Открывая анкету по вопросамъ искусства, жури. ‘Лебедь’ обратился къ автору ‘Берегового’ С. Н. Сергеву-Ценскому, (уь просьбою высказать свое отношеніе къ критик, которая, какъ извстно, съ изумительнымъ единодушіемъ ‘раскатала’ вышеназванное произведеніе, не потрудившись расшифровать его и раскрыть читателямъ всю прелесть его изумительной, единственной въ своемъ род структуры. Сергевъ-Ценскій высказалъ намъ приблизительно слдующее.
Критики съ такимъ рдкимъ единодушіемъ освистали ‘Береговое’, что я просто снимаю шляпу и кланяюсь. ‘Береговое’ — неудачная вещь. Тамъ много опечатокъ (въ чемъ виноватъ ‘Шиповникъ’), совсмъ нтъ никакого ‘Берегового’, и поэтому ‘можно назвать его мокрымъ, туманнымъ, каменнымъ’, нтъ никакого смысла, и это даже ‘не пародія на какого-нибудь Сергева-Ценскаго, это самъ Сергевъ-Ценскій, закусивъ удила, ржа и брыкаясь, фыркая и стуча копытами, мчится, сбросивъ съ себя всякія требованія разсудка’ (Каковъ я лихачъ!.. И каковъ стиль критика!) это просто ‘гнусный наборъ словъ’, и ‘удивительно, какъ такіе господа, какъ С.Ценскій, не сидятъ въ сумасшедшемъ дом’. Вотъ выжимки изъ разныхъ рецензій.
Штукатуръ Семенъ, который знакомъ со мной и иметъ страстишку почитать газетку, пришелъ какъ-то ко мн и говоритъ:
— Читалъ я о васъ въ газет… Нехорошо пишутъ…
— Какъ же пишутъ?
— Да такъ какъ-то… даже неловко.
— А какъ же все-таки?
— Нехорошо васъ называютъ… такъ что даже сказать нельзя.
— Вона, нельзя! Разъ въ газетахъ назвали, такъ что же стсняться?
— То-то что назвали… Сумасшедшимъ назвали, вотъ что,— говоритъ онъ, наконецъ, укоризненно и строго.
Святая простота этотъ штукатуръ Семенъ! Хорошо еще, что не написали, что я, напримръ, повсилъ мать, отравилъ отца, изнасиловалъ тетку… Что стоитъ по ныншнимъ временамъ этакому остроумному и дкому критику написать и это?
Бдное ‘Береговое’! Не поздоровится отъ этакихъ похвалъ!
И чмъ бы, кажется, я такъ обидлъ своихъ единственныхъ читателей-рецензентовъ? Не написалъ о квартальномъ? Но если у насъ только и возможно, что писать о квартальномъ, тогда да. здравствуетъ квартальный,— пью за его здоровье!.. Не поставилъ точекъ надъ і? Это потому, гг. рецензенты, что я уважалъ васъ, своихъ единственныхъ читателей. Ушелъ изъ условной реальност въ область красокъ? Изъ привычныхъ, точныхъ понятій въ область сравненій, сближеній, намековъ? Это потому, что такова и была моя художественная задача. Что хотлъ сказать авторъ?— такъ обыкновенно спрашиваютъ рецензенты.
Авторъ просто впиталъ въ себя груду красокъ и солнца, выложилъ ихъ сырьемъ на холсты и развсилъ эти холсты по комнат. Но надола автору эта. комната, и онъ, насколько могъ, замаскировалъ ея стны.
А ихъ-то, именно этихъ стнъ и искали по привычк рецензенты. Они пробжали разсказъ мелькомъ за обдомъ между жаренымъ гусемъ и компотомъ, и не нашли стнъ. О, конечно, я долженъ былъ сказать для нихъ просто и ясно, какъ въ крыловской басн: смыслъ басни сей таковъ: Горы — мужское начало, море — женское. Береговое — прибой. Дв стихіи, два пола вчно тянутся къ другъ другу, чтобы понять, и остаются несліянными: вчно рядомъ и вчно одни. И тамъ, гд мужчина чувствуетъ, что Вавилонъ строятъ и что, достроенный, онъ будетъ слишкомъ тяжелъ для земли,— тамъ женщина видитъ жениха съ огненными парусами на корабл, и тамъ, гд молятся горы, смется море. Конструкція ‘Берегового’ та же, что и ‘Лсной топи’: постепенный подъемъ, вершина, паденіе внизъ.
Между постепенно нарастающимъ стремленіемъ другъ къ другу двухъ стихій и двухъ людей проведена, можетъ быть, даже очень грубо, аналогія, и, несмотря на грубость, она не была замчена критикой. Критика съ какимъ-то сладострастіемъ отмтила, какъ были описаны у меня мужчина и женщина въ ‘Береговомъ’. О, конечно, я долженъ былъ сказать точно: ‘брюнетъ, носъ умренный, жилетъ съ полосками, блондинка, молодости не первой, дорожный костюмъ’. А я сказалъ: ‘У него было лицо какъ широкая захолустная улица, днемъ, лтомъ… У нея лицо было какъ сть узенькихъ тупиковъ и переулковъ… Какъ можно было пропустить такой случай, чтобы не показать публик, какъ глупъ авторъ ‘Берегового’ и какъ уменъ каждый изъ рецензентовъ? И они показали. О, они неоспоримо знаютъ все, какъ нужно и что нужно!.. Смиренно преклонимся передъ ними.
Но приклониться ли? Не слишкомъ ли много чести?
Не сказать ли просто и честно: ‘А судьи кто?’ Мн сказали какъ-то по секрету: ‘Знаете ли,— вами большевики недовольны… Вы бы этакъ того’…
Прошло нсколько времени, — мн сказали: ‘А вами, знаете ли, меньшевики недовольны… Вы бы какъ-нибудь этакъ’… И хотя я совсмъ нетвердо знаю, чмъ отличается большевикъ отъ меньшевика,— пусть мн простятъ они эту безграмотность,— я увидлъ: вотъ они судьи.
Я просто художникъ,— больше того, я просто учусь искусству и художникомъ считаю себя относительно, но да позволено мн будетъ уйти отъ опеки политическихъ партій.
И не объ этомъ хотлось бы сказать нсколько словъ, а вотъ о чемъ. Не знаетъ ли кто-нибудь, гд училась такъ великолпно ругаться наша критика.
Въ сплошное и нелпое хулиганство выродилась когда-то дйствительно культурная дятельность ‘Всовъ’, каждый журналъ и каждая газета почему-то сочли своей обязанностью обзавестись хулиганствующими рецензентами, которые позубасте (по зубамъ ихъ, должно быть, и выбираютъ),— и я лично говорю только за себя,— совершенно не понимаю, кому это нужно. Мн сказалъ одинъ уважаемый мною писатель: ‘Это еще хорошо, что васъ ругаютъ, а вотъ когда совсмъ будутъ молчать, тогда скверно’.
Уважаемый, чмъ же скверно? Вдь, подобное познается подобнымъ, и вдь они не учатся искусству, эти рецензенты, чмъ же будетъ хуже, если они начнутъ молчать? А вдругъ нечаянно угодишь въ какую-нибудь партійную волчью яму и похвалятъ. ‘Вдь послдняя будетъ горше первой’. И похвалы и порицанія эти,— кому и зачмъ они нужны?
Еще два года назадъ, прямо и косвенно, шестерыхъ петербурскихъ критиковъ я просилъ ничего обо мн не писать. ‘Да вдь не ругать же, я хвалить васъ буду!’ — сказалъ одинъ критикъ. ‘Пожалуйста и не хвалите’,— сказалъ я и сказалъ вполн искренно. Писатель не скаковая лошадь. Не унижайте его своими призами. Если онъ дйствительно художникъ, то пишетъ онъ только для себя, а если написаи, мое печатаетъ, то для того, чтобы получить деньги. ‘Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать’. Я былъ одно время редакторомъ журнала, и знаю по опыту, какъ мало у насъ людей, умющихъ писать, но люди, желающіе читать, имются. И если общество полюбитъ художника,— это его законное право, но пусть помнитъ критика, что между оцнкой произведенія и базарной руганью съ пной у рта, мшающей учиться искусству, лежитъ пропасть.
Таковы въ общихъ чертахъ выводы автора относительно критической оцнки его послдняго произведенія. Выводы весьма печальные, ибо дйствительно подобная критика можетъ только мшать творческой работ писателя, а читателю не даетъ ничего {Настоящая бесда печатается съ любезнаго разршенія редакціи ‘Лебедь’.}.