‘Гражданин’, No 29, 1873
Н. Страховъ.
О происхождении видов, сочинение Чарльса Дарвина, Страхов Николай Николаевич, Год: 1873
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/16jyN29.htm
О происхожденiи видовъ, сочиненiе Чарльса Дарвина. Перевелъ съ англiйскаго С. А. Рачинскiй. Изданiе третье, исправленное. Москва 1873.
Zum Streit ber den Darwinismus Von К. Е. von-Baer. (aus der ‘Augsburger Allgemeinen Zeitung’). Dorpat. 1873. (Къ спору о дарвинизм. К. Э. Бэра [изъ ‘Всеобщей Аугсбургской Газеты’]. Дерптъ. 1873).
Русскiй переводъ главнаго сочиненiя Дарвина вышелъ уже третьимъ изданiемъ. Другое его сочиненiе, О происхожденiи человка, появилось у насъ, какъ извстно, въ трехъ переводахъ разомъ. И такъ, Дарвинъ у насъ популярный писатель, онъ читается не только спецiалистами, а массою публики, людьми питающими притязанiе на образованность и просвщенiе. Къ сожалнiю, никакъ нельзя радоваться подобному pacпpоcтpaненiю любви къ серьозному чтенiю, ныншняя страсть къ Дарвину есть явленiе глубоко-фальшивое, чрезвычайно уродливое. Дарвинъ повидимому пишетъ ясно и отличается большою точностiю и простотою выраженiй, но нельзя сказать чтобы онъ писалъ толково, онъ не указываетъ хода своихъ мыслей, ихъ отношенiя къ существующимъ понятiямъ, ихъ точнаго объема. Два его сочиненiя О происхожденiи видовъ и О происхожденiи человка имютъ совершенно неправильное заглавiе, они никакого просхожденiя не объясняютъ, первоe приличне было бы назвать трактатомъ о вымиранiи видовъ, а второе о чертахъ сходства, существующаго между человкомъ и животными.
Какъ бы то ни было, путаница въ умахъ читателей, возбужденная Дарвиномъ, невроятно велика, это одинъ изъ самыхъ жалкихъ примровъ уродливостей, порождаемыхъ наукою, когда она перестаетъ быть дломъ строгаго изслдованiя. Естественно что въ масс публики вопросы ставятся грубо, рзко, господствуютъ предразсудки, дйствуетъ авторитетъ — и вотъ ученiе нетвердое и одностороннее возводится на степень доказанной истины и набираетъ множество приверженцевъ, которые врятъ даже не тому, чт имъ доказано и чт заключается въ словахъ ихъ авторитета, а собственнымъ своимъ выдумкамъ.
Относительно Дарвина можно сказать, что его не знаютъ и не понимаютъ не только обыкновенные читатели, но и сами ученые, ставшiе его послдователями. Въ Германiи самый извстный изъ дарвинистовъ есть нкто Геккель, авторъ многихъ объемистыхъ ученыхъ сочиненiй. Между тмъ его пониманiе Дарвиновой теорiи ужасно по своей грубости. Вотъ, напримръ, какъ онъ излагаетъ сущность дла:
‘Необыкновенная заслуга Дарвина, котораго сочиненiе О происхожденiи видовъ вдругъ возбудило къ новой сильной жизни совершенно замолкшую теорiю перерожденiя, состоитъ не только въ томъ, что онъ изложилъ ее обширне и полне своихъ предшественниковъ и вооружилъ ее всми собранными до сихъ поръ доказательствами разныхъ отраслей зоологической и ботанической науки*). Еще большая заслуга великаго англiйскаго натуралиста состоитъ въ томъ, что онъ въ первый разъ создалъ теорiю, которая обьясняетъ механически процессъ происхожденiя видовъ, т. е. сводитъ его на физическiя и химическiя причины, на такъ называемыя слпыя, безсознательныя и безъ плана дйствующiя силы природы. Эта теорiя, составляющая внецъ и довершенiе всего зданiя механическаго пониманiя природы, есть ученiе о естественномъ подбор’.
‘Слпыя, безсознательно и безцльно дйствующiя силы природы, которыя, какъ доказываетъ Дарвинъ, составляютъ естественныя дйствующiя причины всхъ сложныхъ и повидимому столь цлесообразно устроенныхъ формъ въ животномъ и растительномъ царств, суть жизненныя свойства наслдственности и приспособленiя или измняемости. Оба эти жизненныя свойства принадлежатъ всмъ организмамъ безъ исключенiя, и составляютъ лишь особыя обнаруженiя или частныя явленiя двухъ другихъ, боле общихъ жизненныхъ дятельностей, отправленiй paзмноженiя и питанiя, и именно — приспособленiе тсно связано съ питанiемъ, а наслдственность съ размноженiемъ. Но такъ какъ вс явленiя питанiя и размноженiя суть чисто механическiе процессы природы и производятся только однми физическими и химическими причинами, то то же можно сказать и о ихъ частныхъ явленiяхъ, объ отправленiяхъ приспособленiя и наслдственности. Исключительно только взаимодйствiе этихъ отправленiй и т вншнiя обстоятельства, подъ влiянiемъ которыхъ совершается это взаимодйствiе, — суть причины органическихъ образованiй и преобразованiй.’ (Ueber die Enstehung und der Stаmmbаum des Menschengesch-lechts. Dr. Ernst Наecкеl, Berl. 1868. s. 23, 24).
Вотъ изложенiе, противъ котораго долженъ бы жестоко вооружиться самъ Дарвинъ, если бы заботился о точномъ смысл своей теорiи, а не объ одной извстности, не объ одномъ прiбртенiи поклонниковъ, каковы бы они ни были. Но противъ словъ Геккеля вооружится и всякiй физикъ, всякiй физiологъ. Какъ? — наслдственность и измняемость суть силы природы! Большей безсмыслицы въ употребленiи слова сила еще не бывало. ‘Питанiе и размноженiе суть чисто механическiе процессы’, но кто же и когда это доказалъ? Какой физiологъ не скажетъ, что не сдлано ни шагу для этого доказательства? И Дарвинъ, выдумавшiй для обьясненiя роста и размноженiя организмовъ особую гипотезу пангенезиса, не долженъ ли прямо сказать, что онъ понимаетъ питанiе и размноженiе никакъ не механически, а скоре чисто органически?
Мысль Дарвина очевидно получила у Геккеля самый превратный смыслъ. Но мы видимъ отсюда, чего бы хотлось Геккелю, и почему, какъ онъ, такъ и множество другихъ, стали такими ревностными приверженцами Дарвина. Дарвинъ сдлалъ только шагъ къ устраненiю понятiя цлесообразности въ организмахъ, онъ вовсе не проповдовалъ слпыхъ, механически-дйствующихъ силъ измняемости и наслдственности, а только попытался свести чудесное устройство организмовъ на случайное приспособленiе. Но его послдователи уже трубятъ, что зданiе механическаго взгляда на природу закончено и увнчано, что найдены силы, объясняющiя вс формы организмовъ.
Ничего не найдено, и ничего не объяснено. Въ томъ главномъ сочиненiи Дарвина, заглавiе котораго стоитъ въ начал нашей статьи, онъ не говоритъ ни единаго слова, которое имло бы цлью объясненiе роста и наслдственности. И вообще этого объясненiя нтъ нигд въ его сочиненiяхъ, кром предпослдней, ХХVII главы его сочиненiя ‘The variation of animals and plants’, а въ этой глав онъ объясняетъ ростъ и наслдственность не механически, а посредствомъ гипотезы, состоящей изъ очень хитраго и невроятнаго усложненiя органическихъ процессовъ. Такъ что Дарвинъ и не думалъ и не могъ говорить такой глупости, что ростъ и наслдственность суть механическiя силы природы, не думалъ и не могъ говорить, что онъ объяснилъ эти явленiя какъ механическiй процессъ.
Но если такъ, то что же сдлалъ Дарвинъ? Оказывается что это гораздо трудне понять, чмъ обыкновенно думаютъ. И въ самомъ дл его послдователи большею частiю защищаютъ не его мннiя, а свои собственныя, и его противники нападаютъ на то, чего онъ вовсе не думалъ. Чтобы кратко указать въ чемъ состоитъ дйствительная мысль Дарвина, мы приведемъ слова Гельмгольца, старавшагося, въ одной изъ своихъ рчей, объяснить, чт новаго внесъ въ науку Дарвинъ.
‘Теорiя Дарвина’, говоритъ Гельмгольцъ, ‘сдлала возможнымъ совершенно новое объясненiе органической цлесообразности‘.
‘Эта замчательная и съ развитiемъ науки все боле и боле раскрывавшаяся цлесообразность въ строенiи и отправленiяхъ живыхъ существъ была главною причиною побудившею сравнить жизненные процессы съ дйствiями сознательнаго и разумнаго принципа. Мы знаемъ во всемъ окружающемъ насъ мiр только одинъ рядъ явленiй, имющихъ подобный характеръ, — именно дйствiя и созданiя разумнаго человка, и мы должны признать, что во множеств случаевъ цлесообразность органическаго мipa на столько превосходитъ способности человческаго разума, что ей можно приписать скоре высшiя, чмъ низшiя свойства’.
‘До Дарвина извстны были только два объясненiя органической цлесообразности, которыя оба предполагали вмшательство свободнаго разума въ ходъ естественныхъ процессовъ. Первое обьясненiе, совпадающее съ виталистическою теорiей, предполагаетъ, что вс жизненные процессы управляются постоянно жизненною душою, другое же обьясненiе прибгаетъ къ сверхъестественному разумному существу, творческiй актъ котораго произвелъ въ отдльности каждый существующiй видъ организмовъ. Послднее воззрнiе, хотя и принимаетъ болe рдкiя нарушенiя законной связи естественныхъ явленiй и позволяетъ относиться строго-научнымъ образомъ къ тмъ процессамъ, которые наблюдаются въ живущихъ теперь органическихъ видахъ, но и оно не могло вполн устранить всякое нарушенiе естественной закономрности, и поэтому едва ли иметъ значительное преимущество сравнительно съ виталистическимъ воззрнiемъ, которое, съ другой стороны, иметъ сильную поддержку въ естественномъ стремленiи человка искать за одинаковыми явленiями одинаковыя причины’.
‘Теорiя Дарвина заключаетъ въ ceб существенно новую плодотворную идею. Она показываетъ, какъ цлесообразность въ строенiи организмовъ можетъ произойти безо всякаго вмшательства вншняго pазума, единственно черезъ необходимое дйствiе закона природы, — именно закона наслдственности индивидуальныхъ особенностей, — закона давно извстнаго и признаннаго, но нуждавшагося въ боле опредленномъ формулированiи.’ (‘Беседа’, 1871, iюнь, стр. 265, 266).
И такъ вотъ въ чемъ дло, вотъ узелъ вопроса. Главный всъ и смыслъ Дарвиновой теорiи заключаются въ отрицанiи цлесообразности организмовъ, въ предположенiи, что эта цлесообразность произошла отъ накопленiя случайныхъ измненiй, оказавшихся выгодными для существъ, въ которыхъ эти измненiя случились. Ростъ и наслдственность не объясняются въ этой теорiи, а предполагаются какъ данныя явленiя, изъ которыхъ нужно объяснить остальныя. Дарвинъ собственно стремится свести сложныя и частныя органическiя явленiя на боле простыя и общiя, на измняемость и наслдственность. Но такъ какъ онъ не знаетъ, въ чемъ состоитъ сущность этихъ простйшихъ явленiй, и даже не знаетъ какихъ-нибудь точныхъ и общихъ законовъ по которымъ они совершаются, то онъ и не могъ сдлать этого сведенiя надлежащимъ образомъ, а прибгнулъ къ уловк, состоящей въ отрицанiи того, чт требуется для объясненiя. Дарвинъ предполагаетъ собственно, что наслдственность и измняемость не слдуютъ никакимъ законамъ, движутся по всевозможнымъ направленiямъ, и что правильность и цлесообразность получаются только отъ исчезанiя формъ, не могущихъ выдержать борьбы за существованiе. Вотъ почему всякiй законъ, открываемый въ явленiяхъ измнчивости и наслдственности, ведетъ къ опроверженiю теорiи Дарвина. Сила этой теорiи, вся ея привлекательность для умовъ заключается именно въ предположенiи отсутствiя законовъ, въ сведенiи явленiй на игру случайностей.
Простодушные читатели часто думаютъ и говорятъ, что Дарвинъ что-то доказалъ или открылъ или опровергъ, между тмъ ничего подобнаго объ немъ сказать нельзя, онъ только внесъ въ эту область естественныхъ наукъ свой взглядъ, идею случайности, идею совершенно несостоятельную, но которая увлекла умы своимъ отрицательнымъ характеромъ, освобожденiемъ отъ другихъ идей. Что-же касается до фактовъ, то они остались т-же, какъ и были — загадочные, безконечно-таинственные и сложные, объяснить ихъ смыслъ еще никому не дано, можно только отрицать его — что и сдлалъ Дарвинъ.
Въ маленькой брошюрк знаменитаго Бэра, отца научной эмбрiологiи, приводится отзывъ Агасиза, что дарвинизмъ есть цлое болото голословныхъ утвержденiй. ‘Конечно, говоритъ Бэръ, это очень жестко, но бда въ томъ, что эта жесткость высказана натуралистомъ, котораго никто не можетъ упрекнуть въ неспособности къ общимъ идеямъ, и который сверхъ того обладаетъ основательнйшими свднiями въ палеонтологiи, въ исторiи развитiя и въ сравнительной анатомiи, то есть именно въ областяхъ науки наиболе нужныхъ при ршенiи вопроса о филогенетическомъ развитiи животныхъ формъ’ (стр. 5).
Самъ Бэръ очень хорошо видитъ въ чемъ заключается узелъ Дарвиновой теорiи, зерно ея силы, и весьма остроумно разсуждаетъ объ этомъ.
‘Въ чемъ состоятъ’, спрашиваетъ онъ, т условiя, которыя по теорiи Дарвина должны намъ объяснить цлесообразность устройства органическихъ тлъ? Конечно, въ томъ, что все мене цлесообразное въ формахъ, происшедшихъ отъ безконечно продолжающейся измнчивости, уничтожается въ борьб за существованiе? Смутно припоминается мн при этомъ, что я уже когда-то читалъ или слышалъ о попытк достигнуть цлесообразнаго и даже глубокомысленнаго черезъ исключенiе всего негоднаго, производимаго случайною измнчивостiю. Это смутное воспоминанiе я стараюсь перетянуть за порогъ сознанiя, — и вотъ оно встаетъ передо мной живо и ясно! Въ Академiи города Лагадо, одинъ философъ, основываясь на врной мысли, что всякая достижимая для людей истина можетъ быть выражена только словами, написалъ вс слова своего языка во всхъ ихъ грамматическихъ формахъ на сторонахъ кубиковъ, и выдумалъ машину, которая не только переворачивала эти кубики, но и ставила ихъ въ рядъ. Посл каждаго поворота машины, слова, показывавшiяся рядомъ, прочитывались, и если три или четыре слова имли вмст какой-нибудь смыслъ, они заносились въ книгу, чтобы такимъ образомъ достигнуть всевозможной мудрости, которая вдь ни въ чемъ иномъ не могла выразиться кром словъ. Такимъ образомъ исключенiе негоднаго было тоже механическое и совершалось несравненно быстре, чмъ въ борьб за существованiе. Но чего же достигли этимъ съ теченiемъ временъ? Къ сожалнiю извстiй объ этомъ у насъ нтъ. Единственный историкъ Академiи Лагадо есть Гулливеръ въ своихъ путешествiяхъ къ отдаленнымъ народамъ, именно въ третьемъ путешествiи. Въ то время, какъ онъ былъ тамъ, уже было наполнено отдльными изрченiями нсколько фолiантовъ, но предполагалось, въ интерес общества и ради его просвщенiя, построить и принести въ дйствiе 500 такихъ машинъ на казенный счетъ! Долго принимали этого разказчика за шутника, такъ какъ само собою разумется, что цлесообразное и глубокомысленное никакъ и никогда не можетъ возникнуть изъ случайныхъ частностей, но уже съ самаго начала должно быть мыслимо какъ нчто цлое, хотя и способное къ усовершенствованiю. А вотъ теперь мы должны признать, что этотъ философъ былъ глубокiй мыслитель, что онъ предвидлъ ныншнiе трiумфы науки!’ (стр. 6, 7).
Такъ говоритъ генiальный старецъ, который — удивительно подумать — пятьдесятъ лтъ тому назадъ основалъ научную эмбрiологiю. Не безъ горькаго чувства онъ видитъ, что то великое движенiе идей, которое воодушевляло его юность и привело его къ созданiю новой науки, — теперь изсякло, что прежде, чмъ оно принесло плоды, которыхъ отъ него ждали, произошелъ наплывъ новыхъ идей, въ борьб съ которыми широкiя и величавыя идеи былаго времени обнаружили странное, поражающее безсилiе. Зрлище чрезвычайно поучительное для того, кого интересуетъ исторiя идей и развитiе наукъ. Изъ брошюрки мы узнаемъ, что Бэръ пишетъ противъ дарвинизма и что вс его статьи относящiяся къ этой полемик, и явившiяся и еще приготовляемыя, будутъ напечатаны во второмъ том Reden und AufsКtze (рчи и статьи), — сборника, котораго первый и третiй томъ уже вышли.
Скажемъ теперь нсколько словъ о русскихъ переводахъ Дарвина. Дарвинъ у насъ переводится и издается съ такою небрежностiю, которая странно противорчитъ великому уваженiю, повидимому питаемому къ нему и переводчиками и публикой. Изъ всхъ переводовъ и изданiй, мы не знаемъ ни одной книги Дарвина, которою можно бы было удобно читать порусски. Лучшимъ еще можно считать переводъ о происхожденiи видовъ, хотя и тутъ читатель на каждой стравиц спотыкается о такiе обороты:
‘Весьма сожалю, что недостатокъ мста лишаетъ меня удовлетворенiя выразить мою признательность’ и пр. (стр. 2).
‘Не могу удержаться отъ того, чтобы привести еще примръ’ и пр. (стр. 57).
‘Одинъ полновсный авторитетъ, сэръ Чарльсъ Лейелль, по дальнйшему размышленiю впалъ на этотъ счетъ въ сильныя сомннiя’ (стр. 233).
Это совсмъ не порусски. Но есть и такiя мста, гд нескладица происходитъ отъ слишкомъ большаго усердiя переводчика къ русскому языку. Напримръ:
‘Нтъ непогршимаго вдала для распознаванiя вида отъ рзкой разновидности’ (стр. 44).
Имя существительное вдало встртилось намъ въ первый разъ въ этой книг, оно очевидно должно замнять слово критерiй, которое переводчикъ нашелъ помхою для ясности и красоты русской рчи. Точно такъ изъ новаго третьяго изданiя онъ изгналъ даже слово натуралистъ и замнилъ его будто-бы боле благозвучнымъ и понятнымъ словомъ естествоиспытатель. Вотъ труды по истин напрасные! Ужь если вы такъ любите pyсскiй языкъ, то прежде всего и больше всего старайтесь сохранить его строй, русскiй синтаксисъ, позаботьтесь о томъ, чтобы согласованiе словъ и теченiе рчи было точно, живо и ясно, а отдльныя иностранныя слова есть самое меньшее изъ золъ, возможныхъ въ русской книг. Притомъ натуралистъ, критерiй не суть англiйскiя слова, а слова всемiрныя, которыя поэтому должны употребляться въ каждомъ образованномъ язык. Напротивъ, если вы англiйское слово satisfaction перeведете буквально yдовлетворенiе, то вы сдлаете англицизмъ, который ни въ русскомъ и ни въ какомъ другомъ язык терпимъ быть не долженъ.
Въ новомъ изданiи, хотя оно именуется исправленнымъ, кажется не сдлано никакого исправленiя, кром изгнанiя слова натуралистъ: ошибки, которыя мы привели, повторены въ третьемъ изданiи въ томъ самомъ вид, какъ он явились въ первомъ. Опечатками новое изданiе кишитъ гораздо боле перваго.
Мы боимся утомлять читателей указанiемъ замченныхъ нами сверхъ того неточностей, пропущенныхъ словъ, неправильной передачи терминовъ и т. д. Но упомянуть объ этихъ неисправностяхъ считаемъ своимъ долгомъ. Горькiй опытъ убдилъ насъ, что вообще изучать Дарвина по русскимъ переводамъ невозможно, что очень часто встрчается надобность обращаться къ подлиннику. Мы знаемъ, что xорошie переводы вообще большая рдкость и всегда были рдкостiю не въ одной нашей, но и во всякой другой литератур, но, соображая вс возможности и зная примры хорошихъ переводовъ, мы должны все-таки съ сожалнiемъ сказать, что Дарвину какъ-то непосчастливилось въ русской литератур.