Никогда не прилагали такого старания к изучению новейших языков, как в наше время, излишнее к ним пристрастие, которое сделалось наконец родом заразительной болезни, много споспешествовало к упадку нашей словесности. Никто не думает о греческом и латинском языках, все учатся по-английски, по-немецки. Наши философы, которых любимая слабость была превозносить все не французское, беспрестанно кричали о превосходстве северной литературы. Всем известно, что Вольтер отдавал преимущество Попе перед Горацием и Боало. ‘Какая нужда, твердили они, учиться таким языкам, которыми давно уже перестали говорить? Не лучше ли заниматься теми, которые ныне употребляются? Не странно ли мертвых предпочитать живым?’ И все согласились с такими нелепыми заключениями! Уже начали-было явно предлагать о закрытии коллегий. Я помню многие планы народного просвещения, в которых упоминаемо было об уничтожении латинских классов и самого языка, как вещи совершенно бесполезной и служащей только к обременению памяти. Язык греческий давно уже изгнан из Франции вместе с иезуитами, которые оный преподавали. Вместо латинского языка старались занимать детей науками физическими и математическими. По мнению Кондорсе, одно только есть средство сделать детей умствователями, а именно прежде грамоты и письма учить их алгебре и геометрии. По мере возвышения новейших языков, древние час от часу приходили в большой упадок и забвение. Благодаря философическому духу нашего века, английский язык взял верх не только над греческим и латинским, но даже над немецким. Наши умствователи считали за стыд не знать языка Гоббезова, Локкова и Болинброкова. Какой экономист, например, унизился бы до того, чтобы стал читать Смита во французском переводе? Вольтер, непрестанно возносивший похвалами британский Парнас, первый подал нации пример, вслед за ним наши философы, вертопрахи, щеголихи, словом, все вообще непременно захотели говорить по-английски, читать одних английских писателей. Оттуда полились рекою романы, драмы и системы политические, которыми Франция обременена уже около сорока лет. И теперь еще видим следствие влияния английской литературы на нашу отечественную. Почти все наши ученые знают наизусть Шекспира, зато уже большая часть из них не имеет никакого понятия об языке Гомера и Софокла.
Не так было в век Людовика XIV — беда наша, что каждый раз непременно должно ссылаться на этот век, когда идет дело об изящном вкусе и здравомыслии. Вельможи королевства, даже вельможи, уважали древние языки, и многие из них читали Гомера в подлиннике. Из всех новых языков, тогда учились только испанскому и итальянскому. Тогда старались читать с прилежанием испанских писателей и подражать им. Боало, следуя внушению вкуса чистого и правильного, заблаговременно отстал от чтения итальянских поэтов, несмотря на то, что сей великий муж, вопреки мнению некоторых людей, имел основательное познание об языке Тасса, он не хотел сделать его исключительным своим занятием. Языки Гомера и Виргилия имели в глазах его совсем другую цену, между тем, как английский и немецкий были ему совершенно неизвестны, и Мильтона, славного на своем острове, на твердой земле знали только по его защищению цареубийцы Кромвеля.
Тот ошибется, кто, читая сие рассуждение, заключит, будто я охуждаю изучение живых языков: совсем нет! напротив того оно весьма занимательно и полезно. Не могу только одобрить странного предрассудка, заставляющего исключительно заниматься одними новыми языками, и презирать древние, которых важность и польза должны быть ощутительны для каждого мыслящего человека.
(Из фр. журн.)
——
О превосходстве древних языков: (Из фр. журн.) / [Пер. М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. —— 1805. —— Ч.19, N 4. —— С.285-288.