долгъ,— посмотримъ, какъ исполнятъ его другіе!’

Кажется, что объясненіе съ мужемъ и сестрой престо и возможно, по тогда бы пьесы не было. Авторы распорядились иначе. Мужъ не поникаетъ, по происходитъ въ сердц Фру-ру, сестра тоже. Ужъ и безъ того раздраженная, Фру-фру пылаетъ гнвомъ и ревностію и объявляетъ сестр, что она отняла у ней сына и мужа и можетъ ихъ взять навсегда, ибо она оставляетъ и домъ, и мужа, и сына. ‘Куда ты?’ — спрашиваетъ пораженная ужасомь Луиза. Но Фру-фру отвчаетъ: ‘Много хочешь знать!’ — и уходитъ.

Эта сцена, ничмъ не мотивированная, ибо Фру-фру не изображена безъ памяти влюбленной и еще мене безумно-ревнивой, написана для одного аффекта и производитъ его. Въ четвертомъ акт Фру-фру въ Венеціи съ графомъ Вальреасомъ. Мужъ ее преслдуетъ, дерется на дуэли съ графомъ и ранитъ его. Въ пятомъ акт умирающая Фру-фру возвращается къ нужу и умираетъ, испросивъ у него прощеніе и позволеніе видть сына.

Вотъ и вся пьеса, оконченная какъ бы наскоро,— безъ характеровъ, безъ сильныхъ чувствъ, безъ страсти, безъ мотивированныхъ положеній и даже безъ прочувствованныхъ монологовъ. Самый діалогъ написанъ везд отрывочными фразами. Умной и талантливой артистк не во что вдуматься, не на чемъ создать лицо, ибо фундамента нтъ нигд. Это даже не есть постройка на песк, а карточная башенка на подобіе домина, гд будто бы мажетъ обитать семья и происходить семейная драма. Въ этой пьес вовсе нтъ драмы, ибо нтъ борьбы и коллизіи, нтъ и комедіи, ибо нтъ юмора, нтъ остроуміи, нтъ даже намека на умъ. Надо удивляться, хамъ изъ такой бдности содержанія умная артистка попыталась сдлать, сочинить что-либо.

Выходъ на сцену Фру-фру, рзной двочки съ залпомъ веселаго смха, былъ какъ нельзя боле удаченъ. Она вбжала, засмялась, сла, обмахивалась газетой вмсто вера — чрезвычайно мило, граціозно и естественно. Сарра Бернаръ вела свою роль чрезвычайно оживленно и мило до самой критической сцены. Особенно была она прелестна и кокетливо смущена и озадачена, когда репетируетъ комедію, въ которой должна играть на благородномъ театр въ пользу бдныхъ. Когда влюбленный въ нее графъ Вальреасъ хочетъ поцловать ее (что намчено въ пьес, которую они оба репетируютъ), она сперва прешло уклоняется, а потомъ позволяетъ ему прикоснуться къ волосамъ своимъ съ граціозной ужимкой стыдливой робости. Вообще сцены кокетства и смущенія при возникающей любви передаются Саррою Бернаръ съ чрезвычайной тонкостію и мастерствомъ. Но лишь только настаетъ драма, пріемы ея становятся нсколько однообразны. Мы не хотимъ сказать этимъ, чтобъ она слабо передавала порывы страсти, но только, что она употребляетъ часто одни и т не пріемы. И нельзя ее винить за это. Когда пьеса не даетъ зачатковъ характера, когда не только не во что вдуматься, но даже нельзя объяснить того или другаго поступка дйствующаго лица, тогда трудно передавать страсть и чувство иначе, какъ безличными образомъ. Да позволено будетъ намъ такъ выразиться. Мы не умемъ иначе объяснить нашу мысль, какъ примрами, взятыми не изъ той мелкой среды, о которой теперь говоримъ, а изъ другой, неизмримо высшей. Офелія любитъ иначе, чмъ гордая Корделія,— Луиза Миллеръ въ ‘Коварств и любви’ Шиллера иначе, чмъ Клара въ ‘Эгмонт’,— Андромаха иначе, чмъ Камилла, но мы такъ неизмримо-далеко отъ этихъ плнительныхъ образовъ, созданныхъ фантазіей поэтовъ, какъ далеко отъ коптящаго и тускло горящаго кинкета аванъ-сцены до звзды, мерцающей въ голубомъ неб. Говора о репертуар Сарры Бернаръ, забудемъ о репертуар великой Рошели, Ристори и Марсъ, забудемъ даже о репертуар Розы Шэри, Фаргейль, Броганъ и другихъ,— сойдемъ съ высотъ поэзіи и искуства на невзрачный подъздъ театра Гимназіи. Скажемъ правду: Сарра Бернаръ не можемъ играть типично, играя то, что составляетъ ея репертуаръ,— конечно, тотъ, съ которымъ она явилась въ Москву. По-невол ей приходится играть лично, но нельзя не замтить, что многіе пріемы она могла бы или умрить, или разнообразить. Въ ‘Фру-фру’ поразила она непріятно трескотней скороговорки въ тхъ сценахъ, гд изображала волненіе и силу страсти. Нельзя выражать ревность, негодованіе, гнвъ потокомъ скороговорки на одну ноту. Правда, дикція ея такъ прекрасна, что она отчеканиваетъ быстро стремящуюся рчь тамъ, что всякое слово можно явственно слышать, всякое слово отдляется отъ другаго, несмотря на быстроту, съ которою она ихъ произноситъ. Но эта скороговорка не есть выраженіе чувства, а только его аффектація, это есть претензія на страсть, будто бы потоками заливающей сердце. Въ этой скороговорк не можетъ быть интонацій, нтъ чувства и правды. Мы допускаемъ ее въ рдкихъ фразахъ и весьма умренно, но не больше. Это не боле какъ средство произвести эффектъ, и эффектъ былъ бы произведенъ, еслибъ артистка де употребила этотъ пріемъ богъ мры. Слушать почти цлый актъ скороговорки становилось докучно. Вся сцена съ сестрой, гд можно бы было ожидать столько различныхъ интонацій, ироніи, гнва, ревности, наконецъ, разражающейся въ словахъ: ‘ты все отняла у меня — и мужа, и сына, такъ и оставайся же съ тмъ, что себ присвоила!’ — прошла монотонно и холодно именно отъ трескотни словъ. Правда, что къ скороговорк и шепоту прибгали вс великіе артисты, но съ мрою. Но за то сцена съ мужемъ, когда онъ идетъ вызывать на дуэль похитителя жены своей, сошла превосходно, съ большимъ порывомъ, горячкою жестовъ и словъ и рдкою граціей движеній, особенно тогда, когда несчастная женщина цпляется за платье мужа и удерживаетъ его окостенлыми руками. О сцен смерти говорить не будемъ. Сарра Бернаръ, задыхаясь, заплатила малую толику реализму, но не мучила зрителя длинной агоніей, намъ казалось, что ей самой прискучило умирать на сцен въ каждой пьес своего репертуара. Но что же длать? Писатели современной Франціи особенно лакомы до смерти героинь своихъ на сцен, ибо артистка, умиравшая особенно реально, въ конвульсіяхъ и при искаженіи лица, привлекала толпою парижскую публику, жадную до новыхъ фокусовъ и всякихъ новинокъ. И писатели, и многіе артисты позабыли, что сцена не есть больница, что искусство воспроизводитъ на сцен страданія души, а не страданія тла, отъ котораго отлетаетъ духъ. Сарра Бернаръ не прибгала къ этимъ фокусамъ и не искажала своего выразительнаго лица подергиваніемъ личныхъ мускуловъ, не наводила на зрителя отвращенія и усталости, катъ случалась это со многими другими, въ особенности съ Круазетъ на сцен парижской. Скажемъ ей за это большое, спасибо.

О пьес Октава Фёлье, передланной изъ его же романа ‘Сфинксъ’, много говорить не можно. Это — ничтожный романъ и еще больше ничтожная въ литературномъ и артистическомъ смыслъ пьеса. Октавъ Фёлье — извстный французскій романистъ и славится особенно своимъ нравственнымъ направленіемъ. Дйствительно, его нельзя упрекнуть ни за одно выраженіе сколько-нибудь рискованное, или за сцену сколько-нибудь неприличную. Сцены страсти и любви въ романахъ его такъ вылощены, выбраны, разукрашены, что нельзя не признать ихъ вполн манерными, хоти и изящными. Кто бывалъ въ Римъ, тотъ помнитъ статуи Бернини, неломанная грація которыхъ не лишена прелести. Но это — прелесть упадка искусства. То же можно сказать относительно романовъ Фёлье. Но въ наше время, когда найдутся женщины, которыя читаютъ Зола и его послдователей и подражателей, когда на сцен такъ часто можно слышать дерзкія, грубыя, циничныя выходки, когда доходитъ: и до того, что актриса раздираетъ на себ платье и бросается растерянная я полунагая обвинять себя въ вымышленномъ преступленіи,— нельзя, роптать на приличнаго и отчасти конфетнаго Фёлье. Къ сожалнію, часто нравственность, ямъ преслдуемая и выводимая, намъ кажется не совсмъ здоровою и совсмъ не простою, а ухищренною, придуманною, преувеличенною. ‘Qui dit trop, ne dit rien’ — говорятъ французы весьма врно. Мораль Октава Фёлье доходитъ до того, что женщина, которая здятъ верхомъ, катается въ лодк, гребя весломъ, которая весела, шутитъ, рзвится, вмщаетъ въ себ, по его мннію, задатки пороковъ и уже сдлала шагъ на пути паденія. Неужели надо быть мрачной, безмолвной, неподвижной, чтобы быть добродтельной? Намъ всегда казалось любопытнымъ, какъ въ стран, гд правы потерпли крушеніе, гд семья почти распалась, требовательность въ отношенія женщинъ возросла до громадныхъ размровъ. Малйшее отступленіе отъ обычаевъ, или слишкомъ рзкія проявленія молодости. и веселости, даже проявленіе неумренной горести молодаго, не пріобыкшаго въ страданію, сердца — считаются, во мнніи записныхъ цнителей и судей: нравственности, задатками шаткости правилъ и паденія. Многіе писателя, завоевавшіе себ имя писателей нравственныхъ, требовали скучной чопорности и какого-то фарисейства отъ женщины честной. Къ акту разряду писателей принадлежитъ и Октавъ Фёлье. Его нравственность — чисто условная.

Въ разсматриваемой пьес молодая женщина, которая презираетъ мужа, почему и отчего, это не сказано,— проживаетъ во время это отсутствія (онъ гд-то въ мор далеко) съ его отцомъ, адмираломъ. Адмиралъ — старый морской волкъ, какъ говорятъ французы (loup de mer) — представленъ строгимъ блюстителемъ нравственности. Онъ сторожитъ невстку и стращаетъ ее и всхъ, ее окружающихъ, самосудомъ. ‘Если она обманетъ мужа,— говоритъ онъ самъ и говорятъ о немъ другіе,— я убью ее!’ Но ни строгій надзоръ, ни угрозы — не помогаютъ. Молодая женщина кокетничаетъ до-нельзя, рзвится, бсится, шалитъ и обманываетъ какъ нельзя боле ловко своего грознаго свекра. Вс мужчины ее окружающіе, влюблены въ нее. Только мужъ ея пріятельницы остается холоденъ къ ней и помышляетъ о томъ, чтобъ удалить отъ нея жену свою, считая пріязнь эту опасной. Онъ особенно заботится о нравственности жены, о приличіи, но заботится не впопадъ, ибо оказывается, что онъ самъ влюбленъ въ эту самую кокетку, отъ которой спасаетъ жену. Объясненіе въ любви происходитъ, кончается съ простотою, которая теперь въ особенномъ ходу во французскихъ пьесахъ. Безъ борьбы, безъ колебаній, безъ особенныхъ возраженій влюбленные поршили бжать: нравственный мужъ оставитъ жену, а щеголиха и львица — своего, плавающаго въ далекомъ мор, мужа и своего, молніи извергающаго, грознаго стража, адмирала. Но она прежде бгства иметъ свиданіе съ своей пріятельницей, и когда та говоритъ ей, что она все слышала и все знаетъ, то столь же внезапно, какъ ршилась бжать, ршается лишить себя жизни. Она снимаетъ съ руки кольцо съ изображеніемъ сфинкса, вынимаетъ изъ него скрытый въ немъ ядъ, выпиваетъ его и умираетъ. Умираетъ опять на сцен!

Т же положенія, та же интрига, т же дйствующія лица, какъ и во многихъ другихъ пьесахъ новйшаго жанра. О любви, борьб съ собою, съ долгомъ, съ обстоятельствами — нтъ и помина. Все упрощено. Отъ любви уцлла одна интрига. Героиня любятъ — и тотчасъ бжитъ. Перестала любить — возвращается, въ семейство. Если ее укоряютъ, она принимаетъ тотчасъ ядъ и умираетъ. Если ршилась выйти замужъ за А*, то полюбятъ В*, и наоборотъ. Это — рецептъ, по которому написаны вс почти пьесы. Какое мелкое дно!… Какимъ образомъ плыть по этому мелководью, какъ управлять утлой ладьей, если, не пустить въ ходъ необычайной поворотливости?… Вотъ этою-то ловкою изворотливостью, необыкновенно щегольскою и изящною, обладаетъ Сарра Бернаръ. У ней есть неожиданныя движенія, эффектныя восклицанія, разнообразныя возы, которыми нельзя не любоваться. Голосъ ея — гибкій и пріятный, вполн выработанный для модуляцій — много, способствуетъ прелести ея игры. Туалеты ея — совершенство моднаго, искусства. Одваться изящне, умне, носить эти туалеты боле граціозно, съ, изученною простотой, конечно, невозможно. Сарра Бернаръ — изящная француженка съ головы до ногъ и изящная парижанка до мозга костей. А это много значитъ. Въ этомъ заключается и ловкость, и умнье, и инстинктъ, и знаніе всхъ возможныхъ эффектовъ для достиженія успха. Въ поименованныхъ нами пьесахъ эффектъ и успхъ были полные.

Посл этихъ пьесъ намъ надо сказать еще нсколько словъ о старой, относительно, пьес извстнаго Скриба, о ‘Адріанн Декувреръ’, которую играли и играютъ вс извстныя артистки. Сама великая Рашель, прихотливо спустившись съ трагическихъ подмостковъ, снизошла до роли Адріенны Декувреръ и воплотила передъ удивленною публикой прелестный образъ сердечной актрисы временъ старой французской монархіи. Лишь только мы воротились за тридцать, сорокъ лтъ назадъ, пьеса, какая бы она ни была легкая, оказывается по отношенію къ новйшимъ пьесамъ серьезною. ‘Адріенна Декувреръ’, не взирая на трагическое окончаніе, не боле какъ простая, даже не высокая, комедія, умно, тонко и хитро веденная, написанная слогомъ правильнымъ, изящнымъ, съ положеніями то комическими, то драматическими, безъ натяжекъ и безъ авторскаго самоволія, если позволительно такъ выразиться. Передъ зрителемъ являются не куклы, а лица, они живутъ, любятъ, умираютъ не по велнію автора, а по стеченію обстоятельствъ и столкновенію чувствъ. Въ ‘Адріенн Декувреръ’ можно найти тотъ пробный камень, который ршаетъ цнность таланта. Въ роли Адріенны мало знать эффекты к ими пользоваться, мало умть сказать отдльныя фразы съ тмъ выраженіемъ, которое вншнимъ образомъ затрогиваегь зрителей, шевеля ихъ. нервы, раздражая ихъ слухъ. Мало тутъ помогли бы и щегольскія движенія, и изгибы таліи,— въ этой роли необходимо играть обдуманно, необходимо выказать настоящее искусство настоящей артистки. Въ роли Адріенны, если отстранить изъ интриги побочныя, запутывающія ее нити, есть много простоты, иного чувства и внезапнаго взрыва страсти и страданія. Вотъ въ краткихъ словахъ содержаніе этой прелестно написанной пьесы. Адріенна — трагическая актриса, идолъ публики, слава которой гремитъ по Парижу — сердечно и искренно любитъ молодаго, незнатнаго и небогатаго офицера. Она детъ на ужинъ, гд должна встртить знаменитаго героя и полководца, графа Царица Саксонскаго, и намревается замолвить слово за своего возлюбленнаго и испросить ему протекцію графа. Свиданіе настаетъ и въ граф Саксонскомъ, геро и полководц, она узнаетъ того молодаго человка, котораго любитъ. Но тутъ то возникаетъ бда. Морицъ любимъ знатною дамой, которую и самъ любилъ когда-то, прежде, тмъ узналъ Адріенну. Адріенна по обманчивымъ признакамъ въ поведеніи графа Саксонскаго считаетъ себя оставленной, обманутой. Она знаетъ, что ея соперница, и, приглашенная къ ней, чтобы декламировать отрывки изъ своихъ лучшихъ ролей, пользуется этимъ удобнымъ случаемъ, чтобъ отмстить за себя. Въ припадк неудержимаго гнва и негодованія, она выходитъ изъ себя и, указывая на знатную, замужнюю даму, подходитъ къ ней и говоритъ слдующіе стихи изъ Федры Расина:

… Je ne suis point de ces femmes hardies

Qni goutant dans le vice une honteuse paix

Ont se sa faire un front qui ne rougit jamais!

Развязка проста. Адріена узнаетъ, что она не была ни обманута, ни оставлена, что Морицъ любитъ ее искренне, одну ее, но счастіе не суждено ей. Оскорбленная ею знатная дама отмстила ей за свое поруганіе. Адріенна отравлена и умираетъ на сцен, въ поэтическомъ бреду, въ чаду его она говоритъ стихи изъ одной своей роли. Эта простая, сердечная, трогательная роль Адріенны была исполнена Саррою Бернаръ прекрасно. И сцены нжности, и сцена неудержимаго негодованія, и сцена мучительной, но поэтической смерти были переданы съ неподдльнымъ талантомъ, удвоеннымъ искусствомъ выказать его во всей его полнот и съ лучшей стороны. Не было ни одной ноты въ ея голос, ни одного поворота головы, ни одного движенія и шага, которые бы она не сдлала умючи, какъ надо и какъ должно. Много страсти, много силы выказала Сарра Бернаръ къ этой роли, но еще больше изученія а школы…

Но талантъ таланту рознь и его надо измрять по той рамк, въ которой онъ является и въ которую укладывается. Всякое искусство иметъ ступени. Мадонну Рафаеля никто не осмлится сравнить съ прекрасной картиной Семирадскаго, а картину Семирадскаго можно ли приравнять въ картинамъ жанра едотова? Но изъ этого не слдуетъ, чтобы картины едотова не были прелестны… Не будемъ же по поводу Сарры Бернаръ вспоминать о Жоржъ, Дорвалъ, Марсъ, Рашели, Ристори, не будемъ проводить сравненій между ею и такими артистками, какъ Плесси, Алланъ, Разъ-Шери, Броганъ,— не будемъ именно потому, что вс он подвизались на поприщ боле широкомъ и серьезномъ. Вс эта поименованныя нами артистки играли такъ-называемую высокую комедію и серьезную драму, он плыли глубже, боролись съ боле серьезными трудностями. Мы не утверждаемъ, что талантъ Сарры Бернаръ ниже ихъ таланта, но должны по репертуару судить о степени таланта и его цнности. Артистк тсно или просторно въ извстномъ кругу дятельности? Гд тсно, тамъ не остаются, гд просторно, гд привольно, тамъ всякій остается и освоивается. Сарра Бернаръ явилась съ выбраннымъ ею репертуаромъ, о которомъ мы сказали свое слово. Въ немъ, повторяемъ, нтъ глубины, нтъ характеровъ, не на чемъ задуматься, не во что вдуматься и трудно, создать роль осмысленную, гд бы художественная правда ослпляла и очаровывала. При такомъ репертуар создавать не изъ чего. Можно оживить, украсить, подогрть, можно изящно представить влюбленныхъ, кокетливыхъ, красивыхъ и нарядныхъ куколъ — Фру-фру и Бланшъ (въ ‘Сфинкс’), можно, окрасить искуственнымъ свтомъ жгучую страсть потерянной женщины и на мгновеніе заставить забыть зрителей о ея продажности, какъ въ роли Маргариты Готье, можно, наконецъ, влить чувство, нжность и негодованіе въ стройную фигурку прелестной Адріенны: все это Сарра Бернаръ исполина превосходно, съ знаніемъ, искусствомъ, аффектомъ, граціей и доставила истинное удовольствіе зрителямъ. Въ сценахъ тонкаго кокетства она была неподражаемо-граціозна. Упрекнуть ее въ слабости исполненія было бы великой несправедливостью и неблагодарностью, ибо она подарила зрителямъ многіе часы удовольствія. Но это же можетъ искать высокаго эстетическаго наслажденія въ пьесахъ ея репертуара? Это не есть сфера великаго безсмертнаго искусства… Мы далеко отъ боговъ Олимпа, вчная красота которыхъ изваяна въ мрамор Пароса, мы находимся близъ условной красоты прелестной статуетки извстнаго французскаго скульптура Ладевеза, сдланной изъ обожженной глины. Эти статуетки прельщали многихъ даже и въ Рим, и мы помнимъ одну изъ нихъ, названную самимъ артистомъ порывомъ втра (coup de vent). Она изображала прелестно одтую, по послдней мод, женщину, которая въ граціозной поз борется съ вихремъ, уносящимъ въ сторону ея модное, съ причудливыми складками, платье. Она съ усиліемъ удерживаетъ обими руками граціозно летящія юбки. Поза ея мила и относительно прелестна. Вс т, которые не сумли восторгаться Аполлонами, Юнонами, Венерами и Марсами,— а такихъ много, ибо это доступно не всякому,— любовались порывомъ и буквально таяли отъ восторга въ мастерской талантливаго Ладевеза. И какъ неумстно вспоминать о Ватикан и богахъ Олимпа по поводу Ладевеза!

Останемся же въ той сфер, которую намъ предоставляютъ. Мы не имемъ ни малйшаго права спрашивать другой, высшей сферы. Намъ ее не общали, а напротивъ того дали больше, чмъ общали: Рядъ представленій весьма пріятныхъ, изящныхъ, умныхъ оживилъ застой московской жизни. Онъ доставилъ большое удовольствіе любителямъ сцены, тмъ боле, что мы не избалованы въ этомъ смысл. Мы обдняли. Родившіеся и процвтавшіе когда-то на нашей сцен таланты похищены смертью, новыхъ же еще не видимъ. Всякая артистка и артистъ, обладающіе несомнннымъ талантомъ и искусствомъ, его удесятеряющимъ, и посщающіе насъ проздомъ, доставляютъ намъ тмъ большее удовольствіе, что оно рдко выпадаетъ на нашу долю. На справедливости намъ надо много благодарить зазжихъ артистовъ, одляющихъ насъ часть того удовольствія, котораго мы лишились дома со смертью лучшихъ нашихъ артистовъ, незабвенныхъ Щепкина, Садовскаго, Шумскаго, Васильева и другихъ. Публика до верху наполняла Большой театръ вовремя представленій Сарры Бернаръ и приняла ее благосклонно. Она отдала ей должное громкими рукоплесканіями, одобрительными криками, вызовами и букетами.

Еще одно послднее замчаніе. Пьесы репертуара Сарры Бернаръ выигрываютъ много, если вс лица труппы играютъ хорошо и въ одну, такъ-сказать, ноту. Къ сожалнію, труппа Сарры Бернаръ очень посредственна, чтобы не сказать больше. Сарра Бернаръ выносила на своихъ плечахъ всю тяжесть или весь интересъ пьесъ, и мы должны тмъ больше цнить талантъ ея, что она съумла, играя одна, приковать сочувственное вниманіе публики и ея горячее одобреніе.

Евгенія Туръ.

‘Русская Мысль’, No 2, 1882

О Сарр Бернаръ и ея репертуар на московской сцен.

Читайте также: