О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
(Отрывок)
Мендельзон
ПРИМЕЧАНИЯ
О назначении человека
(Отрывок)
(‘Человек! Ты ищешь места своего на земле…’)
А. Янушкевич
О назначении человека, Мендельсон Моисей, Год: 1767
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах.
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 1.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Человек! Ты ищешь места своего на земле, ты хочешь знать свое определение? Вопроси рассудок и опыт, рассмотри человечество, узнай, каков человек — быть должен и есть, взгляни на дикого и образованного, монарха, нищего, мудреца, невежду, абозита, Вольтера, самого себя и гренландца, дремлющего в дымной хижине — всех, произведенных с одинаковой целью — собери голоса, уклонись под тень Сократова двора, и сравнивай!
Место и звание твое на земле — ужели неизвестны они тебе, о смертный? Неизмеримая вселенная исполняет намерения Творца, природа есть выражение великой мысли Его, и твари — единые знаки сего таинственного языка. При каждом новом приемлемом ею виде новая мысль бесконечного приходит в исполнение, животное движется и чувствует согласно с законами Создателя, и самая непокорность человека не может их нарушить, его упорство и слепота, переходя чудесными путями в совершенную гармонию, удовлетворяют намерениям Всевышнего. Покорствовать им есть назначение всех тварей вообще и твое собственное, о смертный!
Но ты имеешь нечто особенное, принадлежащее тебе, как человеку: можешь искать совершенства и к нему приближаться. Жизнь твоя есть непрерывное усилие раскрыть таящиеся в тебе свойства, силы твои в беспрестанном стремлении к образованию. Умри младенцем или старцем — уже ты несравненно совершеннее в минуту конца, нежели в минуту начала, и расстояние от зародыша до младенца, быть может, гораздо более, нежели от школьника до Невтона.
Не имея ни книги, ни училищ, ни законов, гренландцы проводят печальную однообразную зиму в тишине и семейственных удовольствиях и, видя просвещенных колонистов, которые беспрерывно возмущают друг друга враждою, говорят: конечно, эти люди забыли, что они люди! Человек — чем бы он ни питался, хлебом, морскою рыбою, кореньями — собирает на земле бесчисленное множество понятий, мнений, чувств, познаний, дикарь, рассматривающий дерево и составляющий об нем ясную идею, чувствует, раздробляет, сравнивает, судит, мыслит, заключает, словом, приводит в движение все душевные силы и, следственно, совершенствует их.
Мятежи, убийства, гонения, сумасшествие не препятствуют погибающим или служащим орудиями гибели приобретать на земле умственные понятия. Какая малость, ты скажешь. Но знаешь ли, о человек! Сколь много принадлежит к одному умственному понятию? От темного чувства в матернем чреве до первой ясной и определенной мысли — какой переход! Какое расстояние!
Истинное назначение человека на земле, общее мудрецу и невежде — хотя в различной мере для того и другого — есть совершенство душевных качеств, согласное с творческими видами: высокая, благородная цель, искони указанная ему Провидением.
Совершенство!.. Но душевные силы человека способны ли беспрестанно к нему возвышаться? Конечно! Если только сохранять равновесие между собою и с чувственными, телесными силами — условие необходимое. Горе тому, кто разрушает сей порядок! Ты хочешь исключительно усовершенствовать единую память, но ты приводишь ее в излишнее напряжение и должен наконец потерять рассудок.
А качества Верховного Правителя?.. О! В каком блеске являются сии качества, достойные любви, достойные обожания! Премудрость! Благость! — Сей несказанно мудрый, несказанно благодетельный Создатель человека послал его на землю, да совершенствует силы свои беспрестанною деятельностию: намерение, которое обнаруживается в самой натуре наших склонностей, желаний, страстей, в наших удовольствиях, неудовольствиях, прихотях и самой суетности! Человек необразованный чувствует силу сих побуждений, хотя не может определить ее словами, образованный разбирает ее и тем счастливее, чем согласнее свободная воля его с истинным определением склонностей, данных ему натурою, с верховною целью Вседержителя.
Но сей благотворный Создатель имеет ли в рассуждении нас еще другие намерения, которые должны мы исполнить здесь, в пределах земной нашей жизни? Конечно, ни единая сущность не гибнет, доколь продолжается ее бытие, до тех пор исполняет она намерения Неисповедимого — везде, на всяком месте!
Но будущее состояние человека соединено ли с настоящим? — Так тесно, как все намерения Творца, единую, неразрывную цепь составляющая, как мысли, выливающиеся одна из другой в порядок пространного, философического рассуждения, ничто последующее не может существовать без предыдущего: цветок, опадающий от дуновения северного ветра, семя, не дающее плода, тлеют и разрушаются, но части их, приемля новый образ, в сем новом образовании своем не менее согласуются с предначертанием Создателя, и для сего — одному необходимо надлежало быть цветком, другому семенем.
И там, о человек, и там будешь служить Божеству, но силы твои должны наперед приобресть некоторую степень развития так точно, как и начала твоего бытия наперед храниться в крови родителя, чтобы со временем ты мог сделаться человеком. В божественном плане царствует единство цели: всякая второстепенная цель есть в то же время и средство, каждое средство должно быть вместе и целью. Не мысли, чтобы настоящая жизнь была одно приготовление, а будущая только цель ее, та и другая суть цель и средство: намерения Творца и изменения каждой сущности равно простираются до бесконечности.
Смотри: небесные врата отверзлись, голубоокая дщерь Юпитера является, сопутствуемая духом великого Лейбница, ее любимца. Внимай, о человек!
— Знайте, бессмертные чада земли! — говорит она, — ваш жребий во всех возможных порядках вещей одинаков со всеми гражданами духовного мира. Вознесенный на самую верхнюю степень и ползающий на самой низкой стремятся к одному и тому же назначению. Не будь, о человек, презренным в собственных своих глазах, хотя кажешься неприметным червем на сей пылинке, исчезающей в неограниченной обширности вселенной. Как член духовного общества, как будущий гражданин Божия града, принадлежишь ты к благороднейшей части творения, что происходит с тобою, то равномерно должно происходить со всем необъятным духовным миром.
Когда Всевышний Отец решился творить миры, тогда представились очам моим возможные чертежи их: надлежало избрать достойный Создателя. Я отвергла оный беспорядочный хаос, в котором выгоды мира духовного приносились в жертву иным намерениям, ничто высокое не должно уступать низшему, отвратила взоры при виде начертания, по которому духовным силам надлежало уничтожаться вдруг, отринула чертеж, в котором силы сии несколько времени совершенствовались и потом опять утрачивали приобретенное — работа Сизифа! Ничто не должно оставаться бесплодным! Добро уступит ли злу, всегда приносящему плоды свои? Во всяком новом состоянии, вопросила я самое себя, должно ли воспоминание о прошедшем быть принадлежностью духа? Сомнение мое исчезло, когда я помыслила, что переход к понятиям высшим от низших естественно соединен с воспоминанием: не много случаев, в которых оно быть может уничтожаемо. Далее открылось мне, что воспоминание сие благодетельно для бессмертного духа в моральном его совершенстве, одно оно удовлетворяет строжайшему правосудию, одно оно обнаруживает в другой жизни всё темное и непонятное в настоящей.
— Приближься, мой сын, — продолжала богиня, обращаясь к своему любимцу, — ты мыслишь, полагаясь на веру чувства, что нет беспорядка ни в каком начертании творческом, что все устроено в совершенстве и не имеет нужды в развитии, но ясность сего уверения, которая озарит твой рассудок в будущей жизни, уверения, что все устроено в совершенстве, что многое, не будучи беспорядочным, имело единую наружность беспорядка — не есть ли само по себе развитие? Отец мой откроется каждому духу, и каждый дух оправдает Отца моего.
Помысли еще, мой сын: Сократ, сей счастливый и высокий дух, не надеясь и не желая награды внешней, быть может, находил ее в высоком, внутреннем чувстве добродетели — и так на земле, в кругу самых убийц и клеветников, ничто не казалось ему неизъяснимым и темным. Великая душа не жаждала мщения! Но состояние губителей… ужели и для них не было мрака? Ужели сии несчастные никогда не должны узнать, что мучить непорочность, терзать в оковах добродетель, укоренять суеверие и быть губителями правосудия есть гнусное злодейство? И души их ужели навеки должны сохранить свою испорченность и заблуждение?
Итак, мой сын, ты видишь, что в нравственном мире не все находилось бы на своем месте, когда бы настоящая жизнь не была объясняема будущею. То же самое и в физическом — и вся натура твоя не возмущается ли при одной мысли, что сии злодеяния порочного и сии горести добродетельного должны исчезнуть, как сновидения? Где же будет устройство и правосудие, когда невинно утесненный должен издыхать от голода на трупах своих детей для того, чтобы исчезнуть и уничтожиться навеки? Что ж, если он будет существовать, и муки сии сделаются сладкими в воспоминании?.. О божественная, усмиряющая надежда!
Ты не одобряешь такого необратимого желания, такой нетерпеливой жажды правосудия, ты сравниваешь их с низкою мстительностью черни! О мой сын! И самые испорченные склонности должны иметь натуральный источник, чистый и влиянный в душу самим Создателем. Так же невозможно искусственной склонности родиться без помощи натуральной, как и посредством навыка или усилий сообщить движение такой части тела, которая не имеет мускулов. Мстительность грубой черни имеет в основании тайную склонность: обнаруживать моральную злобу физическим злом, привычка и воспитание, исказив сию невинную склонность, преобращают ее в низкую мстительность, но посему должны ли мы смотреть на нее предубежденным оком?
Так говорила богиня — слова ее и тихая благость, сиявшая в небесных очах, наполнили радостию мою душу: чувствую силу и мужество! Готов отражать сомнения, унизительные для человека и его Создателя.
Какое назначение человека, вопрошают меня опять. Ответствую: назначение высокое и благородное, в состоянии разумном и свободном исполнять намерения Творца, жить, совершенствоваться и в совершенстве своем находить прямое счастие.
Но в чем же состоит назначение сего множества ограниченных, сих бедных слепцов, не способных постигнуть его силою мысли? — В покорном стремлении к нему без дальнего умствования и разбора: тела небесные не повинуются ли вечным законам, для них неведомым и тайным?
Но столько младенцев умирает у самых сосцов матерних? — И каждый более или менее успел образоваться, хотя бы то было посредством способности чувствовать, начинающей действовать в самой утробе матери. Какое множество перемен — удивляюсь, когда помыслю — сколько развития до той минуты, как семя животной твари, приявши образ, начнет ощущать голод, теплоту и внешние впечатления! И можно ли вообразить, чтобы оно, переходя из низшего состояния в высшее, не делалось способнее соответствовать мыслям Создателя? И семя, не дающее плода, ужели гибнет? О нет! Оно только отклоняется от обыкновенного пути своего, и самое сие отклонение соответствует божеским видам.
Для чего же находим такое бесчисленное множество способностей, которые здесь на земле не получают возможного им образования? — Здесь на земле! Возможного им образования! Но разве премудрость верховная не может иметь намерений тайных? Осмелься отвечать решительно! И в настоящем порядке вещей, сие бесчисленное множество способностей ужели не могут в новом состоянии соответствовать намерениям Творчим, не перешедши всех степеней возможного земного образования?
Для чего же некоторые? Для чего не все? — Колеса в часовой машине, различные величиною и формою, собраны с одинаким намерением: одно движется быстро, другое медленно, в третьем движения совсем незаметно. Для чего же, когда все они соединены с одинакою целью, не все обращаются с одинакою быстротою или одинакою медленностию? Но таковы непременные законы: единство цели требует разнообразия в назначении частей!..
О человек! Утешительная вера да будет прибежищем твоим в сомнении!
Автограф: РНБ. Оп. 1. No 21—3. Л. 36—39.
Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 37. No 3. Февраль. С. 181—192 — в рубрике ‘Литература и смесь’, с указанием источника в конце: Мендельзон.
В прижизненных изданиях: Собрание образцовых сочинений в прозе знаменитых древних и новых писателей. М., 1811. Ч. 5. С. 163—174 — под заглавием: ‘О назначении человека (Из Мендельзона)’.
Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу.
Датируется: конец 1807 — начало января 1808 г.
Источник перевода: Mendelssohn M. Zweifelund Orakelber die Bestimmung des Menschen [Сомнение и предсказание о назначении человека] // Mendelssohn M. Phdon oder ber die Unsterblichkeit der Seele. Berlin, 1767. Атрибуция: Eichstdt. S. 15.
Имя немецкого философа Мозеса Мендельсона (1729—1786) рано вошло в творческое сознание Жуковского. Уже в ‘Росписи во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты’ (1805) сочинения Мендельсона упоминаются в разделах ‘Метафизика’ и ‘Логика’: Morgenstunden von Mendelson, Phdon, par Mendelson (Резанов. Вып. 2. С. 243). В конце 1811 г. Жуковский обращается к переводу философского диалога Мендельсона ‘Федон, или О бессмертии души’. Сохранился черновой автограф этого перевода под заглавием ‘Сократовы разговоры о бессмертии души’, опубликованный и прокомментированный О. Б. Лебедевой (ПССиП. Т. 7. С. 455—473, 667—676). В библиотеке поэта имеется это сочинение (Phdon, oder ber die Unsterblichkeit der Seele, in drey Gesprchen. Von Moses Mendelssohn. Berlin u. Stettin, 1776, см.: Описание. No 2701), с многочисленными пометами и записями владельца, отражающее следы совместного его чтения с Машей Протасовой в сентябре-октябре 1813 г. (подробнее см.: Веселовский. С. 134, Описание. С. 373).
Безусловно Жуковскому был известен интерес к личности и творчеству этого немецкого мыслителя H. M. Карамзина. В ‘Письмах русского путешественника’ он называет его ‘Иудейским Сократом’, ведет в почтовой коляске разговор с молодыми студентами о ‘Мендельзоновом Федоне’, включает его в число ‘великих Гениев’ называет ‘великим человеком’ (Карамзин H. M. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 20, 57, 64, 88).
На страницах ВЕ Жуковский дважды обратился к насладию Мозеса Мендельсона: первый раз, непосредственно переведя его программное сочинение ‘О назначении человека’, второй раз опосредованно: в переводе статьи И.-Я. Энгеля ‘Два разговора о критике’ (1809. Ч. 48. No 23) он вслед за автором выводит образ ‘скромного Мозеса Мендельсона’, носителя высоких идеалов критики, которая есть ‘философия человека’ и ‘имеет в виду человека со всеми качествами его и оттенками’ (Там же. С. 225).
Перевод отрывка из трактата ‘О назначении человека’ — отражение гуманистической философии Мендельсона, оказавшейся созвучной русскому романтику.