О подражаніи, выраженіи и сочиненіи въ живописи.
(Продолженіе въ слд. книж.)
——
О подражаніи, отраженіи и сочиненіи въ живописи.
(Окончаніе.)
Съ Франц. В. И.
——
О подражании, выражении и сочинении в живописи, Дидро Дени, Год: 1813
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Природа не производитъ ничего неправильнаго, всякая форма, изящная, или безобразная, иметъ свою причину, и во множеств видимыхъ существ нтъ ни одного, которое не было бы такимъ, какимъ ему бытъ прилично.
Если бы намъ были извстны причины и дйствія, то надлежало бы только представлять существа въ ихъ настоящемъ вид и съ ихъ существенными свойствами. Чмъ совершенне и ближе къ причинамъ было бы подражаніе, тмъ боле угодили бы мы общему удовольствію.
Однакожъ, не смотря на наше невдніе дйствій и причин,не смотря на условныя правила, проистекшія изъ сего невднія, сомнваюсь, чтобы артистъ, который отступилъ отъ правилъ и наблюдалъ строгое подражаніе природ, остался безъ оправданія, чтобы изображеніе слишкомъ толстыхъ и короткихъ ногъ, надутыхъ колнъ, широкихъ и тяжелыхъ головъ, не угодило тому тонкому вкусу, который приобртаемъ отъ внимательнаго наблюденія феноменовъ природы, и который можетъ опредлить для насъ тайную связь и необходимую стройность сихъ безобразій.
Кривоносый человкъ въ природ не противенъ, ибо одно отвчаетъ другому: до сего безобразія доведены мы нкоторыми млкими пороками, которые его скрадываютъ. Изобразите кривоносымъ Антиноя, оставивъ все прочее, какъ оно есть: этотъ кривый носъ его испортитъ, отъ чего? Отъ того что онъ будетъ не кривоносымъ отъ природы, но съ носомъ искривленнымъ рукою искусства, или справедливе, изломаннымъ вами.
Мы говоримъ о человк, по улиц идущемъ, что онъ нескладенъ. Правда, по нашимъ бднымъ правиламъ, но судя по чертежу природы, иное совсмъ дло. Мы говоримъ о стату, что она прекрасна и во всей соразмрности. По искусству такъ, но по натур?
Еслибы я былъ свдуще въ тайнахъ искусства, то зналъ и сказалъ бы можетъ быть, какъ далеко можетъ артист повиноваться принятымъ правиламъ соразмрь костей. А мн извстно только то, что правила не могутъ устоять противъ самовластія природы, и что возрасты и состоянія человческія требуютъ совершеннаго отступленія отъ правил во многихъ случаяхъ, если не во всхъ. Никто не говоритъ, чтобы фигура была дурно нарисована, когда она показываетъ врно наружное образованіе человка, его возраст, и его навыки, или жизненныя силы въ дйствіи. Эти жизненныя дйствія и силы опредляютъ и полный рост фигуры, и соразмрность членовъ, и цлое въ живописи, отъ сего искусства родится передъ своими глазами и младенецъ, и возмужалый человк, и старецъ, и дикій, и образованный гражданин, и судья, и воин, и дровоск. Труднйшій для искусства предмет былъ бы конечно человкъ 25 лтъ, мгновенно рожденный отъ земной персти, и еще не обнаружившій своихъ жизненныхъ дйствій, но такой человк и такая фигура не существуютъ въ природ.
Слдуетъ изъ того, что надобно рисовать съ природы, а не съ извстныхъ въ академіяхъ моделей, не съ бдняка, посаженнаго передъ ученикомъ, и на то начатаго, чтобы онъ представлялъ куклу или чучелу. Ети такъ называемыя позиціи академическія, принужденныя, приготовленныя, приказанныя, ети дйствія холодно и нескладно показываемыя, что имютъ общаго съ положеніями и дйствіями природы? Что иметъ общаго человк, на вашемъ двор качающій воду насосомъ, съ тмъ человкомъ, который безъ усилія, и по вашему заказу размахиветъ руками, чтобы представить сіе движеніе и дйствіе? Что есть общаго между тмъ кто притворяется умирающимъ, и тмъ кто въ самомъ дл кончаетъ жизнь отъ болзни, или отъ руки убійцы? Что общаго между шпажными бойцами въ школахъ, и кулачными на площадяхъ? Этотъ человкъ, который проситъ, дремлетъ, задумывается, падаетъ въ обморокъ притворно, иметъ ли что нибудь общее съ крестьяниномъ лежащимъ на земл отъ усталости, съ философомъ въ мысляхъ сдящемъ передъ огнемъ камина, съ человкомъ задохшимся и падающимъ безъ чувства? Ничего, совсмъ ничего.
Между тмъ природа забывается, воображеніе наполняется дйствіями, положеніями и фигурами искусственными, странными и холодными, память заграждена ими, и со временемъ он лягутъ на полотно. Едва артистъ возмется за кисть или за карандашъ, и скучные призраки обступятъ его, и безъ особеннаго чуда не льзя ему выгнать ихъ изъ головы. Я зналъ молодаго человка, который передъ началомъ работы становился на колни, и говорилъ: Боже мой! спаси меня отъ моделей.
Не въ школахъ научаемся мы общему отливу движеній, отливу, который чувствительнымъ образомъ распространяется рт головы до ног. Пускай женщина опуститъ голову въ задумчивости, — вс члены преклонятся подъ симъ всомъ, пускай она подниметъ и выпрямитъ голову,— и тотчасъ въ слдъ ея двинется остатокъ махины человческой.
Не одинъ раз готовъ я былъ сказать живописцахъ академіи: друзья мои, давно ли учитесь рисовать?— Два года.— Довольно етого. Оставьте теперь методу школьную. Постите храмы молитвы, и увидите тамъ лица святости и вры. Сего дня совершается таинственный обрядъ причастія: идите въ приходскую церковь, бродите вокругъ исповдниковъ, вокругъ причастниковъ, — и увидите истинное лице покаянія и набожности. Завтра обойдите рынокъ, — увидите въ подлинник человка досадующаго, или сквозь зубы ворчащаго, или перебранивающагося съ подобнымъ себ человкомъ. Обходите мста народныхъ собраніи, замчайте на улицахъ, въ садахъ, на площадяхъ, въ домахъ, — и узнаете истинное движеніе въ длахъ жизни и въ положеніяхъ человка.
Наблюденіе природы ведетъ къ выраженію дйствій ея, а выраженіе есть образъ того, что происходитъ въ чувствахъ человка. И такъ буду говорить о выраженіи.
Актеръ, не разумющій живописи, есть бдный актеръ, живописецъ, не свдущій въ тайн физіономіи, есть бдный живописецъ.
Въ части свта каждая страна, въ стран каждая область, въ области каждый городъ, въ город каждое семейство, въ семейств каждое лице, въ лиц каждое движеніе иметъ свою физіономію и свое выраженіе.
Человк досадуетъ, слушаетъ, любитъ, ненавидитъ, негодуетъ, любуется, и каждое изъ сихъ движеній душевныхъ означается ясными, очевидными, для всякаго чувствительными чертами, не только на лиц его, но въ глазахъ, на устахъ, во всхъ чертахъ и частяхъ сего лица. Оно пламенетъ, гаснетъ, томится, носится безъ порядка, на одинъ предметъ устремляется, и воображеніе живописца есть запасная храмина сихъ различныхъ движеніи. Каждый изъ насъ иметъ свои подобный запасъ, и на немъ основывается судъ нашъ о красот и безобразіи. Замтьте для себя, что вы чувствуете въ присутствіи мущины или женщины, и увидите, что всегда наружная вывска добраго или дурнаго свойства влечетъ, или отводитъ васъ.
Представьте Антиноя передъ собою. Черты его прекрасны и правильны, на лиц его цвтетъ здоровье: мы любимъ свжесть и цвтъ лица здороваго человка. Онъ спокоенъ: мы любимъ спокойствіе. Онъ иметъ видъ благоразумный и задумчивый: мы любимъ благоразуміе и размышленіе. Теперь, осшавя другія части фигуры, буду только говорить о голов.
Не перемняйте ничего въ чертахъ сего прекраснаго лица, только приподнимите одинъ конецъ губъ: лице представитъ ироническую усмшку, и лице не такъ будетъ приятно, какъ было прежде. Опустите губы по прежнему и поднимите рсницы: означится духъ гордости и вамъ не полюбится. Поднимите оба конца губъ, и заставьте его прямо смотрть обоими глазами: увидите безстыдную физіономію, и содрогнетесь за дочь свою, если вы отецъ. Опустите губы, закатите вки, закройте ими до половины яблоко, такъ чтобы он раздляли зрачекъ на двое: и вы сдлаете изъ него человка лукаваго, скрытнаго, притворнаго, котораго станете убгать.
У каждаго возраста свой вкус. Лтъ осьмнадцати я бгалъ за женщиной, когда у ней губы розовыя, уста улыбающіяся, прекрасные блые зубы, поступь смлая и легкая, ласковый взоръ, открытая грудь, пышныя и полныя щеки, нос загнутый, теперь, когда порокъ нейдетъ ко мн, и я не гожусь для порока, люблю, и съ восхищеніемъ встрчаю молодую двушку съ лицемъ скромнымъ, съ видомъ осторожнымъ, съ робкимъ взоромъ и рядомъ съ матерью стыдливо идущую: чей вкусъ лучше? мой ли 18 лтъ? мой ли 50 лтъ? Не трудно ршить задачу. Кто спросилъ бы меня въ молодости, что приятне: порокъ, или добродтель? Тому отвчалъ бы я не задумавшись: послдняя, безъ сомннія, не можетъ быть другаго отвта. Но чтобы вывдать отъ человка истину, надобно всякой часъ приводить, если могу такъ сказать, его душевныя страсти, обращаясь къ словамъ отвлеченнымъ и общимъ. Осьмнадцати лтъ бгалъ я не за красотою, но за удовольствіемъ, общаемымъ лицемъ красавицы.
Выраженіе слабо или не естественно, если оно оставляетъ безъ ршительнаго чувства. Каковъ бы ни былъ характер человка, но если обыкновенное лице его означаетъ знакомую вамъ добродтель, оно привлечетъ васъ, если обыкновенное лице его показываетъ порокъ намъ знакомый, оно произведетъ отвращеніе.
Иногда мы составляемъ сами себ физіономію. На лиц остаются знаки страсти, которая бываетъ нашей всегдашней страстію {Я видлъ въ одной городской слобод, или въ предмстіи (гд долго имлъ свою квартиру), дтей очень миловидныхъ. На 12 или 13 году, глаза ихъ, до того кроткіе и смиренные, сдлались безстрашными и пылкими, складный ротикъ перемнился въ уродливый, на полной ше означилось напряженіе мускуловъ, пышныя по гладенькія прежде щечки вздулись грубымъ и неприятнымъ образомъ, лице ихъ стало лицемъ, свойственнымъ самой подлой черни: и отъ всегдашней брани, драки, лжи, клятвы за одну копейку, они приняли вид жадной корысти, наглаго безстыдства и жестокой злости.}. Иногда мы получаемъ физіономію отъ природы. Ей угодно была сотворить насъ добрыми, и дать лице злое, или сотворить насъ злыми, и даnь лице доброе.
Если душа человка или сама природа дала его лицу наружность кротости, справедливости и добронравія, вы почувствуете ихъ вліяніе, ибо природа начертала сіи добродтели на вашемъ сердц, и вы примете съ радостію благовстителя сихъ добродтелей. Такое лице есть врное за человка поручительство, написанное на язык общемъ для всхъ людей.
Каждое состояніе въ жизни иметъ свой собственный характеръ и свое выраженіе.
У дикаго черты глубокія, твердые и означенные волосы всклокочены, борода обросла волосами, во всхъ членахъ строгая соразмрность: какое жизненное дйствіе могло измнить въ немъ природу? Онъ занимался ловлею или травлею животныхъ, бгалъ за ними, взлзалъ на дерево, дйствовалъ всми силами, произвелъ себ подобнаго, исполнялъ единственно намренія природы. Не видно въ немъ ни безстыдства, ни стыда. Гордый видъ смшенъ съ дикой независимостію, голова поднята высоко, взоръ у него твердый, онъ властелинъ и хозяинъ у себя въ лсу. Чмъ боле смотрю на него, тмъ примтне для меня одиночество и откровенность его домашней жизни. Если он говоритъ, тлодвиженія его повелительны, а рчь коротка и выразительна. Нтъ для него ни закона, ни предразсудковъ. Душа его легко воспламеняется, всегдашняя война есть природное его состояніе: онъ гибокъ, проворенъ, легокъ, а между тмъ крпокъ и силенъ.
Черты его подруги, ея взоръ и осанка не т, которыя у просвщенной Европеянки. Эта нагая женщина не примчаетъ наготы своей, она пускалась за своимъ мужемъ во вс его воинскіе происки, за нимъ и въ лсъ, за нимъ и въ долы, за нимъ и на гору. Младенецъ ея былъ на рукахъ у ней. Груди ея висли свободно, безъ всякой снуровки, длинные волосы разввалися по плечамъ. Станъ ея строенъ безъ искусства. У мущины голосъ громкой, у ней голосъ твердой. Ея взоры не такъ смлы: она пугается скоре, но гибка и рзва.
Въ обществ, каждый гражданинъ иметъ свои характер и свое выраженіе: ремесленникъ, дворянинъ, мщанинъ, ученый, духовный и воинъ. Между самыми ремесленниками есть навыки и лица, свойственныя ихъ мастерству.
Каждое общество иметъ свое правленье, а каждое правленіе свой духъ главный или истинный, или предполагаемый, который бываетъ его душею, опорою и побужденіемъ.
Республика есть мсто равенства: всякой подданный почитаетъ себя маленькимъ царемъ, видъ его будетъ высокомренъ и жестокъ.
Въ монархіяхъ, гд съ одной стороны повелваютъ, а съ другой повинуются, характеръ и рчь буду т изъявлять ласку, учтивость, кротость, честолюбіе и услужливость!
Въ царств деспота, красота состоитъ въ раболпств, тамъ требуютъ лицъ покорныхъ, робкихъ, униженныхъ, показывающихъ готовность внимать и безмолвствовать. Невольникъ ходитъ съ поникшей головою, кажется, что онъ подноситъ ее подъ руку, всегда скущую мечемъ.
А симпатія, о которой нельзя не упомянуть, есть быстрое, мгновенное и невольное сліяніе двухъ существ одного съ другимъ, при первомъ взор, при первой встрч, при первомъ ударъ, ибо симпатія въ семъ смысл не мечта. Откуда происходитъ симпатія? Отъ влеченія какой нибудь добродтели, красота влечетъ къ удивленію, удивленіе къ почтенію, почтеніе къ желанію владть, а желаніе къ любви и страсти.
Вотъ что можно сказать о характерахъ и выраженіяхъ лицъ, но сего недовольно: къ сему познанію надобно присоединять глубокую опытность. Надобно, чтобы наблюденіе познакомило человка съ радостями и бдствіями во всхъ возможныхъ видахъ и случаяхъ, надобно, чтобы ему были извстны битвы моровыя язвы, голодные годы буря, гроза, природа чувствительная, природа бездушная, природа въ изнеможеніи и въ недугахъ, надобно рыться въ историкахъ, начитаться поетовъ, запастись ихъ картинами. Когда Поетъ говоритъ: vero incefsu patuit dea, надобно искать фигуры въ самомъ себ. Когда онъ говоритъ: summa placidum caput extulit unda, надобно отлить ету голову, чувствовать, что должно заимствовать и что оставить безъ подражанія знать страсти, и выразишь ихъ безъ усилія. Лаокоонъ страдаетъ, не видно въ немъ притворнаго усилія, а между тмъ жестокая боль сводитъ вс члены отъ ногъ до головы его. Глубоко чувствую его страданіе, ноя не гнушаюсь имъ! Будь такимъ искуснымъ живописцемъ, чтобы я не могъ ни остановить глазъ на твоемъ полотн, ни перестать смотрть на него.
Прежде всего начертай голову изящнйшей формы. На прекрасномъ лиц отливаются страсти явственне, и когда, он свирпствуютъ, свирпство ихъ мшается съ красотою тмъ ужасне и разительне. У древнихъ Евмениды, прекрасныя лицемъ, казались отъ того еще страшне. Мы чувствуемъ великое внутреннее безпокойство, когда въ одно время сердце влечется и отвращается Сильнымъ образомъ, и таково будетъ дйствіе Фуріи, представленной съ чертами великой красоты.
Продолговатое лице у мущины, съ верху широкое, къ концу узкое: характеръ благородства.
Круглое лице у женщины и у младенца: характеръ молодости, красоты и приятности.
Одна черта, на волосъ перенесенная ближе или дале, украшаетъ или безобразитъ.
Знай, что такое приятность лица и ухватокъ, то есть строгая и точная сообразность членовъ съ натурою дйствія.
Берегись особливо искуственныхъ тлодвиженій актера, или танцмейстера. Красота натуральнаго дйствія въ совершенномъ противорчіи съ ловкостію Вестриса, или Гарделя {Что же подумать о ловкости танцмейстера обыкновеннаго? Воображаю на минуту, что танцмейстер встрчаетъ человка, стоящаго, подобно Антиною: одною рукою толкнувъ его подъ бороду, а другою ударивъ по плечамъ, онъ говоритъ ему: взрослый болванъ, разв едакъ держатся? Потомъ, вогнувъ ему внутрь колна, и приподнявъ его подъ руки, прибавляетъ: будь тверже на ногахъ, кажется, что ты восковая кукла, готовая растаять и разсыпаться: вытяни колна, выпрями станъ, держи носъ немного къ верху. И когда искусный мастеръ обратитъ его въ нестерпимаго щеголя, или франта, онъ начнетъ любоваться своимъ дивнымъ твореніемъ.}.
Если, ты не имешь въ душ чувства того различія, которое бываетъ между человкомъ, только бесдующимъ въ гостяхъ, и дловымъ человкомъ, отправляющимъ должность, или порученіе, между человкомъ на един и человкомъ на глазахъ людей, то брось въ огонь кисти твои. Ты Можешь только школьничать, мудрить и напыщать твои фигуры.
Хочешь ли чувствовать это различіе? Ты дома, одинъ, въ ожиданіи бумагъ моихъ весьма важныхъ, до государственнаго дла касательныхъ. Бумаги не приходятъ, а государственныя дла требуютъ скораго исполненія. Ты задумался, сидя на большихъ креслахъ, подперши голову рукою, и локтемъ опершись на ручку креселъ, на голов у тебя накинутъ колпакъ, или подобраны волосы подъ гребнемъ, шлафрокъ распахнулся, полы его висятъ на об стороны длинными борами: ты живописенъ, вдругъ объявляютъ теб о призд вельможи и, если угодно, министра, тотчасъ колпакъ поправленъ и шлафрокъ закинутъ пола на полу, и герой мой выпрямилъ голову, станъ, вс члены, съ ужимками, съ жеманствомъ, съ опрятностію весьма приятною для гостя, но весьма невыгодное для артиста. Недавно ты былъ достоинъ живописной кисти, теперь ты на стоить трудовъ живописца.
Смотря, на нкоторыя фигуры, на нкоторые характеры Рафаеля, Карраччія и другихъ, мы спрашиваемъ себя, откуда они взяли ихъ, гд ихъ видли? Въ сильномъ воображеніи, въ сочинителяхъ, въ облакахъ, въ пожарахъ, въ развалинахъ, въ народ, гд они замтили первыя черты, увеличенныя поезіей. Ети люди имли чувствительность, оригинальность и собственный свой духъ, они читали стихотворцевъ. А стихотворецъ есть человкъ пылкаго воображенія, который плачетъ и пугается отъ сотворенныхъ имъ самимъ призраковъ и привидній.
Теперь кстати говорить о дйствіи и противодйствіи поета на живописца (или скульптора), живописца на поета, того и другаго на живыя и бездушныя твари въ природ. Возвращаюсь къ юности міра, чтобы показать вамъ, какъ тогдашніе артисты имли взаимное вліяніе одни на другихъ, какъ дйствовали на самую природу, и клали на нее божественную печать. Гомеръ сказалъ, что Юпитер потрясъ Олимпъ мановеніемъ черныхъ бровей своихъ. Онъ представилъ лице божества какъ Поетъ и какъ еологъ, и ету голову надлежало представить во храм передъ врующимъ молельщикомъ. Воображеніе скульптора разгорячалось, и онъ брался тогда за мраморъ и рзецъ, когда постигалъ ясно образъ чувствительный для набожныхъ. Поетъ освящалъ прекрасныя ноги етиды, — и ети ноги были предметомъ вры, безподобную грудь Венеры — и эта грудь была предметомъ вры, стройныя плечи Аполлона — и ети плечи были предметомъ вры. Народъ ожидалъ и хотлъ передъ олтарями покланяться богамъ и богинямъ въ точности такимъ, какими были они означены въ его катихизис. еологъ или поетъ ознаменовалъ ихъ, и скульпторъ не дерзалъ нарушать сего знаменія. Всякой осмялъ бы Нептуна неимющаго высокой груди, Геркулеса неимющаго полнаго хребта языческой библіи, и кусокъ еретическаго мрамора навсегда остался бы въ мастерской художника.
Что изъ того слдовало (ибо поетъ не вводилъ ни новаго таинства, ни новой вры, и скульпторъ съ живописцомъ подражали только образцамъ природы)? То, что когда народъ по выход изъ храма узнавалъ лица боговъ въ лицахъ людей, он любилъ ихъ и плнялся ими несравненно боле. Женщина служила образцомъ для ногъ етиды, для груди Венеры: богиня возвращала ей красоты ея, но возвращала какъ предметъ святости, какъ предметъ благословенный. Мущина подалъ образецъ для Аполлоновыхъ плечь, для Нептуновой груди, для крпкихъ Марсовыхъ мышцъ, для величавой головы Юпитеровой, для прекраснаго лица Ганимедова, но Аполлонъ, Нептунъ, Марсъ, Юпитеръ и Ганимедъ возвращали ему тлесную красоту его какъ предметъ святости, какъ предметъ благословенный.
Когда постоянныя или случайныя обстоятельства привели въ связь нкоторыя понятія у народа, ихъ не льзя разорвать въ голов его, и если случалось иному сластолюбцу видть черты своей любовницы въ лиц Венеры, то врующій язычник, не смотря на то, готовъ былъ всегда благоговть передъ головою своего бога на плечахъ какого бы не было смертнаго. И такъ могу думать, что когда собравшіеся Греки веселились зрлищемъ нагихъ юношей въ купальняхъ, въ гимназіяхъ, въ общенародныхъ играхъ, было въ дани приносимой красот нчто святое для сердца и роскошное для чувства, какая-то чудная смсь любострастія и благочестія, любовникъ, стоя на колняхъ передъ красавицей, называлъ ее своей владычицей, своей богиней, и эти ласковыя имена, столь холодныя въ устахъ нашихъ, имли на ихъ языкъ другое совсмъ значеніе и дйствіе. Отъ чего? Отъ того, что влюбленный Грекъ переносился въ самомъ дл въ царство небесъ, обиталъ между богами, истинно наслаждался предметомъ своего, и народнаго поклоненія.
Не такъ ли происходило все въ ум Греческаго народа, какъ въ голов его поетовъ или еологовъ? Ихъ сочиненія, въ которыхъ находимъ описанія предметовъ любви и страсти, наполнены уподобленіями предметамъ ихъ богослуженія. На устахъ улыбка Грацій, на лиц молодость цвтущей Гебы, персты Аврорины, грудь, руки, плеча, глаза Венерины. Иди въ Дельфы и тамъ увидишь моего Полидора. Пиши съ лица моей Фринеи, и выставляй картину въ Пафосъ. Вотъ прохожденіе столькихъ похвалъ, приносимыхъ смертнымъ и заимствованныхъ отъ боговъ, столькихъ епитетовъ неразрывно присвоенныхъ богамъ и героямъ: то были члены Греческой вры, стихи языческаго символа освященныя поезіею, живописью и скульптурою. Если намъ скучаютъ въ древнихъ стихотвореніяхъ неистощимые епитеты, то скучаютъ отъ того, что нтъ ни статуи, ни храма, ни модели для сличенія. Язычникъ, напротивъ того, читая ихъ въ поет, переселялся воображеніемъ въ извстный ему храмъ, видлъ картину, или статую, которая подала мысль къ сравненію, и восхищался ею.
Мы употребляемъ также слова божественныхъ прелестей и божественной красоты, но безъ отношенія къ древнему баснословію: онъ холодны и нечувствительны для сердца, у насъ сто женщин совершенно различныхъ могутъ быть предметомъ подобной похвалы, но у Грековъ была извстная модель на полотн, или изъ мрамора, и кто въ безуміи страсти сравнивалъ обыкновенную женщину съ Гнидійскою, или Пафосскою Венерою, тотъ подвергалъ себя осмянію.
Возвратимся къ выраженію. Сколько другихъ замчаній любопытныхъ! Не оно, ли опредляетъ иногда цвт или краску? Нтъ ли цвта ближайшаго къ нкоторымъ состояніямъ, къ нкоторымъ страстямъ? Блдность идетъ къ поетамъ, въ музыкантамъ, въ живописцамъ, къ скульпторамъ: эти люди бываютъ обыкновенно многожелчны. Черные волосы, прибавляютъ близны лица и живости взорамъ. Блокурый цвтъ идетъ къ томности, къ лности, къ безпечности, къ тлу мягкому и прозрачному, къ глазамъ слезящимъ, голубымъ, умильнымъ.
Выраженіе получает новую силу отъ окружныхъ предметовъ. Если ты представляешь мн хижину, и передъ нею дерево, то хочу видть дерево застарлое, облупленное, растрснувшееся, клонящееся къ паденію, хочу чтобы нкоторымъ образомъ были общіе знаки бдствія, истощенія и ударовъ времени между симъ деревомъ и тмъ страдальцемъ, который подъ его тнью отдыхаетъ въ праздничные дни.
Живописцы не ошибаются въ сихъ грубыхъ аналогіяхъ, но едва ли знаютъ тому причину. Если бы они знали ее, то искусство ихъ простиралось бы гораздо, дале, и творенія ихъ подобно Грезовымъ, были бы вчныя. Объясню вамъ это примрами. Живописцы развалинъ представятъ вамъ вокругъ ихъ пустынныхъ мстъ зданія, города, обелиски испровергнутые, бушуетъ сильный втръ, съ котомкою за плечами идетъ странник мимо развалинъ, съ младенцемъ на рукахъ идетъ въ рубищ женщина, и также мимо развалинъ, конные и другіе пшіе идутъ разговаривая, и также мимо развалинъ. Что подало мысль къ етимъ побочнымъ предметамъ? Связь или сродство идеи. Все минуетъ на земл — и человкъ и жилища человка. Перемните вид картины: вмсто развалинъ города представьте надгробный памятник, увидите, что артисту должно тогда вывесть другія дйствія изъ связи идей. Тогда утомленный странникъ положитъ посохъ и котомку къ ногамъ своимъ, онъ и собака его лягутъ оба у подножія гробницы, женщина будетъ сидя кормить груднаго младенца, конные, сойдя съ лошадей и пустивъ ихъ на лугъ, вступятъ въ разговоръ съ пшими, указывая, на гробницу и разбирая надпись ея. Для чего же такъ? Развалины суть мста грознаго паденія, а гробницы мста вчнаго мира, жизнь есть странствіе, а гробница пристань, наконецъ человкъ садится въ задумчивости тамъ, гд прахъ человка покоится.
Было бы не прилично и безсмысленно проводить странника мимо гробницы, и останавливать его у развалинъ, надгробный памятникъ не терпитъ движущихся вокругъ себя существъ, кром птицъ, надъ нимъ въ высот парящихъ, или быстро пролетающихъ, кром трудящихся работниковъ, которые въ трудахъ не примняютъ предла жизни, и вдали поютъ безпечно. Говорю только о живописцахъ развалинъ. Историческіе и ландшафтные живописцы разнообразятъ, перемняютъ, противополагаютъ другъ другу окружные или побочные предметы, смотря по разнообразію, измненію и противоположности самыхъ идей въ ихъ понятіи.
Отъ чего сквозные и уединенные храмы древнихъ имютъ для насъ такое великое дйствіе? Отъ простоты зданія! Домъ молитвы со всхъ сторон разтворенъ, со всхъ сторон приступенъ: врный покров прибгающихъ. Сами цари ограждаютъ себя каменными стнами, и величавый санъ не можетъ укрыть ихъ отъ злобы человческой, но храмы языческіе стояли въ обширныхъ пустыняхъ, и темные дремучіе лса ихъ окружающіе, вмст съ ужасами мрачнаго суеврія, волновали и потрясали душу. Не въ шум городовъ, но въ тишин пустынь вщаетъ божество жъ человку. Тамъ люди покланялись ему съ большею таинственностію, съ большею свободою. Не было часа, назначеннаго для усердія! Каждый, только самдругъ съ своей совстію, бесдовалъ въ тишин съ Богомъ.
Наши архитекторы неимютъ дара и мыслей, имъ неизвстны побочныя идеи. Пробуждаемый мстными и сосдственными предметами, также какъ театральнымъ сочинителямъ, которые рдко умютъ пользоваться мстомъ дйствія.
Здсь надлежалобъ говорить о выбор изящнаго въ природ. Но довольно замтить для артиста: что не вс тла и не вс виды угождаютъ вкусу, и достойны искусства — ето относится къ формамъ, что не вс лица выражаютъ съ равною силою одинакую страсть, что есть премилыя ворчуньи и нестерпимые зубоскалы — это относится къ характерамъ, что не во всхъ людяхъ равно обнаруживаются возрастъ и состояніе и что требуется, для врнаго исполненія цли искусства, совершеннаго отношенія между природою, взятою за образецъ, и предметомъ сочиняемой картины. Но это должно объясниться въ слдующемъ разсужденіи о сочиненіи.— В. И.
[Дидро Д.] О подражании, выражении и сочинении в живописи / [С фр.] В.И. [Измайлов] // Вестн. Европы. — 1813. — Ч.69, N 11/12. — С.229-253.
Начиная говорить о сочиненіи, мы замтимъ, что человкъ иметъ только нкоторую мру прозорливости, и слдственно нкоторую опредленную мру вниманія. Ты сочиняешь поему, картину, исторію, романъ, трагедію, книгу для публики вообще, не перенимай же у иныхъ авторовъ, которые писали о воспитаніи. Изъ двухъ тысячь дтей едвали найдутся двое, которыхъ бы можно было воспитать по ихъ правиламъ. Размысливъ немного, они увидли бы, что орлиный полет не есть образецъ общей природы. Сочиненіе, выставленное на глаза многолюдной толпы, иметъ великой порокъ, если не можетъ постигать его человк съ здравымъ только смысломъ, не боле.
Будь сочиненіе просто и ясно, безъ лишнихъ фигуръ, безъ постороннихъ околичностей, будь его предметъ одинъ. Пуссень представилъ на одной картин впереди Юпитера обольщающаго Нимфу Калисто, а вдали обольщенную его жертву, влекомую Юноной. Такая ошибка недостойна сего великаго артиста.
Живописецъ можетъ только располагать однимъ мгновеніемъ, и ему не позволяется обнять ни два момента, ни два дйствія. Есть нкоторые только-случаи, гд, не нарушая ни истины, ни интереса, можно привести на память протекшее, или указать приближающееся мгновеніе. Внезапное происшествіе застигаетъ человка за его трудами или упражненіями, онъ занимается происшествіемъ, и еще занимается своими длами.
Если предметъ одинъ, ясенъ, простъ и связанъ, то могу обнять его однимъ взглядомъ, но етого не довольно, сцена требуетъ разнообразія, и будетъ разнообразна, если артистъ былъ строгимъ наблюдателемъ природы.
Человкъ читаетъ книгу другому человку. Безъ всякаго приготовленія читатель расположится на своемъ мст способнйшимъ для него образомъ, слушатель также. Если мн читаютъ скучнаго автора, или тяжелаго поета, то правая рука моя поддержитъ мою бороду и клонящуюся голову, а лвая, подпирая локоть правой, будетъ выносить на себ всю тягость головы и руки. Не такъ слушалъ бы я сочиненія Шекспира, Вольтера, Виланда,
Прибавьте третье лице къ дйствующимъ, оно поступитъ во всхъ отношеніяхъ какъ и два первыя, увидите соображеніе трехъ побудительныхъ интересовъ. Будь сто, будь двсти тысячь людей, порядокъ не перемнится. Конечно, случится шумъ, движенія, восклицанія, приливъ и отливъ людей, случится каждому думать только о самомъ себ, и для себя жертвовать общею пользою, или общимъ духомъ. Но скоро каждый обратится къ справедливости, и откажется отъ личныхъ требованій и безполезныхъ усилій. Такимъ образомъ порядокъ снова установится.
Теперь взгляните на эту кучу людей въ часъ общаго волненія: духъ и нравъ каждаго человка во всей сил своей обнаруживается, а какъ нтъ ни одного человка совершенно сходнаго нравомъ и духомъ съ другимъ человкомъ, изъ того слдуетъ, что вс видимыя вами лица подобны листьямъ древеснымъ, нтъ листа одинакой зелени съ другимъ, ни лица одинакаго положенія и дйствія съ другимъ лицемъ.
Взгляните на эту же кучу людей въ часы тишины, въ т часы, когда всякой повинуется боле или мене своему побужденію, и какъ въ семъ повиновеніи есть разница, есть различіе и въ дйствіяхъ и въ положеніяхъ. И часъ волненія и часъ тишины имютъ то общее, что каждый показывается въ своемъ вид непритворно,
Пускай артистъ наблюдаетъ законъ самоличностей и побужденій, и какъ бы ни была обширна его картина, сочиненіе не удалится отъ истины. Одна противоположность, позволяемая вкусомъ и выводимая изъ разнообразія личностей и пользъ, будетъ въ немъ находиться, и другой не требуется.
Есть въ обыкновеніяхъ новйшихъ народовъ нчто недостойное кисти живописна: приятна въ свт вжливость, несносна въ подражаніи искусств. Присдающую женщину, шаркающаго мущину, шляпою размахивающую руку можно только представлять на екран. Знаю, что въ опроверженіе сего мннія укажутъ мн на картины Ватто, но я не отступлю, отъ моего мннія. Отнимите, у Ватто eгo ландшафты, колоритъ, фигуры и костюмы столь красивыя, смотрите только, на дйствіе — и потомъ ршите.
Подражаніе искусствъ требуетъ великаго, дикаго, разительнаго. Позволяю Персіянину поднести руку ко лбу и преклонить главу какая величавость въ семъ муж, склоняющемъ чело свое! какое покорное смиреніе! какая одежда великолпная, свободная! Дому другому подобаетъ честь сего поклоненія, кром Бога или родителя?
Къ нашимъ безсмысленнымъ поклонамъ прибавьте наши старинные костюмы. Спорю съ первым геніемъ въ свт, что никогда не извлечетъ онъ ничего прекраснаго изъ нашего одянія для живописи или ваятельнаго, искусства. Какая прекрасная вещь, изъ бронзы или мрамора, человкъ во французскомъ кафтан съ пуговицами, шпагою и шляпою!
Но возвратимся къ расположенію и къ составу цлаго въ дйствующихъ лицахъ. Каждое дйствіе иметъ нсколько мгновеній, но артистъ избираетъ только то мгновеніе, которое продолжается не доле взгляда. А какъ на лиц, которое показывало страданіе и на которомъ изобразили радость, видно смшеніе теперешней страсти со слдами той, которая уже миновалась, равномрно можетъ остаться въ положеніяхъ, въ характерахъ, въ дйствіяхъ живописной картины слдъ преждебывшаго случая или мгновенія.
Немногосложная система существъ не вдругъ перемняется, какъ извстно, всякому знающему природу, и въ сердц имющему чувство истины, но ему извстно и то, что различныя фигуры и сомнительныя лица слабо содйствуютъ къ общему впечатлнію, и за то со стороны интереса утрачено бываетъ все то, что вознаграждается со стороны разнообразія. Что влечетъ мое вниманіе? Стеченіе народа. Не могу не длить участія между столькими людьми, заманивающими мое любопытство. Мои глаза, мои чувства, моя душа влекутся невольнымъ образомъ туда, гд встрчаю ихъ глаза, ихъ чувства, ихъ душу. И такъ мн было бы приятне отсрочить часъ дйствія, на за то показать мои силы, и освободиться отъ привязчивыхъ празднолюбцевъ. Празднолюбивы, кром тхъ рдкихъ случаевъ, гд есть разительная противоположность, кажутся мн излишними. Но тогда какъ выведенная противоположность совершенно изящна, сцена перемняется, и главное вниманье зрителя обращается на празднолюбца противъ намренія живописца.
Не люблю также въ живописи (кром апоеозы) смщенія аллегорическихъ существъ съ дйствительными. Вижу заране негодованіе всхъ почитателей Рубенса, но чистый вкусъ и любовь къ истин свыше всхъ млочныхъ уваженій. Смшеніе аллегоріи съ природою, приноситъ исторіи вид баснословный и безобразитъ многія произведенія Рубенсовы. Что значитъ представленное лице съ птичьимъ гнздомъ въ рук, Меркурій, Радуга, Зодіак, Стрлецъ въ комнат и вокругъ постели родильницы? Это требуетъ, подобно древнимъ медалямъ и подписямъ, трудовъ антикваріи. То же скажу об извстномъ монумент, въ Реймс постановленномъ Пигалемъ. Тамъ на кип товаровъ лежитъ поденьщикъ, а рядомъ съ нимъ женщина приводитъ льва за гриву. Пигаль! возьми свой рзецъ, изгладь слды чуднаго изображенія! Ты хочешь представить покровительствующаго Царя: будь онъ державнымъ покровителемъ земледлія, торговли и размноженія народнаго. Поденьщикъ твой, на кип товаровъ лежащій, есть уже прекрасный символ торговли. Съ другой стороны піедестала раскинь на трав тучнаго вола, пускай статный и крпкій посселянинъ у роговъ его покоится: вотъ земледліе. Между обоими представь крестьянку толстую и здоровую, кормящую грудью младенца: вотъ народонаселеніе. Разв лежащій вол, покоющійся нагій поселянинъ, здоровая женщина съ веселымъ лицемъ и полными молокомъ грудями, не могутъ довольно представить изящныхъ красотъ для мастерскаго рзца твоего? Не тронетъ ли ето скоре твоихъ аллегорическихъ существ?
Теперь замтимъ, что живопись, подобно поезіи, требуетъ bene moratae, чистыхъ нравовъ. Буше не вритъ тому, и порочные его картины никогда не плняютъ насъ, Грезъ есть добродтельный живописецъ и вокругъ его картинъ толпятся зрители. Я не совщусь и самъ читать иногда Петронія, Гораціеву Сатиру Ambubajarum, и млкіе Катулловы Maдригалы, мною наизусть почти вытовержденные. Но я не хочу имть всегда передъ глазами кисти потопленной въ нечистот не хочу, чтобы, изящныя искусства измняли своему предмету и намренію. Одинъ изъ прекраснйшихъ Виргиліевыхъ стиховъ, и одно изъ прекраснйшихъ правилъ искусства есть слдующее:
Sunt lacrimae rerum, et mentem mortalia tangunt.
Художнику надлежало бы надписывать, надъ своей мастерскою: 3дсь несчастные находятъ плачущее объ нихъ око.
Вселять любовь къ добродтели, ненависть къ пороку, вниманіе къ странности — вотъ достойное намреніе честнаго человка, принимающагося за перо, кисть, или рзецъ. Пускай безсовстный наглецъ является въ обществ безъ стыда, заключая въ душ тайное пятно злодянія: здсь ожидаетъ его праведное обличеніе. Добродтельные видятъ злаго, передъ ними стоящаго. Они вызываютъ его на судъ и къ отвту. Сколько ни притворяйся, сколько онъ ни оправдывайся, ему должно подписать свой собственный приговоръ, и если случай привелъ его въ картинную галлерею, то берегись онъ обратить глаза на страшную картину, на страшный судъ свой. Художникъ! твое дло прославить, предать вчности знаменитые и великіе подвиги, возвеличить страждущую добродтель въ посрамленіи, посрамить счастливый порокъ въ торжеств и слав, приводить въ ужасъ злодя и тирана. Представь мн Коммода въ челюстяхъ звря достойной его добычею, на полотн твоемъ разгроми ударомъ небеснаго мщенія кровопійцу, жаждущаго убійственныхъ побдъ и смертоносной славы, отмсти за добродтельнаго мужа его гонителямъ, богамъ и року, упреди судъ потомства: но если не имешь собственнаго духа смлости, то приводи на память справедливой приговоръ минувшихъ столтій, укоряй народъ въ гоненіи тхъ, которые вщали ему истину и отъ нее пострадали, покажи кровавыя позорища и суеврія и суемудрія, научи царей и народы остерегаться проповдниковъ обмана, и уважать апостоловъ истины: — и ты, художникъ, и ты пылай ревностію стоять, въ ряду учителей рода человческаго, утшителей въ бдствіяхъ жизни, карателей злодйства, и возмездниковъ добродтели! Помни что
Segnius irritant animos demifsa per aureni
Quam quae sunt oculis subjecta fidelibus et quae
Ipse sibi tradit spectator.
И такъ съ нмыми лицами твоими бесдую я какъ съ живыми и краснорчивыми людьми.
Живопись раздляется на собственно такъ называемую живописную часть и на часть выразительную. Но какъ бы ни расположилъ артистъ фигуры свои для лучшихъ дйствій въ отношеніи къ свту, его расположеніе ничего не значитъ, если въ состав цлаго не принимаетъ участія душа моя, если дйствующія лица его походятъ на людей незнакомыхъ, встрчающихся на гульбищ въ толп многочисленной.
Всякое выразительное сочиненіе можетъ въ то же время быть живописно, и когда оно выражаетъ ясно предметъ свой, тогда не льзя неимть ему достаточной живописи.
Нтъ предметовъ неблагодарныхъ для истинныхъ артистовъ. Одн пустыя головы могутъ жаловаться на сухость матеріи. Что заключаетъ въ себ интереснаго положеніе священника и секретаря пишущаго подъ его диктатурою духовную рчь? Посмотрите же, что сдлалъ изъ того Карлъ Ванлоо. Это одинъ изъ лучшихъ и простйшихъ ескизовъ сего великаго мастера въ живописи.
Говорятъ, что порядокъ неразлученъ съ выраженіемъ. Мн кажется, что можетъ быть порядокъ безъ выраженія, и что сіе не рдко случается. А выраженіе безъ порядка бываетъ не такъ часто, особливо когда разсудить, что малйшее обстоятельство излишне вредитъ выраженію, хотя бы оно состояло въ отломк мрамора, въ урн, въ кон, или въ собак.
Выраженіе требуетъ сильнаго воображенія, пылкаго духа, искусства вызывать привиднія, оживотворять и представлять ихъ въ образ величія, а порядокъ въ расположеніи предполагаетъ нкоторое благоразуміе въ часы творческаго вдохновенія, пылкость и хладнокровіе, порывы и осторожность, что рдко соединяется въ природ. Но безъ сего строгаго равновсія артистъ бываетъ запальчивъ, или холоденъ, смотря по тому которая изъ двухъ способностей разсудка и воображенія увлекаетъ его сильне.
Главной идеи, по ея начертанію, должны быть подвластны вс другія: сила ея есть движущая и механическая, которая, подобно сил удерживающей тла небесныя въ ихъ орбитахъ и влекущая ихъ по тангенту сихъ орбитъ, дйствуетъ въ обратномъ содержаніи разстоянія.
Артистъ! хочешь ли увриться, что не осталось на холстин ничего сомнительнаго, ничего темнаго? Призови двухъ просвщенныхъ знатоковъ, пускай оба порознь и подробно объяснятъ твое сочиненіе. Не знаю, какое живописное произведеніе нашего времени выдержитъ подобный опытъ. Изъ пяти или шести фигур едва ли останется дв или три, которыхъ не должно затирать. Не довольно, что ты хотлъ представить такую-то вещь, такое-то дйствіе, надобно, чтобы твоя мысль была правильна, ясна и основательна, и чтобъ въ ней не ошибся ни я, ни тотъ, ни другой, никто изъ теперешнихъ, никто изъ будущихъ зрителей.
Другой важный порокъ есть слабость, посредственность, бдность мыслей, отъ которыхъ не льзя имть глубокаго впечатлнія, чувствовать сильнаго потрясенія. Смотришь, и не трогаешься, Нтъ лицъ, нтъ явленій, которыя бы, подобно грознымъ привидніямъ, обступили васъ, пристали къ вамъ, не упускали васъ изъ виду: На что растирать теб краски на палитр, брать кисть въ руки, истощать способы искусства, если ты не можешь и такъ поразить меня какъ простыя вдомости, которыя сообщаютъ только дневные переходы войскъ и передовыя битвы арміи?
Чмъ обширне предметъ живописи, тмъ боле требуетъ строгаго наблюденій природы. Обозрите творенія самыхъ великихъ мастеровъ: увидите неопытность или невнимательность артиста, на ряду съ его талантомъ, между нкоторыми списками съ природы истинной великое множество чертежей съ навыка, и съ образца другихъ. Искустевенныя черты вблизи чистой природы также не нравятся, какъ ложь въ присутствіи истины! Ахъ если бы живо писали моленія, битвы, тріумфы, площадные случаи, съ такою же истиною, какъ домашнюю жизнь, представленную Грезомъ и Шарденомъ!
Въ семъ отношеніи живописецъ исторіи иметъ боле труда, нежели живописецъ такъ называемаго обыкновеннаго роду. Есть множество картинъ въ обыкновенномъ род свыше всякой критики, но какая картина баталіи выдержитъ взгляд Фридриха или Александра? Живописецъ обыкновеннаго рода иметъ всегда свою сцену передъ глазами, а живописецъ исторіи никогда невидалъ своей сцены, или видлъ ее на минуту. Одинъ есть просто подражатель, и подражатель природ очень обыкновенной, а другой нкоторымъ образомъ творецъ природы идеальной и типической. Онъ идетъ по черт весьма узкой: съ одной стороны, переступивъ за черту, впадаетъ въ млочи, а съ другой, переступивъ за нее, впадаетъ въ высокопарное. Объ одномъ можно сказать: multa ex industria, pauca ex animo, объ другомъ напротивъ того: pauca ex industria, plurima ex animo, Но къ сему предмету возвратимся посл.
Что сказать о костюм? Не льзя не соблюдать его до нкоторой степени, и не льзя совершенно подчинить себя костюму. Нагія фигуры въ такомъ вк и у такихъ народовъ, которые имютъ обыкновеніе одваться, не оскорбляютъ однакоже вкуса. По чему? Потому что тло изящне одяній, что ростъ, станъ, грудь, плеча и руки человка, ноги, локти и шея у женщины прекрасне всхъ богатыхъ шелковыхъ тканей, которыми покрывается ихъ нагота, что изображеніе тла гораздо трудне и требуетъ большей учености, что человческая нагота приводитъ на память другой невиннйшій вкъ, простйшіе нравы, дикую Природу, достойнйшую изящныхъ искусствъ и подражанія, что мы не бываемъ никогда довольны настоящимъ, и съ радостію возвращаемся къ вкамъ протекшимъ, что если дикіе народы нечувствительно образуются для гражданскаго порядка, то человкъ въ особенности приступаетъ нескоро къ гражданскимъ обыкновеніямъ. Что рдко дикой согласится принять наше платье и просвщеніе, тогда какъ просвщенные люди охотно возвращаются въ лса, въ дикое состояніе, къ нагот дикихъ, что, наконецъ, полу-нагія фигуры представляющей на картин и въ живописи подобно лсамъ и полямъ, перенесеннымъ къ нашимъ жилищамъ. Graeca res eit nihil vеlarе: таково было правило. Грековъ, нашихъ учителей во всхъ искусствахъ. Вкусъ смотритъ на изящныя произведенія не глазами академическаго ученика. Бутардонъ одлъ Лудовика XV въ Римской костюмъ, и сдлалъ хорошо, но произвольное дло вкуса не есть правило искусства. А какъ бываютъ не рдко артисты не знающіе ни вкуса, ни мры, если вы пустите имъ узду, то будьте уврены, что иной пришпилитъ плюмажъ къ шишаку Римскаго воина.
Въ разсужденіи платья или драпировки (draperie) нтъ закона постояннаго, онъ требуетъ піитическаго духа въ изобртеніи, и строгаго вкуса въ изображеніи. Млочныя складки, дурные сборы, измятыя полы никуда не годятся. Кто видлъ или умлъ видть, какъ полотняная или шелковая матерія лежитъ на протянутой рук человка, какъ подъ рукавомъ тонкимъ, во время движенія руки, означаются, движутся и снова скрываются мускулы, какъ рука и вс ея движенія отпечатываются на матеріи: тотъ придетъ въ отчаяніе, и броситъ въ огонь кисть свою.
Есть столько же родовъ живописи, кажется, сколько и родовъ Поезіи, но сіе раздленіе излишне. Говоря о живописцахъ обыкновеннаго рода и о живописцахъ исторіи, никто не соображался съ натурою вещей и съ точностію опредленія. Мы называемъ живописцами обыкновеннаго рода (peintres du genre) и тхъ которые только занимаются цвтами, плодами, животными, лсами, горами, долинами и проч., и тхъ которые заимствуютъ для живописи случаи или дйствія домашней жизни обыкновенной. Теньеры, Воверманны, Грезы, Шардены, Лутербурги и Вернеты называются живописцами обыкновеннаго рода… Однакожъ смю утверждать, что Читающій отецъ семейства, Неблагодарный сын и Обрученіе Грезовы, что морскія картины Вернетовы, на которыхъ видны всякаго рода происшествія и лица, могутъ также называться историческими картинами какъ и таинства Пуссеновой, Даріева фамилія Лебрюновой и Сусанна Ванлоовой работы, и вотъ почему. Природа въ дивномъ своемъ разнообразіи сотворила существа мертвыя, неподвижныя, безчувственныя, безсмысленныя, безсловесныя, и существа надленныя жизнію, чувствомъ, даромъ слова и мысли. Чертежъ или предлъ предназначенъ отъ вчности, и такъ надлежало назвать живописцами обыкновеннаго рода подражателей бездушнаго и мертваго вещества, а живописцами исторіи подражателей природы чувствительной и одушевленной, и дло было бы съ концемъ. Но, говоря словами общепринятыми, сужу, что живопись въ обыкновенномъ род иметъ вс затрудненія исторической живописи, что она требуетъ равной мры ума, воображенія, поезіи науки рисовать, искусства въ перспектив, въ тни и въ свт, знанія страстей, характеровъ, выраженій, строжайшаго подражанія природ, и отработанныхъ частей въ цломъ, что, наконецъ, живописуя извстныя для всхъ подробности, она иметъ боле судей, и судей лучшихъ: не равно ли великъ Гомеръ, когда строитъ лягушекъ въ боевой порядокъ на берегу топкаго болота и когда окрововляетъ волны Симоиса и Ксанта, потопляя на дн обихъ ркъ трупы человческіе? Здсь только предметъ благородне, происшествія ужасне. Кто не узнаетъ себя въ Мольер, но кто изъ героевъ нашихъ трагедій узналъ бы себя на сцен? Брутъ, Катилина, Кесарь, Августъ, Катонъ, стоявъ передъ нашими историческими картинами, спросили бы конечно, кого видятъ они на полотн. Что изъ того слдуетъ? Что историческая живопись требуетъ можетъ быть боле возвышенности, воображенія, силы піитической, а живопись обыкновеннаго рода боле истины и натуры, и что сія послдняя живопись, даже говоря только о вазахъ и корзинахъ цвточныхъ, истощила бы скоро, вс способы искусства и дарованія, если бы т, которые украшаютъ ими свои залы и галлереи, имли столько же вкуса, сколько имютъ они денегъ,
Заключимъ нкоторыми общими размышленіями.
Сколько т искусства, которыя въ предмет имютъ подражать природ, или словами какъ поезія и краснорчіе, или звуками какъ музыка, или кистью и красками какъ живопись, или рзцомъ какъ скульптура, затруднительны и долговременны!
По мннію Шарденя, образованіе живописца несравненно трудне всякаго воспитанія и ученія, не исключая даже врачей, юрисконсультовъ и еологовъ. На 7 или 8 году влагаютъ карандашъ въ руки ученика. Онъ начинаетъ рисовать съ образца, съ глазъ, съ носу, съ ушей, съ ногъ и съ рукъ, передъ нимъ начертанныхъ. Долго онъ гнетъ спину передъ рисунками, какъ вдругъ поставятъ его передъ Геркулесомъ Фарнезскимъ, или передъ его копіей, и немногіе бываютъ свидтелями тхъ слезъ, которыя льются изъ глазъ молодаго артиста на сатира, на гладіатора, на Антиноя, на Медицейскую Венеру. Будьте уврены, что сіи мастерскія произведенія древности давно не возбуждали бы ревности великихъ художниковъ, если бы ихъ предали ярости отчаянныхъ учениковъ. Проведя нсколько дней и нсколько ночей за лампадою передъ натурою бездушною и неподвижною, они идутъ по строгому повелнію, писать съ живой природы, и все, что до того преподавали имъ, обращается въ ничто. Надобно тогда учить глаз свой смотрть на природу, а сколько, такихъ, которые никогда тому не научатся! Пять или шесть лтъ держатъ ученика передъ моделью, а тамъ оставляютъ, его на произволъ таланта или генія, если онъ иметъ сей даръ природы. Но дарованіе не вдругъ открывается, не вдругъ можно опредлить его мру, и не съ перваго разу ученикъ признаетъ свою неспособность. Сколько опытовъ иногда удачныхъ, иногда неудачныхъ! А между тмъ годы протекаютъ, пока не наступилъ годъ отвращенія, усталости и скуки, ученику стукнетъ 20 лтъ, когда онъ увидитъ свою неспособность, и останется безъ состоянія, безъ способовъ пропитанія, и нердко безъ чистоты нравовъ, ибо всегда имть передъ глазами природу нагую, и въ то же время быть молодымъ и воздержнымъ, невозможно. Что длать? надобно или умереть съ голоду, или вступить въ низкія ремесла, готовыя для нищеты, и въ самомъ дл, третья доля сихъ учениковъ записывается въ рядовые носить ружье за плечомъ, или представляетъ орлекина въ кукольныхъ комедіяхъ на площади, или, къ великому своему счастію, находитъ мсто въ театр. Это есть исторія Беллекуровъ, Бризаровъ, Лекеновъ, дурныхъ живописцевъ, сдлавшихся актерами отъ отчаянія.
[Дидро Д.] О подражании, выражении и сочинении в живописи: (Окончание) / С франц. В.И. [Измайлов] // Вестн. Европы. — 1813. — Ч.70, N 14. — С.84-104.