О казенщин.
О казенщин.
Москва, 22-го ноября 1880 г.
О казенщине, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1880
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Вс письма, вс статьи, получаемыя нами изъ провинціи, вс он — только вопль. Вс въ одинъ голосъ, хотя и изъ разныхъ мстъ, минутъ безтолковщину, безурядицу, царящую, по ихъ словамъ, внутри страны, подрывающую и благосостояніе, и нравственный строй народа. Вс такимъ образомъ подтверждаютъ лишь правильность поставленной нами задачи — объ уздномъ самоуправленіи. Правда, многіе и въ уздахъ начинаютъ относиться скептически или даже совсмъ безнадежно къ самому принципу самоуправленія. Но вмсто того, чтобъ приходить такъ легко въ отчаяніе и, не утруждая головы, искать спасенія въ способахъ несравненно боле легкихъ, — въ усиленіи административной власти, или же въ усиленномъ подражаніи иностраннымъ образцамъ, въ лченіи нашего туземнаго недуга по заграничнымъ рецептамъ, — не полезне ли вникнуть глубже въ причины зла и обратиться испытующимъ взоромъ на себя самихъ? Нечего сваливать постоянно отвтственность за все у насъ происходящее на правительство, какъ будто правительственные дятели пришли къ намъ изъ-за моря, какъ будто мы сами въ нихъ не отвтственны, не нашимъ же обществомъ они воспитаны, не плоть отъ плоти и кость отъ костей нашихъ! И не принципъ самоуправленій виноватъ, а виноваты т условія, въ которыя онъ поставленъ, — не вншнія только условія, которыя можетъ быть не трудно и изменить, а внутреннія, упраздненіе которыхъ зависитъ всего боле отъ самихъ насъ. Виноваты по преимуществу мы, мы, такъ называемое общество или ‘интеллигенція’. Недугъ, которымъ мы болемъ, свойства духовнаго и историческаго. Онъ кривитъ и мысль нашу, и чувства. Нтъ у власти такого волшебнаго жезла, который бы мигомъ насъ оздоровилъ. Наше врачеваніе въ мужественной критик самихъ себя, именно какъ ‘интеллигенціи’, какъ силы руководящей и правящей, — въ трудномъ, суровомъ подвиг самосознія.
Къ этому подвигу мы и призывали въ нашемъ объявленіи объ изданіи ‘Руси’, и за это объявленіе дружно напала на насъ большая часть органовъ нашей печати. Но что бы ни говорили наши литературные противники, а чувство, гнетущее современнаго русскаго человка, можно назвать не иначе какъ ‘тоскою по правд’. Онъ изврился наконецъ въ свое общественное бытіе, потому именно, что этому бытію недостаетъ правды. Правду здсь разумемъ мы не въ смысл нравственной, безусловной самой въ себ справедливости, а въ смысл внутренней истинности явленій. У насъ, въ нашей государственной и общественной жизни, за немногими исключеніями (и такъ продолжается свыше полутораста лтъ), что реально — то внутренно лживо, что истинно — то или отвлеченно, пребываетъ въ области чаяній, въ идеал, доступно лишь умозрнію, или же, если и существуетъ въ самомъ дл, то не живетъ, а прозябаетъ, заслоненное, задавленное, загнанное въ самые нижніе слои нашей земли, въ самую глубь народной души. Поверхъ этихъ слоевъ снуютъ и кишатъ призраки, тни, лжеподобія, кругомъ повсюду декораціи да фасады, да вывсы, названія безъ содержанія, слова безъ дла… Мы какъ будто постоянно играемъ роль, щеголяемъ въ чужомъ костюм, участвуемъ въ какомъ-то общемъ гигантскомъ маскарад. Поэтому-то намъ постоянно не по себ, все какъ бы не свое, взятое на время, на прокатъ, не настоящее. Но это ненастоящее сказывается настоящимъ зломъ въ нашемъ историческомъ дв, ложь тмъ не мене стала нашею дйствительностью. А такъ какъ эта дйствительность, отрицающая правду жизни народную, истинную, сокрытую и обществу малознаемую, не способна внушать ни вры, ни любви (особенно же съ тхъ поръ, какъ стало ослабвать наивное самообольщеніе прежнихъ лтъ), то и отношеніе къ ней выработалось поневол отрицательное. Въ этомъ, несомннно, шагъ къ избавленію, но пребывать въ отрицаніи, но жить отрицаніемъ жизни, безъ положительной цли, безъ положительныхъ идеаловъ — нельзя безнаказанно ни для человка, ни для общества. Такая жизнь есть процессъ разложенія. И мы такъ живемъ! Какъ больной, мечется общество во вс стороны и ищетъ исхода. Тогда какъ часть его, въ тупомъ отчаяніи, самоубійственно пресыщается лишь отрицаніемъ отрицанія, безъ всякихъ опредленныхъ идеаловъ (наши нигилисты), большинство ‘интеллигенціи’, величающей себя ‘либеральной’, съ поразительнымъ недомысліемъ успокаивается самымъ дешевымъ способомъ на идеалахъ выписныхъ, иностранныхъ… То есть: на повтореніи надъ Русью, только лишь въ новой, боле утонченной, боле опасной для нея форм, того самаго эксперимента in anima vili, который уже былъ однажды произведенъ. Казалось бы нсколько страннымъ: народу, имющему тысячелтнюю исторію, создавшему такое могущественное государство, — въ міровомъ призваніи котораго не сомнвается ни одинъ настоящій, разв только русскаго происхожденія иностранецъ, — такому народу навязывать политическіе идеалы, органически выработанные исторіею, напримръ, Англіи! Но наша интеллигенція — тамъ, гд дло касается русскихъ народныхъ массъ — такими несообразностями не останавливается. Нкоторые, поснисходительне, соглашаются впрочемъ, изъ милости, переложить эти западные политическіе идеалы, какъ бывало французскіе водевили, на русскіе нравы и великодушно готовы были бы потшить Русскій народъ новымъ зрлищемъ лже-народа!…
А чего бы, повидимому, проще задать себ хоть такой вопросъ: вдь стоитъ же однако Россія, числитъ себ тысячу лтъ исторической жизни, и не только не старетъ, но, не смотря на вс бды и препятствія, къ нашему собственному изумленію, еще продолжаетъ слагаться, ростетъ въ значеніи и величіи. Нельзя, кажется, вину такого возрастанія и преуспянія сваливать на мудрость администраціи или на просвщенное руководительство именно нашей ‘интеллигенціи’. Не говоря уже о томъ, что просвщеніе это только со вчерашняго дня, вдь самая эта интеллигенція проходила и еще проходитъ разныя фазы подражанія, — галломанства, германоманства, англоманства… Конечно, ничмъ другимъ, какъ непосредственными силами народной русской стихіи держится и стоитъ Русь. Это понимаютъ даже и иностранцы, надляя въ своихъ каррикатурахъ львиными головами нашихъ солдатъ, т. е. тотъ же народъ… Эти силы, стало быть, не отрицательныя, а положительныя, и не вещественный только, во и духовныя. Вотъ тутъ-то, въ тысячелтней исторіи народа и въ тайникахъ его жизни, кажется, и слдовало бы поискать себ вашему обществу положительныхъ идеаловъ…
Бда, однако же, въ томъ, что сами народныя духовныя силы, какъ только выходятъ за предлы непосредственнаго бытія и вступаютъ въ сферу общественной, сознательной дятельности, мгновенно слабютъ и чахнутъ. Казалось бы, положительная народная стихія, разъ проникнувъ въ общественную среду, безъ труда преодолетъ своею мощью стихію отрицательную, — во въ томъ-то и дло, что не свободна и не самобытва въ васъ мысль, еще не расчищено самое сознаніе. При отчужденности общества отъ народа, вашему организму недостаетъ того цльнаго творчества, которое одно способно дать жизнь и плоть пробуждающимся въ васъ порою стремленіямъ народнаго духа. Жизненны у васъ, въ нашей общественной сред, во преимуществу мертвящія силы! Есть злое мертвящее начало, для котораго ‘ложь’ названіе слишкомъ общее, которое требуетъ и которому поищемъ боле точнаго опредленія.
Но для того, чтобъ сказанное вами не представлялось чмъ-то голословнымъ и, главное, стало наглядно-понятнымъ всмъ вашимъ читателямъ безъ исключенія, оставимъ пока область отвлеченныхъ опредленій и ступимъ на почву примровъ и фактовъ. Мы упомянули выше о томъ, что Россія живетъ въ мір призраковъ, фасадовъ, вывсокъ, названій безъ содержанія и т. д. Подтвержденіемъ этой мысли служатъ отчасти, уже поименованныя нами въ передовой стать 1-го No, нкоторыя учрежденія Петровы, правда, теперь уже уничтоженныя. Но возьмемъ живой примръ, всякому разумнію доступный, даже изъ мелкихъ повидимому, ну хоть табель о рангахъ. Перенесемся въ ту эпоху, когда указы Русскому народу подписывались по-голландски, новосозданная русская столица назвалась по-нмецки, а общество, т. е. все высящееся надъ народомъ, давящее его властью, непосредственно съ нимъ начальнически соприкасавшееся, окрещено чиновническими названіями также нмецкими, не только народу непонятными, но и лишенными всякаго внутренняго смысла, а въ русскомъ перевод еще боле безсмысленными. Появились несовтующіе совтники несуществующихъ коллегій, вовсе неудобные для разумнія надворные и т. д. Намъ возразятъ, конечно — это пустяки, это мелочь! Не пустяками и не мелочью сказалось въ жизни народа это пренебреженіе къ смыслу: слишкомъ уже велики размры и пространства, и времени. Такое полуторасталтнее (конечно, безъ злаго умысла, но не безъ презрнія къ народу) издвательство надъ здравымъ разсудкомъ всей Русской земли разв могло пройти даромъ? Представьте только себ: какое насиліе, какую операцію долженъ былъ совершитъ надъ своимъ смысломъ русскій простой человкъ, чтобы свыкнуться съ безсмыслицей, которая какъ заноза торчала и еще торчитъ передъ нимъ на каждомъ шагу, при каждомъ сношеніе съ обществомъ и администраціей? Разумется, бдный, испуганный здравый русскій толкъ прижался и притаился, но такая побда надъ нимъ опасне пораженія! Безнаказанно примириться съ отрицаніемъ смысла нельзя. Это все равно, какъ бы заставить чуткій слухъ музыканта сжиться съ фальшивыми нотами и диссонансомъ: сжиться можно, но лишь съ утратою чувства гармоніи… Если бояринъ, дворянинъ, дьякъ кормились порой на счетъ народа и тяжелы ему приходились, то все же они были ему свои. Что же долженъ былъ испытывать онъ, когда пришлось ему питать собою цлую саранчу чиновниковъ новаго закала, въ нмецкой одежд и съ нмецкими названіями? Результатомъ этихъ ‘пустяковъ’ вышло то, что власть стала чуждою для народа… Но это грхъ минувшихъ дней, скажутъ намъ. Обратимся въ современности. Приходитъ на-дняхъ мужикъ Артамонъ Сергевъ въ Присутствіе по крестьянскимъ дламъ искать правды на ршеніе волостнаго суда, несогласное съ кореннымъ народнымъ обычаемъ и навязанное крестьянамъ мастеромъ бюрократическихъ длъ, волостнымъ писаремъ. Его встрчаетъ членъ присутствія юристъ, гуманистъ и либералъ, и вжливо вопрошаетъ: ‘Вамъ что угодно?’ — ‘Къ твоей милости, сударь, жалуюсь на волостной судъ’.— ‘Вы можете жаловаться лишь въ кассаціонномъ порядк’.— ‘Не пойму, батюшка’.— ‘Я вамъ говорю русскимъ языкомъ. Были ли нарушены какія-либо формы судопроизводства или вы жалуетесь по существу?’ — ‘Не въ домекъ, батюшка’. И уходитъ мужикъ, озадаченный и отмнною вжливостью, и русскимъ языкомъ, и отказомъ въ правой его просьб пекущихся о немъ господъ, тяжела его смутная дума…
Согласитесь, что эта фальшь бьетъ въ глаза. Возьмите-же этотъ образчикъ и представьте себ, что точно такая же фальшь, но въ боле грандіозныхъ размрахъ, встрчается ежедневно, ежечасно, на всхъ ступеняхъ, во всхъ изгибахъ нашего общественнаго бытія и профальшивила его насквозь, сверху до низу! И ужъ никакъ нельзя обвинить въ этой фальши непремнно самую власть. Власть только привела въ исполненіе то, что измыслили мы сами, мы, представители западнаго просвщенія и русской либеральной интеллигенціи, мы сочинили народу и кассаціи, и цензы, и прочія тому подобныя блага, мертвящія зачатки нашего самоуправленія, — мы, которымъ бы очень хотлось занять такія мста, гд бы мы могли ршать участь простаго русскаго народа во имя народа и за него, хотя бы тамъ милліоны Артамоновъ Сергвымъ и вопіяли отчаянно снизу: ‘не въ домекъ намъ, отцы! не въ домекъ, радтели!’
Но положимъ, вся эта фальшь происхожденія явнаго, происходитъ отъ грубаго, цликомъ, заимствованія извстныхъ чужихъ формъ, можно, замтятъ намъ, иностранныя слова перенесть по-русски, можно помочь горю введеніемъ формъ, которыя вы сами признаете за русскія, напримръ самоуправленія. Въ томъ-то и дло, что самоуправленіе самоуправленію рознь, и что не одн формы, но и живой духъ русскій нуженъ… Давно тому назадъ, въ ‘Дн’ (1862 г. No 18) мы разсказали любопытный фактъ, который вкратц передадимъ и теперь. По полученіи въ город Молог, Ярославской губерніи, грамоты Екатерины 1785 года о дарованныхъ городамъ правахъ и преимуществахъ, и по торжественномъ, какъ слдуетъ, открытіи Городской Думы съ городскимъ головой и гласными, — жители постановили секретный общественный приговоръ такого содержанія: такъ какъ вновь учреждаемая Дума иметъ распоряжаться лишь доходами, указанными въ закон, расходовать на предметы также указанные, вообще дйствовать на точномъ основаніи закона, подъ контролемъ начальства, то рядомъ и одновременно съ нею имть негласно прежнее общественное управленіе подъ завдываніемъ того же городскаго головы и тхъ же гласныхъ, въ распоряженіе котораго предоставить небольшой капиталъ, нарочно для сего и составленный по общей раскладк. Такимъ образомъ съ 1786 г. по 1847 г., въ теченіе 61 года, существовало два городскихъ самоуправленія: одно офиціальное, казенное, съ 4 тыс. р. дохода, другое тайное, но въ сущности настоящее, достигшее 20 тыс. р. дохода, по одному велись смты, отчеты представлялись Губернскому Правленію и Казенной палат, по другому велись особыя книги, въ которыхъ отчетъ отдавался самому обществу. Городъ процвталъ, къ удивленію всхъ губернаторовъ, пока, наконецъ, начальство не узнало случайно причины процвтанія. Узнавъ, оно предало голову суду, прекратило неказенное самоуправленіе и отдало капиталы казенному. Городъ пришелъ въ упадокъ… Не раздаются ли и теперь со всхъ сторонъ на наши городскія и земскія учрежденія жалобы именно въ томъ, что они вс идутъ плохо, вс безжизненны, вс казенны?..
‘Казенны’… Вотъ самое точное опредленіе тому мертвящему злому началу, для котораго названіе лжи оказывалось слишкомъ общимъ. Слово найдено. Правда, оно у всхъ на устахъ, не едва ли кто отдавалъ себ полный отчетъ въ глубин и обширности его смысла. Это зло наше, доморощенное, возникшее на русской, цивилизованной Петромъ почв. Это продуктъ ХШ вка, это плодъ нашей культуры, вмст съ другимъ словомъ: ‘чиновникъ’. Оно не переводимо ни на какой языкъ, ибо если и можно перенесть его въ нкоторыхъ случаяхъ словомъ офиціальный (officiel), то съ послднимъ выраженіемъ никакъ не соединяется тотъ нравственный смыслъ, который въ понятіяхъ нашихъ связанъ съ подлинникомъ. Въ этомъ послднемъ смысл не знала его древняя Русь. Казна — синонимъ государевой власти — понималась ею въ точномъ, серьезномъ значеній. Слово ‘чиновникъ’ само по себ есть истинно-почетное наименованіе труженика государственной службы. Отчего же, не смотря на это почетное и важное значеніе, оба эти слова: ‘казенный’ и ‘чиновникъ’, равносильны качественному опредленію самаго нелестнаго свойства? ‘Казенная душа’, — ‘казенная совсть’, — ‘человкъ казенный’, — ‘казенщина’, — ‘чиновникъ въ душ’, — или просто ‘чиновникъ!’ — мы вс понимаемъ и чувствуемъ, что это значитъ! ‘Казенность’, — ‘казенщина’ — это, по опредленію покойнаго сотрудника ‘Дня’, высокодаровитаго В. А. Елагина, — въ своемъ род зло такого же историческаго и міроваго характера, какъ іезуитизмъ. Это цлое духовное начало — условности, вншности, формальности, отршенности отъ жизни, отрицаніе ея правъ въ пользу авторитета вншней, принудительной, такъ сказать голой, ничего вн себя не признающей власти. Это упраздненіе личной совсти, внутренней свободы, живаго духа и Бога. ‘Чиновникъ’ (въ томъ нравственномъ смысл, какой иногда придается этому слову) есть орудіе этого начала, безъ личной души и убжденій. И такое-то .начало, которое было чуждо древней Руси, которое можетъ-быть только мерещилось Ивану Грозному въ Опричнин, попыталась было ввести къ намъ знаменитая эпоха преобразованія, но, слава Богу, ей удалось только придавить, а не раздавить русскую жизнь! Народъ, какъ мы выразились въ прошлый разъ, упорно хранилъ вру въ свой историческій идеалъ верховной власти, состоящей съ самоуправляющеюся землею въ живомъ органическомъ союз взаимнаго доврія и любви, въ единств мысли и духа. Такая вра, сказали мы, не могла не оправдаться и отчасти уже оправдалась 19 февраля 1861 года, оправдается безъ сомннія и вполн. Но для этого необходимо, чтобъ само наше общество сознало ту часть вины, которая падаетъ на его долю и которая теперь едва ли не сильне тяготетъ именно на немъ. Петръ, можно полагать, взялъ это начало отчасти безсознательно, или же только на прокатъ, для успха своего преобразовательнаго подвига, для введенія европейскаго знанія и цивилизаціи, имя несомннно въ виду одну цль: благо Россіи. Волей-неволей все общество, перешедшее на его сторону, поступило на службу — и просвщенію, пожалуй, но и тому же началу, стало чуждо народу, стало само для него властью, начальствомъ. А при дйствіи (хота бы и временномъ) этого начала, упразднявшаго живую органическую самодятельность русской народной стихіи, нарушившаго творческую цльность жизни и въ то же время связаннаго съ просвщеніемъ, общество или служилая ‘интеллигенція’ постепенно, логически, дошла и не могла не дойти до отреченія отъ всхъ коренныхъ началъ, отъ духа и сердца, даже отъ здраваго смысла родной земли. Прилпясь къ Западу, она стала служить и молиться инымъ богамъ. И вотъ, въ наказаніе лишены мы даже и до сихъ поръ истиннаго духа и разума жизни и неспособны еще сотворить ничего, а осуждены лишь на безплодныя подлки, на мертворожденіе. ‘Казенщина’ теперь уже перестала, однако, быть аттрибутомъ только служебной дятельности въ сфер государственнаго и, увы! даже церковнаго управленія. Это страшное качественное опредленіе — у насъ въ постоянномъ обиход, какъ бы родное, едва ли кого серьезно и пугаетъ, — прилагается въ большой части явленій нашей жизни. Но если не пугаетъ, за то мертвитъ. Казенщина, какъ начало безусловнаго подчиненія вншнему авторитету, отрицающее въ русскомъ человк его національную совсть и самобытность мысли, подобно злому духу, проникаетъ всюду — и въ жизнь, и въ науку, и въ художество, и во всякое ученіе, хотя бы наилиберальнйшее! Да, этотъ грхъ,
онъ вчно съ нами.
Онъ въ насъ, онъ жилахъ и въ крови,
Онъ сросся съ нашими сердцами…
Ясно ли, посл этого, что т, которые ищутъ для Русской земли идеаловъ на Запад, — принадлежатъ въ разряду чиновниковъ Петровыхъ, законнорожденныя дтища отрицанія народной самобытности — безсознательно служатъ ими же презираемому началу ‘казенщины!’
И такъ, преграды дальнйшему преуспянію всходовъ нашего историческаго посва, именно плодотворному развитію зачатковъ самоуправленія, для котораго исторіей выработаны къ нашему дню вс необходимые элементы, преграды эти заключаются именно въ недостатк зиждительной силы жизни въ самомъ нашемъ обществ, — въ преобладаніи мертвящаго начала условности, вншности, формализма, слдовательно рабства, начала, отрицающаго вольную самобытную стихію русской народности,— однимъ словомъ начала казенщины.
Но живъ Богъ и живъ Русскій народъ. Только чистосердечнымъ отреченіемъ отъ всякихъ чуждыхъ намъ идеаловъ, только проникновеніемъ въ самый разумъ народной жизни, только искренно соединясь съ нимъ въ мысли и въ дух, и не разнымъ богамъ молясь, а одному, общему съ ними только искренно обвинивъ себя самихъ, можемъ мы чаять перерожденія и обновленія, и употребить, себ и всей нашей земл на благо, дары нашего, такъ дорого доставшагося образованія. Въ практическомъ же отношеніи — путь указывается самъ собою, какъ это ясно, кажется намъ, объяснено въ нашей послдней стать. Передъ нами задача очевидная, явная, вопіющая о немедленномъ разршеніи. Ее попробуемъ разршить хотя бы въ сознаніи, благо никто тому не мшаетъ. Но, конечно, несравненно легче и удобне для умственной лни пренебречь слишкомъ скромною повидимому задачей, махнуть на дйствительную русскую историческую жизнь рукою и, кичась званіемъ интеллигента, воздыхать о чужихъ, чужою исторіею созданныхъ идеалахъ!