О ПРЕДУПРЕЖДЕНИИ СЕМЕЙНЫХ ЖЕСТОКОСТЕЙ
О ПРЕДУПРЕЖДЕНИИ СЕМЕЙНЫХ ЖЕСТОКОСТЕЙ
(По поводу письма Л. Б. Бертенсона)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
О предупреждении семейных жестокостей, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Уничтожить жестокое обращение в семье — это такая важная сторона быта, народной нравственности, воспитания детей, что поистине счастливы законодатели, которые трудятся над этой великой задачею. Разумеется, здесь ничего нельзя сделать распоряжением, очень малого можно достигнуть советом, но можно ко многому в этом направлении понудить людей и народную массу, поставив предполагаемых обидчика и обижаемого в новые и именно более свободные, менее зависимые отношения. Вся беспримерная жестокость, мало-помалу и уже века развившаяся в христианской семье и параллелей которой нет у языческих образованных народов (Греция, Рим, Китай, Япония), выросла из идеи и закона об абсолютной почти нерасторжимости брачного союза, — нерасторжимости его ни по каким поводам (католики), о нерасторжимости его по поводу жестокого обращения (у нас до сих пор). До какой степени, к несчастию, в этом замешана церковь, можно судить из того, что давлению чрезвычайного авторитета митрополита Филарета мы обязаны (в 40-х годах XIX века) уничтожением гуманной статьи прежнего закона, по которому развод давался в случае покушения одного из супругов на убийство другого. С этого-то времени и начались семейные ужасы, о которых доносят обществу суд и печальные хроники газет. В этих ужасах виновен более всего монах Филарет, которого (как монаха) со здравой точки зрения и допускать никогда не следовало ни до каких рассуждений о семье, а авторитет его в этих вопросах давно следовало государственной власти признать равным нулю.
Но оставим здравый смысл, права которого всегда считались ‘ничтожными’ в той области каноники, которая, к несчастью народному, отвоевала у государства право устанавливать нормы для семьи. И вернемся к теперешнему положению дела.
Письмо глубокоуважаемого Л. Б. Бертенсона, лейб-медика и члена особого совещания при Св. Синоде, пересматривающего поводы к разводу, представляет очень ценные данные о ходе занятий в этом совещании и будет с благодарностью прочтено всею Россиею. Извлечения из ‘Записки’ его, где он понятие о ‘жестоком обращении’ расширяет случаями нравственного, вообще сердечного оскорбления, обиды, угрозы и проч., — все это оставляет в читателе впечатление полного удовлетворения. Я позволю себе в разъяснение его слов и для убеждения читателей напомнить случающиеся в быту факты, когда муж поминутно корит жену ее родителями, словесно издевается над ними, над их умом, над их характерами, над их бедною, положим, жизнью или недостаточно высоким происхождением, и все это часто из-за недоданного приданого, не имея сам никаких положительных качеств и при полном нравственном достоинстве поносимых родителей! Зрелище это до такой степени отвратительно, оно созидает в доме такую гадкую нравственную атмосферу, в которой задыхаются взрослые, отравляются дети, и, кажется, первым камнем семейного благоустройства, благоустройства молодой семьи следует положить требование уважения к старым родителям, выраженное через допущение развода в случае, когда один из супругов часто поносит, и притом поносит при посторонних, родителей другого супруга, не имея к тому нравственного основания. Люди грубы и безумны, часто они темны, как животные: и закону нужно громкими словами сказать, огромными буквами написать выразительно на всю Россию о совершенной недопустимости этого духовного ‘истязательства’ одним супругом другого. Я все подвожу дело под существующие уже рубрики и сбавляю общее и идеальное требование уважения, которого хотел бы, такими оговорками, ввиду которых трудно отказать этому требованию.
Опубликование части ‘Записки’, внесенной в совещание Л. Б. Бертенсоном, — важно в том отношении, что когда-нибудь в суде можно будет сослаться на нее. Но с какой убедительностью и понудительностью для судей? Увы, я имею самые горькие основания сомневаться, получит ли что-нибудь русский народ из тех прекрасных обещаний, какие содержатся в его ‘Записке’. В самом деле, ‘Записка’ есть только материал для закона, это мотивированное мнение одного из членов совещания, — притом позванного почти в качестве эксперта, от постороннего ведомства, — выслушав которое другие, и притом главные, законодательствующие члены совещания (иерархи при Синоде, с председателем митрополитом Флавианом во главе, и оберпрокурор Синода) могут с мнением и не согласиться, ну хотя бы не согласиться даже внутренно, и формулировать свое постановление о ‘поводе к разводу по причине жестокого обращения одного из супругов’ таким образом, что все содержание ‘Записки’ обращается в ничто. Кажется, и даже почти наверное, так и произошло, и это не я ‘впадаю в недоразумение’, а Л. Б. Бертенсон едва ли не находится в иллюзии. ‘Записки’ как материал при выработке закона, естественно, отпадают и относятся в архив, как только закон формулирован. Неужели суд и судьи будут справляться с ними? Им и времени нет, и охоты нет, и даже средств к этому нет (если эта и все ‘Записки’ не будут отпечатаны и разосланы по консисториям), а самое главное, кто же это судью понудит справляться не с коротким, ясным, отточенным как сталь законом в четыре строчки, а с пространною ‘Запискою’ медика-филантропа, до которой секретарю духовной консистории и заседающим в ней протоиереям приблизительно никакого дела нет, и даже, как обычно духовные смотрят на вмешательство докторов в их ‘духовные дела’, — у них есть априорно и издавна установившееся высокомерие и пренебрежение к авторитету медиков — ‘материалистов и дарвинистов’. Совершенно уверен, что Л. Б. Бертенсон и, вероятно, другие медицинские авторитеты, приглашенные в совещание, находятся в полной иллюзии о роли своих мнений в совещании. Они действительно получат силу, но когда эти мнения оформят в закон, создадут заочно выраженную оговорку или дополнение в самом тексте напечатанного и утвержденного закона! Все это страшно важно для всего русского народа! Если бы ‘Записка’ Л. Б. Бертенсона, именно распространение понятия ‘жестокого обращения, препятствующего супружескому сожитию’, и на нравственную сторону, нравственные оскорбления, угрозы и проч., была выражена точно в законе, тогда быстрое и энергичнейшее улучшение семейных нравов началось бы с будущего года! Но, конечно, ничего подобного не произойдет. Увы, я был совершенно прав и, что горько, — буду прав, предсказывая, что консистория и даже светские суды будут требовать медицинского засвидетельствования неспособности от побоев к брачному сожитию, ибо из текста закона выпущены слова: ‘о способности к нормальному бытовому (а не только физиологическому) сожитию’ и ‘причинах физических и нравственных, порождающих таковую неспособность’. Судьи никак не могут сойти с того векового понятия о ‘супружеском сожитии’, под которым церковь и духовные консистории, да и все каноническое право, всегда разумели и разумеют только единственно ‘супружеский акт’. Л. Б. Бертенсон не может не знать, что у нас всегда был ‘развод по вине прелюбодеяния’ и развод ‘по причине неспособности к супружескому сожитию’, всему свету казалось, что ‘шуры-муры’ с молодым человеком, флирт, свидания и любовная переписка на ‘ты’ уже есть сами по себе ‘прелюбодеяние’. Но тем не менее суды давали развод по первому поводу, только когда свидетели застали супруга или супругу в совершении известного акта, а прочее все церковь не вменяла ни во что. Равным образом развод по неспособности к супружескому сожитию давался только при медицинском удостоверении невозможности известного акта. Словом, в том и другом случае супружеским сожитием или прелюбодейным сожитием именовался только известный акт. Когда в будущем законе будет повторен этот же термин: неспособность к супружескому сожитию, без всяких в тексте его добавлений и оговорок, то, всеконечно, судьи и будут и могут понимать его только так, как понимали сто лет, да, наконец, как и написано прямо в самом законе!! Было бы глубоко важно для всей России, если бы медицинские авторитеты в особом совещании однажды двинулись по человеколюбивому пути, довели дело до конца и добились введения в законопроект слов о невозможности или затруднении дальнейшей совместной жизни супругов вследствие физических или нравственных истязаний, мучений или оскорблений чести и нравственного достоинства одного из супругов другим как поводе просить и получить развод. Или еще: ‘Когда показаниями свидетелей удостоверена долговременная (указать срок около трех лет) и не подающая надежд на улучшение оскорбительность обращения одного из супругов с другим, безвинно марающая его честь и лишающая его общественного заслуженного почтения’.
О побоях в этом случае можно и не упоминать: ибо меньшая вина развода уже исключает большую.
НВ. 1907. 30 мая. No 11211.