О ПАТРИОТИЗМЕ
О ПАТРИОТИЗМЕ
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
О патриотизме, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Один русский человек рассказывал мне:
— Был я в Берлине. Еду в трамвае, а трамвай так переполнен, что, как говорится, и плюнуть некуда. А мне как раз после крепкой затяжки папиросой и захотелось сплюнуть. Сказано — сделано. А тут и подвернись массивная немецкая нога в лакированном ботинке. Заорал мой немец, будто я в его ногу из пистолета выстрелил. Остановили трамвай, извлекли меня, позвали шуцмана и повели, куда следует. Иду, молчу. По дороге немец с оплеванной ногой опять так стал орать и кипятиться, что я не выдержал:
‘Не ори!’, — говорю, — ‘печенка лопнет’. И вдруг лицо его совершенно преобразилось… Прислушался он к моей речи, ахнул: ‘Позвольте, говорит, да вы кто такой?’ — ‘Русский’. — ‘Ах, русский! Чего ж вы раньше не сказали! Тогда другое дело. Шуцман, я против этого господина никаких претензий не имею. Отпустите его’. — ‘Почему?’ — ‘Да так. Я раньше думал, что имею дело с представителем культурной нации, а русский?..’ — Вы свободны’. И ушел я, радуясь, что дешево отделался!..
На меня этот рассказ произвел тяжелое впечатление. Я понимаю, что рассказчик мог по легкомыслию своего характера плюнуть на чужой ботинок, но дальше — нужно было повести себя не так. Когда немец заявил о мотивах прекращения им скандала — нужно было сказать:
— Да, немецкая морда, я русский, но мы вовсе не некультурная нация. Я плюнул на твой ботинок с заранее обдуманным намереньем и со специальной целью оскорбить тебя. Не люблю немцев! Сначала думал дать тебе по шее, а потом решил наплевать. Накось, выкуси!
Вот это была бы настоящая речь гражданина, ставшего на защиту своей родины.
Правда, пришлось бы заплатить марок сто штрафу или посидеть недели две в участке — но тогда и оскорбленный немец и каменный шуцман не были бы так пренебрежительны…
Ах, мало у нас патриотической гордости. А ведь могли бы.
Моя квартирная хозяйка, гречанка, однажды подметая лестницу, распевала во все горло без слов популярную русскую мелодию ‘Пущай могила меня накажет’.
— Хорошая песня, — иронически сказал я.
— Да, мусью. Греческая хорошая песня.
— Кой черт греческая. Это чисто русская, все шарманки в России ее играли.
Гречанка обиделась.
— Простите, мусью. Когда я говорю, что греческая, так значит греческая. Русские такой хорошей песни не могли бы сочинить.
И в ее глазах засветилась сатанинская гордость по поводу того, что какая, дескать, у них талантливая страна.
Песенка ‘Пущай могила меня накажет’ — правду сказать, дрянь порядочная и не мне держаться за нее зубами, но было чрезвычайно обидно, что на моих глазах обокрали мою родину.
— Почему же вы думаете, что Россия не могла создать этой прекрасной песни? — надменно спросил я.
— Русские хорошие люди, но дикие.
Так-с. Дикие мы.
И это говорит даже гречанка. Обокрала нас да еще нас же и ругает.
Воображаю, что же должны думать о нас настоящие культурные нации?
Впрочем, полагаю, что в этом направлении мы достаточно вывихнули и взболтали их европейские мозги.
Посудите сами: дикие мы, а приехал в Париж Дягилев с балетом — и вся Франция дрогнула от восхищения.
Приехал дикарь Бакст — показал две-три постановки — и все парижские журналы засверкали изумрудами и лазурью репродукций его декораций и костюмов. Совсем недавно скромно выплыл на поверхность бушующего парижского океана Никита Валиев — и парижане восторженной толпой ринулись смотреть этого дикаря, привезшего труппу русских людоедов и белых медведей.
В Берлине — русский дикарь Степан Кузнецов, другой дикарь Василий Вронский — и дрожит от восторженных рукоплесканий Берлин. В Праге — художественники — и Прага кричит, что это огромная эпоха в жизни Золотой Праги!
Помилуй-Бог, дикари раз, дикари два — но нельзя же до бесчувствия.
Наша русская кинематография на всемирном рынке считалась чуть не на шестом месте, и Европа относилась к ней полуснисходительно, полупренебрежительно.
А вчера я видел картину Лысенко и Мозжухина по его же сценарию — и, отбросив в сторону всякий патриотизм, твердо скажу: самая тонкая, самая художественная, самая благородная картина сезона!
Публика бурно выражала свои чувства, и даже твердокаменные греки цокали на этот раз так сильно, что казалось — тысяча цикад расстрекоталась ночью в степи.
А Мозжухин и Лысенко чисто русские и, значит, он дикарь, она дикариха.
— Наверное, — думает публика, — едят руками и потом вытирают жирные пальцы об волосы.
Что же сказать об иностранцах, если и мы, русские, не особенно умеем чувствовать, обонять аромат русского таланта.
Прив<,ат>,—доц<,ент>, Никольский в ‘Общем деле’ уже после расстрела Гумилева спохватился и написал о его творчестве прекрасную восторженную статью.
А где вы были раньше, господин Никольский?
Неужели для того, чтобы отдать должное русскому писателю — его нужно предварительно расстрелять?
Умер Блок от цинги — и все русские газеты затрубили о нем.
А пока гнил заживо — вспомнил ли кто-либо о его прекрасном творчестве? Разве что кто-нибудь в полемическом фельетоне впопыхах зацепит две его строчки:
В белом венчике из роз
Впереди Иисус Христос.
И то — это бралось так, для разгона пера.
Нам бы нужно поучиться патриотической гордости хотя бы у евреев — ведь, слава Богу, всю жизнь у нас под боком были.
Ехал я однажды в купе вагона со скачек.
Из коридора донеслась фраза:
— Замечательно прошел Роб Рой! Подумайте, в три минуты заработал 15 тысяч!
Один из сидевших напротив меня евреев наклонился к другому еврею и, сверкая гордыми глазами, шепнул ему:
— Роб Рой — это, наверное, еврей!
— С ума вы сошли, Цукерман, что ли? Это лошадь.
И уверенно отвечал Цукерман:
— Ну, значит, еврейский лошадь. — А у нас наоборот:
— Скажите, Пушкин русский писатель?
— Что вы! Негр чистейшей воды! А Лермонтов шотландец. Черт нас знает, богаты ли мы уж очень, что ли — что так щедро разбрасываем, раздариваем все направо и налево?
Впервые: Presse du soir, 1921, 8 октября, No 237. Печатается по тексту газеты.
…а приехал в Париж Дягилев с балетом и вся Франция дрогнула от восхищения. — Дягилев Сергей Павлович (1872-1929} — русский театральный и художественный деятель, антрепренер, один из основоположников группы ‘Мир искусства’, организатор ‘Русских сезонов’ в Париже и труппы ‘Русский балет Дягилева’. С 1907 г. организовывал ежегодные зарубежные выступления русских артистов, получившие название ‘Русские сезоны’.
Совсем недавно скромно выплыл на поверхность бушующего парижского океана Никита Валиев… — см. комментарии к фельетону ‘Пособие для начинающих ‘конферансье».
В Берлине — русский дикарь Степан Кузнецов, другой дикарь Василий Вронский — и дрожит от восторженных рукоплесканий Берлин. В Праге — художественники — и Прага кричит, что это огромная эпоха в жизни Золотой Праги! — Кузнецов Степан Леонидович (1879-1932), русский актер.
В 1908 г. вступил в труппу МХТ, где выступал до 1910 г. В 1911-1912 гг. служил в Театре Н.К. Незлобина в Москве. В апреле 1923 г. уехал на гастроли за границу (София, Берлин, Ревель). В том же году вернулся в Москву, где и похоронен.
Василий Вронский (1883-1952) — популярный артист театра и кино, до революции руководил в Одессе театром ‘Фарс’. Сотрудничал с Аверченко в Киеве: играл роли в его пьесах ‘Старики’ и ‘Сердце молодой девушки’ во время творческих вечеров писателя, прошедших в театре Соловцова 21 и 22 октября 1918 г.
‘Художественники’ — труппа МХТ, которая гастролировала по Европе с 1922 по 1924 гг.
…я видел картину Лысенко и Мозжухина по его же сценарию… — Мозжухин Иван Ильич (1888-1939) — выдающийся русский киноактер. Играл романтических героев в мелодрамах, снимался в бытовых комедиях, салонных и декадентских драмах. Лучшие роли: Герман (‘Пиковая дама’, 1916), князь Касатский (‘Отец Сергий’, 1918). В 1920 г. эмигрировал. Лысенко Наталья Андриановна (1884/1886-1969) — актриса, жена И.И. Мозжухина.
Прив.-доц. Никольский в ‘Общем деле’ уже после расстрела Гумилева спохватился и написал о его творчестве прекрасную восторженную статью. — См.: Никольский Ю. Поэт — рыцарь // Общее дело. 1921. 26 сентября.
В белом венчике из роз // Впереди Иисус Христос. — Заключительные строки поэмы А. Блока ‘Двенадцать’ (1918).