Иоанн Попов
Иоанн Попов
О самоубийстве
О самоубийстве
Публичная лекция, прочтенная в Москве, в зале Синодального училища 5-го марта 1898 г.
I.
I.
II
II
III
III
IV
IV
И. Попов.
О самоубийстве, Попов Иван Васильевич, Год: 1898
Время на прочтение: 35 минут(ы)
От самоубийства ежегодно погибает в Европе 50,000 человек. Если бы все эти люди собрались в одно место и поразили бы себя в один и тот же час, весь мир был бы потрясен ужасом и негодованием. Цифра эта ежегодно возрастает с постепенностью, внушающей тяжелые опасения. Юные и даже малолетние, едва вступив в жизнь, находят ее уже слишком тяжелой и спешат освободиться от её бремени. Это показывает, что общественный организм, к которому мы принадлежим, отравлен каким-то ядовитым началом. Вполне уместно поэтому обратить внимание на эту зияющую рану человечества,
Настоящее чтение посвящается выяснению четырех вопросов — 1) о преступности самоубийства, 2) о вменяемости самоубийства, 3) о причинах самоубийства, и, наконец, о мерах против самоубийства.
Итак, прежде всего, мы подвергнем самоубийство нравственной оценке. Преступно ли оно, или же каждый в праве покинуть жизнь, когда ему угодно? Если взять человечество в его целом и не принимать во внимание исключений, оно всегда порицало самоубийство, как преступление. Разница только в том, что языческая древность относилась к нему снисходительнее, а христианство строже.
Нравственная оценка явлений основывается на чувстве народов, инстинктивно осуждающем одни явления и оправдывающем другие. Моралисты только ясно формулируют голос народной совести и дают ему то или иное обоснование.
Ужас, который внушает самоубийство простому и свежему нравственному чувству, выражается прежде всего, в суеверных представлениях, которыми народная фантазия окружает акт самоубийства и несчастные могилы погибших от него. Акт самоубийства кажется настолько неестественным, что считается каким-то насилием со стороны злых духов. Места, забрызганные кровью самоубийц, внушают ужас и отвращение, пугливо настраивают воображение, создают призраки, которые ложатся в основу уверенности, что души ушедших от жизни преждевременно долгое время не могут оторваться от земли и бродят вокруг своих могил в виде странных или жалких привидений. Эти суеверия, как показывают сочинения классических писателей, были широко распространены уже в дохристианской древности.
Далее, отвращение масс к самоубийству выражалось в отношении к их трупам. Греки и римляне вполне или отчасти лишали их погребения. В Афинах у трупа самоубийц отрубали правую руку — виновницу преступления. На острове Кипр самоубийц совсем оставляли без погребения. Там, где господствовал обычай сожжения трупов, их считали недостойными костра, боясь осквернить самый всеочищающий огонь {Schmidt. Die Ethik des alten Griechen B, II. S. 104.}. В подобных фактах выражалось безотчетное осуждение самоубийства, с которым к нему относилось здоровое чувство масс. Философы представляют собою сознание народа. В их теориях, безотчетные чувства народа получают осязательные формы отчетливо высказанной мысли.
В чем же полагали преступность самоубийства моралисты древности? Ими было высказано против самоубийства три основания.
Первое основание покоилось на религиозном чувстве. Религиозное чувство грека возмущалось против всякого вмешательства человеческого искусства в область природы, течение которой предопределено богами. Завоевание стихий и их принудительная работа на пользу человека, искусственное увеличение их производительности — все это казалось почти преступлением. Ксеркс, вооруженный могучей техникой Финикиян, построил плавучий мост через Геллеспонт и прорыл перешеек, отделяющий Афон от материка. Все греческие авторы рассказывают об этом событии тоном глубокого порицания. Провести сухопутную дорогу через море и водный путь через сушу значит святотатственно присвоить себе божественное право распределения суши и морей. На этом же основании Платон и Аристотель порицают тех, которые стараются продлить дни своей жизни заботливою диетой и врачебными средствами {Shimdt. Ibid. S. 441-442.}. Если искусственное продолжение жизни казалось посягательством на власть богов, распределяющих жребий, то тем более должно было отталкивать самоубийство. Философы облекли это религиозное чувство в богословскую теорию. Так пифагорейцы ясно и определенно высказались против самоубийства. Человек принадлежит Богу. Он так же не в праве самовольно оставлять жизнь, как раб не вправе бежать от своего господина. Бог заключает грешную душу в тело, как в темницу. Попытка бежать из тюрьмы ухудшает положение. Душа самоубийц снова воплотится, но в наказание за побег ниспосылается в низшие организмы и получает в удел удвоенные страдания {Shimdt. Ibid. S. 445. В том же духе высказывается Платон в своем Федре, и Ливаний говорит, что только чтение этого сочинения удержало его от самоубийства после потери друга-имп. Юлианa.}.
Второе основание, высказанное древними против самоубийства, исходит из чисто государственных соображений. Ученики Аристотеля утверждали, что самоубийца нарушает интересы общества, самовольно уклоняясь от его повинностей. Это воззрение отразилось и на законодательстве. В Афинах каждый, считающий свое положение слишком тяжелым, обращался в сенат, излагал свои основания и, просил позволения покинуть жизнь. Сенат рассматривал просьбу и, если считал ее достаточно мотивированной, давал свое разрешение. Закон этот существовал и в греческих колониях. В Марсели делами подобного рода заведовал совет 600-т. Если он находил основания, изложенные в просьбе, достаточными, то вместе с разрешением самоубийства отпускал и необходимое количество яда {Fin Durkheim, Le suicide. Etude de sociologie. Paris 1897 p. 373 — 374.}.
Третье основание против самоубийства в древности вытекало из понятия о достоинстве человека. Так Аристотель порицает самоубийство, видя в нем недостаток мужества, трусость, боязливо скрывающуюся от страданий. В древности доказать, что известный поступок вытекает из слабости духа, значило доказать его безнравственность, потому что в то время самую добродетель понимали, как мужество. Непреклонность характера, гордое презрение к опасностям, власть над собственными чувствами, каковы бы они ни были, — вот идеал, который владел тогда умами.
Итак, совесть языческой древности осуждала самоубийство, как преступление. Самоубийца-ocкopбитель богов, нарушитель прав республики, человек, лишенный мужества и достоинства — вот основания, которые приводились в доказательство преступности самовольного оставления жизни. Но эти же основания показывают, что осуждение самоубийства в древности не было безусловным. Оно допускалось в известных случаях и под известными условиями.
Но течение истории, руководимое Выcшей Рукой, направлялось к тому, чтобы воспитать в умах идею безусловной преступности самоубийства, Христианство произнесло над ним свой окончательный приговор. Сейчас мы сделаем попытку раскрыть основания такого отношения христианства к самоубийству. Таких оснований два. Во-первыx, самоубийство противоречит понятию христианской религиозности. Во-вторых, оно колеблет главный принцип христианской нравственности.
Сущность христианской религиозности состоит в уповании на благой Промысел и в полной преданности воле Божией. Отец Небесный призвал человечество быть Его сотрудником в осуществлении великих планов- в создании Царства Божия, где ‘отреть Господь всякую слезу и будет обитать с человеком, как в скинии {Апокал. 11. л. 21, 3-4.}, где сердца, пламенеющие любовью к Сыну Божию, теперь лишь с тоскою вздыхающие: ей, гряди Господи Иисусе! Ей, гряди скоро! {Апокал. 22, 20-21.} воспоют песнь новую: ‘аллилуйя! ибо воцарился Господь Бог Вседержитель. Возрадуемся, и возвеселимся, и воздадим Ему славу, ибо наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя {Апокал. 19, 6-7.}. Некогда в огненном столпе Сын Божий вел Израиль в обетованную землю путем страданий долгого путешествия по безводной пустыне. Подобно этому и теперь Сын Божий ведет все человечество по нашей долине плача к неизвестной, но высокой цели. Эта цель требует, чтобы каждый из нас нес с собою свой крест, и чем более его отталкиваешь, тем он становится тяжелее. Нашему близорукому зрению доступен только узкий кругозор, и мы не можем ни видеть целей, которые скрываются за ним, ни понимать значения событий, в которых мы принимаем участие. Но мы доверяем своему Вождю. Мы верим, что все совершающееся необходимо для осуществления мировых задач и что настанет день, когда Сын Божий оправдает дела свои. Поэтому христианин не смущается ни тем, что его не понимают, ни тем, что он страдает. Он полагает все свои силы на служение своим братьям, но они бросают в него грязью и каменьями. Он принимает это со смирением и не ослабевает в своей деятельности. Он сеет, а возрастит его посевы Бог. Неизвестно еще, к каким результатам повело бы быстрое осуществление его благородных стремлений, и не потому ли на его пути встают преграды, что очевидные успехи его деятельности могли бы замедлить торжество высших целей. Когда верующий страдает, он убежден, что его несчастия необходимы для осуществления не понятных ему планов. Терпение христианина есть самопожертвование, которое тем ценнее, что необходимость его служить предметом не знания, а веры. С этой точки зрения, всякое отчаяние и самоубийство есть отпадение от христианства, отказ от участия в борьбе для осуществления задач, к которым призвано человечество. Вот противоречие, в котором стоит самоубийство с понятием христианского благочестия.
Второе оснований того безусловного осуждения, с которым относится христианство к самоубийству, зиждется на противоречии его главному принципу христианской нравственности. Христианство, вступив в мир, утопающий в чувственности и братоубийственной войне эгоизмов, в течение 19 веков изменило лицо земли. Этот нравственный переворот оно произвело своим отношением к человеческой личности. Что такое был человек по понятию древних? Слепое орудие государства. Пока он член республики, он известная величина. В отдельности он- нуль. Так смотрели на свободного. Что же думали о рабах? Раб — это одушевленный инструмент, по определению Аристотеля. При описи имущества его помещают в одной графе с домашним скотом. Приготовлен яд для тирана. Хорошо ли он будет действовать? Если заговорщик богат, он призывает самого сильного раба и делает на нем опыт. Евангелие взяло под свое покровительство человеческую личность и возвысило ее. Человек обиталище Духа Св. Он искуплен дорогой ценой — Кровью Завета вечного и уничижением Сына Божия. Он создан для вечности и участия во славе Необъятного. Вот что легло в основу всей христианской цивилизации, вот где источник всех нравственных приобретений, которыми гордятся христианские народы. Личность человека ценна сама по себе, поэтому человек не должен быть вьючным скотом и орудием наживы другого. Отсюда уничтожение рабства. Личность человека свята. Она не должна служить орудием чувственных наслаждений. Отсюда половая чистота и нравственные основы брака. Цель человека в нем самом. На него нельзя смотреть, как на простое колесо в государственной машине. Отсюда протесты против смертной казни и наказаний всецело карательных. Человек — разумное существо. Пусть же у рабочего будут средства и досуг для удовлетворения высших потребностей. Отсюда меры правительств к облегчению рабочего класса. Итак, чем неприкосновеннее будет считаться личность человека в нашем обществе, тем ненарушимее будут соблюдаться в нем принципы гуманности. Самоубийство противоречит христианской нравственности, потому что оно колеблет в обществе убеждение в неприкосновенности человеческой жизни и указывает на то, что сам самоубийца не проникнут этим убеждением.
Каким образом самоубийство может колебать в сознании общества принцип неприкосновенности человеческой жизни?
С точки зрения общественной нравственности, самое незначительное уклонение от принятых принципов грозит ей опасностью разложения. Пример заразителен, и массы, видя незначительные уклонения, легко переходят к большим. Чтобы собственность оставалась неприкосновенной, необходимо относиться с безусловным осуждением даже к мелким кражам, иначе уважение к чужому имуществу будет расшатано в обществе мелким воровством. Чтобы воспитать человека правдивого, нужно, безусловно, запретить ложь, как бы ни были благовидны предлоги к ней, в противном случае он станет лгать и тогда, когда ложь неизвинительна. Обратимся теперь к принципу неприкосновенности человеческой жизни. Убийство есть сама резкая форма нарушения этого принципа. Поэтому всякое насильственное разрушение человеческой жизни, от чьей бы руки оно ни исходило, развращает общество. Специалисты доказали, что смертная казнь, в законности которой вполне убеждены массы, разнуздывает в народе кровавые инстинкты и увеличивает количество убийств. Это и повело к уничтожению публичности смертной казни, которая теперь совершается в тюрьме, а не на площади. Массы убеждены, что смертная казнь законна и не может оправдывать убийства, тем не менее, она ведет к тому, что народ начинает совершать убийство с большею свободой. Точно также и самоубийство потряcaет в обществе убеждение, что жизнь человека священна и не должна терпеть насилия ни под каким предлогом.
Но самоубийца не только колеблет в обществе принцип неприкосновенности человеческой жизни. Своим поступком он доказывает, что и его собственное настроение не проникнуто этим принципом. Если он не пощадил в себе самом человека, значит человеческая жизнь не служит для него неприкосновенной святыней, и если он убил себя, то при наличности достаточных побуждений не отступил бы и пред убийством другого. Опыт показывает, что самоубийству очень часто предшествует убийство. Это вполне понятно. Отношение человека к себе самому и отношение его к другим — две стороны одного и того же целого. Человек, которому не за что уважать себя, обыкновенно не уважает других и не верить в чистоту их побуждений. Люди, строгие к себе, бывают обыкновенно строги и к другим. Наоборот, кто болезненно чувствует пятно на собственной совести, тот охотнее прощает и другому.
Итак, самоубийство колеблет в обществе принцип неприкосновенности человеческой жизни и само вытекает из недостаточного уважения к этому принципу. Таким образом, убийство и самоубийство тесно связаны между собою. Если вывод этот не совсем ошибочен, то между количеством убийств, и самоубийств в известном обществе должно существовать соответствие, т. е. в той среде, где жизнь человека ценится мало, самоубийств должно быть больше и, наоборот, умножение самоубийств должно сопровождаться увеличением количества убийств. Факты вполне подтверждают это. Среди варварских и некультурных народов жизнь человеческая ценится так мало, что защищена от насилия только самым незначительным штрафом. Соответственно этому, самоубийство совершается здесь с замечательною свободою и легкостью. По смерти вождя на его могиле добровольно убивают себя его жены, клиенты и рабы {Особенность общественного устройства у примитивных и варварских народов состоит в том, что человеческой личности придают здесь очень мало значения. Когда в таком обществе начинает развиваться философское мышление, оно отражает на себе социальные навыки. В филоcoфии o религии таких народов развивается обыкновенно пантеизм. Пантеистические представления служат метафизическим выражением воззрений народа на человека, его ценность и значение. С точки зрения пантеизма ничто в человеке не принадлежит ему самому. Человек это дождевой пузырь, на мгновение появившийся на поверхности океана, чтобы исчезнуть безвозвратно и слиться в безразличное единство с первоосновою мира. Душа человека -частица Божества, не имеющая самостоятельного значения. Человек умирает, и она тонет в бесконечном. Люди, проникнутые такими воззрениями, не могут относиться с благоговением к человеческой жизни и личности, и действительно, у них есть сильная наклонность к массовым самоубийствам. В Китае пользуется большою популярностью история 500 философов из школы Конфуция, бросившихся в море, когда один из императоров приказал сжечь книги их учителя. В Китае есть целая религиозная секта, члены которой совершают паломничество к храмам, построенным на высоких и обрывистых утесах, и бросаются в бездну после молитвы. Японские фанатики наполняют собою барки и с пением гимнов отъезжают на глубокое место. Здесь они один за другим бросаются в водy с камнем на шее, или прорубают дно судна и медленно погружаются в воду все вместе. При самой незначительной обиде японцы распарывают себе живот. Поклонники Брамы в Индии бросаются в священные волны Ганга или под железные колесницы идолов. Другие в честь бога, Сивы низвергаются в пропасть. (A, Brierre de Boismont. Du suicide et de la folie suicide.Pars, 1856, pp. 3-7) Итак, пантeистические воззрения, принижающие личнoсть человека, развивают наклонность к массовым самоубийствам. Полный контраст представляют народы с монотеистической религией. Исторические памятники еврейского народа сохранили свидетельство не более, как о 8-10 случаях, самоубийства на протяжении 4000 л. При том, еще некоторые случаи стоят в очевидной связи с воздействиями на евреев rpeкo-римской культуры (lbil, p 7-8 Opau. M. Inhofer. Der Selbstmord. Augsburg. 1886 S. 54-62).}. Из всех государств древности Афины выделялись тонкостью и нежностью чувств. Отсюда исходило влияние, смягчающее нравы. Гладиаторские бои — любимое зрелище римлян — не имели здесь успеха. И тогда, когда искусственно прививались римским правительством. Соответственно этому, самоубийство в Афинах случалось редко. Напротив, в Риме оно было чрезвычайно распространено. Но Рим был государством военным и мало придавал значения человеческой жизни. Бесчисленные войны, прихоть рабовладельца и тирана, амфитеатр и кресты — все направлялось к тому, чтобы сделать убийство хроническим недугом вечного города {Соответственно этому и в настоящее время военные гораздо более наклонны к самоубийству, чем другие сословия, и это замечается во всех странах Европы. Преобладание самоубийств в армии нельзя объяснять тяжестью военной службы. Этому противоречат статистические данные.
а) Военная служба особенно тяжела для новобранцев, пока они еще не привыкли к новой обстановке жизни и не усвоили основных приемов своих занятий. Если бы самоубийства солдат обуславливались тяжестью службы, то они чаще всего встречались бы среди новобранцев. Статистика, напротив, показывает, что наклонность к самоубийству, возрастает по мере продолжительности службы.
б) Недовольство службой, её лишениями и тягостями должно отличаться большею силою у тех, кто отбывает повинность, и меньшею у добровольцев. Между тем в армии чаще убивают себя именно волонтеры.
в) Трудности военной службы почти всей своей тяжестью ложатся на простых солдат. Если бы самоубийства вызывались этой причиной, то больший процент их падал бы на нижних чинов. Напротив, статистика показывает, что самоубийство чаще случается среди офицеров и унтер-офицеров, положение которых гораздо лучше, чем рядовых. В Италии на миллион офицеров в среднем приходится 565 самоубийств в год, на миллион простыx солдат — 230, на миллиoн унтер-офицеров-1000. В Прусcии миллион yнтер-офицеров дает 1114 самоубийств, миллион рядовыx560.(Е.Durkheim.Le Suicide. p.147-153). Истинная причина наклонности военных к самоубийству заключается в том, что в армии отдельная личность ценится так же мало, как и в военных государствах древности. Молодой солдат тщательно воспитывается в тех понятиях, что он должен пожертвовать своей жизнью по первому требованию обстоятельств. Он проникается мыслью, что цели общественной обороны могут бросить целые полки на неизбежную смерть. Далее, солдат обязан безусловно, подчиняться распоряжениям начальства, не входя в обсуждение его мотивов, не стараясь понять его целей. Военный суд карает гораздо строже, чем гражданский и в широких размерах применяет смертную казнь. Вся совокупность этих условий создает в человеке настроение, в силу которого он не дорожит ни своею, ни чужою жизнью. Лучшим выражением этого настроения служит дуэль, этот печальный пережиток кулачного права средних веков, сохраняющийся главным образом в армии. Эта действительная причина повышенной наклонности военных к самоубийству отлично объясняет и те факты, которые были упомянуты ранее. Чем больше служит солдат в армии, тем прочнее становится в нем настроение, которое развивает военная служба. Отсюда прямое соответствие между годами службы и степенью наклонности к самоубийству. Волонтеры и офицеры, поступающие в военную службу по склонности, естественно быстрее приобретают настроение, воспитываемое ею, чем люди, не склонные к этой профессии и смотрящие на службу, как на тяжелый долг. Отсюда большой процент самоубийств среди офицеров.}.
Итак, c христианской точки зрения самоубийство есть преступление и против Бога, потому что обнаруживает неверие в Его благой Промысел, и против человека, потому что вытекает из неуважения к человеческой жизни и колеблет в обществе этот основной принцип христианской нравственности.
Переходя к следующему отделу, мы ставим себе вопросы: вменяемо ли самоубийство? Свободен ли человек при его совершении? Способен ли он разумно взвесить свой поступок или же действует под влиянием душевной болезни и временного помешательства?
Один из самых распространенных предрассудков — это ходячий взгляд на самоубийство, как следствие душевной болезни. В основе его лежит ложное убеждение, что инстинкт самосохранения не может угасать у психически — здорового человека. Происхождение такого убеждения вполне понятно. Инстинкт самосохранения, привязывающий нас к жизни, так могуч, имеет над нами такую власть, что мы с трудом можем войти в положение самоубийцы. Вокруг себя мы видим, что все живое хватается за соломинку, чтобы продлить хоть на несколько мгновений свое скоротечное существование. Даже старость, осушивши почти уже всю чашу, иногда с большим трудом отрывается от сладкого напитка, чем только выступающие на жизненный пир. Вот этот-то ежечасный внешний и внутренний опыт поселяет в нас убеждение в абсолютном господстве инстинкта самосохранения и побуждает смотреть на его ослабление, как на явление болезненное, неестественное, патологическое.
Но специальные исследования привели к тому заключению, что из общей суммы самоубийц приблизительно только 1/4 поражает себя в состоянии душевного расстройства.
Этот вывод подтверждается прежде всего, тем обстоятельством, что поведение большинства самоубийц не заключает в себе ничего странного или неразумного. Почти всегда оно достаточно мотивировано. Знакомясь с историей, приведшей человека к трагическому концу, ясно видишь, что при данных условиях и данном характере самоубийство было логическим выводом. В числе покушавшихся на самоубийство есть люди, которых никому не придет в голову причислить к душевнобольным. Таков Наполеон. Но если он не сделался самоубийцей, то только потому, что принятый им яд от времени потерял силу. К такому же выводу приходят на основании анализа записок, оставляемых самоубийцами. Не трудно отличить записку сумасшедшего от письма здорового человека. У первого ясно отражаются его бредовые идеи, мания преследования, обманчивые впечатления чувств и нелепое истолкование действительности. В изложении — полный беспорядок, указывающий на нарушение нормального течения представлений, которыми характеризуется распадение умственных способностей. Между прочим, разительным признаком душевной болезни служит ослабление привязанности к родным и близким. Любовь — цвет развития человеческой личности — погасает, прежде всего. Психически-больной не хочет видеть родных, остается равнодушен при свидании с теми, которые прежде были дороги его сердцу. В предсмертных записках, принадлежащих умалишенным, обыкновенно не встречается упоминаний о родных и близких. Между тем у самоубийц, прервавших нить жизни в состоянии полного психического здоровья, любимым принадлежат последние вздохи. Они просят у них прощения, высказывают свои добрые пожелания, печалятся, воображая их горе, посылают им последнее прости. Таково содержание большинства записок самоубийц. Здоровый человек, направляя в свою грудь смертоносное оружие, с болью разрывает узы, соединяющие его с дорогими сердцу.
Но окончательно решает вопрос о вменяемости самоубийства статистика. Если бы добровольная смерть была следствием той или иной формы помешательства, то существовало бы полное соответствие между цифрами, обозначающими количество душевнобольных и числом самоубийств. Пол, возраст и нация, дающая наибольшее количество душевнобольных, давали бы и наибольший процент самоубийств. Но подобного соответствия вовсе нет в действительности. Возьмем, прежде всего, пол. Во всех странах Европы душевным заболеваниям подвержены более женщины, чем мужчины. Если самоубийство обусловлено помешательством, то мужчины и женщины должны бы были давать, по крайней мере, одинаковый процент добровольных смертей. Между тем самоубийств среди женщин в 4 раза меньше, чем среди мужчин.
Не менее убедительно говорит о вменяемости самоубийства распределение душевных болезней по возрастам. По статистическим данным, молодость неохотно налагает на себя руки. Во всех странах наклонность к самоубийству возрастает прямо пропорционально возрасту. Чаще всего убивают себя в возрасте от 50 до 60 лет. Возраст, дающий наибольшее количество психических заболеваний, совершенно не совпадают с годами наибольшей наклонности к самоубийству. Безумие поражает человека главным образом в период зрелости. Тридцатилетний возраст самый опасный.
В заключение перейдем к нациям. Более всех народов страдают душевными болезнями евреи, и в тоже время самоубийство между ними встречается реже, чем где-нибудь. В этом случае наклонность к самоубийству и к помешательству стоят в обратном отношении {В. Durkheim. И.e suicide. р. 37-44 Вся первая глава этого сочинения посвящена основательной критике взгляда на самоубийство, как следствие душевной болезни. Подобную же критику дает Bresure de Boismont (ор. cit..) p, 481—515.}.
Итак, все данные убеждают, что большинство самоубийств совершается в полном сознании, не зависят от душевных болезней и потому вполне вменяемы. Состояние самоубийцы, конечно, не нормально, но эта ненормальность состоит не в психическом расстройстве.
В чем же заключаются действительные причины самоубийства? Какое настроение приводит человека к отрицанию собственной жизни? Причин самоубийства можно указать пять.
Первую причину естественнее всего назвать усталостью воли. По определению психологов, жизнь есть усилие и постоянное напряжение воли. Жить — значит желать, строить планы, бороться за их осуществление, побеждать препятствия, отстаивать свою личность. Когда запас сил велик и воля свежа, движение и борьба доставляют живейшее наслаждение. Молодое животное играет и резвится, истощенное трудом едва передвигает ноги. Юность в пышном расцвете своих сил бурным потоком врывается на широкую арену жизни. Она мечтает о вечном развитии и, не веря, что запас сил у человека очень ограничен, тратить их без сожаления. В борьбе и деятельности её блаженство. Препятствия только возбуждают её энергию, и на страдания жизни она смотрит, как рабочий на ссадину руки. Избыток сил ищет исхода в деятельности. А если хочешь работать, не жалей своих рук. Обилие сил выражается в бодром и веселом воззрении на жизнь. Обратной стороной этого жизнерадостного настроения служит страх смерти. Все, способное к жизненной борьбе, всеми силами стремится к жизни и с отвращением бежит от смерти. Наоборот, иссякшие силы возбуждают в человеке лишь мечты о спокойном ночлеге. По мере растраты сил, инстинкт самосохранения устает, и отвращение к смерти ослабевает. Что бы понять известное психическое состояние, нужно рассмотреть его в крупных размерах и острой форме. Обыденная жизнь дает наглядные примеры такого острого изнеможения. Человека постигает тяжкая и продолжительная болезнь. В начале его устрашает смерть, и он готов перенести какую угодно операцию, лишь бы остаться в живых. Но болезнь затянулась. Силы сгорели, как масло в лампаде, и искра жизни едва теплится. Смерть уже заглянула в лицо больного, но теперь он встречает ее с равнодушием, непонятным здоровому. ‘Мне все равно’…. устало говорит он окружающим. Заблудившийся путник идет по глубокому снегу. Ветер затрудняет путь, Вьюга слепит глаза. Пока сил еще много, он сознает опасность своего положения, боится смерти, борется с ней. Но силы его оставляют. Он ложится и с наслаждением засыпает, ничего не чувствуя, кроме сладкого успокоения и очаровательных грез. К такому же истощению сил и усыплению инстинкта самосохранения могут привести продолжительные несчастья: нищета и все её ужасы, продолжительные болезни и нескончаемые семейные неприятности. Несчастный изо дня в день борется с затруднениями, но они с каждым днем возрастают. Выбившись из сил, он ищет отдыха в темной пучине смерти. Это те, кому при жизни никто не протянул руку помощи и кого тотчас забыли после смерти. Вот письмо рабочего, истощенного голодом и болезнью, в жалком углу которого не найдено ни пищи, ни одежды, ни мебели, сожженной вместо дров. ‘Я боролся слишком долго, пишет он, но без всякого успеха. Я в отчаянии и выбился из сил. Мысль о судьбе детей разрывает мне сердце. Но я надеюсь, что моя смерть привлечет к ним внимание благотворителей, и кто-нибудь сжалится над ними {Brirre de Boismont (op. cit. p. 116).}. Таково же самоубийство бедной швеи, о котором рассказывает Достоевский в Дневнике Писателя. Утомленная бесплодною борьбою с нищетой, она выбросилась из пятого этажа, крепко прижимая к груди икону Спасителя, На усталость воли, как причину самоубийства, указывает распределение самоубийств по временам года и дням недели.
В какое время года совершается более всего самоубийств? Осенью постепенное умирание природы и перспектива зимы разливают в воздухе печаль и унылую безнадежность. Свинцовые тучи, низко спустившись над землей, как крышка гроба, давят мысль и угнетают настроение. Затем наступает зима. Бедный люд страдает от холода, голода и отсутствия работы. Мрак зимней ночи пугливо настраивает воображение, делает тоску острее, опасения тревожнее, а живительный луч солнца, рассеивающий призраки ночи и вливающий мужество и бодрость, пролетает над землей коротким гостем. Следовало бы ожидать, что осенью и зимой существование чаще всего кажется человеку несносным. Однако цифры показывают, что человек чаще всего отказывается от радостей жизни под улыбающимся небом весны, при блеске летнего солнца, среди поэзии цветущей природы. Количество самоубийств возрастает прямо пропорционально увеличению дня и убавляется соответственно его уменьшению. Более всего самоубийств случается с апреля по июль, потом до декабря число их убавляется, а с января опять начинается постоянное возрастание {Тысяча самоубийств во Франции распределяется по месяцам таким образом: Январь — 68, Февраль — 80, Март — 86, Апрель — 102, Мaй — 105, Июнь — 107, Июль — 100, Август — 82, Сентябрь — 74, Октябрь — 70, Ноябрь — 66, Декабрь — 61. См. Е. Durkheim. Ор. cit. р. 97 и вообще рр. 89-99.}. По мере сокращения ночи сокращается естественное время отдыха. Рабочее население, преимущественно сельское, поздней ложится спать и раньше встает. Трата сил, сравнительно с зимней спячкой деревни, возрастает во много раз. Слабые этого не выдерживают. Является переутомление и временное усыпление инстинкта самосохранения, ведущее к роковым решениям. На ту же причину указывает распределение самоубийств по дням недели. В некоторых странах Европы пятница считается тяжелым днем, как у нас понедельник. Предрассудок этот понижает напряжение общественной деятельности: у нотариусов в этот день заключается меньше сделок, кассы железных дорог продают меньше билетов. Отсюда в пятницу меньше усталости у рабочих и дельцов, и, соответственно этому понижение цифры самоубийств.
В субботу работы кончаются раньше обыкновенного, а воскресенье обещает каждому полный отдых. Самоубийств в этот день совершается меньше всего. В воскресенье их было бы еще меньше, если бы оно употреблялось на отдых, а не на разгул {По исследованию Герри, самоубийства, распределяются по дням недели в следующем процентном отношении: понедельник — 15, 20, вторник — 15, 71, среда — 11, 90, четверг — 15, 68, пятница — 13, 7:5. суббота — 11, 19, воскресенье — 13, 57. (Durkheim Ibid. р 101.)}.
Итак, первый, заслуживающий наибольшего снисхождения тип, самоубийства происходит от усталости воли и инстинкта самосохранения.
Второй причиной самоубийства служит атрофия воли. Усталость воли зависит от действительных несчастий и переутомления. Атрофия воли, наоборот, является следствием отсутствия всякой деятельности и болезненного развития мечтательности. Усталость воли — удел бедняка, который должен трудиться. Атрофия воли поражает образованные и обеспеченные классы, которым их развитие и средства позволяют мечтать.
Эта нравственная болезнь известна всем векам, но с особенной силой она разражается в эпохи упадка верований и умственного брожения. Она выражается в унынии, в отвращении к жизни, в нравственном бессилии, в неспособности радоваться и страдать, в мечтах о покое небытия. Византийский император Феодосий III изобразил это настроение, одним словом. Он приказал написать на своей гробнице слово , т. е. здоровье, освобождение от всяких зол. Сладкая истома успокоения слышится в словах, начертанных на пьедестале спящих статуй над могилою Медичи: ‘Сладко спать, а еще слаще окаменеет в час бедствия и позора. Ничего не видеть, ничего не чувствовать — вот мое блаженство. Так не буди же меня. Ах, говори тише!’ Это же настроение выражает и современный поэт (Вагнер): ‘Счастлив, кто плыл по житейскому морю От всяких волнений свободный Кто, как камень бесстрастный, холодный, Что стоит над спокойной могилой Не знал ни веселья, ни горя’
Таково проявление атрофии воли. Причина же этой болезни кроется в преобладании жизни мысли и чувства над деятельностью, в болезненном анализе собственного душевного состояния, в привычке всецело отдаваться наблюдению своего чувства и настроения.
Болезненный анализ, возбуждая сомнение во всем, прежде всего, разрушительно действует на волю. Глубокие воды обыкновенно текут в тесном русле. Так и сила воли проявляется только при некоторой узости, когда вся она сосредоточивается на одном предмете и не замечает его теней. Люди дела, как Петр Великий, Наполеон, не замечали своих ошибок и не придавали значения критике. Печально, конечно, что самый успех деятельности зависит от её несовершенства, но таков уж удел человека! Кто боится ошибиться, тот никогда не решается, кто слишком много размышляет о своих планах, тот находит в них много темных сторон, от которых опускаются руки. Болезненная рефлексия, направленная на самого себя, раздробляет волю-это внутреннее ядро жизни, а зерно, превращенное в муку, может ли пустить живой росток?
В недавнее время болезнью, которую мы описываем, страдал, женевский профессор Амиель. В своем дневнике, не предназначавшемся для печати, он дал её превосходное изображение и тонко отметил её причины. ‘Грусть, вялость, усталость! — пишет он.- Предвкушение вечного сна охватывает меня…. .. Чаще всего я ощущаю полное изнеможение и молчаливую безнадежность. А от чего это? От сомнения в мысли, в себе самом, в людях и в жизни, от сомнения, которое, расслабляя волю, лишает возможности исполнить желания, которое заставляет забывать Бога, пренебрегать молитвой и обязанностями, от тревожного, разъедающего сомнения, которое делает существование невозможным и насмехается над всякой надеждой {Из дневника Амиеля. Перевод М.А.Толстой. Спб. 1894. стр. 24.}.
Еще разрушительнее действует рефлексия на жизнь чувства, усиливая страдания и ослабляя удовольствия.
Есть совершенно здоровые люди, которые постоянно жалуются на свои болезни. Многие видят в этом простое притворство, но это-ошибка. Люди, о которых мы говорим, действительно несчастны, но несчастны потому, что слишком чутко прислушиваются к болезненным ощущениям тела, которые неизбежно испытывает всякий, но на которые обыкновенно не обращают внимания. Точно также люди, ушедшие в свой внутренний мир, слишком долго сосредоточивают свое внимание на собственных огорчениях и потому чувствуют их болезненнее.
С другой стороны, постоянное подсматриванье за самим собою разрушает свежесть непосредственных радостей. Человек с обостренным самонаблюдением не может вполне отдаться своему настроению. Он начинает обсуждать его при самом зарождении, как нетерпеливый ребенок, который, в ожидании появления бабочки, убивает личинку, поминутно справляясь, жива ли она. В собственной душе он носит своего Мефистофеля, отравляющего своей ядовитой улыбкой всякую радость жизни. Испытавши разрушительное действие анализа на собственном сердце, Амиель дает себе прекрасный, по запоздавший совет. ‘Отдели, говорит он, отдели в себе самом частицу тайны, не распахивай себя всецело плугом исследования, но удержи в сердце твоем невспаханный уголок пару для семян, приносимых ветром, и приберегай тенистый уголок для пролетающих птиц небесных, имей в душе своей место для нежданного гостя и алтарь для неведомого Бога. И если птица запоет в твоей листве, не спеши подходить к ней, чтобы приручить ее. И если ты ощутишь в глубине своего существа зарождение чего то нового-мысли или чувства, не спеши подносить к ним света или взгляда. Защити забвением рождающийся зародыш, окружи его миром, не сокращай его ночи, дай ему образоваться и вырасти и не разглашай своего счастья. Священное дело природы должно быть завешено тройным покрывалом — стыдливости, молчания и тени {Из дневника Амиеля. Стр. 10.}.
Итак, второй причиной самоубийства служит атрофия воли или то нравственное расслабление, которое является вследствие злоупотребления самонаблюдением и выражается в полной неспособности действовать и наслаждаться.
Самоубийство от двух выясненных причин отличается угнетением духа, вялостью, апатией. Две противоположных причины -чрезмерная деятельность и отсутствие всякой деятельности -приводят к одинаковым последствиям: к бессилию, которое не желает жить, не боится смерти, и мечтает только об успокоении. Это состояние угнетения сказывается в самом способе самоубийства. У подобного рода самоубийц инстинкт самосохранения истощен, и они уже не чувствуют никакого страха перед смертью. После неудачной попытки повеситься один офицер записал свои ощущения, прежде чем снова повторить ее.
‘Странная судьба! Я повесился и потерял сознание, но веревка оборвалась, и я упал на левую руку…. Я окончил новые приготовления и тотчас приступлю к делу, но мне хочется выкурить еще одну, последнюю папироску. Надеюсь, что это будет последняя! Я не испытал страданий в первый раз. Все шло отлично. Надеюсь, что во второй будет тоже самое. Я так же спокоен, как если бы принял капель. Это странно, я сознаюсь, но, тем не менее, это так. Я спокойно хочу умереть и во второй раз {Durkheim. Op. cit. p. 320.}. Один господин, решившийся задушить себя угаром, в течение часа записывал свои ощущения, пока перо не выпало из рук. В его записке нет и тени страха и, по-видимому, его более всего интересовало, что скорее погаснет от чада-свеча или лампа {‘Я не имею претензии доказать свое мужество или слабость. Я хочу употребить те немногие мгновения, которые еще остаются у меня, на описание ощущений и продолжительности страданий умирающих от угара. Если бы это оказалось на что-нибудь годным, моя смерть не была бы совершенно бесполезной. Если я буду слишком краток, это не должно означать моего малодушия. Это значит, что я был не в состоянии продолжать или что я предпочел ускорить катастрофу,
7 ч. 45 м. Все готово. Пульс 60-61 в минуту. Я зажигаю свечу и лампу, чтобы видеть, какая из них скорее погаснет. Прошу снисхождения у ученых, если я буду употреблять неподходящие термины. Жду восьми часов, чтобы зажечь огонь.
7 ч. 55 м. Пульс 80 раз в минуту.
7 ч 58 м. 90 ударов пульса и часто более.
8 ч Я зажигаю огонь.
8 ч. 3 м…… Угли погасли. Я должен снова разжечь их бумагой. Легкая боль в голове.
8 ч. 9 м. 85 ударов пульса.
8 ч. 1З м. Боль в голове усиливается. Комната полна дыма. У меня захватывает дыхание. Покалыванье в глазах. Ощущение cжимания горла. Пульс 65.
8 ч. 20 м. Горение в полной силе.
8 ч. 22 м. Я понюхал нашатырного спирта, но это не принесло мне
облегчения. Глаза наполнились слезами.
8 ч. 23 м. Колотье ощущается в носу. Я начинаю страдать.
8 ч. 25 м. Я выпил немного воды. Я почти не могу более дышать. Зажимаю нос платком.
8 ч. 32 м. Чувствую себя лучше, зажавши нос. Пульс 63.
8 ч. 33 м. Свет бледнеет. Я пролил воду, которую было так приятно пить.
8 ч. 35 м. Головная боль усиливается. Дрожание во всех членах.
8 ч. 40 м. Свет свечи ослабевает скорее.
8 м 42 м. Сильнейшая боль в голов. Свет лампы ярче. По правде сказать, я от времени до времени поднимаю фитиль, Мне хочется спать.
8 ч. 49 м. Я зажал нос. Глаза наполнились слезами. Свеча бросает
слабый свет. В ушах звонит.
8 ч. 51 м. Свеча почти погасла. Лампа все еще горит. Чувствую тошноту и желал бы выпить воды.
8 ч. 53 м Страдание во всем теле. Крепче зажимаю нос.
8 ч. 54 м. Свеча погасла. лампа еще светит.
8 ч. 56 м. Пульс 81. Голова очень тяжела. Я почти не могу писать.
8 ч. 58 м. Силы меня оставляют. Если бы была вода, я напился бы. Лампа все горит. Боль в голове усиливается.
9 ч. — Я сделал последнее усилие и достал воды . Я страдаю ужасно. Лампа все еще горит.
9 ч 1 м. Я чувствую себя лучше. Выпил воды Свет лампы слабеет. Меня охватывает бред
9 ч, 5 м, Я……. *
(Brierre de Boismont Op. cit. p. 199 -209).}.
Подобного рода самоубийцы часто пользуются самыми мучительными средствами {Напр. врачи, которые легко могли бы достать мгновенно действующие яды, часто отравляются карболовой или серной кислотой, которые причиняют мучительную болезнь, кончающуюся смертью. (И. А. Сикорский. Самоубийство среди русских врачей. Вопросы нервно-психической медицины. Выпуск 1-2, стр. 16.}. Для них это все равно, лишь бы освободиться от бремени, которое слишком тяжело для их ослабевшей воли. Некоторые даже играют со смертью: приставит дуло к виску, слегка потянет курок, потом отложит оружие, выкурит папироску. Вот записка одного очень юного самоубийцы: ‘меня нисколько не беспокоит мысль о смерти…. Совершенно равнодушен, только внутри как-то холодит неприятно, а то ничего. … Вот чувствую приближение стали к виску…. Холодная…. отнял…. погожу…. Сначала запечатаю письмо. Покурю еще раз пред смертью и еще несколько раз вздохну полной грудью…. Вот и сталь у виска…. Прощайте, молитесь за грешника {Из газеты.}.
Третья причина самоубийства лежит уже не в усыплении воли, а в её дурном направлении. Это самоубийство грубых и тонких эпикурейцев, полагающих весь смысл жизни в своих личных удовольствиях. Но из всех нитей, привязывающих человека к жизни, удовольствие есть самая хрупкая.
Вульгарный эпикуреец упрощает свои удовольствия. Еда, вино, женщины и карты — вот весь круг его интересов. Когда иссякшие средства или изменившее здоровье делает привычные наслаждения невозможными, его жизнь естественно, утрачивает всякий смысл и становится несносной. Тогда, съевши в последний раз обильный ужин в обществе пьяной ватаги и непотребных женщин, он выходит в другую комнату и пускает себе пулю в лоб, предоставляя заплатить по счету своим собутыльникам.
Те из них, у кого природа несколько богаче убивают себя ранее этого банкротства, по очень понятным психологическим причинам. Между многочисленными потребностями человеческой природы одни отличаются перемежающимся характером, другие -постоянным. Первые, перемежающиеся, связаны с органическими инстинктами питания и размножения. Наоборот, высшие стремления- научные, особенно нравственные и религиозные постоянны. Поэтому, удовольствия чувственные мимолетны, и избирающие их своей целью делают ошибочный расчет. На одно мгновение они охватывают душу ярким пожаром страсти, и сейчас же гаснут, оставляя в ней пустоту и ропот высших побуждений, не получивших удовлетворения. Прочное счастье дают лишь потребности, отличающиеся постоянным характером, при удовлетворении которых физические лишения являются мимолетными тенями, проносящимися по светлому фону общего довольства жизнью.
Нравственное умирание естественно замедляется у эпикурейцев тонких и расчетливых. Они умеют разнообразить свои наслаждения и полагают их в изысканности комфорта, блеске остроумия, в утонченности вкуса и изяществе, проникающем всю жизнь. Таков Петроний, наиболее яркий тип в романе Г. Сенкевича ‘Камо грядеши?’. Но старость и болезни, делая жизнь тяжелой, ведут к насильственному прекращению этого блестящего, но пустого существования.
Эпикурейцы остаются верными себе до последнего вздоха. Они избирают смерть быструю, легкую и даже приятную. Петроний открыл себе вены и тихо уснул в великолепной зале, благоухающей фиалками и сверкающей разноцветными лучами александрийских ламп, после изысканного пиршества в избранном обществе друзей, под звуки веселых песен Анакреопа и тихой мелодии цитр.
Разнузданность воли служить четвертой причиной самоубийства. Она состоит в неумении ограничивать свои желания и удовлетворяться возможным. Если на жизненном пути этих людей встречается препятствие, они не могут отступить пред ним или обойти его, но с раздражением бросаются вперед и, принужденные все-таки отступить, уничтожают самих себя. ‘Милая N, пишет студент -медик своей сестре,- милая N! Я отравился, потому что жить было нечем, не оставляя академии. Простись за меня с мамой, братом, кошкой и со всеми!’ Человек с большим самообладанием, на его месте, конечно, погоревал бы, но избрал бы себе другую профессию и счастливо дожил бы до старости,
Необузданность воли ведет к самоубийству даже и в том случае, если жизнь поступает менее сурово. Потребности растут гораздо быстрее, чем средства их удовлетворения. Для умножения желаний достаточно воображать лучшее cостояниe, а для увеличения средств необходимо действовать и считаться с препятствиями. Когда человек достиг желанного, он начинает мечтать о возможном, получив это, желает невозможного. Так развивается вечно-жаждущее и неизлечимо-больное сердце Фауста и Манфреда. Ни любовь, ни наука, ни власть, ни успех в том виде, в каком они существуют на земле, не удовлетворяют его. Все это кажется слишком скучным и банальным. Эти люди стремятся к необыкновенному и теряются в неизмеримости своих желаний. Скудость приобретений и ничтожество достигнутых отрад наполняют горечью их души. И вот, не получив всего, они не хотят уже ничего и отказываются от жизни. Еще Стобей рассказывал о самоубийстве молодого человека, которого отец принуждал заняться земледелием. ‘Заняться земледелием,- восклицает юноша в оставленной записке,- какая скука! Вечно нужно сеять, чтобы потом жать, и жать, чтобы опять сеять {Brterre de Boismout. Op. cil. p. 175-176.}. А вот пример из современной жизни. ‘Мои добрые друзья! пишет один самоубийца, посылаю вам мое последнее прости, потому что я решился умереть. Я так мало имел утешения в жизни, что покидаю ее без сожаления. Эту идею я ношу вот уже три года. Я всегда говорил себе, что я никогда не сумею создать себе положения талантами, которые ничтожны, и умом, который подобен талантам. Прозябать таким образом 30-40 лет, может быть больше, может быть меньше, право не стоит труда… Я знаю, что я молод, и что все это еще может быть пройдет. Но у меня нет терпения ждать, и я очень доволен, имея достаточно мужества, чтобы сразу освободиться от всех будущих волнений. Если бы я имел впереди более блестящее будущее, я может быть остался бы. Я раз навсегда решился не переступать тридцатидвухлетнего возраста, если моя судьба не улучшится {Ibid. p. 192-193. Интересные указания дает статистика. Устойчивость в распределении благ жизни в известном обществе выражается в постоянстве годовой цифры самоубийств. Но быстрый прилив средств и внезапное увеличение экономического благосостояния страны сразу повышает количество самоубийств. Такими последствиями сказался быстрый экономический подъем Италии вскоре после объединения. Замечено даже, что удачная Всемирная выставка, благодетельная для города, в котором она имела место, всегда сопровождается повышением процента самовольных смертей. Парижская выставка 1878 г. повысила количество самоубийств на 8%, а в 1889 на 10%. Во всех этих случаях быстрое обогащение одних разнуздывает аппетиты других и делает для них нестерпимой ту степень обеспечения, которой прежде они довольствовались. (E. Durkheim. Op. cit. p. 267 — 271).}.
Необузданная воля, встречая препятствия, раздражается, и это кладет свою печать на последние минуты этого рода самоубийц. Очень часто они предварительно убивают тех, кого считают причиной своего несчастья. Их предсмертные записки бывают полны угроз, упреков и даже богохульства. Но замечательнее всего то, что человек часто избирает собственную смерть орудием мести. Это, кажется, самый ужасный вид её! Часто руку самоубийцы вооружает желание оставить в сердце своего врага постоянные угрызения совести. Тогда он приходит и на глазах своего противника перерезает себе горло, чтобы сделать его свидетелем своей смерти {Причиной самоубийства может служить или усыпление воли и желаний или их разнузданность, не сдерживаемая никакими нравственными принципами. Когда выяснены эти причины, я могу сделать еще одно добавление к вопросу об отношении самоубийства к убийству. Ранее было показано, что самоубийство особенно часто встречается в среде, в которой жизни человека придают мало значения. Если это справедливо, статистика должна отметить параллелизм в увеличении количества убийств и самоубийств. Между тем, в цифрах заметно колебание: иногда количество убийств возрастает пропорционально увеличению количества самоубийств, иногда эти два рода преступления стоят в обратном отношении между собой. Нельзя ли отсюда вывести заключения, что самоубийство вовce не колеблет в обществе принцип неприкосновенности человеческой жизни, и что человек, разрушая собственную жизнь, может относиться к чужой, как к святыне. Отвечу на это возражение. Самоубийцы иногда действительно не обнаруживают наклонности к убийству, но не потому, что их сдерживает уважение к чужой жизни, а потому, что они не имеют искушений убить другого. Можно оставаться честным или потому, что уважаешь чужую собственность, или потому, что не имеешь ни желания, ни надобности украсть. В первом случае, искушение, имеющееся на лицо, сдерживается нравственным убеждением. Во втором — человек действует так, как будто он уважает нравственный принцип, по отсутствию влечения к преступлению. Обратимся теперь к самоубийству. Человек, у которого желания усыплены вследствие ли утомления или в силу преобладания мысли, не может иметь влечения к убийству. К насилию над личностью другого обыкновенно склоняют бурные аффекты и страсти, к которым не способна ослабевшая воля этих людей. Не считая жизнь человека неприкосновенной, они все же не могут быть склонны к убийству по отсутствию достаточных побуждений. Наоборот, люди с разнузданной волей могут испытывать искушение к убийству и, не сдерживаемые принципом неприкосновенности человеческой жизни, часто, как было уже упомянуто, убивают других, прежде чем покончить с собою. Отсюда, если в известном обществе преобладает угнетенное настроение, самоубийства в нем будут преобладать над убийствами. Если же, напротив, его волнуют сильные страсти, не сдерживаемые нравственными принципами, то количество самоубийств и убийств будет находиться в прямом соответствии. Вот истолкование кажущегося противоречия статистических данных. (Е. Durkheim, Ор. cit’ pp. 345-411).}.
Когда почва для самоубийства подготовлена, когда человек проникся одним из четырех настроений, о которых мы сказали, на него сильное влияние оказывает пример. Это пятая, косвенная причина самоубийства.
Самоубийство, совершенное при необычайных и исключительно трагических обстоятельствах очень часто вызывает подражателей. Вскоре после наделавшего много шума самоубийства Австрийского принца Рудольфа, совершено было несколько самоубийств при той же обстановке. Во Франции однажды застрелился солдат в сторожевой будке. Его примеру последовало несколько товарищей, Будку сожгли, и самоубийства тотчас прекратились. Один инвалид повесился на воротах казармы. В течение двух недель на этих же воротах повесились еще 12 инвалидов. Ворота замуровали, и эпидемия прекратилась. В данных примерах несчастная будка и ворота постоянно оживляли у солдат, очевидно предрасположенных к самоубийству, образ совершенных здесь преступлений против своей личности. Но всякое живое представление по законам психологии стремится само собою выразиться в соответствующих, движениях. Жестикуляция увлекающегося рассказчика, воспроизводящего в действиях все событие- вот самый простой и наглядный пример того, как живое представление само собою стремится выразиться в движениях. Таким же ярким представлением служит и образ самоубийства, выдающегося по своим подробностям. Естественно он западает в слабые души, и они, как одержимые, не в силах бывают противостоять ему.
Итак, мы отмечаем следующие причины самоубийства. 1) Усталость инстинкта самосохранения под влиянием продолжительных болезней и страданий. 2) Атрофия воли под влиянием чрезмерно развитой наклонности к анализу собственных состояний. 3) Отсутствие объективных целей жизни и ограничение их эпикурейским стремлением к удовольствию. 4) Необузданность желаний. 5) Влияние примера.
Имея ввиду эти причины самоубийства, перейдем к разъяснению последнего вопроса — о мерах против этого зла.
Меры против самоубийства могут быть репрессивные и воспитательные.
Под первыми я разумею гражданские и канонические наказания за самоубийство.
Издавна против самоубийства существовал ряд мер, действовавших до первой четверти и даже до половины настоящего столетия. Эти меры касались, во-первых, имущества самоубийц. Во многих христианских государствах, оно конфисковалось, а завещания самоубийц не признавались действительными. Во — вторых, они допускали поругание трупов самоубийц. Огрубение, свойственное вообще средним векам, coобщало этим мерам характер отвратительного издевательства над останками несчастных. Их влачили по улицам и перекресткам, лицом к земле, вешали за ноги или бросали в ямы для нечистот. В Англии до 1823 г. трупы влачили по улицам и зарывали на больших дорогах без всякой религиозной церемонии. У нас подобные же узаконения были изданы Петром Великим. Им предписано было влачить самоубийц по улицам и закапывать в ‘бесчестном месте’. Матросы за попытку к самоубийству наказывались смертью, а труп самоубийц вешали за ноги на реях. По ныне действующему праву, завещания самоубийц признаются ничтожными и не подлежащими исполнению, а они сами лишаются христианского погребения.
В основу церковного законодательства легло правило св. Тимофeя Александрийского, согласно которому самоубийца, совершивший свое преступление в здравом уме, лишается христианского погребения и поминовения.
Против этих мер возражают, находя их не целесообразными. Самое строгое наказание, которым располагает государство, говорят они, есть смертная казнь. Но и это наказание не может устрашать человека, который ищет смерти. Эти люди рассуждают без сомнения логично. Но над человеком больше власти имеет психология, чем логика. Навыки и устрашающие образы часто влияют сильнее, чем разумные доводы. Один рабочий намеревался броситься в реку. Стоявший здесь на часах солдат прицелился и закричал: остановись, убью! и рабочий не решился привести в исполнение свой план. Некогда в Милете среди молодыx девушек развилась мания самоубийства. Многие думали, что это бедствие ниспослано богами, потому что предотвратить его не могли никакими средствами. Но один гражданин посоветовал вывозить обнаженные трупы повесившихся на рынок. Самоубийства прекратились. При Тарквинии Приске многие квириты, утомляемые тяжкими работами, стали прибегать к самоубийству. Тарквиний приказал распинать трупы самоубийц на крестах и отдавать тела их на съедение птицам и зверям. Мера имела полный успех {Невзоров. О самоубийстве. Казань 1891.}.
Времена изменились и нравы сделались мягче. Мы не можем сносить издевательств над трупами. Но в полной силе должно сохраниться давнее отношение церкви к самоубийству. Самоубийца сам изменяет церкви и тем самым лишает себя всяких прав, на которые могут рассчитывать только члены церкви. Но было бы желательно, во-первых, положить предел злоупотреблению медицинскими свидетельствами, которые в угоду родственникам сводят к нулю действующие узаконения. Во-вторых, не следует делать никаких исключений положению в обществе и состоянию. В Церкви все должны быть равны, и ничто так не развращает массы, ничто так не охлаждает их привязанности к религии, как нарушение этого элементарного правила. В-третьих, даже церковное погребение совершивших самоубийство в состоянии невменяемости должно быть лишено всякой торжественности и публичности.
Вторая репрессивная мера, которую рекомендуют применять в борьбе с самоубийством, касается печати. Были уже отмечены факты, показывающие, что самоубийство, совершенное при исключительно трагической обстановке, поражает воображение и толкает к роковому решению слабых и предрасположенных. Предлагают запретить печати оглашение случаев самоубийства. Но, напрасно думают, что молчание есть лучшее средство от всех зол. Общество не должно оставаться в слепой уверенности, что все обстоит благополучно. Оно должно видеть надвигающую опасность, чтобы бороться с нею. Притом же сообщения о самоубийстве не трудно обезопасить. Сухое и деловое упоминание о факте способно так же мало влиять на решение читателя, как известия о пожарах, воровстве и подкинутых младенцах. Чтобы сообщение о самоубийстве могло подействовать заразительно, оно должно быть картинно и затрагивать многочисленные нити в душе. Психическое внушение производит всегда конкретный образ, а не отвлеченная мысль.
Репрессивные меры, направляются против внешней поверхности зла и оставляют нетронутым его корень, борются с проявлением болезни, но не с её причинами. Когда тело больного покрывается сыпью, медицина оставляет без внимания нарывы и направляет лечение против болезненного начала, скрывающегося в крови. Точно также, чтобы уменьшить в обществе наклонность к самоубийству, нужно бoрoться с причинами и настроением, которые склоняют к нему.
Для этого, во-первых, нужно отвлечь внимание человека от его личных огорчений, будут ли они действительными или воображаемыми. Во-вторых, нужно бороться с религиозным сомнением. В-третьих, нужно воспитывать волю, сообщать ей больше упругости в борьбе с неудачами и больше власти над самой собою.
1) Причиной самоубийства часто служит утомление, вызванное действительными несчастиями. В этом случае, зло могло бы быть облегчено лучшей организацией благотворительности. Во многих случаях помощь, оказанная вовремя, могла бы остановить уже занесенную руку. Но материальная поддержка не имеет в данном случае большого значения. Самоубийство зависит не столько от несчастий, сколько от неумения переносить их. Замечено, что бедные классы и бедствующие страны, как Италия и Ирландия, дают менее всего самоубийств. Чтобы облегчить страдания, нужно отвести внимание человека от его личных огорчений. Когда подслушиваешь свои болезненные ощущения, они разгораются сильнее и совершенно овладевают душой. Но человек имеет чудную способность забывать о своей личности ради целей, лежащих вне её. Солдат идет на приступ, не замечая, что он уже ранен. Страстно стремиться к цели — значит не ощущать трудностей пути.
Еще необходимее отвлечь внимание тех, которые страдают вследствие болезненного развития рефлексии и анализа. Печаль и тоска, возникающая отсюда, имеют какую-то непонятную прелесть и напоминают то сладкое томление, которое охватывает нервных людей ранней весной. Раз прильнувши к этой чаше, человек не в силах оторваться от неё, пока не выпьет всего яда, оседающего на её дне. Но он спасен, если кто-нибудь насильно вырвет у него из рук этот приятный, но вредный напиток. С замечательной психологической тонкостью св. Златоуст в послании к Стагирию, который страдал этой же болезнью, указывает три средства против неё. Первое средство — не любить этой печали. Второе — лечить воображаемые скорби действительными и для этого проникать в больницы, богадельни и трущобы бедняков. Третье — вступить в брак, чтобы меньше думать о себе и больше заботиться о других, чтобы поставить себя в необходимость заняться какой-нибудь профессией. Насколько прав св. Златоуст, показывает статистика. Во всех странах общественные события, сильно волнующие массы, т. е. отвлекающие внимaниe eдиниц от них лично к объективным интересам, значительно сокращают количество самоубийств. Так действует война. Победители заняты успехами своего оружия, побежденные оплакивают поражение своей армии, но те и другие совершают самоубийств гораздо меньше. Такое влияние оказывает даже избирательная борьба, если только она протекает оживленно {Война между Италией и Австрией в 1866 г. понизила количество самоубийств в той и другой стране на 14%.
1865г1866г1867гИталия679588657Австрия146412651407Война между Францией и Германией в 1870-1871 г. имела такое же влияние.
1869187018711872Пруссия3186296327232950Саксония710657653687Франция5114415744905275Е. Durkheim. Ор. Cit. р. 218 и вообще рр. 215-222).}. Таким образом, чтобы не чувствовать слишком острой боли от собственных страданий, нужно отдаться чему-нибудь стоящему вне, объективному интересу.
Итак, для борьбы с самоубийством, происходящим от этих причин, нужно заинтересовать общество объективными целями. Это достигается отчасти уже семьей. Мысль о детях и близких заставляет человека забывать о своих личных горестях, а радости семейной любви облегчают бремя жизни. Такое же влияние могло бы оказать развитие в обществе инициативы и собственного почина в делах общественного благосостояния. Наконец, была бы полезна такая организация прихода, при которой все его члены принимали бы самое деятельное участие в его общей жизни под руководством своего священника. Тогда бедняк получал бы своевременную помощь, а нуждающийся в деятельности имел бы для неё обширное поприще.
2) Вторая воспитательная мера против самоубийства — борьба с религиозным сомнением. Все исследователи согласны, что религия крепче всего привязывает человека к, жизни. Идея бессмертия и загробного воздаяния сообщает смысл человеческой жизни. Вопрос только в том, как проповедывать эти истины, чтобы внедрить их в сознание народов, чтобы затруднить сомнение в них. К числу суеверий, пережитых уже человечеством, принадлежит убеждение в магической силе слов. В конце прошлого столетия, люди были уверены, что слова братство, равенство, свобода тотчас создадут земной рай, и что достаточно написать хорошие законы, чтобы исцелить общество от всех недугов. Прошло сто лет, но ничего не изменилось, и может быть, мы накануне всеобщей резни. Нет, не столько катехизические поучения, сколько обряды и церковная дисциплина сделали народы христианскими. Животный организм не может питаться неорганическою пищей. Он усваивает минералы только тогда, когда растение превратило его в живую клетку. Так и массы народные не могут питаться духовно философскими положениями и отвлеченными догматическими формулами. Эта пища должна потерпеть преобразование, чтобы быть усвоенной. Церковь давно это сознает и превращает идеи в чувства, а чувства внедряет в душу силою постоянства своих воздействий.
Церковь выражает догматические идеи в священных песнопениях, полных поэзии, и богослужебных действиях, полных глубокого смысла, в великолепии храмов, в торжественности архиерейского служения, в пышности и блеске церковных процессий, в контрастах церковного освещения и облачения священнослужителей, в систематическом подготовлении пасхального настроения печальной монотонностью великопостной службы и торжественной трогательностью обрядов страстной седмицы. Верующий выносит из церкви настроение, но в этом настроении скрыта идея, догмат, лежащий в основе обряда. Ведь мысль и чувство-две стороны одного и того же душевного настроения. Мысль, глубоко проникшая в душу, становится чувством. Когда в другом нужно вызвать чувства, волнующие нас, мы делаем это посредством мыслей. Вот почему можно быть христианином, не зная догматики и не умея без ошибки пересчитать все её положения.
Чувства, воспитываемые обрядом, приобретают непреодолимое влияние на волю в силу повторения.
Верный член церкви с раннего детства и до гробовой доски подчиняется религиозному распорядку жизни. Ежедневно и ежечасно он испытывает на себе влияния, исходящие от церкви. Быть может, эти влияния, взятые в отдельности, мало отражаются на чувстве, но из бесконечно малых величин часто создается великая сила. Луч солнца, капля воды и веяние ветра, более легкое, чем прикосновение бабочки, в течение столетий размягчают гранит и одевают зеленью бесплодный камень. Человек рассеянно перекрестился на церковь и прошел мимо. Но в его душу все же запала крупинка, которую мы не в состоянии взвесить. Совокупность этих влияний создает христианское направление воли, выдерживающее борьбу с теоретическим сомнением. Часто, отрешившись от всех догматов, продолжают жить по-христиански. Состояние мысли изменилось, чувства и навыки остались те же. Флакон давно опустошен, но издает еще аромат духов. Вопли против обрядов и церковной дисциплины — вот чего мы должны бояться более всего. Я говорю не о неприкосновенности обрядов, а о сохранении обряда. Обряды могут быть изменяемы, но культ, — вот что должно быть удержано.
3) Третья мера против самоубийств — это воспитание воли.
Жизнь далеко не похожа на увеселительную прогулку, Это кремнистый путь, который нельзя сделать, не изранив ног. Вступая на этот путь, нужно быть готовым ко всему. Поэтому изнеженное воспитание есть преступление против собственных детей. Опыт показывает, говорит один исследователь вопроса о самоубийстве, что такое воспитание делает детей печальными, раздражительными, необузданными в своих желаниях. Особенно в высших классах заметна эта робкая снисходительность, которая развращает детей и препятствует развитию их тела и духа. Вся домашняя прислуга бежит на зов этих маленьких тиранов: она получила приказание удовлетворять их малейшие капризы. Их ум превозносят, предоставляют им главную роль и не в семейном только кругу, Что же происходит от такого воспитания? В 15 лет они уже притупили вкус ко всему, и этот ум, которому удивлялись в детстве, сменился состоянием, близким к тупоумию. Не будучи приучены к превратностям жизни, эти маленькие существа при малейшем несчастии, при малейшей неудаче, делаются сумасшедшими или самоубийцами {Farlet. Du suicide el de l’hypocondrie, considere sur ces maladies, leur siege, leurs symptomes et les moyens d’en arreter les progres. Cм. Невзоров. О самоубийстве стр. 85-86.}. В тепличную атмосферу современной детской необходимо впустить бодрящую струю морозного воздуха.
Но одного воспитания в детстве недостаточно. Свои приобретения нужно охранять и впоследствии. Характер портится быстро и незаметно.
Беспорядочность желаний была почти невозможна, когда в обществе господствовал церковный строй жизни. Церковь налагает на верующего многочисленные ограничения, и его воля, постоянно наталкиваясь на препятствия, приучалась к самообладанию. В этом отношении было важно и раннее вставанье к утрени, когда хотелось еще спать, и отказ от удовольствий накануне праздника, когда хотелось петь и веселиться, и распределение пищи, определявшееся не прихотью, а обычаем, хранимым всеми. Взятые в отдельности, эти лишения незначительны, но повторяясь изо дня в день, они приучают владеть собою и сдерживать порывы в самом начале.
Такое же воспитательное значение имеет семейная жизнь, Брак, где признается его святость, учит человека находить счастье в условиях своей обстановки. Когда ослабевает первоначальный пыл страсти, а вместе с этим слезает и позолота, супруги открывают друг в друге много мелких слабостей, с которыми надо примиряться ради существенных достоинств. Потом появляется семья. Ради неё нужно отказаться от спокойствия и ограничить себя материально. Гонкур говорит в своем дневнике,- ‘нынче большая часть развитых девушек смотрит на замужество, как на опыт, на опыт, имеющий мало шансов прочности. Эти девицы не стесняются высказывать, что сначала они мало знают мужчин, и что этот первый брак не более, как изучение, практическое изучение мужчины в лице мужа, изучение, дающее им возможность сделать обдуманный выбор во второй раз, для второго брака {Северный Вестник, 1897 г. Декабрь.}. Там, где смотрят на брак подобным образом, семья не может иметь воспитательного значения, и статистика, этот термометр жизни общества, тотчас это отмечает. Цифры показывают, что между количеством разводов в стране и количеством самоубийств существует прямое соответствие: чем больше разводов, тем больше самоубийств. Разводы очень редки в России, Финляндии, Италии. На миллион жителей приходится в этих странах 30 самоубийств. В Саксонии, Дании и Швейцарии разводы очень часты. На миллион жителей здесь приходится от 216 до 299 самоубийств {E. Durkheim. Op cit, p. 289.}. Ближайшим образом убивают себя состоящие в разводе, Но вот что замечательно: в странах, где разводы часты и легки, и среди супругов замечается повышение наклонности к самоубийству. Понятно почему. Если в обществе большая смертность, значит среди него распространено много болезней. Если много разводов, значит узы брака ослаблены, и он готов распасться по самому незначительному поводу. Значит, он не может воспитывать самообладание {Ibid, p. 295-296.}.
Говоря о воспитательных мерах против самоубийства, мы постоянно отмечали благотворные влияния, исходящие от семьи и церкви. Семья и церковь вот два главнейших воспитательных учреждения. Остается только подтвердить этот вывод статистическими данными. У одиноких в возрасте от 20 лет и выше наклонность к самоубийству в 2, 3 и даже 4 раза сильнее, чем среди семейных {Ibid., p. 182-183.}. Далее статистика показывает, что бездетный брак мало предохраняет от самоубийства. Напротив, чем многочисленнее семья, тем благотворнее действует она в этом отношении {Бездетный брак дает 865 самоубийств, при наличности семьи цифра падает до 415. (Ibid p. 207).}.
Еще очевиднее влияние на уменьшение самоубийств католической и православной церкви. В странах католических и православных самоубийства гораздо реже, чем в странах протестантских. В среднем на миллион жителей в странах протестантских приходится 190 самоубийств, в странах католических только 50, а в православных всего 40 {Ibid., p. 149.}. Что в данном случае влияние оказывает именно религия, а не побочные причины, доказывает Швейцария. Возьмем только её французские кантоны и исключим таким образом, влияние рас. Влияние цивилизации тоже исключено, потому что и протестанты и католики живут здесь в одних и тех же культурных условиях. Остается только влияние исповедания, и вот красноречивые цифры. На миллион католиков приходится 83 самоубийства, на миллион протестантов 453 {Ibid. p. 159.}.
Мы уже сказали о том, чем и как влияет брак и церковь на уменьшение самоубийств. В заключение настоящего чтения, укажем еще один фактор этого влияния. Что общего можно указать между двумя этими учреждениями-семьей и церковью?
Общее заключается в том, что и семья и церковь представляют собою сплоченное общество, каждый член которого живет не своею одинокою и бедною жизнью, а интересами и чувствами целого. Когда люди собираются в одну общественную единицу, они подчиняются взаимному влиянию и начинают жить общими убеждениями и чувствами. Но общее настроение человечества, скорее бодрое и радостное, чем угнетенное и скорбное. Там, где личность живет в тесной связи с обществом, она не может слишком поддаваться неестественным чувствам угнетения в силу влияния на нее здоровой окружающей среды. Отсюда понятно, почему так мало предохраняет от самоубийства протестантство. Провозгласив безусловную свободу личности в исследовании истины веры, оно внесло в религию принцип paзложения. Его история — олицетворение сомнения и раздора. Оно разделилось на множество сект и до сих пор продолжает делиться. Такова же судьба наших старообрядцев. Отделившись от дерева церкви и раз поколебавши авторитет её соборного голоса, раскол распался на сотни толков, взаимно проклинающих друг друга. Отсюда мрачный пессимизм, проявляющийся в массовых самоубийствах. Безпоповцы сжигались сотнями и тысячами. Одно из таких самоубийств произошло на наших глазах. У всех в памяти потрясающая история Тираспольского дела {Проф. Сикорский, коснувшийся недавно этого вопроса по поводу печального происшествия в Терновских хуторах и затронувший его с психологической и психиатрической точки зрения, обращает внимание исследователей на то, что в грамотах самоистребителей содержится обыкновенно общее печалование и общее недовольство всем без указания на какие-нибудь конкретные обстоятельства или частные события, вызвавшие угнетенное настроение и самоубийство’. Отсюда он приходит к выводу, что истинной причиной самоистребления раскольников служит ‘болезненное настроение ‘давний, готовый пессимизм и мало мотивированная мировая скорбь, внешние же события являются только поводом к самоубийству’. А такое настроение обусловлено ‘мучительным религиозным отщеплением и отделением от великого народного организма, с которым раскольники соединены языком, бытом, обычаями и в то же время резко разграничены в церковном отношении’. (Проф. И. А. Сикорский. Эпидемические вольные смерти и смертоубийства в Терновских хуторах. Вопросы нервно-психической медицины Вып. 3. стр. 503-511).}.
Итак, человек живет постольку, поскольку сознает себя членом какого-нибудь целого — семьи, церкви, — основанием которого служит любовь. Человек живет постольку, поскольку он любит!