О ЛИЦАХЪ, ОТВТСТВУЮЩИХЪ ПЕРЕДЪ СУДОМЪ ЗА ПРЕСТУПЛЕНІЯ, СОВЕРШАЕМЫЯ ПЕЧАТНЫМЪ СЛОВОМЪ.
О ЛИЦАХЪ, ОТВТСТВУЮЩИХЪ ПЕРЕДЪ СУДОМЪ ЗА ПРЕСТУПЛЕНІЯ, СОВЕРШАЕМЫЯ ПЕЧАТНЫМЪ СЛОВОМЪ.
К. АРСЕНЬЕВЪ.
‘Отечественныя Записки’, No 2, 1863
О лицах, ответствующих перед судом за преступления, совершаемые печатным словом, Арсеньев Константин Константинович, Год: 1863
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Въ одной изъ статей нашихъ о Пруссіи {‘Отеч. Записки’ No 8: ‘Оппозиція въ прусской палат депутатовъ’.}, мы имли случай коснуться вопроса о литературной анонимности, возбужденнаго недавно въ прусской палат депутатовъ. Сознавая всю важность этого вопроса, въ виду предстоящаго преобразованія нашихъ законовъ о печати мы ршились разобрать его подробно въ отдльной стать {Тмъ боле, что, на сколько вамъ извстно, коммисія составляющая проектъ устава еще не разработала этого вопроса. Нкоторыя же статьи проекта даютъ предчувствовать, что законъ будетъ привлекать къ отвтственности и редактора, и автора, и издателя, и даже типографщика. Ред.}, но тсная, неразрывная связь его съ вопросомъ объ отвтственности авторовъ, редакторовъ и издателей заставила насъ расширить нашъ первоначальный планъ и высказать нсколько общихъ мыслей о томъ, кто именно и въ какомъ случа долженъ подлежать отвтственности передъ судомъ за преступленія, совершаемыя печатнымъ словомъ.
Вопросъ этотъ былъ уже затронутъ въ нашей литератур г. Аксаковымъ (‘День’ NoNo 32 и 34) и г. Н.— еномъ (‘Современникъ’ No 3). Гг. Аксаковъ и EL — енъ согласны между собою въ главной мысли, они полагаютъ освободить автора, какъ автора, отъ всякой отвтственности передъ судомъ и возложить ее исключительно на издателя, или (по мннію г. Аксакова), если имя издателя неизвстно, на содержателя типографіи, въ которой напечатано сочиненіе, г. Н.— енъ безусловно освобождаетъ типографа отъ всякаго взысканія. За статьи, напечатанныя въ газет или журнал, отвчать, по мннію г. Аксакова, долженъ одинъ только отвтственный редакторъ, безъ котораго не можетъ выходить ни одно періодическое изданіе. При такомъ взгляд на дло, вопросъ о литературной анонимности разршается самъ собою. Преслдованіе всегда обращается къ извстному лицу — къ отвтственному редактору, имя котораго выставляется на каждомъ нумер журнала, къ издателю, если имя его выставлено на книг, или извстно въ типографіи, къ типографу, если имя издателя неизвстно. Авторъ остается въ сторон, и слдовательно правительство не иметъ ни повода, ни основанія разыскивать, кмъ написана безъименная статья или книга, кто скрывается подъ маскою литературнаго анонима или псевдонима. Въ этомъ заключается одно изъ главныхъ достоинствъ системы, предлагаемой гг. Аксаковымъ и Н.— еномъ, но можно ли признать ее правильною во всхъ отношеніяхъ, можно ли согласиться съ основаніями, на которыхъ она построена?
Обращеніе отвтственности на одного издателя или редактора, съ освобожденіемъ отъ нея какъ автора, такъ и типографа, представляетъ рзкую противоположность съ порядкомъ, принятымъ въ большей части западно-европейскихъ государствъ — порядкомъ, по которому отвчаютъ передъ судомъ и авторъ, и издатель или редакторъ, и типографъ. Мнніе гг. Аксакова и Н.— ена можетъ быть названо реакціею противъ этого порядка — реакціею, какъ мы увидимъ, въ основаніи своемъ совершенно понятною и законною. Пораженные недостатками системы, распространяющей отвтственность на возможно большее число лицъ и привлекающей къ суду всхъ сколько-нибудь прикосновенныхъ къ длу, гг. Аксаковъ и Н.— енъ выставили противъ нея другую систему, ограничивающую отвтственность однимъ лицомъ, тмъ именно, которое и за-границей признается главнымъ виновнымъ. ‘Типографа — говоритъ г. Н.— енъ — слдуетъ совершенно исключить изъ числа отвтственныхъ лицъ. Въ большей части случаевъ онъ даже и не читаетъ произведеній, которыя печатаетъ, очень часто не понялъ бы ихъ, еслибы и читалъ, а главное — и не долженъ бы вовсе читать ихъ. Чуть только на него будетъ падать тнь отвтственности за то, что печатается въ его типографіи, онъ станетъ трусить, обезпечивать свои матеріальныя выгоды, то-есть, увеличивать цпы на печатаніе и, безъ всякой пользы для правительства, соваться въ сужденія о книгахъ.’ ‘Основательно ли — спрашиваетъ дале г. Н.— енъ — призывать автора къ отвту за сочиненіе, которое правительство считаетъ вреднымъ? Нтъ. На образъ мыслей, невысказываемый публично, никакое правительство посягать не можетъ. Только сочиненіе напечатанное и выпущенное въ свтъ можетъ почитаться вреднымъ. Значитъ наказаніе должно падать исключительно на того, кто его обнародовалъ, то-есть на издателя, а на автора только въ случа, когда онъ самъ является и издателемъ.’ Дале г. Н.— енъ ссылается на то, что дло автора — дло труда, часто упорнаго, убжденій, часто глубокаго, дло издателя — чисто-коммерческое. ‘Писатель часто не даетъ себ отчета, что выходитъ изъ той сферы, границы которой указываетъ ему законодательство. Издатель рдко руководствуется пользою того, что издаетъ, а руководствуется только требованіями публики.’ Наконецъ, по мннію г. Н.— ена, экономія талантовъ и знаній у насъ еще слишкомъ важна, чтобы можно было обращать отвтственность на самихъ авторовъ. ‘Все — такъ заключаетъ г. Н.— енъ — все, значитъ, говоритъ за то, чтобы на издателя падала отвтственность за появленіе книги: и юридическія понятія, и здравый смыслъ’. Доводы г. Аксакова противъ отвтственности авторовъ изложены въ его ‘Отвт г. Виктору Фуксу’, напечатанномъ въ No 34 ‘Дня’. ‘Преслдовать автора за сочиненіе — говоритъ г. Аксаковъ — все равно, что преслдовать кого-либо за мысли и мннія. Мысль и слово человческое должны быть совершенно свободны, какъ-скоро они не перешли въ область общественнаго дйствія. Опаснымъ для общества можетъ быть только распространеніе вредныхъ мыслей и мнній посредствомъ печати. Преступленіе въ этомъ случа состоитъ не въ томъ, что такой-то NN думаетъ несогласно съ правительствомъ и излагаетъ свои мысли на письм (до этого частнаго, личнаго дйствія никому не должно быть дла), а въ томъ, что оно напечатано, въ самомъ акт напечатанія. Если авторъ самъ издалъ свое сочиненіе, то онъ самъ и отвчаетъ, но не за то, что онъ такъ мыслитъ, а за то единственно, что напечаталъ.’
И такъ, по мннію гг. Аксакова и Н.— ена, система, принятая и дйствующая въ Западной Европ, основана на вопіющей несправедливости, противорчитъ какъ юридическимъ понятіямъ, такъ и здравому смыслу. Разсмотримъ сперва юридическую сторону дла. Въ составъ преступленія, какъ въ теоретическомъ, такъ и въ практическомъ смысл этого слова, входятъ вс дйствія, ведущія къ достиженію преступной цли, участниками преступленія признаются вс т, которые, конечно сознательно, содйствовали его осуществленію, которые могли бы остановить, предупредить его, безъ которыхъ оно бы не удалось или не состоялось. Подговорщикъ, давшій только идею преступленія, начертавшій планъ его или указавшій средства его исполненія, есть преступникъ, пособникъ, приготовившій орудія преступленія, или снабдившій ими главнаго виновнаго, есть также преступникъ. Общность преступной цли и участіе, хотя бы косвенное, хотя бы отрицательное, хотя бы даже не необходимое {Наши законы различаютъ пособничество необходимое и не необходимое (Уложен. о Наказ. ст. 133), и наказываютъ послднее только одною степенью слабе, чмъ первое. Если, напримръ, во время совершенія убійства лицомъ А, лицо Б держитъ жертву преступленія В и заглушаетъ его крики, то лицо Б должно быть признано участникомъ преступленія, хотя бы и было доказано, что бгство для И было невозможно, или что никто не пришелъ бы на его крики, и что, слдовательно, пособничество Б не было необходимымъ для совершенія преступленія.}, въ преступномъ дйствіи, вотъ два условія, при соединеніи которыхъ возможна и съ строго-юридической точки зрнія даже неизбжна виновность и наказуемость лица, прикосновеннаго къ длу. Въ случа, насъ занимающемъ, преступленіе состоитъ въ напечатаніи и распубликованы! статьи или книги, несогласной, въ цломъ или въ части, съ законами, ограничивающими свободу печати. Мы согласны съ гг. Аксаковымъ и Н.— енолъ — да и кто же въ этомъ отношеніи не согласенъ съ ними?— что написаніе, составленіе статьи, какого бы то ни было содержанія, не есть преступленіе, что преступленіемъ можетъ быть признано только распубликованіе ея. Доводы гг. Аксакова и Н.— ена были бы вполн убдительны, еслибы статья была напечатана и распубликована безъ воли безъ согласія автора, тогда преслдованіе его дйствительно было бы преслдованіемъ мысли, тиранническимъ вмшательствомъ въ свободу мнній. Но дло идетъ вдь не о похищеніи статьи у автора, не объ употребленіи во зло его доврія, напечатаніемъ ея противъ его воли, а о томъ гораздо боле обыкновенномъ случа, когда статья или книга печатается съ согласія автора, даже по его желанію, по его порученію или просьб. Разв авторъ не принимаетъ, въ этомъ случа, прямаго, непосредственнаго участія въ раснубликованіи, въ томъ именно дйствіи, которое, и но мннію г. Аксакова, и по мннію г. Н.— ена, составляетъ corpus delicti? Разв безъ его воли, выраженной сознательно и обдуманно, было бы возможно совершеніе преступленія? Одного его слова было бы достаточно, чтобы остановить приготовленія къ преступленію, чтобы предупредить осуществленіе его. Условія книгопечатанія таковы, что самъ авторъ рдко иметъ возмояіность взять на себя изданіе, еще рже — напечатаніе своей книги. Онъ принужденъ обращаться для этого къ постороннимъ лицамъ, которыя и исполняютъ то, чего не можетъ сдлать самъ авторъ. Издатель и типографъ являются какъ-бы уполномоченными автора, дйствующими по довренности его. Они служатъ посредниками между нимъ и публикою, и посредничество это не такого рода, чтобы оно могло снять отвтственность съ автора. Положимъ, что въ голов моей родилась мысль, которую я хочу сдлать по возможности извстною и гласною. Для достиженія этой цли, мн предстоитъ выборъ между нсколькими средствами. Я могу изложить свою мысль на словахъ, въ публичномъ мст, могу развить ее на бумаг, и составленную такимъ образомъ статью переписать собственноручно въ двадцати, тридцати экземплярахъ, могу налитографировать статью, безъ помощи литографа, въ еще большемъ количеств экземпляровъ. За каждый изъ этихъ способовъ распространенія моей мысли, если она будетъ признана преступною {Мы вполн сознаемъ всю странность выраженія (впрочемъ, общепринятаго): преступная мысль и употребляемъ его только для избжаніи перифразы: ‘мысль, публичное выраженіе которой признается, по закону, преступнымъ, и т. п.’}, я могу подвергнуться отвтственности, могу подвергнуться ей и по теоріи г. Аксакова, допускающаго, что мысль и слово перестаютъ быть свободными, какъ скоро они перешли въ область общественнаго дйствія {Никто, конечно, не станетъ отрицать, что излагая мою мысль публично, передъ многочисленнымъ собраніемъ, я провожу ее въ облаетъ общественнаго дйствія.}. Но если я изберу самый могущественный способъ гласности, если я обращусь къ печати, и не имя достаточно денегъ на покрытіе издержекъ печатанія, найду человка, который возьметъ на себя изданіе статьи моей, то по теоріи г. Аксакова, я буду свободенъ отъ всякой отвтственности, или лучше сказать, за меня будетъ отвчать другое лицо! Мы не думаемъ, чтобы это было согласно съ юридическими понятіями, впослдствіи мы постараемся доказать, что это несогласно и съ общимъ чувствомъ справедливости, и съ интересами литературы. ‘Преступленіе — говоритъ г. Аксаковъ — состоитъ не въ томъ, что такой-то NN думаетъ несогласно съ правительствомъ и излагаетъ свои мысли на письм, а въ самомъ акт напечатанія.’ Въ этихъ словахъ — разгадка ошибки, въ которую, какъ намъ кажется, знали гг. Аксаковъ и Н.— енъ. Они думаютъ, что авторъ предается суду за самое составленіе, самое написаніе статьи или книги, и находя, какъ нельзя боле справедливо, что никто не подлежитъ отвтственности за непубличное выраженіе своихъ мнній, заключаютъ, что нтъ основанія судить автора, что вся отвтственность должна упадать на издателя книги или редактора журнала. Они забываютъ, что авторъ нетолько написалъ статью, но и отдалъ ее для напечатанія редактору или издателю, и что въ этой именно отдач и заключается законное и раціональное {То-есть раціональное настолько, на сколько вообще раціональна отвтственность за печатное слово.} основаніе для отвтственности автора. ‘Преступленіе — повторимъ и мы вслдъ за г. Аксаковымъ — состоитъ не въ той что такой-то NN излагаетъ на письм мысли, несогласныя съ закономъ’, а въ томъ, что NN принимаетъ мры къ распубликованію этихъ мыслей, въ томъ, что онъ вызываетъ или допускаетъ появленіе ихъ въ печати.
Признавая юридическую отвтственность автора, мы далеки однако отъ полнаго согласія съ системой, принятой въ иностранныхъ законодательствахъ о печати. Мы считаемъ ее фальшивою и вредною, но исходимъ при этомъ не отъ того начала, во имя котораго осуждаютъ ее гг. Аксаковъ и Н.— енъ. Они видятъ въ ней отступленіе отъ юридическихъ понятій, по нашему мннію, съ строго-юридической, формальной точки зрнія ее можно упрекнуть разв въ томъ, что она не доведена до крайнихъ своихъ послдствій. Непослдовательно, въ нашихъ глазахъ, не то, что она привлекаетъ къ отвтственности типографа, а то, что она не привлекаетъ къ отвтственности наборщика и печатника. Подводя преступленія, совершенныя печатнымъ словомъ, подъ общую норму преступныхъ дйствій, нельзя не признать типографа пособникомъ преступленія, онъ приготовляетъ орудіе преступленія, облекаетъ преступную мысль въ ту форму, въ которой она становится достояніемъ общества. Но вдь то же самое длаютъ наборщикъ и печатникъ, подъ ихъ руками статья принимаетъ тотъ видъ, въ которомъ она разнесется по свту. Печатникъ можетъ еще, пожалуй, оправдаться безграмотностью, или тмъ, что онъ не читалъ статью, наборщикъ совершенно лишенъ этого оправданія. Отчего же не подвергнуть наборщика и печатника отвтственности наравн съ типографомъ? Это было бы логично, а между-тмъ, всякій сознаетъ, что это было бы какъ нельзя боле нелпо. Итакъ, система, о которой идетъ рчь, приводитъ ad absurdum, и для этого не нужно никакихъ натяжекъ, никакихъ парадоксальныхъ толкованій — нужно только уравненіе, de jure, лицъ, принимающихъ, de facto, одинаковое или по-крайней-мр однородное участіе къ преступномъ дйствіи {Намъ могутъ возразитъ, что отвтственность наборщика и печатника покрывается отвтственностью типографа, по приказанію котораго они дйствуютъ, и’ извстно, что въ длахъ уголовныхъ признаніе, данное высшимъ низшему, не оправдываетъ послдняго, а разв только уменьшаетъ вину его — и это совершенно справедливо, потому-что приказаніе, исполненіе котораго было бы преступленіемъ, не можетъ и не должно имть никакой обязательной силы.}. Отсюда слдуетъ заключить, что въ самой систем есть нчто ошибочное, что основанія ея не вполн справедливы и раціональны. Дло въ томъ, что преступленія, совершаемыя печатнымъ словомъ, слишкомъ своеобразны, слишкомъ отличны отъ другихъ преступнымъ дйствій, чтобы можно было судить о нихъ но общей мрк, примнять къ нимъ со всею строгостью общія начала уголовнаго права. Нарушеніе законовъ о печати далеко не всегда предполагаетъ въ нарушител ту злую волю, тотъ animus delinquency которымъ обусловливается субъективная сторона преступленія. Оно можетъ быть совершено, и совершается весьма часто, безсознательно, невольно, даже противъ воли автора. Я могу высказать мысль въ полномъ убжденіи, что она согласна съ требованіями закона, могу высказать ее въ такой форм, которая, по крайнему моему разумнію, не содержитъ въ себ ничего оскорбительнаго и рзкаго, но въ моихъ словахъ могутъ увидть другой смыслъ, предположить другую цль, открыть дерзость тамъ, гд, по моему мннію, была только откровенность. Извстно, какъ различно можетъ быть понята одна и та же фраза двумя лицами, одинаково безпристрастными, одинаково нерасположенными читать, во что бы то ни стало, между строками. Тмъ боле возможно, тмъ боле вроятно такое разногласіе, когда извстное лицо приступаетъ къ чтенію статьи съ предубжденіемъ противъ автора, съ предвзятою мыслью, что статья должна быть преступна, даже просто съ намреніемъ посмотрть, не представляетъ ли она повода къ судебному преслдованію. Самые законы о проступкахъ печати, какъ бы тщательно они ни были составлены, служатъ постояннымъ источникомъ недоумніи, разнообразныхъ и противоположныхъ толкованій. Они могутъ только указать предметъ преступленія, опредлить въ общихъ чертахъ нкоторыя существенныя условія его, но не могутъ быть формулированы такимъ образомъ, чтобы дозволенное ярко и рзко отдлялось отъ запрещеннаго, чтобы предлъ, дальше котораго нельзя идти, обозначился для всхъ рельефно и ясно. Обнимая собою отвлеченную сферу, сферу мыслей и словъ, а не дйствій, они не могутъ имть того характера конкретности и точности, какимъ отличаются другіе отдлы уголовнаго законодательства. Общежитейскія понятія не приходятъ здсь на помощь къ закону, общепринятый смыслъ слова не разъясняетъ юридическое значеніе его. О томъ, что такое убійство, подлогъ, кража, не можетъ быть никакого сомннія и спора, о томъ, что такое неуваженіе къ правительству, выраженное печатнымъ словомъ, можетъ быть столько отдльныхъ мнній, сколько отдльныхъ лицъ будетъ призвано къ разршенію этого вопроса. Отъ легкаго, деликатнаго намека на неправильное распоряженіе какого нибудь второстепеннаго правительственнаго агента, до прямаго, рзкаго, неприлично выраженнаго нападенія на высшія установленія государства есть тысяча степеней, тысяча оттнковъ, и каждый изъ нихъ можетъ быть признанъ гранью, съ которой начинается неуваженіе, возникаетъ отвтственность автора Положимъ, что авторъ и судья расходятся въ понятіяхъ объ этой грани, расходятся въ нихъ хотя бы на одинъ оттнокъ — и авторъ будетъ осужденъ за фразу, которую онъ совершенно добросовстно считалъ законною и безобидною. Недостатокъ закона часто восполняется судебною практикою, но въ длахъ о проступкахъ печати судебная практика скоре можетъ запутать, нежели разъяснить примненіе закона. Правительство, или лучше сказать т правительственные органы, которымъ будетъ вврено преслдованіе этихъ проступковъ, не будутъ держаться въ своей дятельности никакихъ точныхъ, опредленныхъ, постоянныхъ правилъ. Сегодня они будутъ поступать не такъ какъ вчера, завтра не такъ какъ сегодня, въ одной мстности не такъ какъ въ другой, въ отношеніи къ однимъ журналамъ не такъ какъ къ другимъ. Въ эпоху общаго спокойствія они будутъ снисходительне, нежели въ эпоху смутъ и волненій, въ столиц они будутъ осторожне, но за то и строже, нежели въ отдаленномъ уздномъ городк, журналамъ своей партіи они будутъ позволять гораздо боле, нежели журналамъ оппозиціоннымъ, и между самими оппозиціонными журналами будутъ длать различіе, смотря по степени вліянія и слдовательно опасности ихъ. Что же изъ этого выйдетъ? Я выскажу извстную мысль и останусь безъ преслдованія, черезъ нсколько времени я повторю ее, можетъ быть даже въ смягченной форм — и буду призванъ за то къ суду. Въ журнал одной со мною партіи я встртилъ мысль, возбудившую полное мое сочувствіе. Проходитъ нсколько дней — государственный обвинитель не начинаетъ преслдованія. Тогда я развиваю ту же самую мысль въ моемъ журнал, привожу въ ея защиту новые аргументы, но не иду ни на шагъ дале той черты, передъ которою остановился мой предшественникъ, государственный обвинитель находитъ мою статью преступною и требуетъ меня къ суду. Въ обоихъ приведенныхъ мною случаяхъ я былъ вполн увренъ въ законности моихъ дйствій, и увренность моя была основана на безмолвномъ^ признаніи самой государственной прокуратуры, между-тмъ, обстоятельство это далеко не всегда будетъ принято въ соображеніе судомъ, далеко не всегда послужитъ къ оправданію, даже къ извиненію моему. Судъ можетъ не обратить вниманія на то, отъ кого я заимствовалъ свою мысль, онъ можетъ ограничиться однимъ только предметомъ обвиненія, то-есть самымъ содержаніемъ моей статьи, не сличая ее съ другими статьями, на которыя вовсе не распространяется обвиненіе. Притомъ, ссылаться въ свое оправданіе на бездйствіе государственнаго обвинителя по другимъ статьямъ, однороднымъ съ моею — способъ защиты довольно опасный, потому-что онъ можетъ заставить обвинителя выйти изъ своего бездйствія и привлечь къ суду авторовъ тхъ статей, на которыя я сослался.
Не меньше особенностей представляетъ и объективная сторона преступленій, совершаемыхъ печатнымъ словомъ. Объективная сторона преступленія — это вредъ, приносимый имъ, матеріальное зло, заключающееся въ. преступномъ дйствіи. Мы не будемъ говорить о томъ, можетъ ли быть какой-нибудь вредъ отъ печатнаго слова, отъ употребленія и злоупотребленія свободы печати: это отвлекло бы насъ отъ нашей главной темы. Допустимъ, что такой вредъ возможенъ, по какъ опредлить, совершился ли онъ, могъ ли онъ совершиться въ каждомъ данномъ случа? Вредъ, причиняемый преступленіемъ, совпадаетъ, обыкновенно, съ самымъ преступнымъ дйствіемъ, или по крайней мр проистекаетъ изъ него прямо, неизбжно, нельзя сказать того же самаго о проступкахъ нечати. Преступная мысль не всегда бываетъ вредною, она содержитъ въ себ, пожалуй, зародышъ вреда, но для того, чтобы зародышъ этотъ могъ созрть и принести плоды свои, нужно множество условій, независящихъ отъ воли автора и невходящихъ въ составъ преступнаго дйствія, то-есть распубликованія статьи или книги. Для того, чтобы статья могла принести дйствительный вредъ, нужно, чтобы она подйствовала на читателей, произвела на нихъ прочное, сильное впечатлніе, побудила или приготовила ихъ къ поступкамъ, противнымъ нравственности или закону. Статья, написанная тяжело, неясно, безтолково, не будетъ имть такихъ послдствій, много зависитъ также и отъ того, кто будетъ читать статью, въ какой степени она приспособлена къ понятіямъ среды, для которой предназначалась. Авторъ, недостаточно даровитый или недостаточно знакомый съ воззрніями своей публики, совершаетъ, говоря языкомъ юридическимъ, покушеніе негодными средствами, а такое покушеніе, по мннію многихъ юристовъ, не заслуживаетъ наказанія.
Если преступленіе, совершаемое печатнымъ словомъ, не всегда содержитъ въ себ матеріальное зло, а лицо, совершающее его, не всегда дйствуетъ съ злою волей, съ преступнымъ умысломъ, то наказуемость подобныхъ преступленій, очевидно, не можетъ быть выводима ни изъ теоріи возмездія, ни изъ теорія исправленія, ни изъ соединенія этихъ теорій, на которыхъ обыкновенно зиждутся уголовные законы. Основываясь не столько на справедливости, сколько на государственной польз, она иметъ характеръ преимущественно предупредительный, превентивный, главная, если не единственная цль ея — предупредить публичное (печатное) выраженіе мнній, которыхъ правительство почему нибудь признаетъ для себя опасными и вредными {Въ статьяхъ, посвященныхъ нашею литературою вопросу о преобразованіи нашихъ законовъ о печати, новый, ожидаемый порядокъ вещей часто обозначается названіемъ ‘карательной цензуры’. Названіе это не совсмъ правильно и точно, но оно врно въ томъ смысл, что цль, теперь достигаемая цензурой, при новомъ порядк вещей будетъ достигаться уголовными законами, опредляющими наказанія за проступки печати!}. Для достиженія этой дли, вполн достаточно ограничить отвтственность за каждый проступокъ однимъ лицомъ — какимъ именно, это мы разсмотримъ ниже. Наказаніе сообщниковъ, пособниковъ попустителей преступленія, неизбжное съ строго-юридической точки зрнія, становится излишнимъ и ненужнымъ, коль скоро рчь идетъ не объ удовлетвореніи- требованіямъ правды, а о сохраненіи общественнаго порядка. Средства не должны превышать своей цли, предупрежденіе не должно переходить въ притсненіе, оно можетъ битъ оправдано лишь въ той мр, въ какой оно необходимо. Кто нибудь долженъ отвчать за каждую строку, появляющуюся въ печати, новъ двухъ-трехъ отвтственныхъ лицахъ не представляется никакой надобности. Одновременное привлеченіе къ суду автора, издателя (или редактора) и типографа безполезно, а слдовательно и несправедливо. Все сказанное нами выше о добросовстности, съ которою можетъ дйствовать авторъ, о причинахъ, могущихъ вовлечь его въ преступленіе противъ его воли, примняется вполн, и даже съ большимъ еще основаніемъ, къ редактору, издателю и типографу. Издатель можетъ издать книгу, редакторъ — принять статью, не читая ихъ, вполн довряясь таланту и осторожности автора, типографъ почти никогда не знаетъ содержаніе того, что печатается у него въ типографіи. Если они и читали статью, то могли убдиться въ ея законности тмъ же путемъ, какимъ убдился въ томъ самъ авторъ. Дйствіе совершено, государственныя соображенія требуютъ, чтобы оно не осталось безнаказаннымъ, между-тмъ, есть основаніе думать, что вс лица, прикосновенныя къ длу, дйствовали безъ преступнаго умысла, безъ намренія совершить преступленіе. Всхъ освободить отъ отвтственности нельзя, по вышеупомянутымъ соображеніямъ, осужденіе одного будетъ имть такое же значеніе, какъ и осужденіе всхъ — оно покажетъ, что правительство намрено не допускать въ печати извстнаго образа мыслей, или извстнаго способа выраженій, къ чему же подвергать отвтственности всхъ, когда справедливо было бы не подвергать ей никого, и возможно ограничить ее однимъ лицомъ?
Переходимъ теперь къ главному вопросу: кто же именно долженъ быть этимъ единственнымъ отвтственнымъ лицомъ за проступки печати? Чтобы отвтить на этотъ вопросъ, нужно обратить вниманіе на степень участія каждаго лица въ дйствіи, составляющемъ предметъ обвиненія, нужно разсмотрть, въ какой мр это участіе существенно, необходимо, сознательно, въ какой мр вроятна его виновность, нужно принять въ соображеніе практическій интересъ правительства и литературы — интересъ перваго, заключающійся въ томъ, чтобы всегда имть передъ собою отвтственное лицо за каждое печатное слово, интересъ послдней, требующій свободныхъ и правильныхъ отношеній между авторами, издателями, редакторами и типографами. Очевидно съ перваго взгляда, что отвтственнымъ лицомъ не можетъ и не долженъ быть типографъ, какъ типографъ. Въ этомъ отношеніи мы вполн согласны съ соображеніями, приводимыми г. Н.— еномъ. Содйствіе типографа не существенно и не необходимо, потому что за т же (приблизительно) деньги статья или книга могла бы быть напечатана и во всякой другой типографіи, въ большей части случаевъ, оно не можетъ быть признано сознательнымъ, потому что типографъ рдко читаетъ печатаемое имъ сочиненіе, еще рже понимаетъ его и замчаетъ опасность высказываемыхъ въ немъ мыслей. Если подвергать отвственности типографа, то съ большимъ еще основаніемъ, повторяемъ, слдовало бы подвергать отвтственности рабочихъ, набиравшихъ статью. Дале, обращеніе отвтственности на типографовъ сдлало бы ихъ, de facto, цензорами печатаемыхъ ими сочиненій, цензорами ни мало неприготовленными и неспособными къ своему длу, и тмъ боле строгими, что за каждую ошибку имъ пришлось бы поплатиться своимъ карманомъ. По справедливому замчанію г. Н.— ена, отвтственность типографовъ увеличила бы продажную цну книгъ и журналовъ, потому что къ обыкновеннымъ издержкамъ печатанія типографы стали бы прилагать страхованіе за рискъ, вознагражденіе за понесенные уже или могущіе быть понесенными судебные штрафы и убытки. Остается, слдовательно, сдлать выборъ между издателемъ (когда дло идетъ о книг) или редакторомъ (когда дло идетъ о журнальной или газетной стать) и авторомъ.
Иностранныя законодательства о проступкахъ печати, признавая издателя — главнымъ виновнымъ, автора — сообщникомъ со, исходятъ безъ сомннія, отъ той мысли, что главная роль въ преступномъ дйствіи, то-есть въ распубликованіи сочиненія, принадлежитъ издателю, что безъ него преступленіе осталось бы или по крайней мр могло бы остаться несовершеннымъ. Но сообщество автора представляется, съ своей стороны, такимъ важнымъ, такимъ существенно необходимымъ элементомъ преступленія, что судебная практика, сколько намъ извстно, часто ставитъ сообщника на одинъ рядъ съ главнымъ виновнымъ, а иногда (напримръ, въ дл Вашро, автора осужденной въ 1860 г. парижскимъ императорскимъ судомъ книги ‘La Dmocratie’) поступаетъ съ первымъ даже строже, чмъ съ послднимъ. И дйствительно, если авторъ въ большей части случаевъ нуждается въ издател, то издатель всегда нуждается въ автор, дятельность издателя предполагаетъ согласіе автора и обусловливается, какъ мы уже говорили, полномочіемъ его. То же самое должно замтить и о редактор, съ тою разницей, что гораздо легче найти редактора, согласнаго напечатать статью, нежели издателя, согласнаго напечатать книгу, и что, слдовательно, участіе редактора въ распубликованы статьи мене существенно, нежели участіе издателя въ распубликованы книги. Дале, какъ издатель, такъ и редакторъ, могутъ не знать содержанія напечатанной ими статьи или книги, или, зная его, могутъ упустить изъ виду основную мысль, настоящее намреніе автора. Намъ могутъ возразить, что это не оправданіе, что издатель и редакторъ должны понимать значеніе своихъ поступковъ. Съ юридической точки зрнія это совершенно справедливо, по мы говоримъ теперь не о томъ, что должны быть, а о томъ, что бываетъ на самомъ дл. Пока одно имя автора будетъ достаточнымъ побужденіемъ къ покупк книги, до тхъ поръ будутъ находиться издатели, почитающіе издаваемыхъ ими сочиненій, пока у журналовъ и газетъ будутъ постоянные сотрудники, до тхъ поръ въ періодическихъ изданіяхъ будутъ появляться статьи, непросмотрнныя редакторами. Однимъ словомъ, изъ всхъ лицъ, прикосновенныхъ къ распубликованію статьи или книги, объ одномъ только автор можно сказать съ полною увренностью, что онъ читалъ печатаемое и понимаетъ его, въ автор съ наибольшею вроятностью можно предположить намреніе совершить преступленіе, отъ автора скоре всего можно ожидать, что онъ предвидлъ послдствія своего поступка. Вотъ почему мы думаемъ, что отвтственнымъ лицомъ за преступленіе, совершенное печатнымъ словомъ, долженъ быть не издатель и не редакторъ, а самъ авторъ.
Къ числу причинъ, заставляющихъ желать уничтоженія предварительной цензуры, принадлежитъ та неполноправность, на которую она обрекаетъ литераторовъ, та опека, которую она установляетъ надъ ними. Отвтственность снимается съ литератора и возлагается вся нераздльно на цензора. Много разъ было уже говорено, какъ вредна эта безотвтственность для литературы, какъ неестественно это право, предоставляемое литераторамъ противъ ихъ воли и избавляющее ихъ отъ одного, меньшаго зла, чтобы подвергнуть ихъ другому, гораздо большему. Но возложить отвтственность на издателя или редактора, освободивъ отъ нея автора, значило бы сохранить т неудобства, отъ которыхъ теперь страдаетъ литература, значило бы подчинить ее цензур другаго рода, мене тяжелой, мене строгой, но все-таки цензур. Издатель или редакторъ, зная, что ему придется отвчать за каждое неосторожное слово автора, нопевол сталъ бы подвергать статью или книгу самому внимательному, самому подробному разбору, и, встртивъ сомнніе въ томъ, что она пройдетъ безъ преслдованія, отказывалъ бы автору въ напечатаніи ея. Въ этомъ отношеніи, отвтственность издателя и редактора имла бы т же самыя послдствія, какъ и отвтственность типографа: и мы удивляемся, что этого не замтилъ г. Н.— енъ. Онъ говоритъ, что типографъ, опасаясь отвтственности, будетъ ‘трусить, обезпечивать свои выгоды, соваться въ сужденія о книгахъ’, но не то же ли самое будетъ длать и издатель? {Намъ могутъ замтить, что выраженіе ‘соваться въ сужденія о книгахъ’, примнимое къ типографу, нельзя относить къ издателю или редактору, такъ какъ отъ обсужденія ими статьи или книги зависитъ принятіе или непринятіе ея къ печатанію. Это совершенно справедливо, но мы желали бы, чтобы издателю и редактору можно было судить только о достоинств сочиненія, о направленіи его (то-есть о томъ, согласно ли оно съ направленіемъ журнала или образомъ мыслей издателя), а не о значеніи его съ точки зрнія законовъ о книгопечатаніи.}. Издатель, какъ и типографъ, прежде всего человкъ коммерческій, онъ берется за изданіе книги, ожидая отъ того денежной выгоды, если это ожиданіе будетъ уравновшиваться ожиданіемъ отвтственности, если ко всмъ рискамъ, сопряженнымъ съ изданіемъ, присоединится рискъ штрафа и судебныхъ убытковъ, да пожалуй еще тюремнаго заключенія, то издатель или отступитъ назадъ, или постарается обезпечить себя, заплативъ автору гораздо меньше, чмъ бы слдовало, за право изданія. Конечно, бываютъ случаи, когда издатель дйствуетъ не столько для своей собственной, сколько для общественной пользы, или по крайней мр для пользы своей партіи, бываютъ случаи, когда онъ готовъ идти на врную отвтственность, лишь бы провести въ публику мнніе, которому онъ сочувствуетъ — но такіе случаи составляютъ не правило,-а исключеніе, на которое нельзя разсчитывать при постановленіи общаго закона. Отъ редактора мощно ожидать большей ршимости, чмъ отъ издателя, большей готовности рискнуть, если только статья стоитъ риска, но изданіе журнала, какъ бы то ни было, есть между прочимъ и дло комерческое, и редакторъ не можетъ не охранять, до извстной степени, своихъ матеріальныхъ интересовъ или интересовъ того лица, кому принадлежитъ собственность журнала. Вотъ почему мы думаемъ, что нормальныя, свободныя отношенія между авторомъ и редакторомъ или издателемъ возможны только при безотвтственности послднихъ.
Поставимъ себя на мсто автора, при дйствіи той системы, которую предлагаютъ гг. Аксаковъ и Н.— енъ. Я написалъ статью, въ которой изложилъ мысль, давно занимавшую меня, изложилъ ее съ глубокимъ, полнымъ убжденіемъ, заботясь боле о правильномъ развитіи, нежели объ осторожномъ выраженіи ея. Положимъ, что стать моей удалось пройти черезъ цензуру редактора или издателя, она появляется въ печати безъ всякихъ измненій, за моею подписью. Прокуроръ находитъ въ ней нарушеніе закона и начинаетъ противъ нея судебное дло. Мнніе, о которомъ будетъ идти рчь передъ судомъ, принадлежитъ мн: оно напечатано по моему настоянію, я хотлъ дать ему всевозможную гласность, убжденный въ правот его, я готовъ защищать его противъ всхъ и каждаго и принять отвтственность за него, я выразилъ эту готовность, подписавъ мое имя подъ статьею. И что же? меня оставляютъ всторон, какъ лицо, вовсе непричастное къ длу, за мое мнніе требуютъ отчетъ отъ другаго, призываютъ къ суду редактора, который можетъ быть только бгло просмотрлъ мою статью, издателя, который напечаталъ ее можетъ быть только потому, что другая, прежняя моя статья понравилась публик. Спрашивается, что долженъ чувствовать при этомъ авторъ? Что долженъ чувствовать онъ, когда его признаютъ какъ-бы несовершеннолтнимъ, неспособнымъ отвчать за себя, когда за него отвчаетъ и терпитъ другой, мы въ чемъ невиновный? Не представляется ли положеніе его въ высшей степени неестественнымъ, ненормальнымъ, не противорчитъ ли оно тону безусловно справедливому началу, высказанному самимъ г. Аксаковымъ (въ той же стать, гд онъ излагаетъ свой взглядъ на законы о печати), что ‘каждый долженъ нести отвтственность за свое слово такъ же, какъ несетъ отвтственность и за всякое общественное дйствіе?’ Когда г. Аксаковъ предлагалъ возложить отвтственность на редактора или издателя, освободивъ отъ нея автора — онъ былъ еще редакторомъ ‘Дня’, теперь, когда онъ перешелъ въ категорію авторовъ, онъ, можетъ быть, не сталъ бы защищать безотвтственность ихъ. Мы понимаемъ побужденія, по которымъ такіе редакторы, какъ г. Аксаковъ, готовы принять на себя отвтственность за все печатаемое въ ахъ журнал, но когда такіе редакторы длаются авторами, то эти же побужденія заставляютъ ихъ желать для автора той отвтственности, противъ которой они прежде возставали. Мы желали бы знать, что сказалъ бы г. Аксаковъ, еслибы за одну изъ передовыхъ статей, помщаемыхъ имъ въ ‘Дн’, былъ потребованъ къ отвту (конечно, при дйствіи новыхъ законовъ о печати) не онъ самъ, а редакторъ ‘Дня?’ — Въ каждомъ почти періодическомъ изданіи главный, отвтственный редакторъ раздляетъ свои занятія съ частными редакторами или постоянными сотрудниками по разнымъ отдламъ изданія. Эти сотрудники нетолько помогаютъ главному редактору, но и заступаютъ, до извстной степени, его мсто, дйствуютъ самостоятельно, независимо отъ него. Статьи, доставляемыя ими, не всегда прочитываются главнымъ редакторомъ, или прочитываются имъ въ корректур, когда уже почти нтъ времени (особенно въ ежедневной газет) остановить печатаніе ихъ. Каково же будетъ положеніе такихъ сотрудниковъ, когда за ихъ статьи главному редактору придется просидть нсколько недль, нсколько мсяцевъ подъ стражей? Одна возможность подобнаго исхода стснитъ свободу дйствій ихъ, заставитъ ихъ прибгать къ полусловамъ, къ намекамъ, останавливаться на средин разсужденія, жертвовать полнотою и убдительностью статьи заботамъ о безобидности ея. Для всякаго честнаго писателя, увренность въ безнаказанности будетъ стсненіемъ боле тяжелымъ, нежели опасеніе отвтственности передъ судомъ. Наконецъ, кто, какъ не авторъ статьи, можетъ защитить ее передъ судомъ, оправдать тенденцію, доказать благонамренность ея? Ему извстенъ смыслъ каждой фразы, извстна цль каждаго аргумента, онъ можетъ объяснить одно выраженіе другимъ, одну статью — ссылкою на другія, возстановить взаимную связь мыслей, нарушенную обвиненіемъ, онъ можетъ убдить судей, что мнніе его понято совершенно превратно, или понятое правильно, не заслуживаетъ того порицанія, съ которымъ отнесся къ нему обвинитель. Защита издателя или редактора не можетъ замнить собою защиту автора.— Намъ остается только сказать нсколько словъ объ экономіи силъ, на которую указываетъ г. Н.— енъ. Чмъ меньше кругъ лицъ, могущихъ подлежать отвтственности за проступки печати, тмъ тяжеле, тмъ чувствительне упадетъ эта отвтственность на каждое изъ нихъ — и наоборотъ. Положимъ, что извстный журналъ подвергнется ‘продолженіе года шести обвинительнымъ приговорамъ, за статьи Изъ которыхъ одна написана самимъ редакторомъ, остальныя пять — посторонними сотрудниками. При систем гг. Аксакова и Н.— ена за вс шесть статей, слдовательно шесть разъ, пострадаетъ одно и то же лицо, при систем, предлагаемой нами, пострадаютъ шесть различныхъ лицъ, каждое по одному разу. Если среднею нормою наказанія будутъ два мсяца тюремнаго заключенія (что весьма-возможно), то при систем гг. Аксакова и Н.— ена отвтственному редактору придется просидть въ тюрьм цлый годъ, при систем, предлагаемой нами, редакторъ и каждый изъ сотрудниковъ просидятъ въ тюрьм только но два мсяца. При какой систем будетъ большая экономія силъ? Намъ кажется, что вопросъ разршается въ нашу пользу. Годъ тюремнаго заключенія можетъ совершенно разстроить обстоятельства заключеннаго, два мсяца заключенія могутъ бить перенесены, сравнительно, съ самой ничтожной потерей. Не говоримъ уже о томъ, съ какими чувствами издатель или редакторъ возвратился бы, посл годоваго заключенія, къ своей прежней дятельности (еслибы онъ только ршился возвратиться къ ней), не говоримъ о томъ, сколько рукописей было бы отвергнуто имъ, сколько статей осталось бы безъ напечатанія. Число издателей у насъ и теперь невелико, при систем гг. Аксакова и Н.— ена, оно могло бы уменьшиться еще на половину.
Все сказанное нами до сихъ поръ относится къ тому случаю, когда авторъ извстенъ, когда статья или книга появилась въ печати подъ настоящимъ именемъ его. Но кто долженъ отвчать за статью или книгу, неподписанную вовсе, анонимную, или подписанную вымышленнымъ именемъ, псевдонимомъ? Здсь слдуетъ различать два случая: когда авторъ назоветъ себя самъ во время производства дла {Мы говоримъ: ‘назоветъ себя самъ’, потому что объявленіе имени автора, безъ его согласія, редакторомъ или издателемъ, не должно, но нашему мннію, имть никакихъ послдствій.}, и когда имя его до конца останется неизвстнымъ. Въ первомъ случа отвтственность, само собою разумется, должна упадать на автора, во второмъ случа, возникаетъ вопросъ о литературной анонимности — тотъ самый вопросъ, который былъ недавно поднятъ въ Пруссіи и о которомъ мы упомянули въ начал этой статьи. Въ иностранныхъ государствахъ вопросъ этотъ разршается различно: во Франціи литературная анонимность немыслима, по крайней мр для газетъ, потому что всякая газетная статья, за силою такъ называемаго закона Tinguy (съ 1850 г.), должна быть подписана авторомъ, въ Пруссіи редакторы, издатели и типографы обязаны называть передъ судомъ автора статьи или книги, противъ которой начато преслдованіе {Прусская палата депутатовъ приняла законъ, которымъ отмнялось это обязательство, но законъ, принятый ею, былъ отвергнутъ верхней палатой.}, въ Австріи — пеобязаны. Неудобства системы, принятой во Франціи, очевидны. Она уменьшаетъ значеніе газетъ, даетъ журнальнымъ преніямъ характеръ личностей и перебранокъ, и притомъ не достигаетъ своей цли, потому что вмсто автора, желающаго скрыть свое имя, всегда можетъ подписаться редакторъ или другой сотрудникъ журнала. Примръ такой хитрости нсколько разъ былъ подаваемъ свыше, извстно, что подъ именемъ Бонифаса въ ‘Constilutionell’ и подъ другими именами въ другихъ офиціозныхъ журналахъ часто появлялись статьи, исходившія изъ императорскаго кабинета и, можетъ быть, даже отъ самого императора. Недостатки прусской системы еще чувствительне и важне. Какъ и французская система, она не достигаетъ евдей цли. Редакторъ или издатель всегда можетъ обойти предписаніе закона, онъ можетъ сказать, что статья написана имъ самимъ, можетъ назвать авторомъ ея умершее или подставное лицо. Если даже и предположить, что онъ не прибгнетъ къ этимъ средствамъ, если онъ ограничится простымъ запирательствомъ, простымъ отказомъ объявить имя автора, то какъ принудить его къ отвту? Посадить его въ тюрьму и держать тамъ до тхъ поръ, пока онъ не исполнитъ требуемаго {Такъ и было сдлано въ Пруссіи въ этомъ году съ Гагеномъ, редакторомъ ‘Insterburger Zeitung’. Черезъ нсколько времени его выпустили, не добившись отвта, и въ числ мотивовъ къ его освобожденію судъ привелъ то обстоятельство, что до ареста Гагена денежныя дла его были въ самомъ плачевномъ положеніи, а теперь добровольныя приношенія въ его пользу поправили и постоянно поправляютъ ихъ въ такой степени, что боле продолжительное содержаніе въ тюрьм обратилось бы ему не во вредъ, а въ прибыль. По ршенію высшей инстанціи, Гагенъ опять заключенъ подъ стражу.}? Но продолжительное заключеніе было бы слишкомъ несправедливо, а кратковременное не устрашитъ редактора, сколько нибудь дорожащаго добрымъ именемъ своимъ. Incognito автора можетъ быть вызвано самыми важными, самыми уважительными причинами. Онъ можетъ скрывать свое имя не изъ страха наказанія, а для избжанія такихъ послдствій, которыя могли бы причинить ему невознаградимый вредъ, и е портить всю его жизнь. Таково, напримръ, положеніе автора, раскрывающаго недостатки общественной среды, отъ которой онъ вполн зависитъ, изобличающаго злоупотребленія могущественной, замкнутой корпораціи — въ особенности если онъ самъ принадлежитъ къ числу ея членовъ. Во всхъ подобныхъ случаяхъ интересъ правительства знать имя автора ничтоженъ въ сравненіи съ интересомъ автора скрыть свое имя. Для правительства, какъ мы уже говорили, важно только то, чтобы кто нибудь отвчалъ за каждое слово, появляющееся въ печати, къ чему же разыскивать имя автора, когда редакторъ или издатель, напечатавъ неподписанную статью или книгу, этимъ самымъ принялъ на себя отвтственность за нее? Анонимность, нераскрытая и впослдствіи времени, при судебномъ производств дла, предполагаетъ соглашеніе между издателемъ (или редакторомъ) и авторомъ — соглашеніе, по которому первый подчинился всмъ послдствіямъ, обыкновенно упадающимъ на послдняго. Раскрытіе апонима противъ воли автора представляется намъ до такой степени опаснымъ и вреднымъ, что даже въ томъ Случа, когда издатель (или редакторъ) объявилъ бы имя автора, но послдній не подтвердилъ бы добровольно этого объявленія, оно должно было бы, по нашему мннію, быть оставлено безъ всякаго вниманія, и отвтственность тмъ немене должна била бы упасть на издателя (или редактора). Издатели и редакторы не выли бы такимъ образомъ никакого повода раскрывать анонимъ автора, Въ прусской палат депутатовъ законъ, требующій раскрытія анонима, былъ защищаемъ, между прочимъ, слдующими доводами: на оcнованіи общаго закона, всякій обязанъ открывать извстныхъ ему виновниковъ и сообщниковъ преступленія, авторъ статьи преслдуемой передъ судомъ, есть сообщникъ преступленія, слдовательно, редакторъ или издатель, которому всегда должно быть извстно имя автора, долженъ объявить его по первому требованію суда. Въ этой аргументаціи есть одна очень важная ошибка — ошибка, проистекающая отъ примненія къ проступкамъ печати общихъ понятій о преступленіи. Въ глазахъ редактора или издателя преслдуемая статья, въ большей части случаевъ, не есть преступленіе, и авторъ ея не есть преступникъ. Понятіе о преступленіи, въ длахъ о проступкахъ печати, установляется, если можно такъ выразиться, только судебнымъ приговоромъ, во время производства дла, нтъ, собственно говоря, даже подозрваемыхъ въ преступленіи, потому-что нтъ еще самого преступленія. Но если даже и признать приведенные выше доводы врными теоретически, то за практик они не могутъ и не должны имть никакого значенія, мы уже старались доказать, что въ длахъ о проступкахъ печати задача правительства состоитъ вовсе не въ томъ, чтобы открыть и наказать всхъ участниковъ преступленіи, а въ томъ, чтобы подвергнуть отвтственности одного изъ нихъ, для предупрежденія подобныхъ проступковъ на будущее время.
Наряду съ анонимными статьями должны быть поставлены статьи, подписанныя умершими или безвстно отсутствующими авторами (то-есть небывшими уже въ живыхъ или отсутствовавшими уже въ моментъ напечатанія статьи). Не имя возможности обратить отвтственность на автора, правительство я здсь должно обратить ее на издателя или редактора, который, печатая подобную статью, зналъ, какимъ послдствіямъ она можетъ его подвергнуть. Наконецъ, если на книг не выставлено ни имя издателя, ни имя автора, о если ни тотъ, ни другой не назоветъ себя во время производства дла, то отвтственностъ, какъ предполагаетъ и г. Аксаковъ, должна быть обращена на типографа, который, печатая книгу безъ означенія имени издателя и автора, тмъ самымъ принялъ на себя всю отвтственность за нее.
Итакъ мы пришли къ слдующимъ выводамъ:
1) Если статья или книга подписана настоящимъ именемъ автора, или авторъ самъ добровольно назоветъ себя во время производства дла, то отвчать передъ судомъ за статью или книгу долженъ одинъ только авторъ.
2) Если статья или книга подписана умершимъ или безвстно отсутствующимъ авторомъ, то отвтственность обращается на редактора или издателя.
3) Если статьи или книга не подписана вовсе или подписана вымышленнымъ именемъ (псевдонимомъ), и авторъ не назоветъ себя самъ добровольно, во время производства дла, то отвтственность равномрно обращается на редактора или издателя и судъ не входитъ ни въ какія разысканія объ имени автора, не принимаетъ даже показаній о томъ редактора или издателя.
4) Если на книг не выставлено ни имя издателя, ни имя автора, и ни тотъ, ни другой не назоветъ себя во время производства дла, то отвтственность обращается на типографа, безъ всякихъ разысканій объ имени издателя и автора.
Взаключеніе замтимъ, что система, защищаемая нами, была введена въ Пруссіи конституціею, октроированною королемъ 5-го декабря 1848 г., но отмнена конституціею 31-го января 1850 г., нын дйствующею въ Пруссіи. Въ стать 26-й конституціи 1848 г. было сказано слдующее: ‘Ist der Verfasser einer Schrift bekannt und im Bereiche der richterlichen Gewalt des Staates, so drfen Verleger, Drucker und Vertheilcr, wenn deren Mitschuld nicht durch andere Thatsachen begrndet wird, nicht verfolgt werden’ (если авторъ сочиненія извстепъ и находится въ предлахъ вдомства судебной власти государства, то издатели, типографы и распространители сочиненія не подлежатъ никакому преслдованію, разв если соучастіе ихъ въ преступленіи основано на какихъ нибудь другихъ данныхъ). Въ стать не договорено, какъ поступать, если авторъ неизвстенъ, но смыслъ статьи очевидно, не допускаетъ насильственнаго раскрытія анонима. Порядокъ, теперь существующій по этому предмету въ Пруссіи — произведеніе мантейфельской эпохи.