Время на прочтение: 4 минут(ы)
Василий Степанович Курочкин
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., ‘Советский писатель’, 1960.
В. С. Курочкин — поэт-сатирик, редактор передового сатирического журнала 1860-х годов ‘Искра’ — завоевал широкую популярность как переводчик Беранже. В переводах Курочкина Беранже предстал перед русскими читателями как народный революционный поэт. Курочкин также переводил стихотворения европейских поэтов, главным образом французских — Гюго, Мюссе, Барбье, Виньи и др. В начале своей литературной деятельности Курочкин переводил драматические произведения: ряд комедий Мюссе, ‘Мизантропа’ Мольера, а также либретто французских оперетт (‘Дочь рынка’ и др.).
Стихотворные переводы Курочкина печатались начиная с 1850-х годов в журналах ‘Современник’, ‘Отечественные записки’, ‘Библиотека для чтения’, ‘Русский вестник’, ‘Искра’ и др. и затем были объединены в собраниях его стихотворений (1866 и 1869). Отдельно издавались ‘Песни Беранже’ (1-е изд.— 1858, 6-е изд.— 1874).
В своих переводах Курочкин не добивался буквальной точности, стремясь главным образом к передаче идейного смысла и общих художественных особенностей оригинала. Нередко он приближал свои переводы к условиям русской жизни, что делало их действенным оружием в современной общественной борьбе.
Немногочисленные высказывания Курочкина о переводе связаны с его собственной практикой. Представляют интерес и его пародии на переводчиков, искажавших и опошлявших поэзию Мицкевича и Барбье.
Из книги Виктора Гюго ‘Грозный год’.— ‘Отечественные записки’, 1872, т. CCIII, No 7.
Заметка.— ‘Голос’, 1872, No 115.
КУРОЧКИН-ПЕРЕВОДЧИК. ПРИНЦИПЫ ПЕРЕВОДА1
Предположив перевести несколько стихотворений и отрывков из новой книги Гюго <'Грозный год'>, я остановил свой выбор на таких, в которых наиболее рельефно выражается, в связи с общим миросозерцанием Гюго, его взгляд на современные события и его глубокооригинальная манера изложения.2 Я желал познакомить русскую публику именно с этим взглядом и этим, так сказать, поэтическим слогом Гюго, в неразрывном сочетании идеи и формы, не касаясь стихотворений чисто политических и вполне местных, принимающих иногда даже характер полемики. Такими же соображениями руководствовался я, выпуская в переводимых мною пьесах целые страницы, почти неодолимая трудность перевода которых русскими стихами, при нынешнем состоянии нашей версификации, едва ли бы вознаграждалась той долей их бесспорного значения, которую они могут представлять для русских читателей.
Александрийский стих, хотя, по моему мнению, не особенно близкий духу русского языка, представлялся мне существенным и необходимым условием формы при передаче ‘Грозного года’.
1872. Из книги Виктора Гюго ‘Грозный год’. Примечание переводчика.— ‘Отеч. записки’, No 7, стр. 246.
Мне показали сегодня No 207-й газеты ‘Русский мир’, в фельетоне которого некоторый храбрый наездник, скрывший свое имя под буквами А. О. <В. Г. Авсеенко>, выехав против ‘Отечественных записок’ и ‘Дела’, говорит, между прочим, следующее…
‘Вот, например, г. Курочкин довольно недурно переводит русскими стихами иностранных поэтов, но когда у этих поэтов встречаются слова, для уразумения которых недостаточно одного лексикона Рейфа, но требуются и некоторые энциклопедические познания, редактору не мешает справиться, правильно ли г. Курочкин понимает эти слова и не выходит ли в переводе его какой-нибудь бессмыслицы. А то случается так, что историческая дата 18 брюмера, от которой ведет начало единовластие Наполеона I, вдруг оказывается каким-то господином Брюмером, прописанным с большой буквы и фигурирующим в виде какой-то фантастической личности (см. стихотворение г. Курочкина из Гюго ‘Грозный год’ в июльской книжке ‘Отечественных записок’)…
‘Отечественные записки’, конечно, не обратят на эту вылазку никакого внимания, я тоже прошел бы ее молчанием, не дорожа нисколько мнением о моих стихах газеты ‘Русский мир’, если б в вышеприведенных строках не заключалось курьеза, как нельзя лучше характеризующего нравы новейших журналистов вроде г. А. О. и приютившего его под свой кров г. Комарова.
Чтоб курьез этот был вполне понятен читателям, я должен цитировать из моего перевода ‘Седан’ несколько строк, показавшихся г. А. О. удобными для составления протокола о моем невежестве.
Вот эти строки:
Преступный Бонапарт, сверкавший в век железный,
Падением своим не опозорил бездны,
Хоть грозной карою — всем деспотам в пример —
Святой Еленою наказан был Брюмер,
Но, в прах низверженный, в лучах последних славы
Оставил он векам свой образ величавый —
И даже в совести народной залегло
Сомненье: точно ли колосс всевластный — зло.
В подлиннике им соответствуют следующие стихи:
Bonaparte jadis etaittombe, son crime,
Immense n’avait pas deshonore l’abtme,
Dieu l’avait rejete, mais sur ce grand rejet
Quelque chose de yaste et d’altier surnageait.
Le cote de clarte cachait le cote d’orhbre,
De sorte quela gkrire aimait-cet homme sombre,
Et que la conscience humaine avait un fond
De doute sur le mal que les colosses font. {*}
{* <Бонапарт некогда пал, его громадное преступленье не обесчестило бездны, бог его отверг, но в этой великой отверженности всплывало что-то огромное и гордое. Сторона светлая скрывала сторону теневую, вот почему слава любила этого мрачного человека, и сознание человеческое имело основание сомневаться в том зле, которое делают колоссы (франц.).>}
Читатель видит, что В. Гюго даже не упоминает здесь слова ‘Брюмер’, он говорит только о громадном преступлении Бонапарта. Зная очень хорошо, что найдутся читатели вроде г. А. О. мало знакомые с историей и литературой Франции, я объяснил — насколько это возможно в восьми рифмованных строчках — что громадное преступление Бонапарта — Брюмер. Я вспомнил при этом одну из последних песен Беранже ‘К студентам’.3 ‘Я пел — говорит поэт в этой песне —
…le grand capitaine
Quand il etait sans sceptre et prisonnier,
Brumaire etait puni par Sainte-Helene…
Ah! Pardonnez au pauvre chansonnier! {*}
{* <...великого капитана, когда он был без скипетра и заключенным, Брюмер был наказан Святой Еленой... О! Извините бедного певца! (франц.).>}
и в стихотворение Гюго вошел чужой, но как нельзя лучше подходящий к его основной мысли переводный стих Беранже:
Святой Еленою наказан был Брюмер.
Так как этого стиха в подлиннике нет, то я сделал к нему выноску… что это намек на ‘L’expiation’ {<'Искупление' (франц.).>} Гюго, грандиозную поэму, в которой унижение Франции при Наполеоне III является последнею карою преступления Наполеона I-го, читающего в своей гробнице, как некогда Валтассар на пиршестве, страшные сверкающие слова: ‘Dix-huit Brumaire’. {<'18-е брюмера' (франц.).>}
Я сделал все, что только было в моих средствах, чтоб мысль Гюго стала понятною каждому сколько-нибудь грамотному читателю: круглых невежд не может и не должен иметь в виду литератор, не составляющий букварей и т. п. Если б я писал для круглых невежд, я бы не мог перевести ‘Седан’ стихами, так как, например, вместо пяти слов: ‘Святой Еленою наказан был Брюмер’, я бы должен был написать: ‘Наполеон Бонапарт, 18-го брюмера, т. е. 9-го ноября, ниспровергший директорию, был наказан островом Святой Елены’, и все-таки круглый невежда не понял бы ничего ни в брюмере, ни в директории, ни в наказании островом, как не понял ничего г. А. О., очевидно, не учившийся русской грамматике и потому, конечно, не имеющий понятия об употреблении строчных и прописных букв.
1872. Заметка.— ‘Голос’, No 115, стр. 5.
1 О принципах работы Курочкина над произведениями Беранже см. примеч. 12 к разделу ‘Н. А. Добролюбов’.
2 В конце помещенного в ‘Отеч. зап.’ перевода Курочкина указывалось: ‘Продолжение будет’. Однако намерение Курочкина продолжить публикацию переводов из книги Гюго, посвященной событиям переломных в истории Франции 1870—1871 гг. (франко-прусская война, крах империи Наполеона III, Парижская коммуна), не было осуществлено, полученное журналом предостережение от цензуры заставило редакцию крайне осторожно отбирать материалы для печати.
3 Упоминаемая песня приписывалась Беранже, но в действительности ему не принадлежит.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
