П. А. Новиков
О гении,
о главных его свойствах, о средствах, им употребляемых, и о влиянии его на современников и потомство
О гении, о главных его свойствах, о средствах, им употребляемых, и о влиянии его на современников и потомство, Новиков Петр Александрович, Год: 1818
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Русские эстетические трактаты первой трети XIX в.
В 2-х т. Т. 1
М., ‘Искусство’, 1974
Осмеливаюсь принести слабую дань признательности знаменитому Обществу {Общество любителей российской словесности.}, удостоившему меня чести быть соучастником в трудах его. Знаю, что предмет, мною избранный для рассуждения, гораздо выше, нежели мои силы, но, с одной стороны, важность его в словесности и во всех искусствах, а с другой, ободрительная ваша снисходительность вливают в меня смелость испытать себя на поприще, которому посвящал я все драгоценные минуты моих досугов. Счастливым почту себя, милостивые государи, если слабые мои мысли обратят на себя благосклонное внимание ваше.
Я намерен обозреть свойства, образование высочайшего таланта в поэзии — гения. Никакое выражение не было так часто употребляемо и почти всегда в различных знаменованиях, более или менее удаляющихся от истинного, как слово ‘гений’. Кажется, что начало сего слова должно быть отнесено к тому аллегорическому божеству, которое в язычестве предполагали присутственным при всех деяниях человека, научающим и руководствующим его невидимо. Это гений, то есть дух добрый или злой. Приближаясь более к сему первоначальному значению, я назову гением в человеке высшего рода врожденную способность и непреодолимую склонность к чему-либо высокому и благородному. Ученый аббат Дюбо дал сему слову точно такое же значение, но после, удаляясь, распространил его слишком далеко. Он называет гением даже низкую склонность к игре. Осмеливаясь не согласиться в этом с мнением сего знаменитого мужа, понимаю под сим знаменованием дар великий, несравненный, делающий человека творцом в искусствах, подражателем великого творца природы, и постараюсь обнять, сколько могу, степени и важность сего благодетельного дара.
Человек родится в общем мнении со склонностью к чему-нибудь по организации своей, воспитание дает ход этой склонности. Промыслительное провидение вливает в сердце его особенное какое-то сильное чувство, влекущее к предметам в природе, более соответствующим его способностям душевным и телесным, его уму и вообще врожденным дарованиям. Таким образом, оно предначертало круг действия для каждого человека, которого пределами ограничиваются пределы его успехов. Несчастлив тот, кто, преступив их, устремится в поприще, не назначенное ему судьбою! Силы его скоро ослабеют, и он падет, без сомнения, или от усталости, или от препятствий, которых победить не в состоянии. Пределы сии иногда стеснены, иногда обширны, всеобъемлющи. Первые образуют то, что я назову просто врожденной склонностью и способностями. Последние суть пределы гения.
Какие же суть признаки истинного гения? Я уже сказал: это вообще стремление ко всему высокому, благородному, стремление к изяществу, к славе, к бессмертию. Искры сего пламени божественного таятся в беспечности лет младенческих, пламенеют в юношестве и блистают ярко, согревают и освещают, как солнце, в летах мужества. Отрок-герой в мечтаниях младенческих помышляет уже о славе, она бог его, она его кумир! Уважение, пламенная любовь к доблестям великим, подвигам славы есть первое, характеристическое в нем чувство. Оно обнаруживается в малейших его поступках, оно блистает в его взорах, оно дышит в первых словах его. Младенец-живописец ловит уже жадным взором разительные черты великолепной картины природы, он не знает еще, что такое живопись, но рисует уже в своем воображении явления природы как физические, так и нравственные. Младенец-поэт любит уже парить полетом мысленным в областях возможного, горизонт умов обыкновенных не есть его горизонт, пределы мира видимого не суть для него пределы! Он творит уже для себя некоторым образом мир идеальный и, не зная, что такое поэзия, исполнен уже ее очарований. Юный Юлий Цезарь, удивляясь подвигам Александровым, сказал однажды с чувством благородного соревнования: ‘В мои лета Александр уже выигрывал сражения’. Слова сии не суть ли знамение великого врожденного чувства? Фукидид проливал слезы, внимая радостным плескам, увенчавшим искусство Геродота. Не знаменуют ли сии слезы печать истинного гения, стремящегося к достойной славе, и не тогда ли уже виден был в нем будущий красноречивый историк Греции? Корреджо, рассмотревши в первый раз картину Рафаэлеву, вскричал: ‘И я живописец!’ Но какой пример может быть разительнее поприща знаменитого Ломоносова! Не в первых ли летах младенчества виден был в нем великий поэт, знаменитый испытатель природы, оратор, законодатель в красноречии и поэзии, лучезарное светило российской словесности, словом, великий гений на поприще наук и искусств? Гений даруется и воспитывается природой, он блистает даже во мраке необразованности, как необделанный бриллиант сквозь грубую покрывающую его кору.
Теперь посмотрим на него среди поприща, на его действия. Действия гения всеобъемлющи, как природа, которой он любимый сын. Во всех науках и искусствах он господствует, он есть вместе необыкновенная чувственная и умственная сила, обнаруживающая себя в важных открытиях или в новых блистательных красотах искусства. Он может быть один в совершенно различных склонностях, но действует тогда различно: гений математики, физики, музыки и проч. В науках умственных одно наблюдение природы служит ему путем от простейших истин до глубочайших умозаключений, он измеряет, взвешивает, сравнивает, рассуждает и открывает доселе не известные таинства природы. В искусствах образовательных и словесных он рассматривает ее, как творец-подражатель, и действует не на ум исключительно, а более на воображение и сердце. Я здесь предположил себе особенно говорить о гении поэзии.
Nascuntur Poè,te {Поэтами рождаются (латин.).} — говорили древние. Под сим разумеется то, что с одними пособиями науки человек не может сделаться поэтом, не может удивлять, убеждать нас силою слова. В чем же состоит сия чудесная сила, ниспосылаемая свыше на счастливого смертного, которому определено быть чудом вселенной? Состоит ли она особенно в счастливой памяти, в проницательном уме, в воображении изобретательном? Совсем нет, это только вспомогательные орудия гения. Человек, назначенный быть великим поэтом, получает от природы неизъяснимый, редкий дар видеть, понимать, чувствовать, соединять по своему плану красоты ее, физические и моральные, наполняться ими, свободно и живо выражать их. Эта сила влечет его с самых юных лет по внушению, для него самого неизвестному, к предметам изящным, к предметам прекрасным и высоким. Она отвергает все впечатления низкие и недостойные, озаряет перед ним красоты, скрытые для людей обыкновенных, дает ему чувствовать собственные свои достоинства и, наполняя его благородной гордостью, направляет к цели, указанной ему свыше, к мете знаменитой и блистательной. Это сила, расправляющая младому орлу великие крыла его для полета к бессмертию! Обратится ли сей гений на огромную массу мира видимого, природы вещественной, — могуществен и силен, как царь, плавает он в неизмеримом море чудес ее, обнимает одним взором великое разнообразие в единстве и простоте, внимает гармонии, царствующей в творениях существа верховного, все расположившего по единому чертежу, и возносится даже до светозарного его престола. Обратит ли он взор быстрый на части самые скрытые, для обыкновенных глаз невидимые, сего великого целого — он проникает в сокровеннейшие красоты, дивится высокому, и в самых малейших предметах заключенному, отдыхает на прекрасном, наслаждается разнообразием и рассматривает его вместе оком живописца и оком философа. Представится ли ему обширная картина природы нравственной — он видит в образцах великих добродетелей и пороков сердце человеческое обнаженное, ему открыты и все тайные изгибы его, истинно великие характеры для него только понятны, он один исчисляет и все неприметные почти оттенки свойств человеческих.
Этого недовольно — он, обтекая взором неизмеримое пространство веков протекших, достойно поражается великими переменами, преобразившими лицо вселенной, совещает с исчезнувшими народами и, восседая на обширных их гробницах, собирает истины высокие и полезные для человечества. Он переносится воображением в мир будущий, сравнивает, предрекает и влечет за собой толпы непросвещенные. Он сверх того имеет еще особенный дар извлекать из несовершенств мира как нравственного, так и физического черты истинно разительные и понятия глубокие. Он составляет мир идеальный, населяет существами, им самим созданными, и тогда особенно он есть творец, он изобретает, вымышляет. Таковы действия истинного гения поэзии.
Итак, если предмет его — все высокое и благородное, следовательно, предполагается в нем всегда соединение многих достоинств нравственных, истинно великих. Они суть: чувствительность необыкновенная, воображение пламенное, смелость благородная, добродетель высокая, презрение всего обольстительного, терпение непреоборимое и особенно какая-то врожденная свобода и гордость, начало величия нравственного и источник мыслей и чувствований, одному только ему свойственных. Это есть то чувство, которое, как я сказал прежде, рождает в нем нелицемерное удивление к успехам блистательным другого великого человека, из какого бы народа и века он ни был. Один только гений совершенно понимает гения, их чувства общие, у них одна душа. Гомер и Тассо узнали бы друг друга по чувству таинственному, соединяющему гениев, Еврипид и Расин говорили бы одним языком, Гораций и Державин подали бы друг другу руки и обнялись бы, несмотря на пространство, их разделяющее.
Гений образуясь достигает наконец той степени совершенствования, с которой может привлечь к себе всеобщее внимание. Это предполагает непременно непрерывное, упорное действие собственных его усилий и отразительное влияние всех окружающих его предметов, действие духа народного, нравов, обычаев господствующих, степени просвещения и образованности, посреди которых он живет. При всех узах, которыми связан он от обстоятельств настоящих, нельзя отвергнуть, однако, великого влияния его на общее мнение. Он удаляется от узкой тропинки, пробитой слабыми своими предшественниками, и совершает путь свой шагом смелым и быстрым, стезею новою. Он видит все иначе, нежели они, и заставляет всех смотреть собственными его глазами, он чувствует, и все с ним чувствуют одно и то же. Таким образом становится он образцом, творцом, законодателем своего искусства и своих современников.
Каково бы ни было влияние народа на гений и обратно гения на народ, цель его всегда одна и та же. Ни век, ни всеобщее расположение умов ее не изменяют. Она есть неотъемлемая принадлежность его. Цель высокая — бессмертие. Так! истинный гений поэзии, находящийся в связи неразрывной с великими качествами душевными, никогда не допускает человека, обладающего им, терять оную из виду. Все его мысли, все его деяния нечувствительно к ней стремятся… Он мыслит, он действует для круга обширнейшего в настоящем и будущем времени.
Теперь спросим: почему великие гении, блиставшие за тысячи пред сим лет между народами, совершенно отличными от нас в нравах, обычаях и склонностях: Гомеры, Софоклы, Горации, Вергилии, удивляют нас так же, как и поэты, писавшие между нами. Объяснение этого вопроса покажет нам средства гения и его успехи.
Самый творческий гений есть только подражатель природе, она есть тот великий образец, соответственно которому действуют искусства, правила, руководствующие гения, суть ее законы, следовательно, нам нравится только то, что сообразно с сими законами. Это положение неоспоримо, когда говорится о природе физической, ибо чувствование красот ее не подлежит, кажется, никаким изменениям. Ее величие, ее прелести производят одинаковое впечатление на гения всех времен и всех народов. Картины Гомера и Феокрита, Вергилия, Мильтона, Делиля и Геенера не дышут ли всегда равной высокостью, верностью и сладостью? Но в природе моральной мы усматриваем нечто противное: то, что нравится нам, не нравится другим, что нравилось нам прежде, теперь не доставляет нам никакого удовольствия. Отчего же это? Неужели природа изменяется? Нет! Она сама по себе всегда одна и та же, но изменяют ее в глазах наших различные отношения, или, лучше, мы сами изменяемся в отношении к ней по различным обстоятельствам общей и частной нашей жизни. Она имеет качества свои существенные, которые всегда принимаем мы более или менее как относительные.
История, сей великий памятник народов и событий, представляет нам черты великих добродетелей и великих пороков, рассеянные в разных эпохах бытия политического, они блистали в просвещенные времена Греции, и в могущественном Риме, и у диких американцев, и у образованных европейцев. Везде добродетель была почтенна, порок — ужасен, везде господствовали над человеком страсти, везде тиранственная власть их возбуждала в нем сострадание, везде торжество над ними привлекало его удивление. Аристид и Регул были бы велики в странах мексиканских, Катинат и Пожарский были бы обожаемы Афинами и Римом. Великие трагики умели нас троись мучениями любви, изображая греков, римлян, американцев и оттоманов. Вот черты общие.
Эти же самые страсти, эти характеры разнятся бесчисленными оттенками по временам, климатам и народам, их образованию и промышленности.
Время имеет влияние, потому что беспрерывно приобретаются новые познания, изглаживаются другие, изменяются мнения, изменяются самые люди.
Важное влияние климата на физическую природу человека, которая столь тесно соединена с его природой моральной, распространяется и на сию последнюю. Сие взаимное влияние равно ощутительно действует на целые общества, как и на каждого человека в особенности. Оно-то и производит сии бесчисленные оттенки в характерах и страстях, столько приметные между различными народами. Любовь с одинаковой ли силой могла господствовать над хладным воинственным римлянином, как над пылким, страстным Оросманом, в исступлении ревности умерщвляющим свою любовницу?
Различие в целых народах состоит в разности обычаев и мнений. Общий обычай или общее мнение царствует неограниченно над каждым сильным движением природы в человеке частном. Они связывают и заглушают даже чувствования, по-видимому, самые характеристические. Вот черты относительные.
Как же пользуется поэт-гений и теми и другими? Великий поэт, пишущий для современников, пишет также и для потомства. Он песнопевец для своего народа, так же как и для всех чуждых. Он старается пленить не внешние токмо чувства наши и не суетными только наружными приличиями, он представляет нравственные красоты в том виде, в каком они всегда равно любезны. Это должно быть основой творений его, или паче существом их. Он не жертвует своею священной обязанностью временному вкусу и мнениям, которые могут дать ему только наружную оболочку для картин. Первое — сущность, другое— форма, размер и одежда. Таким образом, он угождает равно и своему веку и другим, трогает, поражает нас, заставляет нас переселяться вместе с ним в те места, в те обстоятельства, словом, в те лица, которым дает он жизнь, чувство и слово. Вот красоты общие и частные. Первые зависят от начал природы, другие от изменяющегося беспрерывно мнения народного. Магическая сила искусственного их соединения есть сила гения.
Могущественный властелин вселенной, он воспаряет выше ее пределов, обращает быстрые взоры на прошедшее, настоящее и будущее, видит человека отдельно и в отношении к состоянию гражданственному и политическому, сближает, сравнивает и, обогатясь опытами и познаниями, совещает сам с собою и — действует.
Он проник в тесные сии отношения, он заметил таинственную связь, соединяющую человека дикого и образованного, философа и невежду, простолюдина и жителя городского, он напитался, так сказать, самыми пламенными чувствованиями души человеческой в ее бесчисленных порывах и направлениях, он взирал на добродетель и порок без покрова, он видел, как в зеркале, самого себя, словом, он умеет чувствовать и действует.
Этого не довольно: он сближает сии черты, рассеянные в пространстве природы необъемлемом, соединяет, так сказать, легкие облака, чтоб составить из них тучу громоносную и удобнее поразить своих читателей или слушателей, он сближает их, дабы с силой большей стремиться к высокой мете своей, и составляет из них одно целое, великое, совершенное. Оно не существует в природе, но, вероятно, может существовать. Это идеал. Вот действия гения вне природы.
Отсюда происходят те бесчисленные красоты в великих его творениях, которые мы называем, как и я прежде назвал, общими, потому что они поражают всякого, имеющего чувствительное, неискаженное сердце, те верные изображения страстей, которые возбуждают в нас живейшее сострадание и убеждают своею истиной и разительностью, те чувства высокие, сильные и непритворные, которые наполняют душу священным благоговением, те восхитительные черты невинности и добродетели, которые непреодолимой прелестью своей привлекают и самую нечувствительность, короче сказать, это будет живая, разительная картина сердца человеческого, которого история составляет историю изучения самого гения.
Таким образом, великие поэты, изображая нам людей, совершенно отличных от нас нравами и обычаями, силой своего гения сближают их с нами во всех отношениях и обстоятельствах. Трагедии Шекспира послужат в сем случае разительным примером. Они сочинены точно сообразно с нравами англичан и во вкусе их древнего театра, совершенно отличного от нашего, но между тем мы находим в них красоты неподражаемые и истинные признаки гения высокого. Это оттого, что стихотворец умеет говорить нашему сердцу, говоря о любезных нам предметах.
Я уже упомянул о влиянии гения на своих соотечественников, оно есть необходимое следствие его успехов, всегда блистательных. Произведения великих поэтов имеют особенное влияние на словесность и вообще на просвещение народное, ибо гений, действуя новыми средствами своими, течет решительно всегда к совершенству и, уважая своих предшественников на поприще славы, не страшится притом дерзать далее, открывая красоты, доселе не известные. Корнель явился во Франции и, отвергнув прежние ненадежные средства французских трагиков, показал своей нации истинное драматическое искусство и сделался образцом для своих последователей. Наш Ломоносов явился посреди народа, не имевшего еще образованного вкуса, и, великий ученик древних, затмил всех писателей своего времени и украсил зарю нашей словесности. Одним словом, явление гениев великих есть для словесности то же, что благотворные лучи солнца для всей природы.
Несправедливо, кажется, мнение тех, которые утверждают, что поприще гения со временем становится ограниченнее и что истощаются материалы для его действования. Это значит заключать в тесные пределы необъемлемость природы физической и моральной и не обращать внимания на успехи поэтов, процветавших в позднейшие времена. Предполагая возможность, сего положения и рассматривая бесчисленное множество стихотворцев, явившихся между древними и новыми народами, по крайней мере можно было бы заключить, что ничего не оставалось поэтам времен позднейших, кроме рабского подражания своим предшествователям, но и в сем случае мы видим совершенно противное. Сколько и ныне писателей, которым нет образцов между древними! Кто укажет мне образцы точные Ломоносова и Державина? Хотя мы и величаем их, одного русским Пиндаром, а другого русским Горацием, но это пустые слова и пустые похвалы, нимало не показывающие их характера. Ломоносов и Державин столько же оригинальны в своих красотах и погрешностях, как Гораций и Пиндар, и возможно ли, обращая око наблюдательное на разнообразие природы, на бесчисленность отношений ее к человеку, на многоразличные изменения самых отношений сих, — возможно ли, говорю, предположить, чтоб сия богатая сокровищница истощилась когда-нибудь для гения всеобъемлющего, для гения, совершенно ее постигающего! Он перестал бы быть гением, когда бы не мог пользоваться ее чудесным разнообразием, когда не замечал бы всегда чего-нибудь нового, неописанного, он творец, а не подражатель. Поэзия эпическая, трагедия, комедия, ода и поэзия дидактическая казались некоторое время стесненными в известных пределах, кои, будучи освящены древностью, почитались законными для всех. Поэты времен новейших, казалось, необходимо должны были следовать по стопам их, не дерзая предпринимать ничего нового для удобнейшего действования на сердце человеческое, но гений, всегда деятельный, неистощимый и великий в предприятиях, обратился к предметам новым, прежде не замеченным и более соответствующим изменившимся нравам и обыкновениям людей, нашел сокровища там, где природа казалась совершенно бесплодной, проложил новые пути к сердцу человеческому изобретением системы страстей, совершенно не известной для древних. Заключим, наконец: гений всегда выше общего мнения, всегда неистощим в средствах, велик в намерениях и всегда равно успевает, побеждая и увлекая за собою своих современников, его цель — бессмертие, награда — неувядаемая слава.