ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗАСЛУГА ВЕДОМСТВА ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗАСЛУГА ВЕДОМСТВА ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Историческая заслуга ведомства императрицы Марии, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
Пример можно приводить не для подражания, а в методических целях. Только в этих целях я позволяю себе после критики женских гимназий министерства просвещения указать на училищную деятельность ведомства императрицы Марии. Читатель, вероятно, почувствовал неловкость в выражении: ‘училищная деятельность В. И. М.’. — ‘Какая же училищная деятельность?’ — вероятно, спросил он себя в уме и поправил меня: ‘Воспитательная деятельность. Это ведь наши институты екатерининских, александровских и николаевских времен’. В этой поправке читателя, которая совершенно правильна, и лежит все дело, вся сущность.
Министерство просвещения занималось училищною деятельностью, т. е. оно строило училища, возможно, поспешнее и, возможно, больше, потом вытягивало программы в них и постепенно и настойчиво предъявляло более и более строгие требования к прохождению, к исполнению программ. ‘Чтобы физику прошли до расширения газов’, и ‘на экзамене, кроме учителя и директора, должен присутствовать и член от министерства’. Когда ‘член’ присутствовал, а ‘физика была пройдена до паров’, то бритый и высокий чиновник, имеющий вид сушеного судака, потягивался и говорил в себе: ‘Теперь и в Самарканде, и в Симбирске, и в Керчи, везде проходят физику с законом Гей-Люссака, и прогресс России уже почти равен германскому. Окно в Европу стало больше’.
И засыпал сном оправданного.
Этот строитель училищ, чиновник министерства просвещения, ничего не понимал в России. Да даже ничем в России он и не интересовался. А был ‘просвещенный человек’ или, по крайней мере, видел об этом золотые сны.
Едва ли нужно говорить, что все ведомство императрицы Марии представлялось ему археологическим курьезом. И если в деловых бумагах он был в отношении его почтителен, то в душе глубочайше его презирал и ненавидел.
Ведомство же императрицы Марии, которому подражать не нужно и которое повторять не нужно, — имело единственно одно за всю историю школ в России цельное представление о воспитании, гармонизованное с тем, что нужно России в данный текущий момент. В эпоху Скотининых и Простаковых, т. е. непобедимой внешней грубости и дикости, оно образовало идею: 1) вырвать еще ребенком будущую мать семейства из зоологических условий существования ‘дома’, отделить ее совершенно от старой семьи и 2) сформировать из нее совершенно нового человека, новую женщину, новую семьянинку. Вот идея Смольного института: идея, собственно, Руссо о ‘новом и лучшем человеке’, порвавшем со ‘старым миром’, греховным и злобным, злобным и грязным. Я привожу только один пример как одну точку из вековой ткани, векового узора. Точки менялись, узор не оставался постоянно одним: но у тех, кто делал узор, была постоянная мысль приноровиться к данному положению России, работать не на ‘просвещение вообще’, а ‘работать на пользу России’…
Теперь, если вы станете знакомиться с историею русского образованного общества не по литературной вещице ‘Мертвые души’, а по подлинным письмам и мемуарам той эпохи, по трудам Барсукова, Грузинского (семейные отношения в фамилиях Буниных, Мойер, Елагиных), Гершензона (‘Образы прошлого’), и Корнилова (‘Семейство Бакуниных’), и многих, многих других, перечислить которых здесь нет возможности, — вы не должны забыть ни на минуту, что в основе этого общества лежала мать семейства, идеал которой предносился умственному взору воспитателей того времени и которая вышла, вся сплошь, только из учебных заведений ведомства императрицы Марии, воспитывавших детвору от 9-10 лет до 17, до замужества. То есть, принимая во внимание впечатлительность этого возраста, воспитавших, вырастивших эту гражданку и мать.
Что же это была за мать!
Да ответ прост: какова мать — таковы дети. А ‘дети’ эти были — общество 30, 40, 50-х годов. Это — вся русская культура, это, если хотите, целая цивилизация, преждевременно сломанная мутным потоком 60-х годов, сломанная и затоптанная, сломанная и оскорбленная.
Это — сестры милосердия в Севастополе.
Это — матери Киреевских и Хомяковых, ‘подруги’ и жены Огарева и Герцена. Да и не важны эти определенные имена: важнее масса, гармонировавшая с этими запомнившимися, оставшимися в истории именами.
Долг, честь, мужество, героизм… Великое чувство России, великое и настоящее гражданство русское. А были часто просто ‘жены чиновников’, ‘жены помещиков’…
Это уже не ‘литературный эскизец’, это — документальная история. Поистине, русским нечего склонять голову ни перед римской матроною, ни перед историческою женщиною Англии или Франции: потому что мы имели женщину 30—50-х годов.
Но откуда она взялась? Конечно, образующих условий было очень много: но среди них есть и это — ведомство императрицы Марии. Во всяком случае, школа… т. е. воспитание, этим ведомством данное, не разрушило, не подгноило, не обезобразило ‘прочих условий’, каковы бы они ни были… А школа — очень могущественна, даже если она презирается, как я объяснил ранее. ‘Толстовский классицизм’ сломил в юношестве всякий идеализм, вытоптал всякое ‘русское чувство’ в отрочестве 70-х и 80-х годов.
Старые ‘институты’ сразу же стали на верную точку зрения: дать цельного человека стране, а не неизвестный ‘х’, в котором ‘умещена очень длинная программа’… От этого в былые годы и теперь, когда заходила речь о ‘девушке институтского образования’, то ‘ученая сторона’ этого образования как-то оставлялась в тени, никто о ней настойчиво не спрашивал: но уже считался гарантированным известный minimum, по крайней мере, внешней добропорядочности, а вообще же ожидалась мягкость и деликатность души, твердый долг, привычка, и железная привычка, никогда не ступить ногой в грязь, — в прямом и переносном смысле слова. Твердый, непоколебимый, неразрушимый корсет на человеке: все согласятся, что в этом — суть института. Но ведь если душа отражается на внешности, то и внешность в конце концов гипнотически давит на душу. Везде есть ‘культ’, ‘служба’, ‘мундир’: есть даже в религии, есть форма и для молитвы. Тем паче в великой панораме жизни. Женщина старого, ‘институтского’ стиля имела не только героические, изящные, аристократические формы, движения, весь метод жизни: в критические минуты она выказывала и героическую душу, о чем полны рассказы 30, 40, 50-х годов. Героическая душа в героическую минуту, но и ‘корсет’ сам по себе весьма существен, он социально существен, так как он в высшей степени удобен для всех, кто вступает в сношения с человеком в ‘корсете’. Если в ‘корсете’, то он 1) вовремя уплатит долг, 2) не задержит платы за работу, 3) явится к службе в срок, 4) ‘по-русски’ не надует вас. ‘Корсет’ тяжел тому, кто его носит, — да и ему он тяжел, пока непривычен и нов, но решительно для всех прочих, для всех окружающих, ‘корсет’ есть великое облегчение жизни, труда, сношений, общений, совместной работы.
Но ‘корсет’ — это институт: кто же дерзнет отвергнуть великую культурную роль ‘старого института’ в ‘русской жизни’. Вот вам и не ‘практические учебные заведения’, державшиеся ‘далеко от жизни’. Нет, они были именно практичны, именно — для русской жизни.
И в институтах традиционно выработались и очень долго держались (может быть, и теперь держатся) какие-то тайны воспитания, какие-то секреты выливать человека в форму и, кроме того, как-то развивать его душу, особенно развивать сердце. Я называю это ‘тайнами’ и ‘секретами’, потому что хорошо знаю по должности преподавателя и классного наставника в гимназиях, как мужских, так и женских, что вопрос ‘как воспитывать’, ‘как воздействовать на душу’ не то чтобы отсутствовал в них, но вопрос этот прямо приводит в ужас наставников, инспектора, директора. ‘Как?!!’ ‘Никак!!!’ ‘Не умеем!!!’ ‘На ум не приходит, как!!!’ Гимназии и рады бы воспитывать, отрицания этого — нет, но должно быть тоже ‘традиционно’ дух воспитания, высокое мастерство воспитания до такой степени там выметено и не зарождалось, да и никогда никто о нем не думал, что все прямо приходят в ужас, раздражены и измучены одной мыслью ‘взяться еще и за это дело’. ‘Как, чтобы сверх давления паров — он и умел поклониться, умел смело и открыто сказать свое желание, чтобы он был прям, без грубости, деликатен без лести, чтобы из него исключить обман, предательство и пр. и пр.: нет, исполнить это сверх длиннейших программ по десяти наукам — решительно не посильно никому!’…
Как кажется, эти преимущества старых институтов над новыми гимназиями, на которые, повторяем, мы указываем лишь в методических, а не в подражательных целях, — вытекли из того, что все ‘ведомство императрицы Марии’ есть лишь в слабой степени бюрократическое, бюрократическое лишь насколько это неизбежно: а вообще-то оно действует, создает, задумывает и исполняет все вне рамок ‘казенной службы’, с большим участием личной талантливой инициативы, с материнским участием здесь ряда русских императриц и их приближенных, среди которых было много даровитых женщин. Для женщины — воспитание всегда останется на первом месте, для нее вырастить в ребенке сердце — это прежде всего. Без сердца, без воспитания человек — для женщины ‘вовсе не человек’. Совершенно иной взгляд у мужчины: он видит в человеке работника, машину, инструмент. Качества сердца для него на втором плане, на первом — выучка, приспособление к работе, умелость. ‘Качества чиновника определили качества ученика’: ибо ‘мы учимся для службы’. Эта аксиома ‘служащего человека’, от министра до столоначальника, т. е. невольная аксиома всего министерства, определила строй и дух гимназий, сперва — вообще, а затем теперь — и женских. Но именно, когда это коснулось женщин, — все получило вид окончательного уродства, окончательного изуродования: ‘Что вы тянете на веревке наших дочерей в чиновника, когда из десяти учениц восемь никогда не пойдет в чиновники? И не можете же вы уродовать восемь девочек для того, чтобы из двух их подруг вышли опытные письмоводительницы, телеграфистки, почтовые чиновницы и заслуженные будущие преподавательницы?!’ В самом деле, это какое-то предварительное общество обеспложения, обеспложения priori, когда индивидуально еще не выражено ‘призвание к сему’… Это — нельзя в религии, не смешно ли это в педагогике?
НВ. 1912. 9 авг. No 13078.
…Скотинины и Простакова… — персонажи комедии Д. И. Фонвизина ‘Недоросль’ (1781).