Отношение между определяемым, определением и определенностью, Трубецкой Николай Сергеевич, Год: 1939 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Н.С. Трубецкой

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ОПРЕДЕЛЯЕМЫМ, ОПРЕДЕЛЕНИЕМ И ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ [1]

(Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. — М., 1987. — С. 37-43)

В сборнике статей, посвященном одному из самых выдающихся представителей женевской лингвистической школы, разумеется, нет необходимости доказывать возможность и правомерность сопоставительного лингвистического исследования, не зависящего от генеалогического принципа. В то время как сравнительная грамматика языков известной генеалогической группы ставит своей целью обнаружить происхождение того или иного явления, наблюдаемого в каждом из этих языков, и, стало быть, обнаруживает диахронический подход, сравнительное изучение неродственных языков имеет в виду освещение синхронных отношений между фактами языка в сопоставлении с аналогичными отношениями, существующими в другом языке в совершенно ином контексте. Такое исследование может быть осуществлено только с позиций синхронического анализа.

В этой связи мы хотели бы высказать некоторые соображения об отношениях между определяемым, определением и определенностью.

Отношение определяемого к определению, несомненно, является одним из самых распространенных синтагматических отношений, но, конечно, мы далеки от того, чтобы рассматривать его как единственно возможное синтагматическое отношение. в частности, мы сильно сомневаемся, чтобы субъект и предикат могли бы рассматриваться как определяемое и определение. Многие языки обладают единственным способом выражения отношения между определяемым и определением, и в большинстве таких языков этот способ не распространяется на отношение между субъектом и предикатом. Так, в тюркских, монгольских и во многих финно-угорских языках определение стоит перед определяемым: прилагательное, указательное местоимение и числительное стоят перед существительным, существительное в родительном падеже располагается перед существительным, к которому оно относится, наречие — перед прилагательным или перед глаголом, к которому оно относится, наконец, прямое или косвенное дополнение — перед глаголом. Однако предикат (глагольный или именной) следует за субъектом, чем доказывается, что он не рассматривается вы качестве определения к субъекту. В гиляцком (‘палеоазиатский’ язык, на котором говорят на севере острова Сахалин и в устье Амура) два соседних слова, относящихся друг к другу как определение и определяемое, претерпевают некоторые фонетические изменения (в частности, начальный согласный второго члена такой синтагмы становится спирантом). Эти изменения осуществляются в группах ‘прилагательное + существительное’, ‘генитив + соответствующее существительное’, ‘дополнение + глагол’ и т.д. Однако они не осуществляются в группе ‘субъект + предикат’ [2]. В языке ибо (суданский язык, на котором говорят в Нигерии), где различают три тона, основной тон членов группы ‘определение + определяемое’ или ‘определяемое + определение’ претерпевает некоторые изменения: последний слог первого члена и первый слог второго члена такой группы получает высокий тон, если они имеют в других позициях средний или низкий тон [3]. Эти изменения могут наблюдаться в группах ‘прилагательное + существительное’, ‘имя (в генитиве) + имя’, ‘имя + демонстратив, числительное, относительное местоимение’, ‘имя существительное основного предложения + относящийся к этому имени глагол подчиненного предложения’. Но изменение тона никогда не происходит в группе ‘субъект + предикат’. Можно было бы увеличить число подобных примеров, показывающих, что в языках самых разных структур отношение между субъектом и предикатом не рассматривается как отношение между определяемым и определением. Противоположные примеры редки и малодоказательны. Мы намерены, стало быть, отличать детерминативные синтагмы (слагающиеся из определения и определяемого) от предикативных синтагм (слагающихся из субъекта и предиката).

Третий класс представлен социативными синтагмами, оба члена которых всегда находятся в синтагматическом отношении с каким-либо другим членом того же сообщения. Мы подразумеваем, таким образом, под социативной синтагмой два субъекта при одном и том же предикате, два предиката при одном и том же субъекте, два определения, относящихся к одному и тому же определяемому, и т.д. [4].

Детерминативная синтагма представлена множеством типов и подтипов, количество которых отчасти зависит от грамматической структуры данного языка. Некоторые из этих типов обнаруживаются в большом числе языков и получили общее традиционное наименование: определение в синтагме, оба члена которой являются существительными, обычно обозначается как ‘генитив’, в детерминативной синтагме, один из членов которой яввляется существительным, а другой — глагольной формой, глагольная форма называется ‘причастием’, если определением выступает эта форма, а если, напротив, определением выступает существительное или местоимение, их описывают как ‘дополнение’ и различают ‘прямое дополнение’ и ‘косвенное дополнение’. Все эти ярлыки имеют определенный смысл и порой достаточно практичны. Но часто они дают ложное представление о реальных отношениях между различными грамматическими категориями данного языка.

Все переходные глаголы, употребляемые в качестве предиката, предполагают, как минимум, два существительных (или местоимения), одно из которых обозначает субъект действия, другое — объект, подверженный действию. Из двух синтагм, образованных переходным глаголом и каждым из этих существительных (или местоимений), одна обязательно является предикативной синтагмой, другая — детерминативной. Отсюда два типа языков: языки, в которых определение переходного глагола есть субъект действия, и языки, в которых определение глагола есть объект действия. В языках первого типа номинатив (субъектный падеж) противостоит эргативу, в языках второго типа номинатив противостоит аккузативу. Первый тип представлен эскимосским, тибетским, севернокавказскими языками и т.п., второй тип — суданскими, семитскими, индоевропейскими, финно-угорскими, тюркскими, монгольскими и пр. языками. Разумеется, с точки зрения каждого из этих языков термины ‘номинатив и эргатив’ или ‘номинатив и аккузатив’ практичны и удобны. Но с точки зрения общей грамматики в обоих типах речь идет об оппозиции ‘субъектного падежа’ (‘cas sujet’) и падежа непосредственного определения к глаголу’ (‘cas dterminant immdiat d’un verbe’). Ибо хотя эргатив и прямо противоположен аккузативу, эти два падежа играют одну и ту же роль и синтагматической системе соответствующих языков: их роль состоит в том, чтобы непосредственно определить переходный глагол (тогда как совсем другой падеж — ‘падеж определения при этом глаголе’ предполагает существование и непосредственного определения) [5].

Если аккузатив или эргатив (в зависимости от типа языка) есть падеж непосредственного отношения к глаголу, то генитив может быть обрисован как ‘падеж приименного определения’. Так объясняется совпадение в большинстве языков (полное или частичное) аккузатива или эргатива (в зависимости от типа языка) с генитивом. В классическом арабском генитив в двойственном и во множественном (регулярном) числе всех существительных и в единственном числе имен собственных, в славянских языках (за исключением болгарского, который утратил склонение) существительные, обозначающие одушевленные существа мужского рода (как и местоимения и прилагательные, относящиеся к таким существительным), имеют в единственном числе генитив в значении аккузатива, в некоторых тюркских языках, например в балкарском или карачаевском (на Северном Кавказе) генитив всегда совпадает с аккузативом. С другой стороны, в некоторых восточнокавказских языках, а именно в лакском (в центральном Дагестане) и в большинстве диалектов кюринского или лезгинского (на юго-западе Дагестана), формы генитива совпадают с формами эргатива. Таким образом, очевидно, что с точки зрения языков, подобных балкарскому, ошибочно говорить о генитивном падеже и об аккузативном или эргативном падеже: в этих языках имеется единственный ‘падеж непосредственного определения’, противопоставленный, с одной стороны, нескольким падежам не-непосредственного определения, и с другой — одному падежу не-определения (‘номинативу’). Тот же классический арабский обнаруживает в двойственном и во множественном числе не оппозицию ‘номинатива’ ‘генитиву — аккузативу’, но оппозицию ‘падежа не-определения’ и ‘падежа определения’.

Этих примеров достаточно, чтобы показать, сколь многообразные нюансы приобретает понятие ‘непосредственного определения’ в зависимости от грамматического контекста данного языка. А здесь речь идет только о наиболее простом типе детерминативной синтагмы.

Понятие ‘определенного артикля’ хорошо известно в мире европейской культуры. Но опытные лингвисты знают, что те же оттенки значения, которые в греческом, французском, немецком и английском передаются добавлением ‘определенного артикля’, в других языках передаются иными способами. Уместно, таким образом, использовать выражение ‘определенная форма’ для всех существительных, которые — прибавлением ли артикля или неким морфологическим способом — приобретают тот оттенок значения, каким обладают существительные в сочетании с ‘определенным артиклем’ в греческом, французском и т.д.

Понятие ‘определенности’ может быть выражено тремя способами:

А) синтагмой (детерминативной), образованной данным существительным и ‘определенным артиклем’, понимаемым как слово,

В) специальной формой рассматриваемого существительного (то есть сочетанием основы существительного и специального аффикса),

С) специальной формой другого слова (существительного, прилагательного, глагола), относящегося к рассматриваемому существительному, то есть образующего с ним синтагму (детерминативную или предикативную).

Иногда трудно различить способы А и В. Сочетание из двух слов должно рассматриваться в качестве такового, если его члены разделены вставкой, состоящей из других слов, тогда как аффиксы могут быть отделены от ‘основы’ только другими аффиксами с формальным значением. В тех языках современной Европы, где ‘определенный артикль’ существует как отделяемое слово, он всегда находится в препозиции (как в греческом, итальянском, французском, испанском, английском, немецком, венгерском). Напротив, в тех европейских языках, где понятие определенности передается аффиксами, последние суффигированы (как в норвежском, шведском, датском, албанском, румынском, болгарском и в некоторых великорусских диалектах). Изучая неевропейские языки, лингвисты-европейцы проявляют склонность к толкованию всех внешних маркеров категории определенности в качестве артиклей, если они находятся в препозиции, и в качестве аффиксов, если они в постпозиции. Очевидно, что это ошибка, которой следует остерегаться. Так, определенный артикль арабского языка на самом деле является не чем иным, как префиксом, поскольку он всегда стоит непосредственно перед существительным и не может быть отделен от этого последнего никаким другим словом. Напротив, так называемый ‘суффикс определенности’ r в черкесском и кабардинском в действительности является артиклем, поскольку он может быть отделен от существительного прилагательным и числительным, ср. черкесское unedexeshir ‘эти (r) три (shi) красивых (sexe) дома (une)’. Что касается случая С, то необходимо отметить, что он часто объединяется с одним из предыдущим случаев. Так, в болгарском значение определенности передается аффиксом, который прибавляется к существительному, если это последнее не уточняется при помощи прилагательного (човекът ‘этот человек’) или же к прилагательному, которое уточняет существительное (добрият човек ‘этот добрый человек’). В мордовском значение определенности всегда передается аффиксом, прибавляемым к существительному, но более того — переходные глаголы обладают различными окончаниями в зависимости от того, выражает ли их прямое дополнение значение определенности или неопределенности: raman kudo ‘я куплю дом’ ~ ramasa kudont ‘я куплю этот дом’, ramat kudo ‘ты купишь дом’ ~ ramasak kudont ‘ты купишь этот дом’ и т.д. Ср. ‘сильные’ и ‘слабые’ формы прилагательного в немецком языке и т.п.

Как и все грамматические категории, понятие категории определенности реально существует только в оппозиции с противоположным понятием. Во всех языках, которые ею обладают, оппозиция определенности — неопределенности нейтрализуется или устраняется в некоторых позициях или при некоторых условиях, которые различаются от языка к языку. Вероятно, не будет преувеличением утверждать, что большинство случаев нейтрализации оппозиции определенности — неопределенности связано с функционированием системы синтагм — предикативных или детерминативных.

Предикативные синтагмы отражают весьма ясные отношения. Для большинства языков оппозиция определенности — неопределенности остается в полной силе для всех членов названной синтагмы. Но в некоторых языках эта оппозиция устраняется у существительных в предикативной функции, обратное явление, то есть упразднение оппозиции определенности — неопределенности у существительных в функции субъекта (и ее сохранение у существительных в функции предиката), кажется, не имеет места ни в одном из языков мира.

В пределах детерминативной синтагмы отношения сложнее и видоизменяются от языка к языку. Очень часто оппозиция определенности — неопределенности оказывается устраненной у определяемого, а именно в двух группах случаев: когда определение является демонстративом или когда оно является посессивом. Существительные, уточняемые демонстративами, находятся вне оппозиции определенности — неопределенности почти во всех языках [6]. В большинстве других языков то же самое имеет место для субстантивов, уточняемых притяжательными местоимениями (например, во французском), любыми посессивами (например, в старославянском, черкесском, абхазском) или некоторыми типами посессивов (например, в английском, немецком, датском — притяжательными местоимениями и генитивами на -s, которые стоят перед своим определяемым). Но во многих языках оппозиция определенности — неопределенности существует даже для субстантивов, уточняемых притяжательным местоимением (например, в греческом, итальянском, арабском и т.д.).

Когда определение является качественным прилагательным, определяемое сохраняет оппозицию определенности — неопределенности во всех известных нам языках. Более того, в некоторых языках оппозицию определенности — неопределенности знают только существительные, уточняемые качественным прилагательным. Это случай сербохорватского и старославянского, где оппозиция определенности — неопределенности выражена специальными формами прилагательного (‘случай С’). Во французском то же ограничение существует для имен собственных, которые допускают употребление артикля, только если эти имена уточнены прилагательным: ‘il y avait parmi vos eleves un petit Jean, qui ne voulait pas apprendre, et bien le petit Jean parasseux — c’est moi!’ ‘Среди ваших учеников был некий маленький Жан, который не желал учиться, так вот, этот ленивый маленький Жан — это я!’

В кабардинском в действительности существуют только два падежа: ‘падеж определения’ (генитив, датив, локатив и эргатив) и падеж ‘не-определения’ (субъект непереходных глаголов, прямое дополнение переходных глаголов и предикат именного предложения) — другие ‘падежи’ остаются лишь комбинацией с послелогами. Итак, в этих языках оппозиция определенности — неопределенности имеет место только в падеже ‘не-определения’ и устранена в падеже определения [7].

Существуют, наконец, языки, которые обнаруживают отношения, прямо противоположные отмеченным в кабардинском — языки, в которых оппозиция определенности — неопределенности наличествует только у определения. В тюркских языках прямое дополнение переходного глагола (то есть именное определение этого глагола) может быть выражено двумя разными способами — в зависимости от того, является ли оно определенным или неопределенным: в первом случае оно не принимает падежного суффикса, во втором случае оно принимает суффикс ‘аккузатива’. Для большинства современных тюркских языков это единственная синтаксическая позиция, где понятия определенности — неопределенности могут внешне различаться. В современном русском и, может быть, в некоторых других славянских языках притяжательные прилагательные, производные от имен лиц, всегда указывают на наличие определенного лица, тогда как обороты с генитивом имени лица не содержат такого оттенка: мельникова дочь всегда означает ‘дочь этого мельника’, тогда как дочь мельника может с тем же успехом значить и ‘дочь это мельника’ и ‘дочь всякого мельника’. Это единственный случай, когда русский язык (по крайней мере литературный русский) обнаруживает зачатки оппозиции между понятиями определенности и неопределенности, при этом интересно отметить, что здесь речь идет об определении в детерминативной синтагме.

Мы видим, таким образом, что оппозиция определенности — неопределенности может быть устранена у определяемого (например, во французском после посессивов и демонстративов) или у определения (например, в кабардинском), но она может быть и ограничена только определяемым (например, в старославянском) или только определением (например, в тюркских языках). Было бы полезным исследовать эти возможности в контексте всей грамматической системы каждого из языков.

Примечания

1. N.S. Trubetzkoy. La rapport entre le determine, le determinant at le defini. — In: ‘Melanges de linguistique, offerts a Charles Bally’. Geneva : Georg, 1939, p. 75-82.

2. См.: Е. Крейнович. Нивхский (гиляцкий) язык. — В кн.: ‘Языки и письменность народов Севера’, III.

3. Подробнее см.: Ida C. Ward. an Introduction to the Ibo Language. Cambridge, 1936, а также нашу рецензию на эту работу в ‘Anthropos’, XXXI, p. 978 ff.

4. Отметим, что в русском языке все три класса синтагм могут быть выражены группой из двух существительных, и в этом случае смысловое различие выражается интонацией: человек-зверь (детерминативная синтагма) — без какой-либо паузы между обоими членами и без какого-либо ударения на первом члене, человек — зверь (предикативная синтагма) — с небольшой паузой между обоими членами, восходящей интонацией на первом члене и нисходящей интонацией на втором, человек, зверь (… птица) (социативная синтагма) — с относительно большой паузой между обоими членами и интонацией ‘перечисления’ (нисходящей) на каждом члене.

5. См.: R. Jakonson. — In: ‘Traveaux du Cercle Linguistique de Prague’, VI, p. 254.

6. Но в старославянском, где понятие определенности было выражено специальными формами прилагательного (‘случай С’), определенность могла отличаться от неопределенности даже в сочетании с указательным местоимением. В мордовском существительные, уточняемые демонстративами, предстают то в определенной, то в неопределнной форме, но трудно сказать, имеет ли в этом случае место смысловая оппозиция.

7. Черкесский (или нижнечеркесский) (совр. адыгейский. — Прим. ред.), являющийся ближайшим родственником кабардинского, отличается от него тем, что обнаруживает оппозицию определенности — неопределенности в двух падежах, все же он использует для каждого из этого двух падежей разные ‘определенные артикли’: для ‘неопределения’ -r (как и кабардинский), а для падежа ‘определения’ -m (который в кабардинском является падежным окончанием без различения определенности — неопределенности).

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ОПРЕДЕЛЯЕМЫМ, ОПРЕДЕЛЕНИЕМ И ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ [1]

Примечания

Читайте также: