Нью-Йоркские тайны, Лермина Жюль, Год: 1874

Другая проза
Время на прочтение: 222 минут(ы)
Скачать в PDF

БИБЛІОТЕКА
ДЛЯ ЧТЕНІЯ
ЕЖЕМСЯЧНЫЙ
ЖУРНАЛЪ.

Январь 1875 года.

РОМАНЪ

‘НЬЮ-ІОРКСКІЯ ТАЙНЫ’

ВИЛЛІАМА КОББА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Э. . Метцига, (Надеждинская улица, д. No 33).
1875.

ЧАСТЬ I.

I.
ТРИПЪ? МОПЪ? ИЛИ БАМЪ?

Была половина января. Холодъ былъ страшный, снгъ шелъ не переставая цлую недлю. Нью-Іоркъ казался покрытымъ саваномъ.
Была суббота. Только что пробило одиннадцать часовъ.
На дорогахъ, покрытыхъ глубокимъ, блестящимъ, блымъ ковромъ, рзко обозначались тни высокихъ домовъ Бродвея.
Снгъ покрывалъ все: крыши, колонны, фронтоны отелей, ршетки садовъ теряли свою первоначальную форму, подъ этою блою пеленою.
Газовые фонари, съ ящиками для писемъ, покрытые инеемъ, бросали на улицы свой желтоватый свтъ.
Улицы были пусты: тамъ и сямъ полисменъ пробирался около стнъ, призракъ въ плоской фуражк, съ палкой, въ кожанномъ плащ.
Оставивъ Бродвей, пройдя городскую думу (City Hall) перейдя черезъ Перль Стритъ войдемъ въ лабиринтъ узкихъ и темныхъ улицъ, которыя вертятся около зловщаго центра Могилъ.
Могилы — это характеристическое названіе мы встрчаемъ въ Бостон и во многихъ городахъ Союза. Это Нью-Іоркская тюрьма. Зданіе тяжело, мертвенно: оно напоминаетъ египетскія постройки и, построенное изъ гранита, оно кажется давитъ всею своею тяжестью пороки и преступленія, заключенныя въ немъ.
Отъ этого мста, до парка Сентъ-Джонъ и до Гудзона къ западу и къ востоку до рки, черезъ которую ходятъ ferry boats {Пароходы перевозящіе съ одного берега на другой, людей, лошадей и экипажи.} Броклина, до Виліамсбурга и до Лонгъ-Исланде, лежитъ таинственный городъ гд прячутся преступники и несчастные, и т, которые совершили преступленіе наканун и т, которые будутъ преступниками завтра, все это кишитъ около тюрьмы, нмого стража ихъ пороковъ и преступленій.
Въ то время какъ богатый городъ цпеня отъ холода, замолкаетъ и засыпаетъ, бдный городъ еще бодрствуетъ. Его пороки видны. Это населеніе наполняетъ таверны и трактиры. Завтра воскресенье, а законъ запрещаетъ въ праздники всякую продажу спиртныхъ напитковъ, надо значитъ запастись съ вечера.
Въ Бакстеръ-Стрит кабачекъ Old Flag (Старое Знамя) буквально переполненъ.
На узкій прилавокъ такъ и сыпятся не переставая бумажки различныхъ цвтовъ, замняющія звонкую монету. Убирайтесь къ чорту! кричитъ высокая Нетъ, сильная ирландка едва успвающая исполнять вс требованія.
— О! О! восклицаетъ одинъ изъ кліентовъ, сидящій въ углу, вотъ уже Нетъ начинаетъ сердиться. Скоро будетъ полночь.
Однако толпа постителей начинаетъ мало по малу рдть. Нкоторыя не дожидаются дома, чтобы насладиться запрещеннымъ напиткомъ… И стоятъ уже очумлые прислонясь къ стн. Нетъ понимаетъ что надо поступить энергично.
Но вотъ и подкрпленіе.
Хриплый, но громкій, не смотря на хроническую сипоту, голосъ раздался на порог. Точно желзомъ, стали водить по стеклу.
— Уберетесь-ли вы, проклятыя собаки, кричалъ голосъ. Не думаетели вы что я стану смяться надъ закономъ, чтобы сдлать вамъ удовольствіе? Ну, вонъ! скоре!
Высокій и широкоплечій новоприбывшій присоединилъ къ слову дло. Онъ схватываетъ одного за руку, другаго за плечи. Они шатаются: можетъ быть виски производитъ свое дйствіе, можетъ быть толчекъ былъ слишкомъ силенъ. Но онъ не обращаетъ на это никакого вниманія, толкаетъ, выбрасываетъ за дверь… Въ ту минуту когда бьетъ полночь послдній упрямецъ летитъ за дверь и падаетъ въ снгъ, на которомъ его колни и локти оставляютъ слды.
Двери и ставни Стараго Знамени закрываются, желзныя болты задвигаются.
Праздникъ начался. Три постителя остались въ таверн. Они сонные неподвижно полулежатъ на стол.
Хозяинъ Догжи, владлецъ Стараго Знамени, толкаетъ въ послдній разъ дверь чтобы удостовриться что она плотно заперта, потомъ подходитъ къ тремъ товарищамъ…
— Э! старина! Разв здсь мсто спать?
И по плечу каждаго пьяницы онъ ударяетъ рукой со страшною силою.
Одинъ изъ троихъ отъ силы толчка, падаетъ подъ лавку и растягивается на земл какъ безжизненная масса.
— Проклятіе! зарычалъ Трипъ, второй нумеръ этой интересной троицы.
Онъ обернулся скрежеща зубами какъ собака, собирающаяся укусить, но лицо его быстро разгладилось, онъ узналъ друга.
— Здравствуй Мопъ! вскричалъ Догжи будя другаго спящаго.
Затмъ замтивъ что недостаетъ еще одного.
— Ну! а гд же Бамъ?
— Чортъ возьми! тамъ въ углу.
— О! сказалъ Трипъ съ отчаяннымъ жестомъ, славный малый… но слабъ!…
Бама оставляютъ въ углу и начинается разговоръ.
Мопъ, котораго имя или скоре прозвище значить неряха, существо жирное, масляное, съ толстыми губами, большими глазами и челюстями, распухшій, съ большимъ животомъ…
Трипъ — зеленоватый, изтасканный, худой, съ постоянно моргающими и красными глазами, что касается до того, котораго назвали Бамомъ (воровство), то нельзя ничего сказать объ его наружности по причин темноты, которая его окружаетъ.
Бутылка водки стоитъ на стол. Разговоръ идетъ дружескій, откровенный… Мопъ сдлалъ сегодня чудо, обокравъ одного джентельмена, возвращавшагося въ саняхъ изъ клуба…
— Слишкомъ смло! проговорилъ Догжи, такъ не долго заполучить пеньковое ожерелье на счетъ правительства… {Американцы говорятъ Manilla color.}
— Ба! отвчалъ Мопъ вынимая изъ кармана портфель, нмой, {Нмой, портфель.} не заговоритъ.
— Покажи, сказалъ Трипъ протягивая руку.
— О! есть документы. {Банковые билеты.}
— Дай мн это, сказалъ Догжи, у котораго былъ видъ начальника вліятельнаго и уважаемаго…
Но въ ту минуту, когда вынувъ изъ портфеля нсколько бумагъ, онъ приготовился разсмотрть ихъ, слабый стукъ, раздался въ дверь.
— А! вздрогнули вс три бандита разомъ.
— Шi! прошепталъ Догжи. Онъ потушилъ лампу и сталъ прислушиваться.
Новый стукъ. На этотъ разъ онъ узналъ стукъ палки или хлыста.
Догжи спросилъ грубымъ голосомъ:
— Кто тутъ? идите своей дорогой.
— Отворите, отворите сейчасъ, отвчалъ женскій молодой и свжій голосъ.
— А, не звайте!… можетъ быть это штуки полиціи сказалъ Трипъ.
— Погодите, я посмотрю…
Догжи, человкъ предусмотрительный, давно подумалъ обо всемъ. Взобравшись на свою конторку онъ открылъ маленькое потайное окно и сталъ смотрть.
Голосъ повторилъ на этотъ разъ уже съ гнвнымъ нетерпніемъ.
— Да отворите же… скоре… скоре…
— Ну? спрашиваютъ Трипъ и Мопъ.
— Женщина отвчалъ Догжи.
— Одна?
— Одна. Она пріхала въ саняхъ, должно быть богатая, ну!… куда ни шло, открою…
Дйствительно странное явленіе показалось въ этой грязной и темной конур.
Въ дверяхъ, точно тнь на бломъ снжномъ фон, появилась молодая двушка… Высокая съ каштановыми волосами въ изобиліи падающими на мховой воротникъ. Догжи съ лампою въ рук, невольно отступилъ назадъ передъ этимъ свжимъ личикомъ, освщеннымъ большими голубыми глазами. Бархатный казакъ стягивалъ талью молодой двушки, рука въ перчатк поддерживала складки длинной амазонки.
— Наконецъ-то! сухо сказала она. Слава Богу, что вы ршились.
Затмъ войдя въ таверну.
— Доброй ночи джентельмены, продолжала она.
Трипъ и Мопъ поднялись.
Молодая двушка посмотрла вокругъ себя и не смотря на свою увренность, не могла удержаться отъ легкой гримасы отвращенія. Но это впечатленіе было мимолетно. Она улыбнулась самой пріятной улыбкой.
— Прошу извиненія, джентельмены, продолжала она пріятнымъ, но твердымъ голосомъ, что безпокою васъ, въ такой поздній часъ, а въ особенности среди такихъ важныхъ занятій.
Трипъ сдлалъ жестъ любезнаго протеста, жестъ который повторили Догжи и Монъ.
— Но, продожала она, мое извиненіе въ важности причины, которая привела меня сюда…
— Весь къ вашимъ услугамъ мисъ, поторопился сказать Догжи своимъ хриплымъ голосомъ.
— Благодарю. Къ тому же я васъ долго не задержу. Я ищу одного… джентельмена… со страннымъ именемъ, которое я, по какому то необъяснимому обстоятельству, совершенно не могу вспомнить теперь.
Въ самомъ дл казалось молодая двушка вопрошала свою непокорную память.
— Джентельмена? переспросилъ Догжи невольно оглядываясь. Вы уврены въ этомъ?..
— У него странное имя… изъ одного слога…
— Трипъ можетъ быть? вскричалъ интересный обладатель этого имени…
— Нтъ, не то…
— Тогда Мопъ? сказалъ другой, длая шагъ впередъ..
— Нтъ и не это…
— Можетъ быть, ршился сказать Догжи, это Бамъ…
— Бамъ! Бамъ! да, вы правы… это то самое имя.
Казалось это прозвище осквернило дтскія уста произнесшія его.
Завистливое разочарованіе овладло остальными двумя обладателями односложныхъ именъ. Спрашивали Бама? Отчего же Бама, а не Трипа или Мопа?
— Вы наврное знаете что вамъ надо Бама? сказалъ Догжи, приближая лампу къ лицу, чтобы сдлать послднюю попытку въ свою пользу.
— Я сказала Бама! ршительно произнесла незнакомка.
Послдовало три вздоха.
Жестомъ покорности судьб Трипъ, Мопъ и Догжи указали подъ столъ, не произнося ни слова.
— Ну, что же! спросила молодая двушка?
— Тамъ! отвчалъ лаконически Догжи.
Онъ опустилъ лампу, которая освтила кучу лохмотьевъ, подъ которыми было трудно узнать человка.
— Что же онъ длаетъ подъ столомъ?
Догжи колебался.
— У него былъ тяжелый кирпичъ подъ шапкой… онъ его увлекъ…
— Я не понимаю…
— Извините! прервалъ Мопъ сжались надъ этимъ нелонилаінемь языка… Онъ пьянъ какъ кентукіецъ.
Американка поблднла.
— А! онъ пьянъ! прошептала она, пьянъ! пьянъ!
И она съ какимъ то ужасомъ повторяла это слово. Трипъ взялъ за плечи человка, который какъ скотина валялся на грязномъ полу и вытащилъ его. Потомъ взялъ его подъ мышки.
— Ну же! старый чортъ! приди въ себя… къ теб есть дло.
Свтъ лампы падалъ на лицо негодяя, голова котораго безпомощно болталась. Лицо посинло, лиловатыя вки полузакрывали тусклые глаза, отвислыя губы были покрыты бловатой пной, изъ груди раздавалось глухое хрипнье.
— Ну, вы видите, сказалъ Догжи, что отъ него ничего не добьетесь.
Бдная двушка наклонилась надъ пьяницей. Она пристально разсматривала его, какъ бы вопрошая эти обезображенныя кутежомъ черты.
Затмъ выпрямляясь:
— Господа, сказала она троимъ людямъ смотрвшимъ на нее съ возрастающимъ удивленіемъ, хотите вы оказать мн услугу, снести этого человка въ мои сани…
— Какъ? вы говорите? спросилъ озадаченный Трипъ…
— Но, вскричалъ Догжи, вы не можете увезти его въ такомъ состояніи…
— Послдній разъ, сказала молодая двушка, я вамъ повторяю что у меня нтъ ни времени, ни охоты ждать.
Догжи отважился первый.
— Подтверждаете ли вы намъ по крайней мр, что нашъ достойный другъ, братъ, не подвергается никакой опасности…
— Покончимте. Вотъ, что прекратитъ ваши сомннія…
И незнакомка бросила на выручку кошелекъ, металлическое содержаніе котораго, зазвучало какъ неопровержимое доказательство.
Не колеблясь боле, друзья взявъ Бама, который продолжалъ быть неподвижнымъ, кто за ноги, кто за руки, кто за голову, подняли его…
Молодая двушка вышла и сла въ сани.
— Благодарю!
Затмъ не дожидаясь боле, она щелкнула бичемъ лошадь, которая быстро увлекла сани по снгу.

II.
КАКЪ УМИРАЮТЪ БАНКИ И БАНКИРЫ.

Валь-Стритъ есть улица банковъ и страховыхъ кампаній, гд дла длаются быстро, гд считаются, кружатся, падаютъ и подбираются доллары.
Къ Валь-Стриту, къ которому прилегаетъ Нассо-Стритъ, кажущійся трубой изъ кирпича и камня, въ этомъ же самомъ мст примыкаетъ и Бродвей, роскошныя дома и великолпные магазины котораго, простираются кажется безконечно и съ угла надъ которымъ возвышается острый пикъ Троицы — удивленный глазъ замчаетъ Восточную рку (East River) всю загроможденную судами стройныя мачты и огненныя трубы которыхъ, невозможно сосчитать.
Рядомъ съ Вице-Казначействомъ (Sub-Treasury and Assay Office) взоры привлекаетъ красивый домъ.
Онъ въ два этажа, высокія окны закрыты шторами. Четыре широкія ступени ведутъ на крыльцо. Надъ первымъ этажемъ фронтонъ поддерживаемый корижскими колоннами. Надъ дверью черная мраморная доска, на ней читаемъ:

S. B. М. Tillinghast.
Bank of New-England.

Имя Тиллингаста одно изъ самыхъ важныхъ, его подпись врна, его кредитъ непоколебимъ. Одно слово карандашемъ въ записной книжк банкира и соперничествующіе дома подымаются или падаютъ. Домъ въ Валь-Стрит, это храмъ воздвигнутый удачнымъ спекуляціямъ.
Въ то время о которомъ мы говоримъ, въ дом все тихо.
Въ одной изъ комнатъ перваго этажа, Тиллингастъ блдный, съ горящими отъ лихорадки глазами — полулежитъ на кушетк. Его губы конвульсивно шевелятся.
Около него его секретарь и повренный, стоитъ передъ пюпитромъ и пишетъ подъ его диктовку, передавая ему одинъ за однимъ листки, покрытыя цифрами.
Тиллингастъ умираетъ. Едва — два часа тому назадъ какъ докторъ оставилъ его, сказавъ, на его настоятельный вопросъ, что смерть придетъ не позже, какъ черезъ сутки.
Банкиръ улыбнулся. Это счетъ который надо уплатить вотъ и все.
— Продолжайте, сказалъ онъ клерку сухимъ тономъ, счетъ Антони, Гравера и Ко..
— Сто двадцать тысячъ долларовъ…
— Хорошо. Прибавьте въ пассивъ. Что еще? А! Банку Альбони?
— Семдесятъ семь тысячъ…
— Хорошо. Филадельфіи?
— Двсти пятьдесятъ шесть тысячъ.,
— Хорошо.
— Итогъ?
— Вотъ онъ.
Сухой смхъ вырвался изъ груди умирающаго.
— Семь милліоновъ семьсотъ восемдесятъ тысяч долларовъ…Хе! хе! хе! тяжеленько, очень тяжеленько!..
Въ эту минуту по Валь-Стриту раздался скрипъ пріхавшихъ саней. Лошадь со ржаніемъ останавливается подъ окнами банкира…
— Вотъ мисъ Эффи, сказалъ клеркъ.
— А! наконецъ то! Идите, мн надо остаться одному…
Онъ прислушивается. Идутъ по лстниц.
Сначала легкіе шаги: это дочь банкира мисъ Эффи Тиллингастъ. Она отворяетъ дверь.
За нею двое слугъ несутъ тло, руки котораго висятъ, а голова откинулась назадъ.
Это тло Бама.
Тиллингастъ глядитъ на пьяницу, котораго кладутъ на коверъ.
По его знаку слуги уходятъ.
— Вотъ отецъ, сказала смясь Эффи, имю честь представить вамъ прелестнаго мистера Бама…
Нсколько минутъ прошло въ молчаніи.
Эффи стояла передъ отцомъ скрестя на груди руки, откинувъ назадъ голову съ видомъ насмшливаго презрнія.
Тиллингастъ улыбался. Можно было подумать что онъ гордился смлостью дочери.
Картина была странная. Банкиръ лежалъ на кушетк. Черты его лица были правильны и красивы. Носъ длинный и тонкій, губы сжатыя, блдныя съ рзкимъ и ршительнымъ контуромъ. Сдыя волосы умирающаго плоскими и сухими прядями лежали на вискахъ, На подбородк небольшой клочекъ волосъ довольно длинныхъ, постоянно торчалъ впередъ благодаря привычк, по которой лвая рука постоянно машинально гладила его снизу вверхъ.
Это лицо выражало замчательную энергію и тонкую хитрость. Это было именно лицо дловаго человка находящагося постоянно въ борьб со случаемъ, встрчающаго всякія затрудненія чудесами ловкости, принужденнаго постоянно скрывать подъ маскою равнодушія свои впечатлнія.
Эффи была прекрасна, какъ бываютъ прекрасны двушки Свера, которыхъ цвтъ лица отличается близною и прозрачностью, глубокія глаза, которые въ одно и тоже время томны и невинны, волосы вьются въ природныя локоны. Черты ея лица были тже что и у отца: та же тонкость, то же изящество. Носъ былъ красивъ и правиленъ. Ротъ малъ и граціозенъ, что же касается до глазъ, то ихъ умное и твердое выраженіе напоминало удивительно взглядъ отца.
Она была высока, стройна. Талья полная, длинная прелестная шея соединялась со столь же прелестными плечами.
Эффи потеряла свою мать десять лтъ тому назадъ. Съ этого времени она сдлалась другомъ, товарищемъ, повреннымъ банкира. Она вся предалась увлеченіямъ зеленаго стола около котораго играли промышленники и негоціанты. И естественно, что для дочери Тиллингаста слова скоро потеряли свой настоящій смыслъ. Честность, безчестность, это были для нея лишь выраженія успха и неуспха.
Эффи удивляла Нью-Іоркъ своей роскошью. Быть богаче самыхъ богатыхъ, удивлять самыхъ причудливыхъ самыми раззорительными причудами, одушевлять вс химеры своего возбужденнаго воображенія, вотъ чего желала Эффи. Въ восемнадцать лтъ, благодаря отцу, въ ней умерло всякое, другое чувство…
Прежде чмъ начать разсказывать, что произойдетъ въ этой комнат гд сошлись умирающій, молодая двушка и пьяница, мы должны возвратиться за нсколько часовъ назадъ.
Въ эту самую комнату Тиллингастъ позвалъ свою дочь.
Это было въ то время, когда докторъ, уходя, произнесъ свой приговоръ.
— Эффи, началъ Тиллингастъ, когда дочь подошла къ нему, я долженъ сообщить вамъ важную новость!
— Въ самомъ дл? Отецъ. Я слушаю…
— Неправдали вы признаете за мною нкоторую ловкость въ длахъ?
— Конечно, отецъ, и со мною вся Америка.
Банкиръ улыбнулся. Эта похвала была для него дороже дочерняго поцлуя.
— И такъ? спросила Эффи.
— И такъ, дочь моя, самые лучшіе полководцы длаютъ промахи: бываетъ время, когда по какой то судьб, сильнйшей чмъ воля человка, самыя обдуманныя комбинаціи вдругъ рушатся, когда массы, которыми обыкновенно такъ легко управлять, вдругъ длаются непокорными, когда позиціи, которыя полководецъ думалъ взять легко, оказываются недоступными… а наконецъ, вмсто блестящей побды оказывается, надо сознаться, пораженіе, бгство, спасайся кто можетъ! Великій полководецъ блдный и безстрастный, старается собрать около себя горсть врныхъ… онъ длаетъ послднее усиліе… слишкомъ поздно! все падаетъ! рушится… умираетъ! Военныя битвы длятся три дня… спекулятивныя три года. Ну, Эффи, три года Тиллингастъ бился, маневрировалъ, соображалъ, три года не теряя ни минуты, не спя ночей, вашъ отецъ бросалъ милліоны туда, куда другіе бросаютъ арміи… онъ пробовалъ все… и вотъ наконецъ падая подъ ударами судьбы, а можетъ быть, кто знаетъ? и подъ усиліями ненависти, которая его преслдовала, Тиллингастъ разбитъ, раззоренъ, уничтоженъ! Дочь моя, вашъ отецъ, одинъ изъ могущественнйшихъ — могущественной Америки, одинъ изъ царей биржи, одинъ изъ хозяевъ Валь-Стрита, вашъ отецъ раззоренъ…. черезъ три дня имя его появится между именами банкротовъ…. Вотъ, Эффи, что я долженъ былъ вамъ сообщить….
Старикъ произнося эти ужасныя слова приподнялся на своей постели…. Казалось онъ еще сопротивлялся. Его остановившіеся глаза искали въ неопредленной дали послдней опоры, которая позволила бы ему надяться… Но все было кончено… Никакой надежды… никакого выхода… Банкъ New England рушился… зданіе шаталось и готово было обвалиться….
Эффи оставалась спокойной и смотрла на отца.
— Это еще не все, продолжалъ Тиллингастъ котораго хриплый голосъ отдавался металлическимъ звономъ.
Эффи выпрямилась, готовая къ новому удару.
— Знаете ли вы Эффи, кто меня раззорилъ?… Это одинъ старый другъ….
Онъ сдлалъ странное удареніе на слов: другъ.
— Не забывайте никогда этого имени Эффи: этого человка зовутъ Адамъ Маси!
Эффи наклонила голову въ знакъ согласія.
— Если бы я могъ, я бы завтра же началъ снова борьбу… увренный въ побд… увренный прежде всего въ томъ, что раззорю этого человка! Но я долженъ сказать вамъ всю правду… Черезъ двадцать четыре часа Тиллингастъ, утомленный работой, разбитый мученіями, Тиллингастъ умретъ, какъ умираетъ солдатъ на пол битвы. Я знаю, докторъ сказалъ мн правду… я этого требовалъ отъ него… и такъ… дочь моя, вы раззорсны и завтра будете сиротою.
Эффи сдлала странное движеніе. Какъ мужчина она протянула отцу руку говоря:
— Что вы хотите? я не сержусь на васъ за это…
— Благодарю, сказалъ Тиллингастъ, которому было довольно этихъ словъ…. Слушайте дальше.
— Я хочу чтобы вы были богаты Эффня хочу чтобы вы отмстили за меня, и раззорили, вы меня хорошо понимаете? раздавили этого Адама Маси… а чтобы достигнуть этого, я дамъ вамъ въ руки послднюю карту, карту всемогущественную…. я вамъ оставлю въ наслдство мужа и приданое….
— Кто этотъ мужъ? спросила Эффи.
— Вы его узнаете сейчасъ.
— А приданое?
— Это тайна, которая сдлаетъ васъ милліонершей.
Часъ спустя, Эффи входила въ таверну Стараго Знамени.

III.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О ТОМЪ, ЧТО НЕ БЕЗПОЛЕЗНО БЫТЬ СЫНОМЪ ПОВШАННАГО.

Бамъ все еще лежалъ на ковр.
Слово ‘лежалъ’ не вполн врно передаетъ положеніе пьяницы. Это было полное безчувствіе всего существа, до неспособности сохранять человческій видъ. Руки и ноги болтались, шея была не въ состояніи держать голову.
Все было неподвижно.
— Этотъ человкъ пьянъ? спросилъ Тиллингастъ.
— Совершенно, отвчала Эффи.
— Посмотримъ, сказалъ Тиллингастъ, надо бы было привести его въ себя… мн надо съ нимъ переговорить, а вы знаете, что мн нкогда терять времени.
Эффи подумала, потомъ вышла и возвратилась черезъ нсколько минутъ съ флакономъ въ рук.
Она встала на колни подл Бама, налила себ на руку душистой эссенціи и принялась тереть ею виски пьяному. Затмъ не колеблясь и безъ отвращенія она начала дуть ему въ лобъ, отъ чего, отъ испаренія эссенціи, ледяной холодъ сталъ распространяться по этой пылающей голов.
Не прошло нсколькихъ минутъ, какъ Бамъ уже испустилъ глубокій вздохъ и сдлалъ движеніе.
Эффи обняла его за шею и приподняла голову. Ничего немогло быть странне этой картины освщенной свтомъ лампъ.
Этихъ двухъ соприкасавшихся головъ, одной свжей и красивой, другой блдной, искаженной.
Новая доза душистой воды.
На этотъ разъ Бамъ привскочилъ. Онъ быстро отряхнулся, какъ будто эти духи казались ему тонкимъ ядомъ. Конечно въ таверн Стараго Знамени не было подобнаго запаха, а неизвстное всегда пугаетъ.
Губы его зашевелились и языкъ старался произвести какой нибудь звукъ.
— Онъ приходитъ въ себя, сказала Эффи.
Бамъ произнесъ какое то рычаніе, среди котораго можно было разобрать.
— Да оставите ли вы меня въ поко!
Вмст съ тмъ онъ сдлалъ усиліе освободиться изъ рукъ Эффи. Приподнявшись до половины, онъ снова упалъ на руки.
— Чортъ побери! проворчалъ онъ еще разъ, да оставите ли вы меня въ поко?
Потомъ погодя немного:
— Я хочу пить! прибавилъ онъ.
Не безпокоясь, не волнуясь, молодая двушка смочила его губы нсколькими каплями воды.
— Бррр! сдлалъ пьяный, это что за лекарство?…
Въ тоже время онъ машинально попробовалъ приподняться. Ловко воспользовавшись этимъ усиліемъ Эффи, съ силою, которую трудно было предположитъ въ ней, приподняла его и толкнула въ кресло, на которое онъ и повалился. Почувствовавъ что пружинная подушка подалась подъ его тяжестью онъ со страхомъ приподнялся, но снова съ проклятіемъ упалъ.
— Лучше ли вамъ? спросила Эффи, своимъ проникающимъ въ душу голосомъ.
Бамъ обернулся и сталъ искать къ кому бы могъ обращаться этотъ вопросъ.
Понятно, что онъ никого не увидалъ.
— Я васъ спрашиваю, сударь, повторила Эффи. Я васъ спрашиваю лучше ли вамъ?
— Не… не… не худо! Благодарю васъ, пробормоталъ Бамъ, мысли котораго плясали въ голов какую то безобразную пляску.
— Придите въ себя, сказалъ въ свою очередь Тиллингастъ своимъ сухимъ голосомъ, не бойтесь ничего, вы у друзей…
На этотъ разъ Бамъ вытаращилъ глаза.
— У друзей! я! здсь!
Дло въ томъ, что онъ не подозрвалъ за собою никакихъ отношеній съ людьми, у которыхъ такія чудесныя залы, такіе мягкіе ковры, такая эластичная мебель…
По естественному ходу мыслей, взоры его отъ окружающихъ предметовъ обратились на него самаго и онъ убдился, что чудо, если тутъ было чудо, могло преобразить таверну Стараго Знамени, въ роскошное зрлище, но не превратило его, Бама, въ элегантнаго джентельмена.
Дйствительно, въ его костюм не было ничего изысканнаго. Что-то въ род клтчатой куртки блой съ чернымъ, превратившейся отъ носки въ одноцвтную, мало скрывало полное отсутствіе блья. Красноватыя, или скоре неизвстнаго цвта панталоны, спускались на башмаки, привязанные къ ногамъ веревками, у которыхъ одинъ каблукъ затерялся во время дневныхъ скитаній.
Однако Бамъ чувствовалъ, что все боле и боле приходитъ въ себя, въ особенности отъ теплоты, которая придавала гибкость его окоченлымъ членамъ.
Вдругъ ему мелкнула какая то мысль. Онъ обернулся къ Эффи и сказалъ:
— Не дадите ли вы мн мисъ, нсколько капель водки.
Ни слова не говоря, молодая двушка взяла изящный графинь и подала его Баму на хрустальномъ поднос.
Тиллингастъ сдлалъ дочери глазами знакъ, что хочетъ остаться на единъ съ Бамомъ.
Эффи поняла. Въ ту минуту, когда она уходила, Бамъ выпрямился и держась за спинку стула, отвсилъ ей такой глубокій поклонъ, что отъ него не отказался бы и Фридрихъ подъ лохмотьями Роберта Макера.
Свтъ отъ лампы падалъ прямо на лицо Бама.
Это былъ высокій, двадцати лтній молодецъ, хорошо сложенный. Черные, густые и вьющіеся волосы спускались на лобъ неправильными прядями, которые онъ откинулъ назадъ, запустивъ въ голову об руки. Цвтъ лица былъ синеватый, но подъ этою маскою кутежа и утомленія, черты его лица не были лишены нкоторой красоты. Носъ, немного широкій при основаніи, былъ красивой формы. Ротъ чувственный, хорошо очерченный, былъ украшенъ густыми черными усами, темная борода, до которой бритва давно не касалась, окружала щетиной его щеки и подбородокъ.
— Сударь, сказалъ тогда банкиръ, я боленъ, очень боленъ… я умираю… позвольте же мн не терять время на предисловія и будьте такъ добры, отвчайте на мои вопросы какъ можно короче.
Тонъ умирающаго сдлалъ нкоторое впечатленіе на Бама, который снова поклонился.
— Надо прежде всего, продолжалъ банкиръ, чтобы вы узнали кто вы и кто я… Я Тиллингастъ изъ Новоанглійскаго банка.
Чтобы дать себ врный отчетъ въ впечатленіи, которое, это вступленіе сдлало на Бама, надо себ представить какое дйствіе произвело бы имя Ротшильда на тряпичника Шальо…
Бамъ сдлалъ шагъ назадъ.
— А! могъ только произнести онъ.
Не много спустя онъ вскричалъ:
— Но я у васъ ничего не кралъ!
Онъ сдержался и сталъ ждать разршенія загадки.
— Теперь, когда вы знаете мое имя, продолжалъ Тиллингастъ, будьте такъ добры скажите мн свое…
— Значитъ вы его не знаете?
— Можетъ быть.
— Меня зовутъ Бамъ, сказалъ не безъ нкоторой гордости поститель Стараго Знамени, Бамъ изъ дома Трипъ, Монъ, Бамъ и Kо, достаточно хорошо извстнаго, прибавилъ онъ съ циническимъ смхомъ.
— Я вамъ сказалъ, что не могу терять времени, вы держите въ настоящую минту въ рукахъ ваше счастье, я вамъ совтую не упускать его… Соберите ваши воспоминанія и скажите мн нтъ ли у васъ другого имени…
Бамъ колебался. Его взоръ съ недовріемъ остановился на умирающемъ.
— Нтъ, отрывисто сказалъ онъ.
— Вы неоткровенны… и напрасно… или вамъ измнила память — дайте мн вамъ помочь. Не въ Антіох ли вы родились, въ пятидесяти миляхъ отъ Санъ-Франциско?
Бамъ хранилъ молчаніе.
— Наконецъ, продолжалъ съ нкоторымъ нетерпніемъ Тиллингастъ, ваше имя Джонъ Гардвинъ сынъ Михаила Гардвина, повшеннаго десять лтъ тому назадъ за убійство брата своего Марка Гардвина.
Бамъ сжалъ кулаки и сдлалъ движеніе, какъ бы желая броситься на банкира.
Не обращая вниманія на это покушеніе къ насилію, банкиръ протянулъ руку, взялъ револьверъ, лежавшій рядомъ на столик и небрежно положилъ его на колни.
Этотъ простой жестъ немедленно успокоилъ мимолетное раздраженіе почтеннаго Бама, который удовольствовался глухимъ ворчаніемъ.
— Посл несчастнаго событія, жертвою котораго палъ вашъ отецъ, вы отправились въ Филадельфію… врно ли это?
— Да.
— Тамъ маленькій гршокъ сдланный въ толп, въ парк Фермонта, доставилъ вамъ нсколько мсяцевъ тюрьмы. Четыре года спустя, я васъ нахожу въ главной тюрьм Бостона…
— Вслдствіи другого гршка, прервалъ Бамъ.
— Сдланнаго въ отели Реверъ… вы размышляли два года о его печальныхъ послдствіяхъ…
— Два года, это такъ…
— Все это доводитъ насъ до вашихъ девятнадцати лтъ. Тутъ вы поняли, что для вашей громадной жажды дятельности, вамъ нужно боле широкое поле дйствій и вы явились въ Нью-Іоркъ… гд вы и находитесь вотъ уже полтора года, правда ли это?
— Да, полтора года…
— И вы, какъ кажется, не очень разбогатли, добавилъ банкиръ, бросая взглядъ на лохмотья своего собесдника.
Бамъ, скажемъ теперь, былъ очень уменъ. Если въ первой части этого разговора онъ точно щеголялъ цинизмомъ, то въ дйствительности онъ очень хорошо понималъ, что не для того, чтобы разсказать ему его біографію, одинъ изъ лучшихъ банкировъ Нью-Іорка призвалъ его къ себ.
Тутъ была тайна, которая не замедлитъ открыться.
— Сударь, продолжалъ Тиллингастъ, есть ли у васъ какія нибудь предположенія на будущее время?
— Боже мой, сказалъ Бамъ, небрежно перекидывая одну ногу на другую, не совсмъ… я долженъ сознаться, что съ моего прибытія въ Нью-Іоркъ, я живу изо дня въ день и жду случая, который бы опредлилъ окончательно мое призваніе.
— Отлично… Ну! я именно хочу вамъ предложить этотъ случай.
— Въ самомъ дл?
— Вы не скрываете отъ себя конечно, что дорога, на которой вы теперь стоите, представляетъ нкоторыя опасности… сознайтесь что рискъ, которому вы тутъ подвергаетесь не выкупается выгодами, которыхъ можно достигнуть… Вы сдлались воромъ… вы стащите тамъ и сямъ нсколько долларовъ, едва разв кража со взломомъ, вещь очень опасная, доставитъ вамъ небольшое состояніе, недостаточное наврное, для удовлетворенія вашихъ прихотей… тогда какъ тюрьма или вислица стоятъ на другомъ конц дороги.
— Какъ творятъ банкиры, балансъ не вренъ… вы правы…
— Теперь, началъ снова Тиллингастъ, голосъ котораго истощался, не прерывайте меня, хотите ли вы, чтобы я далъ вамъ въ руки средства составить въ короткое время громадное состояніе… Я говорю не о нсколькихъ тысячахъ долларовъ, я считаю сотнями тысячъ… Если вы примете мои условія, Бамъ исчезнетъ на всегда, также какъ и Джонъ Гардвинъ, отъ вашего прошедшаго не останется ничего. Нью-Іоркъ будетъ знать только джентельмена предпріимчиваго, отважнаго, ворочающаго милліонами, удивляющаго богачей своей роскошью, однимъ словомъ банкира, какъ Тиллингастъ, какъ Адамъ Маси, какъ многія другія имена которыхъ я не говорю… Что вы скажете на это?
Пока Тиллингастъ говорилъ, глаза Бама открывались все боле и боле. Онъ спрашивалъ себя не галлюцинація ли это. Онъ смотрлъ на умирающаго съ разинутымъ ртомъ не произнося ни слова.
— Вы меня поняли, продолжалъ Тиллингастъ мрнымъ и медленнымъ тономъ, я вамъ предлагаю средство сдлаться однимъ изъ могущественнйшихъ хозяевъ Американскаго рынка… за это я прошу васъ только покориться нкоторымъ условіямъ, которыя я вамъ сообщу сейчасъ же, какъ только вы согласитесь на мое предложеніе.
Бамъ почувствовалъ что выходитъ изъ овладвшаго имъ, нсколько минутъ тому назадъ, очарованія.
— Я согласенъ, отрывисто сказалъ онъ.
— Дайте мн вамъ прежде всего разсказать, совершенно опредленно, положеніе. Вы, сынъ повшеннаго, вы во вражд съ законами вашей страны, вамъ надо совершенно преобразиться въ наружномъ вид вашего существованія… Вы измните вашъ образъ дйствій, вотъ и все, но въ тоже время вы душей и тломъ предадитесь дламъ. Вы будете не одинъ, я вамъ дамъ ловкаго товарища, клянусь вамъ въ этомъ, такъ какъ это мой ученикъ… Вы будете исполнять составленные имъ планы, вы будете слушаться его — это ваша выгода — во всемъ, всегда, и даже тогда, когда вы будете себя считать вполн посвященнымъ во вс тайны дла, будьте уврены, что въ школ стараго Тиллингаста вы получите всегда полезныя указанія. И такъ, во всемъ этомъ, врьте мн, вы ничего не теряете и вы должны понять какую выгоду представляютъ вамъ мои предложенія.
Бамъ молча слушалъ.
— Вотъ, именно, сказалъ онъ, когда Тиллингастъ кончилъ, что меня удивляетъ. Я вижу партію которую вы мн предлагаете, но не вижу той, которую вы оставляете себ… или своимъ… До сихъ поръ, вы заране были уврены въ моемъ согласіи. Что же я въ самомъ дл? Бродяга осужденный на тюрьму или на вислицу… У меня нтъ ни имени… ни денегъ… ни будущности… и вотъ вдругъ вы толкаете меня, съ оружіемъ въ рукахъ на поле битвы, на которомъ я не могу ничего потерять, а могу все выиграть. Все значитъ заключается въ условіяхъ, которыя вы мн предложите и я жду, готовый принять ихъ, какъ бы мало удобны они не были… Вы видите что я говорю откровенно.
Тиллингастъ смотрлъ на него.
— Говорите, говорите еще… мн нужно слышать васъ… И такъ вы значить честолюбивы?
Бамъ быстро поднялся.
— Честолюбивъ? вскричалъ онъ. То-ли это слово? Я безумно жажду… моего мста за тмъ столомъ, гд другіе пируютъ, тогда какъ, я умираю съ голоду какъ собака… Я жажду могущества, богатства… Чмъ ниже человкъ, тмъ выше хочетъ онъ подняться… и со дна моей пропасти я мечтаю о вершин… Вотъ что я такое… не видя исхода я часто хотлъ разбить себ голову о стны своей тюрьмы, но я слишкомъ трусливъ… Тогда я пью… я забываюсь… я теряю всякое сознаніе… И вы мн говорите о милліонахъ! мн… О! слушайте, если вы смялись надо мой, то берегитесь… потому что также врно, какъ то, что я сынъ повшеннаго Михаила, я васъ задушу своими руками!..
Бамъ былъ страшенъ. Его лицо страшно поблднло. Его сверкающіе глаза отражали страсти бдняка, у котораго въ сердц только зависть и ненависть.
— Хорошо! холодно сказалъ Тиллингастъ, вы такой человкъ какого мн надо… я не ошибся…
Тогда, привлекши Бама къ себ онъ долго говорилъ ему такъ тихо, что едва можно было разобрать слово…
Было мгновеніе когда все тло Бама вздрагивало, какъ бы отъ электрической искры.
Когда онъ выпрямился, то былъ еще блдне, чмъ прежде, но непреодолимая энергія освщала его лицо.
— Вы меня поняли? сказалъ Тиллингастъ.
— Да!
— Откройте дверь и позовите мою дочь.
Вамъ повиновался. Эффи вошла.
— Дочь моя, сказалъ Тиллингастъ положите вашу руку въ руку этого человка…
— Я общалъ умирая оставить вамъ двойное наслдство, мужа и приданое… Утромъ священникъ соединитъ васъ съ этимъ человкомъ, у моего смертнаго одра… Что же касается приданаго, то оно въ добрыхъ рукахъ.
Бамъ поклонился и протянулъ руку Эффи.
Эффи положила свою, въ руку Бама.
Тиллингастъ со странной улыбкой, откинулъ голову назадъ и закрылъ глаза: онъ могъ теперь отдохнуть въ ожиданіи смерти…

IV.
СЛЕЗЫ НАДЪ МОГИЛОЙ.

Оставивъ за собою роскошь Бродвея, изящество Централь-Парка, пройдемъ монастырь Сакре-Керъ, госпиталь Глухо-Нмыхъ, паркъ, который обязалъ своимъ именемъ натуралисту Одюбону…
Вотъ равнина голая и безплодная.
Посреди ея, окруженное нсколькими тощими деревьями возвышается мрачное и печальное зданіе съ высокими стнами изъ камня грязно-сраго цвта. Кажется что это безжизненное тло, трупъ окаменвшій въ неподвижности этой пустыни.
Это Alm House, госпиталь для бдныхъ.
Шесть часовъ утра: прошло сорокъ восемь часовъ со времени описанныхъ нами событій. Наступила оттепель, пронзительный дождь идетъ не переставая, почва мокра и отъ дождя падающаго съ неба и отъ таящаго снга… Домъ несчастныхъ кажется еще несчастне подъ этимъ дождемъ и, жалкія деревья еще жалобне протягиваютъ къ небу свои сухія втви, точно руки зовущія на помощь.
У подножія Alm House видно множество камней, крестовъ деревянныхъ и желзныхъ.. Все это разшаталось и наклонилось на право и на лво, точно эти знаки смерти стараются приблизиться, чтобы утшить другъ друга или обмняться шепотомъ надежды…
Это тоже кладбище. Но тутъ отдыхаютъ бдняки, отчаявшіеся, изнемогшія подъ слишкомъ тяжелымъ бременемъ, подъ слишкомъ тяжкимъ, горемъ. Это Potter’s Field (Поле Горемычника), кладбище бдныхъ.
Въ Alm House входятъ, страдаютъ, затмъ въ одинъ день докторъ, проходя между блыми постелями, скажетъ:
Кончено…
Приходитъ пасторъ. Гробъ изъ благо дерева послдняя рубашка, какъ говорятъ Американцы, сжимаетъ трупъ. Поздне известь доканчиваетъ дло.
Шесть часовъ утра, зима, еще совсмъ темно.
Вотъ со стороны города, не смотря на дождь и слякоть тихо приближается группа людей.
Ихъ двое.
Въ нкоторомъ разстояніи отъ Alm House они разстаются.. одинъ изъ нихъ приближается.
Это женщина, вся въ черномъ, съ лицомъ скрытымъ креповымъ вуалемъ. Она едва идетъ, спотыкаясь и скользя, но подвигается прямо передъ собою. Она знаетъ дорогу, кажется точно ее притягиваетъ магнитъ.
Войдя на кладбище. Она не колеблясь направляется къ одному концу его.
Тамъ поднимаетъ вуаль, складываетъ руки и молится.
Все тло ея судорожно трясется. Она плачетъ.
О комъ?
Эта женщина молода. Подъ крепомъ падающимъ ей на лобъ видны роскошные блокурые волосы. Въ то время какъ она поднимаетъ глаза къ небу какъ бы желая послать черезъ безконечное пространство свое прощаніе существу, котораго уже нтъ, вы можете видть что лицо ее полно прелести и граціи.
Она плачетъ и цлуетъ своими свжими устами влажную землю, на которой мокнутъ ея колни.
— Мать! мать! шепчетъ она, я люблю тебя и помню о теб!…
Затмъ, сдлавъ надъ собой усиліе она поднимается и уходитъ не оборачиваясь назадъ.
Ея товарищъ идетъ ей на встрчу.
— Нетти, милая Нетти, говоритъ онъ, беря ее за руки, какъ я упрекаю себя, что уступилъ вашему желанію, особенно въ такой дождь… при вашемъ здоровь!…
Говорящій, молодой человкъ двадцати пяти лтъ съ лицомъ почти женскимъ, его большія глаза съ глубокой симпатіей останавливаются на молодой двушк, которая дрожа опирается на его руку.
Сначала она не отвчаетъ.
Оба торопятся въ городъ. Только Нетти еще плачетъ и по ея вуалю катятся, точно перлы, крупныя слезы..
— Извините меня, другъ мой, тихо говоритъ она. Но зачмъ было провожать меня?.. Это печальное путешествіе… но это не въ первый разъ… я часто хожу… очень часто! еслибы вы знали!…
— Отчего же вы по крайней мр не скажете мн всей правды?.. Я знаю… я давно уже понялъ, что въ вашей жизни есть глубокое горе. Отчего не доврить мн его?… разв я не другъ вашъ?
— Эдмундъ, я не знаю сердца боле преданнаго, боле благороднаго чмъ ваше… но на ваши вопросы я могу отвтить только то, что я уже сказала, современенъ вы все узнаете! Но пока не пришло время, позвольте мн хранить молчаніе… Та, которая спитъ тамъ, была моя мать, она перенесла вс муки разбивающія душу и убивающія тло… она умерла въ отчаяніи… Это была страшная ночь, ночь, которая никогда не изгладится изъ моей памяти… Она оставила мн завщаніе, которое я должна, которое я хочу исполнить. Когда я сдлаю это, только тогда я скажу все… не спрашивайте у меня ничего боле.
Водворилось молчаніе.
Оба огорченные, они шли около Централь-Парка. Когда они вошли въ него, городъ сталъ просыпаться. Срый и туманный день длалъ еще боле блыми, фасады мраморныхъ домовъ.
Они прошли Уніонъ скверъ.
На углу площади Св. Марка и Первой аллеи они остановились передъ домомъ скромной наружности.
Спустя минуту дверь отворилась.
Толстая женщина съ веселымъ лицомъ увидавъ Нетти, вскричала:
— Наконецъ то! Милое дитя! Я была въ такомъ безпокойств! Скоре! скоре!.. чай дожидается васъ: и такія бутерброды какихъ вы никогда не дали…
Затмъ обращаясь къ Эдмунду:
— А вы, ученый докторъ, у васъ совсмъ замерзшій и печальный видъ… Немножко тепла и все пройдетъ.
Добрая мадамъ Симмонсъ, содержавшая private boarding house т. e. комнаты со столомъ и мебелью, всегда дятельная и живая, увлекла за собою Нетти, которая дала усадить себя на кресло передъ огнемъ.
— Ну, будетъ вамъ на нее смотрть! вскричала опять мадамъ Симмонсъ, обращаясь къ Эдмунду. Ну! да, она хороша, она прелестна. Это уже ршено… но это не мшаетъ чаю простынуть. Ну! господинъ докторъ, накроемте-ка на столъ…
— Потому что, продолжала она, стеля скатерть, надо чтобы наша Нетти была сегодня храбра… Сегодня выставка, будутъ разсматривать ея произведеніе, ея лучшее произведеніе, держу пари… пять тысячъ долларовъ… держите докторъ?
Разговаривая такимъ образомъ, мадамъ Симмонсъ поставила на столь чашки, чайникъ и тартинки.
— А! кстати, Нетти, къ вамъ есть письмо…
И изъ кармана передника она вынула конвертъ, который и передала молодой двушк.
Послдняя сломала печать и вскрикнула:
— Тиллингастъ умеръ! умеръ!
Потомъ проведя рукою по лбу:
— Божеское правосудіе!.. прошептала она, ты слишкомъ быстро.

V.
МИСТЕРЪ ВЕЛИКАНЪ.

Въ эту минуту въ дверь раздался тихій стукъ и пріятный голосъ раздался снаружи:
— Можно войти?
— Это мистеръ Великанъ, сказала мадамъ Симмонсъ, войдите!
Дверь пріотворилась и вошла новая личность.
Мистеръ Великан — конечно это имя довольно странно, но еще странне кажется оно по милости человка, которому принадлежитъ.
Новопришедшій не шелъ по ковру, а скользилъ, точно его тло было слишкомъ легко для того, чтобы можно было различить шумъ его шаговъ. Къ какому племени могло принадлежать это странное существо? Какому нибудь гиперборейскому семейству, которое забыло его на льдин, унесенной теченіемъ далеко отъ Гренландіи, Шпицбергена или Камчатки или фантастическому миру Лилипутовъ Свифта. Въ самомъ дл, лапландецъ или эскимосъ, мистеръ Великанъ былъ одинаково необыкновеннымъ существомъ.
Было ли въ немъ четыре фута? Если мы положимъ три съ половиною, то и это будетъ уже много. Не выкупалъ ли онъ по крайней мр толщиною недостатокъ вышины? Нтъ, онъ былъ сообразной съ ростомъ худобы, и дйствительно, если разсматривать его со вниманіемъ, то онъ поражалъ гармонической пропорціональностью своей крошечной фигурки.
Прежде всего, онъ представлялъ въ миніатюр чистйшій американскій типъ. Это была, вполн совершенная, маленькая копія съ высокихъ Янки, портреты которыхъ извстны всему свту, гладкіе волосы, козлиная борода, длинная фигура.
Къ этому костюмъ: длинный черный сюртукъ, блая рубашка съ отложнымъ воротничкомъ, широкія панталоны безъ всякаго фасона и сапоги на толстой подошв.
Это былъ высокій человкъ на котораго глядятъ въ уменьшительное стекло.
Его прозвали Великаномъ, также какъ всхъ Фурій звали Эвменидами.
Онъ подошелъ улыбаясь во всю возможную ширину своего рта, съ лицомъ сіяющимъ удовольствіемъ. Даже боле. Можно было угадать въ немъ громадную радость.
Мистеру Великану было лтъ шестьдесятъ. Волосы на голов и бород были сды. Прибавимъ еще, что все на немъ было чисто, щеголевато, точно съ иголочки, какъ у куклы, только что купленной въ магазин.
— Это я. Здравствуйте дти мои! сказалъ Великанъ своимъ пріятнымъ голосомъ, совершенно пропорціональнымъ его росту.
Мадамъ Симмонсъ потрепала его рукою по щек, какъ бы она сдлала съ маленькимъ ребенкомъ.
— Любопытный! сказала она шутливо сердитымъ голосомъ, что вы пришли сюда длать?
— Хе! хе! отвчалъ мистеръ Великанъ, подходя къ Нетти, которая задумчиво смотрла на только что полученное письмо, мн кажется я имю право интересоваться моими учениками.
Нетти подняла голову, увидала его и на лиц ея выразилось видимое удовольствіе.
— А! это вы, другъ мой… Какъ я счастлива что вижу васъ!
И она протянула старику свою бленькую ручку, въ которой совершенно исчезла рука старика.
— Счастлива! сказалъ Великанъ, хм! хм! вотъ слово, которое доставляетъ мн большое удовольствіе. А вы, Эвансъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ доктору, разв вы не хотите поздороваться со мной.
— О конечно, дорогой мой профессоръ, вскричалъ молодой человкъ съ уваженіемъ, простите меня, я былъ немного разсянъ.
Великанъ поднялъ на него глаза.
Глаза мистера Великана заслуживаютъ описанія. Когда они были широко открыты, все существо маленькаго человка исчезало такъ сказать. Видны были только срые, глубокіе глаза, полные чувства и мысли.
Вс четверо сли къ столу за скромный утренній завтракъ.
— Любезный мистеръ Великанъ, началъ Эвансъ, позвольте мн одинъ вопросъ. Вы сегодня кажется такъ и сіяете… будетъ ли нескромностью желать принять участіе въ вашей радости?
Скажемъ между прочимъ, что названіе Великанъ, такъ вошло въ употребленіе, что хотя старикъ и назывался въ дйствительности Матье Веннерсельдомъ, однако вс употребляли это прозвище обращаясь къ нему, на что онъ ни на минуту не обижался.
— Вы врно угадали, совершенно врно, любезный докторъ, сказалъ старикъ. Даже минутами я сожалю что такъ малъ.
— Почему же это?
Потому что моя ничтожная оболочка кажется мн сегодня тсной, чтобъ вмстить въ себ громадную радость., которой преисполнена моя душа!
Дйствительно глаза старика блестли и на лиц какъ бы просвчивала радость.
— Скоре, говорите! сказала Нетти, чтобъ мы тоже могли порадоваться вашей радости.
— Предположите, началъ Великанъ, взглядъ котораго принялъ выраженіе глубокаго размышленія, предположите, что какой нибудь человкъ, посвятилъ всю свою жизнь на ршеніе одной задачи, предположите, что онъ употребилъ пятьдесятъ лтъ… да, я могу сказать пятьдесятъ на изученіе, усовершенствованіе одной идеи. Что на ршеніе своихъ соображеній онъ положилъ все, что его душа заключала въ себ, честолюбія, гордости, вс силы ея…. Затмъ въ одну ночь, вдругъ, въ такую ночь, какъ прошлая, когда дождь бьетъ въ окна, а втеръ свиститъ и завываетъ — истина, истина является во всей своей полнот, въ осязаемомъ и реальномъ выраженіи… Думаете ли вы, что человкъ этотъ не будетъ въ восторг, полномъ, невыразимомъ.
— Ну? вскричалъ Эвансъ, котораго воодушевилъ энтузіазмъ старика.
— Мн надо три дня… я положилъ себ этотъ срокъ… тогда вы узнаете все… А! ихъ желзныя дороги. идущія съ одного конца свта на другой, ихъ телеграфы земныя и подводныя, ихъ гигантскія аэростаты!.. какъ все это покажется мало, ничтожно, узко!.. Мое открытіе не иметъ ни предшественниковъ, ни равныхъ. Ничего, никого… И это такъ просто… въ дйствительности. Какъ я не открыло этого раньше?.. Но будетъ говорить обо мн, вдругъ прервалъ онъ себя, сегодняшній день принадлежитъ Нетти…
И оборачиваясь къ молодой двушк.
— Помните ли вы, какъ мы встртились въ первый разъ, пять лтъ тому назадъ? Вы были какъ и теперь, восхитительно прелестны и добры. У васъ было пониманіе искусства… Я сказалъ вамъ: учитесь рисовать… Я еще помню какъ вы рисовали на бумаг неправильныя черты. Терпніе! говорилъ я вамъ, а въ особенности настойчивость! Я заставлялъ васъ работать пять часовъ въ день и въ продолженіи цлаго года, начиная регулярно въ одинъ и тотъ же часъ, кончая въ одну и туже минуту. Тогда какъ добрая мадамъ Симмонсъ, давала мн и квартиру и столъ даромъ… по вашей просьб, прервала Нетти, смотря на добрую женщину, которая отъ избытка скромности совершенно спрятала свое лицо въ чашку съ чаемъ.
— Вы правы Нетти, мы не должны никогда забывать, что она сдлала для насъ, сказалъ Великанъ, растроганнымъ голосомъ.
— Прошу васъ, отвчала мадамъ Симмонсъ, прерывающимся голосомъ, не мшать меня въ ваши разсказы и оставить въ поко.
Добрая женщина! У нее были слезы на глазахъ.
Нетти встала, обняла своими маленькими ручками не за голову и поцловала. Хозяйка сначала сопротивлялась, а потомъ принялась плакать, восклицая!
— Я вамъ говорю, чтобы вы оставили меня въ поко… я люблю общество, вотъ и все.
— Я возвращаюсь къ Нетти, сказалъ Великанъ. Черезъ годъ она умла рисовать… съ оригиналовъ. Тогда я взялъ у нея вс ея модели и она должна была рисовать на память… рисовать то, что подскажетъ ей ея воображеніе… Затмъ я далъ ей въ руки кисть… Пять лтъ тому назадъ она нарисовала первую линію, а черезъ нсколько часовъ почтенная Нью-Іоркская академія откроетъ свои двери спшащей толп… и эта толпа остановится восхищенная, передъ твореніемъ нашей Нетти…Нашей Нетти, которую я сдлалъ художникомъ, я, Великанъ, ничтожный живописецъ, плохой маляръ, я, утверждающій что можно достичь всего слдуя правилу, которое можно выразить двумя словами: Терпніе! Настойчивость!
— Точно также изъ меня, искавшаго ощупью себ дорогу, вы сдлали медика, которымъ я надюсь, вы имете причины гордиться, сказалъ Эвансъ, сжимая руку старика.
— Э! Боже мой! вскричалъ Великанъ, къ чему бы служили силы природы и ума, если бы хорошее направленіе не развивало ихъ во всей полнот?
Въ эту минуту раздались два удара въ дверь:
— Опять почталіонъ! сказала мадамъ Симмонсъ, ршительно сегодня утро писемъ…
— Письмо къ мисъ Нетти Дэвисъ. О! о! продолжала она грозя пальцемъ молодой двушк, у васъ что то ужъ очень большая корреспонденція, моя милая…
Нетти взяла пакетъ.
На немъ былъ штемпель съ такой надписью:
Адамъ Маси и Ко. Насо-Стритъ. Н. И. С.
Молодая двушка страшно поблднла.
Затмъ сдлавъ надъ собою усиліе, она протянула письмо Великану, который поспшно распечаталъ его.
— Вотъ! И онъ прочелъ громкимъ голосомъ: ‘Адамъ Маси, постивъ вчера, раньше публичнаго открытія, выставку національной академіи, проситъ Мисъ Н. Дэвисъ, явиться въ два часа на выставку, чтобы переговорить о продаж ея замчательнаго произведенія.’
Нетти вздрогнула.
— О! вскричала она, закрывая лице руками.
Эвансъ молча наблюдалъ за нею. Что была за печаль, которая во всякое время набрасывала тнь на это дтское личико.
Великанъ тихо взялъ Нетти за руку.
— Терпніе! сказалъ онъ, терпніе и настойчивость.

VI.
КУПИТЕ! КУПИТЕ БОЛЬШУЮ НОВОСТЬ!

При вход въ Нью-Іоркъ, между Батареей, зданіемъ для игры въ мячь и Биржей находится цлый лабиринтъ узкихъ и грязныхъ улицъ, остатковъ стараго города, которыя тянуться по берегу East River, со множествомъ поворотовъ и закоулковъ, куда не проникаетъ ни воздухъ, ни свтъ.
Одна изъ этихъ улицъ называется Ольдъ-Слейвъ Стритъ. И дйствительно, надо большую ловкость, чтобы не поскользнуться и не потерять равновсія идя по ея грязной покатости.
Тамъ, на углу Фронтъ-Стрита и въ нсколькихъ шагахъ отъ берега, гд пристаютъ пароходы, изъ темноты выдляется высокое строеніе, бывшее прежде по всей вроятности, складочнымъ мстомъ. Это родъ домика, покрытаго крышей, съ которой втеръ и дождь сорвали нсколько кусковъ черепицы обнаживъ балки. Стны деревянныя, гнилыя, плохо соединенныя между собою доски, похожи на заплеснвшую бумагу.
Шаткая и плохо закрывающаяся дверь открываетъ входъ во внутренность жилища.
Сквозь окна отстоящія высоко отъ земли пробивается желтоватый цвтъ зари, которой приписываютъ везд розовые персты, но у которой они для этого дома, точно нарочно грязные.
При этомъ сомнительномъ свт, видна цлая масса quasi-человческихъ существъ. Все это, маленькія тла, лежащіе какъ попало, покрытые лохмотьями, общаго грязнаго цвта, сквозь которыя мелькаютъ лица, руки и голыя ноги.
Вдали пробило семь часовъ.
Тогда въ разныхъ концахъ этой залы начинаютъ подниматься. Это мужчины, которые также спали въ этой трущоб неопрятности и гадости. Одинъ изъ нихъ подносить пальцы къ губамъ и раздается пронзительный свистъ, который повторяется его товарищами.
И какъ на театр жезлъ волшебника вдругъ оживляетъ неподвижные камни, вся масса быстро начинаетъ двигаться, толкаться, потягиваться.
— Вставайте скоре! Негодяи, кричитъ голосъ.
Это возваніе обращается къ дтямъ: эти дти лежать тутъ натисканныя какъ животныя въ хлв.
Но этого еще мало. Раздается щелканье бича. Нельзя поручиться, что бичь не дотрогивается случайно до котораго нибудь изъ этихъ несчастныхъ.
Во всякомъ случа, такъ какъ вставанье идетъ не достаточно скоро, то одинъ изъ старшихъ бросается въ средину раздавая на право и на лво толчки ногами и все это съ проклятіями, щелканьемъ бича и свистомъ.
Происходитъ страшная суматоха.
Тутъ есть дти всхъ возрастовъ, отъ десяти и двнадцати лтняго блднаго мальчика, до пяти лтняго ребенка, еще не успвшаго потерять румянца дтства.
Что же это за дти?
Это покинутые, бжавшіе изъ родительскаго дома, сироты, стремящіяся своими маленькими ножками по дорог къ пороку и преступленію. Въ Нью-Іорк существуютъ антрепренеры дтей какъ и всего другаго. Это продавцы газетъ, чистильщики сапоговъ, посыльные.
Главный хозяинъ похожъ на другихъ ему подобныхъ въ разныхъ городахъ Европы, которые длаются руководителями pifferari или другихъ странствующихъ музыкантовъ.
Вотъ наконецъ вс дти поднялись. Это было не легко, такъ какъ въ такія зимнія ночи члены коченютъ и голова тяжелетъ.
Дверь открыта.
Они проходятъ передъ вожаками, которые ободряютъ пинкомъ ноги, того, кто идетъ слишкомъ тихо.
Вотъ они на улиц,— голыя ноги вязнутъ въ грязи,— поставлены въ два ряда по стн.
Является хозяинъ. Это здоровый малый, съ краснымъ лицомъ. Его зовутъ мистеръ Спонжъ. Имя ли это? Или намекъ на то количество напитковъ, которое онъ истребляетъ? Не все ли равно?
Онъ бросаетъ на толпу довольный видъ.
— Nerald! кричитъ онъ, Tribune, Hew! Standr! Regis ter! Echo!
При каждомъ возглас образуется новая группа.
Мистеръ Спонжъ хочетъ произнести спичь.
Онъ кашляетъ, плюется, поправляетъ во рту жвачку:
— Добраго дня! Ребята! Есть новость! Надо кричать скоро и громко. Если пойдетъ хорошо, будетъ супъ!
Затмъ отпустивъ свою армію жестомъ, который сдлалъ бы честь любому генералу цирка:
— Убирайтесь… скоре!..
Тутъ начался общій шумъ. Мальчишки почувствовали себя свободными, они могутъ бгать,— скакать сколько угодно. Они бгутъ въ типографію, стараются опередить другъ друга, не изъ любви къ своей работ, но потому, что они дти, которые всегда стараются обратить все въ забаву…
Надо ихъ видть, когда они приходятъ за журналомъ. Они толпятся, толкаются, влзаютъ другъ другу на спину опрокидываются, падаютъ. Кто получилъ первый номеръ!
Затмъ нагруженные они продолжаютъ путь.
Кто первый будетъ въ Бродве, въ Валь-Стрит, на Бирж, на Почт.
Нсколько минутъ спустя раздирая уши, удивляя эхо, которое никогда не въ состояніи повторить также ихъ крикъ, они начинаютъ кричать визгливыми голосами.
— Большая новость! Купите! Несостоятельность Тиллингаста! Смерть банкрота! Два су! большая новость! Тиллингастъ воръ! Купите! Купите!
Трипъ и Мопъ философски курили трубки, въ таверн Бродъ-Стрита.
Вдругъ одинъ мальчишка, безъ сомннія въ шутку, толкнулъ дверь таверны и прокричалъ во все горло свое возваніе.
Трипъ вздрогнулъ.
— А? вскричалъ онъ?
— Что проворчалъ Мопъ.
Но не прибавляя боле ни слова, Трипъ бросился вонъ, вырвалъ номеръ New-Iork Herald изъ рукъ продавца, закричавъ ему вмсто денегъ:
— Запиши это въ мой счетъ.
Затмъ онъ вернулся въ таверну и безъ сомннія для улучшенія зрнія выпилъ залпомъ громадный стаканъ водки, развернулъ громадный листъ дрожащей рукой. провелъ пальцемъ но всмъ его столбцамъ и снова вскрикнулъ.
— Чортъ тебя возьми весело закричалъ Мопъ. Что тамъ такое.
— На, читай, скотина, закричалъ Трипъ въ припадк полнйшаго отчаянія…
Мопъ важно взялъ Herald посмотрлъ мсто, указанное въ журнал грязнымъ погтемъ своего почтеннаго товарища.
— А!
— Ну?
— Это пораженіе.
— Это наше раззореніе.
— Обобраны!
— Обчищены!
Потомъ они остановились опустя руки, глядя съ отчаяніемъ другъ на друга.
Трипъ первый пришелъ въ себя.
— Что это значитъ? Третьяго дня вечеромъ, прелестная двушка…
— Ангелъ, подтвердилъ Мопъ.
— Является за нашимъ Бамомъ…
— И везетъ его… куда?
— Да… куда?
— Въ домъ Тиллингаста, банкира изъ банкировъ, богача, первый номеръ…
— Проходить тридцать шесть часовъ…
— Мы приготовляемся отправиться сдлать Баму поздравительный визитъ.
— И вдругъ, Тиллингастъ раззорился.
— Тиллингастъ умеръ!
— Что означаетъ, что нашъ визитъ безполезенъ.
— И что намъ остается только жалть бднаго Бама, что его довріе такъ дурно вознаграждено.
Затмъ оба замолчали. Ударъ полученный ими сокрушилъ ихъ.
— И такъ, началъ Мопъ, еще втка обломилась… Что длать?
— Прежде всего… гд Бамъ?
— Это правда… если съ нимъ съиграли дурную штуку?
Новое молчаніе.
— Видишь ли, говоритъ Мопъ, вотъ что мн пришло въ голову.
— Скажи… посмотримъ.
— Пойдемъ въ Старое Знамя. Можетъ быть Догжи знаетъ что нибудь.
И продвъ свою руку въ руку Трипа, Молъ повлекъ его къ Бакстеръ Стриту. Погруженные въ размышленія они все боле и боле ускоряли шаги.
Едва вошли они въ стеклянную дверь Стараго Знамени, какъ Догжи закричалъ имъ:
— Ну! вы порядочные скоты!.. Отчего васъ съ субботы не видать?.. Убжали какъ воры!
— Извини! прошепталъ Трипъ, дла!
Догжи искоса посмотрлъ на нихъ. Пріятное довріе!
— Все равно! вы здсь. Бда только въ половину. Но вы хорошо сдлали, что пришли… у меня къ вамъ письмо.
— Къ намъ?
— Вчера принесъ его лакей, отлично, чортъ возьми, одтый… и говорилъ, чтобы оно было вамъ непремнно передано до полудня.
— Теперь восемь часовъ… какъ разъ время.
Догжи держалъ письмо своими жирными пальцами и поднималъ его на воздухъ, какъ кусокъ сахара, которымъ дразнятъ собачку.
— Распечатай, сказалъ Трипъ, подавая письмо Мопу.
Мопъ съ почтеніемъ разорвалъ конвертъ. Какая то вещь упала на полъ…
— Что? вскричалъ Догжи.
— Банковый билетъ?
И наклонившись все трое заразъ, чтобы поднять его, они такъ сильно щелкнулись лбами, что все трое отшатнулись.
— Трипъ первый опомнился отъ толчка
— Двадцать долларовъ!
— Превосходно!
— Теперь… письмо!
— Трипъ прочелъ вслухъ:
— ‘Любезные мои друзья, я имю нужду въ васъ, а вы имете нужду во мн, приходите въ двнадцать часовъ дня въ гостинницу Манхаттанъ въ читальную залу. Ждите меня. Такъ какъ вашъ костюмъ оставляетъ многаго желать, то посылаю вамъ немного денегъ, чтобы вы могли одться прилично. Не надо роскоши, но хорошій вкусъ и хорошія манеры. Будьте точны. Скажите Догжи, что я его не забуду.— Бамъ.’
Нельзя даже назвать это радостью, это было какое то изступленіе. Трипъ и Мопъ принялись танцовать какую то дикую пляску, между тмъ какъ Догжи распростеръ надъ ними свои грязныя и жилистыя руки въ вид благословенія.
Мало по малу однако, къ нимъ возвратилось ихъ достоинство.
— Ну? спросилъ Трипъ.
— Господа, важно началъ Догжи, бываютъ минуты въ жизни человка, когда судьба, уставъ преслдовать его, протягиваетъ наконецъ ему руку помощи… Вы дожили до одного изъ такихъ счастливыхъ періодовъ… Врьте мн, джентельмены, не упускайте этого случая… Я всегда считалъ Бама малымъ умнымъ и ловкимъ. Двадцать долларовъ находящіеся здсь, достаточно говорятъ въ пользу моего мннія… итакъ идите и купите себ платье… Въ нсколькихъ шагахъ отсюда, есть базаръ, недавно открытый, гд за пять долларовъ вы будете одты съ ногъ до головы, какъ какіе нибудь принцы…
— О! за пять долларовъ!..
— Положимъ шесть, тогда уже, вы будете одты по царски…
Это послднее сравненіе боле польстило вкусу двухъ друзей…
— Гд этотъ базаръ?
— На углу Бродвея и Балькеръ-Стрита…
Это былъ дйствительный базаръ и въ такихъ размрахъ, которые неизвстны Европ. Пять этажей съ грудами жакетокъ, цлыми водопадами панталонъ, горами шляпъ и ручьями рубашекъ, черные мины изъ башмаковъ съ громадными гвоздями…
Цлый народъ продавцевъ кишитъ въ этомъ Содом.
Слышенъ постоянный визгъ и гамъ предложеній и воззваній.
На дверяхъ громадныя вывски.
На одной, сказочное превращеніе нищаго въ красавца, предлагающаго букеть улыбающейся мисъ.
На другой, надписи:
Неслыхано! Невроятно! Сказочно! Громадное предпріятіе! Чудо свта! ‘The Wonder of the World.’
Черезъ десять минутъ оттуда выходить:
1-й Трипъ — клтчатый, черный съ зеленымъ плащъ, желтые панталоны съ зелеными лампасами, красный фуляръ на ше, на голов высочайшій цилиндръ надвинутый на одно ухо, на ногахъ большіе башмаки фасона Мольера… въ рукахь толстая палка.
2-й Монъ — боле солидный. Красноватое пальто изъ мохнатаго драпа, панталоны небесно-голубаго цвта, въ род гусарскихъ, стянуты подъ колнками, желтый галстукъ съ черными полосами, необыкновенная касторовая шляпа, въ рукахь. толстая палка.
Все это стоило тринадцать долларовъ.
Они на минуту пріостановились на тротуар другъ противъ друга, выдлывая палкой гордый и величественный жестъ.
Затмъ въ голосъ:
— Во ожиданіи полудня, не выпить ли намъ по стаканчику?

VII.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ, ЧТО ПОЛОЖИТЕЛЬНО ЧУВСТВОВАЛОСЬ НЕОБХОДИМОСТЬ ВЪ КОШК СЪ ДЕВЯТЬЮ ХВОСТАМИ.

Войдемъ въ отель Манхаттанъ, громадное зданіе въ пять этажей, съ фасадомъ на Бродвей между Весей и Барклей-Стритомъ.
Напрасно до сихъ поръ, Парижъ старается перенять эти громадныя гостинницы, открытые на вс четыре стороны свта.
Манхаттанъ — это не просто отель, это центръ цлаго мірка,— фокусъ — сказалъ бы Викторъ Гюго.
Тутъ станція омнибусовъ. Въ нижнемъ этаж есть спеціальная контора, гд васъ освобождаютъ отъ вексей, на Альбани такъ же хорошо, какъ на Петербургъ, Санъ-Франциско, Пекинъ или Парижъ.
Положите пятьсотъ человкъ прислуги и вы будете близки къ истин. Все это бгаетъ, встрчается, сталкивается, входитъ и выходитъ, поднимается, и опускается, шумъ оглушителенъ, смшеніе получаемыхъ и передаваемыхъ приказаній. Вавилонъ, пустой звукъ въ сравненіи съ этимъ!
Внизу бюро громадной администраціи, начальникъ которой получаетъ министерское жалованье.
Хотите вы получить какую нибудь справку? Сюда на право. Требованіе? На лво. Комнату? Въ которомъ этаж? Скоре. Цны извстны. Не торгуйтесь, съ вами не станутъ говорить.
Чтобы описать все это, надо исписать цлую книгу. А такъ какъ, намъ еще не разъ придется заглянуть сюда, то пока довольно.
Въ это утро, читальня Манхаттана была буквально переполнена.
Шумъ былъ всеобщій, нельзя было разобрать ничего, кром одного слова Тиллингастъ.
Трудно представить, какихъ только оскорбительныхъ и бранныхъ эпитетовъ не прибавляли къ его имени.
Разговаривали. И по мр того, какъ по разсчету разговаривающихъ увеличивались потерянные милліоны, вс начинали испытывать какой то почтительный ужасъ, который поражаетъ путешественника при вид развалинъ стараго, разрушившагося міра.
— И это сдлалъ Адамъ Маси!
— Что? Маси?
Тогда на сцену вывели Маси. Это было похоже на фразу знаменитую въ Европ: Король умеръ! Да здравствуетъ король!
— Маси? Гд Маси? О это геній! Какая прозорливость!
— Онъ далеко пойдетъ!
Между тмъ среди этого шума, два человка стояли не принимая въ немъ участія, высоко поднявъ головы и опираясь на палки: это Трипъ и Мопъ на которыхъ впрочемъ никто не обращалъ вниманія…
Ихъ странный костюмъ, манеры переодтыхъ мошенниковъ, нисколько не привлекали вниманія. Было и безъ нихъ много о чемъ подумать.
Однако на нихъ стоило бы взглянуть…
Каждый изъ нихъ, непремнно желалъ быть наставникомъ другаго, поэтому оба должны были поминутно останавливать другъ друга. Не разъ Трипъ долженъ былъ ударять Мона по рук, когда рука того, невольно направлялась къ дурно закрытому карману или Мопъ длалъ ужасные, глаза Трипу, который слишкомъ нжно заглядывался на чью нибудь цпочку приходившуюся ему по вкусу…
И оба шептали:
— Тише! побольше сдержанности!
Однако Трипъ былъ недоволенъ.
Быль уже полдень, а Бамъ не появлялся…
— Смется онъ что ли падь нами?
— Надъ нами не смются! отчеканилъ Мопъ, съ невыразимой отчетливостью.
— Вотъ онъ! сказалъ Трипъ.
— Гд?
— Тамъ, на право!
Это была правда. Но нуженъ былъ опытный глазъ мошенниковъ, чтобы узнать съ перваго взгляда, бывшаго постителя Стараго Знамени.
Мы уже сказали: Бамъ, былъ почти хорошъ собою, его тонкія черты, густые волосы, выраженіе лица энергическое и хитрое, составляли вмст, довольно оригинальную наружность.
Но какъ былъ далекъ отъ ободраннаго бродяги — этотъ молодой человкъ холодный, блдный, одтый въ изящный, отлично сшитый костюмъ…
Бамъ стоялъ опершись на каминъ.
Трипъ и Мопъ проскользнули черезъ толпу и подошли къ нему.
Молодой человкъ сдлалъ знакъ лакею, предупрежденному заране. И не говоря ни слова, повелъ своихъ бывшихъ товарищей въ отдльную комнату.
— Шампанскаго, сигаръ! Приказалъ отрывисто Бамъ. Два друга были поражены изумленіемъ.
Они вертлись около Бама какъ факиры около идола, до котораго они не смютъ дотронуться.
— Милый Бамъ! началъ Трипъ съ нжностью.
— Достойный другъ! почти прорыдалъ Мопъ съ чувствомъ.
— Прежде всего сказалъ сухо Бамъ, здсь нтъ ни Бама… ни Трипа… ни Мопа… здсь я — Гюгъ Барнетъ, изъ Кентукки.
— А!
— Затмъ… указывая на Трипа: полковникъ Гаррисонъ.
Трипъ выпрямился и повернулся на каблукахъ.
— Наконецъ, указывая на Мопа: Францискъ Диксонъ, изъ Коннектикути.
— Отлично, сказалъ Мопъ.
— Это не все. Гюгъ Барнетъ — банкиръ, маклеръ, занимающійся поставкой солонины и хлопчатой бумаги.
— Хорошо.
— Гаррисонъ и Диксонъ…
Здсь вниманіе Трипа и Мопа удвоилось.
— Гаррисонъ и Диксонъ журналисты.
Страшный взрывъ хохота, встртилъ это странное названіе.
— Журналисты! вскричалъ Трипъ вн себя.
— Безъ журнала провизжалъ Мопъ.
— Журналисты съ журналомъ, холодно прервалъ Бамъ, такъ какъ вы основываете его…
Говорятъ, что Галловъ могло бы удивить только паденіе неба. Но едва ли ихъ хладнокровіе устояло бы передъ оглушительной новостью, которую Бамъ объявилъ своимъ сотоварищамъ.
Тропъ и Мопъ не произносили ни слова.
— Само собою разумется, что мы будемъ помогать другъ другу, безъ всякой задней мысли, безъ обмана и безъ измны.
— О! воскликнули оба друга, съ жестомъ оскорбленной невинности.
— Да, да, я знаю… но все-таки лучше прямо установить условія нашего контракта. Готовы ли вы повиноваться мн и исполнять мои приказанія не разсуждая и не поступать никогда противъ моей воли?… Однимъ словомъ я буду полководцемъ, а вы солдатами. Взамнъ этого, вотъ что я вамъ предлагаю…
Глаза двухъ друзей расширились. Изъ всего разговора, это была та часть, которая до сихъ поръ ихъ боле всего интересовала.
— Прежде всего, я буду давать каждому изъ васъ, по два доллара въ день.
Широкая улыбка.
— Я буду одвать васъ хорошо и элегантно…
— Вы будете насъ одвать, это ршено.
— Я дамъ вамъ квартиру…
— А! а!
— Ежедневные два доллара пойдутъ значитъ, только на вашу пищу и на удовольствія.
Улыбка расширялась нее боле и боле.
— Понятно, что въ случа серьезной раны, продолжалъ холодно Бамъ…
— Что? вскричали привскочивъ оба друга?
— Или въ случа смерти…
— Въ случа смерти!
Улыбка совершенно исчезла, уступивъ мсто гримас неудовольствія.
— И такъ сказалъ Трипъ, для насъ будетъ опасность… раны.
— Или смерть. Да. Я не шучу. Вы занимаетесь теперь, какъ я занимался прежде, ремесломъ, котораго самое врное. вознагражденіе — висилица, если не придется умереть отъ удара желзной палки полисмена, въ чемъ нтъ ничего лестнаго для джентельмена. Я вамъ сказалъ, что вы солдаты, нтъ битвы безъ риска. Только я могу уврить васъ, что раненые или нтъ, вы падете съ честью… а не вмст съ уличными ворами.
— Правда, сказалъ съ нкоторымъ фатовствомъ Монъ, это соображеніе иметъ свою важность…
— Безъ ребячества, и кончимте скоре. Вы основываете журналъ…
— Еженедльный?
— Нтъ, ежедневный, что вамъ съ разу даетъ почтенное мсто въ литератур нашей страны… я все устроилъ. Прежде всего заглавіе…
Вамъ вытащилъ изъ кармана обращикъ, на которомъ было напечатано слдующее:
The Financial and Commercial cat o’nine tails {Cat o’nine tails, или кошка съ девятью хвостами, есть кнутъ со множествомъ концевъ, употребляемый до сихъ поръ, даже въ Англіи, для приговоренныхъ къ наказанію кнутомъ.}.
Трипъ взялъ образчикъ и сталъ тщательно разсматривать его съ нескрываемымъ удовольствіемъ.
— Дорогіе друзья, сказалъ Бамъ, давъ имъ время предаться нсколько минуть наслажденію, всмъ извстна печальная истина, что дловой міръ преисполненъ людьми, у которыхъ нтъ ни чести, ни совсти, проводящими свою жизнь въ обман неопытныхъ дураковъ, и основывающихъ свое богатство на раззореніи честныхъ людей.
— Мы имемъ этому слишкомъ много примровъ вздохнулъ Мопъ, разстроенный этой печальной картиной пороковъ его отечества.
— Общественное мнніе возмущается, продолжалъ Бамъ тономъ проповдника: да, я не боюсь повторить, оно возмущается… Пора вернуться къ честности… Пора выгнать ударами кнута безчестныхъ торгашей превратившихъ храмъ, въ рынокъ подлости!…
— Кто знаетъ, не поздно-ли уже? вскричалъ наелектризованный Мопъ.
— Нтъ, продолжалъ Бамъ, никогда не поздно обратить заблудшихся… открыть глаза обманутымъ жертвамъ принимающимъ за чистые деньги всякую дрянь, однимъ словомъ, вылечить отъ этой вредной горячки спекуляцій, грызущей нашу славную Америку! Чего же хочетъ Cat o’nine tails!
— Да, чего она хочетъ? повторили вмст Мопъ и Трипъ.
— Она хочетъ своимъ мстительнымъ кнутомъ, сорвать маску съ мошенниковъ… Нтъ боле покоя негодяямъ! Нтъ боле безнаказанности! Проникнемъ въ эти отвратительныя интриги и подлые спекуляторы и эксплуататоры юной Америки принуждены будутъ искать спасенія въ бгств!
Трипъ и Мопъ не могли боле сдерживать себя.
Они разразились дружными апплодисментами. И ихъ энтузіазмъ былъ такъ великъ, что три бутылки шампанскаго въ одно мгновеніе опустли, точно въ нихъ не было никогда капли вина.
— О! я это чувствую! вскричалъ Мопъ. Довольно слабости! довольно снисхожденій!, и пусть правосудіе доканчиваетъ наше дло!
— Отлично! сказалъ Бамъ, вы совершенно поняли духъ изданія…
— Не дурно было бы прибавить карикатуры!.. отважился Трипъ.
— Отличная идея! карикатура! сатира оживленная карандашомъ!
— Шт! сказалъ Бамъ, дайте мн кончить, вы понимаете дорогіе друзья мои, что все это иметъ цль…
— Чортъ возьми!
— Итакъ какъ, намъ нечего другъ передъ другомъ притворяться, то я вамъ скажу, что вы вроятно уже и сами поняли, что Cat o’nine tails есть просто на просто журналъ…
— Шантажа! воскликнулъ Трипъ.
— Очень хорошо, полковникъ. Вы понимаете съ полусловъ.
— И въ наши карманы посыпятся кучи hush money {Hush money деньги молчанія, hush значитъ шт! молчаніе! Это выраженіе не иметъ себ подобнаго на русскомъ язык}…
— Только… холодно прервалъ Бамъ.
— Только?
— Только не надо обращать вниманія, на нкоторыя опасности. Cat o’nine tails, по всей вроятности, будутъ преслдовать какъ всякое нравственное учрежденіе… брань, ударъ кулака, можетъ быть даже хуже… Вотъ на что я намекалъ давича.
— Только то? сказалъ полковникъ! Вы кажется въ самомъ дл принимаете насъ за дтей! чортъ возьми!.. я бы желалъ уже бытъ за дломъ, и я бы посмотрлъ, что они смютъ мн сдлать!.. Честное слово, имъ будетъ съ кмъ поговорить!..
— И такъ полковникъ! я васъ назначаю издателемъ!
— Я принимаю! чортъ возьми я желаю этого!..
— Вы Диксонъ, вы будете главный редакторъ, полный хозяинъ всего, что помщается въ журнал… Вы поправляете статьи, выбирайте сотрудниковъ, даете всему направленіе.
— Я, Францискъ Диксонъ, редакторъ Cat o’nine tails, и пусть бережется тотъ, кто вздумаетъ оспаривать у меня этотъ титулъ. А теперь, господа, за дло! Черезъ три мсяца мы будемъ богаты. Вы полковникъ, издатель Cat o’nine tails и вы Диксонъ редакторъ оба рыцари благородства и честности въ длахъ коммерческихъ, выпьемте же послдній стаканъ шампанскаго!.. выпьемъ за успхъ!..
— Когда же мы увидимся?
— Сегодня вечеромъ, въ типографіи Дикслей.

VIII.
ГД НА СЦЕНУ ЯВЛЯЕТСЯ АДАМЪ МАСИ.

Академія, помщающаяся въ двадцать третьей улиц, на углу четвертой аллеи, открывала выставку картинъ. Считалось бы самымъ дурнымъ тономъ въ лучшемъ американскомъ обществ, не принести свою дань восхищенія, на этотъ алтарь искусствъ.
Въ дйствительности это искусство одно изъ самыхъ любопытныхъ. Во первыхъ, скажемъ два слова о выставк. Отчего происходитъ, что американскіе художники, которымъ природа представляетъ лучшіе виды, какіе когда либо представлялись взгляду восхищенныхъ зрителей, имютъ такое ршительное стремленіе къ сюжетамъ изъ мифологіи и исторіи греческой и римской. Это безконечная вереница. Ахилловъ, Аннибаловъ, Велизаріевъ. Въ каждомъ углу Гораціи считаютъ необходимымъ возобновлять свою клятву или Курцій бросается Въ милліонный разъ въ пропасть, которая уже давно бы должна была наполниться множествомъ бросающихся туда жертвъ.
Взять сюжетъ изъ дйствительной жизни, съ живыми лицами, показалось бы въ Соединенныхъ Штатахъ отрицаніемъ самаго искусства. Это оставляется на долю фотографіямъ и стереоскопическимъ видамъ. Религіозный или героическій сюжетъ, одни только достойны артиста Янки и нигд каска и щитъ, не были предметомъ столь глубокаго изученія…
Только что открылись двери Академіи, какъ вся выставка была буквально переполнена. Правда, надо сознаться что публика, жаждя созерцать вс эти образцовыя творенія, вела себя талъ, совершенно особеннымъ образомъ.
Выставка, заключавшая въ себ сотню картинъ, эскизовъ и рисунковъ, была устроена въ четырехугольномъ зал перваго этажа, средина котораго была занята широкими диванами, самаго удобнаго и спокойнаго устройства. Скоре чмъ это можно описать, вс диваны превратились, какъ говорится, въ обширную корзинку живыхъ цвтовъ.
Вс хорошенькія мисъ привезли съ собою своихъ поклонниковъ. Небрежно вошли он, небрежно сли, небрежно опустили свои розовые пальчики въ мшки съ конфектами, затмъ начались самые интересные разговоры. Часа черезъ полъ они встали, прошлись подъ руку со своими вздыхателями по всей зал, замчая разв только золотыя рамки картинъ, потомъ спокойно направились къ мраморной лстниц говоря:
— Прелестно! дйствительно прелестно.
На ихъ мста явились другія, поговорили, поли конфектъ, обошли залу и вышли съ такимъ же милымъ щебетаньемъ.
Мало по малу однако, въ одномъ изъ угловъ залы, собралась группа, въ которой казалось, живо интересовались предметомъ принадлежавшимъ къ самой выставк.
— Дйствительно, говорилъ Роверъ, извстный критикъ одного изъ лучшихъ Нью-Іоркскихъ журналовъ, я почти готовъ утверждать, что Америка нашла наконецъ своего художника.
И онъ указывалъ на картину, которая привлекала вниманіе окружавшихъ его.
На темномъ и мрачномъ фон отдлялась, освщенная слабымъ луннымъ свтомъ группа, производившая сильное впечатленіе. Женщина — нищая, распростертая на земл, смотрла безумными глазами на лежавшаго передъ нею неподвижно, мертваго ребенка, инстинктивнымъ движеніемъ она наклонялась надъ нимъ, между тмъ какъ одною рукою она отстраняла другаго ребенка, чтобы избавить его отъ этого печальнаго зрлища.
На лиц этой несчастной выражалась смсь удивленія и ужаса, отъ которой сердце сжималось. Легко было угадать. Она уснула ночью въ углу какой нибудь улицы съ дтьми на рукахъ. Одинъ изъ нихъ выскользнулъ изъ ея закоченвшей руки. Она сію же минуту открыла глаза и страшная истина предстала предъ нею. Ребенокъ умеръ отъ холода и голода, а она не хотла этому врить. Другой малютка также хотлъ посмотрть. Машинально она отталкивала его.
Конечно, въ этомъ произведеніи видна была нкоторая неопытность: рисунку, хотя и правильному, недоставало смлости, колоритъ былъ не везд хорошъ, такъ сказать, недостаточно выдержанъ.
Но за то, весь ансамбль, выраженіе лица, самое положеніе фигуръ, доказывали дйствительный талантъ. Всякій чувствовалъ себя растроганнымъ, взволнованнымъ.
— Женщина нарисовавшая это, продолжалъ Роверъ или энтузіастка, или потеряла вру въ жизнь.
— Объ этой картин говорили вчера вечеромъ у Маси… Кажется, что директора Академіи показывали ему вчера всю выставку и нашъ набабъ выразилъ желаніе купить эту картину.
Въ эту минуту вниманіе разговаривавшихъ было привлечено волненіемъ, произшедшимъ во всхъ группахъ. Вс вставали, толпились, чтобы посмотрть что то.
— А! сказалъ Роверъ, это герой дня…
Адамъ Маси, такъ какъ это дйствительно былъ онъ, входилъ въ залу Академіи. И его появленіе произвело волненіе замченное журналистомъ.
Дйствительно Адамъ Маси пріобрлъ въ двадцать четыре часа извстность во сто разъ большую, чмъ какой пользовался наканун.
Адаму Маси было пятьдесять лтъ, но на видъ, ему можно было, дать не боле тридцати пяти. Его лицо было свжо и румяно, одно изъ тхъ лицъ, которые кажутся сдланными изъ воска и на которыя волосы и усы кажутся приклеенными посл. Все въ его наружности было ясно, гладко и свтло. Губы были красныя, глаза прозрачные, точно никакая страсть не волновала ихъ никогда. Ротъ улыбался, но глаза никогда.
Манеры банкира были изысканныя, хотя широкіе плечи и слишкомъ большія руки и ноги, доказывали его низкое происхожденіе. Онъ былъ тяжелъ, какъ мшокъ съ деньгами.
Въ начал разсказа намъ каждую минуту, необходимо вводить новыя лица, которыя будутъ играть въ разсказ важную роль. Потому мы принуждены набросать еще нсколько портретовъ.
Маси былъ не одинъ.
Подъ руку съ нимъ, шелъ его quasi-компаньонъ въ длахъ. Наружность его не представляла ничего замчательнаго. Онъ былъ малъ ростомъ, толстъ, имлъ апоплексическій видъ. Наружность его можно было опредлить однимъ словомъ: этотъ человкъ долженъ былъ быть золъ, маленькіе глаза бросали фальшивый взглядъ. Его имя было Вартонъ Румберъ изъ дома Вартонъ Румберъ, и Ко.
Затмъ дв другія личности: Марія Маси дочь Адама и Клара Вилье, ея гувернантка.
Мисъ Маси была калка. Однхъ приподнятыхъ плечъ ея, было достаточно, чтобы отнять у нея всякую грацію, мисъ Маси могла ходитъ только съ помощію палки, на которую она тяжело опиралась. Калки рдко бываютъ красивы. Все зависитъ у нихъ отъ выраженія лица. Но и тутъ, впечатленіе было не въ ея пользу. Вся ея худая фитура съ большими голубыми глазами, выражала скоре возмущеніе, чмъ страданіе. Маріи было восемьнадцать лтъ, но суровыя, почти злыя черты ея лица, заставляли давать ей тридцать.
Вс заторопились дать ей мсто.
— Благодарю, сказала она рзкимъ голосомъ, я останусь стоять.
И поблагодаривъ надменнымъ жестомъ, желавшихъ ей услужить и своими услугами еще боле напоминавшихъ ей ея недостатокъ, она пошла по зал.
Маси и Вартонъ не могли сдлать ни шага.
Множество лицъ, случайно пріхавшихъ въ одно время съ побдителемъ Тиллингаста, толпились около нихъ, торопясь отдать почтеніе финансовому свтилу.
Однако между этой толпою обожателей, протолкался одинъ молодой человкъ, лтъ тридцати не боле, на лиц котораго, было видно выраженіе тяжелаго горя. Не пошлое поклоненіе деньгамъ влекло его въ эту толпу. Видно было, что онъ былъ здсь потому, что ему надо было быть тутъ…
Вартонъ замтилъ его, наклонился къ Маси и сказалъ ему на ухо одно слово, безъ сомннія имя.
Маси улыбнулся. Вартонъ оставилъ руку побдителя и пошелъ черезъ его свиту прямо къ двери, бросивъ сначала значительный взглядъ на выше описаннаго молодаго человка.
Послдній проскользнулъ черезъ толпу и послдовалъ за Вартономъ.

IX.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ ОБЪ ОДНОЙ ЖЕНЩИН, ИСТОЧНИК И ПОДЛОСТИ.

Выйдя съ выставки, они шли нкоторое время по двадцать третьей улиц. Вартонъ шелъ первый. Незнакомецъ слдовалъ за нимъ, его неровная походка и нервное вздрагиванье, котораго онъ не могъ скрыть, достаточно доказывали его возбужденное состояніе.
Вартонъ взошелъ на крыльцо. Передъ ними отворилась дверь и минуту спустя, онъ вмст съ молодымъ человкомъ очутились въ небольшой, хорошо убранной гостинной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здсь мы должны возвратиться назадъ и разсказать событія, которыхъ это свиданіе было только развязкой.
Вартонъ, компаньонъ Маси, былъ женатъ на молодой двушк по имени Антонія Видманъ. Антонія принадлежала къ одной изъ старйшихъ и наиболе уважаемыхъ фамилій Нью-Іорка.
Не надо забывать что въ Америк, какъ и везд, существуетъ дйствительная аристократія. Если въ ней нтъ графовъ, маркизовъ и другихъ титуловъ, то тмъ не мене нкоторыя фамиліи, которыя славятся или продолжительностью своего пребыванія въ Америк или важными мстами, которыя занимали ихъ предки, пользуются почти религіознымъ уваженіемъ.
Тамъ также, какъ и въ старинныхъ фамиліяхъ Европы сохраняются во всемъ преувеличеніи чувства, которыя принято называть рыцарскими.
Очень хорошо и достойно уваженія считать подлостью малйшее отступленіе отъ правилъ честности, но есть что то чудовищное въ суровой нетерпимости, которою проникнута жизнь этихъ пуританъ.
Для нихъ снисхожденіе къ проступку, есть преступленіе. Каковъ бы ни былъ легокъ и извинителенъ проступокъ совершенный однимъ изъ нихъ, какъ скоро есть проступокъ, должно быть и наказаніе.
И. С. P. В. Видманъ, утверждалъ что его предки, сражались подъ знаменами Вильгельма Завоевателя. Его домъ въ Блумингдал имлъ совершенно, видъ феодальнаго замка, мрачнаго, печальнаго и суроваго. Когда самъ Видманъ показывался, вс замолкали: онъ ходилъ важно и строго, говорилъ мало, бросалъ на право и на лво холодные взгляды, пугая своей ледяной величественностью свою жену, добрую женщину, которая никогда не могла понять этихъ претензій, но тмъ не мене испытывала на себ ихъ одуряющее вліяніе. Ихъ дочь, Антонія, была розовой, блокурый ребенокъ, которому хотлось бы и посмяться и повеселиться, если бы смхъ и веселье не были несовмстны съ достоинствомъ ихъ фамиліи.
Прибавьте къ этому протестантскій пуританизмъ во всей его библейской строгости, легко себ представить, каково было воспитаніе этой молодой двушки, всегда запуганной и боязливой и по этому мечтавшей о свт и жизни. Молодость можетъ переноситъ холодъ могилы, но она никогда не привыкаетъ къ нему. Такъ что, когда однажды, сидя на своемъ высокомъ кресл, отецъ важно объявилъ ей ея близкое замужество съ Вартономъ, Антонія не думала спрашивать себя, сдлаетъ ли ее Вартонъ счастливой, стоилъ ли онъ ея, будетъ ли онъ мужемъ или тираномъ! Для нея, онъ былъ избавитель!
Къ тому же, къ чему бы ей послужили разсужденія? Отецъ ршилъ… Мать подтвердила. Дочери оставалось только повиноваться. Она и повиновалась и вскор мистрисъ Вартонъ, покинула старинный мавзолей Блумингдаля, для роскошнаго отеля Вартона.
Но кто же былъ Вартонъ? какъ съумлъ онъ проникнуть черезъ границу отдлявшую его, плебея, отъ этого аристократическаго святилища?
Вартонъ былъ ловокъ. Онъ былъ изъ числа тхъ людей, которые не оставляютъ ничего случаю и соображаютъ вс свои поступки. Ему было сорокъ лтъ. Онъ былъ богатъ и думалъ о томъ только, какъ бы разбогатть еще боле.
Вартонъ связывая себя съ семействомъ Видмана, давалъ своему недавнему сооруженію, видъ прочной древности. Онъ дйствовалъ въ этомъ случа, какъ т хозяева, которые придаютъ черноватый видъ своимъ, вновь построеннымъ домамъ.
Видманъ жилъ, какъ жили его предки, никогда не стараясь вознаградить разъ сдланныя потери. Видманъ тратилъ и платилъ не считая. Такъ что, въ одинъ прекрасный день, Блумингдаль очутился заложеннымъ за пять шестыхъ своей стоимости. Потомокъ Видмановъ затрепеталъ. Домъ былъ представителемъ всей фамиліи. Но кредиторы не обращаютъ на это вниманія, они продали бы доспхи Карла Пятаго, еслибы онъ подписалъ вексель и не уплатилъ по нему въ срокъ. Мы не беремся описывать мрачное отчаяніе Видмана, драпирующагося въ свое достоинство и появленіе Вартона, который подъ рукою скупилъ вс закладныя на Блумингдаль.
Между отеческимъ домомъ и судьбою дочери, Видманъ не колебался ни минуты. Видманы душею и тломъ должны были принадлежать своему роду. Антонія была принесена въ жертву за выкупъ дома…
Блуминдаль былъ спасенъ.
А Антонія…
Когда Вартонъ занимался поставкою желза, хлопчатой бумаги или кофе, онъ назначалъ день поставки.
Въ назначенный день онъ сдавалъ тюки и дло было кончено. Онъ переходилъ къ другимъ занятіямъ.
Тоже самое, было и съ женитьбой.
Онъ договорился о пріобртеніи Антоніи. Съ пунктуальной точностью, онъ явился въ назначенный срокъ за товаромъ.
Антонія была прелестное шестнадцатилтніе дитя, съ каштановыми волосами и большими бархатными глазами, въ одно и тоже время смющимися и кроткими, которые съ удивленіемъ смотрли на будущее, позолоченное воображеніемъ.
Увидя себя одтою въ блый атласъ, она запрыгала отъ удовольствія хлопая въ ладоши, затмъ она стала любоваться игрою своего брилліантоваго убора.
Видманъ былъ торжествененъ, Вартонъ важенъ.
Церемонія кончилась.
Пришелъ вечеръ.
Вартонъ былъ изумленъ. Въ самомъ дл эта молодая двушка не знала самыхъ основныхъ правилъ торговли. Вартонъ смотрлъ на свою женитьбу какъ на чекъ, который слдовало уплатить по предъявленіи…
Антонія узнала изъ любви только грубое насиліе. Вартонъ сказалъ себ смясь: ‘дти всегда глупы.’ Затмъ, такъ какъ ему надо было хать въ Луизіану, онъ пересталъ объ этомъ думать и оставилъ Антонію одну. Въ письмахъ онъ писалъ ей, чтобы она открыла свой домъ, пригласила туда избранную аристократію и богатйшихъ негоціантовъ.
О томъ, что она молода, что у нея были, ей самой непонятныя, стремленія, Вартонъ ничего не зналъ и не хотлъ знать. Онъ оставилъ ее въ поко. Ему не было времени играть съ нею въ любовь. Путешествія, биржа и клубъ занимали все его время.
Такъ прошло пять лтъ.
Молодая женщина замкнулась сама въ себ. Въ ея душ послился какой то неопредленный ужасъ, свтъ, она знала только по его шумной наружности и боялась его. Къ тому же, кому поврить свои чувства? Отцу? Семейство Блумингдаля еще боле замкнулось. Въ отц она могла найти проповдника, но не совтника, мать была безпомощна въ своей покорности.
Антонія начала застывать.
Какъ случилось, что Эдвардъ Лонгсвордь съумлъ разбудить спавшія силы ея души? Онъ былъ молодь и любимъ. Онъ осмлился сказать: я люблю васъ! Онъ говорилъ вчнымъ языкомъ любви, который весь гармонія и обаяніе.
Антонія дала увлечь себя. Они любили другъ друга любовью, которая забываетъ все кром того, что любовь есть высшее счастье.
Пробужденіе было ужасно.
Антонія думала, что сойдетъ съ ума.
Она была матерью!..
Языкъ человческій не въ состояніи передать того, что она перенесла…
Никакого исхода! никакой надежды. Вартонъ будучи въ отсутствіи, ни подъ какимъ видомъ не могъ поврить, что онъ, отецъ будущаго ребенка…
Антонія хотла лишить себя жизни.
Лишить себя жизни! Но она была не одна, она совершала преступленіе надъ самой собою, по въ то же время это было убійство.
Но что же длать?
Бжать! Да, это быль единственный исходъ.
Они ршились на это послднее средство…
Вартонъ уже полгода былъ въ Филадельфіи. Его отсутствіе должно было продолжиться еще два мсяца.
Полубезумная Антонія, въ нсколькихъ словахъ написала сознаніе въ своемъ проступк, затмъ, сказавъ всмъ знакомымъ, что должна хать, она отправилась.
Эдвардъ сопровождалъ ее. Куда они отправлялись? Они ничего не знали: они бжали.
Бываютъ жестокія стеченія обстоятельствъ.
Вартонъ оставилъ Филадельфію.
Бглецы направились къ Канад.
Въ Монреал, Антонія и Эдвардъ, столкнулись носъ къ носу съ Вартономъ.
Онъ холодно взялъ жену за руку и привезъ ее въ Нью-Іоркъ. Никто не узналъ ничего.
Что касается Эдварда, то Вартонъ не сказалъ ему ни слова. Эдвардъ послдовалъ за Антоніей. Покинуть ее было бы подлостью.
Вартонъ не потребовалъ никакого объясненія. Онъ молчалъ и соображалъ.
Письмо Антоніи пришло къ нему изъ Филадельфіи.
Онъ прочиталъ его и отправился въ комнату жены.
Антонія лежала на постели съ закрытыми глазами. Она слышала что онъ идетъ и подумала, что онъ пришелъ убить ее.
Она подумала объ Эдвард и о своемъ ребенк…
Потомъ она, стала ждать.
Вартонъ слъ въ кресло. Затмъ вынувъ изъ кармана письмо, онъ прочелъ его вслухъ.
Окончивъ чтеніе, онъ самымъ спокойнымъ тономъ сказалъ жен.
— Въ состояніи ли вы выслушать меня?
Она слабо прошептала:
— Да.
— Само собою разумется, сударыня, началъ Вартонъ, что у васъ не можетъ быть никакого объясненія, никакого извиненія…
Она ничего не отвчала.
— Я прошу васъ отвчать, сказалъ Вартонъ.
— Да. отвчала она.
— Вы беременны, продолжалъ онъ. Черезъ сколько времени родится ребенокъ?
— Черезъ мсяцъ.
— Хорошо.
Онъ сказалъ это хорошо, также спокойно, какъ если бы разговоръ шелъ о самомъ обыкновенномъ дл.
— Я знаю этого Эдварда Лонгсворда, снова началъ онъ. И хотя вы оба обманули мое довріе, но я долженъ отдать ему справедливость, что онъ совершенный джентельменъ. Онъ васъ очень любитъ, не правда ли?
Антонія закрыла лице руками. Это мученье было хуже смерти.
Вполн владя собою, Вартонъ говорилъ съ подавляющимъ хладнокровіемъ.
— Я не хочу ни чьей смерти, продолжалъ онъ, длая странное удареніе на послднемъ слов, я даже думаю, что это тяжелое дло можетъ устроиться къ нашему общему удовольствію. Но, чтобы придти къ этому ршенію, мн необходимо переговорить съ Лонгсвордомъ.
— Что вы говорите? вскричала Антонія, думавшая, что она дурно поняла.
Затмъ вдругъ въ ея голов мелькнула мысль о дуели, убійств.
— Вы хотите убить его! вскричала она.
Вартонъ улыбнулся.
— Если бы я хотлъ его убить, это было бы уже сдлано. Но, въ самомъ дл, за кого же вы меня принимаете, не думаете ли вы, что передъ вами дуракъ?..
Антонія съ безпокойствомъ вглядывалась въ это пошлое лицо
Какія угрозы скрывались за этимъ спокойнымъ лицомъ, за этими тусклыми глазами?
— Но… что же я должна сдлать? спросила Антонія.
— Написать Лонгсворду письмо, которое я вамъ про диктую…
— Письмо?
— Это письмо будетъ передано Лонгсворду, который можетъ его уничтожить…
Не понимая и не угадывая ничего, Антонія спустила ноги на коверъ и сла передъ маленькимъ бюро.
Вартонъ началъ диктовать, ходя взадъ и впередъ по комнат, точно у себя въ контор въ Валь-Стрит.
Вотъ что онъ говорилъ:
— ‘Мой милый другъ, я только передаю вамъ желаніе, выраженное моимъ мужемъ. По причин, которая мн неизвстна, онъ желаетъ имть съ вами свиданіе. Дло идетъ, говоритъ онъ, о нашей будущности и о будущности нашего ребенка’…
Антонія колебалась.
— Нашего ребенка, повторилъ Вартонъ, и голосъ его не имлъ ни малйшей горечи. Продолжайте: ‘Онъ далъ мн слово, что дло не идетъ, ни о насиліи, ни о ловушк, но что наша судьба въ вашихъ рукахъ. Не смотря на странность этого желанія…’ Вы видите, вставилъ Вартонъ, что я откровененъ… Я говорю: ‘не смотря на странность этого желанія, я думаю, что лучше согласиться на свиданіе. Мой мужъ уметъ держать свое слово.’ Извините меня, сказалъ опять Вартонъ, но я долженъ его разуврить… ‘и ему можно поврить. Будьте же въ понедльникъ, въ два часа, въ академіи художествъ, куда мой мужъ приглашаетъ васъ для объясненія. Я ничего не понимаю въ его поведеніи, но я могу только сказать, что онъ даже не сдлалъ мн ни одного упрека.’
— Хорошо, сказалъ Вартонъ беря письмо и пробгая его, теперь подпишите…. О! довольно однихъ заглавныхъ буквъ вашего имени. Какъ вы думаете придетъ онъ или нтъ?
— Да. Но поклянитесь мн еще разъ, что подъ вашимъ спокойствіемъ не скрывается какого нибудь ужаснаго замысла.
—Послушайте, другъ мой, спокойно возразилъ Вартонъ, какая мн выгода сдлать скандалъ!
Онъ позвонилъ. Вошла горничная.
— Отошлите это письмо мистеру Лонгсворду, приказалъ онъ ей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Возвратимся теперь назадъ, въ оставленную нами комнату
— Садитесь пожалуйста, сказалъ Вартонъ Эдварду. Молодой человкъ былъ блденъ, по холоденъ и твердъ. Вартонъ сохранялъ свою невозмутимость.
— Милостивый Государь, сказалъ онъ, обращаясь къ Лонгсворду, извините, что я побезпокоилъ васъ. Я постараюсь не злоупотреблять вашимъ терпніемъ. И если вы позволите, прямо пойду къ цли….
Эдвардъ сдлалъ знакъ согласія.
— Для одного, очень щекотливаго дла, сказалъ Вартонъ, мн нужно содйствіе человка умнаго и смлаго, а главное дло такого, къ которому бы я могъ имть полное довріе….
Это начало, казалось глубочайшей ироніей.
Эдвардъ слушалъ.
— Замтьте, продолжалъ Вартонъ, главное — это довріе и довріе. Если я прошу у васъ услуги — и за эту услугу предлагаю вамъ извстныя условія, касающіяся дла, о которомъ вы мн позволите здсь не упоминать, то это потому, что я увренъ въ точномъ исполненіи вами обязательствъ, если вы согласитесь на мои условія. А такъ какъ очевидно, что вы не остановитесь ни передъ чмъ, чтобы вывести извстную вамъ особу, изъ боле чмъ непріятнаго положенія…
Эдвардъ хранилъ молчаніе. Во всемъ этомъ была какая то тайна, которая противъ воли ужасала его.
— И такъ, я вамъ уже сказалъ, что нуждаюсь въ васъ. Я нисколько не сомнваюсь, что если я соглашусь простить моей жен, ея будущаго ребенка признать своимъ, то вы согласитесь пожертвовать даже жизнью….
— Вы правы, сказалъ Эдвардъ.
— Понятно, что посл этого, между мистрисъ Вартонъ и мною, не будетъ ни слова о прошедшемъ. Остается ребенокъ. Или я его оставлю и буду воспитывать у себя, или если вамъ угодно будетъ, то помогу жен скрыть его рожденіе и передамъ ребенка вамъ, чтобы вы могли сами его воспитывать. Наконецъ, я вамъ даже не говорю о совершенной разлук…. Благодаря длу, которое я вамъ сейчасъ разскажу, вы длаетесь въ нкоторомъ род моимъ компаньономъ, другомъ дома…. Я не настаиваю…. Но вы меня понимаете съ полусловъ….
Отъ этого циническаго предложенія, такъ грубо выраженнаго, кровь отъ стыда бросилась въ лице Эдварду.
Онъ сдержался.
— Вы видите, продолжалъ Вартонъ, со мною не трудно поладить. Скажите мн прежде всего, находите ли вы возможнымъ принять эти предложенія.
Лонгсворду сильно хотлось ударить по лицу этого негодяя.
Но онъ подумалъ объ Антоніи. И потомъ разв подлость этого человка не уменьшала ихъ собственную вину: какъ ни были они виновны, но разв безчестность Вартона не извиняла ихъ?
И такъ, Эдвардъ категорически отвчалъ:
— Я принимаю.
— Очень хорошо, сказалъ Вартонъ, теперь перейдемъ къ услуг, которой я ожидаю отъ васъ….
Услуга! Чего могъ потребовать этотъ человкъ за такую цну?
— Вамъ не безъизвстно сударь, продолжалъ Вартонъ, что самые богатые источники петроля находятся на запад Пенсильваніи, главнымъ образомъ въ Венанго, Грауфорд и въ графствахъ Варенъ.
Эдвардь не могъ удержаться отъ движенія удивленія. Онъ съ изумленіемъ смотрлъ на Вартона.
Вартонъ сдлалъ видъ, что ничего не замчаетъ и продолжалъ:
— Уаль-Грикъ, есть безъ сомннія, самая производительная часть всей этой области. Вы наврно знаете, что это цлый потокъ, который беретъ свое начало на свер Пенсильваніи и впадаетъ въ рку Аллегани недалеко отъ города Франклина. Прежде это было одно изъ живописнйшихъ мстъ, когда либо представлявшихся взору путешественника. Теперь на ея берегахъ, только и видны машины, заводы и разныя строенія самыя практическія…. Я прошу извиненія, что вхожу въ эти подробности, но он необходимы для пониманія моего предложенія….
Онъ перевелъ духъ и продолжалъ.
— Ну! благодаря продолжительнымъ и тяжелымъ трудамъ, люди дошли до того, что открыли у самыхъ воротъ Франклина, источники, которыхъ производительность, я убжденъ въ этомъ, будетъ вчетверо больше производительности всхъ остальныхъ, вмст взятыхъ.
— Ну что-же? спросилъ Эдвардъ, начинавшій предполагать припадокъ сумасшествія.
— Вотъ теперь въ чемъ состоитъ затрудненіе. Если источники Франклина начнутъ разрабатываться, то ихъ однихъ будетъ достаточно, для снабженія цлаго свта… Чтоже тогда будетъ, спрашиваю я васъ, съ владльцами остальныхъ источниковъ?.. Это видимое, ужасное раззореніе…
Здсь Вартонъ всталъ въ сильномъ волненіи.
— Сударь, сказалъ онъ, это большая тайна, которую я вамъ повряю. Если источники Франклина начнутъ разработываться, я буду совершенно раззоренъ и со мною Адамъ Маси… и многіе другіе. Но я не хочу такъ глупо раззориться, тогда какъ съ нкоторой смлостью, мы можемъ удвоить стоимость источниковъ, которыхъ мы главные обладатели… Въ самомъ дл, если источники Франклина, не будутъ эксплуатированы, то мы боле не боимся конкурренціи… И если боле, какой нибудь случай… какая нибудь непредвиднная катастрофа, уничтожитъ эти источники, мгновенная паника распространится между владльцами различныхъ источниковъ петроля… мы скупимъ вс акціи и сдлаемся полными хозяевами рынка…
Эдвардъ не могъ удержать своего нетерпнія.
— Но, сударь, вскричалъ онъ, для чего вы мн говорите о вашихъ финансовыхъ соображеніяхъ?
Вартонъ быстро замолчалъ и вставь прямо передъ Эдвардомъ вскричалъ:
— Потому, что для исполненія этого неслыханнаго плана, мн нужна рука ршительнаго человка… или человка котораго жизнь, будущность, любовница и ребенокъ, въ моихъ рукахъ.
При этихъ, ясныхъ въ своей рзкости словахъ, Эдвардъ быстро поднялся съ своего мста.
— Что вы хотите сказать? вскричалъ онъ.
Вартонъ остановился, взглянулъ Эдварду прямо въ лицо и продолжалъ сухимъ тономъ:
— Мистеръ Лонгсвордъ, когда на морской верфи, надо спустить на море корабль, то строютъ лса на которыхъ держится эта колоссальная масса. Одну за одной, отнимаютъ вс подпорки, настаетъ минута, когда остается только одна крпкая дубовая доска. Надо отнять эту послднюю задержку. Тогда судно, если оно въ полномъ равновсіи, спустится въ море… Но кто сдлаетъ это? Опасность велика, смертельна. Судно можетъ быстро наклониться и своею громадною массою, раздавить рабочаго… Тогда идутъ въ сосдній острогъ… И говорятъ приговореннымъ къ смерти: ‘Кто хочетъ рискнуть, разрубить ударомъ топора эту послднюю доску, тотъ получитъ прощеніе?’ Является всегда человкъ десять желающихъ. Изъ нихъ выбираютъ одного. Онъ становится около гиганта, малйшее движеніе котораго можетъ раздавить его, какъ червя. Онъ поднимаетъ топоръ и ударяетъ имъ по доск. Если корабль пойдетъ въ море прямо, приговоренный свободенъ… спасенъ… понимаете ли вы?
— Продолжайте, сказалъ Эдвардъ, на лбу котораго, выступали капли холоднаго пота.
— Вы, мистеръ Лонгсвордъ, вы приговоренный. Я вамъ предлагаю ваше прощеніе. Я вамъ говорю: чтобы уничтожить источники Франклина, есть только одно средство, это…. вы меня хорошо понимаете?… это пожаръ. Только приговоренный къ смерти, можетъ подвергнуть себя такому риску…. готовы ли вы принять это условіе? Въ замнъ вашего согласія я предлагаю вамъ спасеніе той, которую вы любите и вашего ребенка!…
Эдвардъ вскрикнулъ отъ ярости.
— Презрнный! вскричалъ онъ, вы имете дерзость предлагать мн, честному человку, совершить преступленіе и подлость?…
Онъ старался возвратить себ свое хладнокровіе.
— Послушайте, продолжалъ онъ, это слишкомъ жестоко, чтобы быть не шуткою. Вамъ нравится мучить меня. Я не правъ, что жалуюсь на это. Это правда, вы имете право….
Несчастный съ трудомъ говорилъ.
— Неправдали, это предложеніе не серьезно…. Прошу васъ скажите, что это шутка….
— Разв у меня видъ человка, который шутитъ? солидно спросилъ Вартонъ!
— И такъ, началъ Эдвардъ, который начиналъ владть собой, вы требуете отъ меня чтобы я поджогъ источникъ Франклина?…
— Да
— Можетъ быть…. о! даже наврное…. вы не подумали сколько это представляетъ затрудненій….
— Напротивъ. Вс мры приняты. Вы будете управлять нашими рабочими…. пожаръ будетъ дломъ случая…. никто не узнаетъ, что вы сдлали….
— Я говорю не о себ…. вы сами сказали: я приговоренный къ смерти…. но вы мн сказали, что страна покрыта, заводами, магазинами?…
— Дйствительно….
— Нтъ! я повторяю, вы не подумали объ этомъ…. Въ самомъ дл это удивительно, какъ послдствія нкоторыхъ поступковъ ускользаютъ отъ насъ, когда…. извините меня за выраженіе, когда нами руководитъ личный интересъ….
— Я не такъ щекотливъ, какъ вы думаете, сказалъ Вартонъ съ непріятной улыбкой. Дальше?
— Поджечь источники петроля, это значитъ произвести взрывъ на громадномъ протяженіи, это значитъ произвести землетрясеніе. Зданія, жители, работники погибнутъ въ этой катастроф… Кто знаетъ? можетъ быть весь городъ исчезнетъ въ раскрытой нами пропасти. Не правдали, вы не подумали объ этихъ ужасныхъ послдствіяхъ?…
— Напротивъ.
Пораженный Эдвардъ смотрлъ на Вартона безсмысленными глазами.
— Вы отлично понимаете, сударь, сказалъ банкиръ, что я, какъ и всякій другой, не чувствителенъ ко всмъ этимъ бдствіямъ… но если вы откажете…
Здсь голосъ Вартона сдлался такъ тихъ, что его едва можно было слышать. Казалась, онъ самъ боялся произносимыхъ имъ словъ.
— Я не могу и не хочу допустить появленія незаконнаго ребенка, убить жену значить вызвать скандалъ, чего я не желаю… надо значитъ… поймите это хорошенько… надо чтобы жена осталась жить… но чтобы ребенокъ умеръ!..
Эдвардъ стоялъ опустивъ голову.
Онъ вспоминалъ мечты, которыми онъ и она убаюкивали себя, надежды которыя они питали…
Теперь настало пробужденіе!
— Если вы откажетесь, продолжалъ Вартонъ, то чтобы скрыть рожденіе, этого дитяти стыда, я употреблю, какія мн будетъ угодно средства… Жена переживетъ или нтъ… мн все равно… Что же до ребенка, онъ осужденъ…
Эдварду казалось, что онъ сходитъ съ ума. Въ самомъ дл, никогда, никогда, не могъ онъ предположить чтобы человческая подлость, могла зайти такъ далеко.
Онъ чувствовалъ себя въ положеніи утопающаго, котораго потокъ увлекаетъ въ бездну. Погруженный внезапно въ эту бездну подлости, онъ старался поднять голову, вздохнуть свободно…
Вартонъ скрестя руки ждалъ его отвта.
Наконецъ Эдвардъ заговорилъ.
На колняхъ, плача, онъ умолялъ человка отказаться отъ его ужасныхъ намреній. Онъ взялъ его за руки, онъ унижался, онъ предлагалъ сдлаться его слугою, его рабомъ… но онъ не могъ совершить этого преступленія, къ тому же, у него нтъ храбрости… Вартонъ считалъ его отважне чмъ онъ есть на самомъ дл… и еслибъ онъ даже и ршился, то все таки въ послднюю минуту его рука дрогнула бы.
Вартонъ вынулъ часы.
— Вотъ уже часъ какъ я здсь, сказалъ онъ. Мн необходимо оставить васъ. Я вамъ даю сроку до завтра, тогда вы мн должны будете дать ршительный отвтъ…
Эдвардъ поднялся.
Онъ понялъ только одно, что у него было еще нсколько часовъ впереди.
Онъ поклонился и вышелъ.
Въ это время Маси, представляя изъ себя мецената, покупалъ за дв тысячи долларовъ, картину Нетти Девисъ!..

X.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ, ЧТО ЖЕНИТЬСЯ И ВЗЯТЬ ЖЕНУ, НЕ ОДНО И ТОЖЕ.

Вернемся теперь немного назадъ, въ домъ Тиллингаста къ тому времени когда Бамъ, посл описанныхъ нами странныхъ сценъ, положилъ свою руку въ руку Эффи.
Бамъ, стоявшій на самой низкой степени нищеты и паденія, испытывалъ, въ виду всхъ этихъ непредвиднныхъ обстоятельствъ удивленіе, доходившее почти до ужаса.
Что сказалъ ему старикъ, когда онъ привлекъ его къ себ?
— Сударь, прошепталъ Тиллингастъ, причина моей смерти Адамъ Маси. Я глубоко ненавижу этого человка и я хочу чтобы мое мщеніе пережило меня. По причинамъ, которые вамъ будутъ объяснены впослдствіи, вы, то орудіе, которое я долженъ былъ избрать для наказанія ого. Моя дочь владетъ тайной, которая при вашемъ содйствіи можетъ, когда она захочетъ раззорить и погубить на всегда, моего врага… Но прежде чмъ ниспровергнуть Маси, я хочу чтобы вы возвысились на столько, чтобы быть въ состояніи возвратить Эффи то, что она теперь теряетъ… я соединяю васъ съ нею. Съ этихъ поръ ваши интересы длаются общими. Ея положеніе, хорошее или дурное длается вашимъ Я знаю что вы умны… честолюбивы… Дочь моя умна и честолюбива. Я выучилъ ее смотрть прямо на жизнь и употреблять вс средства, чтобы придти къ заране назначенной цли… Я не обманываю васъ… До тхъ поръ, пока она будетъ считать это нужнымъ, она одна будетъ владть секретомъ. о которомъ я говорилъ… Въ борьб, которую вы предпримете, вы будете рукою… она головою… головою энергическою, я вамъза это ручаюсь. Ваши участи будутъ тсно связаны. Она будетъ вашей женой. Тамъ, въ портфел лежать двадцать тысячъ долларовъ, которые составляютъ теперь все мое состояніе, съ этой суммой вы начнете битву. Вы будете имть успхъ, вы должны имть успхъ. Согласны ли вы жениться на Эффи Тиллингастъ?
Бамъ не спрашивалъ никакихъ объясненій, но предполагалъ, что подъ этимъ крылась какая нибудь подлость, которой онъ не могъ угадать, но онъ былъ не такой человкъ, который могъ бы остановиться передъ такой малостью.
Утромъ, въ домъ на Валь-Стрит, явился пасторъ.
Въ Новомъ Свт, эти церемоніи совершаются очень быстро.
Эффи и Джонъ Гардвинъ были обвнчаны въ нсколько минутъ. Часъ спустя, Тиллингастъ умеръ.
Сейчасъ же посл брачной церемоніи, Бамъ отправился въ Броклинъ {Броклинъ предмстье Нью-Іорка.}, Эффи должна была присоединиться къ нему сейчасъ же, посл похоронъ отца. Было заране условлено, что все. прошедшее, будетъ храниться въ тайн… Бамъ принималъ имя Гюга Барнета. Въ нсколько часовъ, бродяга превратился въ изящнаго джентельмена. Бамъ чувствовалъ себя полнымъ мужества и энергіи. Самое любопытное было то, что онъ принимался за партію, не зная какія карты могутъ ему придти.
Тамъ, въ Пьернонъ Гауз, большомъ отел, стоящемъ на углу Монтагъ и Гаписъ-Стрита, мы встрчаемъ Гюга Барнета.
Эффи сдержала свое общаніе, она была съ нимъ, холодна и спокойна. Видно было, что смерть отца не слишкомъ огорчала ее. Ея правильное лице выражало только энергію и озабоченность.
Барнетъ смотрлъ на нея и спрашивалъ себя, не сонъ ли все это? Эта женщина, на которую онъ едва осмливался поднять глаза, была его жена. Онъ любовался на ея гордую красоту, на стройный, и величественный станъ. Вся его горячая натура пробуждалась и однако, не смотря на это, его противъ воли удерживало какое то непонятное, удивлявшее его самаго, почтительное уваженіе.
Эффи, казалось, не замчала волненія овладвшаго молодымъ человкомъ.
Поговоримъ, сказала она, поздоровавшись съ мужемъ пожатіемъ руки, какъ бы съ постороннимъ, поговоримъ, и если вамъ угодно займемтесь нашими планами.
— Уже говорить о длахъ! прошепталъ Бамъ.
— А о чемъ же мы можемъ говорить? спросила Эффи, съ удивленіемъ поднимая на него свои большіе, холодные глаза.
Бамъ замолчалъ.
— Я пришла за вами, продолжала Эфери, въ таверну гд вы валялись, извините меня за напоминаніе, подъ столомъ… Какая была у меня цль? Вы уже поняли это. Отецъ сказалъ мн, что черезъ васъ, я быстро, не медля займу снова потерянное положеніе… что даже боле, ваше вмшательство обезпечиваетъ мн въ одно и тоже время: пріобртеніе вновь, моего прежняго богатства и мщеніе отца, Адаму Маси… Надо было связать васъ со мною и меня съ вами… это сдлано, священникъ соединилъ насъ. Теперь мы должны приняться за дло, не теряя ни минуты…
Трудно передать, какимъ рзкимъ, мужскимъ тономъ были произнесены эти слова. Это прекрасная, молодая двушка, казалось не имла въ себ ничего женственнаго. Она выражала свои мысли съ ясностью дловаго человка. И однако Бамъ восхищался ею, эта гордость, это равнодушіе еще боле привлекали его.
— Говорите, говорите еще! воскликнулъ онъ.
— Если въ васъ есть энергія и мужество, ни передъ чмъ не останавливающіеся, продолжала Эффи, одушевляясь по невол, мы будемъ… понимаете ли вы?.. мы будемъ властвовать надъ обществомъ, которое вы ненавидите, потому что вы парія, а я потому, что знаю все его ничтожество и подлость. Въ этомъ свт, который окружалъ меня, все тщеславно, порочно и безсильно. Мой отецъ, скептикъ, внушилъ мн презрніе къ другимъ и уваженіе къ самой себ. Это дв громадныя силы. Я повторяю вамъ: будьте смлы и энергичны и ничто не противустоитъ вамъ.
Эффи встала.
Съ взволнованной грудью, высоко поднявъ голову, она была восхительно хороша, ея лице оживленное честолюбіемъ дышало страстью и одушевленіемъ.
Бамъ точно пробудился.
Его блестящіе глаза были устремлены на Эффи. Мысли мшались въ его голов. Имъ овладло опьяненіе боле сильное и боле страшное, чмъ опьяненіе алкоголя…
Быстрымъ движеніемъ онъ откинулъ голову назадъ и взглянулъ прямо въ глаза Эффи.
— Знаете ли вы, кто я и что я? вскричалъ онъ. Знаете ли вы, что у меня нтъ ни угрызеній совсти, ни стыда… что по ужасной дорог, на которую вы меня толкаете, я пойду прямо къ цли, не останавливаясь, не длая ни шага назадъ?.. Знаете ли вы, что Бамъ, котораго вы взяли въ вертеп, никогда не отступить ни передъ какой опасностью?.. Вы говорили со мною откровенно: выслушайте же меня въ свою очередь! Какъ вы, я хочу, силою и отвагой, пріобрсти громадную власть, одна мысль о которой, помрачаетъ умы слабыхъ и безпомощныхъ. Вы говорите объ энергіи! Уврены ли вы, что вы сами не ослабете, пойдете прямо къ цли по дорог на которую мы вступаемъ, ставя на карту спокойствіе. честь… и даже жизнь!.. скажите мн, подумали ли вы обо всемъ этомъ… готовы ли вы?
— Я готова, сказала Эффи.
Съ Бамомъ сдлалось головокруженіе, невольно повинуясь какому то инстинктивному движенію, онъ схватилъ Эффи въ свои объятія и вскричалъ:
— Вы прекрасны и я люблю васъ!..
— Въ самомъ дл? холодно сказала она освобождаясь изъ его объятій, тогда какъ Бамъ, отступивъ шагъ назадъ смотрлъ на нея съ дикою страстью.
Она скрестила руки на грудь.
— И такъ, я васъ вытащила изъ грязи, я снизошла, до васъ — мошенника низшаго разряда и вотъ благодарность… безуміе снова овладваетъ вами!.. Что вы такое? на что вы претендуете? Вы товарищъ ни что боле, или даже врне, сообщникъ, орудіе…
Бамъ не могъ удержаться отъ яростнаго движенія.
— О! успокойтесь, такія женщины какъ я, не боятся такихъ мущинъ какъ вы. Если ихъ оскорбляютъ, он убиваютъ… Сдлайте шагъ и я размозжу вамъ голову… Вотъ мое ршеніе: завтра утромъ я отправляюсь въ Балтиморъ, сейчасъ я дамъ вамъ приказанія, вы исполните ихъ… Вы будете доносить мн сейчасъ же, чтобы вы не сдлали. У васъ будутъ деньги, я беру эту заботу на себя. Я буду приказывать, это ршено. Не забывайте, что безъ меня, вы не въ состояніи ничего сдлать!
Говоря это, американка играла револьверомъ съ рзной рукояткой.
Бамъ испустилъ рычаніе, но дикій зврь былъ укрощенъ.
Онъ слушалъ молча какъ Эффи давала ему приказанія своимъ яснымъ голосомъ.
— Прощайте! сказала она наконецъ, отворяя дверь: жена Гюга Барнета вернется въ Нью-Іоркъ не раньше того дня, когда вся прежняя роскошь Эффи Тиллингастъ будетъ возвращена ей.

XI.
СТРАНА СКОРБИ.

Посл разсказаннаго нами страшнаго разговора, Лонгсвордъ не оборачиваясь, съ горящей головой, бросился бродить но улицамъ. точно стараясь убжать отъ преслдующаго его призрака…
Онъ добжалъ до Батареи. Тамъ онъ взглянулъ на волны въ которыхъ облачное небо отражалось грязноватымъ цвтомъ. Онъ подумалъ о самоубійств: но вспомнилъ про Антонію!..
Онъ любилъ ее не какъ эгоистъ, не за то счастіе, которое она дала ему, онъ любилъ ее потому, что хотлъ ея счастья, потому что ему надо было бороться чтобы вырвать ее у этого человка, подлость котораго ужасала его…
Онъ думалъ о ребенк… Вартонъ предлагалъ признать его своимъ! Разв это было возможно!.. Разв онъ не принадлежалъ ему, Эдварду и ей, Антоніи?..
Онъ видлъ передъ собой картину ужаса, огня, крови… Среди этого страшнаго вихря, ему слышались крики и проклятія жертвъ… потомъ глухія раскаты подземнаго грома, предшественники взрыва.
Наступила ночь.
Эдвардъ все шелъ. Ему казалось, что онъ внезапно ослпъ.
Онъ по видлъ ничего поредъ собою. Онъ смотрлъ какъ бы внутрь себя, онъ видлъ свои мысли, свою совсть, въ которой возставали странныя и угрожающія формы…
Это было отчаяніе.
Вдругъ Эдвардъ вздрогнулъ.
Кто го положилъ ему руку на плечо.
Передъ нимъ стоялъ человкъ одтый съ ногъ до головы въ черное, махавшій по воздуху, бывшей у него въ рукахъ тросточкой.
Это быль Данъ Іокъ американскій поэтъ.
Человкъ до крайности чувствительный, каждый нервъ котораго, дрожалъ отъ малйшаго прикосновенія, Данъ Іокъ казался лишнимъ въ этомъ мір грубой силы.
Рано оставшись сиротою, владя довольно большимъ состояніемъ, онъ съ у влеченіемъ предался всмъ страстямъ своей нервной натуры. Въ одно и тоже время мечтательный и пылкій, онъ старался осуществить вс химеры своего возбужденнаго воображенія.
Онъ путешествовалъ по всему свту, изучая цивилизаціи различныхъ народовъ. Онъ вопрошалъ и сфинксовъ Египта и нмыя скалы Фингала и рки и долины, и одушевленныя и неодушевленныя предметы. Везд онъ старался удовлетворить зижду знанія овладвшую имъ. Онъ любилъ безумно и его любили также, онъ обманывалъ и былъ обманутъ. Онъ испилъ до дна чашу всхъ наслажденій и разбилъ ее. Но по мр того, какъ онъ терялъ одну иллюзію, вдали передъ нимъ, начинала уже свтиться другая.
Сумасшедшій! говорили про него одни.— Больной шептали другіе, боле снисходительные.
Наконецъ наступила нищета. Тогда Данъ Іокъ взялъ перо и за нсколько долларовъ, продалъ часть самаго себя какъ тотъ герой Бальзака, который уступалъ частицу своей жизни, за какую нибудь радость или исполненное желаніе. Америка была изумлена. Это не были произведенія обыкновеннаго человка. Въ нихъ не было пошлой и туманной поэзіи освщенной ложными, блескомъ, передъ которой благоговютъ блокурыя мисъ и почтенныя матроны.
Дйствительно, эти произведенія были часть самаго Іока. Онъ какъ бы ловили искры, сверкавшія въ его ум и одушевлялъ ихъ.
Страдая самъ горячкой знанія, онъ анализировалъ ее, умирающій, онъ разбиралъ смертную агонію. Его способности натянутыя до невозможности удесятерялись въ иныя минуты. Въ такія мгновенія онъ открывалъ какія нибудь неизвстныя уголки умственнаго міра. Обладая обширными знаніями, онъ бросался въ область гипотезъ, руководимый логикой.
Чмъ боле мечталъ онъ, тмъ мечты казались ему неосновательне. Тогда ему казалось, что онъ падаетъ… Да, онъ былъ боленъ, но боленъ какъ Жанъ Патмосъ, какъ Сведенборгъ…
Истощивъ все, Данъ Іокъ сталъ искать вдохновенія въ вин. Тогда у его изголовья, помстился страшный призракъ не щадящей своихъ жертвъ…
Deliruin tremens!
Данъ Іокъ, отмченный этимъ демономъ, проводилъ жизнь безъ ненависти и безъ любви, презирая все, неся свой крестъ, какъ каторжникъ носить цпь.
Ораторъ, нувелистъ и поэтъ, всегда измнчивый, иногда — блистающій умомъ и остроуміемъ, затмъ вдругъ длающійся пошлымъ, иногда опять показывающій проблескь генія, глубокій философъ или безпощадный критикъ. обожаемый сегодня, презираемый завтра. Данъ Іокъ смялся надъ мнніемъ свта и оставался одннъ въ толп, пока какой нибудь полисменъ не подберетъ его мертваго гд нибудь на улиц, наткнувшись на его трупъ.
Въ этотъ вечеръ, ему хотлось слышать человческій голосъ.
Вотъ почему, онъ положилъ руку на плечо Эдварда.
— Что вы длаете въ такое время на. улиц и при такой ужасной погод? спросилъ Данъ молодаго человка.
Эдвардъ подпилъ голову.
Іокъ увидлъ его блдный лобъ, впалыя щеки и блуждающіе глаза.
— Вы страдаете! вскричалъ онъ.
Данъ Іокъ былъ въ высшей степени добръ. Онъ любилъ другихъ, не любя самаго себя. Въ особенности онъ привязывался къ молодымъ людямъ. Молодость оживляла сто.
Сначала Эдвардъ не узналъ его.
— А! Данъ Іокъ! вскричалъ онъ, узнавъ его наконецъ. Само небо посылаетъ васъ мн.
— Ну! отвчалъ Данъ, плохой же оно вамъ длаетъ подарокъ.
— Не смйтесь, Данъ, въ особенности такимъ жесткимъ и фальшивымъ смхомъ… Я страшно страдаю… Я разбитъ нравственно и физически!… Не смйтесь и спасите меня…
Давъ сдлалъ шагъ назадъ и глубокимъ взглядомъ, онъ окинулъ неизмримую бездну печали, выражавшейся на этомъ измнившемся лиц.
Потомъ онъ взялъ за руки Эдварда и сказалъ ласковымъ и пріятнымъ голосомъ:
— Я не смюсь боле: вы хотите говорить… я васъ слушаю.
Шелъ холодный, пронизывающій дождь.
— Пойдемъ со мною, сказали Данъ.
Въ это время они стояли на площади Парка.
— Ахъ! еслибъ вы знали! вскричалъ Эдвардъ.
— О! это великая фраза: ‘Если бы вы знали!’ Я также часто кричалъ это же самое и еслибъ меня слушали, я не былъ бы тмъ, что я теперь. Еслибъ я зналъ! Да! я долженъ знать… вы страдаете… говорите же.
Эдвардъ вздрогнулъ.
Говорить! Но это значитъ выдать постороннему тайну своихъ страданій, разорвать покрывало за которымъ скрывалась блдная и дрожащая фигура несчастной Антоніи!
Эдвардъ молчалъ. Крупныя слезы катились по столицу.
— Другъ мой, началъ снова Данъ, сжимая руки Эдварда въ своихъ тонкихъ и нжныхъ рукахъ, доврьтесь мн и разскажите вашу тайну.
Истинная доброта свтилась на лиц Дана Іока.
— Да! вскричалъ Эдвардъ. Вы одни въ цломъ свт, могли бы спокойно заглянуть вп’ глубину этой бездны подлости… но…
Онъ колебался.
— Данъ Іокъ сумасшедшій, говорятъ серьезные люди, сказали, поэтъ съ тонкой улыбкой, Данъ Іокъ развратникъ, Данъ Іокъ убиваетъ себя пьянствомъ, шепчутъ матери, указывая пальцемъ на блдную фигуру проходящую подъ ихъ окнами… Но никто никогда не говорилъ, чтобы Данъ Іокъ измнили, другу или не сдержалъ даннаго слова… Эдвардъ, взгляните мн въ глаза… Я даю вамъ честное слово сохранить все это, въ глубочайшей тайн…
Губы Эдварда зашевелились.
— Когда я пьянъ? сказалъ Данъ. О! будьте покойны, я тогда нахожусь въ томъ мір, гд не говорится на человческимъ язык.
Эдвардъ былъ побжденъ.
Онъ заговорилъ.
Сначала онъ говорилъ не называя ни одного имени. Но мало по малу, онъ высказалъ все.
Онъ не могъ боле. владть собою. Онъ кричалъ, проклиналъ… когда онъ говорилъ объ Антоніи, слезы слышались въ его голос, потомъ онъ разсказалъ свое свиданіе съ Вартономъ, онъ повторилъ слово въ слово разговоръ, въ которомъ этотъ человкъ осмлился открыть ему такую низость своей души.
— И этотъ человкъ, ея мужъ. Она въ его власти, также какъ и я самъ! Іокъ, я чувствую что схожу съ ума… Мн приходятъ въ голову ужасныя мысли… Если я его убью? Да! я убью Вартона!
— Не всякій можетъ быть убійцей, сказалъ Данъ, который до сихъ поръ молча слушалъ… нельзя убить вслдствіи размышленія.
— Ну! да! я слишкомъ подлъ! я это хорошо чувствую, но тогда она погибла!.. это смерть для нея и для нашего ребенка!
Тутъ начался отрывистый разговоръ. Данъ приводилъ примры примиренія съ совстью. Къ тому же нельзя ли было выждать какого нибудь случая, не было ли средства выиграть время. Ясно во всякомъ случа, что не было никакой немедленной опасности. Необходимо было терпніе… мужество…
Эдвардъ раздражился, вышелъ изъ себя. Данъ удвоилъ убжденія.
Черезъ часъ, возбужденіе Эдварда утихло, именно по причин слишкомъ большой своей раздраженности. Онъ пересталъ быть человкомъ умъ котораго потрясенъ и блуждаетъ во мрак.
Былъ моментъ, когда Данъ, какъ будто самъ не думая объ этомъ, съумлъ вызвать улыбку на лицо Эдварда, который самъ этого не замтилъ. Острота незамтно проскользнула въ ихъ разговоръ, но она попала врно, хотя и незамтно…
— Что вы предполагаете длать въ эту ночь? спросилъ Іокъ.
— Разв я знаю? отвчалъ съ отчаяніемъ Лонгсвордъ.
Въ одну минуту въ его ум сдлался переворотъ: онъ представилъ себя одного у себя въ комнат, съ призраками, которые снова начнутъ около него свою адскую пляску.
— Не оставляйте меня! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ.
— Вашу руку! отвчалъ Іокъ.
Они вернулись назади, по Бродвею.
— Куда вы меня ведете? спросилъ молодой человкъ.
— У меня нтъ опредленной цли, отвчалъ Данъ. Теперь только одиннадцать часовъ… пойдемте впередъ…
Вотъ на что ршился Іокъ.
Онъ встртилъ глубокое и справедливое отчаяніе. Онъ видлъ человка передъ бездной, крутизна которой, увлекала его или къ преступленію или къ самоубійству. Надо было чтобы это горе, столкнулось съ другимъ боле сильнымъ, надо было чтобы этотъ полный отчаянія человкъ, задрожалъ при вид другаго, еще боле, ужаснаго отчаянія…
И Данъ Іокъ не говоря ни слова, какъ Виргилій въ Божественной Комедіи, увлекалъ Лонгсворда къ кругами, ада, къ чудовищному сборищу нищеты и страшныхъ страданій, которое какъ язва существуетъ во вся коми, город, и въ Нью-Іорк боле, чмъ гд либо.
Они проходили мимо могилъ…
Идя вдоль темныхъ стнъ этой тюрьмы, они перешли Централь Стритъ.
До нихъ началъ доноситься странный шумъ.
Это была сначала какая то странная смсь звуковъ, точно чудовищный концертъ, гд слышны были пронзительлые звуки флейты и трубъ и точно крики ночныхъ птицъ и шумъ цимбаловъ соединялся съ грохотомъ барабановъ.
Потомъ хриплый шепотъ среди котораго, выдавались пронзительные крики, псни безъ рифмъ, ревъ и проклятія. Эдвардъ прижался къ другу. Онъ озирался кругомъ не зная гд онъ.
Тяжелый запахъ душилъ его, его нравственное возбужденіе, теряло свою напряженность… онъ угадывалъ, что шелъ на встрчу чему то новому, неизвстному и въ тоже время ужасному…
Вдругъ, въ одно мгновеніе, вся сцена освтилась.
— Знаете ли вы это? спросилъ Данъ. Вотъ Пять Угловъ, адъ и галеры всего города.
Къ Пяти Угламъ прилегаютъ пять улицъ. Это перекрестокъ. Радіусы идущіе къ этому центру состоять изъ узкихъ и грязныхъ переулковъ, застроенныхъ деревянными покачнувшимися домиками.
Ночью, когда газъ бросаетъ на все свой желтоватый свтъ, эти домишки походятъ на старыя остовы судовъ, превращенныя въ понтоны, это какія то безформенныя черноватыя массы,— наклоняющіяся одна къ другой точно готовыя рухнуть. Все грязно и втхо.
Днемъ все молчитъ. Кое гд раздается точно слабый шепотъ, это пробуждаются вчерашніе пьяные или стонутъ больные или уносятъ чье нибудь тло,— это существо безъ имени, этотъ бднякъ не всталъ на утро, или быль найденъ умершимъ отъ голода и истощенія въ какомъ нибудь темномъ углу, куда онъ спрятался чтобы испустить послдній вздохъ, послднюю жалобу.
Но вечеромъ, со всхъ концевъ города, паріи спшатъ въ свои неотъемлемыя владнія… Цлый день они таскали туда и сюда свои рубища, которые ужаснули бы Каллота.
Они просили гд даютъ, воровали гд можно.
Дти бгали, скакали передъ экипажами, споря въ быстрот съ лошадьми, которыя нердко давили ихъ.
Женщины искали… чего? Кто броситъ взглядъ на эти несчастныя созданія съ изнуренными лицами, худыя, желтыя?
И все это собирается вмст, какъ бы громадное семейство порочныхъ и несчастныхъ, къ страшному очагу, гд нтъ ни сословій, ни классовъ, ни степеней, гд все стоитъ на одной степени позора и испорченности.
И ихъ сотни, тысячи!
Это цлый народъ…
Когда, посл ежедневныхъ занятій, эта толпа собирается сюда, тогда начинаются отвратительныя сатурналіи этого ада.
На углу переулка ведущаго къ Пяти-Угламъ, ихъ ждетъ страшное костлявое чудовище — голодъ. Онъ тащитъ ихъ къ Soup-House, домъ гд продается супъ.
Посмотрите на него, большая зала въ нижнемъ этаж, на этомъ же самомъ перекрестк.
Грязныя стны покрыты надписями и рисунками сдланными углемъ. Эти рисунки безнравственны, надписи не уступаютъ имъ. Угрозы, проклятія, похвалы пороку, все тутъ есть.
Въ глубин, во всю длину стны идетъ выручка, покрытая цинкомъ, за которой стоитъ высокое существо съ толстой шеей, съ плоскимъ лицомъ, съ сдющими волосами. Оно потрясаетъ громадной ложкой, необходимой принадлежностью котла, въ которомъ кипитъ какая то черноватая жидкость. Это супъ.
Передъ выручкой толпа.
Тамъ, гд едва могъ бы помститься одинъ, стоятъ четверо.
— На одинъ су супа!
Мегера погружаетъ ложку въ жидкость, она не ошибется ни на линію сколько надо захватить на су… Затмъ она наливаетъ его въ горшокъ…
Жидкость мутна. Счастливцы жуютъ остатки мяса. Это въ счастливые дни.
Но, между даннымъ приказаніемъ и полученіемъ горшка, надо исполнить необходимую формальность.
— Down the clink, говоритъ продавщица.
Clink это то, что звенитъ т. е., деньги.
Кредита нтъ. Нтъ никакихъ чувствительностей.
Нтъ денегъ, нтъ и супа. Любимые кліенты получаютъ кость и улыбку, но и то уже посл clink.
За одинъ су одна ложка. За два су три ложки. Таковъ тарифъ. Большая скидка для тхъ, кто покупаетъ больше. Три ложки это почти литръ.
Кром того, горшокъ надо возвращать какъ можно скоре. Пальцы и языкъ все идетъ въ дло. Другіе ждутъ уже давно.
Посл супа стаканъ чего нибудь.
Главный напитокъ turpentine gin, т. е. джинъ на терпентин. Это кажется неправдоподобно, но это совершенно справедливо. Купоросъ, съ запахомъ минеральнаго масла. Два су,— пинта. Обыкновенно такое количество покупается на троихъ, каждому глотокь по очереди.
Потомъ начинается куренье.
Посл отдачи денегъ, одинъ изъ прислужниковъ беретъ глиняную трубку, цвтъ которой указываетъ продолжительное употребленіе, на чубук видны слды разныхъ зубовъ. Онъ набиваетъ ее и прижимаетъ табакъ своимъ грязнымъ пальцемъ, чтобы количество его было достаточно, потомъ онъ закуриваетъ трубку, самъ затягивается одинъ разъ и уже затмъ передаетъ трубку желающему…
Пока дятъ, пьютъ или курятъ запрещается отходить отъ выручки. Безъ этого, чтобы было съ горшками, кружками и трубками?
Нельзя описать эту толпу, какъ нельзя описать то, у чего нтъ ни формы, ни цвта. Лица равно ужасны, озарены ли он глупымъ смхомъ грубой беззаботности, положило ли на нихъ страданіе и печаль свою печать. Тутъ вс переходы отъ зврства къ цинизму.
Одна общая для всхъ черта, это обжорство.
Эти несчастные дятъ по большей части одинъ разъ въ день. А т, который не приходятъ въ Soup-House питаются однимъ лукомъ, какъ рабы строившіе пирамиды.
Одежда невообразима. Это дрожащая и мерзнущая нагота на которую наброшены лохмотья. Одинъ подобралъ гд то кусокъ войлочнаго ковра и двумя взмахами ножа продлалъ въ нихъ дыры для рукъ. Другой укралъ мшокъ для товаровъ и сдлалъ изъ него родъ тюники, на которой виднется, сдланная черными буквами надпись, ‘Соаl Warehouse, nr 178.’
Между этими группами, среди ужасныхъ сценъ, проходятъ два человка…
Эдвардъ Лонгсвордъ увлеченъ въ этотъ ураганъ, которой ужасаетъ его…
Данъ Іокъ изучалъ это ужасное мсто.
— Уйдемъ! шепчетъ Эдвардъ.
— Нтъ еще, намъ остается еще три часа до начала дня.
Потомъ, наклонясь къ одному пьяному, который старался уцпиться ногтями за стну, чтобъ подняться:
— Извините, сударь, спросилъ онъ его тономъ самой утонченной вжливости, гд переулокъ убійцы?
Пьяный взглянуть на него.
— Вы не знаете?.. сказалъ онъ продолжая стараться приподняться… разв вы не тамъ живете?
— Напротивъ, сказалъ Данъ, но я заблудился…
— Хитрецъ! это потому, что ты слишкомъ, выпилъ. Ну хорошо! пойдемъ… я добрый малый, я тебя провожу…
Данъ поставилъ своего проводника на ноги.
Все трое направились къ переулку.
Откуда это роковое названіе: ‘переулокъ убійцы’? Никто не знаетъ этого наврно. Можетъ быть тамъ было совершено преступленіе, — ничего не можетъ быть вроятне.
Но которая изъ этихъ улицъ не иметъ права на подобную извстность? Нтъ угла, гд бы не была пролита кровь. Переулокъ убійцы иметъ шестьдесять метровъ длины. Въ ширину нтъ и двухъ.
Онъ идетъ прямо, между высокими домами.
Везд темно. Даже изъ за стнъ домовъ не видно ни клочка неба.
Въ двухъ домахъ раздленныхъ переулкомъ, въ одномъ былъ сахарный заводъ, въ другомъ — пивоваренный. Съ тхъ поръ прошло много времени. Явились спекулаторы и ршили, что этому племени нищихъ нуженъ каравансерай, родъ Манхаттана для бдныхъ. Это учрежденіе называется the Golden Den (Золотой Гротъ.) Потому что въ этомъ мрачномъ логовищ, въ которомъ тснятся бдняки, они находятъ высшее благо: сонъ и кто знаетъ? иногда даже сновиднія.
Данъ и Эдвардъ слдовали за пьянымъ, который шелъ почти прямо, упираясь руками въ об стны.
Онъ остановился передъ домомъ на право. Въ стн чернлось что то. Это была плохо сколоченная изъ досокъ дверь.
Проводникъ сильно ударилъ три раза.
На высот лица открылось маленькое окошечко и показалась голова, рядомъ съголовойрука, держащая фонарь.
— Проклятая собака! закричалъ со страшными ругательствами голосъ. Опять ты. У тебя нтъ ни гроша. Пошелъ прочь.
Пьяный пробормоталъ какое то извиненіе и просьбу.
Данъ Іокъ подошелъ.
— Откройте! сказалъ онъ отрывистымъ голосомъ.
Данъ былъ ночнымъ бродягой. Его знали въ ‘Золотомъ Грот’ также хорошо, какъ во ‘Флоренціи.’
— Впустите этого несчастнаго, продолжалъ Іокъ.
И онъ положилъ какую то монету въ руку привратника, который повиновался.
— Этотъ джентельменъ со мною, сказалъ Іокъ.
Эдвардъ вошелъ за нимъ.
Привратникъ сдлавъ видъ, что не занимается боле имъ, пошелъ занять свой наблюдательный постъ. Онъ караулилъ дверь лежа на спин, прислушиваясь, съ открытыми глазами. Онъ спалъ днемъ.
Четыре лампы съ петролемъ, навшанныя на стны, освщали сцену.
Это была четырехугольная, очень низкая зала. Тутъ дорожили пространствомъ, чтобъ построить возможно большее количество этажей. Вы чувствовали нездоровую сырость, на стнахъ видны были большія пятна плесени.
Пола не было, его замняла утоптаная земля и на ней сотня человческихъ существъ, лежащихъ въ разныхъ положеніяхъ, перемшанныхъ между собою, сначала каждый старался занять себ отдльное мсто, но мало по малу, подъ вліяніемъ сна, они приблизились другъ къ другу и перепутались, составивъ безформенную массу лохмотьевъ.
Почти никто не шевелится, это тяжелый сонь усталости. При блдномъ свт фонарей видна масса черныхъ тлъ покрытыхъ, яркими лохмотьями. Это уголъ негровъ. Тугъ какъ и везд племена раздлялись, на сколько это позволяла тснота помщенія.
Иногда, среди шепота тяжелыхъ дыханій, прорывался жалобный, полу-задушенный вздохъ. Это были больные.
Они удерживали свои тяжелые вздохи, изъ боязни быть выгнанными.
Провести ночь въ этой вонючей ям, разсадник эпидеміи и червей, стоитъ два су.
Ужасное зрлище! тутъ были женщины, которые спали держа въ объятіяхъ дтей, утомленныхъ усталостью.
Данъ Іокъ и Эдвардъ, глубоко разстроганные, опустивъ голову и скрестивъ руки, смотрли на эту картину.
Въ эту минуту снова постучались въ дверь.
Окошко открылось снова.
Новоприбывшій обмнялся съ привратникомъ нсколькими словами и дверь открылась.
Первымъ вошелъ громаднаго роста атлетъ, съ низкимъ лбомъ и маленькими, точно пробуравленными глазами. Низкая и подлая личность…
За нимъ шли двое молодыхъ людей, до того блдные, что казалось они едва могли держаться на ногахъ.
— Гд ты ихъ подобралъ, мистеръ Клумпъ? спросилъ сторожъ, смотря на двухъ новоприбывшихъ, дрожавшихъ отъ голода и страха…
— Тамъ, на улиц…. Они умираютъ отъ голода!… Дай имъ кусокъ хлба, я плачу.
— Значитъ ты нынче сдлался спасителемъ дтей.
Тотъ, котораго назвали именемъ Клумпа, улыбнулся нехорошей улыбкой и мигнулъ своему собесднику.
Привратникъ понялъ, что это необычайное благодяніе, должно было скрывать какой нибудь остроумный планъ.
Онъ повиновался, отвтивъ хитрымъ жестомъ на миганье Клумпа.
— Сюда, малютки, сказалъ Клумпъ, ложитесь и спите. Не правда ли, это будетъ лучше нежели щелкать зубами, какъ собака?
Молодые люди ли и не говорили ни слова, они только переглянулись и крупныя слезы показались у нихъ на глазахъ….
— Все это ужасно! прошепталъ, содрогаясь Эдвардъ.
— Другъ мой, отвчалъ торжественными, голосомъ Іокъ, понимаете ли вы теперь? какъ бы ни была велика ваша печаль, какъ бы ни было тяжело ваше страданіе, понимаете ли вы. что существуютъ печали сильне вашей и страданія ужасне вашего?… Это агонія равнодушія… они потеряли силу даже жаловаться… Подъ ними нтъ ничего кром отверзтой пропасти могилы, которая будетъ имъ послднимъ убжищемъ.?. Надъ ними нтъ боле надежды, нтъ радости!… И однако ни одинъ не хочетъ умереть…. Они руками, зубами, всми силами цпляются за свое мучительное существованіе.. Не правда ли Эдвардъ, вы боле не думаете о смерти?
Эдвардъ молча сжалъ руку поэта.
— Эти существа, продолжалъ Данъ, снизошедшія отъ лности и порока до степени животныхъ, не борятся уже боле съ нищетой… они пресмыкаются. Ни одинъ даже не пытается приподняться… Подъ ударами судьбы, преслдующей ихъ, они упали и разъ попавъ въ грязь, они подаются въ ней… Дайте имъ умъ, совсть, зажгите въ нихъ тотъ огонь, который горитъ въ васъ Эдвардъ и они станутъ бороться, сопротивляться… они поднимутся.— Другъ мой, я вамъ показалъ этихъ несчастныхъ, для того, чтобы вы овладли собою. Теперь пойдемте.
И взявъ Эдвардъ за руку, Данъ вышелъ съ нимъ изъ Золотаго Грота.
— Позволите ли вы мн бороться? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
Странное лекарство придумалъ сумашедшій Іокъ.
Мало по малу, при вид несчастія, Эдвардъ потерялъ сознаніе своихъ страданій. Его умъ онмлъ, его мысли заснули.
При призыв Дана, Эдвардъ точно пробудился отъ сна.
— Да! да! вскричалъ онъ я буду бороться… съ энергіей! съ настойчивостью!
— А какъ я, буду вамъ помогать, началъ снова Іокъ, я клянусь вамъ, что мы, двое честныхъ людей, восторжествуемъ надъ этими негодяями.
Начинался день. Дождь пересталъ.
Объ нихъ можно было сказать то, что говорили дти при вид Данте… Они были въ аду…

XII.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ, КАКЪ КЛУМПЪ ПОНИМАЕТЪ ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ОБУЧЕНІЕ.

Возвратимся снова въ Золотой Гротъ.
Какъ только Іокъ и Лонгсвордъ вышли, Клумпъ поспшно обратился къ сторожу.
— На кой чортъ ты пускаешь сюда этихъ ночныхъ птицъ? проворчалъ онъ сквозь зубы.
— По двумя, причинамъ, отвчалъ тотъ въ полголоса, первая та, что Данъ Іокъ далъ мн однажды, когда я умиралъ съ голоду, пость, что иметъ свою цну, вторая та, что за каждое свое посщеніе, онъ даетъ мн десять долларовъ… и я былъ бы очень глупъ, еслибъ отказался отъ нихъ. А что же дурнаго ты въ этомъ видишь?
— Я не люблю чужихъ! Это все шпіоны…. Надо или работать между собою или совсмъ не работать… вотъ мое мнніе.
— Полно, старикъ, ты съ ума сходишь, а теперь объясни мн, для чего ты взвалилъ себ на шею этихъ молодчиковъ?
И онъ указалъ жестомъ на двухъ молодыхъ людей, которые уснули обнявшись.
Не смотря на ихъ искаженныя страданіями лица, легко было видть, что они были чрезвычайно красивы. Имъ казалось лтъ, семнадцать, самое большее восемнадцать. Къ тому же, сходство между ними, было до того велико, что, особенно съ перваго взгляда, трудно было ршить, который старше.
Но ихъ красота длала еще тяжеле на видъ, ихъ нищету. Едва одтые, закутанные въ лохмотья матеріи, черезъ которыя просвчивалось ихъ блое тло, они носили, каждый, по скрипк, надтой на перевязи.
— Видишь ли ты, сказалъ Клумпь своему товарищу, это лица деликатныя…. они намъ будутъ отлично служить….
— Для чего?
— Старикъ, когда я что нибудь придумаю, то всегда исполняю. Ты знаешь, что нсколько дней тому назадъ, мн не удалось одно дло. Но, видишь ли ты, я до сихъ поръ не могу этого забыть. Но, терпніе, сказалъ я самъ себ, папа Клумпъ не дуракъ. Онъ найдетъ что надо. Я сталъ искать и нашелъ.
— Что ты хочешь сказать? А! ужъ не хочешь ли ты усыновить этихъ сиротъ!…
Достойные друзья разразились смхомъ.
Клумпъ сильно ударилъ товарища по плечу.
— Ты вчно шутишь старикъ. Но это хорошо…. Къ тому же ты понялъ… кром шутокъ, я буду отцемъ этимъ подросткамъ…. ты увидишь!… къ тому же я сдлалъ свое дло….
— А ты мн объяснишь?…
— Чортъ возьми, старый Дикъ, разв у меня есть отъ тебя секреты?
Посл этого Клумпъ въ свою очередь растянулся на полу. И вскор звучное храпнье доказало, что вс его прекрасныя качества пришли въ оцпенніе.
Молодые люди спали….
Когда насталъ день, ихъ перенесли въ одну изъ комнатъ втораго этажа, а они были до того изнурены нищетою и усталостью, что даже не почувствовали этого.
Комната, въ которую ихъ перенесли, составляла совершенный контрастъ съ остальнымъ домомъ.
Все въ ней было чисто и опрятно, хотя мебель и была самая простая.
Такимъ образомъ, когда молодые люди, довольно поздно, проснулись наконецъ, ихъ первое впечатленіе было самое пріятное.
— Гд мы Михаилъ? сказалъ одинъ изъ нихъ.
— Честное слово Жемми, я ничего не знаю.
Михаилъ провелъ рукою по лбу и слъ на постель.
— Что же такое случилось въ эту ночь? спрашивалъ онъ себя, стараясь собрать воспоминанія.
Дйствительно, это были два очень красивые мальчика, можетъ быть слишкомъ женственные, такъ нжны были ихъ черты лицъ. Блдные, съ темными кругами около глазъ, они, казалось, были еще прекрасне.
Оба были блондины съ довольно длинными, вьющимися волосами.
Едва успли они обмняться нсколькими словами, какъ дверь отворилась.
Вошелъ Клумпь.
— Ну! молодчики, сказалъ онъ своимъ грубымъ голосомъ. лучше ли вамъ сегодня?
Понятно, что наканун, въ томъ состояніи, въ какомъ они находились, молодые люди едва замтили наружность своего неожиданнаго благодтеля.
Такъ, что теперь они смотрли съ изумленіемъ, не лишеннымъ страха, на эту громадную фигуру, съ мало располагающими къ себ манерами.
Михаилъ, первый сообразилъ, что передъ ними человкъ, спасшій ихъ.
— Это вы привели насъ сюда? сказалъ онъ своимъ нжнымъ голосомъ.
— Да, чортъ возьми! безъ меня, надо признаться, я думаю, что вы бы заснули въ послдній разъ…. Но откуда вы шли и что вы тамъ длали?
— Мы пришли изъ далека…. мы не могли больше идти.
— Изъ далека! это не названіе.
— Мы пришли изъ Колорадо.
— Пшкомъ?
— Пшкомъ.
Клумпъ испустилъ энергическую брань.
— Чортъ возьми! вотъ такъ путь, а изъ какого угла этой счастливой страны?…
— Изъ Канонъ Сити, на Арканзас.
— Хорошее мсто!…разв вы работали тамъ?
— О! нтъ, мы не достаточно сильны для этого.
— Но, сказалъ Клумпъ, я болтаю, а у васъ желудокъ должно быть совсмъ пустъ… правда? Погодите минуту, вы оправитесь немного, тогда мы поговоримъ.
Онъ вышелъ.
Братья инстинктивно переглянулись, не смотря на услугу, оказанную имъ Клумпомъ, они не чувствовали къ нему большаго доврія.
Но онъ не далъ имъ времени сообщить другъ другу свои впечатлнія и возвратился черезъ нсколько минутъ, нагруженный състнымъ.
Не смотря на свое колебаніе Михаилъ и Жемми по могли не улыбнуться отъ удовольствія.
— А! а! сказалъ Клумпъ, кажется не будетъ отказа. Вы видите, что папа Клумпъ не таковъ, какимъ кажется по виду и я увренъ мы скоро сдлаемся товарищами.
Говоря это, онъ поставилъ все на блый деревянный столъ, бросая отъ время до времени довольные взгляды на обоихъ братьевъ.
— Такъ, ште, пейте, сколько хотите!…
Конечно кушанья были аппетитныя, горячій картофель, вкусный хлбъ, соленое мясо и вода, чистая какъ кристалъ.
Нсколько минутъ продолжалось молчаніе. Михаилъ и Жемми, длали честь закуск.
Клумпъ ходилъ взадъ и впередъ и будучи увренъ, что на него не смотрятъ, принялъ свою обыкновенную физіономію. Сказать по правд, это было лице самаго страшнаго разбойника, какого только можно себ представить, на которомъ низкія страсти оставили свои слды.
— Изъ Канонъ Сити! началъ онъ, продолжая прерванный разговоръ. А сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ вы отправились оттуда?
— О! много времени, сказалъ Жемми, больше полгода….
— Но на кой чортъ, вы бросили свою семью?..
Молодые люди вздрогнули.
— У насъ нтъ семейства, сказалъ печально Михаилъ.
— О! бдные мальчики! вскричалъ патетическимъ голосомъ Клумпъ, голосомъ, который противорчилъ съ молніей радости, блеснувшей у него въ глазахъ…. нтъ семейства!… Вы сироты?
— Да, отвчали тихимъ голосомъ братья, обмнявшись быстрымъ взглядомъ.
— И давно вы потеряли вашихъ родителей?..
— Боле пяти лтъ.
— Но… извините меня за вс эти вопросы… но чортъ возьми! вы меня интересуете! Вы сказали, что оставались тамъ пять лтъ посл вашего несчастія… Но чмъ же вы жили?..
— Мы пли… играли на скрипк… рудокопы хорошо знали насъ… и намъ было не дурно…
— Но все надодаетъ, не правда ли? Вы захотли посмотрть страну?..
Нкоторое замшательство выразилось на лицахъ молодыхъ людей, Михаилъ поспшно отвчалъ:
— Да, да, вы угадали…
— Ого! подумать Клумпъ, отъ котораго не скрытость это движеніе, тутъ что то есть. Мы это узнаемъ, друзья мои. Не такимъ молокососамъ какъ вы, смяться надъ старымъ Клумпомъ.
Потомъ онъ сказалъ громко:
— И такъ, вы говорите, что не знаете здсь никого?
— Никого, сказать Михаилъ съ нкоторой поспшностью.
— Ясно, что это ихъ слабая струна, сказалъ себ Клумпъ. Мы посмотримъ. А что же вы хотите, длать? продолжалъ онъ вслухъ.
— Мы еще не знаемъ. Мы поищемъ.
— Въ какомъ же род? я надюсь что вы не думаете снискивать себ здсь пропитаніе, распвая какъ соловьи.
— О! нтъ, мы бы хотли заняться торговлей… поступить въ какую нибудь контору.
— Чортъ возьми! это не дурно… но прежде всего, то ли это что вамъ надо? Вы привыкли къ воздуху и будете принуждены, съ утра до вечера, сидть въ этихъ к.гткахъ и писать цифры или возиться съ тюками хлопчатой бумаги… это тяжело…
— Мы привыкнемъ.
— Привыкнете! какое заблужденіе! Послушайте, со мною съ самимъ часто случалось въ жизни… быть принужденнымъ… моими занятіями… оставаться заключеннымъ… хмм!.. въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ… ну!… это было для меня настоящая мука…
Достойный Клумпъ забылъ сказать, гд и за что онъ бывала заключенъ. Конечно тутъ дло шло не о банкирской контор.
Закуска кончилась.
— Теперь, сказалъ Клумпъ, вами. надо совершенно отдохнуть. А серьезныя дла оставимъ до завтра, не правда ли?
— Но, сказалъ Михаилъ, мы почти не чувствуемъ боле усталости и намъ бы хотлось пойти посмотрть немного городъ.
— Нтъ! сказалъ довольно отрывисто Клумпъ. Вы будете такъ добры, что не станете поступать неосторожно… я очень забочусь о вашемъ здоровь, друзья мои, и я прошу васъ…
Онъ сдлалъ удареніе на послднихъ словахъ и повторилъ.
— Я прошу васъ, спокойно остаться здсь.
Михаилъ и Жемми совсмъ не казались расположенными, уступить этой просьб.
— Я васъ увряю, сказалъ съ нкоторой твердостью Жемми, что намъ, напротивъ, необходимо подышать свжимъ воздухомъ…
— Я васъ увряю, сказалъ вставая Клумпъ и длая удареніе на словахъ, что вамъ необходимо оставаться здсь. Не упрямтесь! Вы не захотите огорчить меня.
И не смотря на любезную улыбку, голосъ Клумпа возвысился до такой степени, что не позволялъ возраженій.
Михаилъ толкнулъ брата локтемъ.
— Мы останемся, сказалъ онъ, если это вамъ доставить удовольствіе…
— Большое удовольствіе, мои барашки! чортъ возьми! вы можете, сдлать что нибудь для моего удовольствія… Ложитесь или нтъ, спите или нтъ… какъ вамъ угодно… я вамъ даже оставлю виски… я добръ не правда ли? и къ тому же я васъ не оставлю однихъ… я приду поговорить съ вами… вы меня дйствительно интересуете…
Говоря это Клумпъ поспшно собиралъ остатки кушанья и приготовлялся идти.
— Но сказалъ Михаилъ, завтра… намъ можно будетъ выйти?..
— Конечно… завтра… разсчитывайте на это, пробормоталъ Клумпъ, который не давая боле никакихъ объясненій, затворилъ за собою дверь.
Братья услышали шумъ ключа въ замк. Они были заперты…
— А! сказалъ Дикъ, который дожидался своего друга Клумпа, объяснишь ли ты мн старина, что ты хочешь длать съ этими мальчишками.
— Сойдемъ, отвчалъ Клумпъ. Когда они вошли въ нижнюю залу, Клумпъ налилъ себ большую кружку джина и сказалъ!
— Ты, старикъ, ничего не понимаешь.— Съ сегодняшняго дня я открываю университетъ и беру дипломъ профессора.
— Университетъ! вскричалъ покатываясь отъ смха Дикъ.
— Нтъ ничего серьезне… Видишь ли старикъ, настали дурныя времена и наши дла упали. Знаешь ли почему? по причин нашей извстности, потому что я знаменитъ, какъ артистъ. Нтъ боле возможности работать. Всякій говоритъ: ‘это дло Клумпа’. Почти невозможно сдлать хорошее дло. Клумпъ слишкомъ извстенъ, слишкомъ извстенъ!
— Ну?
— Ну, я хочу поступить подобно тмъ артистамъ, которые поработавъ сами, черезъ извстное время начинаютъ заставлять работать другихъ. Изъ солдата я хочу сдлаться капитаномъ. Однимъ словомъ, я хочу завести учениковъ.
— Но это отлично!
— Ты это представляешь себ. Подъ вліяніемъ отеческихъ наставленій, я разовью въ нкоторыхъ избранныхъ созданіяхъ, спящія въ нихъ способности. Какое удобство! Вотъ напримръ, эти два барашка, которыхъ я подцпилъ вчера. Замтилъ ты какой у нихъ видъ не тронь меня. Они кажутся такими невинными, честными… говоря по просту, глупыми! Безъ насъ они не могутъ ничего. У нихъ нтъ ловкости, умнья. Но стоитъ мн взять ихъ въ свое вдніе и ты увидишь какъ они разовьются.
Дикъ слушалъ эти разсужденія съ видимымъ восхищеніемъ. Клумпъ выросталъ въ его глазахъ, до неизмримой высоты.
— Но если случайно, вдь есть такіе глупые люди, — это ремесло имъ не понравится?..
— Надо чтобы они были чертовски упрямы… Но въ этомъ случа я сдлаю свое…
И такъ какъ Данъ, продолжалъ смотрть на него съ любопытствомъ:
— Чортъ возьми? вскричалъ онъ, теб надо разжевать и въ ротъ положить! Съ какихъ поръ мы разучились, заставлятъ людей, длать что намъ угодно?.. Или ты думаешь, что Клумпъ испугается какихъ нибудь слезъ? Намъ не надо добродтели… а не то!
При этихъ словахъ, на лиц Клумпа выразилась зврская жестокость.
Потомъ наклонясь къ Дану, онъ сказалъ ему на ухо: Будь спокоенъ… я отвчаю за это! я согнулъ не мало другихъ.
Данъ улыбнулся.
— Да, да, я понимаю!.. Молодцамъ надо только держаться..

XIII.
СООБЩНИКЪ КАКИХЪ МАЛО.

Возвратимся теперь къ другимъ нашимъ героямъ.
Полковникъ Гаррисонъ, меланхолически сидлъ въ качающемся кресл, которое онъ тихо и мрно заставлялъ двигаться.
Передъ нимъ, обернувшись спиною къ камину, стоялъ Францискъ Диксонъ, держа во рту окурокъ потухшей сигары.
— Трипъ!
— Мопъ!
Друзья переглянулись.
Потомъ оба наклонили голову. Они понимаютъ другъ друга.
Большіе глаза Мопа-Диксона выражаютъ страшную печаль.
Трипъ-Гаррисонъ зелене чмъ когда либо.
Вдругъ Мопъ обернулся и сильно ударилъ кулакомъ по камину. Нервнымъ движеніемъ Трипъ сломалъ перо, которое держалъ въ рукахъ.
— Онъ нами играетъ!
— Онъ насъ эксплуатируетъ.
— И мы это переносимъ?
— Мы будемъ всегда покоряться?
— Это невозможно, дло идетъ о нашемъ достоинств.
— Я только хотлъ это сказать.
Оба друга запахнулись въ свои сюртуки и начали лихорадочно застегивать ихъ.
Потомъ они гордо подняли головы.
Все это происходитъ въ контор редакціи Cat о’nine tails. На стол, на креслахъ, на полу валяются развернутые номера…
Вдругъ снаружи раздались твердые шаги.
— Это онъ, сказалъ Трипъ.
— Вотъ благопріятная минута…
Дверь отворилась и вошелъ Бамъ.
Для Бама было достаточно двухъ недль для полнаго перерожденія, начавшагося у смертнаго одра Тиллингаста. Бамъ дйствительно, какъ говорится, перемнилъ шкуру. Теперь это былъ холодный и высокомрный джентельменъ.
— Здравствуйте, господа, сказалъ Бамъ, что новаго.
Трипъ и Мопъ переглянулись: минута наступила.
Друзья молчали.
Бамъ отъ нетерпнія сталъ стучать ногой но полу.
— Ну, сказалъ онъ, сдлаете ли вы мн честь отвтить или нтъ? Я спрашиваю васъ во второй разъ, что такое случилось?
— Случилось!.. случилось!.. вскричалъ выпрямляясь Мопъ.
— Случилось то, что мы недовольны! добавилъ Трипъ.
— Въ самомъ дл? сказалъ Бамъ, насмшливымъ тономъ. А! вы недовольны! А могу я узнать, дорогіе мои друзья, чмъ вы такъ недовольны?
На этотъ разъ уже не было возможности отступить. Достоинство полковника и достойнаго редактора было затронуто.
— Сударь, съ гордостью сказалъ Мопъ, вы можетъ быть думали, что имете дло съ дураками.
— Можете ли вы это предположить? сказалъ Бамъ, съ самой утонченной любезностью.
— Нтъ мы… не хотимъ… этого думать сказалъ съ удареніемъ на этихъ словахъ Мопъ. Но въ такомъ случа, позвольте узнать, почему вы обращаетесь съ нами, такъ безцеремонно?
Тонъ Мопа принялъ даже нкоторый оттнокъ дерзости. Бамъ быстро поднялся со своего мста.
— Что вы сказали?
— Я сказалъ, вскричалъ раздраженный Трипъ, что намъ не идетъ исполнять роль машинъ, что на нашу долю падаютъ вс непріятности, вс затрудненія, вс опасности… а на вашу вс выгоды… Понимаете теперь?
Бамъ положилъ ему на плечо руку.
— Любезный мой Трипъ, холодно сказалъ онъ, мн кажется, вы сегодня черезъ чуръ выпили.
— Чортъ возьми! зарычалъ Трипъ.
— А! вскричалъ Мопъ, который поспшилъ на выручку товарища, вы думали, что мы дойныя коровы, которыхъ можно доить сколько угодно и они никогда не потребуютъ отъ васъ для себя самихъ сливокъ? Трипъ и Мопъ работаютъ какъ каторжники, они переносятъ оскорбленія тутъ и тамъ и за все это мистеръ Бамъ бросаетъ имъ, какъ подачку, два несчастныхъ доллара въ день… точно собакамъ кость… тогда какъ самъ получаетъ вс выгоды… Мы работаемъ… Мы нападаемъ на жертвы, а деньги собираете вы одинъ… Это не можетъ такъ продолжаться. Или будемъ длить все на трое, или мы больше не слуги вамъ.
— Отлично! отвчалъ Барнетъ. Я только сожалю, что вы мн это поздно сказали.
— Какъ? почему? слишкомъ поздно?.. воскликнули друзья.
— Да, я повторяю, что очень сожалю объ этомъ… но я именно съ тмъ пришелъ сюда, чтобы сказать вамъ, что, не смотря на все мое сожалніе, я принужденъ отказаться отъ вашихъ услугъ.
Раздалось два подавленныхъ горестныхъ восклицанія.
Бамъ смялся.
Потомъ обернувшись къ Трипу.
— Полковникъ, сказалъ онъ, мн извстно, что Herald ищетъ въ настоящее время человка, компетентнаго въ экономическихъ вопросахъ.
Потомъ обернувшись къ Мопу.
— Public Ledger въ Филадельфіи хочетъ пріобрсти для своего журнала, заслуженнаго критика, Диксонъ…
Озадаченные друзья смотрли другъ на друга.
— Я не въ прав отвлекать васъ боле отъ этихъ, достойныхъ васъ, занятій. Простите что я удерживалъ ваши порывы… вы свободны…
Нсколько минутъ прошло въ глубочайшемъ молчаніи.
Бамъ игралъ со своей тросточкой, которую старался установить на носк сапога.
Трипъ взглянулъ на Мопа.
Еще нсколько минуть прошло въ колебаніи. Но добрыя сердца не злопамятны.
— Бамъ! сказалъ жалобнымъ голосомъ Трипъ.
— Что?
— Ты на насъ сердишься?
— Мы можетъ быть зашли не много далеко?
— Трипъ такой вспыльчивый!..
— Мопъ такъ легко выходитъ изъ себя!..
— Это не потому чтобы онъ былъ золъ…
— У него уже такой темпераментъ… темпераментъ…
Бамъ расхохотался.
— Ну! полно! школьники! садитесь и слушайте меня!
Страшная перспектива быть совершенно брошенными, вполн уничтожила поползновенія двухъ сотрудниковъ на независимость. Какъ ни было, конечно, хорошо ихъ мнніе на свой счетъ, они все-таки не разсчитывали на свое литературное достоинство. Даже, боле, было бы крайне неосмотрительно разсчитывать на благосклонность ихъ конкурентовъ.
Кошка съ девятью хвостами храбро выполняла свою программу. Она разыскивала везд и все и плечи ея почтенныхъ редакторовъ, приняли на себя не одно доказательство силы ея атакъ.
Мы сказали, что Эффи Тиллингастъ изъ Балтимора, куда она на время удалилась, руководила бглымъ огнемъ оскорбительныхъ намековъ и опасныхъ открытій.
Это былъ публичный скандалъ. Но до сихъ поръ, кром нсколькихъ тукманокъ, полученныхъ почтенными друзьями. Трипомъ и Мопомъ, не представлялось еще никакого серьезнаго сопротивленія. Старый Тиллингастъ врно угадалъ. Сколько ему длалось признаній! Сколько у него было сообщниковъ! Его мемуары могли бы составить родъ Красной Книги американской биржи. Эффи полными горстями брала изъ этого арсенала обмановъ и ловкихъ мошенничествъ.
И т, которые были затронуты, приходили платить за свои прошлые грхи.
Каждое утро, на бирж, съ трепетомъ открывали обличительный листъ. Негоціанты смотрли другъ на друга, стараясь открыть на лиц собрата слды признанія. Что за имена, скрывались подъ такимъ то и такимъ то псевдонимомъ? Къ кому относился такой то намекъ? Кто былъ выведенъ въ такомъ то анекдот. И начинались различные комментаріи. Конечно самымъ незнающимъ оказывался тотъ, въ кого была пущена стрла. И если бы жертва могла хоть открыть, кто былъ ея палачъ! Гаррисонъ и Диксонъ были очевидно только орудіями. Что касается до Бама, то объ его существованіи никто не зналъ и онъ очень рдко приходилъ въ редакцію. Никто не зналъ, что сталось съ Эффи Тиллингастъ. Да если бы даже ея убжище и было извстно, никто бы не могъ предположить, чтобы эти аттаки были дломъ молодой, свтской двушки.
Какая же была во всемъ этомъ дйствительная роль Бама? Противъ своей воли, молодой человкъ долженъ былъ подчиняться власти своей жены. Напрасно, въ письмахъ, онъ угрожалъ Эффи, что откажется отъ дла въ которомъ участвуетъ, такъ сказать, механически. Она отвчала уклончиво, приписывая вс вол отца. И мало по малу въ униженномъ сердц Бама, собирался гнвъ и ненависть.
Въ тотъ день, когда происходила описанная нами сцена, Эффи объявила Баму, что пришло время привести въ исполненіе главный планъ. Она казалось начала оказывать ему боле доврія. Можетъ быть въ виду кризиса, она понимала, что ей необходимо щадить своего сообщника.
Что касается до собранныхъ уже денегъ, составлявшихъ нсколько тысячъ долларовъ, то они должны были пойти на веденіе ршительной кампаніи.
Это былъ военный бюджетъ, которымъ распоряжалась Эффи.
— И такъ! господа, сказалъ Бамъ, на что же вы ршаетесь?
Настроеніе двухъ друзей совершенно измнилось. Они видли передъ собою пропасть.
Трипъ и Мопъ поторопились принести повинную и самыя полныя извиненія.
— Мы сегодня начинаемъ серьезную кампанію. Будьте на все готовы. Человкъ, противъ котораго мы предпринимаемъ эту борьбу настолько силенъ, что, однимъ взмахомъ руки, можетъ уничтожить насъ всхъ троихъ… Значитъ надо быть благоразумне! На длайте ничего безъ меня! Если статья, которую я вамъ дамъ, вызоветъ сильное мщеніе, то склоните голову и молчите…
— Но если насъ убьютъ, прошепталъ Трипъ.
— Дайте себя убить.
Друзья ничего не возразили.
Бамъ вынулъ бумагу изъ своего портфеля.
— Вотъ, сказалъ онъ, эти нсколько строкъ вы напечатайте большими буквами въ самомъ начал журнала. Надо чтобы это было точно исполнено. Впрочемъ я самъ буду наблюдать.
Онъ перечиталъ статью чтобы уврится, что ничего не пропущено.
Она была составлена слдующимъ образомъ:

Говорящій повшенный.
Чудо новйшей науки.
Преступленіе на Монъ-Діабль.
Интересныя подробности.— Ужасныя открытія.

——

Записки повшеннаго,
написанныя имъ самимъ,
будутъ печататься безостановочно въ ‘Кошк’, начиная съ будущей субботы.

Заглавіе первой части.

С. Б. T. А, М.

NB. Въ случа если кто нибудь изъ нашихъ читателей, пожелаетъ доставить или получить какія нибудь объясненія, то его просятъ обратиться въ контору журнала, отъ 9 до 11 часовъ утра.
Трипъ и Мопъ сосредоченно слушали чтеніе этой статьи.
Что касается до Бама. то онъ смотрлъ на нее съ жаднымъ любопытствомъ… Это была тайна Тиллингаста, онъ въ этомъ не сомнвался. Онъ припоминалъ слова, сказанныя ему умирающимъ, больше онъ ничего позналъ.
Онъ говорилъ себ, что съуметъ заставить Эффи говорить.
— Но замтилъ Трипъ, почесывая за ухомъ, если придутъ говорить съ повшеннымъ, что намъ отвчать?
Бамъ провелъ рукою по лбу, какъ бы для того, чтобы прогнать одолвавшія его мысли.
— Вы назначите свиданіе на завтра, отрывисто сказалъ онъ, и немедленно предупредите меня.

XIV.
ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О ТОМЪ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ ВИСЛИЦА МОЖЕТЪ БЫТЬ ДЕРЕВОМЪ, ПРИНОСЯЩИМЪ СТРАННЫЕ ПЛОДЫ.

На другой день, Бамъ былъ одинъ въ комнат, которую онъ занималъ въ отел Броклина. Онъ съ волненіемъ ходилъ взадъ и впередъ.
Онъ мялъ въ рукахъ только что полученное письмо. Потомъ снова развертывалъ его и перечитывалъ въ полголоса.
— ‘Другъ мой, говорилось въ письм, присланномъ изъ Балтимора, вы слишкомъ нетерпливы. Позвольте напомнить вамъ, что вы обязались повиноваться мн во всхъ случаяхъ начатой нами борьбы. Неосторожность можетъ все погубить. Отказывая вамъ пока, въ выдач тхъ документовъ, о которыхъ вы говорите, я дйствую для нашей общей пользы. Еще немного терпнія. Слдуйте буквально моимъ приказаніямъ, повторяйте нсколько дней въ начал журнала, объявленіе которое я вамъ прислала. Когда придетъ время, вы узнаете все. А пока избавьте меня отъ ребяческихъ выговоровъ, которые похожи на угрозы и которые не должны имть мста между нами… Еще разъ повторяю: ни въ какомъ случа не дйствуйте не спрося моего мннія’.
Это письмо было подписано именемъ Эффи.
— И такъ, прошепталъ Бамъ, дрожа отъ гнва, я смшной рабъ этой женщины. Я имлъ глупость связать себя съ нею и теперь она смется надо мною: подъ каждой фразой ея письма я чувствую иронію, которая звучала въ ея голос во время нашего послдняго свиданія…
Онъ съ гнвомъ топнулъ ногою.
— Проклятіе! этого больше не будетъ!.. Терпніе! Придетъ моя очередь и вы дорого заплатите, моя гордая красавица, за мое теперешнее униженіе.
Въ самомъ дл, положеніе Бама было далеко незавидно.
Тамъ, гд онъ думалъ найти сообщницу, онъ попался въ руки деспота. Его разбойничья душа возмущалась противъ этого подчиненія, котораго у него даже не просили, но къ которому просто принуждали…
До сихъ поръ онъ покорялся, потому что онъ сознавалъ силу этой женщины и сначала ршился принести свое самолюбіе въ жертву предпринятому длу. Но онъ говорилъ себ что настанетъ день, когда она будетъ принуждена прибгнуть къ нему и согласиться на его полное сообщничество. И онъ терплъ думая объ этомъ дн. Страстныя желанія, возбужденныя въ немъ сначала красотою Эффи, уступили мсто непреодолимому желанію подчинить себ эту женщину.
Онъ желалъ обладать ею теперь не изъ любви, а изъ гордости. Онъ желалъ чтобы эта женщина принадлежала ему тломъ и душой. И какъ онъ будетъ ненавидть ее тогда!
Внезапно раздавшійся въ дверь стукъ, неожиданно прервалъ его мечтанія.
Вслдъ за стукомъ, въ дверяхъ появились одинъ за однимъ почтенные Трипъ и Мопъ.
— Вы здсь? вскричалъ Бамъ, между тмъ какъ я запретилъ вамъ, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, приходить сюда.
Эти слова были произнесены строго повелительнымъ голосомъ. Бамъ вознаграждалъ себя.
— Шт! сказалъ Трипъ, длая рукою таинственный знакъ.
— Шт! повторилъ Мопъ.
Оба обернулись и посмотрли черезъ перилы лстницы.
— Никого! сказалъ Трипъ.
— Да войдете ли вы? вскричалъ Бамъ, выведенный совершенно изъ терпнія.
И схвативъ Мопа за руку онъ втолкнулъ его въ комнату. Трипъ вошелъ за ними и заперъ дверь.
Потомъ оба, приложивъ палецъ къ губамъ, повторили еще боле продолжительное шт!..
— Любезные мои друзья, сухо сказалъ Бамъ, я не люблю ни шутокъ ни дерзостей… Будьте такъ добры, бросьте этотъ видъ водевильныхъ заговорщиковъ и объясните мн, что васъ сюда привело.
Друзья переглянулись. Трипъ началъ.
— Дорогой Бамъ, вы дйствительно запретили намъ безпокоить васъ здсь… но случай показался намъ столь важнымъ…
— Хорошо! сказалъ Бамъ. Въ чемъ же дло?
— Сегодня утромъ, продолжалъ Трипъ наши мальчишки бгая съ газетой, кричали на всхъ перекресткахъ въ уши прозжимъ интересное объявленіе въ Cat о’nine tails… Записки повшеннаго! Купите преступленіе на Монъ-Діабль… какъ вдругъ.
— Было десять часовъ, пояснилъ Мопъ.
— Дверь конторы открывается… и входитъ великолпный лакей, весь въ черномъ. Еслибъ не мое достоинство редактора, я бы всталъ и поклонился ему… Здсь ‘Кошка съ девятью хвостами’? спрашиваетъ онъ.— Здсь, говорю я.— Сколько у васъ осталось номеровъ? спрашиваетъ франтъ въ ливре. Вдохновеніе свыше оснило меня и я ему отвчалъ: ‘—Двадцать три тысячи… Хорошо! говоритъ онъ: я ихъ покупаю. Я подозрвалъ что нибудь въ этомъ род. Однако купить цлые двадцать три тысячи номеровъ, было по меньшей мр странно. Я долженъ прибавить, что у насъ ихъ оставалось всего едва пять тысять… къ счастію, мой догадливый другъ Мопъ, слышалъ весь разговоръ, бросился въ типографію и веллъ печатать еще.
— Отлично съиграно! сказалъ Бамъ, улыбаясь, противъ воли, мошенничеству своихъ сотоварищей.
Трипъ и Мопъ поклонились при этой похвал начальника.
— Это все? спросилъ Бамъ. Я до сихъ поръ, еще не вижу тутъ ничего особеннаго.
— Вы очень требовательны! сказалъ съ достоинствомъ Мопъ. Во первыхъ мы получили порядочное количество долларовъ: во вторыхъ съиграли славную штуку: въ третьихъ дали доказательство необычайной быстроты дйствій. Но нтъ, это еще не все!
— Посмотримъ.
— Лакей веллъ унести двадцать три тысячи купленныхъ экземпляровъ. Потомъ вернулся ко мн въ кабинетъ. ‘Вы, сказалъ онъ мн, редакторъ журнала?— Да, сударь.— Не угодно ли вамъ будетъ придти въ ресторанъ, въ Пятой алле? Вы скажете тамъ ваше имя и тамъ вамъ покажутъ того, кто желаетъ съ вами говорить.
— Его имя? спросилъ я.
— Это лицо само скажетъ его.
— Гм! я не знаю, долженъ ли я…
— Я бы вамъ совтовалъ!.. продолжалъ лакей. Конечно какъ только онъ вышелъ, я сейчасъ же отправился за нимъ слдомъ… мы дошли до Валь-Стрита… тутъ лакей подошелъ къ господину, котораго я узналъ…
— Имя его!.. вскричалъ Бамъ. Имя этого человка!
— Адамъ Маси, первый банкиръ Нью-Іорка.
Бамъ поднялся съ своего мста.
— Друзья мои, сказалъ Бамъ, готовы ли вы помогать мн, чтобы я не сдлалъ, чтобы ни предпринялъ?..
Къ нему молча протянулись дв руки.
— Ну хорошо! въ пять часовъ, я пойду самъ къ Адаму Маси…
Что хотлъ предпринять Бамъ, почему принялъ онъ внезапное ршеніе идти на свиданіе съ Маси?
Онъ и самъ не зналъ этого.
Въ немъ просто говорилъ духъ противорчія. Ясно было, что Эффи нападала на одно изъ блестящихъ свтилъ финансоваго міра. Онъ достаточно хорошо зналъ ее, чтобы быть увреннымъ, что она не начала бы нападенія, не имя въ рукахъ могущественнаго и по всей вроятности непреодолимаго орудія. Она запретила ему предпринимать чтобы то ни было, не спросивъ предварительно ея мннія. Этого и было достаточно. Онъ ршился разбить свои оковы и дйствовать самостоятельно.
Конечно онъ понималъ, что это было неосторожностью съ его стороны и что его поступокъ могъ испортить все, но онъ не могъ, онъ не хотлъ переносить боле униженія, въ которое его поставила дочь Тиллингаста.
Въ пять часовъ, онъ входилъ въ гостинницу Пятой аллеи.
Адамъ Маси ждалъ его.
Банкиръ былъ въ отличномъ расположеніи духа. Онъ даже не предполагалъ возможности неуспха. Каково бы ни было препятствіе, онъ заране былъ увренъ, что преодолетъ его. Будучи самъ человкомъ безъ всякихъ нравственныхъ правилъ, онъ не предполагалъ, да и долгій опытъ еще боле убдилъ его въ этомъ,— онъ не предполагалъ даже возможности, встртить сопротивленія съ этой стороны. Онъ врилъ въ могущество денежныхъ аргументовъ, противъ какого угодно упрямства. Поэтому, онъ совершенно спокойно, явился на назначенное свиданіе
Бамъ, съ своей стороны, чувствовалъ, что ему предстояла серьезная игра. Противъ воли, онъ былъ неспокоенъ. Потому что, дйствительно, онъ положительно не зналъ что будетъ отвчать на вопросы, которые ему будутъ предлагать. Но ему не въ первый разъ, приходилось быть въ такомъ положеніи.
Бамъ и Маси раскланялись.
Маси подумалъ съ минуту.
— Дйствительно ли васъ я ждалъ? спросилъ онъ.
— Я думаю…
— Вамъ назначило это свиданіе третье лицо.
— Да.
— По дламъ?..
Тутъ Маси замялся.
— По дламъ журнализма… докончилъ Бамъ.
— Отлично, сказалъ Маси, смотря на своего противника, какъ бы стараясь угадать по первому взгляду величину опасности.
Бамъ чувствуя, что его разсматриваютъ, принялъ на себя видъ полнаго спокойствія. Лицо, его было непроницаемо: онъ былъ только немного блденъ.
— Вы значитъ знаете, началъ снова Маси, по какому поводу я просилъ васъ придти на это свиданіе?
— Я думаю, что знаю, сказалъ Бамъ, однако я желалъ бы, чтобы вы мн обозначили предлы услуги… которую вы ожидаете отъ меня…
— Мы хотимъ перехитрить! подумалъ Маси. Нтъ ничего проще, продолжалъ онъ громко. Ваша газета — потому что я предполагаю, что вы главный хозяинъ этого изданія…
Бамъ поклонился въ знакъ согласія.
— Ваша газета напечатала въ самомъ начал объявленіе, по поводу котораго я желалъ бы получить нкоторыя свднія.
— Я позволю себ спросить васъ, сударь, любезно сказалъ Бамъ, въ качеств кого, или чего, вы длаете мн этотъ вопросъ.
Маси прикусилъ губы.
— Правда ли, что вы не знаете этого? отвчалъ онъ.
— Можетъ быть… во всякомъ случа я вамъ замчу, что такъ какъ вы распрашиваете меня, то мн невозможно отвчать вамъ прежде чмъ я узнаю, въ какомъ отношеніи эти свднія, могутъ васъ интересовать.
— Одинъ изъ моихъ друзей, къ которому я очень привязанъ, поручилъ мн это дло.
Бамъ улыбнулся. Онъ получилъ первое преимущество. Нершимость банкира выдала его. Ясно было, что объявленіе мтило на него самого.
— Пожалуй, сказалъ Бамъ, предположимъ что дло идетъ объ одномъ изъ вашихъ друзей. Объясните мн. чего вы желаете…
— Вы написали это объявленіе?
— Я…
— Разсказъ, о которомъ вы объявляете, есть произведеніе вашей фантазіи, или онъ иметъ основаніемъ факты дйствительные?
— Пока онъ еще не началъ печататься, сказалъ продолжая улыбаться Бамъ, очень трудно отвтить…
— Почему же?
— Потому что… смотря по обстоятельствамъ… разсказъ можетъ измнить свой характеръ и смыслъ.
— Вы расположены измнить факты?
— Расположенъ я или нтъ, но это очень возможно…
Маси и Бамъ переглянулись. Для посторонняго зрителя легко было бы, видя этихъ двухъ людей, найти въ нихъ большое сходство. Одинаково смлыя, даже дерзкія манеры. Маси былъ Бамъ, достигшій цли, Бамъ Маси, желающій достичь ея.
Улыбка, которой обмнялись эти два человка ясно обозначала:
— Мы понимаемъ другъ друга съ полуслова. Будемъ играть въ открытую, мы стоимъ другъ друга.
Дйствительно они стоили другъ друга, какъ прошедшее и будущее. Они угадывали другъ друга и готовились узнать взаимную стоимость.
— И такъ, началъ Маси, вы напечатаете Записки Повшеннаго.
— Да, отвчалъ Бамъ.
— И въ нихъ будетъ разсказываться о преступленіи, совершенномъ на Монъ-Діабл?..
— Въ этомъ отношеніи объявленіе выражается, мн кажется, совершенно ясно…
— Вамъ извстно это приключеніе?
— Во всхъ подробностяхъ!
— И вы… лично… присутствовали при этомъ?..
— Лично…
Маси всталъ.
— Такъ что, если вы согласитесь не печатать… вашъ манускриптъ, то это дло останется совершенно въ тайн?..
Бамъ оставался невозмутимъ. Онъ думалъ объ Эффи. Онъ проклиналъ ее. Что это было за приключеніе? Онъ помнилъ, что самъ въ дтств, слышалъ что то о Монъ-Діабл… Вдругъ у него въ голов блеснула мысль. Тиллингастъ напомнилъ ему, что онъ самъ былъ сыномъ повшеннаго… значитъ, онъ по этой причин соединилъ его съ дочерью неразрывными узами. Что если этотъ повшенный былъ его отецъ?
Бамъ вздрогнулъ. Передъ его глазами открылся новый міръ. Истина выяснилась. Но какая связь существовала между Тиллингастомъ, Маси, повшеннымъ и Джономъ Гардвиномъ?
Они были, можетъ быть его сообщниками!
— Ну! продолжалъ Маси, скажете ли вы мн теперь, какое употребленіе вы думаете сдлать изъ того, ч то вы знаете?
— Я думаю, сказалъ медленно Бамъ, ставя все на карту, вырвать у Тиллингаста то, что онъ думалъ унести съ собою въ могилу!
Маси во вздрогнулъ, только небольшое искривленіе рта дало понять, что онъ слышалъ.
— Вы знали Тиллингаста? спокойно спросилъ онъ.
— Я присутствовалъ при его смерти.
— Онъ говорилъ съ вами?
— Если онъ даже и не говорилъ, разв онъ не могъ сдлать еще лучше?
— Онъ написалъ! вскричалъ Маси. О! презрнный!
Теперь Маси былъ во власти Бама. Послдній хотлъ ударяя на удачу, нанести ему послдній ударъ. Такъ какъ Тиллингастъ призвалъ его къ себ за его имя, то не произведетъ ли это имя, такого же дйствія и на Маси?
— Знаете ли вы кто я? спросилъ онъ Маси, торжественнымъ голосомъ… Меня зовутъ Джонъ Гардвинъ!..
Маси страшно поблднлъ и отступилъ на шагъ.
Бамъ смотрлъ на него со вниманіемъ, которое граничило съ изумленіемъ. По какому случаю Тиллингастъ и Адамъ Маси, о которыхъ онъ никогда не слыхалъ, были примшаны къ этому роковому событію? Какова была ихъ отвтственность? Почему обнародованіе этихъ воспоминаній, до такой степени волновало его?
Вс эти мысли вертлись въ голов Бама, который продолжалъ пристально смотрть на Маси.
Послдній обманывался, глядя на наружный видъ Бама.
Въ особенности въ первую минуту, когда было произнесено имя заставившее его вздрогнуть до глубины души, онъ думалъ что передъ нимъ стоитъ безпощадный врагъ. Вс слова Бама были такъ ловко разсчитаны, что Маси не могъ ни минуты предполагать, чтобы Бамъ говорилъ на удачу.
Но Маси былъ не такимъ человкомъ, который могъ бы впасть въ отчаяніе. Онъ былъ богатъ, а предпринятыя имъ операціи, должны были еще боле увеличить и упрочить его богатство. Тамъ, гд онъ разсчитывалъ встртить обыкновенное мошенничество, онъ встртилъ человка, который можетъ быть повиновался только страсти мщенія и съ которымъ въ такомъ случа, было бы невозможно сойтись.
Онъ поднялъ голову.
— Ваши условія? сказалъ онъ.
Такимъ образомъ, этотъ человкъ признавалъ себя побжденнымъ. Значитъ имя Джона Гардвина имло такое могущество, что передъ нимъ склонялись самые сильные люди Нью-Іорка.
Положеніе Бама было одно изъ самыхъ странныхъ.
Ему предлагали договоръ, а онъ совершенно не зналъ что могъ дать взамнъ того, что ему предложатъ. Конечно волненіе и поспшность Маси доказывали ему, что предложенная цна могла быть очень высокой. Но въ какой степени?
Маси ждалъ. Онъ спрашивалъ себя чему можно было приписать это волненіе, которое отъ него не.ускользнуло. Мало по малу спокойствіе возвратилось къ нсму.
— Ну? повторилъ онъ, какія ваши условія?
Безумная мысль мелькнула въ ум Бама.
— Сударь, сказали, онъ, я человкъ умный, честолюбивый. Вы понимаете, что я не попрошу у васъ какихъ нибудь несчастныхъ долларовъ. За подобную цну я не откажусь отъ всхъ выгодъ моего положенія.
Маси не могъ удержаться отъ улыбки. Бамъ, дйствительно казался ему не глупымъ.
— Продолжайте, сказалъ онъ.
— Я желаю, началъ Бамъ растягивая слова и изучая впечатленіе производимое каждымъ словомъ на выраженіе лица Маси, я желаю, чтобы вы сдлали изъ меня вашего компаньона въ длахъ.
— Затмъ? спросилъ Маси, лице котораго не выразило ни малйшаго удивленія.
— Отвчайте сначала! сказалъ Бамъ.
Въ самомъ дл, ему казалось, что все это онъ видлъ во сн. Во второй разъ, имя Джона Гардвина открывало ему новый міръ.
Въ первый разъ, благодаря ему онъ быль вырванъ изъ нищеты, изъ тхъ трущобъ гд гнздятся преступленія и позоръ. И вотъ теперь, онъ однимъ взмахомъ могъ вознестись на самую вершину богатства и могущества.
Маси размышлялъ.
— Вы мн утверждаете, сказалъ онъ, что никто не знаетъ вашего имени.
— Одинъ Тиллингастъ зналъ его, но онъ умеръ.
— Хорошо. Само собою разумется, что вы никогда не будете называться имъ.
— Никогда.
— Предположимъ, что я приму ваши условія, но какое же обезпеченіе дадите вы мн въ вашей скромности!
— Разв наше товарищество не кажется вамъ достаточнымъ? Все что я предприму противъ васъ, обрушится на меня же.
— Это правда. Но въ длахъ никакая предосторожность нелишняя и я хочу, чтобы вы при мн уничтожили записки Тиллингаста.
— Это ршено, сказалъ Бамъ, который шелъ впередъ не заботясь о препятствіяхъ, которыя могли представится противъ исполненія этого условія.
— Даже боле, продолжалъ Маси, который говорилъ также равнодушно, какъ, если бы дло шло объ условіяхъ самаго обыкновеннаго контракта, я хочу чтобы узы боле близкія, боле прочныя чмъ дловое товарищество, соединило на будущее время паши интересы.
— Что вы хотите сказать, спросилъ Бамъ, который не понималъ.
— Вы не женаты? спросилъ самымъ естественнымъ тономъ Маси.
Молнія, упавъ передъ глазами Бама, не боле взволновала-бы его. Но самое это волненіе помшало ему измнить себ. Онъ стоялъ неподвижно, холодный потъ выступилъ у него на лиц.
— Вы не женаты? повторилъ Маси, который, занятый своей собственной мыслью, не замчалъ волненія своего собесдника.
— Нтъ, отрывисто сказалъ Бамъ.
— Отлично!
— Какъ такъ?
— Я говорилъ вамъ, что намъ надо два взаимныя обезпеченія. Вы длаетесь моимъ компаньономъ, моимъ alter ergo… Ваши интересы будутъ моими, мы пойдемъ но одной дорог, ничто не должно разъединять насъ… Что можетъ быть проще? Съ той минуты какъ вы сдлаетесь моимъ зятемъ, какъ женитесь на моей дочери?..
— Что вы сказали? вскричалъ Бамъ.
Должно быть женитьба была необходимо соединена съ именемъ Гардвина. Посл Тиллингаста, Маси предлагалъ ему тоже самое.
— Я понимаю, продолжалъ Маси, что это предложеніе васъ удивляетъ. Однако ничто, не можетъ лучше служить нашей цли. Это контрактъ, который подкрпитъ нашъ актъ товарищества… Я не понимаю, какія возраженія можете вы сдлать противъ этого плана, который все примиряетъ.
— Все примиряетъ! повторилъ Бамъ, какъ бы не отдавая себ отчета въ томъ, что говоритъ.
— Дочь моя въ такихъ лтахъ, что ей пора выйти замужъ… Я не скажу вамъ, чтобы она была ангеломъ красоты… Бдняжка сдлалась, въ дтств жертвою случая, который не много изурбдовалъ ее… но я думаю, что вамъ до этого очень мало дла…
— Да, очень мало, отвчалъ Бамъ, который даже не разслышалъ.
— Значитъ это дло ршеное: въ тотъ день, въ который вы мн отдадите бумаги Тиллингаста, мы подпишемъ и условіе о товариществ и свадебный контрактъ…
Бамъ стряхнулъ наконецъ съ себя овладвшее имъ оцпенніе.
Быть тмъ же, чмъ былъ Маси, богачь изъ богачей, это было боле., чмъ онъ когда либо, смлъ мечтать. Что могъ общать ему первоначальный планъ Тиллингаста? Нсколько тысячъ долларовъ заработанныхъ трудомъ, безпокойствомъ и можетъ быть даже опасностями. Здсь же надо было просто идти прямо передъ собою. Дорога была гладка, цль достигнута съ первыхъ шаговъ.
— Теперь, сказалъ Маси, я васъ спрашиваю въ свою очередь, принимаете ли вы. Ршились ли вы сдлаться въ одно время и моимъ компаньономъ и заемъ?…
Бамъ понялъ, что малйшая нершимость, могла навсегда погнить успхъ его дла.
Согласиться было безуміемъ, такъ какъ съ одной стороны, онъ не могъ отдать Маси записки Тилдингаста, а съ другой, его женитьба на Эффи длала невозможнымъ всякій другой бракъ.
Но тмъ не мене онъ отвчалъ:
— Я согласенъ.
— Отлично, сказалъ Маси, протягивая ему руку.
Бамъ пожалъ ее.
— Когда мы увидимся? спросилъ Маси.
— Черезъ два дня… мн надо время…
— Какъ вамъ угодно, и такъ черезъ сорокъ восемь часовъ, въ моей контор.
— Черезъ сорокъ восемь часовъ!… повторилъ и Бамъ.
Маси вышелъ первый.
Переходя черезъ порогъ онъ обернулся и сказалъ улыбаясь Баму:
— Сознайтесь, что вы не можете очень сердиться на насъ, за смерть вашего отца?…

XV.
ВЪ КОТОРОЙ КЛУМПЪ ПЕРЕХОДИТЪ ОТЪ ТЕОРІИ КЪ ПРАКТИК.

Было одинадцать часовъ вечера.
Сзади парка Сентъ-Джона, проходитъ улица, которая кажется еще ужасне и печальне чмъ окружающее ее, въ ней едва четыре метра ширины и солнце никогда не заглядываетъ въ нее.
Эта улица такъ и дышетъ преступленіемъ и порокомъ. Гудзонъ такъ близко, что волны уносятъ такъ далеко, брошенную въ него жертву.
Почти на средин этой улицы — Гюбертъ-Стритъ — стоитъ зданіе, которое заслуживаетъ описанія.
Это двухэтажный домъ, черный какъ лице негра. Днемъ въ немъ все тихо. Въ него прячутся посл ночи пьянства и преступленія. Полиція не ршается проникать сюда. Это убжище преступниковъ. Его зовутъ въ околодк Краснымъ-Домомъ, (the Red House) названіе, кототорое пахнетъ кровью.
У хозяина нтъ имени. Его называютъ: master — хозяинъ. Подъ домомъ погребъ. Обширное подземелье. Мебель обыкновенная: столы и скамейки, ножки которыхъ плотно укрплены въ полъ. Въ глубин но стн есть что то въ род эстрады, устроенной изъ нсколькихъ досокъ.
Какъ въ древнемъ Париж, на эти импровизованныя подмостки входитъ кто хочетъ, чтобы пть и танцоватъ, смотря по своему выбору и по вкусу зрителей. Ясно, что тутъ поются только безнравственныя псни, на особенномъ воровскомъ язык, непонятномъ для непосвященныхъ.
Для избранныхъ зрителей особенный языкъ.
Избранныхъ, въ самомъ нисшемъ сло воровъ, бродягъ и убійцъ….
Этотъ пограбь также называется Садомь Армиды.
Садъ Армиды, въ которомъ вс деревья состоятъ изъ нсколькихъ ужасныхъ рисунковъ на стнахъ, служитъ убжищемъ всмъ погибшимъ женщинамъ, которыя не имя пристанища, скрываются сюда отъ дождя и снга или хотятъ разогрть тутъ свои окоченлыя отъ мороза, члены…
Он приходятъ. Мастеръ даетъ имъ ключи отъ припасовъ. Онъ знаетъ ихъ всхъ и не боится быть обокраденнымъ. Он прислуживаютъ, заставляютъ пить постителей отравленный напитокъ этого дома. Он получаютъ за это, отъ двухъ до четырехъ су. Самое большое искуство заключается въ томъ, чтобы заставить себя пригласить, тогда поститель платитъ вмсто одной порціи за дв.
Он улыбаются вызывающимъ образомъ.
Плечи и руки голы. Странно видть, что он пьютъ. Чмъ больше он пьютъ, тмъ больше выигрываютъ. Он перепиваютъ самыхъ отчаянныхъ пьяницъ.
Въ тотъ вечеръ, который мы описываемъ, общество было въ полномъ сбор.
Около сотни мужчинъ сидло въ этомъ убжищ, гд дкій табачный дымъ, затемнялъ свтъ отъ лампъ. До шестидесяти женщинъ оспаривали другъ у друга постителей. Отвратительные вызовы на пьянство и развратъ.
Тутъ была полная коллекція порочныхъ лицъ. Тутъ былъ и почтенный разбойникъ съ торчащими волосами, низкимъ лбомъ и красными глазами, и ловкій воръ съ длиннымъ, топкимъ носомъ точно птичьимъ клювомъ. Подъ этимъ черепомъ, френологъ угадалъ бы наклонность къ убійству. Все это кричало, бранилось.
Эстрада, уже нсколько минутъ была пуста.
Въ одномъ изъ угловъ стояло четверо, уже знакомыхъ намъ личностей.
Клумпъ, улыбался выпивая пятый стаканъ водки, Дикъ не отставалъ отъ него. Пріятно было видть ихъ.
Напротивъ нихъ, прислонясь спиною къ стн стояли Жемми и Михаилъ.
Бдныя дти! какъ измнились они. Прежде подъ ихъ блдностью, причиненною голодомъ, видна была горячая кровь молодости. Теперь они полуспятъ. Щеки впали, подъ глазами, которые блестятъ лихорадочнымъ блескомъ, синіе круги.
Напрасно на другой день, посл того какъ ихъ нашелъ Клумпъ, молодые люди требовали свободы. Клумпъ отвчалъ имъ смясь.
— Неблагодарные! вы уже хотите оставить меня? Точно вамъ здсь дурно.
И онъ снова ушелъ замеревъ ихъ на ключъ.
Такъ дло шло впродолженіи трехъ дней.
На четвертое утро пришелъ Клумпъ. Братья посмотрли на него, стараясь угадать не кончится ли ихъ заключеніе?
— Мы свободны? весело вскричали братья.
— Какъ! проговорилъ Клумпъ, вамъ значитъ очень хочется работать?
— Это наше, живйшее желаніе, отвчалъ Михаилъ.
— Ну мои молодчики, это отлично… И такъ какъ вы мн обязаны нкоторой благодарностью, то вы не откажетесь работать со мною и для меня…
— А что это за работа? сказалъ Жемми.
— О! очень легкая… и доходная. Вы понимаете что такимъ молодчикамъ какъ вы, я не могу поврить большую работу! вскричалъ смясь Клумпъ.
Любопытство Жемми и Михаила было возбуждено противъ воли.
— Не можете ли вы намъ сказать?:.
Клумпъ посмотрлъ на нихъ.
— Пойдемте со мною, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.
И въ сопровожденіи молодыхъ людей, онъ вышелъ изъ комнаты. Вс трое вошли въ верхній этажъ. Клумпъ отворилъ дверь…
Братья не могли удержаться отъ невольнаго трепета ужаса.,
Съ перваго вгляда, можно было подумать что это школа. Дв полукруглыя скамейки занимали глубину комнаты. На этихъ скамьяхъ сидла странная публика, манеры которой не могли внушить доврія.
Полисменъ узналъ бы тутъ множество своихъ обыкновенныхъ кліентовъ.
Тутъ былъ Свиндлеръ, который по воскресеньямъ въ Централь-Парк, ставъ на стулъ проповдывалъ о ничтожеств благъ земныхъ, тогда какъ его сотоварищи обыскивали карманы слушателей, забывшихъ, слушая проповдника, о земныхъ предметахъ.
Крммсонъ, который на таинственныхъ службахъ секты квакеровъ, казался боле всхъ проникнутымъ божественнымъ экстазомъ и измученный падалъ на руки какого нибудь энтузіаста, который замчалъ потомъ, но уже немного поздно, что его часы были похищены духомъ…
Пирсонъ, который въ общественной карет всегда замчалъ на полъ дорог, что ошибся и слъ не туда, а его сосди спустя нсколько минутъ посл его ухода, находили, что ихъ карманы пусты.
На первой скамейк сидли молодые люди, на лицахъ которыхъ порокъ оставилъ свои слды, дти, на которыхъ нищета наложила свою печать.
Клумпъ быль встрченъ довольнымъ шепотомъ.
Повелительнымъ жестомъ онъ водворилъ молчаніе.
Жемми и Михаилъ стояли неподвижно держа другъ друга за руку. Они были въ средин комнаты.
— Ну! кидайся! закричалъ Клумпъ протянувъ руку.
При этомъ слов, вся вторая скамейка поднялась. Молодые люди и дти кинулись къ братьямъ толкая и прижимая ихъ, такъ что притиснутые одинъ къ друтому, они напрасно старались освободиться.
— Довольно! скомандовалъ Клумпъ.
Братьевъ освободили. Все это совершилось съ неслыханной быстротой.
— Моя скрипка! вскричалъ Жемми.
— Моя шляпа! сокрушался Михаилъ.
Но это еще не все. Во время этой штуки, у нихъ отобрали все что только можно, и оставили ихъ полуодтыми.
— У кого скрипка? спросилъ Клумпъ.
— У меня, сказалъ одинъ потрясая ею надъ головою.
— Передавайте! приказалъ Клумпъ.
Мгновенно вс сдлались неподвижны.
— У кого твоя скрипка? сказали, Клумпъ обращаясь къ Жемми.
— У него! храбро отвчать Жемми, направляясь къ мальчишк лтъ двнадцати съ рыжими волосами и лицемъ обезображенными, оспою.
Названный мальчишка всталъ и поспшно подойдя къ Клумпу поднялъ руки къ верху и раздвинулъ ноги.
— Ищи? приказалъ Клумпъ Жемми.
Жемми повиновался, но скрипка не нашлась.
— Передавайте! снова сказали, Клумпъ.
Опять повторилось тоже самое испытаніе, понятно тотъ же неуспхъ со стороны Жемми. Ему казалось что онъ видитъ инструментъ, но какъ только указанный воришка подходилъ къ Клумпу и становился въ выше описанную позу, какъ скрипка изчезала.
— Отдайте закричалъ Клумпъ.
Съ быстротою молніи скрипка и вс вещи украденные у братьевъ, попадали къ ихъ ногамъ, Невозможно было указать, кто именно бросилъ ихъ…
За этимъ послдовали другія испытанія, которыя были исполнены также отчетливо.
Актеры этой комедіи покатывались отъ хохоту. Клумпъ улыбался слегка съ видомъ истиннаго удовлетворенія. Его ученики длали ему честь.
Пораженные и изумленные Михаилъ и Жемми подчинились всему, что съ ними ни длали и казались нечувствительными къ тому, что происходило вокругъ нихъ.
Клумпъ отвелъ ихъ назадъ, въ ихъ комнату.
— Ну? спросилъ онъ, что вы скажете обо всемъ этомъ?
Братья молчали.
— Милые мои барашки, продолжалъ Клумпъ, будемъ говорить откровенно. Вы видли всхъ этихъ молодцевъ… То, что они длали можетъ годиться для какой нибудь простой работы, но все это грубо, обыкновенно. Къ тому же, у нихъ у всхъ такая наружность, что съ перваго раза навлекаетъ на себя вниманіе рыжей {Рыжая, на воровскомъ язык значитъ полиція.}… Вы же красивы, у васъ самый невинный видъ, вамъ доврится всякій съ закрытыми глазами… Надо пользоваться всмъ этимъ. Хотите сдлаться моими учениками? Въ одинъ мсяцъ, я сдлаю изъ васъ чудо ловкости, какого еще не было на свт…
— Это значитъ, сухо прервалъ его Жемми, что вы предлагаете намъ сдлаться ворами?
— Ворами! протестовалъ Клумпъ. О? что за скверное слово! И за кого вы меня принимаете?.. Вотъ видите. ли дти мои, есть на свт много людей, которые неосторожно развшиваютъ по жилетамъ золотыя цпочки, забываютъ въ плохо закрытыхъ карманахъ портфели… Это глупцы, которыхъ надо учить…
Михаилъ подошелъ къ Клумпу.
— Я вамъ повторяю, холодно сказалъ онъ, что мы съ братомъ люди честные и совершенно отказываемся принять ваши подлыя предложенія.
— Это невозможно! сказалъ грубо Клумпъ. А! мы хотимъ судить поведеніе папаши… Вотъ видители… вы честные люди… мои голубчики… зачмъ только вы кстати не милліонеры?..
Онъ сдлалъ шагъ къ братьямъ.
— Выслушайте меня хорошенько! продолжалъ онъ голосомъ, въ которомъ вполн выражалось его циническая жестокость, вы мн нужны… понимаете ли вы меня? вы въ моей власти… и я хочу…
Онъ сдлалъ удареніе на послднемъ слов.
— Я хочу, чтобы вы мн повиновались… и вы будете повиноваться…
— Никогда! сказали въ голосъ молодые люди.
Клумпъ сдлалъ движеніе ярости, но удержался.
— Какъ хотите! мы поговоримъ опять…
Сказавъ это онъ вышелъ. Запоръ загремлъ. Жемми и Михаилъ остались вдвоемъ. Они бросились въ объятія другъ друга. Бдныя дти плакали.
— Братъ, сказалъ Жемми поднимая голову, неправда ли, ты готовъ перенести все скоре, чмъ этотъ позоръ?..
— Все! сказалъ Михаилъ.
— Хорошо!
Жемми взялъ скрипку и сталъ наигрывать меланхолическую арію, секретъ которыхъ, извстенъ только младенческимъ народамъ. Это была печальная мелодія говорившая имъ объ ихъ родин, молодости, ихъ натянутые нервы успокоились и они заснули.
Когда они проснулись былъ уже вечеръ. Они были все еще одни. Они не ли съ утра, но не говорили ничего другъ другу и ждали. Наступила ночь. Ничто не шелохнулось вокругъ нихъ. Время проходило.
— Насъ забыли, сказалъ Жемми.
— Или можетъ быть объ насъ слишкомъ помнятъ, прошепталъ Михаилъ.
Потомъ они пожали другъ другу руки, какъ бы для того, чтобы ободрить другъ друга.
Мало по малу ими овладла безчувственность, нсколько часовъ прошли для нихъ нечувствительно.
Голодъ возвратилъ имъ сознаніе дйствительности. Только т, которые испытали его ужасныя мученія знаютъ, какъ ужасны его первые приступы, которые еще тяжеле для молодыхъ людей, боле сильная уличенная дятельность которыхъ, увеличиваетъ страданія…
Было мгновеніе когда Михаиломъ и Жемми овладлъ безумный страхъ. Они бросились къ двери, колотя руками и ногами, крича и зовя на помощь: никто не явился. День кончался. Часъ за часомъ били сосдніе часы и съ ними вмст проходило время и увеличивались страданія. Дти не плакали и не кричали боле… полулежа на земл, сложивъ руки на груди, они конвульсивно вздрагивали.
Два раза, въ продолженіи ихъ мученій, молодымъ людямъ казалось, что они видятъ, въ отверзтіи, продланномъ въ потолк, смющееся лице.
Опять наступилъ вечеръ. Бредъ овладлъ ими. Они горли и дрожали отъ холода въ одно и тоже время.
Михаилъ ослаблъ боле брата. Она упалъ на руки
Жемми, который съ трудомъ поднявшись, поддерживалъ склоненную къ нему на грудь блокурую голову.
— Братъ, говорилъ Жемми такимъ тихимъ голосомъ, что онъ едва достигалъ до ушей Михаила, будь мужественне… Эта ужасная пытка скоро кончится…
И слезы подступившія ему къ горлу, мшали ему договорить.
Тогда ослабвшимъ голосомъ несчастный сталъ звать:
— Палачи!.. помогите!.. помогите!..
— Ну что! мои барашки! закричалъ хриплый голосъ, хорошо ли идутъ дла?
И отвратительная фигура Клумпа показалась въ пріотворившуюся дверь.
— О! о! сказалъ злодй, кажется не совсмъ пріятно голодать! Чортъ возьми! это не моя вина… зачмъ вы не хотите слушаться?..
Негодяй сдлалъ два шага по комнат. Михаилъ услыша шумъ, машинально протянулъ руки передъ собою.
— Да! да! сказалъ Клумпъ, вамъ хочется сть! А за что я васъ стану кормить, если вы ничего не хотите длать? Здсь не богадльня. Надо заработывать свой хлбъ…
Дикъ тоже показался въ дверяхъ.
— Ну что?.. съ любопытствомъ спросилъ онъ.
— На этотъ разъ довольно, сказалъ Клумпъ, принеси имъ пость.
Благодаря попеченіемъ своего тюремщика, Жемми и Михаилъ мало по малу возвратились къ жизни. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ они испытали страшныя муки смерти.
Они оглядлись вокругъ себя и инстинктивно вздрогнули узнавъ Клумпа.
— А! сказалъ онъ, вотъ теперь лучше. Вамъ дадутъ сейчасъ пость, мои голубки, неправда ли больше глупить не будете? Я забочусь объ вашемъ здоровь и то что произошло, я сдлалъ только для того, чтобы доказать, что не люблю лнтяевъ!
Часъ спустя, оба брата вполн пришли въ себя, до такой степени юность жизуча и сильна.
— Теперь спите спокойно! сказалъ Клумпъ. Мы увидимся завтра утромъ… и я надюсь, что вы будете благоразумны.
Оставшись одни, братья долго разговаривали.
Сознали ли они безполезность сопротивленія, или ихъ добрыя намренія дйствительно поколебались?
Кто знаетъ? но дло въ томъ, что на другой день, Клумпъ нашелъ ихъ столь же послушными, сколько прежде они были упрямы и непокорны.
Но старый мошенникъ былъ не изъ тхъ, кого легко обмануть. Онъ врилъ только вполовину, внезапному обращенію своихъ двухъ учениковъ. Однако Жемми и Михаилъ покорились всмъ условіямъ, какія только ему было угодно имъ назначить. Они прилежно слушали его уроки и приведенные снова въ сборище воровъ, столь испугавшее ихъ въ первый разъ, они дали себя подвергнуть всевозможнымъ испытаніямъ, даже боле, они постарались выказать свои успхи въ этомъ занятіи.
— Право! вскричалъ Клумпъ, я никогда не предполагалъ въ нихъ такой ловкости! Что за руки! что за пальцы! Имъ довольно трехъ мсяцевъ чтобы превзойти всхъ.
Но когда молодые люди оставались одни, они улыбались пожимая другъ другу руки.
Однако въ нихъ замтно было какое то внутренное страданіе. Это доказывала ихъ блдность, темные круги подъ глазами… Клумпъ думалъ, что ихъ убиваетъ затворничество.
— Надо ихъ выводить, говорилъ ему Дикъ.
— Ты можетъ быть правъ! отвчалъ Клумпъ, но берегись, не промахнуться бы намъ!.. А если эти молодчики убгутъ отъ насъ?
— О? нтъ! ты видишь, что они вошли во вкусъ! ты видлъ какъ они сегодня обобрали Пирсона… Разв это не было совершенствомъ?…
По этому то въ описываемый нами вечеръ, Дикъ и Клумпъ находились вмст съ Михаиломъ и Жемми въ описанномъ нами вертеп.
— Ей мои барашки! сказалъ Клумпъ, фамиліарно ударяя но плечу Жемми, что съ вами? Не надо сегодня спать!..
Братья вздрогнули, точно пробудясь отъ сна.
— Слушайте, продолжалъ Клумпъ, эстрада свободна, съ вами ваши скрипки… съпграйте намъ что нибудь.
Братья быстро переглянулись.
Они встали и направились къ эстрад.
Постители сада Армиды, дошли между тмъ до той степени скотскаго отупнія, которая служитъ переходомъ отъ перваго возбужденнаго состояніе опьяненія, къ послднему періоду бшеннаго неистовства.
Блдныя, блокурыя головы Михаила и Жемми, стоявшихъ на эстрад, длали ихъ похожими на скорбящихъ ангеловъ, которыхъ нмецкіе мастера любятъ помщать около Маргаритъ. Однако для того, кто внимательно сталъ бы разглядывать ихъ, въ ихъ взгляд была не одна тупая покорность и отчаяніе. Ихъ лица, за минуту передъ тмъ, равнодушныя и спокойныя скривились.
Въ короткомъ пространств, отдлявшемъ ихъ скамейку отъ эстрады, Жемми усплъ сказать нсколько словъ на ухо Михаилу. Послдній въ отвтъ наклонилъ голову.
Положивъ скринки на плеча, поднявъ голову, отбросивъ назадъ волосы, они начали.
Нсколько опьянвшихъ головъ поднялось взглянуть на нихъ.
Въ полудикихъ народахъ есть какой то музыкальный инстинктъ, который теряется, когда боле треботельная цивилизація захочетъ присоединить искуство къ природ, такимъ образомъ у Ирландцевъ или Бретонцевъ и въ Прованс, также и у черныхъ племенъ, которыя спекуляція переселила изъ Африки въ Америку — у негровъ, существуетъ совершенно особенная манера пнія: посл окончанія работы, они садятся на землю и остаются неподвижными. Думаютъ ли они! Нтъ они мечтаютъ, но ихъ мечты не имють опредленной формы.
Въ ихъ спящемъ воображеніи, которое ничто не пробудитъ, мшаются неопредленные образы и очертанія, тогда губы начинаютъ шевелиться и какъ бы инстинктивно, они шепчутъ неопредленные но пріятные звуки, точно акомпаниментъ, всмъ фазисамъ неполныхъ картинъ, ихъ воображенія.
И такъ какъ все въ ихъ существованіи печально, то и псни ихъ такія же. Ихъ медленность похожа на ихъ лность, наивность — на ихъ невжество.
Потомъ темпъ ускоряется, члены начинаютъ двигаться. Негры имютъ врожденное чувство музыкальнаго размра, но ничто не можетъ быть интересне, какъ видть ихъ танцующими, поспшно притопывающими ногами тактъ, какъ бы долго они не танцовали, въ нихъ не замтишь усталости.
Жемми и Михаилъ великолпно уловили этотъ характеръ негрской музыки, объ которой европейцамъ даютъ лишь слабое понятіе Christy’s Minstreels…
Сначала они начали тихую мелодію, которая казалось жалобою, потомъ мало по малу раздалось пніе.
Ихъ голоса присоединились къ музык, поддерживая и протягивая ноты.
Наконецъ они начали пть веселую и наивную псенку:

Nelly Bly (*)
Shuts her eye
When she goes to sleep,
And, when she wakes in the morning
Her eyes begin to peep.

(*) ‘Нелли Блей закрываетъ глаза, когда засыпаетъ, но когда утромъ она просыпается, ея глаза снова начинаютъ смотрть’.
Потомъ они запли живе припвъ:

Но! Nelly! Но! Nelly! (*)
Listen, lub, to me!
I play for you, I sing for you
А dulcem melody.

(*) ‘О! Нелли, о Нелли, моя любовь, слушай меня! Я играю для тебя, я пою для тебя сладкую мелодію.
Стаканы начали бить тактъ по столу.
Во время припва, братья принялись танцовать негрскую пляску, выбивая тактъ каблуками.
Опи начали пть второй куплетъ:

Nelly Bly
Has an eye
Sweet as cup of tea! (*)

(‘*) У Нелли Блей глаза пріятны какъ чашка чаю.
Въ эту минуту, когда вс глаза были устремлены на нихъ, когда вс головы качались въ тактъ ихъ псни, когда вс губы машинально повторяли наивныя слова псни…
Братья незамтно отодвинулись со средины эстрады и очутились противъ двери, выходящей на улицу…
Однимъ скачкомъ соскочивъ съ подмостокъ, они бросились бжать по столамъ среди озадаченныхъ постителей, роняя стаканы и бутылки посреди проклятій и ругательства Жемми и Михаилъ подбгали къ выходу…
— Проклятіе, заревлъ Клумпъ. Ловите ихъ!
Нсколько мгновеній прошло въ неописанномъ безпорядк. Вс бросились къ дверямъ, впереди всхъ Клумпъ и Дикъ.
Братья имли нсколько шаговъ преимущества.
Суматоха дала имъ еще немного опередить преслдователей.
Они выбжали на Гюбертъ-Стритъ… Еще нсколько шаговъ и они скрылись бы въ лабиринт пустыхъ улицъ.
Раздался выстрлъ.
Михаилъ вскрикнулъ и упалъ… братъ бросился къ нему.
Эта остановка погубила его.
Негодяи остановили ихъ во время. Выстрлъ былъ сдланъ Клумпомъ.
Въ одно мгновеніе вся толпа окружила братьевъ. Клумпъ, въ припадк безумной ярости схватилъ палку съ желзнымъ наконечникомъ и принялся бить несчастныя, лежавшія передъ нимъ на земл, созданія.
— А! собаки! рычалъ онъ. Негодяи! Мошенники!
И онъ продолжалъ бить.
Братья лежали безъ памяти… кровь выступила у нихъ на лиц.
— Полиція! закричалъ кто то.
Тогда, скоре чмъ это можно разсказать, оба тла были схвачены и унесены…
Такъ что, когда два полисмена, услышавшіе выстрлъ, показались въ конц улицы, все было въ прежнемъ вид… Гювертъ-Стритъ былъ пустъ…
Только въ Саду Армиды слышны были псни, распваемыя хриплыми голосами.

XVI.
СРЕДСТВО НЕ БЫТЬ ДВОЕЖЕНЦОМЪ.

Какъ Нью-Іоркъ носитъ названіе государственнаго города, такъ точно Балтиморъ, извстенъ подъ именемъ монументальнаго города Соединенныхъ Штатовъ.
Надъ амфитеатромъ, на которомъ выстроенъ городъ, возвышается статуя Вашингтона, смотрящая на бухту Chesapeake. Отецъ отечества стоящій на пьедестал вышиною въ шестьдесятъ метровъ, представленъ исполняющимъ актъ завершившій его военную карьеру: онъ сдаетъ свою должность главнокомандующаго. (Аннаполисъ, 17 Декабря 1783 года).
На углу Кальверъ и Лафайетъ Стритовъ, памятникъ сраженія, напоминаетъ о храбрыхъ защитникахъ города, павшихъ въ 1814 году…
Подл Сити Стрита воздвигнутъ родъ гробницы полковнику Георгу Армстеду, который въ 1814 году, перенеся двадцатичетырехъ часовую бомбардировку, отразилъ нападеніе англійской флотиліи, состоявшей изъ шестнадцати судовъ.
На юго-западномъ рукав рк Нотапско выдается мысъ, образуя, вмст съ доками города, фарватеръ порта.
Нсколько домовъ стоятъ на конц мыса, въ прелестномъ мст, куда не достигаетъ шумъ большаго города, тогда какъ суда скользятъ мимо оконъ и волны тихо поднимаются и спускаются на прибрежные камни.
Обитаемый городъ кончается въ Коксъ и Николь Стритахъ.
Очень рдко случается, чтобы въ описанныхъ нами домахъ жили зимою. Хотя бухта рдко покрывается льдомъ, но тмъ не мене зимою тутъ дуетъ рзкій, холодный втеръ: обстоятельство, которое придаетъ еще боле цны этому мсту лтомъ, такъ какъ тогда, этотъ же самый втеръ, умряетъ жаръ. Эти дома принадлежать по большей части богатымъ негоціантамъ, которые оставляютъ ихъ на зиму, чтобы скрыться въ боле прикрытыхъ частяхъ города.
Однако въ то время, когда происходитъ нашъ разсказъ, въ одномъ изъ этихъ домовъ, построенномъ какъ разъ на конц мыса, жила молодая женщина съ двумя слугами неграми. Эта женщина никогда не выходила. Едва нсколько рдкихъ сосдей могли увидать ее лицо.
Это была Эффи Тиллингастъ.
Одна, изъ своего таинственнаго убжища, посвящая всю свою умственную дятельность на исполненіе своихъ тайныхъ желаній, она руководила завязавшейся въ Нью-Іорк борьбой, которой Бамъ былъ послушнымъ орудіемъ…
Былъ вечеръ, только что пробило девять часовъ, Эффи, лежа на кушетк, прислушивалась къ шуму прибоя… Опустивъ голову, она казалось не сознавала, что длается вокругъ. Въ сжатыхъ пальцахъ она держала листокъ бумаги, на которой при свт газа, пробивавшемся черезъ матовый шаръ, можно было замтить печать телеграфа.
— Почему, шептала она, оставляетъ онъ такъ неожиданно Нью-Іоркъ?
И она снова перечитывала телеграмму:
‘Ждите меня завтра вечеромъ — Гюгъ.’
Потомъ взглянула на часы.
— Поздъ долженъ сейчасъ придти. Ну! теперь не долго ждать…
Она позвонила и отдала нсколько приказаній старому, сдому негру, явившемуся на ея зовъ.
Прошло три четверти часа.
У наружной двери раздался стукъ.
Черезь минуту въ комнату входилъ Бамъ и кланялся Эффи.
Она взглянула на него. Онъ быль спокоенъ и ничто въ его физіономіи не указывало ни малйшаго волненія.
Наставленія Тиллингаста убили въ Эффи всякую откровенность.
И чего Бамъ не подозрвалъ, это, что его спокойствіе, было для молодой женщины гораздо подозрительне, чмъ его видимое раздраженіе.
Въ извстіи, полученномъ отъ Бама, она угадала возмущеніе. Она ршилась раздавить эту, старавшуюся подняться, гордость. Она ожидала увидть его дерзкимъ… тогда бы она была уврена въ себ. Ея презрніе восторжествовало бы надъ его раздраженіемъ. Она знала куда и какъ надо было наносить удары…
Но улыбающійся и кланяющійся, какъ джентельменъ, Бамъ, казался ей опасне.
— И такъ, другъ мой, сказала она своимъ звучнымъ голосомъ, вы ослушались меня?..
Бамъ опять поклонился.
— Какъ видите, отвчалъ онъ, но я надюсь что вы простите меня…
— Конечно, я вполн расположена къ этому, сказала Эффи, съ самой обворожительной улыбкой.
Потомъ она прибавила:
— Велть вамъ приготовить комнату.
— Это безполезно, я разсчитываю ухать сегодня же ночью..
— А! это хорошо!
Она перемнила положеніе на кушетк и облокотись подбородкомъ на руку, приготовилась слушать.
— Я могъ бы сказать, началъ Бамъ, что я пріхалъ потому, что не могъ доле оставаться вдали отъ васъ…
Эффи сдлала движеніе.
— О! разуврьтесь! это пошлости (и въ голос его послышалась иронія), которыя не должны имть мста между нами… я пріхалъ по длу…
— Въ самомъ дл? Что же случилось?
— О! почти ничего! Только для меня это обстоятельство немного затруднительно…. Я, по вашему приказанію….
Казалось, что Бамъ находилъ удовольствіе, произносить это оскорбительное для его самолюбія слово — приказаніе.
— Я, по вашему приказанію, напечаталъ въ нашемъ журнал объявленіе о Запискахъ Повшеннаго.
— И вы прекрасно расположили его, прервала Эффи. Вы какъ нельзя лучше угадали мое желаніе.
— Эта похвала приводитъ меня въ восторгъ, сказалъ Бамъ.
Эффи пристально смотрла ему въ лице.
Голосъ его былъ вполн естественъ, черты лица оставались спокойны.
— Это объявленіе немедленно произвело свое дйствіе….
— А! поспшно вскричала Эффи.
— И нкто, явился вчера утромъ въ контору Cat o’nine tails.
— Чудесно! продолжайте!
— Трипъ, который несмотря на нкоторые., впрочемъ очень извинительные недостатки, очень ловкій малый, сначала постарался узнать имя постителя….
— И это имя? вскричала Эффи, противъ воли выказывая свое любопытство.
— Это имя, если я не ошибаюсь, вырвалось у вашего отца, въ извстную ночь: это Адамъ Маси….
— Наконецъ то! вскричала Эффи.
Бамъ удержался отъ улыбки.
— Я навелъ нкоторыя справки, продолжалъ Бамъ, и узналъ, что этотъ банкиръ не изъ числа тхъ незначительныхъ спекулаторовъ, у которыхъ мы поощипали немного перьевъ…. я понялъ — простите меня за самонадянность!— что это дло значительной важности….
— Такъ чтоже! сказала Эффи, увлеченная своимъ повелительнымъ характеромъ, разв вы не могли спросить моихъ приказаній письменно.
Если бы дочь Тиллингаста взглянула на руки Бама, то она увидла бы, что он сжались съ такой силой, что ногти почти впились въ тло.
— Я это бы и сдлалъ, продолжалъ Бамъ, все боле и боле представляя изъ себя провинившагося школьника, которому учитель длаетъ выговоръ, но мои товарищи имли неосторожность согласиться на свиданіе съ Маси.
Эффи стремительно встала съ кушетки.
— И вы пошли на это свиданіе?
Блдная улыбка пробжала по губамъ Бама.
— Вы этому не врите, сказалъ онъ. Но такъ какъ свиданіе было назначено на тотъ же день и мн казалось невозможнымъ, отложить его боле чмъ на двое сутокъ, то я хотлъ избавить васъ отъ скуки, писать мн ваши приказанія и явился самъ, чтобы лично выслушать ихъ отъ васъ.
— Неужели вы на меня все еще сердитесь и неужели я въ самомъ дл такъ виноватъ.
Эффи не отвчала.
Она ходила по комнат большими шагами.
Вдругъ она остановилась передъ Бамомъ:
— Свиданіе назначено на завтра?
— Да.
— Въ которомъ часу?
— Въ шесть часовъ вечера….
Эффи размышляла.
— Чтобы дохать отсюда до Нью-Іорка, прошептала она, надо одиннадцать часовъ.
Потомъ она спросила громко.
— Въ которомъ часу идетъ первый поздъ.
— Въ пять часовъ утра….
— Значитъ приходитъ въ Нью-Іоркъ въ четыре часа вечера…. отлично!…
— Я такъ и разсчиталъ, сказалъ Бамъ. Я легко могу вернуться и явиться во время на свиданіе….
Эффи съ удивленіемъ посмотрла на него:
— Что вы сказали?
Бамъ повторилъ.
— Да…. но вы меня не поняли!… Вы не подете!
— Что? вскричалъ въ свою очередь Бамъ.
— Я говорю, что я сама, Эффи Тиллингастъ, отправляюсь завтра на свиданіе съ Маси….
Бамъ прикусилъ себ губы и молчалъ.
— Вы останетесь здсь, продолжала Эффи. Моя прислуга будетъ въ вашемъ распоряженіи. Вы будете ждать… мн безъ сомннія понадобиться нсколько дней…. я вамъ напишу….
Бамъ всталъ и прислонившись къ камину скрестилъ на груди руки.
Эффи не глядла на него. Предавшись вполн своимъ мыслямъ, она выражала ихъ вслухъ.
— Наконецъ то! говорила она. На этотъ разъ я торжествую. О! Адамъ Маси, ты раззорилъ моего отца, ты раззорилъ меня. Хорошо! Я хочу, чтобы вы, такъ вознесли Эффи Тиллингастъ, чтобы она сдлалась вамъ равной…. Еще нсколько дней и Эффи войдетъ, высоко поднявъ голову, въ тотъ самый домъ, изъ котораго она скрылась ночью, какъ бглянку!… О! вы и не подозрваете, какую цну потребуетъ съ васъ Эффи Тиллингастъ.
— Разв я не могу вамъ быть ни въ чемъ полезенъ? спросилъ Бамъ.
— Вы полезны мн тмъ, что существуете… Вы мн полезны тмъ, что вы мой мужъ, отвчала Эффи, неужели вы думали, что мой отецъ, безъ этого, соединилъ бы насъ.
Бамъ былъ страшно блденъ.
— И такъ, медленно сказалъ онъ, я сдлался вашимъ мужемъ потому, что вашъ отецъ и Адамъ Маси, были причиною смерти моего отца?
Эффи взглянула на него.
— Вы знаете это?
— Да, сказалъ Бамъ. Такъ что сдлавшись вашимъ мужемъ я ничего не могу сдлать противъ дочери Тиллингаста, ставшей моей женой и сообщницей…
Глаза Эффи сверкнули гнвомъ.
— Что вамъ за дло! Вы знаете что нибудь еще?…
— Нтъ.
— Откуда вамъ пришло въ голову это предположеніе.
— Изъ нсколькихъ словъ, вырвавшихся у вашего отца, во время нашего послдняго разговора.
Эффи подумала.
— Это весьма возможно. Позже вы все узнате. Теперь же я буду дйствовать одна, безъ разговоровъ…
— Однако я сильно бы желалъ знать вс подробности этой исторіи, въ которой, согласитесь сами, я заинтересованъ боле, чмъ кто либо, продолжалъ Бамъ.
— Повторяю, что поздне вы все узнаете…
— Не можете ли вы мн дать, хоть на нсколько минутъ, записки Тиллингаста?..
Невольно при этихъ словахъ, Эффи бросила взглядъ на стоявшее въ углу небольшое бюро. Этого только и добивался Бамъ.
— Нтъ, сказала Эффи.
Потомъ взглянувъ на часы:
— Теперь уже полночь: подите немного отдохнуть и будьте здсь черезъ четыре часа, продолжала она.
Бамъ взялъ свое брошенное на стулъ пальто.
Самымъ естественнымъ образомъ онъ зажегъ на камин свчу и сказалъ, обращаясь къ Эффи:
— Будьте такъ добры, посвтите мн, а то я рискую заблудиться въ этомъ дом.
Эффи машинально взяла подсвчникъ изъ рукъ Бама. Она продолжала размышлять и не обращала никакого вниманія на слова и жесты своего мужа.
Она повернулась и открыла дверь.
Въ эту минуту, быстрымъ движеніемъ, Бамъ выхватилъ изъ подъ пальто громадный ножъ, такъ называемый bowie-knives.
И однимъ ударомъ, онъ погрузилъ его до рукоятки въ спину Эффи.
Она не вскрикнула, не вздохнула.
Свча упала на полъ.
Эффи пошатнулась и упала на руки Бама, который поддержалъ ее и положилъ на коверъ.
Потомъ онъ наклонился къ ней.
Красная пна выступила на полуоткрытыя губы убитой. Глаза закатились…
Убійца подбжалъ къ бюро, которое ему указалъ неосторожный взглядъ Эффи. Лезвіемъ ножа онъ сломалъ замокъ…
Красный портефль лежалъ въ ящик. Бамъ дрожащей рукой открылъ его.
Это было то, что онъ искалъ.
Онъ спряталъ портфель подъ пальто, взглянулъ послдній разъ на трупъ Эффи и исчезъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

КОНЕЦЪ І-й ЧАСТИ.

ЧАСТЬ II.
GO AHEAD.

I.
КУДА МОЖЕТЪ ПРИВЕСТИ ЛОГИКА.

Мы снова встрчаемъ Бама, убійцу Эффи, въ одной изъ комнатъ отеля Манхатанъ.
Лихорадочно облокотясь на покрытый бумагами столъ, онъ читаетъ безъ отдыха.
Прошло много часовъ.
Что же такое заключали въ себ эти бумаги, которыя доставило ему преступленіе!..
Это мы сейчасъ откроемъ читателю, замнивъ только собственнымъ разсказомъ, записки Тиллингаста, слишкомъ одностороннія и безпорядочныя…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Михаилъ и Маркъ Гардвины были братья близнецы, ирландскаго происхожденія. Въ то время, о которомъ мы будемъ разсказывать, имъ было по сорокъ три года.
Съ самаго ранняго дтства, они одинаково длили между собою все, и горе и радость. Никогда не существовало боле глубокой привязанности, боле искренней дружбы.
Смлые и энергичные, они обратили свое вниманіе на Америку, гд труды и знаніе составляютъ настоящій капиталъ. Они перехали океанъ и поселились въ окружности. Нью-Іорка. Тамъ они быстро собрали первоначальный капиталъ, но арена показалась имъ уже переполненной и понявъ, что западныя земли составили бы поприще боле широкое для ихъ дятельности, они отправились въ Калифорнію и поселились въ Антіох.
Они выбрали себ ремесло плотника и строителя. Это было очень выгодно въ стран, гд все еще надо было построить. И вскор домъ братьевъ Гардвинъ, занялъ почетное мсто, между различными фирмами Калифорніи.
Михаилъ и Маркъ женились еще въ Нью-Іорк, потомъ, какъ только устроились настолько, что были уврены въ завтрашнемъ дн, вызвали къ себ свои семейства.
Михаилъ, первый испыталъ гоненія судьбы. Но несчастіе скоро должно было обрушиться на обоихъ братьевъ. Жена Михаила умерла, оставивъ ему сына Джона, Маркъ поспшилъ принять его къ себ въ семью.
У Марка Гардвина было трое дтей, два мальчика, которые по странной случайности также родились въ одинъ день и двочка, вс трое были прелестныя блокурыя дти. Джонъ, сынъ Михаила былъ брюнетъ и также отваженъ, какъ его двоюродныя братья были кротки и скромны.
Однажды утромъ, Михаилъ и Маркъ были разбужены сильнымъ шумомъ и едва успли они вскочить съ постели, какъ ужасная истина представилась ихъ взорамъ: ихъ магазины, дровяные дворы и дома были объяты пламенемъ.
Европейцы могутъ составить себ только слабое понятіе о томъ, какое ужасное зрлище, представляетъ пожаръ въ этихъ новыхъ городахъ, состоящихъ изъ деревянныхъ, поспшно построенныхъ зданій. Въ нсколько часовъ, не смотря на самыя энергичныя усилія, треть города Антіоха была поглощена пламенемъ. Братья Гардвины были совершенно раззорены.
Для нихъ наступило время страшнаго отчаянія.
Надо было начинать снова жизнь, снова пробовать счастіе и воздвигать вновь, мало по малу, все разрушившееся зданіе. Михаилъ впалъ въ совершенное отчаяніе,и Маркъ боялся, что братъ, любовь къ которому у него еще боле увеличилась, что братъ предастся вполн отчаянію.
Маркъ сохранилъ все свое хладнокровіе.
Онъ подумалъ, посовтовался съ женою, потомъ позвалъ Михаила и сказалъ:
— Братъ, счастье насъ оставило: намъ надо восторжествовать надъ судьбою. Я хочу предложить теб новый планъ, скажи мн откровенно свое мнніе. Согласиться или нтъ: то, на что ты ршишься, послужитъ мн указаніемъ какъ дйствовать.
— Говори, отвчалъ Михаилъ, у котораго, противъ воли, отчаяніе проглядывало во всхъ движеніяхъ.
— Помнишь ли ты, началъ Маркъ, о разговор который я имлъ съ нкимъ Андреемъ изъ Денвера, котораго мы припали къ себ и который немного времени спустя, умеръ у насъ?
— Что же онъ теб сказалъ?
— Ты знаешь, что переселенцы переходя въ 1858 году съ Миссисипи на Пасифико, остановились не далеко отъ Денвера, у источника по имени Шерри Крикъ…
— И, докончилъ Михаилъ, начавъ промывать песокъ этого источника, они открыли въ немъ, какъ утверждали тогда, большое количество золота.
— Этотъ Андрей говорилъ мн, что онъ былъ въ числ этихъ эмигрантовъ, онъ присутствовалъ и самъ принималъ участіе въ первыхъ опытахъ… Это было дйствительно золото и къ тому же, ты самъ знаешь, что съ тхъ поръ, многія кампаніи, производили изысканія въ стран и длали подобныя же открытія…
— Что же, не хочешь ли и ты присоединится къ этимъ, уже и теперь очень многочисленнымъ, золотоискателямъ.
— Дай мн кончить. Этотъ Андрей, говорилъ мн тогда, что открытыя сокровища были ничто въ сравненіи съ тми, которые еще оставались неизвстными и что еслибы двое отважныхъ людей, согласились слдовать его совтамъ, то онъ указалъ бы имъ розсыпи, богатство которыхъ неисчерпаемо.
— Но почему же онъ самъ и безъ посторонней помощи, не воспользовался этимъ мнимымъ открытіемъ?
— Мн показалось, что ему не совсмъ было удобно вернуться въ окрестности Денвера, и я увренъ, что онъ совершилъ тамъ какой нибудь проступокъ…
— Что же ты отвчалъ ему тогда?
— Признаюсь, я плохо врилъ въ существованіе этихъ сокровищъ, къ тому же наши дла процвтали и ничто не побуждало меня, идти искать счастія далеко отсюда…. Между тмъ этотъ человкъ умиралъ. Въ послднюю минуту онъ позвалъ меня… и въ благодарность за услуги, которыя я ему оказалъ изъ простаго человколюбія, онъ объяснилъ мн то, что я хочу теб разсказать, съ ясностью и логичностью, которыя меня поразили…
Михаилъ, противъ воли, горлъ отъ нетерпнія, мысль о золот иметъ обаяніе, отъ котораго мало кто въ состояніи уберечься.
Маркъ продолжалъ:
— Золотыя песчинки, и даже не большіе самородки находятся въ источникахъ, текущихъ у подошвъ Скалистыхъ горъ… это обстоятельство, подтверждалось не разъ и я могу подтвердить, многочисленными свидтельствами, справедливость словъ Андрея. А такъ какъ, продолжалъ онъ, источники берутъ свое начало на вершинахъ горъ, и приносятъ съ собою въ долину частицы драгоцннаго металла, то это значитъ, что въ своемъ теченіи, ихъ воды размываютъ скалы, минералы и металлическія жилы… проливные дожди доканчиваютъ дло… золото является съ вершинъ, а источникъ служитъ ему только проводникомъ. Значитъ настоящія жилы, источникъ изъ котораго только нсколько капель доходитъ въ долину, находятся, въ дйствительности, въ ндрахъ горъ и чтобы достичь до нихъ, достаточно подняться вверхъ по теченію источника… все показываетъ, что тамъ находится первоначальное мсторожденіе золота.
— Да, да, ты правъ! вскричалъ Михаилъ.
— Въ настоящее время, мы раззорены, надо принять какое нибудь ршеніе, поэтому я хочу предложить теб, отправиться со мною въ Скалистыя г.оры…
— Но твоя жена? дти?
— Я подумалъ обо всемъ этомъ. Моя жена съ дочерью немедленно отправится въ Нью-Іоркъ. Что же касается сыновей, то я поручу ихъ здсь пастору Бирману, который займется ихъ воспитаніемъ, до нашего возвращенія.
— А Джонъ?
— Джонъ ребенокъ живой, отважный, если ты согласенъ, то мы возьмемъ его съ собой. Я увренъ, что онъ можетъ оказать намъ, большую помощь.
Путешествіе, которое готовились предпринять братья, было опасной продолжительно: Скалистыя горы, были мало извстны и къ тому же, братьямъ нельзя было взять проводника, который, по всей вроятности, измнилъ бы имъ… Разв не могли они встртиться въ этихъ дикихъ мстахъ съ индйцами, или даже съ дикими зврями?.. Михаилъ принялся за исполненіе этого проэкта еще съ большимъ жаромъ, чмъ его братъ, ему казалось, что передъ нимъ открываются новые міры. Какая то лихорадка овладла его мозгомъ, онъ не сомнвался боле, онъ врилъ непоколебимо, что ихъ ждетъ немедленное богатство, добытое правда тяжелымъ трудомъ, по за то какое вознагражденіе!
Пришла очередь Марка удерживать его пылъ. Но энтузіазмъ заразителенъ и вскор, оба брата окончили свои приготовленія…
Жена Марка и дочь, которой тогда было десять лтъ, отправились въ Нью-Іоркъ, снабженныя достаточными средствами, чтобы прожить цлый годъ…
Пасторъ Бирманъ, общался посвятить себя, воспитанію ввренныхъ ему дтей…
Михаилъ и Маркъ, въ сопровожденіи Джона, гордившагося что и онъ принимаетъ участіе въ предпріятіи, цль котораго, была къ тому же тщательно отъ него скрыта, отправились пшкомъ въ Колорадо, съ мшками за спиною и карабинами въ рукахъ. Отправились, какъ отправлялись многіе другіе до нихъ и не возвращались.

II.
ПОСЛДНІЕ ПАТРІОТЫ.

Европейцы, привыкшіе жить въ цивилизованныхъ странахъ, въ городахъ основаніе которыхъ теряется въ исторіи прошлаго, едва въ состояніи вообразить себ безконечные виды, еще неоткрытаго свта.
Альпы даютъ лишь слабое понятіе о Скалистыхъ горахъ, он представляютъ самое грандіозное зрлище. Скала на скал, вершина на вершин, долины перерзанныя долинами, ущелья, тропинки на которыя не ступала человческая нога… пропасти, дна которыхъ никто не могъ достать, страшные потоки, стремящіеся въ бездны — вотъ слабая картина этихъ громадныхъ скалъ.
Двадцать лтъ тому назадъ, нужна была большая храбрость, чтобы отважиться пройти эту пустыню. Надо было бояться всего: и человка и звря, и даже человка боле, чмъ хищнаго звря. На восток Павніи, Делавары, Шейэны, на запад Тимпабахи, Навахои, Зми, Проколотые Носы…
Т. е. старые хозяева края, различныя индйскія племена, немогшіе равнодушно переносить вторженія цивилизаціи въ свою родину, прячущіеся за деревьями, ползующіе по берегамъ озеръ, защищающіе убійствомъ каждый шагъ, прежде принадлежавшей имъ земли, какая нибудь частица которой, каждый день ускользаетъ изъ подъ ихъ власти.
Въ одну прекрасную іюньскую ночь 185… года, въ Скалистыхъ горахъ, по едва проведенной дорог, халъ дилижансъ, везя предпріимчивыхъ піонеровъ къ самому Денверу или скоре групп хижинъ, которыя нсколько лтъ спустя, должны были превратиться въ одинъ изъ замчательнйшихъ городовъ Великаго-Запада.
Было совершенно темно, невозмутимое молчаніе царствовало вокругъ. Слышенъ былъ только шумъ галопа шести лошадей и громкое хлопанье бича кондуктора.
Внутри сидло пять путешественниковъ и такъ какъ была уже полночь, а они уже больше двадцати часовъ были въ дорог, то сонъ наконецъ овладлъ ими.
Вдругъ лошади кинулись въ сторону, экипажъ неожиданно остановился.
Въ тоже время раздался голосъ кондуктора.
— Берегитесь! индійцы!
Едва усплъ онъ прокричать эти слова, какъ раздалось нсколько выстрловъ… пули ударились въ бока дилижанса, стекла полетли въ дребезги… кондукторъ, смертельно раненый, упалъ на землю.
— Проклятіе! защищайтесь!
Этотъ крикъ раздался изъ дилижанса, гд внезапно разбуженные путешественники схватили свои карабины… Но возможно ли было сопротивленіе?..
Индійцы,— потому что это были они,— появлялись по сторонамъ дороги, какъ фантастическія тни. Сколько ихъ? Это было невозможно ршить.
По своему обыкновенію они сначала убили кондуктора, потомъ съ ружьями на плеч, шли на приступъ къ экипажу.
Изъ пяти путешественниковъ, только двое, приготовлялись дорого продать свою жизнь. Трое остальныхъ, посл перваго крика, вызваннаго удивленіемъ и ужасомъ, бросились на полъ экипажа и лежали, какъ безжизненныя массы.
Но двое отважныхъ людей, готовились бороться до конца.
Можетъ быть они знали, что это битва на смерть, гд побжденному европейцу нтъ пощады. Скальпированіе, пытка, медленная зврская казнь, индійцы употребляютъ все это, противъ своего врага.
— Адамъ, сказалъ одинъ изъ путешественниковъ, не лучше ли намъ выпрыгнуть изъ экипажа и постараться спастись бгствомъ въ ущельи?
— Невозможно? насъ поймаютъ въ одно мгновенье…
— Ну, такъ пусть самъ дьяволъ поможетъ намъ!..
Индійцы раздлились на дв части. Одна направилась къ лошадямъ, чтобы обрубить постромки, другая приготовлялась окружить экипажъ…
— Къ лошадямъ, Самюэль! закричалъ своему товарищу тотъ, котораго звали Адамомъ…
У друзей были двуствольные карабины, системы Генри, которыя могутъ дать подрядъ двнадцать выстрловъ.
Въ ту минуту, какъ одинъ индіецъ взялся за возжи, раздались выстрлы. Раздались крики ярости и нсколько тлъ упало. Американецъ врно прицлился.
Въ тоже время Адамъ приставилъ свой карабинъ къ черепу индійца, вскочившаго въ экипажъ, и еще одинъ трупъ покатился по окровавленной дорог.
Вс кинулись на карету… Черезъ разбитыя окна путешественники стрляли безостановочно.
Индійцы бросили свои ружья какъ безполезныя и съ томагавкомъ въ рук и кинжаломъ въ зубахъ, они старались ударить врага, котораго оглушали своими криками.
Адамъ былъ уже раненъ въ плечо… онъ выронилъ свой карабинъ.
Самюэль, сильный и мужественный, удесятерилъ свои усилія… безъ остановки, безъ усталости онъ стрлялъ, стрлялъ…
Но очевидно было, что борьба приходила къ концу…
Два индійца вскочили на крышу экипажа и ударами топора, старались уничтожить ее, тогда какъ дверь тоже уступала усиліямъ дикарей.
Вдругъ раздался выстрлъ… Но этотъ выстрлъ не принадлежалъ ни Адаму, ли Самюэлю… А между тмъ одинъ индіецъ испустилъ хриплый крикъ и упалъ съ крыши экипажа на землю…
Потомъ экипажъ потрясся отъ сильнаго толчка и покатился съ необычайной быстротой.
Нтъ сомннія… Его увлекала шестерка лошадей. Индійцы вскрикнули, схватили снова карабины и дали залпъ… Но они дурно прицлились, лошади скакали въ галопъ. Раздалось щелканье бича.
Впередъ! впередъ!
Прошло нсколько минутъ, слышенъ былъ только галопъ лошадей и щелканье бича…
Адамъ и Самюэль протянули другъ другу руки въ темнот, такъ какъ фонарь разбился въ свалк.
Они спасены, но кмъ?
Вдругъ экипажъ остановился. Они пріхали къ станціи… Фортъ Наздвикъ.
Съ козелъ соскочилъ одинъ человкъ, тогда какъ другой, слзъ съ крыши и оба открыли дверцы:
— Ну? джентельмены, сказалъ одинъ изъ нихъ, мн кажется вы недурно отдлались…
Спасители дилижанса были никто другіе, какъ наши братья близнецы изъ Антіоха, Михаилъ и Маркъ Гардвины.

III.
МЕСТЬ РЕБЕНКА.

По просту говоря, фортъ Каздвикъ былъ деревянная хижина, служившая жилищемъ полудюжин солдатъ, которымъ было поручено защищать путешественниковъ отъ индійцевъ и которые едва могли уберечь самихъ себя, отъ ихъ безпрестанныхъ нападеній.
Поэтому они нисколько не были удивлены, узнавъ о происшедшемъ и даже напротивъ, были какъ бы недовольны, что путешественники отдлались легче, чмъ многіе другіе. Одинъ Адамъ былъ раненъ, да и то рана была неглубока. Спустя минуту, изъ экипажа были вытащены остальные три путешественника, которые больше всего желали остаться незамченными, что мы съ своей стороны и исполнимъ…
Адама уложили на импровизованную постель, онъ былъ въ полномъ сознаніи и казалось обращалъ очень мало вниманія на случившееся приключеніе. Самюэль быстро и ловко перевязалъ его рану, которая посл осмотра оказалась самой ничтожной.
Въ это время, Михаила и Марка горячо благодарили за ихъ отважное вмшательство.
— Нтъ ничего проще, отвчалъ Михаилъ, мы шли пшкомъ по той же дорог, по которой халъ дилижансъ… услыхавъ выстрлы: мы тотчасъ поняли въ чемъ дло и двумя выстрлами мы измнили весь ходъ дла… Но, вдругъ вскричалъ онъ, гд же Джонъ?…
Надо замтить, что въ суматох никто не замтилъ сына Михаила, который тоже сдлалъ свое дло и потомъ прицпился сзади къ экипажу.
— Я его видлъ не боле пяти минутъ тому назадъ, отвчалъ Маркъ. Значитъ можно быть спокойнымъ, что съ нимъ ничего не случилось.
Они встали, зарядили карабины и приготовились идти.
Но въ ту же минуту дверь отворилась и въ комнату вбжалъ Джонъ, съ окровавленнымъ лицемъ, одежда въ безпорядк, потомъ сбросивъ на полъ съ плечъ тяжелую ношу:
— Вотъ и я, вскричалъ онъ со смхомъ.
— Что это такое? спросилъ Маркъ, разсматривая брошенный Джономъ узелъ.
— Не трогайте, это все мое! сказалъ Джонъ, кидаясь къ нему.
Маркъ оттолкнулъ его и поспшно развернувъ покрышку, вытащилъ множество перьевъ, бусъ, колецъ, большая часть этихъ вещей была въ крови.
— Гд ты это взялъ? съ гнвомъ спросилъ Маркъ.
— Ну! у индійцевъ, чортъ возьми! Разв потому что они умерли, имъ надо было оставить все это.
Нсколько мгновеній прошло въ молчаніи.
Михаилъ схватилъ сына за руку: его ногти были въ крови, этой то кровью ребенокъ беззаботно выпачкалъ себ лице…
Джонъ стоялъ неподвижно и смотрлъ на отца: его черные блестящіе глаза, перебгали отъ отца къ дяд, съ выраженіемъ гнва и презрнія.
— Джонъ, сказалъ наконецъ глухимъ голосомъ Михаилъ, не хорошо обирать мертвыхъ…
Потомъ онъ поспшно собралъ вс вещи, открылъ дверь и съ отвращеніемъ выбросилъ въ нее все:
Джонъ съ крикомъ ярости бросился къ двери, но Михаилъ схватилъ его и толкнулъ въ другой конецъ комнаты:
— Слушай меня, Джонъ, ты сдлалъ дурное дло и я теб запрещаю дотрогиваться до всего этого…
Но ребенокъ не считалъ себя побжденнымъ: онъ кричалъ, рвался и наконецъ бросился снова къ двери… Маркъ схватилъ его за руку чтобы удержать. Тогда въ припадк ярости, Джонъ бросился къ отцу и началъ колотить его своими сжатыми кулаками.
Сцена была въ одно и тоже время отвратительна и тяжела.
Чтобы покончить ее, Михаилъ схватилъ мальчишку за талію и въ одно мгновеніе связалъ ему руки и ноги ремнемъ: потомъ бросилъ его на одну изъ походныхъ кроватей.
Ребенокъ бился и произносилъ проклятія, тмъ боле ужасныя, что они исходили изъ дтскихъ устъ…
— Дурной характеръ, товарищи, сказалъ Самюэль обращаясь къ братьямъ. Но вы, мн кажется, ужь очень строги…
— Это наше дло, сказалъ холодно Маркъ.
— Конечно, и я не имю претензіи васъ порицать… Ну, полно! замолчи! прибавилъ Самюэль обернувшись къ мальчику, который пронзительно кричалъ отъ ярости, стараясь разорвать связывавшіе его ремни.
Джонъ вдругъ послушался, онъ замолчалъ, только глаза его сердито перебгали отъ отца къ дяд.
Михаилъ и Маркъ не хотли объяснять, что Джонъ уже не разъ, давалъ доказательства своего дурнаго характера: казалось въ этомъ ребенк не было ни малйшей природной доброты, ни даже человколюбія, у него была только страсть къ воровству. Даже его безстрашіе, имло въ себ что то жестокое. Его дтскія руки не дрогнувъ, стали обирать еще теплые трупы… не дрогнувъ, они сняли съ пальцевъ и изъ ушей убитыхъ украшенія, блескъ которыхъ плнилъ его…
Однако благодаря его молчанію, разговоръ завязался между различными лицами, избгнувшими засады индійцевъ.
Т, которые принимали меньшее участіе въ сраженіи, разсказывали съ неменьшимъ жаромъ, вс подробности битвы…
Адамъ, полузакрывъ глаза, отдыхалъ и не принималъ никакого участія въ разговор. Его блдное лице отдлялось отъ темнаго одяла, на которое его положили.
Самюэль былъ худъ и высокаго роста: ему было около сорока лтъ и казалось онъ былъ одаренъ необыкновенной энергіей. Черты его лица были рзки и угловаты, что отнимало у нихъ всякую симпатичность, что поражало въ немъ боле всего, это былъ его острый и насмшливый взглядъ, его срые и подвижные глаза казалось хотли насильно заглянуть въ душу каждаго… звали его Самюэль Тиллингастъ.
Его товарищъ былъ никто другой, какъ Адамъ Маси.
Они пришли, какъ многіе другіе, искать счастія на Запад, но неудача преслдовала ихъ и въ ту минуту, когда мы встртились съ ними въ дилижанс, они отправлялись въ Денверъ, ршивъ, что самое лучшее для нихъ было вернуться, какъ можно скоре, въ Нью-Іоркъ.
— Вы путешествуете пшкомъ? спросилъ Самюэль братьевъ Гардвинъ.
— Да, сказалъ Михаилъ и хорошо длаемъ, такъ какъ этому мы обязаны счастіемъ, что спасли васъ отъ непріятности…
— Вы путешествуете пшкомъ, повторилъ Самюэль и у васъ для обороны только эти негодныя ружья.
И онъ взялъ въ руки карабинъ Михаила, котораго старинная система возбуждала улыбку путешественниковъ.
— Сознайтесь, прервалъ его Михаилъ, что какъ бы ни была стара система, но это оружіе хорошо сдлало свое дло.
— Но я думаю, вы не далеко отправляетесь?..
Братья переглянулись. Надо было отвчать и въ то же время не выдать своей тайны.
— Мы идемъ въ горы, отвчалъ Михаилъ.
— Въ самомъ дл?.. не хотите ли уже вы присоединиться къ золотопромышленникамъ.
— Мы еще не знаемъ наврное, что мы будемъ длать!.. Однимъ словомъ, мы, какъ и другіе… ищемъ счастія… А сами куда вы дете?
— Въ Денверъ… а оттуда по всей вроятности, къ востоку… мы оставляемъ эту страну и возвращаемся въ Нью-Іоркъ…
— Значитъ вы разбогатли?
— Не совсмъ…
— Вы значитъ отчаялись?
— Мы устали ждать случая, который не представляется… Я желаю чтобы счастіе вамъ благопріятствовало, боле чмъ намъ…
Наконецъ было ршено, что никто не удетъ до утра и каждый устроился, какъ могъ лучше, чтобы уснуть.
Маркъ подошелъ къ Джону.
— Ну что! крошка, успокоился ли ты!
Ребенокъ молчалъ, онъ только бросилъ на дядю злой взглядъ.
— Ба! ты на меня сердишься! сказалъ смясь Маркъ. Однако ты долженъ исправиться… Ну, на сегодня довольно…
Говоря это онъ развязалъ мальчика.
— Будешь ты теперь слушаться? спросилъ подойдя Михаилъ.
Джонъ проворчалъ что то, что, при желаніи, можно было принять за раскаяніе…
Какъ бы то ни было, но братья не нашли нужнымъ возобновлять наказаніе, они пожали другъ другу руки и растянулись на полу, гд не замедлили уснуть…
Прошло нсколько часовъ. Взошла заря.
Джонъ лежалъ всю ночь съ открытыми глазами, онъ совсмъ не спалъ… въ мозгу ребенка происходила работа…
Блдный лучъ утра освтилъ лица спящихъ.
Тогда Джонъ тихонько поднялся и посмотрлъ кругомъ. Его глаза остановились на Самюэл, лежавшемъ въ нсколькихъ шагахъ отъ него. Онъ злобно усмхнулся, тихо пододвинулся къ нему и тронулъ его слегка за плечо.
Послдній вздрогнулъ, открылъ глаза и увидлъ полуподнявшагося ребенка, приложившаго палецъ къ губамъ. Джонъ нагнулся къ уху Самюэля и сказалъ ему такъ тихо, что его слова едва можно было различить:
— Что вы дадите, если я вамъ скажу, что они хотятъ длать?..
И онъ указалъ рукой, на спящаго Михаила и Марка.
Дти хитры по своему. Очень часто при Джон, друзья доврчиво обсуждали свои проэкты. Ребенокъ не зналъ смысла ихъ словъ, но онъ догадывался, что тутъ была тайна.
Они отвчали уклончиво Самюэлю: значитъ, если онъ разскажетъ, то поступитъ противъ ихъ желанія. По меньшей мр, это будетъ для нихъ непріятно, а можетъ быть, кто знаетъ? даже и боле.
По этому Джонъ заговорилъ. Тщательно, сначала при помощи Самюэля, который казалось очень интересовался разсказомъ, Джонъ мало по малу вспомнилъ вс названія мстностей, которыя его дядя и отецъ собирались постить, онъ почти совершенно передалъ разсказъ Андрея, который Самюэль заставилъ его нсколько разъ повторить.
Когда Михаилъ и Маркъ проснулись, ребенокъ спокойно игралъ на постел.
— А! а! утро вечера мудрене, сказалъ отецъ, наклоняясь поцловать его.
Ребенокъ тоже наклонился къ нему, но черезъ плечо Михаила, онъ взглянулъ на Самюэля, который таинственно улыбнулся.
Однако Михаилъ и Маркъ нетерпливо хотли продолжать дорогу, другіе путешественники предложили имъ ссть въ дилижансъ. Но, кром того что они были уже близко отъ знаменитыхъ горъ, имъ также было не удобно посвятить въ свои планы другихъ или возбудить ихъ подозрнія, покинувъ ихъ слишкомъ близко отъ своей цли.
Что касается Адама, то его рана мшала ему отправиться немедленно въ дорогу. Онъ съ Самюэлемъ ршилъ ждать слдующаго диллижанса, что давало ему цлую недлю отдыха. Кром того, еще другая причина заставляла ихъ продолжить свое пребываніе въ форт Каздвикъ. Вотъ что произошло утромъ.
Самюэль позвалъ къ себ маленькаго Джона, подъ предлогомъ прогулки съ нимъ до отъзда.
Когда они отошли на нкоторое разстояніе отъ дома, Самюэль сказалъ Джону.
— Ты славный мальчикъ. Вотъ теб въ награду хорошенькій, новенькій долларъ. Хочешь заслужить ихъ еще цлую пригоршню?
— А что надо для этого сдлать? спросилъ ребенокъ.
— Почти ничего… Возьми этотъ ножъ и длай имъ зарубки на скалахъ по дорог.
— Хорошо, сказалъ ребенокъ.
И когда Маркъ и Михаилъ удалились съ бжавшемъ впереди Джономъ, Самюэль прошепталъ глядя имъ въ слдъ:
— Кто знаетъ? можетъ быть это тотъ случай, который мы ищемъ!..

IV.
УБІЙСТВО.

Прошло четыре дня, посл описанныхъ нами сценъ.
Перенесемся въ средину Скалистыхъ горъ, въ ту равнину, гд спустя нсколько лтъ возникли Централь Сити, Блэкъ-Гаукъ и Невада…
Небо было великолпнаго, голубаго цвта. Жаръ былъ удушливъ, но между тмъ въ воздух слегка дулъ свжій втеръ, умрявшій жаръ.
Между скалъ протекалъ съ гармоническимъ шепотомъ ручей Клеръ Крикъ, а вокругъ возвышались покрытыя снгомъ вершины горъ. Роскошная растительность покрывала горы. Темная зелень елей и кедровъ смшивалась съ боле свтлою — громадныхъ тополей.
Взойдемъ на одну изъ этихъ вершинъ, гд никогда еще не ступала нога человка. Это огромная масса, нагроможденныхъ одна на одну скалъ, гд нтъ ни дороги, ни тропинки. Всходить надо на рукахъ, иногда кажется что скала поднимется за смльчакомъ какъ подъемный мостъ… ужасная темница, двери которой, никакая человческая власть, не въ состояніи открыть.
Потокъ течетъ между этихъ скалъ, тамъ гд ему попадается препятствіе, онъ подымается черезъ него и падаетъ внизъ каскадомъ, разбрасывая далеко блыя брызги… Это вчная борьба воды съ камнемъ. Вода исполняетъ здсь роль рудокопа, она тихо подкапывается, потомъ въ одинъ прекрасный день преграда вдругъ рушиться и потокъ проходитъ, тогда какъ скала, точно громадныя кости гиганта, съ громомъ падаетъ въ долину.
— Какое великолпное зрлище! вскричалъ Маркъ, который съ палкой въ рук, любовался на окружавшее его величественное зрлище.
Джонъ стоялъ рядомъ съ нимъ на вершин скалы, онъ услышалъ восклицаніе и засмялся. Онъ не понималъ такого восторга.
Михаилъ поднимался по скату скалы, щупая желзной палкой впадины гранита.
Вдрудъ онъ поднялъ голову.
— Хм! Хм! сказалъ онъ, вотъ что не предвщаетъ ничего хорошаго.
Въ самомъ дл, уже нсколько минутъ небо начало темнть, точно сроватый туманъ поднимался на горизонт, втеръ по временамъ начиналъ дуть порывисто… потомъ онъ вдругъ пересталъ. Удушливый жаръ давилъ грудь, дышать было тяжело. Туманъ превратился въ тучи. Небо покрылось темной пеленой… Въ горахъ слышался глухой шумъ… точно отдаленный гулъ водопада…
Потомъ вдругъ, небо точно раскрылось, сверкнула молнія.
Братья поспшно кинулись искать убжища. Скала, на которой они стояли, заключала, на своей сверной сторон, довольно большую пещеру. Они спрятались въ нее, съ ужасомъ прислушиваясь къ реву бури.
Такія бури ужасны. Это страшные взрывы, небо кажется борется съ презирающими его колоссами… втеръ точно старается сорвать ихъ съ мста и потрясаетъ отъ вершины до основанія. Дождь, безъ преувеличенія, падаетъ потоками и ударяясь о камни, производитъ шумъ, будто отъ сотни желзныхъ молотовъ. Молніи сверкаютъ, точно желаютъ указать безсознательнымъ силамъ мсто, которое они должны выбрать для нападенія… Громъ гремитъ не переставая.
Маркъ и Михаилъ не произносили ни слова. Они крпко прижимали къ себ Джона, точно боясь чтобы на него прежде всего, не обрушился гнвъ слпой стихіи. Онъ же спокойно разсматривалъ, черезъ узкій входъ пещеры, фантастическіе, отблески бури.
Вдругъ братья страшно вскрикнули…
Они увидли новую и еще боле ужасную опасность.
Вода начала наполнять пещеру, вроятно какой нибудь горный потокъ увеличенный дождемъ, вышелъ изъ своего каменнаго русла, и лился въ пещеру. Вода все прибывала, съ глухимъ шумомъ подземнаго потока.
Братьямъ мелькнула одна и таже мысль.
Михаилъ схватилъ сына на руки и бросился къ выходу, Маркъ слдовалъ за ними. Вода доходила имъ до колнъ, теченіе въ этомъ узкомъ мст было такъ сильно, что они едва держались на ногахъ.
— Мужайся! вскричалъ Маркъ.
Однимъ прыжкомъ, держа ребенка въ рукахъ, Михаилъ выбжалъ изъ пещеры… втеръ былъ тутъ такъ силенъ, что онъ упалъ.
Но въ одну секунду, Маркъ бросился къ нему и поднялъ его на ноги одной рукой, другой онъ схватила, ребенка и посадилъ къ себ на плечо… затмъ однимъ скачкомъ онъ былъ на скал, о подножіе которой волны бились съ безсильной яростью.
Точно раздраженная такой отвагой, гроза еще боле усилилась, это было ужасно…
Потомъ вдругъ въ одну минуту, удары грома раздались на всхъ сторонахъ горизонта. Почва заколебалось, вся гора зашаталась… бока ея разкрылись… можетъ быть вся гора, должна была исчезнуть въ открывшейся пропасти.
Братья страшно вскрикнули.
Скала, которую они только что оставили, наклонилась впередъ, точно человкъ пораженный пулею въ сердце… и разбившись въ дребезги, она упала въ потокъ.
Братья были опрокинуты силою толчка. Были ли они ранены? Толчекъ былъ такъ силенъ, мозгъ ихъ былъ такъ потрясенъ, что они оставались безъ движенія.
Боле часу провели они въ такомъ положеніи. Они лежали вмст съ остатками низверженнаго гиганта.
Но казалось что и буря истощилась въ этомъ послднемъ усиліи. Втеръ вдругъ утихъ, тучи быстро разошлись, какъ разбгаются разбойники совершивъ преступленіе.
Яркое солнце освтило эту картину разрушенія.
Маркъ опомнился первый, онъ сдлалъ движеніе и схватился за окружавшіе его камни.
Вдругъ, какъ бы во внезапномъ припадк сумашествія, онъ вскочилъ и побжалъ къ Михаилу, глаза котораго только что стали открываться. Маркъ началъ сильно трясть его и кричать.
— Братъ! братъ! золото! золото!
Золото! магическое слово владычествующее надъ всми умами, возбуждающее во всхъ самыя безумныя мечты.
Михаилъ услышалъ этотъ крикъ и въ одну минуту стряхнувъ съ себя вс слды оцпеннія, забывъ все, кром побднаго крика брата, онъ бросился къ нему.
Маркъ блдный, съ блестящими глазами, не могъ боле произнести ни слова. Въ правой рук онъ держалъ обломокъ скалы, въ которомъ всякій легко могъ различить самородокъ золота величиною въ орхъ. Другая рука была конвульсивно сжата, точно онъ боялся, что у него будутъ оспаривать его находку и приготовился защищать ее.
Прошло нсколько минутъ въ торжественномъ молчаніи. Михаилъ, хотя глубоко взволнованный, быстро собралъ все свое хладнокровіе, онъ сталъ подбирать осколки скалы и тщательно разсматривать ихъ… Дйствительно это было золото и почти безъ всякой примси, задача была ршена… Гора выдала свою тайну.
Братья кинулись въ объятія другъ друга. Столько трудовъ и опасностей получили наконецъ полное блестящее вознагражденіе.
Маленькій Джонъ, который мало по малу тоже оправился, подползъ къ нимъ и глядлъ на нихъ съ злой улыбкой. По ихъ радости онъ инстинктивно понималъ, что они достигали желаемой цли… Его дтское воображеніе не могло отдать себ точнаго отчета, что могли стоить эти черноватые камни съ блестящими желтыми кусками въ средин, для него золото имло цну только въ монетахъ. А когда онъ слышалъ братьевъ разговаривавшихъ между собою объ ихъ надеждахъ, онъ невольно представлялъ себ, что изъ горы польется, какъ вода, цлый потокъ золотыхъ монетъ, въ род той, которую ему далъ Самюэль.
Посл первыхъ восторговъ, братья мало по малу возвратили свое хладнокровіе. Маркъ замтилъ Джона.
— Я хочу, вскричалъ онъ, чтобы ребенокъ первый воспользовался нашимъ открытіемъ.
И поднявъ одинъ изъ обломковъ скалы, въ которомъ блестла золотая линія:
— Вотъ теб Джонъ, сказалъ онъ, бросая камень ребенку. Въ эту минуту раздались два выстрла.
Маркъ вскрикнулъ, протянулъ руки впередъ и упалъ на кучу камней…
Михаилъ вскочилъ.
Онъ увидлъ лежащаго брата и кинулся къ нему… но въ ту же минуту онъ отскочилъ назадъ, безумно оглядываясь вокругъ себя.
Потомъ съ безумнымъ смхомъ, онъ кинулся бжать.
Что касается до Джона, то онъ исчезъ.

V.
ЛИНЧЬ.

На западъ отъ мста, гд произошла описанная нами ужасная сцена, на разстояніи около мили, происходило странное волненіе.
На равнин возвышавшейся надъ сосдними вершинами, дятельно точно муравейники, работала сотня людей.
— Ей! Клумпъ, кричитъ одинъ, принеси сюда бревно.
— Дай сюда пилу!
— Подай ломъ! скала не подается!Вс эти возгласы перепутывались между собою, см шиваясь съ шумомъ инструментовъ, рывшихъ землю, рубившихъ лсъ или ковавшихъ желзо.
На этомъ мст стоитъ теперь Блэкъ-Гаукъ, одинъ изъ богатйшихъ рудокопныхъ городовъ… и мы присутствуемъ на первомъ изъ первыхъ проявленій этой американской дятельности, которая изъ пустыни, должна была сдлать одно изъ оживленнйшихъ мстъ запада…
При первомъ взгляд на рабочихъ, трудно было составить себ о нихъ какое нибудь понятіе. Тутъ были люди всхъ возрастовъ. Ихъ манеры были также различны, какъ ихъ костюмы. На нкоторыхъ лицахъ видны слды усталости или разврата. Это было какъ бы цлое племя, пришедшее на эту двственную почву, чтобы создать себ на ней отечество или можетъ быть замнить то, которое ихъ изгнало или отказалось отъ нихъ.
Золото притягивало сюда, съ разныхъ концевъ Соединенныхъ Штатовъ, всхъ этихъ людей, готовыхъ предаться съ жаромъ работ, опьяненныхъ желаніемъ быстро разбогатть. Можетъ быть многіе изъ этихъ людей занимались прежде работой, которая при труд и терпніи могла бы обезпечить имъ насущный хлбъ и спокойную старость. Но они съ отвращеніемъ бросили ее, однообразіе опротивило имъ. Вдругъ они услышали о золотыхъ пріискахъ: тогда ихъ энергія пробудилась, это игроки разсчитывающіе, что счастіе станетъ имъ благопріятствовать. Золотая лихорадка овладла ими, и они нашли въ себ громадныя силы. Они не боятся рисковать жизнію, это безуміе удесятиряетъ ихъ силы.
Какъ различно образованіе этихъ новыхъ городовъ, отъ образованія городовъ европейскихъ.. Громадные города, какъ Парижъ и Лондонъ, образовались мало по малу, въ теченіи многихъ годовъ, безъ предварительнаго плана, такъ что сами строители не подозрвали ихъ будущаго значенія.
Американецъ строитъ свой городъ разомъ, какъ машину. Сначала онъ строитъ главныя части: церковь, ратушу, гостинницу, конторы журнала. Онъ чертитъ улицы, которыя должны пропускать воздухъ и свтъ и устраиваетъ удобныя сообщенія. Это сложное зданіе, планъ котораго онъ знаетъ заране.
Блэкъ-Гаукъ, былъ еще въ состояніи зародыша, но планъ его былъ уже виднъ. Пасторъ ждалъ только церкви, журналистъ типографіи. Вс работали, заране выбравъ себ свою будущую роль въ созданіи города. Различныя части города занимали свои мста, какъ игрушки подъ рукою ребенка.
Уже нсколько дней начались работы. Матеріалы были приготовлены, работники приводили въ дло заране составленный планъ… по надо сознаться, что первое оконченное зданіе былъ нижній этажъ отеля, гд уже было выставлено вино, безпрестанно требуемое рабочими.
Вдругъ на границ построекъ показался человкъ. Это былъ Михаилъ. Онъ остановился на минуту глядя кругомъ, какъ существо совершенно безсознательное.
Потомъ онъ бросился въ средину рабочихъ, крича:
— Убійство! Убійство!
Работники подняли голову: они увидли человка съ блднымъ, искаженнымъ лицемъ, одежда котораго была въ безпорядк, руки въ крови, потому что во время своего бгства по горамъ, онъ, не обращая вниманія ни на какія препятствія, изранилъ себ руки и ноги.
Къ нему подбжали и въ одну минуту, онъ былъ засысыпанъ вопросами.
Неподвижный, съ безумнымъ взглядомъ, онъ дрожалъ какъ въ лихорадк и не отвчалъ, не произносилъ ни слова.
Закричавъ: ‘Убійство’, онъ казалось не понималъ теперь смысла этого слова… Онъ безсознательно смотрлъ вокругъ себя разширенными отъ ужаса глазами…
— Ну! закричалъ Клумпъ, гигантъ съ животной наружностью, отвтишь ли ты наконецъ… Откуда ты? Чего ты хочешь? Почему ты кричишь объ убійств?
— Я не знаю, прошепталъ Михаилъ, зубы котораго стучали.
Пасторъ подошелъ въ свою очередь.
— Посмотримъ, сказалъ онъ кроткимъ голосомъ, говори сынъ мой… ты можетъ быть жертва какого нибудь насилія… ты былъ свидтелемъ какого нибудь преступленія?
— Я не знаю, повторилъ опять Михаилъ.
Потомъ не обращая никакого вниманія на то, что происходило вокругъ него, онъ слъ на бревна и закрылъ лице руками… Время отъ времени, конвульсивный вздохъ вырывался изъ его груди, и онъ вздрагивалъ всмъ тломъ… Мозгъ его работалъ… онъ старался возстановить въ своемъ ум ужасныя событія, при которыхъ онъ присутствовалъ. Но вс его впечатлнія мшались и ничего положительнаго не выяснялось изъ этого хаоса… Онъ былъ близокъ къ помшательству.
Однако, еслибы онъ взглянулъ внимательно вокругъ себя, то замтилъ бы, что уже нсколько минутъ какъ къ собравшимся группамъ, подошелъ въ свою очередь человкъ, который съ жаромъ что то разсказывалъ, указывая на вершины скалистыхъ горъ.
Этотъ человкъ былъ Адамъ Маси.
— Да, друзья мои, говорилъ онъ, трупъ лежитъ за милю отсюда… онъ былъ убитъ пулей въ грудь… По всей вроятности это одинъ изъ тхъ искателей золота, которые хотятъ попытать счастія одни… но кто убилъ его?
— Но, вскричалъ одинъ, можетъ быть тотъ, который сидитъ тамъ, можетъ дать какія нибудь указанія на этотъ счетъ.
— Если только онъ не самъ убійца, прибавилъ кто то другой.
Прошла минута въ молчаніи. Потомъ мало по малу около Михаила, по прежнему погруженнаго въ свои соображенія, составился кружокъ. Вс взоры были устремлены на несчастнаго, изъ глазъ котораго, то катились крупныя слезы, то онъ смялся какъ безумный.
Еще никто не осмливался нарушить это ужасное отчаяніе, которое еще колебались принять за раскаяніе…
Но убійцы такъ ловко вели дло, что безсознательно Михаилъ былъ заключенъ въ волшебный кругъ.
Это то проскользнулъ въ первый рядъ зрителей и сказалъ:
— Вотъ, что можетъ еще служить доказательствомъ къ открытію виновнаго…
Вс взоры обратились къ новоприбывшему.
Онъ держалъ въ рук карабинъ старинной системы.
— Этотъ карабинъ, продолжалъ онъ, лежалъ въ нсколькихъ шагахъ отъ трупа… убійца, совершивъ преступленіе, бросилъ его.
Карабинъ стали передавать изъ рукъ въ руки.
Тиллингастъ, такъ какъ это былъ онъ, переглянулся съ Маси.
Послдній, какъ будто равнодушно, взялъ ружье и холодно сталъ его разсматривать.
— Но, вдругъ вскричалъ онъ, вотъ что можетъ служить положительнымъ доказательствомъ…
— Что такое? раздались вопросы.
— Имя на ружь… вотъ лучше посмотрите…
— Но это имя?.. Прочитайте вслухъ.
— Михаилъ Гардвинъ! сказалъ громкимъ голосомъ Маси.
Тогда, какъ будто въ этихъ словахъ заключалась магическая сила заклинанія, Михаилъ вскочилъ со своего мста и сказалъ:
— Михаилъ Гардвинъ! Это я!
— Убійца! закричала сотня голосовъ.
Въ массахъ существуетъ какія то грубыя побужденія, которыхъ нельзя ни объяснить, ни опредлить. Оно есть, вотъ и все. Тамъ гд одинъ человкъ сталъ бы думать, колебаться, масса дйствуетъ не задумываясь. Это электрическая искра переходящая отъ одного къ другому.
Десять рукъ легло на Михаила, который выйдя изъ физическаго оцпеннія всми силами сталъ отбиваться…
— Гд тло? кричали голоса? Надо его принести сюда! Въ горы! въ горы!
Михаилъ отбивался, но что значила его сила въ сравненіи съ толпой, толкавшей и сжимавшей его? А между тмъ онъ ничего не говорилъ, не старался защищаться. Казалось что у него отнялся языкъ.
Тиллингастъ шелъ впередъ. Это онъ, объявилъ, что нашелъ трупъ.
Самое безсиліе Михаила, его противники, которые чувствовали себя расположенными судить его, ставили ему въ вину.
Михаилъ, котораго толкали впередъ десятки рукъ бжалъ не зная чего отъ него хотли, куда его ведутъ. По временамъ хриплый крикъ раздавался изъ его груди. Былъ ли это протестъ? Или просто крикъ вызванный страданіемъ?
Адамъ слдилъ взглядомъ за своимъ сообщникомъ, куда онъ отнесъ трупъ? Такъ какъ ясно, что убійцы не могли повести рабочихъ на открытую ими разсыпь… Но вскор Адамъ успокоился видя, что вс предосторожности взяты…
На дорог, у подошвы горы со страннымъ очертаніемъ, извстной подъ именемъ Монъ-Діабль, лежалъ Маркъ Гардвинъ на спин сложивъ руки крестомъ.
— Мой братъ! мой братъ! вскричалъ вырвавшись Михаилъ, голосомъ въ которомъ не было ничего человческаго…
Этотъ крикъ былъ ужасенъ, потому что это былъ крикъ въ одно время ужаса и безумія.
Но схваченный снова людьми, у которыхъ онъ было вырвался на минуту, Михаилъ былъ оттащенъ отъ трупа, который онъ крпко обнималъ. Маси и Тиллингастъ холодно смотрли на эту сцену, они тихо разговаривали и разсуждали о план, который хотли привести въ исполненіе.
Но какимъ образомъ трупъ могъ очутиться тутъ, на Монъ-Діабл, на значительномъ разстояніи отъ мста, гд было совершено преступленіе?
Въ ту минуту, когда Михаилъ и Маркъ, обезумвшіе отъ радости, бросились на осколки скалы, Самюэль и Адамъ слдившіе за ними обмнялись знакомъ… минута наступила… они оба прицлились Адамъ въ Михаила, Самюэль въ Марка. По какому то непонятному случаю, оружіе Адама измнило своему господину… Можетъ быть рука убійцы дрогнула?.. кто знаетъ?.. по только изъ двухъ жертвъ, пала одна — Маркъ, а Михаилъ движеніемъ быстре мысли, бросилъ свое ружье въ сторону и кинулся бжать.
Одна изъ двухъ жертвъ осталась въ живыхъ и все преступленіе длалось безполезнымъ, тайна могла сдлаться извстной всмъ, все предпріятіе рушилось.
Самюэль, увидя неловкость Адама, вскрикнулъ отъ ярости. Но въ туже минуту, въ его изобртательномъ ум составился новый проектъ.
Въ одну минуту онъ объяснилъ все Адаму. И въ то время, какъ послдній побжалъ по слдамъ Михаила, Самюэль напрасно поискавъ убжавшаго Джона, подошелъ къ трупу Марка. Пуля прошла въ средину спины и поразила жизненные органы. Смерть была мгновенная. Кровоизліяніе было внутреннее.
Самюэль поспшно взвалилъ трупъ на плечи.
Нужна была громадная сила Тиллингаста, чтобы взбираться и опускаться съ такой ношей, по скользкимъ склонамъ горъ. Отвратительное зрлище! Блдное лице Марка, съ полуоткрытыми глазами, представляло совершенный контрастъ съ лицемъ убійцы, которому вся кровь приливала въ голову.
Наконецъ, когда Самюэль нашелъ, что разстояніе достаточно, онъ положилъ трупъ на землю, на дорог изъ обломковъ камней образующихъ стну возвышающуюся надъ Монъ-Діаблемъ.
Остальное извстно. Возбужденное и полубезумное состояніе Михаила еще боле помогало планамъ двухъ негодяевъ.
Михаилъ, посл этого ужаснаго потрясенія, не имлъ достаточно энергіи ни нравственной, ни физической, чтобы выйти изъ своего разслабленнаго состоянія.
Маси и Тилингастъ, подошли къ групп въ которой Михаилъ шатался какъ пьяный… Они стали прислушиваться.
Низенькій и толстый человкъ говорилъ Михаилу, поднося ему кулакъ къ лицу:
— Ты убилъ твоего брата? Отвчай!
Михаилъ безсмысленно смотрлъ на него и не отвчалъ ни слова.
Спрашивавшій выходилъ изъ себя и съ нимъ вся толпа волновалась все боле и боле.
Т, которые стояли около трупа, показывали другъ другу черноватую рану и гнвные, крики смшивались съ проклятіями.
Въ воздух точно носилась, какая то лихорадка ярости и мести.
— Оставь, Вартонъ, закричалъ кто то, человку допрашивавшему Михаила, пасторъ сейчасъ поговоритъ съ нимъ.
Но тогда какъ Михаилъ, оскорбляемый и угрожаемый со всхъ сторонъ, казалось не обращалъ никакого вниманія на глухой гулъ поднимавшейся около него грозы, одна только мысль вертлась въ его голов. Она выражалась однимъ словомъ.
— Бжать! бжать! бжать.
Онъ не видлъ и не слышалъ ничего другаго, вс его способности сосредоточились на этомъ желаніи.
Онъ быстро вскочилъ, наклонилъ голову и бросился впередъ. Пасторъ подошедшій къ нему былъ опрокинутъ и упалъ между своихъ прихожанъ.
Тогда раздались крики ярости. Тотъ, котораго назвали Вартономъ, бросился на Михаила, сбилъ его съ ногъ и не давая ему подняться закричалъ:
— А! ты хочешь убжать! а! ты думаешь спастись отъ насъ!.. Его надо судить сейчасъ же…
— Да! да! Линчь! Линчь! заревли американцы.
И тогда, какъ Михаилъ задыхался и скрежеталъ зубами подъ руками Вартона, который сжималъ ему горло, мгновенно образовалось что то въ род трибунала, около несчастнаго составился кругъ: самые старшіе и самые смлые сгруппировались какъ бы для того, чтобы составить верховное судилище, тогда какъ двое, помогали Вартону поставить на ноги Михаила и силою поворачивали его лицемъ къ тмъ, которые собирались быть его судьями.
Президента представлялъ разбойникъ, съ энергичнымъ лицемъ.
Тишина возстановилась какъ бы по волшебству.
Въ правосудіи, какъ бы неправильно оно ни было, всегда есть что нибудь торжественное и внушительное, дйствующее на воображеніе…
— Твое имя? спросилъ президентъ, котораго имя было Равлингсъ.
— На этотъ разъ Михаилъ машинально отвчалъ: Михаилъ Гардвинъ.
— Человкъ, который лежитъ тамъ на земл мертвый, твой братъ?
— Да… мой братъ… мой бдный Маркъ…
— Маркъ Гардвинъ?
— Да.
— Зачмъ ты его убилъ?..
Михаилъ смотрлъ безсмысленно вокругъ себя. Можно было подумать, что онъ въ первый разъ слышитъ это обвиненіе.
— Убитъ! прошепталъ онъ, убитъ? Кто это такой?..
— Ну! ну! грубо прервалъ Равлингсъ. Отвчай. Ты убилъ своего брата?
— Нтъ! нтъ! вскричалъ Михаилъ.
Покрывало начало спадать съ его глазъ, ужасная истина являлась ему во всей нагот. Михаилъ началъ понимать.
— Это неправда! закричалъ онъ. Убить брата!.. Я клянусь, что это ложь… Это не я…
— Свидтелей! свидтелей! ревла толпа.
Тиллингастъ холодно, не колеблясь сказалъ, что онъ слышалъ въ горахъ выстрлъ, побжалъ на шумъ и нашелъ еще теплый трупъ, а въ нсколькихъ шагахъ отъ него карабинъ, брошенный убійцей…
Этого было достаточно. Яростные крики встртили это столь ясное обвиненіе.
— Линчь! Линчь! кричали голоса.
Равлингсъ выпрямился и съ торжественной важностью сталъ совтываться, съ своими импровизованными сотоварищами. Вс ждали и находили, что судья слишкомъ медлитъ.
Наконецъ онъ заговорилъ пародируя настоящихъ судей и совтуя Михаилу покориться и раскаяться, онъ объявилъ ему, что онъ приговоренъ къ смерти…
Приговоренный, почти безъ движенія, лежалъ на земл.
Едва Равлингсъ пересталъ говорить, какъ толпа бросилась на несчастнаго… Онъ даже не сопротивлялся боле… онъ ничего не чувствовалъ, ничего не видлъ…
Великанъ Клумпъ овладлъ имъ и съ какимъ то остервенніемъ, хотлъ одинъ исполнить роль палача.
Нсколько минутъ спустя, Адамъ Маси и Самюэль, увидли тло Михаила болтающееся на дерев и слегка поддергивающееся послдними конвульсіями, потомъ мало по малу, оно сдлалось неподвижно, подъ тяжестью смерти…
Такимъ образомъ произошло двойное преступленіе на Монъ-Діабл.
Вотъ что прочиталъ Бамъ въ бумагахъ, вырванныхъ у Эффи цною преступленія…
Облокотясь на столъ, онъ глубоко размышлялъ.

VI.
ОКОЛО ИСТОЧНИКА.

Мы должны были, въ интересахъ нашего, разсказа, оставить на время въ сторон нкоторыхъ изъ дйствующихъ лицъ. Въ настоящее время, намъ надо возстановить связь между событіями и возвратиться къ Антоніи Вартонъ.
Прошло нсколько дней, со времени описанныхъ нами послднихъ сценъ.
Антонія была одна въ своей комнат. Страшныя потрясенія, испытанныя ею, разбили ея слабую организацію.
Бдная женщина, не разсуждая, привязалась къ надежд, едва выражавшейся въ ея совсти. Несчастная, безъ привязанности, ни чмъ не привлекаемая къ жизни, она думала найти въ любви Лонгсворда разршеніе тяжелаго вопроса, который каждый изъ насъ, задастъ себ въ минуты отчаянія:
— Неужели я родилась для того, чтобы быть вчно несчастной?
Она забылась въ этой любви, которая казалась ей такой прекрасной, потому что была искренна. Антонія, чувствовавшая себя сначала, счастливой и гордой тмъ, что она готовилась быть матерью, теперь боялась. Она дрожала при мысли о несчастномъ существ, которое произойдетъ на свтъ. Теперь, она чувствовала себя преступной.
Однажды утромъ, Вартонъ вошелъ въ комнату своей жены и слъ около нея. Она взглянула на него и дрожь пробжала у нея по всему тлу. Это былъ ея судья. Онъ держалъ въ рукахъ ея будущность.
— Сударыня, сказалъ ей мужъ, я надюсь что вы не станете упрекать меня въ насильственныхъ дйствіяхъ противъ васъ. Я предложилъ вамъ и вашему любовнику, загладить сдланное вами обоими зло…
Антонія хотла заговорить. Вартонъ жестомъ остановилъ ея.
— Я видлся нсколько разъ съ Лонгсвордомъ. До сихъ поръ, вс мои попытки убдить его, оставались безплодными. Поэтому я, къ сожалнію, долженъ буду воспользоваться моими правами. Вы должны сознаться, что я могу дйствовать по своей вол, какъ того потребуетъ мой личный интересъ.
Антонія вздрогнула. Она понимала скрытый смыслъ этихъ словъ.
— И такъ, прошептала она, вы ршитесь совершить убійство!
— Я нахожу, что вы немного преувеличиваете называя убійствомъ то, что есть неболе какъ строгое правосудіе. Я не могу ввести къ себ въ домъ незаконнорожденнаго. Но каково бы ни было ршеніе, на которомъ я остановлюсь, я не хочу, по крайней мр, чтобы вы могли обвинять меня въ томъ, что я не испробовалъ всхъ средствъ:
Антонія съ изумленіемъ взглянула на мужа. Не хотлъ ли онъ сдлать ей новое предложеніе.
— То, что я предложу вамъ, продолжалъ Вартонъ, покажется вамъ вроятно очень страннымъ. Но я думаю, что мы дошли до того, что не можемъ боле удивляться.
— Говорите, говорите, сударь, простонала бдная женщина, вы убиваете меня.
— Дайте мн объясниться. Съ одной стороны, вы уже заране любите вашего будущаго ребенка, но онъ не мой… и вы готовы сдлать все, чтобы спасти его. Съ другой стороны, если вы будете сопротивляться моей вол, то вамъ извстно, что мое положеніе не допускаетъ ничего, чтобы сколько нибудь походило на скандалъ… Скажу боле, вы знаете какая участь ожидаетъ въ нашей стран неврную жену. Если я выгоню васъ, вы погибли навсегда, общественное презрніе падетъ на васъ. Но я не выгоню васъ, по той простой причин, что свтъ не долженъ ничего знать… Я ршился охранять и мою честь, и мои семейныя права. Я не хочу, ни публично обвинить васъ, ни принять въ свой домъ ребенка, который есть плодъ стыда… по крайней мр въ томъ случа, какъ я имлъ уже честь вамъ объяснить, если вашъ возлюбленный, не приметъ предложенныя ему мною условія, которыя примиряютъ все и даютъ мн справедливое вознагражденіе за полученное оскорбленіе и возвращаютъ вамъ потерянное спокойствіе…
Антонія плакала, эта сухость и холодность, огорчала ее боле грубости.
— Я вамъ говорилъ, продолжалъ Вартонъ, что я хочу — для моей собственной выгоды — сдлать послднюю попытку… Я послалъ за Лонгсвордомъ, который будетъ здсь черезъ нсколько минутъ… Я хотлъ заране предупредить васъ объ этомъ обстоятельств, чтобы вы могли содйствовать мн. Можетъ быть, вашъ голосъ будетъ краснорчиве моего…
Антонія въ отчаяніи поднялась съ мста.
— Онъ! здсь! нтъ, нтъ, я не хочу этого.
Вартонъ сильно сжалъ ей руку.
— Садитесь, сударыня, сказалъ онъ и не забывайте, что здсь, кром меня, никто не иметъ права сказать: ‘Я хочу!’ Я хочу, понимаете вы меня? чтобы вы попросили Лонгсворда повиноваться мн… я хочу, чтобы въ вашей любви вы нашли…
Онъ смялся произнося слово любовь.
— Нашли силу, вырвать у вашего любовника согласіе, которое я требую отъ него.
— Нтъ, нтъ, прошептала еще разъ Антонія.
Въ эту минуту раздался звонокъ, возвщавшій приходъ постителя. Антонія выпрямилась, полуобезумвъ. Вартонъ слушалъ… послышались шаги… потомъ лакей постучался и доложилъ:
— Мистеръ Эдвардъ Лонгсвордъ.
— Когда вы переговорите, сказалъ Вартонъ, вы будете такъ добры предупредите меня… Я буду къ вашимъ услугамъ въ сосдней комнат.
Антонія, лежа на кушетк, дрожала отъ страха.
— До свиданія! добавилъ Вартонъ.
И вышелъ закрывъ за собою дверь.
Вошелъ Эдвардъ.
Съ того дня, когда права Вартона вдругъ стали непреодолимой преградой между ними, Антонія и Эдвардъ видлись въ первый разъ.
Услыша, что дверь затворилась за мужемъ, Антонія приподнялась. Инстинктивно она протянула руки къ Лонгсворду.
Эдвардъ наклонился къ возлюбленной и слезы покатились изъ его глазъ на ея блдныя и похудвшія руки, которыя онъ поднесъ къ губамъ. Онъ могъ произнести только одно слово:
— Антонія! Антонія!
Наконецъ онъ заговорилъ:
— Прости, прости! сказалъ онъ. Зачмъ я полюбилъ тебя! Зачмъ нарушилъ я твой покой! Бдная моя Антонія, ты должна ненавидть меня, потому что это я погубилъ тебя, я разрушилъ твое счастіе… О! Антонія, прогони меня, прокляни меня!
Пробужденная голосомъ любви, она смотрла на него съ невыразимой улыбкой. Выгнать его! проклясть! Разв женщина отдаваясь, не вполн принадлежитъ человку, котораго она выбрала? Она взяла его за голову и отодвинувъ немного отъ себя, любовалась имъ и въ глазахъ ея сіяло самоотверженіе.
— Я люблю тебя! сказала она громко, точно она не боялась ничего боле, какъ будто подлость Вартона, давала ей на это неоспоримое право.
Потомъ они оба замолчали. Они не находили словъ. Бдныя дти пользовались минутой счастія и забывали все.
Вдругъ Антонія вздрогнула и поблднла, поднеся руку къ сердцу.
Лонгсвордъ выпрямился, онъ понялъ. Завса, скрывавшая отъ него, въ теченіи нсколькихъ минутъ, весь ужасъ его положенія, внезапно спала съ его глазъ.
Еслибы ихъ было только двое, они бы согласились перенести вс мученія въ вознагражденіе за этотъ часъ любви… но, маленькое существо, требовавшее своей доли въ жизни, могло ли быть ими забыто? А разв оно не было осуждено?..
Эдвардъ страшно поблднлъ. Онъ вспомнилъ… онъ пришелъ къ ней принявъ такое ршеніе, которое объяснить и оправдать, могли только страшныя мученія его души.
— Слушай, сказалъ онъ Антоніи, наши минуты сочтены: надо, не теряя времени, принять окончательное ршеніе.
Антонія сдлала утвердительный знакъ.
Лонгсвордъ старался быть спокойнымъ, но онъ говорилъ хриплымъ голосомъ, сквозь который слышались рыданія:
— Отвчай мн сначала: считаешь ли ты своего мужа способнымъ, привести въ исполненіе, выраженныя имъ угрозы?
— Да, коротко отвчала Антонія.
— Ты думаешь, что онъ убьетъ тебя… убьетъ наше дитя?..
— Да, повторила Антонія.
— Пойми же меня хорошенько, другъ мой, продолжалъ Эдвардъ, и не забывай, что каждое твое слово глубоко и неизгладимо вржется въ мое сердце… Еслибы дло шло только о насъ однихъ, то неправда ли? ты была бы готова умереть, также какъ и я?..
— Неужели ты въ этомъ сомнваешься? вскричала молодая женщина.
— Нтъ, нтъ, я не сомнваюсь въ теб… и за это то я такъ глубоко и люблю тебя… Но ты согласна со мною, неправда ли? что мы должны все испробовать, все пустить въ дло, чтобы спасти нашего ребенка…
— Я отдамъ за него мою жизнь… также какъ и за тебя, сказала Антонія.
— Благодарю за эти слова… я заране зналъ твой отвтъ… Теперь надо все разсудить… Слушай! Моя любовь къ теб, еще боле увеличилась, отъ висящей надъ твоей головой гибели. Есть мученія, противъ которыхъ нельзя устоять. Я видлъ во сн, что ты умираешь и зовешь ребенка, котораго вырываютъ изъ твоихъ объятій, тогда, испуганный этимъ кошмаромъ, я сталъ спрашивать себя, имю ли я право, погубивъ женщину и обрекши на смерть ребенка, говорить о честности и благородств. Вартонъ хочетъ заставить меня совершить отвратительное преступленіе, чтобы заплатить за твою жизнь и за жизнь нашего малютки. И разв я имю возможность отказаться отъ этого преступленія? Разв моя жизнь и моя совсть еще принадлежатъ мн?
— Эдвардъ, вскричала Антонія, испуганная зловщимъ выраженіемъ лица Лонгсворда.
— О! не пугайся моя возлюбленная… Никто не въ состояніи, избжать своей судьбы…
— Но что ты хочешь сказать?.. говори… я тебя не понимаю… если ты тотъ же, какимъ я тебя полюбила, то ты не можешь совершить преступленія, о которомъ мн говорилъ Вартонъ… Въ чемъ тутъ дло? Ахъ! да, пожаръ, убійство… уничтоженіе цлаго города, сотни невинныхъ будутъ убиты тобой! тобой!.. Я не хочу, чтобы ты говорилъ объ этомъ… Я не хочу даже, чтобы ты могъ имть, такую отвратительную мысль… Эдвардъ! дорогой мой Эдвардъ! это безуміе! Въ свою очередь, я скажу теб: мы не имемъ права купить нашу жизнь и жизнь нашего ребенка, цною такого ужаснаго преступленія…
Эдвардъ сжавъ руки слушалъ ее и не отвчалъ.
— А потомъ, подумай только… разв нашъ ребенокъ могъ бы жить… когда за его жизнь было бы заплачено такою цною? Я бы боялась, что каждый мой поцлуй будетъ ему смертеленъ! Разв онъ могъ бы вступить въ жизнь съ такой страшной тяжестью? Подумай, тамъ тоже есть матери, дти!..
Она упала къ ногамъ Лонгсворда и взявъ его за руку говорила ему:
— Скажи мн, что ты самъ не понималъ, что говорилъ… Видишь ли ты, я хочу имть возможность, потомъ… поздне когда нибудь… сказать моему ребенку?.. тихонько… на ухо… твое имя… и, ты понимаешь… я не хочу, чтобы это имя, было запятнано преступленіемъ!…
— А! вскричалъ Эдвардъ и страшное страданіе было слышно въ его голос, ты лучше меня… безуміе овладло мною. Да, дйствительно, я бы совершилъ поджогъ, убійство… и потомъ бы убилъ самаго себя!…
— Эдвардъ! не говори такъ!
— Мужайся, другъ мой, продолжалъ молодой человкъ. Такъ надо, я хочу этого!.. я спасу тебя!.. я спасу нашего ребенка… Врь мн… я люблю тебя и достоинъ твоей любви.
Послдній разъ онъ обнялъ ее, поцловалъ, потомъ кинулся вонъ.
— Я погибла, прошептала Антонія, но я, покрайней мр, спасла его отъ самаго себя!..

VII.
ДРУЗЬЯ КАКИХЪ МАЛО.

— Трипъ!
— Мопъ!
— Ты огорченъ!
— Твое отчаяніе заражаетъ меня!
Они говорили это въ типографіи Дикслей.
Они говорятъ о гор, объ отчаяніи. Не играютъ ли они комедію?
Очень проницателенъ, долженъ былъ быть тотъ человкъ, который узналъ бы въ нихъ Трипа и Мопа изъ Стараго Знамени. Честное слово, они приняли совсмъ почтенный видъ.
Мопъ, сдлавшись Францискомъ Диксономъ изъ Коннектикути, иметъ совершенно видъ желзнаго торговца изъ Нью-Гавена. Прежде это было жирное и лоснящееся существо, полнота котораго, имла нездоровый видъ. Теперь, все въ немъ округлилось самымъ пріятнымъ образомъ. Видно, что его большой животъ не пустъ, обвислыя щеки наполнились мясомъ.
Что касается полковника Гаррисона, то въ немъ и слдовъ не осталось прежняго Трипа. Трипъ былъ зеленый. Цвтъ лица Гаррисона, былъ желтовато-матовый.
Мопъ былъ важенъ, Трипъ — воинствененъ. Что значитъ, перемна судьбы!
— Перечитай мн это письмо, сказалъ Трипъ своему другу.
— Ты этого хочешь? только для тебя я готовъ сдлать это, каждое слово этого письма для меня ножъ острый… И такъ, вотъ что пишетъ намъ, нашъ другъ Бамъ:

‘Дорогіе товарищи!

‘Обстоятельства измнились… не надо боле журнала, не надо кошки! Но, будьте спокойны, я помню о васъ. Сегодня вечеромъ въ десять часовъ, будьте, въ типографіи. Намъ надо о многомъ переговорить. Приложенный тутъ чекъ въ сто долларовъ, пойдетъ въ счетъ будущихъ благъ.

Г. Барнетъ’.

— И вотъ, вдругъ, кошка пропала.
— Возлюбленная кошка!
— Правда, что мы должно быть получимъ вознагражденіе…
— И у этого чека, очень пріятный видъ.
— Да, я съ этимъ согласенъ… Но искуство! другъ мой, искуство!.. Разв ты презираешь его?..
— Я! о! ты меня мало знаешь… искуство, это моя жизнь.
— Мы найдемъ что нибудь другое, сказалъ голосъ, выведшій ихъ, изъ ихъ экстаза.
Говорившій, былъ Бамъ.
Прошло три дня, со времени, описанныхъ нами, послднихъ событій. Пересозданіе начатое Тиллингастомъ и Эффи, теперь совершенно окончилось. Бамъ сдлался вполн Гюгомъ Барнетомъ… Это былъ негоціантъ, банкиръ, спекуляторъ, со строгими и безукоризненными манерами, полный невозмутимаго достоинства.
Къ тому же, у него на лиц прибавилось что то. Убійство Эффи оставило на немъ слды.
Трипъ и Мопъ, встали съ почтеніемъ.
— Какого чорта вы тутъ разсказывали, когда я вошелъ? сказалъ Бамъ, съ видомъ самаго отличнаго расположенія духа, я слышалъ какія то необыкновенныя восклицанія…
— Что ты хочешь? сказалъ Мопъ, а мы полюбили наше занятіе…
— Въ самомъ дл?.. Это длаетъ вамъ честь… Но, друзья мои, мы не для того живемъ на свт, чтобы длать то, что намъ нравится… ‘Кошка съ девятью хвостами’, благодаря вамъ, я съ гордостью говорю это, исполнила свое назначеніе… нравственное и филантропическое… Вы сдлали блестящую компанію, которой многіе могли бы позавидовать…
Бамъ, точно поклялся заставить умереть отъ смущенія, своихъ драгоцнныхъ друзей, Трипа и Мопа.
— Слушайте, продолжалъ онъ, подражайте мн! Вы видли, что я испробовалъ уже много карьеръ. Ну! въ настоящее время, я избралъ себ дв новыя спеціальности…
— А! какія же? вскричали друзья съ удвоеннымъ вниманіемъ.
— Первая — это женитьба.
Читатели не забыли, что Бамъ, скрылъ отъ своихъ товарищей, свою первую женитьбу на Эффи. Такъ что друзья его, не зная за нимъ этой способности, вскрикнули отъ изумленія… и отчаянія.
— Женитьба! простоналъ Мопъ, женитьба!
И онъ произносилъ эти слова, съ полнымъ отчаяніемъ.
— Но, другъ мой, любезной мой Бамъ, вскричалъ Трипъ, позвольте старому товарищу, который васъ любитъ какъ отецъ… я повторяю… какъ отецпозвольте мн сказать вамъ, что это совершенное безуміе… Вы губите себя… вы такъ сказать хороните себя: намъ остается только оплакивать васъ… Ахъ! если еще есть время, сколько совтовъ…
— Уже поздно, прервалъ смясь Бамъ, я ужо три дня женатъ.
— О!. могли только произнести друзья, по въ этомъ ‘о!’ выразилась все ихъ отчаяніе.
— Подождите предаваться отчаянію… дайте мн прежде кончить мой разсказъ… и объяснить вамъ, мою вторую спеціальность…
— Онъ правъ, сказалъ Мопъ, такъ какъ у него есть другая спеціальность… то можетъ быть она вознаградитъ за первую.
— Я въ этомъ, увренъ, сказалъ Бамъ, я теперь банкиръ.
Новое изумленіе редакторовъ Кошки.
— Банкиръ… также какъ мы были журналистами?
— Ну что же? разв вы были журналисты безъ журнала?
— Значить ты банкиръ съ банкомъ?
— Съ банкомъ любезный мой Трипъ.
— Банкъ! банкъ! сказалъ Трипъ, наставительнымъ тономъ. Это, кто какъ понимаетъ, нсколько скамеекъ, ршетка и пустая касса, есть не одинъ такой банкъ.
— Боже мой, я вамъ предоставлю судить самимъ о достоинств моего банка.
— Посмотримъ! сказали друзья опираясь на локти, чтобы лучше слушать.
— Э! Боже мой! ну, уже если вамъ надо все объяснить, то — я женился и сдлался банкиромъ потому, что женился на дочери Адама Маси изъ Насо-Стрита, перваго банкира Нью-Іорка.
Нтъ ни на одномъ язык такихъ словъ, которыя могли бы выразить неслыханное, поразительное впечатлніе, произведенное этимъ открытіемъ, на толстаго Мопа и худаго Трипа.
Нужно было спартанское равнодушіе и даже боле, чтобы спокойно принять эту оглушительную новость. Бамъ, зять и компаньонъ Адама Маси! это верхъ всего чудеснаго и неслыханнаго!
— Теперь, продолжалъ Бамъ, мн надо переговорить съ вами, о важныхъ предметахъ, я хочу обратиться къ вашей энергіи и вашей преданности.
— Бамъ, сказалъ важно Трипъ, у насъ есть тло и по всей вроятности, душа: Все это принадлежитъ теб, бери и длай что знаешь.
— Я только хочу знать прежде всего, мои дорогіе товарищи, не потеряли ли вы, за артистическими занятіями, вашихъ наклонностей добраго, стараго времени… и если вы, все также предпріимчивы и храбры какъ прежде…
— Это значитъ?…
— Что посл журналистовъ, я желалъ бы теперь снова найти моихъ прежнихъ товарищей, Трипа и Мопа, такими какими они были въ Старомъ Знамени… готовыми на ловкій ударъ, пренебрегающими вислицей…
— О! о! воскликнули въ одно и тоже время Трипъ и Мопъ, непріятно пораженные…
Къ благополучію, вообще такъ легко привыкнуть, что восклицаніе друзей было очень естественно. И потомъ, что за непріятное слово вислица? Что такое вислица? Что значитъ вислица? Вс эти вопросы, не переставали смущать нашихъ друзей.
— Я объяснюсь, сказалъ Бамъ — Барнетъ, по видимому не обращая ни малйшаго вниманія, на ихъ волненія. У насъ, теперь идутъ большія дла, для которыхъ я нуждаюсь въ твердыхъ рукахъ и крпкихъ головахъ. Я ни минуты не предполагаю, что ошибался разсчитывая на васъ и я буду, признаюсь, очень сожалть, если мн придется выбрать другихъ помощниковъ.
Эта фраза произвела свое обычное дйствіе. Трипъ и Мопъ, не желали ни за что, быть оставленными.
— Конечно, это очень тяжело, сказалъ съ глубокимъ вздохомъ Трипъ. Но такъ какъ это необходимо, то мы сдлаемъ все, что ты прикажешь…
— Теперь я перейду къ длу! продолжалъ Бамъ. Если вы хотите, то мы сдлаемся хозяевами биржи, конечно для этого нужна энергія, дерзость и отвага! Дло идетъ теперь, не о какихъ нибудь нсколькихъ долларахъ. Ваши усилія будутъ щедро вознаграждены и въ короткое время, вы получите денегъ, даже боле чмъ нужно, для полнаго довольства… Нравится вамъ такая будущность?
— Безъ сомннія! въ голосъ отвчали друзья.
— Въ такомъ случа, вотъ мои инструкціи. Завтра, въ девять часовъ вечера, будьте въ закрытомъ экипаж около Спринтитъ-Сквера, Трипъ будетъ кучеромъ, Мопъ займетъ мсто лакея. Я приду за вами самъ и укажу, что вы должны длать.
— Это будетъ сдлано.
— Хорошо, но это еще не все. Мн скоро понадобятся ршительные люди, для одного хорошенькаго дльца, довольно далеко отъ Нью-Іорка, сыщите между вашими прежними знакомыми, человкъ двнадцать людей ршительныхъ… съ здоровыми кулаками, и велите имъ быть готовыми отправиться по первому сигналу.
— Отлично, сказалъ Мопъ. Я думаю, что на это, какъ нельзя боле, будетъ годиться нашъ пріятель Клумпъ.
— Кто этотъ Клумпъ?
— О! это отличный работникъ… царь Пяти Угловъ, молодецъ, который никогда ни передъ чмъ, не отступалъ.
— Будьте осторожны, полагайтесь только на людей врныхъ и преданныхъ. Что касается денегъ, то въ нихъ недостатка не будетъ.
— Это все, что ты намъ пока прикажешь? спросилъ Мопъ, дятельность котораго была возбуждена и онъ теперь горлъ нетерпніемъ, приняться за дло.
Бамъ подумалъ.
— Это все, сказалъ онъ. И такъ значитъ, я могу разсчитывать на васъ?..
— Какъ на самаго себя…
— Великолпно. До тхъ поръ вы свободны. У васъ есть деньги, длайте что вамъ угодно… но не забудьте назначеннаго времени… Завтра, въ девять часовъ, въ Спринтитъ-Сквер.
— Это ршено.
Трое друзей пожали руки и Бамъ ушелъ.
Оставшись одни, Трипъ и Мопъ, съ минуту молча глядли другъ на друга.
— Мы еще поговоримъ обо всемъ этомъ, сказалъ Трипъ. У меня есть много мыслей, я теб потомъ передамъ.
— И у меня также, сказалъ Мопъ.
И друзья вышли изъ типографіи, держась подъ руку.

VIII.
ЧТО ПОНИМАЛЪ КЛУМПЪ ПОДЪ СИЛЬНЫМИ СРЕДСТВАМИ.

Читатель еще не забылъ того ужаснаго мста, которое Лонгсвордъ и Данъ Іокъ, постили въ ту роковую ночь, когда Клумпъ, привелъ въ Золотой-Гротъ двоихъ молодыхъ людей найденныхъ имъ на улиц. Видъ его остался тотъ же: это все то же сборище несчастія, пороковъ и преступленій.
Когда Дикъ и Клумпъ отворяютъ дверь, они по прежнему находятъ несчастныхъ, спящихъ въ повалку, женщинъ держащихъ въ объятіяхъ дтей и все таже вчная лампа, освщаетъ своимъ печальнымъ свтомъ этихъ несчастныхъ.
Въ описываемый нами вечеръ, Дикъ окинулъ поспшно эту группу, взглядомъ знатока, потомъ по знаку Клумпа пошелъ наверхъ. Подойдя къ низкой двери, которая вела въ родъ чердака, сдланнаго подъ крышей, оба они наклонились и стали прислушиваться, не слышно ли внутри какого нибудь шума.
— Барашки не шевелятся, сказалъ Клумпъ. Я думаю что они смирились.
— Чортъ возьми! посл того какъ ты употребилъ ршительныя средства, имъ ничего больше не оставалось.
Клумпъ вложилъ ключь въ замокъ и толкнулъ дверь.
Холодный и сырой воздухъ, хлынулъ ему въ. лице…
Друзья подняли фонари и вошли…
Никакія слова, не въ силахъ передать ужаснаго впечатленія, которое производило это мсто. Это былъ большой чердакъ, потолокъ котораго составляли балки, поддерживавшія крышу дома. Ни воздухъ, ни свтъ не проникали сюда. Атмосфера была сырая и вонючая. Везд лежали груды лохмотьевъ. Сюда складывались рубища тхъ, которые умирали внизу, или тхъ, которые не имя денегъ, чтобы заплатить за ночлегъ, оставляли въ залогъ часть своего рубища.
Отъ шума отворившейся двери, изъ одного угла поднялись два человческія существа.
Кто могъ бы узнать въ этихъ блдныхъ и худыхъ тняхъ, бдныхъ дтей, свжихъ и здоровыхъ, которые подъ видомъ благодянія, были приняты Клумпомъ?
Тмъ не мене, это дйствительно были Михаилъ и Жемми, но до того не похожіе на себя, что они казались не принадлежали къ человческому роду.
Что же это были за сильныя средства, о которыхъ упоминалъ Дикъ, и которые Клумпъ, какъ кажется ршился употребить?
Когда, посл попытки бгства изъ Сада Армиды, Михаилъ и Жемми были снова схвачены своимъ преслдователемъ, читатель помнитъ, что Михаилъ былъ раненъ, но пуля только скользнула по черепу и произвела сильное кровотеченіе и глубокій обморокъ. Впрочемъ негодяи пришли въ такую ярость поймавъ братьевъ, что когда они были принесены въ Золотой Гротъ, то ихъ тло представляло одну сплошную рану. Дв окровавленныя массы были брошены на этотъ чердакъ, который превратился въ ихъ тюрьму… Клумпъ былъ въ такомъ раздраженіи, что хотлъ убить ихъ… надо было чтобы Дикъ образумилъ его…
Тогда Клумпъ объявилъ, что въ удовлетвореніе своей злобы, онъ будетъ бить ихъ пока не устанетъ. Противъ этого, достойный Дикъ не нашелъ возраженій. И Клумпъ, обезумвъ отъ ярости, цлый часъ билъ неподвижныя тла, кнутомъ, подъ ударами котораго, мясо летло клочками. Отвратительная сцена! Клумпъ скрежеталъ зубами, безъ устали поднимая попуская руку… Дикъ сидлъ около… и смотрлъ…
Наконецъ рука Клумпа окоченла. По невол пришлось остановиться.
Тогда онъ придумалъ другое, какъ дикій зврь, онъ сталъ подстерегать первые признаки жизни несчастныхъ и тогда ударялъ еще.
Когда они, засохшими губами, произнесли: ‘пить’ Клумпъ смясь, поднесъ къ ихъ губамъ бутылку вина.
Ему пришла въ голову мысль, которая его сильно соблазняла. Чтобы восторжествовать надъ ихъ сопротивленіемъ, оставалось одно средство — опьяненіе. И съ этой минуты, чтобы несчастныя дти ни ли, чтобы ни пили, во все входилъ алкоголь…
Какъ они не умерли, этого никто не могъ понять. Но только отъ постояннаго опьяненія они ничего не знали, ничего не понимали, имъ казалось, что они кружатся въ какомъ то огненномъ вихр.
Случилось то, что должно было случиться. Они просили помилованья. Клумпъ согласился съ условіемъ: они должны были сдлаться его рабами, смотрть его глазами, дйствовать по его приказанію. Клумпъ хотлъ, чтобы они стали ругаться… и они повиновались, несчастные! чтобы получить кусокъ хлба или нсколько капель воды.
Они услыхали, что дверь отворилась.
Увидавъ Дика и Клумпа они стали смяться. Они уже разучились дрожать. А когда они были одни, они не смли говорить между собою изъ страха, что кто нибудь подслушиваетъ ихъ. Впрочемъ, можетъ быть они дйствительно измнились, можетъ быть они дйствительно, потеряли понятіе о добр. Какъ бы то ни было, Михаилъ сказалъ хриплымъ голосомъ:
— А! это вы Клумпъ. Чортъ возьми, насъ пора бы взять отсюда…
— Мы не заработываемъ хлбъ, который димъ, сказалъ издваясь Жемми.
— Та, та, та, мои барашки, потерпите немного, сказалъ въ свою очередь Клумпъ. Мы очень, значитъ, торопимся работать?
— Чортъ возьми! продолжалъ Жемми, разв вы думаете, что намъ здсь весело?
— А, кто виноватъ? Зачмъ быть злыми съ папа Клумпомъ? Если бы вы не бгали вы бы теперь катались, какъ сыръ въ масл.
— Мы были виноваты.
— Вы сознаетесь? Отлично. И такъ какъ вы теперь стали милы, то я хочу кое что для васъ сдлать.
— А! вскричали оба брата, съ видомъ самой чистосердечной радости.
— Это вамъ нравится, не правда ли? А когда вы узнаете въ чемъ дло… хорошенькое дльцо какихъ мало… за которое вамъ перепадетъ въ руки не одинъ долларъ… И говорите посл этого, что папа Клумъ не добрый малый!..
— А когда это будетъ? спросилъ Жемми.
— Черезъ три или четыре дня… тутъ нужна ловкость… по за это я спокоенъ…
— А до тхъ поръ?
— До тхъ поръ… если вы будете послушны, очень послушны… если вы общаетесь не длать глупостей… ну! я васъ приглашаю ужинать…
— Отказа не будетъ…
— И вмст съ товарищами… Держитесь хорошенько, потому что, между нами будь сказано, я спрошу ихъ мннія о васъ… и если они не останутся вами довольны… то… никакой работы не будетъ…
Часъ спустя, въ другой комнат Золотаго-Грота, Михаилъ и Жемми сидли среди бандитовъ, которые ли, пили, пли скверныя псни и разсказывали безстыдныя анекдоты, Михаилъ и Жемми подтягивали имъ и сами находили разсказы и отвты, которые заставляли хохотать до упаду этихъ галерниковъ.
Они показали себя достойными своего учителя…
И Клумпъ улыбался упоенный своимъ успхомъ…

IX.
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ.

Печальна и мрачна комната Антоніи. Лежа на постели, молодая женщина кажется не сознаетъ боле, что происходитъ вокругъ нея. Она находится въ томъ положеніи, когда при каждомъ малйшемъ шум, сердце сжимается отъ страха. Она боится. Лонгсвордъ сдержалъ свое слово. Онъ отказалъ Вартону въ своей помощи. Что сдлаетъ теперь этотъ человкъ?
Для людей, подобныхъ Вартону, все возможно.
Отъ такихъ ужасныхъ мученій, время, когда ребенокъ долженъ родится, наступаетъ ране. И бдное созданіе, уже заране, почти обрачено на смерть. О, еслибы можно было остановить время! Но нтъ, оно идетъ, часы бгутъ и природа неизбжно исполняетъ свое дло.
Антонія закрыла глаза и сквозь ея длинныя рсницы показались слезы. Вдругъ, дверь въ комнату отворилась.
Вошелъ Вартонъ и медленнымъ шагомъ приблизился къ постели страдалицы.
— Сударыня, сказалъ онъ своимъ обыкновеннымъ, холоднымъ тономъ, я ршилъ, что происшествіе, не должно случиться здсь, ваша деликатность, избавитъ меня отъ безполезныхъ объясненій. Вы будете отправлены въ домъ, принадлежащій одному изъ моихъ друзей… Будьте уврены, что тамъ вы не будете имть недостатка во всемъ необходимомъ… вс мры приняты для этого.
Антонія поняла, что ршительная минута наступила.
Послдній разъ, она подняла на Вартона глаза, полные слезъ.
— Сударь, тихо спросила она, на что вы ршились?
Онъ не отвтилъ на этотъ вопросъ, а только прибавилъ: — Вы скоро будете готовы, сударыня?
Блдная, едва въ состояніи стоять на ногахъ, она все-таки поднялась. Она чувствовала себя, вполн во власти этого человка и можетъ быть думала, что можетъ обезоружить его своей покорностью. Въ одну минуту, она собрала нсколько необходимыхъ для нея предметовъ. Потомъ она сказала:
— Я къ вашимъ услугамъ, сударь.
Вартонъ пошелъ впередъ. Онъ не только не предложилъ ей руки, но даже не приказалъ никому изъ прислуги, поддержать ее, такъ что она принуждена была держаться за мебель, за стны, чтобы не упасть. Вартонъ ничего не видитъ и не хочетъ видть, что ему за дло, что она страдаетъ, что она едва можетъ идти? Онъ радуется въ душ, угадывая эти страданія, которые мстятъ за него?.. Его можно было сравнить съ палачемъ, идущимъ передъ жертвой и даже не оглядывающимся назадъ, увреннымъ что жертва послушно слдуетъ за нимъ.
Вся прислуга была удалена, Вартонъ былъ одинъ. Онъ самъ открылъ дверь, была ночь. Антонія вышла на крыльцо. Тамъ стоялъ человкъ, одтый весь въ черное. Въ темнот она не могла различить его лица. Этотъ человкъ подалъ ей руку, въ послдній разъ оглянулась она на этотъ домъ, который, можетъ быть, оставляла на всегда, домъ, въ который она вошла нкогда, беззаботной, почти веселой и изъ котораго она выходила теперь, въ отчаяніи и ужас… Можетъ быть она хотла разжалобить своего судью, по тяжелая дверь уже затворилась за нею… Антонія осталась одна съ незнакомцемъ. Минуту спустя, она уже сидла въ карет… Назнакомецъ, по прежнему молчаливый, сидлъ напротивъ ея.
Хриплый голосъ кучера раздался съ козелъ и карета покатилась. Антонія не произнесла ни слова, ужасъ все боле и боле овладвалъ ею. Къ тому же ей не съ кмъ было сказать слова? Говорить съ человкомъ, который сидлъ напротивъ ея?..Но кто онъ?.. кто могъ согласиться служить орудіемъ преступленія, которое она предвидя ла, кром какого нибудь негодяя, для котораго золото всемогущественно.
— А Лонгсвордъ? Гд же Лонгсвордъ? Почему его нтъ, живъ ли онъ? неужели мщеніе Вартона уже постигло его!
Карета между тмъ катится все скоре и скоре. Отъ этого монотоннаго шума, Антонія чувствовала, что ея умъ цпенетъ. Она едва могла дышать. Туманъ разстилался у нея передъ глазами, она стала бороться противъ этого ощущенія, она ни за что, не хотла упасть въ обморокъ.
Наконецъ карета остановилась, дверца отворилась, свжій воздухъ пахнулъ ей въ лице. Гд она? она услышала шумъ воды… вотъ и рка. Спутникъ опять протянулъ ей руку, безъ этой опоры, она не могла бы ступить ни шагу.
Экипажъ остановился у самаго берега рки. Въ нсколькихъ шагахъ, она замтила темный силуетъ парохода… Повинуясь своему спутнику, который увлекаетъ ее, она всходитъ на судно, едва она успла ступить на него, какъ раздался свистокъ и пароходъ быстро пошелъ впередъ.
Антонію ввели въ каюту, гд она упала на диванъ въ состояніи полнаго безсилія. Она боле не думала, не размышляла. Она даже спрашивала себя, не жертва ли она ужаснаго кошмара?
Но нтъ, это былъ не сонъ. Она слышала свистъ втра, шумъ машины и волнъ ударявшихся въ бока корабля, но она не понимала боле времени. Минуты ли шли, часы ли, она не знала. Мало по малу, она сдлалась ко всему равнодушна, она боле не ждала, даже не боялась.
Когда пароходъ остановился, дверь каюты отворилась и вошелъ прежній незнакомецъ. ‘Пойдемте сударыня!’ сказалъ онъ, тогда она встала и опираясь на его руку, пошла какъ во сн, какъ автоматъ…
Потомъ она вышла на берегъ, прошла по какому то саду, а можетъ быть и кладбищу… потомъ отворилась какая то дверь, онавошла на крыльцо, еще какая то дверь отворилась и она наконецъ вошла въ комнату.
Страданія до того изнурили молодую женщину, что она безсознательно дала раздть себя, потомъ, когда ее положили на постель, блыя простыни которой казались ей саваномъ, она обернулась къ стн, точно ее привезли сюда только для того, чтобы умереть.
Однако дв мысли вертлись въ ея разстроенномъ мозгу: Лонгсвордъ!.. дитя!.. Она призывала ихъ на помощь, инстинктивно она просила то одного, то другаго спасти ея… потому что вмст съ покоемъ, къ ней возвратился тяжелый, убивающій ужасъ… Бдная, бдная Антонія! напрасно шепчешь ты два эти имени: одинъ изъ тхъ, кого ты зовешь, не слышитъ тебя боле, другой еще не можетъ слышать! И ты ищешь въ ум, у кого бы ты могла просить помощи. Ты вспоминаешь о Блумингдал, гд плачетъ твоя мать, а суровый отецъ, глядя на мрачныя стны отеческаго дома, вспоминаетъ что онъ спасъ честь имени, продавъ тебя Вартону.
Въ комнат совершенно тихо. Только за стной слышенъ стукъ маятника. Антонія невольно считаетъ: разъ, два, три. Въ голов у нея начинается путаться… Она начинаетъ шептать псни, которыя пла старая негритянка, бывшая ея кормилицей.
Вдругъ она вскрикнула: боль и изумленіе вырвали у нея этотъ крикъ… Что это за странное чувство? что это за острая боль, которою она вдругъ почувствовала!..
Она поняла!..
Тогда, была ли это игра ея воображенія, но она почувствовала, что нжныя руки, точно руки молодой двушки обвились около ея шеи и нжный голосъ прошепталъ ей:
— Врьте и надйтесь!..

X.
ЗАГОВОРЪ ЧЕСТНЫХЪ ЛЮДЕЙ.

Кто же это говорилъ? Кто въ первый разъ, въ теченіи такого долгаго времени, обратился къ бдной женщин со словами симпатіи и ободренія?..
Это мы сейчасъ объяснимъ.
Едва Эдвардъ оставилъ Антонію, какъ отправился къ Дану Іокъ. Легко угадать, что должно было произойти.
Вартонъ искалъ для себя одного изъ тхъ докторовъ, которыми кишитъ Нью-Іоркъ, ищущихъ въ преступленіи тхъ средствъ, которыхъ имъ не доставляетъ одно ихъ знаніе.
Во всхъ городахъ Соединенныхъ Штатовъ и въ особенности въ Нью-Іорк, существуетъ чудовищный промыселъ, который не боится свта и открыто, въ журналахъ, длаетъ циническія возванія къ самымъ дурнымъ страстямъ.
Нельзя было бы поврить, еслибы фактъ не былъ на лице, что въ Нью-Іорк существуютъ извстные всмъ дома, исключительно для этихъ постыдныхъ операцій… и не смотря на публичный скандалъ, полиція упорствуетъ… она не знаетъ ничего, не хочетъ ничего знать. Какъ въ Спарт убивали дтей, родившихся калками или слабыми, такъ, въ Соединенныхъ Штатахъ устраняютъ стыда незаконнаго ребенка…
Такъ что Вартонъ, ища доктора, не боле какъ слдовалъ обычаю, да ему даже едвали и пришлось бы искать, еслибы онъ не соблюдалъ строжайшей тайны, еслибы не боялся самъ того, что длалъ.
Данъ Іокъ устроилъ за нимъ неусыпгый надзоръ. Данъ ршился на все, чтобы предотвратить преступленіе, которое онъ предвидлъ и еслибы было надо, голосъ его возвысился бы, чтобы привлечь на Америку негодованіе стараго свта… Надо было, во чтобы то ни стало, отразить ударъ и Данъ Іокъ быстро составилъ планъ.
Тадъ что, когда Лонгсвордъ разсказалъ ему свой послдній разговоръ съ Антоніей:
— Пойдемте, сказалъ онъ ему.
И онъ увлекъ Эдварда.
Они пришли на площадь Св. Марка.
Данъ Іокъ направился прямо къ дому госпожи Симмонсъ. День уже наступилъ и добрая женщина, по обыкновенію, была занята приготовленіемъ утренняго чая. Увидвъ Дана, она вскрикнула отъ ужаса. Она никогда не могла встртиться съ нимъ, не испытавъ этого чувства. Этотъ худой и мрачный человкъ, съ черными блестящими глазами, пугалъ ее и заставлялъ дрожать.
— Эвансъ у себя? спросилъ Іокъ, не обращая вниманія на волненіе доброй женщины.
— Да, господинъ Данъ, да, пробормотала она, уронивъ въ волненіи, два куска мяса въ огонь.
— Попросите его сойти, мн надо немедленно съ нимъ переговорить.
Данъ Іокъ и Эдмундъ Эвансъ, были давно знакомы. Они вмст старались проникнуть тайны природы и много ночей сидли они вмст за философскими изысканіями. Не разъ, заря заставала ихъ за работой.
Эвансъ сейчасъже вышелъ. Лонгсвордъ скромно ушелъ, съ госпожей Симмонсъ, въ сосднюю комнату, не говоря ни слова, она разсматривала его измненное страданіями лице. Она смотрла на него, какъ на выходца изъ ада.
Данъ и Эвансъ, долго разговаривали между собою. Потомъ они пожали другъ другу руки. Эвансъ не колебался ни минуты. Онъ согласился принять на себя презрнную роль доктора, какого искалъ Вартонъ… Онъ самъ предложитъ свои услуги, чтобы исполнить это дло… Почему ему станутъ недоврять! онъ былъ молодъ… Значитъ готовъ на все, чтобы пріобрсти состояніе…
— Это еще не все, сказалъ Данъ. Вы понимаете, дорогой Эвансъ, съ какой тщательностью мы должны принять наши предосторожности… намъ надо найти еще кого нибудь, кто согласился бы, на такихъ же условіяхъ, ухаживать за больной… это Вартонъ можетъ приставить къ своей жертв или шпіона или даже убійцу… который докончитъ, слишкомъ медленный по его мннію, ходъ дла..
Эвансъ подумалъ съ минуту.
— Данъ, сказалъ онъ, благодарю тебя, что ты вспомнилъ обо мн, когда дло зашло о добромъ дл… Ты правъ: ничто не надо длать вполовину… Подожди меня одну минуту.
Эвансъ пошелъ къ госпож Симмонсъ и сказалъ ей на ухо нсколько словъ, которые повидимому поразили ее изумленіемъ. Но этотъ день, былъ для нея днемъ покорности, она бросилась на лстницу и черезъ нсколько минутъ вернулас въ сопровожденіи Нетти Дэвисъ.
Молодая двушка, свжая и прелестная, носила на своемъ лиц слды печали, которая никогда не покидала ее.
Эвансъ познакомилъ ее съ Даномъ. Поэтъ молча глядлъ на нее, казалось что это лице возбудило въ немъ, какое то полузабытое впечатленіе.
— Извините, сказалъ онъ наконецъ, не имлъ ли я чести встрчать васъ гд нибудь прежде?
— Не думаю, отвчала Нетти, хотя я уже давно желала этой встрчи…
— Если только, прервалъ Эвансъ, Данъ не видлъ васъ въ Академіи Художествъ…
И онъ сталъ говорить Дану о картин, надлавшей столько шуму въ Нью-Іорк и которой, если читатель не забылъ, поэтъ такъ восхищался.
Данъ Іокъ казался погруженнымъ въ свои размышленія. Потомъ поднявъ вдругъ голову, онъ сказалъ:
— Я убжденъ, что если я не видалъ мисъ, то я встрчалъ одно или даже два существа, не смйтесь, это совершенно врно, которыя были вашимъ живымъ портретомъ… Мы поговоримъ объ этомъ, поищемъ… Одно слово! скажите мн ошибся ли я. Картина, выставленная вами, не была ли воспоминаніемъ?.. чмъ то въ род пережитой сцены?
Нетти съ любопытствомъ поглядла на него:
— Какъ вы это узнали?
— Не все ли равно! поспшно сказалъ Данъ. Я угадалъ это… Врно ли я угадалъ?..
— Да.
Данъ провелъ рукою по лбу.
— Хорошо, хорошо! сказалъ онъ опять, мы объ этомъ еще поговоримъ… Теперь займемся тми, которые страдаютъ, которые нуждаются въ васъ… Вы сказали Эвансъ, объ чемъ мы хотимъ просить мисъ Нетти?..
— Нетти согласна.
Данъ Іокъ подошелъ къ ней, взялъ ея руку и поцловалъ:
— Ну! сказалъ онъ, мизантропъ принужденъ сознаться, что на свт существуютъ добрыя сердца…
Вотъ почему, Антонія почувствовала поддерживавшія ее нжныя руки… а Эвансъ, блдный и взволнованный, ожидалъ рожденія ребенка, котораго онъ общался спасти.

XI.
СМЕРТЬ АНТОНІИ.

Домъ, въ который привезли Антонію, былъ роскошный загородный дворецъ Адама Маси. Онъ состоялъ изъ дома и двухъ флигелей, изъ которыхъ одинъ былъ еще не оконченъ. Зима прервала окончаніе втораго павильона, соединявшагося съ первымъ широкой галлереей, которая предназначалась для зимняго сада…
Этотъ то домъ, Адамъ отдалъ въ распоряженіе Вартона, для исполненія задуманнаго имъ преступленія. Въ это время года, вс сосдніе дома были пусты. Нечего было бояться нескромныхъ взглядовъ, доктору были даны самыя опредленныя приказанія, Баму было поручено наблюдать за всмъ, и читатель уже догадался, что Трипъ и Мопъ также принимали участіе въ этомъ дл.
Комната, въ которую помстили Антонію, была великолпно меблирована. Тяжелыя занавсы закрывали окна. Никакой шумъ не проникалъ снаружи.
Эвансъ стоялъ подл несчастной, Нетти Дэвисъ утшала и ободряла ее. Никакихъ объясненій не было дано Антоніи, но она поняла что она теперь не одна, и мало по малу надежда возвратилась къ ней.
Наконецъ ребенокъ явился на свтъ, со слезами на глазахъ поцловала его несчастная мать, забывъ въ эту блаженную минуту вс свои несчастія…
Эвансъ молча глядлъ на нее и противъ воли ему сдлалось страшно. Ему показалось, что въ перемн произошедшей въ ней, онъ видитъ признаки смерти… и онъ не ошибся.
Антонія была такъ изнурена, испытанными ею страданіями, что это послднее, отняло у нея послднія силы… Она отдала свою жизнь маленькому существу…
Эвансъ былъ въ отчаяніи, неужели смерть сдлается сообщникомъ Вартона, а онъ самъ, Эвансъ, выбранный чтобы помшать убійству, былъ принужденъ оставаться безсильнымъ зрителемъ этой, раздирающей душу сцены?
Напрасно он призываетъ на помощь вс свои знанія, напрасно старается, ищетъ. Смерть уже наложила свою холодную руку на несчастную женщину.
Антонія блдна, но спокойствіе разливается по ея лицу, она дошла до конца пути.
Вдругъ она вздрогнула и прижавъ къ груди ребенка, вытянула впередъ голову и стала прислушиваться… между тмъ не слышно было ни малйшаго шума. Но иногда передъ смертью, вс наши чувства пріобртаютъ большую чуткость.
Она не ошиблась. Едва прошло нсколько минутъ, какъ въ дверь тихонько постучались… Эвансъ пошелъ отворить.
Это были Данъ и Эдвардъ.
— Ну что? вскричалъ съ нетерпніемъ Лонгсвордъ.
— Ребенокъ родился, сказалъ Эвансъ, пожимая ему руку.
Онъ не могъ ршиться сказать ничего боле. Да и услышалъ ли бы Лонгсвордъ? Онъ бросился къ постели Антоніи, всталъ на колни и положивъ голову на руки возлюбленной, сталъ рыдать не будучи въ состояніи произнести ни слова…
О! какая перемна произошла въ лиц больной! Безконечная радость наполнила все ее существо… Ея возлюбленный Эдвардъ былъ съ нею, и такъ какъ она чувствовала что умираетъ, то знала что никто не въ силахъ разлучить ихъ.
Эвансъ сдлалъ знакъ Дану и оба отойдя въ уголъ комнаты, начали говорить по тихоньку. Они знаютъ что нтъ боле надежды…
— Эдвардъ! дорогой Эдвардъ! шептала Антонія, притягивая къ себ Лонгсворда, ты его будешь очень любить… неправда ли?.. Это наше дитя… а когда я умру, ты долженъ будешь любить его за насъ двоихъ…
Лонгсвордъ вздрогнулъ. Въ своемъ волненіи онъ ничего не понялъ, ничего не угадалъ и это мысль о смерти, какъ громомъ поразила его своей неожиданностью. Онъ обернулся къ друзьямъ и глаза его встртились съ глазами Эванса. Нмой вопросъ выражался въ его глазахъ. Данъ Іокъ сдлалъ жестъ, говорившій, чтобы онъ собралъ вс свои силы.
Голова Антоніи упала на подушку, ея руки машинально играли волосами Эдварда.
— Мы свободны, говорила она голосомъ слабымъ, какъ голосъ ребенка, понимаешь ли ты это Эдвардъ?.. Мы далеко, далеко, около насъ деревья, въ саду блый домикъ, солнце сіяетъ, ребенокъ бгаетъ около насъ. Посмотри, какъ онъ хорошъ, какъ онъ выросъ! Его зовутъ Эдвардомъ, какъ и тебя… Я очень люблю это имя.
Горячка овладвала ею.
— Вс эти страданія, о которыхъ ты говорилъ теперь, вдь это сонъ, неправда ли?.. О! я хорошо помню… мы были всегда, всегда, счастливы! Однажды утромъ, ты пришелъ къ моему отцу… ты это помнишь, неправда ли?.. ты переговорилъ съ нимъ и въ тотъ же день я стала твоей невстой.
Антонія все забыла и страшный призракъ убійцы — Вартона, не стоялъ у ея изголовья.
— Видишь ли, продолжала она, я должна уйти… О! не плачь… зачмъ ты плачешь мой милый?.. Я такъ счастлива!
И ея голосъ ослабвалъ все боле и боле… Въ послдній разъ привлекла она къ себ Эдварда и уста ихъ соединились въ послдній разъ… потомъ голова Антоніи тихо склонилась на подушку… ока вздохнула… улыбнулась…
Все кончилось.
Эвансъ подошелъ къ постели, положилъ руку на холодный лобъ Антоніи, потомъ закрылъ ей глаза…
Въ комнат царствовало горестное молчаніе.
Данъ первый пришелъ въ себя. Онъ подозвалъ къ себ Эванса и сказалъ му на ухо:
— Нельзя терять ни минуты. Мать умерла, надо по крайней мр спасти ребенка. Кто поручится что Вартонъ, чтобы лично удостовриться въ смерти, не можетъ явиться сюда каждую минуту!
Лонгсвордъ услышалъ.
— Вы правы, сказалъ онъ. Говорите! что мы должны длать?
— Пусть мисъ Нетти останется съ покойницей, я буду въ сосдней комнат, готовый, если понадобится оказать какую нибудь помощь. Вы, Эвансъ, заверните ребенка въ вашъ плащъ и отнесите къ мистрисъ Симмонсъ, наконецъ вы Лонгсвордъ, не оставайтесь здсь боле ни минуты.
— Уйти! вскричалъ Лонгсвордъ, обнимая умершую, нтъ, нтъ!
— Но разв вы не понимаете, что Вартонъ можетъ придти… что палачъ жаждетъ увидать труппы своихъ жертвъ? Если онъ найдетъ васъ здсь, онъ убьетъ васъ.
— Пусть убьетъ… разв теперь не все равно.
Данъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ торжественнымъ голосомъ:
— Разв та, которую вы любили, непоручила вамъ своего ребенка?.. Уходите… я такъ хочу… Кто знаетъ, не сдлали ли вы уже неосторожности тмъ, что пришли сюда… не разставили ли вамъ какую нибудь засаду?.. Эдвардъ, во имя нашей дружбы, послушайтесь меня!..
И онъ отвелъ молодаго человка отъ постели, отъ которой тотъ, казалось не могъ оторваться.
Эвансъ присоединилъ свои просьбы къ просьбамъ Дана.
— Я повинуюсь, сказалъ наконецъ Эдвардъ, протягивая руку Дану.
Въ послдній разъ, Эдвардъ поцловалъ въ лобъ умершую, которая казалось все еще улыбалась и вышелъ…
Эвансъ взялъ ребенка, который плакалъ точно чувствовалъ, что онъ сирота…
— Я вернусь черезъ три часа, сказалъ Эвансъ.
Данъ Іокъ проводилъ ихъ изъ дома. Они вышли не черезъ дверь, а черезъ отверстіе еще неоконченной ршетки сада.
Данъ Іокъ вернулся назадъ. Нетти стояла на колнахъ у постели Антоніи. Поэтъ посмотрлъ вокругъ, все было тихо и спокойно, тогда онъ ушелъ въ сосднюю комнату, слъ и облокотился на руку головой…
Прошелъ часъ. Вдругъ онъ вскочилъ. Страшный крикъ ужаса и отчаянія, раздался у него въ ушахъ. Онъ бросился въ комнату Антоніи…

XII.
КАКЪ КЛУМПЪ НЕ ВСЕ ПРЕДВИДЛЪ.

Кому же принадлежалъ, этотъ ужасный крикъ?
Пока внутри дома, происходили описанныя нами событія, странная сцена разыгрывалась снаружи. Преступная драма, рядомъ съ драмой любви и страданія.
Наканун Клумпъ, сказалъ своимъ барашкамъ, Михаилу и Жемми:
— Завтра будетъ ваша первая компанія!
Товарищамъ же онъ сказалъ:
— Ни одинъ изъ васъ, не стоитъ этихъ молодцевъ… между нами будь сказано, я не считалъ себя такимъ отличнымъ профессоромъ!
Тмъ не мене не вполн довряя имъ, въ особенности посл ихъ побга изъ сада Армиды, онъ ни на минуту не переставалъ наблюдать за ними, онъ каждую минуту подслушивалъ, не обмнялись ли они нсколькими словами потихоньку, при слабомъ свт лампы, онъ наблюдалъ не длаютъ ли они другъ другу знаковъ. Ничего! если они говорили, то это было повтореніе того, что они говорили при немъ.
Въ ночь предшествовавшую предпріятію, ни одинъ ихъ жестъ не оставался незамченнымъ. Клумпъ наблюдалъ за выраженіемъ ихъ лицъ, стараясь уловить какой нибудь знакъ протеста, какое нибудь выраженіе гнва или угрызеній совсти. Ничего, ршительно ничего!
Клумпъ ршился. Настало время употребить въ дло, ловкость и энергію братьевъ.
Мы уже сказали что прошло два мсяца, какъ братья не выходили изъ Золотаго Грота, такъ что когда Клумпъ объявилъ имъ, что завтра будетъ работа, то они вскрикнули отъ радости.
— А! сказалъ съ удовольствіемъ Клумпъ. Васъ занимаетъ работа… Ну! ваша же вина, что мы не начали раньше… Но, полно, что прошло, то прошло.
Посл этого родительскаго наставленія, Клумпъ далъ имъ необходимыя инструкціи. Надо было забраться на дачу банкира Адама Маси.
Со стороны Михаила и Жемми, не было ни какихъ возраженій противъ этого. Напротивъ, на лицахъ ихъ выражалась полная радость.
На другой день они оставили Золотой Гротъ. Но тутъ Клумпъ нашелъ нужнымъ принять нкоторыя предосторожности. Не смотря на довріе, которое ему внушали теперь его ученики, онъ боялся что видъ дятельнаго и широкаго города, снова возбудитъ въ нихъ желаніе, пріобрсти потерянную свободу. Конечно Клумпъ могъ сказать, что ничего не упустилъ для совершеннаго измненія своихъ учениковъ. Но онъ положилъ за правило, не подвергать соблазну, если послдствія его могутъ быть вредны. Поэтому повинуясь благоразумію, онъ запасся закрытымъ экипажемъ, въ который онъ посадилъ своихъ воспитанниковъ и самъ слъ съ ними.
Читателю уже извстно, что для того, чтобы попасть на дачу Маси, надо было перехать черезъ рку. Это произошло безъ всякихъ препятствій. Михаилъ и Жемми были веселы, хотя можетъ быть веселость ихъ была немного лихорадочная. Но это можно было объяснить тмъ, что это былъ ихъ первый шагъ на новомъ поприщ. Самъ Клумпъ — кто знаетъ?— можетъ быть при первомъ своемъ преступленіи, чувствовалъ усиленное біеніе сердца. Правда что съ тхъ поръ…
Ночь уже наступила, когда наши путешественники вышли на берегъ. Все было пусто. Клумпъ тщательно осмотрлся вокругъ и успокоился что за нимъ не кому слдить. Все трое направились къ дому.
Какъ мы уже сказали, въ немъ царствовало глубочайшее молчаніе… Нигд не видно было свта, не слышно ни малйшаго шума.
— Идите за мной, сказалъ Клумпъ. Сейчасъ надо будетъ взбираться… да не надо ломать себ шеи…
Безъ всякихъ препятствій, прибывшіе вошли въ садъ.
Какъ и было уже объяснено раньше, при дом были два флигеля, соединенные оранжереей, которая была еще только начата. Понятно, что Клумпъ хотлъ попасть въ главное зданіе, въ которомъ стояли дорогіе вещи привлекавшія его. Въ окнахъ нижняго этажа были желзные ршетки, но окна верхнихъ этажей ничего подобнаго не имли. Черезъ эти то окна, Клумпъ и разсчитывалъ попасть въ домъ.
Средство, придуманное имъ, было очень просто.
Одна изъ желзныхъ полосъ, назначенныхъ поддерживать крышу оранжереи, упиралась однимъ концемъ въ неоконченный еще флигель, а другой конецъ, приходился на нсколько вершковъ отъ террасы, находившейся на крыш главнаго зданія. Невыстроенный павильонъ былъ еще открытъ, такъ что ничего не могло быть легче, какъ добраться до упомянутой выше полосы, которая была около полъ-аршина ширины и возвышалась надъ землею около двадцати аршинъ.
Планъ Клумпа состоялъ въ томъ, чтобы по этой полос добраться до террасы и потомъ спуститься съ нея въ какое нибудь окно, которое уже было бы легко открыть.
Онъ и объяснилъ это Михаилу и Жемми, выслушавшимъ его со вниманіемъ, которымъ онъ долженъ былъ остаться доволенъ.
— Милыя мои дти, продолжалъ онъ, тутъ нужна крпкая голова… Я знаю это дло… я самъ былъ матросомъ… но вы, это другое дло. Надо смотрть прямо передъ собою, если же у васъ закружится голова, сейчасъ же садитесь верхомъ на балку… Но, окончилъ онъ, дружески трепля ихъ по плечу, я увренъ что вы ловки какъ козы.
Ночь была темная, слышенъ былъ шумъ втра между деревьями.
— Впередъ, сказалъ Клумпъ, сначала вы… потомъ я… Смле и все пойдетъ хорошо. Михаилъ влзъ первый, за нимъ Жемми и наконецъ Клумпъ… Страшный видъ представляли эти три тни, выдляясь изъ сроватой мглы.
Такимъ образомъ они дошли до средины балки, какъ вдругъ Жемми быстро обернулся.
О! онъ стоялъ твердо, не шатался.
Тоже самое сдлалъ и Михаилъ.
— Проклятыя собаки! заворчалъ Клумпъ. Что такое съ вами, пойдете ли вы впередъ!..
Движеніемъ быстре молніи, Жемми ударилъ его кулакомъ въ лице… Клумпъ зашатался и протянулъ руки впередъ.
Этимъ жестомъ, онъ падая, увлекъ за собою Жемми.
Жемми въ свою очередь, инстинктивно схватился за Михаила. Вс трое упали въ пространство.
По какому то чуду, Михаилъ, обхватилъ ногами балку и повисъ на ней внизъ головой, тогда какъ Жемми, держась за его талью, выдерживалъ на себ всю тяжесть Клумпа, впившагося въ него когтями.
Прошла минута страшныхъ мученій.
Кто могъ сказать, сколько времени будетъ продолжаться, эта молчаливая драма. Они потеряли сознаніе времени, ужасъ овладвалъ ими, кровь приливала въ голову. Вдругъ ноги Михаила ослабютъ?.. Слышно было только тяжелое дыханіе.
Вдругъ Клумпъ почувствовалъ, что его руки скользятъ и невольно онъ разжалъ ихъ, желая ухватиться по выше…
Раздался ужасный крикъ, Клумпъ упалъ на мостовую и раздробилъ себ голову.
Толчекъ заставилъ остальныхъ подпрыгнуть, но они удержались, Михаилъ по прежнему за балку, Жемми за него. Михаилъ почувствовалъ облегченіе… полтораста фунтовъ тяжести, сразу убавилось.
Однако онъ не могъ боле говорить, кровь приливала ему къ голов, но мысли его не переставали работать, отвага не уменьшилась. Тихонько онъ опустилъ одну руку внизъ и схватилъ Жемми за поясъ, тотъ понялъ, что надо было взобраться къ брату на балку. Ужасная минута! Михаилъ чувствовалъ, что желзо вонзается ему въ ноги.
Еще одно усиліе! и вотъ оба брата спасены! здравы и невредимы стоятъ они на балк! А внизу, Клумпъ плавалъ въ своей крови.

XIII.
ОПАСНАЯ ДЛЯ МАСИ И Kо.

Услышавъ раздавшійся снаружи ужасный крикъ, Данъ кинулся въ комнату, гд Нетти стерегла Антонію.
Молодая двушка, блдная отъ страха, указывала дрожащей рукой на окцо, говоря:
— Это оттуда! о! этотъ крикъ леденитъ мн кровь!
Въ одно мгновеніе, Данъ кинулся къ окну, отдернулъ занавски, открылъ задвижки закрывавшіе окно.
При сроватомъ свт зимней ночи, онъ увидлъ въ двухъ шагахъ отъ окна, дв приближавшіеся тни. Для экзальтированнаго воображенія, это явленіе показалось бы сверхестественнымъ, но Данъ былъ не изъ числа такихъ людей. Онъ вынулъ изъ кармана револьверъ и прицлился, по въ эту же самую минуту, повинуясь какому то безотчетному чувству, Нетти схватила его за руку. Раздался выстрлъ… но пуля не попала въ цль.
— Помогите! помогите! раздались два голоса.
И въ ту же минуту, въ окн появились Михаилъ и Жемми, съ длинными блокурыми волосами, блдные отъ усталости. Лампада зажженная около умершей, освтила ихъ лица…
Данъ вскрикнулъ, онъ узналъ ихъ. Это были дти, которыхъ онъ видлъ вошедшими въ Золотой Гротъ. Въ ту же минуту, другая мысль, мелькнула въ его голов.
— Войдите! сказалъ онъ. Кто вы такіе? Что вы здсь длаете?
Въ тоже время, онъ пристально всматривался въ нихъ, сосредоточивъ все свое вниманіе на томъ, чтобы припомнить, кого напоминали ему ихъ лица…
Братья, истомленные всмъ происшедшимъ, шатались, не будучи въ состояніи произнести ни слова и искали опоры… Нетти быстро подошла, какъ бы для того чтобы поддержать ихъ…
Тогда Данъ увидлъ странное зрлище. Вс эти три головы имли одни и т же черты лица, точно три копіи одного оригинала…
— Какъ ваше имя? вскричалъ Данъ, схвативъ ихъ за руки.
Михаилъ упалъ въ обморокъ. Жемми еще сохранилъ остатокъ силъ…
— Воды! вскричалъ Данъ и скоре Мисъ Нетти.
Голосъ его былъ такъ повелителенъ, приказаніе такъ поспшно, что Нетти поспшила повиноваться.
Данъ всталъ на колни около молодыхъ людей и сталъ мочить имъ виски. Минуту спустя, они открыли глаза, но мученія испытанныя ими были такъ ужасны, что они не помнили ничего, изъ того что произошло. Своими большими глазами, они съ безпокойствомъ смотрли на Дана и Нетти.
— Посмотрите хорошенько на этихъ молодыхъ людей, прошепталъ Данъ, обращаясь къ Нетти, не узнаете ли вы ихъ?
Нетти старалась припомнить. Видно было, что ею овладло какое то странное волненіе. Но она сама не понимала, что это такое. Ея сердце сжималось, точно отъ предчувствія чего то важнаго.
— Гд мы? прошепталъ Михаилъ, начинавшій приходить въ себя.
— У друзей, отвчалъ Данъ, не бойтесь ничего.
Въ тоже время онъ поддерживалъ Михаила, съ трудомъ поднимавшагося на ноги… Жемми смотрлъ на Нетти.
— Кто вы? снова спросилъ Данъ. Скажите намъ ваше имя.
Будучи въ состояніи сильнаго нервнаго разстройства, они выдали, тщательно скрываемую ими тайну.
— Меня зовутъ Михаилъ Гардвинъ, сказалъ Михаилъ.
Нетти вскрикнула.
— Михаилъ Гардвинъ!
— А меня Жемми Гардвинъ! прибавилъ Жемми.
Нетти страшно поблднла, она едва могла стоять на ногахъ, Данъ поддержалъ ее въ ту минуту, когда она готова была упасть.
— А какъ ваше имя Нетти? тихо спросилъ онъ.
Нетти выпрямилась и бросилась къ молодымъ людямъ съ открытыми объятіями.
— Меня зовутъ Нетти Гардвинъ! я ваша сестра! вскричала она…
— Сестра! повторили вмст Михаилъ и Жемми.
— О! мои дорогіе, мои милые братья, сколько я васъ искала! сколько я плакала…
Вс трое стояли обнявшись. Данъ любовался на эту прекрасную группу.
Вдругъ, Михаилъ взялъ сестру за голову и отстранивъ ее немного, спросилъ:
— А наша мать?
Нетти опустила голову и крупныя слезы покатились у нея изъ глазъ.
— Умерла! умерла! о! проклятіе! мы вернулись слишкомъ поздно!
— Да, умерла! несчастная женщина! прошептала Нетти, умерла отъ нищеты и голода., умерла въ госпитал для бдныхъ, въ который входятъ только для того, чтобы умереть… О! еслибъ вы знали, какъ она, передъ смертью, звала васъ!
— Умерла! повторилъ Михаилъ. Убита, убійцами отца!…
— Какъ! что значатъ эти слова? вскричала Нетти, какая ужасная тайна извстна вамъ!..
— Сестра, сказалъ Жемми торжественнымъ голосомъ, мы пришли, чтобы отмстить за смерть нашего отца, Марка Гардвина, убитаго въ Скалистыхъ горахъ…
— Погодите, вскричала Нетти. Не на это ли ужасное происшествіе намекала моя мать, когда призвавъ меня къ себ… на ея смертномъ одр… она сказала мн: помни эти два имени… и если ты встртишь на твоемъ пути, двухъ людей носящихъ эти имена, отвернись отъ нихъ, какъ отъ гадины.
— Эти имена? сказалъ задыхаясь Михаилъ.
— Она сказала мн ихъ… и я ихъ не забыла… одинъ изъ этихъ людей уже умеръ, его звали Тиллингастъ… другой — живъ, его имя Адамъ Маси!..
Данъ поспшно подошелъ.
— Наконецъ! вскричалъ онъ. Вотъ преступленіе, которое я прочиталъ на лиц этого человка! Наконецъ я свергну этого гиганта зла и порока!..
— Не знаете ли вы, продолжала Нетти, что случилось съ нашимъ двоюроднымъ братомъ Джономъ, сыномъ дяди Михаила?.. Пасторъ воспитавшій насъ, который теперь уже умеръ, открылъ намъ ужасную драму, въ которой погибли нашъ отецъ и дядя…что касается до Джона…
Тутъ Михаилъ понизилъ голосъ.
— То пасторъ сказалъ намъ, что Джонъ пошелъ по дурной дорог и живетъ въ Нью-Іорк, подъ прозвищемъ Бама!…
Данъ вздрогнулъ, такъ какъ онъ, знавшій въ совершенств вс трущобы Нью-Іорка, уже узналъ въ мнимомъ Гюг Барнет, бывшаго постителя Стараго Знамени…
— Ну, вскричалъ Данъ, борьба начинается, съ одной стороны, дти жертвы и съ ними Эвансъ и Лонгсвордъ, съ другой — разбойники, какъ Маси, Вартонъ и Барнетъ. И Данъ Іокъ клянется, что хоть бы онъ долженъ былъ погибнуть, онъ будетъ также бороться, безъ пощады, безъ отдыха.
И взявъ Нетти за руки:
— Терпніе и мужество! сказалъ онъ. Міръ принадлежитъ не однимъ мошенникамъ!

XIV.
НЕНАВИСТЬ ГОРБАТОЙ.

Что же длалъ въ это время Бамъ?
Онъ сдлался соучастникомъ Маси и Вартона, въ приготовляемой ими страшной драм.
За отказомъ Лонгсворда, онъ принялъ на себя приготовленіе и исполненіе экспедиціи въ Франклинъ.
Трипъ и Мопъ были его врными сподвижниками.
Послднее ихъ совщаніе происходило далеко за полночь, въ таверн Стараго Знамени.
Дождь лилъ ливмя.
Какъ кажется, Бамъ хорошо обдлалъ дло, потому что выходя изъ Стараго Знамени, Трипъ и Мопъ, предались самому необыкновенному хореографическому упражненію и увлеченные энтузіазмомъ, принялись кричать на весь Бакстеръ-Стритъ: да здравствуетъ Бамъ!
Въ самомъ дл, они получили не только тщательныя приказанія, но и множество долларовъ, которые казались имъ легче пуха. Читатель наврное уже угадалъ, каково было данное имъ порученіе: надо было набрать, въ низшихъ слояхъ Нью-Іорскихъ воровъ, человкъ двнадцать, людей ршительныхъ, готовыхъ отправиться на Западъ, для чего доллары должны были служить могущественнымъ помощникомъ. Но Трипъ и Мопъ не знали, что Бамъ, подъ наружнымъ великодушіемъ, съ которымъ онъ принялъ ихъ разскаяніе, скрывалъ намренія, далеко не успокоительныя для двухъ друзей. Ихъ неблагоразуміе и попытки къ измн, заставили его ршиться покончить съ ними и Франклинская экспедиція, которой цль была, понятное дло, имъ неизвстна, могла служить для этого великолпнымъ средствомъ.
Бамъ оставилъ наконецъ Старое Знамя и поспшилъ домой, гд его ждала, съ самыми непредвиднными предложеніями, та, которую онъ, такъ легко, согласился принять въ подруги жизни, дочь Адама Маси.
Едва онъ вошелъ въ свою комнату, какъ дверь отворилась и вошла мисъ Марія Маси, въ настоящее время мистрисъ Барнетъ.
Это было, если читатель не забылъ, странное существо съ слишкомъ высокими плечами, сильно хромавшее, рзкія черты лица котораго, не имли никакой граціи молодой двушки. Въ эту минуту, блдная и худая съ блестящими глазами, тяжело опираясь на палку, она казалось, въ своемъ бломъ пеньоар, какимъ то фантастическимъ видніемъ.
Бамъ, выпачканный въ грязи, съ котораго вода лила ручьями, нисколько не походилъ на изящнаго джентельмена, называвшагося Гюгомъ Барнетомъ. Скоре Эффи Тиллингастъ, могла бы узнать въ немъ человка, котораго она привела ночью, въ комнату своего умирающаго отца.
Замтивъ жену, Бамъ сдлалъ нетерпливый жестъ.
— Опять вы! вскричалъ онъ. Чего вы хотите и что значитъ это постоянное шпіонство?
Марія взглянула ему въ лице и гнвъ сверкнулъ у нея въ глазахъ.
— Мн надо съ вами поговорить, отрывисто сказала она, но я подожду, пока вы снимете этотъ костюмъ ночнаго бродяги.
Противъ воли, Бамъ чувствовалъ себя неловко передъ этой женщиной, умъ которой онъ усплъ оцнить и насмшекъ которой боялся. Онъ слегка поклонился, взглянулъ на свой, боле чмъ небрежный костюмъ, и почувствовавъ за него стыдъ, грубо отвчалъ:
— Хорошо! подождите. Я сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ.
Бамъ вошелъ въ уборную и возвратившись оттуда, всталъ обернувшись спиною къ камину, подавляя своимъ высокимъ ростомъ, слабое созданіе, глядвшее на него съ ненавистью и презрніемъ.
Бамъ старался сбросить съ себя очарованіе, которое производилъ на него этотъ взглядъ. Но не смотря на его цинизмъ, слова останавливались у него въ горл. Это безобразіе пугало его.
Марія расхохоталась.
— Ахъ! какъ я угадываю васъ! сказала она, своимъ разбитымъ голосомъ. Какъ бы вы хотли имть настолько ршимости, чтобы раздавить меня… Выслушайте меня, надо наконецъ покончить… между нами необходимо объясненіе, необходимо, чтобы вы узнали меня также, какъ я знаю васъ!
Бамъ не сказалъ ни слова, но сдлалъ знакъ, что слушаетъ ее. Она сдлала нсколько шаговъ по комнат опираясь на костыль и стала прямо напротивъ Бама такъ, что свтъ лампы, падалъ ей прямо въ лице.
— Взгляните на меня, сказала она и поймите хорошенько. Я ужасна, я существо, въ которомъ нтъ ничего женственнаго… я калка… я безобразна… я знаю все это. Я никогда не думала… никогда не желала внушить никому любви… Для всхъ и даже для васъ, я служу предметомъ состраданія… если не отвращенія… Но чувство отвращенія, которое я внушаю, я сама чувствую ко всмъ окружающимъ меня…
Она говорила все это, самымъ холоднымъ и равнодушнымъ тономъ. Бамъ слушалъ.
— Есть человкъ, который, съ самаго дтства, оказывалъ мн только холодность и презрніе… который, будучи равнодушнымъ по природ, лишенный всякаго человческаго чувства, погруженный кром того въ дла, никогда не бросилъ ни одного нжнаго взгляда на несчастную, не сказалъ ей ни одного ласковаго слова… А я, несчастная, я старалась сотни разъ, внушить ему хоть сострадательную привязанность, которой я была достойна. Понимая, что я существо безполезное, которое тяжело видть, я старалась,— я была тогда еще ребенкомъ,— быть такой кроткой, такой доброй, такой любящей, чтобы невольно, надо было, хоть немного, полюбить меня. Чувствуя, что падаю въ бездну, я сотни разъ умоляла протянуть мн руку…
Ея рзкій голосъ на минуту ослаблъ, въ немъ зазвучало, что то въ род волненія. Но почти мгновенно, она снова заговорила повелительнымъ тономъ.
— Меня оттолкнули, отвергли… мн сказали: ‘Оставьте же меня въ поко!’ Когда ребенкомъ я жаждала ласки, поцлуя… меня отталкивали съ нетерпніемъ… Тогда однажды, слушайте хорошенько! вс, какія во мн были стремленія къ добру, обратились ко злу… Любовь превратилась въ ненависть. Эта ненависть увеличилась, развилась, наполнила все мое существо, такъ что теперь, во мн не найдется мста ни для какого другаго чувства… Я ненавижу!.. ненавижу, всего боле человка, который сметъ называться моимъ отцемъ, вашего тестя, Гюгъ Барнетъ, богатаго банкира Адама Маси!
Слова со свистомъ вылетали сквозь ея сжатыя губы. Она была ужасна своимъ цинизмомъ и своей энергіей. Отвратительное чувство, которымъ она хвалилась, свтилось на ея некрасивомъ лиц.
— О! продолжала она, вы не знаете, что значитъ ненависть несчастной, которая не можетъ надяться ни на одну радость, свойственную людямъ… Да, я ненавижу этого человка, я ненавижу моего отца… въ этомъ не признаются!.. это чудовищно!… но я, какъ настоящая американка, говорю что думаю… и если вы боитесь меня, тмъ лучше… я этого и хочу.
Бамъ былъ закаленъ противъ всякой подлости, но то, что онъ слышалъ, превосходило все, что могло себ представить его испорченное воображеніе, такъ что онъ, съ неподдльнымъ изумленіемъ, смотрлъ на эту женщину, долго сдерживаемая злоба которой, вырвалась наконецъ наружу.
— Для чего вы мн все это говорите? вскричалъ онъ наконецъ. Что мн за дло до вашихъ мыслей и чувствъ!..
Она жестомъ остановила его ударивъ костылемъ по полу.
— Почему я вамъ это говорю! продолжала она. Потому что насталъ день моего мщенія…. потому что, противъ воли, вы будете помогать мн удовлетворить мою ненависть, въ которой я призналась вамъ и которая, вамъ кажется такой отвратительной.
— Я!? буду помогать вамъ!? вскричалъ Бамъ, помогать въ исполненіи вашихъ проэктовъ, которые вселяютъ въ меня отвращеніе….
Бамъ говорилъ это съ негодованіемъ, забывъ, что самъ постыдно продалъ отца, котораго смерти онъ былъ причиной, потомъ сдлалъ изъ этого выгодную для себя сдлку. Но въ эту минуту, онъ говорилъ чистосердечно: Марія ужасала его…
— Я вамъ внушаю отвращеніе? сказала она съ насмшкой. Въ самомъ дл?.. И все таки вы будете помогать мн… сейчасъ вы поймете меня… Гюгъ Барнетъ, однажды, не такъ давно, мой отецъ… вошелъ ко мн въ комнату и, безъ всякихъ околичностей, объявилъ мн свою волю: я должна была выйти за васъ замужъ… я, уродъ, осужденный на одиночество, вдругъ увидла, что меня хотятъ связать съ другимъ человкомъ… у меня отнимали мое единственное благо… свободу!… это было преступленіе, подлость!… Еще разъ, я старалась пробудить въ этомъ человк, какое нибудь чувство… Я говорила ему о моемъ отвращеніи къ замужеству, я умоляла его… Да, Гюгъ Барнетъ, я просила, я плакала… я встала передъ нимъ на колни… Онъ отвчалъ: я хочу этого!… Тогда я выпрямилась… и сказала: ‘хорошо!’ Вы явились… и вотъ, я ваша жена… А теперь я объясню вамъ, почему я ненавижу васъ, которому меня продали… почему я говорю съ вами цинически откровенно, почему, наконецъ, вы будете мн повиноваться…
Между тмъ, Бамъ мало по малу оправился отъ испытаннаго имъ волненія. Онъ съ любопытствомъ смотрлъ на эту женщину, какъ на необъяснимое чудо. Теперь же, когда она нападала прямо на него, онъ не могъ удержаться отъ движенія гордаго презрнія.
— Въ самомъ дл, сказалъ онъ улыбаясь, вы удостаиваете меня вашей ненавистью!
— О! не смйтесь! рзко прервала она его. Можетъ быть вы скоро раскайтесь, что смялись надо мною. Дайте мн договорить и потомъ отвчайте. И такъ вы явились… Когда вы увидали меня, вы даже не взяли на себя труда, скрыть то впечатленіе отвращенія, смшаннаго съ состраданіемъ, которое я произвела на васъ. Мн нтъ дла до вашего отвращенія! Ваше состраданіе мн не нужно! Я даже думала нкоторое время, что увидя меня такой безобразной, вы откажетесь отъ этого постыднаго брака. Вы не захотли этого! Я поняла: вы не могли отказаться. Я захотла узнать до чего дойдетъ ваша низость и представилась обрадованной. Вы унизились до постыднаго ухаживанья. Да, я не забыла этого! вы нашептывали мн, что то похожее на слова любви. Я дрожала отъ стыда и ярости и, право не знаю, какъ я удержалась, чтобы не плюнуть вамъ въ лице. Но я подумала, что можетъ быть, благодаря вамъ, я найду средство къ мщенію, единственной мечт всей моей жизни, и я не ошиблась! Судите сами…
По мр того какъ Марія говорила, ея голосъ длался все звучне и громче.
— Если вы считали меня дурой, то разуврьтесь. Въ существахъ, обиженныхъ судьбою, всегда одна какая нибудь способность развивается сильне, взамнъ тхъ, которыхъ у нихъ нтъ… въ то время, когда священникъ произносилъ обычныя слова, навсегда привязывавшія насъ другъ къ другу, женщина, на которую вы едва осмливались взглянуть, до того она была для васъ отвратительна, эта женщина думала: ‘Этотъ человкъ женится на мн, я внушаю ему отвращеніе, ни какое чувство, хотя бы это было даже чувство состраданія, не влечетъ его ко мн… съ другой стороны, мой отецъ ни сколько не заботится о томъ, буду я счастлива или несчастлива… Все это доказываетъ, что я служу или платой, или связывающимъ звеномъ цпи сообщничества этихъ людей, цпи, которая неразрывно соединитъ ихъ… Этимъ людямъ нужна гарантія другъ противъ друга, я представляю эту гарантію… Смете ли вы сказать мн въ глаза, что это не правда?
Бамъ вздрогнулъ. Эта проницательность, эта холодная логика пугала его еще боле, чмъ давишняя вспышка.
— Вы кажется не сметесь боле? продолжала безжалостная женщина. Вы боитесь Маси, Маси боится васъ, между вами существуетъ тайна, которую вы оба можете выдать и, открытіе которой погубило бы васъ, вотъ что я поняла. И въ настоящее время, я убдилась, что не ошиблась.
— Что вы знаете? на что вы намекаете? вскричалъ Бамъ, которымъ началъ овладвать ужасъ.
— Я вамъ говорила, что вы станете слушать меня со вниманіемъ! Прежде всего, кто такой Гюгъ Барнетъ, о которомъ, до сихъ поръ, никто не слыхалъ, который ни чего не имлъ, который не принесъ съ собою Маси, ни опытности, ни какого нибудь новаго предпріятія. Я прошу извинспія, что оскорбляю ваше самолюбіе, но если бы я даже и сомнвалась, въ существованіи между моимъ отцемъ и вами подлаго договора, то ваше ничтожество, послужило бы мн неоспоримымъ доказательствомъ.
— Сударыня! вскричалъ Барнетъ, вы забываете кто вы и съ кмъ вы говорите!
— Кто я? Нтъ, я не забываю этого, я женщина, которую ея отецъ сдлалъ столь несчастной, что съ дтства для нея не прошло часа безъ страданій… я женщина, которую вы презираете, которая тяготитъ васъ, относительно которой, вы не исполняете даже простыхъ правилъ вжливости… Теперь я вамъ скажу кто вы!… и вы увидите, что я не забуду ничего! Мистеръ Барнетъ, мой мужъ! вы разбойникъ, извстный между подобными вамъ, подъ гнуснымъ прозвищемъ… Вы бглый каторжникъ, вы мошенникъ низшаго разряда…
— Несчастная! вскричалъ Бамъ, сдлавъ движеніе, точно желая броситься на нее.
— Мошенникъ, готовый сдлаться моимъ убійцей, еслибы смлъ. Впрочемъ, кто знаетъ, можетъ быть, это былъ бы уже не первый опытъ.. О! будьте покойны, я отлично разглядла васъ! въ вашихъ глазахъ видна подлость… и я готова поклясться, что вы уже убійца… Посмотрите, вы блднете!
Въ самомъ дл, Бамъ сдлалъ шагъ назадъ и закрылъ лице руками. Этотъ обвинительный голосъ, звучалъ въ его ушахъ сверхъестественно. Онъ дйствительно боялся…
Марія расхохоталась.
— Подлецъ! меня! начинаете ли вы понимать?..
Сжавъ кулакъ, Бамъ конвульсивно вздрагивалъ, въ глазахъ у него все казалось краснымъ, ему хотлось убить эту женщину. Но передъ нимъ возставалъ образъ Эффи, съ длиннымъ ножемъ между плечъ… въ его ушахъ раздавался ея послдній вздохъ.
— Придите въ себя, сказала съ ироніей Марія. Я извиняюсь, что такъ взволновала васъ… Я васъ сейчасъ совершенно успокою. Я вамъ напомнила… грхи вашего прошлаго, не для того, чтобы воспользоваться ими противъ васъ… нтъ, я мчу дальше и выше и, въ свою очередь, предложу вамъ условіе…
Бамъ поднялъ голову и взглянулъ на нее.
— Условіе! мн! Но мн нечего принимать отъ васъ никакихъ условій… вы моя жена… и я съумю….
— Я васъ уврю, что если только вы меня не убьете сейчасъ, что очень легко при моей слабости и вашей сил, я васъ увряю, что вы примете мои условія… Но сначала надо чтобы вы знали, что я хочу сдлать…
— Говорите! сказалъ Бамъ, который спрашивалъ себя, не слдуетъ ли, въ самомъ дл, раздавить эту змю.
— Я знаю кто вы, холодно продолжала Марія. Я вручила одному адвокату запечатанную бумагу, въ которой открываю все, что узнала на вашъ счетъ… Я хотла достать другія подробности… я не успла, но и того, что я знаю, совершенно достаточно, чтобы подкрпить требованіе развода… Предположивъ даже, что ваше фальшивое имя, не послужитъ ршительнымъ аргументомъ въ пользу его… адвокату дано приказаніе, распечатать эту бумагу завтра въ двнадцать часовъ и какъ бы хитро вы не скрыли преступленіе, будьте уврены, что чтеніе этого документа будетъ достаточно, чтобы навести полицію на слдъ, въ случа моей смерти или исчезновенія… а я полагаю, что вамъ не особенно будетъ пріятно, привлечь вниманіе полиціи на ваши частныя дла, настоящія или прошедшія… Вы видите, что вамъ выгодне будетъ сойтись со мною.
Бамъ подумалъ.
— Продолжайте, сказалъ онъ.
— Я уже сказала вамъ, что мчу выше и дальше, продолжала Марія, понижая голосъ. Я вамъ также сказала, что я ненавижу одного человка, что я хочу заставить его поплатиться за вс мои страданія… что это была цль всей моей жизни, моя единственная мечта, моя единственная надежда. Выдайте мн тайну моего отца и вмст того, чтобы выдать васъ, я сдлаюсь вашей рабой, вашей собакой. Я хочу знать, что сдлалъ этотъ человкъ, не для того, чтобы публична погубить его, но чтобы мстить ему, каждый часъ, каждую минуту, за вс оскорбленія, которыми онъ осыпалъ меня, чтобы возвратить ему сторицею, вс гоненія, которыя убили во мн все человческое. Скажите мн, какое преступленіе совершилъ онъ, разскажите мн все его подлости, и за это я клянусь — и сдержу свою клятву, я клянусь, что сохраню вамъ это богатство, за которое вы продали себя.
— А если я откажусь? прервалъ Бамъ.
— Я погублю васъ и кто знаетъ, можетъ быть, обличая васъ, я задну и его самаго?
— Если вы раззорите отца, то и сами раззоритесь!…
— А! что мн до это за дло. Вы думаете, что я боюсь нищеты? Пусть я буду мерзнуть и голодать, только бы мн отомстить!… О! вы не знаете, сколько накопилось во мн злобы и мученій. Этотъ человкъ убилъ мою мать! Я уродъ оттого, что однажды, въ ярости, онъ вырвалъ меня съ рукъ кормилицы и бросилъ на полъ. Ему я обязана моимъ физическимъ и нравственнымъ уродствомъ. И такъ, выбирайте: или вы оба погибнете, или вы выдадите мн его… Топерь вы знаете меня… отвчайте.
— Мистрисъ Барнетъ, сказалъ тогда Бамъ, будьте здсь завтра въ двнадцать часовъ. Не длайте ничего неблагоразумнаго. Возьмите отъ адвоката вашъ нелпый и безполезный доносъ, и тогда мы поговоримъ.
На лиц Маріи отразилась дикая радость.
— И вы мн выдадите тайну?
— Мы поговоримъ, повторилъ Бамъ.

XV.
ВЫГОДА, КАКУЮ МОЖНО ИЗВЛЕЧЬ ИЗЪ ПРОСТАГО СВИДТЕЛЬСТВА.

Посл описанной нами сцены, мнимый Гюгъ Барнетъ долго размышлялъ. Марія сказала правду, открывъ настоящую личность Бама, она могла просьбой о развод, основанной на положительныхъ данныхъ, вызвать ужасный скандалъ, противъ котораго, Бамъ не могъ бы ничего сдлать. Это была его погибель, что ему осталось? Погубить вмст съ собою Маси, это значило отнять у себя на всегда, всякую надежду выкарабкаться изъ пропасти, въ которую бы онъ снова попалъ. Затмъ, такъ какъ записки Тиллингаста были уничтожены, то какъ могъ бы онъ, доказать виновность Маси? Въ настоящее время, его собственное оружіе поворачивалось противъ него. Надо было, во что бы то ни стало, отвратить опасность.
Бамъ спрашивалъ себя, не лучше ли было, согласиться на условія предложенныя его женой.
Выдать ей Маси, значило играть въ большую игру. Потому что, прежде всего, какую гарантію давала она ему? Удовлетворивъ свою месть, не подумаетъ-ли она разорвать у5ы, которые ее связывали съ нимъ, Бамомъ. Во всякомъ случа, какое средство имлъ Бамъ, чтобы принудить ее къ молчанію.— Никакого. Странная вещь, этотъ человкъ, который не отступилъ бы ни передъ какимъ преступленіемъ, чтобы упрочить свою безнаказанность, этотъ человкъ, чувствовалъ себя ничтожнымъ, передъ силою новаго для него чувства. Одно время, онъ думалъ убить жену. Но если онъ могъ безнаказанно, въ Балтимор, убить Эффи, то тамъ его никто не зналъ, и даже не подозрвалъ его присутствія, Эффи сама скрывалась, но едва ли, это могло обойтись также въ Нью-Іорк, и въ добавокъ, въ такомъ извстномъ семейств? Онъ даже подумалъ о яд. Но такое медленное средство, было противно его горячей натур. И къ тому же, сколько бы на это понадобилось времени? Разв Марія не имла бы возможности, десять разъ привести въ исполненіе свой планъ.
Хладнокровно взвсивъ все это, Балъ ршился наконецъ, разсказать все Маси…
Банкиръ внимательно выслушалъ его и казалось, ни сколько не удивился тмъ чувствамъ, которыя его дочь, питала къ нему.
— И такъ, сказалъ онъ, посл небольшой паузы, препятствія растутъ и умножаются вокругъ насъ. Надо подумать. Человкъ въ моемъ положеніи, всегда можетъ найти средства, прекратить разговоры, боле непріятные, чмъ опасные.
Хладнокровіе Маси, подйствовало успокоительно на Бама, въ каждомъ его слов слышалось спокойствіе игрока, привыкшаго смотрть на зеленый столъ, какъ на поле битвы, ршившагося, во что бы ни стало, разбить вс маневры противника.
— Не надо также забывать, прибавилъ онъ, вашихъ трехъ друзей (онъ сдлалъ ироническое удареніе на послднемъ слов) — Трипа, Мопа и Догжи… Они знаютъ слишкомъ много, значитъ опасны… Есть еще одинъ, которому я тмъ боле не довряю, чмъ онъ боле представляется преданнымъ и покорнымъ,— я говорю о Вартон. Однимъ словомъ, намъ необходимо отдлаться: отъ этихъ пятерыхъ лицъ.
Бамъ глядлъ на него и не могъ удержаться, отъ невольнаго восхищенія своимъ собесдникомъ.
— Ваши друзья изъ Стараго Знамени, продолжалъ Маси, должны изчезнуть, потому что, такъ какъ мы, наконецъ, покончимъ дло съ источниками петроля, то положеніе, которое мы пріобртемъ черезъ это, заставляетъ насъ быть, какъ можно осторожне… итакъ: Трипа, Мопа и Догжи я поручаю вамъ.
— Дйствительно это мое дло, сказалъ Бамъ.
— Что касается Вартона, продолжалъ Маси, то я выдумалъ очень остроумный планъ… въ которомъ главную роль, играетъ тотъ самый Лонгсвордъ, о которомъ я вамъ говорилъ… Тутъ замшалось мщеніе, которое будетъ не трудно эксплуатировать… и Вартонъ, по справедливости, искупитъ и прошедшіе грхи и преднамренное убійство своей жены… Что касается Мистрисъ Барнетъ, то будьте такъ добры, пригласите ее ко мн въ кабинетъ. А пока я буду съ, ней говорить, конечно очень дружески, я попрошу васъ създить отъ моего имени къ доктору Билингстону и попросить его, немедленно пріхать сюда. Вы подождете съ нимъ въ сосдней комнат. Насъ не надо слушать, такъ какъ вы, я думаю, понимаете, что было бы крайне непріятно посвятить доктора, въ наши домашнія дла. Это значило бы прибавить еще одно лице, къ тмъ, которые насъ стсняютъ, но какъ только вы мн понадобитесь, я скажу. Вы поняли, не правда ли?
Бамъ всталъ. Онъ чувствовалъ себя въ присутствіи генія. Маси былъ рдкій человкъ, надо было видть съ какой непринужденностью, перелистывая счеты, онъ организовалъ свою защиту.
— Ну, сказалъ онъ, смотря въ лице зятю, успокоились ли вы теперь? Вы меня почти испугали давича… и если бы я не зналъ васъ такъ хорошо, то могъ бы дйствительно, счесть васъ за труса.
Онъ выпрямился и глаза его гордо засверкали.
— Колебаться! отступать! боятся пигмеевъ падающихъ на меня! Нтъ, чортъ возьми! вы меня не знаете, Всми возможными средствами я достигъ того, что я есть теперь… Мое имя пользуется извстностью… Я держу въ рукахъ кредитъ и состояніе множества людей, которыхъ одно мое слово можетъ, по моему желанію, обогатить или раззорить… Сказать ли вамъ все?.. Да, я хочу быть съ вами откровеннымъ… Вы одинъ достойны понять меня… Вчера, нсколько избирателей, приходили мн предлагать, постъ губернатора штата Нью-Іорка…
— Я буду губернаторомъ! равнымъ съ самыми могущественными людьми государства. И чтобы я остановился передъ какими нибудь дтскими угрозами! Какое безуміе! Я раздавлю всякаго, кто станетъ мн поперегъ дороги. Будьте покойны и положитесь на меня. Но не надо терять ни минуты, время — деньги и даже боле, это оружіе, которое никогда не надо оставлять безъ употребленія. Идите, идите.
Едва Бамъ вышелъ, какъ Маси опрокинулся на спинку кресла и расхохотался.
— Дуракъ! прошепталъ онъ, не понимаетъ, что по устраненіи другихъ, у меня останется еще врагъ и сообщникъ, котораго ты долженъ отлично знать, Джонъ Гардвинъ!
Спустя нсколько минутъ, въ кабинетъ Маси, вошла Марія.
— Вы спрашивали меня? сказала она своимъ рзкимъ голосомъ.
Маси взглянулъ на нее, они обмнялись ужаснымъ взглядомъ. Дочь съ презрніемъ подняла голову.
— Вашъ мужъ только что вышелъ отсюда, сказалъ Маси.
— А! сказала Марія безъ малйшаго удивленія.
— Вы незнали объ этомъ? Это меня удивляетъ… потому, мое дорогое дитя, что если я и не выражалъ вамъ той любви, которой вы были достойны, то по крайней мр, я всегда отдавалъ полную справедливость вашему уму.
— Что это значитъ? прервала высокомрно молодая женщина.
— Это значитъ, что я, говоря по просту, удивляюсь вашей неосторожности.
— Моей неосторожности?
— Конечно, вы обращаетесь къ этому достойному Барнету, моему зятю, который вдвойн мн обязанъ, такъ какъ я не только, далъ ему такую подругу какъ вы, но кром того доставилъ ему такое положеніе, которое осуществляетъ вс его честолюбивыя мечты…
Маси улыбался съ жестокой ироніей.
— И вотъ, продолжалъ онъ, вы предлагаете Барнету, дать вамъ средство погубить меня… предположивъ, что такое средство существуетъ. Это, повторяю вамъ, была съ вашей стороны большая неосторожность, и вы дурно поняли его.
— Презрнный! прошептала Марія.
— Къ чему это названіе? Все что произошло, вполн естественно и логично. Мистеръ Гюгъ Барнетъ, человкъ признательный, чего вы не подозрвали, и онъ отблагодарилъ меня открывъ мн, не теряя ни минуты, ваши планы. Я ему очень за это благодаренъ, онъ далъ мн понять, что пришло время, защищаться противъ васъ.
Марія смотрла на отца съ неопредленнымъ ужасомъ.
— Что же вы придумали для вашей, какъ вы говорите, защиты?
— Вещь очень простую, мое милое дитя, сказалъ Маси своимъ металлическимъ голосомъ, мн уже попались на дорог два существа, которыя вздумали нападать на меня… знаете, что я съ ними сдлалъ?
Онъ остановился, какъ бы ожидая отвта. Марія молчала.
— Вы не отвчаете?… Хорошо! я сказалъ, что они сумасшедшія…
— Что мн до этого за дло?
— Вамъ до этого такое дло, моя любезная дочь, что для васъ я сдлаю даже больше.. Что я знаю васъ за сумасшедшую, это не важно, но когда это сумасшествіе будетъ формально подтверждено, то я васъ увряю, что это будетъ такъ до васъ касаться, какъ вы и не предполагаете…
Марія выпрямилась на своихъ больныхъ ногахъ, съ расширенными отъ ужаса глазами.
— Что вы хотите сказать? вскричала она. Какое новое преступленіе замышляете вы?
Маси позвонилъ.
— Скажите доктору Билингстону, что я прошу его сюда!..
Марія была поражена. Маси снова наклонился надъ бюро, точно его нисколько не’занимало то, что происходило вокругъ, а Марія съ ужасомъ смотрла на дверь, боясь какого то страшнаго явленія…
Дверь наконецъ отворилась и если бы не зловщая фигура насмхающагося Бама, то не было бы ничего мене способнаго внушить страхъ, какъ почтенный докторъ Билинстонъ.
Его гладкое лице, было украшено длинными бакенбардами, блыми какъ снгъ. Щеки были похожи, своей нжностью, на щеки молодой двушки, большіе синіе глаза выражали добродушіе. Одтъ онъ былъ весь въ черное, на блоснжной груди его рубашки сіяли брилліантовые запонки. Отъ всей его личности такъ и вяло добродушіемъ и честностью. Этотъ пріятный человкъ подошелъ къ Маси и съ жаромъ пожалъ ему руку. Маси бросилъ на него взглядъ, который произвелъ на доктора почти мгновенное дйствіе. У каждаго человка есть, если можно такъ выразится, дв физіономіи: одна, такъ сказать ежедневная, безразлично веселая или печальная или ни то, ни другое — и другая та, которая принимаетъ выраженіе сообразно съ обстоятельствомъ, въ виду котораго мы находимся, каждая черта которой, иметъ особый смыслъ, особое значеніе. Въ одну минуту, при взгляд Маси, докторъ понялъ, что его позвали не для обыкновенной консультаціи, идя дале можно сказать, что во взгляд уважаемаго Маси, Билингстонъ прочелъ кром того слдующее:
— Вы знаете, что должны повиноваться мн. Будьте же внимательны!
Тсная рамка этого разсказа, не позволяетъ намъ слишкомъ уклоняться отъ него и поэтому, мы надемся, когда нибудь въ другой разъ, разсказать какимъ образомъ почтенный докторъ, былъ во власти Маси.
— Докторъ, сказалъ банкиръ, мы знаемъ, что вы одно изъ свтилъ науки, Поэтому я не обратился ни къ кому, кром васъ, для ршенія вопроса, который меня интересуетъ весьма близко.
Маси всталъ и сдлалъ шагъ впередъ по направленію къ дочери, которая, прислонясь къ стн, отъ которой отдлялось ее страшно блдное лице, испытывала страшныя мученія, пересилить которыя, она была не въ состояніи.
— Докторъ, продолжалъ Маси, спокойнымъ и яснымъ голосомъ, мистрисъ Барнетъ, моя дочь, сошла съ ума… Я прошу васъ засвидтельствовать это обстоятельство.
Раздалось два крика: одинъ пронзительный, ужасный… это вскрикнула Марія, которая ничего подобнаго не подозрвала, и которую эти слова поразили какъ громомъ… другой крикъ, былъ вырванъ у Бама удивленнаго и восхищеннаго, онъ не подумалъ объ этомъ, это была мастерская штука…
Мы должны сказать, что какъ ни ужасна, какъ ни невроятна эта сцена, тмъ не мене, она вполн справедлива… Это можетъ случится и случается въ Америк.
Марія выпрямилась, точно отъ дйствія электрическаго тока… произошелъ странный феноменъ.
Хромая, пошла совершенно прямо… она боле не опиралась на костыль… Возбужденіе, овладвшее ею придало ея мускуламъ твердость стали… она кинулась къ Маси и ударила его по лицу, вскричавъ:
— Вы подлецъ!
Маси схватилъ ее за руку и такъ сильно толкнулъ, что она зашаталась и ударилась головою объ уголъ камина.
— Вы видли докторъ, холодно сказалъ онъ. Длайте ваше дло.
Повинуясь приказанію, не терпвшему возраженія, Докторъ Билингстонъ слъ передъ бюро и сталъ писать.
— Имя этой дамы? сказалъ онъ самымъ нжнымъ голосомъ.
— Марія — Люси Маси, сказалъ отецъ, родилась въ Нью-Іорк, за мужемъ за Гюгомъ Барнетомъ.
— Отлично… Какъ давно, стали проявляться симптомы сумасшествія?
— Съ мсяцъ.
— Какой видъ имютъ они.
— Бшенства… безъ всякой причины… угрозы… галлюцинаціи…. обвиненія безъ основанія, противъ мужа и отца… наконецъ припадки подобные тому, котораго вы были свидтелемъ.
— ‘Что подтверждаетъ въ высшей степени, началъ читать докторъ, написанное имъ, сумасшествіе, которое грозитъ перейти въ бшенство, одинаково опасное какъ для нея, такъ и для окружающихъ ея…
— Кром того прервалъ Маси, преобладающая идея, это ненависть къ семейству…
— Отлично! отлично! говорилъ Билингстонъ. А что вы думаете длать съ больной, сказалъ онъ, обращаясь къ Маси?
— Я хочу помстить ее въ какое нибудь надежное заведеніе, гд она будетъ имть вс необходимыя попеченія.
— Отличная мра! и онъ такимъ образомъ кончилъ свое свидтельство: ‘а въ виду всего этого, я, нижеподписавшійся, докторъ медицины, объявляю необходимымъ, помстить, упомянутую мистрисъ Барнетъ, въ заведеніе для умалишенныхъ, доктора Ковлея, а въ случа сильнаго сопротивленія съ ея стороны, прошу власти оказать необходимую помощь для приведенія въ исполненіе этой мры, которой требуетъ состояніе больной и общественная безопасность.’
Посл этого, докторъ подписалъ свидтельство, которое имло власть, на всегда запереть Марію Барнетъ въ сумасшедшій домъ.
— Маси взялъ бумагу и тщательно перечиталъ ее.
— Благодарю, сказалъ онъ, пришлите вашъ счетъ въ банкъ.
Билингстонъ поклонился, потомъ съ такимъ спокойствіемъ, точно сдлалъ доброе дло, онъ скромно удалился.
Тогда произошла сцена, которую невозможно описать.
Пока происходила эта ужасная комедія, Марія лежала у камина потерявъ всякое сознаніе отъ силы удара, приложивъ руку къ своему окровавленному виску, она казалось ничего не слышала, ничего не понимала… но въ ту минуту, какъ дверь закрывалась, по ней пробжалъ точно электрическій токъ, она вздрогнула и старалась подняться, но во время паденія костыль вырвался у лея изъ рукъ, напрасно она старалась подняться схватившись за стну… ей недоставало точки опоры.
— Помогите! помогите! вскричала несчастная. Сумасшедшая! нтъ! я не сумасшедшая! Я знаю, я понимаю, я хочу говорить. О! я отомщу… ко мн! помогите!
— Вы меня поняли? сказалъ Маси, Барнету. Пусть она теперь говоритъ… Души доктора Ковлея, будутъ отвтомъ на ея слова.
Онъ позвонилъ.
— Велите запрягать, сказалъ онъ. Потомъ двое лакеевъ, самыхъ сильныхъ, подутъ съ Мистеромъ Барнетомъ отвезти мою несчастную дочь, въ сумасшедшій домъ.
Лакеи вошли.
— Длайте ваше дло, сказалъ Барнетъ.
Онъ подошелъ, чтобъ самому взять Марію на руки. Она стала сопротивляться. Изъ ея сжатаго горла выходили только безсвязные звуки. Но ни сопротивленіе, ни крики, не могли ни къ чему повсти.
Экипажъ ждалъ на двор отеля. Бамъ бросилъ свою жертву на заднюю скамейку и самъ слъ съ нею рядомъ. На передней помстились два лакея, готовые всякую минуту подать помощь.
Кучеръ ударилъ по лошадямъ. Едва они выхали изъ воротъ, какъ Марія вырвалась изъ рукъ Бама, разбила стекло и стала кричать:
— Помогите! Я не сумасшедшая… Это подло!
Услышавъ этотъ отчаянный крикъ, полисменъ остановилъ карету.
Бамъ вынулъ изъ кармана свидтельство доктора Билингстона и подалъ его полицейскому. Тотъ пробжалъ его.
— Спасите меня! продолжала кричать Марія. Это убійство! Я не сумасшедшая!
Полисменъ спокойно сложилъ бумагу и отдалъ ее Барнету {Таковъ въ Соединенныхъ Штатахъ, законъ о сумасшедшихъ, что достаточно простаго докторскаго свидтельства, чтобы посадить въ сумасшедшій домъ кого угодно, только общественныя учрежденія представляютъ врную гарантію, что въ нихъ не найдется ни одного мнимо-сумасшедшаго. Каждое же частное заведеніе, содержитъ какую нибудь жертву, этого ужаснаго произвола.}.
— Чтобъ избавить васъ отъ всякихъ затрудненій, сказалъ онъ потомъ, я, если хотите, сяду рядомъ съ кучеромъ.
Марія вскрикнула отъ отчаянія, и упала на подушки кареты.
Подъ прикрытіемъ полисмена, карета быстро покатилась къ дому доктора Ковлея, находившемуся на углу Девяносто шестой улицы въ Іорксвимс.

XVI.
ЗАДАЧА.

Въ то время, какъ Маси и Бамъ принимали вышеописанныя нами предосторожности, личность, о существованіи которой, они едва знали, или лучше сказать знали какъ и вся Америка, только по имени, однимъ словомъ Данъ Іокъ, устраивалъ имъ достойную ихъ будущность.
Часто случалось, что Данъ, задавалъ себ ршить какую нибудь задачу, до которой онъ дошелъ путемъ соображеній и всегда достигалъ того, чего хотлъ. Но можетъ быть никогда еще ему не случалось встрчаться съ такими трудностями, потому что на этотъ разъ, дло шло не о томъ только, чтобы узнать истину по поводу какого нибудь преступленія или вообще какого нибудь необъяснимаго случая. Надо было, не только распутать вс запутанныя нити преступленія, но, кром того, бороться съ людьми могущественными по своему богатству и положенію въ свт, а въ особенности потому почтительному уваженію, которымъ они были окружены.
Устраивая свои семейныя дла, Маси не терялъ ни одного случая, чтобы расширить кругъ своихъ операцій. Врность его взгляда, быстрота ршеній, вознаграждались постояннымъ успхомъ, такъ что онъ, въ полномъ смысл, могъ считать себя царемъ американскаго рынка. Таково было оружіе Маси и надо сознаться, что оно было могущественно. Съ другой стороны, зять его Барнетъ пользовался выгодами положенія своего, тестя, и чтобы свергнуть одного, необходимо погубить и другаго,
— Какія же средства имю я, спрашивалъ себя Данъ……
Здсь надо сказать, что выяснилъ ему разсказъ Нетти и потомъ Михаила и Жемми.
Читатели не забыли, что Маркъ Гардвинъ отправляясь на поиски за золотомъ и предвидя вс опасности и трудности этого предпріятія, отправилъ жену съ дочерью въ Нью-Іоркъ, а сыновей поручилъ пастору Бирману, въ Антіох.
Мистрисъ Гардвинъ, снабженная достаточной суммой денегъ, чтобы ждать результатовъ отважной попытки братьевъ, отправилась въ Нью-Іоркъ. Тамъ она поселилась въ меблированныхъ комнатахъ, аккуратно получая отъ мужа письма. Но вскор, письма вдругъ прекратились и это было тмъ боле странно, что въ послднемъ письм, помченнымъ изъ форта Каздвикъ, говорилось о почти наврномъ осуществленіи ихъ плановъ.
‘Еще немного терпнія, писалъ Маркъ и я пріду снова къ теб, вмст съ сыновьями. Я знаю, что ты женщина отважная и энергичная, поэтому даже въ случа если мы замедлимъ, я увренъ, что ты не будешь ни безпокоиться, ни бояться. Сообщеніе между Скалистыми горами и Востокомъ очень затруднительно, поэтому не удивляйся, если нкоторое время, не будешь получать отъ насъ извстій.’
Мистрисъ Гардвинъ ждала терпливо, такимъ образомъ прошло два, три мсяца. Не смотря на слова Марка, она не могла избавиться отъ нкотораго безпокойства. Ея средства начали истощаться и она справедливо удивлялась, что ея мужъ, привязанность котораго, не уменьшалась ни на минуту и который прежде всего, думалъ всегда о жен и дтяхъ, забылъ такимъ образомъ о ихъ нуждахъ. Однако она подождала еще, живя въ дом, работая, стараясь избавить дочь отъ мученій нищеты, которая начинала давать себя чувствовать.
Она написала пастору Бирману, онъ отвчалъ ей, что со времени отъзда братьевъ, до него не доходило никакихъ положительныхъ свдній и убждалъ ее быть терпливой и покорной судьб. На свои слдующія письма, она не получила отъ него никакого отвта. Несчастная была одна, въ громадномъ город, пезная ничего объ участяхъ тхъ, кого она любила.
Наконецъ она приняла геройское ршеніе, будучи не въ состояніи оставаться доле въ этой неизвстности. Она ршилась отправиться на Западъ, искать мужа. Но такъ какъ ей было невозможно взять съ собою дочь, то она поручила ее мистрисъ Симонсъ и отправилась.
Это было длинное и печальное путешествіе. У нея не было денегъ, но она была сильна и кром того надежда, правда очень смутная, поддерживала ее и длала нечувствительной къ усталости. Иногда она присоединялась къ толп эмигрантовъ и тогда, по крайней мр, была избавлена отъ ужаса, который овладвалъ ею въ этихъ пустыняхъ… Она избрала цлью своего путешествія фортъ Каздвикъ, такъ какъ это было послднее мсто, изъ котораго она получила извстія отъ братьевъ. Но съ тхъ поръ прошло почти два года… Никто не помнилъ объ нихъ.
Не отчаиваясь, она пошла дальше въ Скалистыя Горы. Блэкъ Гаукъ, въ это время, уже принялъ видъ настоящаго города… Тамъ она стала распрашивать эмигрантовъ… наконецъ она напала на потерянный слдъ… но что за ужасное открытіе она сдлала!..
Происшествіе на Монъ Діабл обратилось въ легенду: и вс его подробности приняли видъ ужасной трагедіи. Она узнала одно за другимъ, про убійство Марка и про казнь Михаила. Для всхъ, это дло казалось совершенно яснымъ:
Михаилъ убилъ брата и жизнью заплатилъ за его смерть. Судья Линчь не можетъ ошибаться. Михаилъ былъ справедливо приговоренъ. Но сердце женщины, жившей долгое время съ честнымъ человкомъ, не такъ легко убдить… Она стала искать еще и отыскала нсколькихъ очевидцевъ этой ужасной казни.
Наконецъ она услышала имена людей, которыхъ слова, подтвердили въ глазахъ судей, виновность несчастнаго. Этихъ именъ она не забыла. Это были: Самюэль Тиллингастъ и Адамъ Маси. Но что съ ними сталось? Никто не могъ этого сказать. Полагали, что они отправились въ Нью-Іоркъ. Напрасно несчастной женщин разсказывали вс подробности мнимаго убійства, ничто не могло убдить ее.
Нтъ, Михаилъ не могъ убить своего брата, невозможно было предположить даже ссору. Значитъ эти два мнимые свидтеля солгали, а если они солгали, то значитъ они повиновались какому нибудь подлому разсчету. Чмъ боле мистрисъ Гардвинъ старалась разршить загадку, тмъ боле она удостоврялась, что оба брата, пали жертвою отвратительнаго заговора.
Когда, она поняла, что для нея будетъ невозможно разршить вполн эту ужасную тайну, тогда она сказала себ что ея обязанность, прежде всего отыскать теперь пастора Бирмана и своихъ, сыновей, а потомъ уже всми средствами стараться открыть истину.
Что касается Джона, то онъ исчезъ и никакія указанія, не могли навести ея, на его слдъ. Изнуренная и огорченная, она пришла въ Антіохъ.
Тамъ ожидалъ ее новый ударъ. Судьба преслдовала ее. Пасторъ Бирманъ, полгода тому назадъ, оставилъ Антіохъ взявъ съ собою ея сыновей. Никто не зналъ, что съ нимъ сталось. Однако предполагали, что онъ направился къ Сапъ-Франциско или въ его окрестности.
Бдной женщин казалось, что она сходитъ съ ума.
Тмъ не мене, она отправилась ихъ розыскивать. Напрасный трудъ. Она прошла пшкомъ всю страну зараженную горячкой золота, никто не обращалъ вниманія на бдную женщину, искавшую своихъ дтей. На ея вопросы, никто не хотлъ отвчать. Она должна была отказаться отъ мысли найти пастора, кто то даже сказалъ ей, что онъ умеръ, а дтей прогналъ, какъ неспособныхъ къ тяжелой работ рудокоповъ.
Силы совершенно оставили ее и не разъ она ложилась на дорогу, думая умереть. Но передъ ней возставалъ образъ дочери и она говорила себ, что изъ всхъ, кого она любила, ей осталась одна дочь, тогда, въ своемъ материнскомъ сердц она находила еще силы продолжать свой путь и такимъ образомъ она наконецъ дошла.
Какъ могла она совершить, еще это путешествіе? этого она сама не знала. Блдная какъ трупъ, вернулась она въ Нью-Іоркъ. Она дрожала при мысли, что можетъ быть она не найдетъ и дочери. Однажды вечеромъ она тихо постучалась въ дверь мистрисъ Симонсъ, такъ тихо точно боялась что ее услышатъ.
Однако дверь отворилась… Раздалось два восклицанія. Нетти кинулась въ объятія матери, которая зашаталась и упала на землю.
Придя въ себя, она, не говоря ни слова, взяла дочь за руку и вышла. Все это произошло во время отсутствія мистрисъ Симонсъ, которая конечно воспротивилась бы этому. Но несчастная точно помшалась, ея единственной мыслью сдлалось — идти, идти и идти… Нетти плакала и со страхомъ прижималась къ матери, а та все шла, шла. Это было зимою, ночь была холодная и мрачная, она не чувствовала ни холода ни голода. Ребенокъ плакалъ и просилъ сть.
Наконецъ на углу какой то улицы, силы оставили несчастную и она упала на землю прижимая къ груди дочь. Дти проходили мимо и съ любопытствомъ смотрли на нихъ, Нетти не забыла этой ужасной сцепы и долго спустя, она воспроизвела ее на полотн.
Мать пришла въ себя въ госпитал… Ребенокъ былъ по прежнему около нея… смотря съ ужасомъ на мать, не угадывая, что она умирала.
Вдругъ вдова Гардвина, приподнялась.
— Нетти, сказала она, голосомъ въ которомъ не было боле ничего человческаго, слушай что я теб скажу… Твой отецъ былъ убитъ… Я скажу теб имена его убійцъ… не забывай ихъ никогда… ихъ было двое… Адамъ Маси и Самюэль Тиллингастъ…
Она заставила дочь повторить нсколько разъ эти имена, которая машинально длала это, не подозрвая что значило слово: Убійцы.
Потомъ несчастная откинулась назадъ… она была мертва.
Ребенка выгнали изъ госпиталя, который не былъ дтскимъ пріютомъ. Ребенокъ видлъ какъ гробъ опустили въ яму и убжалъ крича…
Тогда то, ее нашла добрая мистрисъ Симонсъ и взяла къ себ. Поздне Нетти поняла, что значили слова ея матери, но что могла она сдлать противъ Маси и Тиллингаста.
Она не знала ничего боле. Тогда заговорили Михаилъ и Жемми.
Что же такое, открылъ имъ пасторъ Бирманъ.
Пасторъ Бирманъ, одинъ изъ первыхъ услышалъ о преступленіи на Монъ-Діабл. Имя Михаила Гардвина было брошено на поруганіе города, гд его знали богатымъ и счастливымъ. Родъ человческій такъ созданъ, что люди скоре всего врятъ обвиненіямъ противъ людей, которые, до сихъ поръ, считались неспособными совершить малйшее дурное дло. Михаила вс знали трудолюбивымъ, привязаннымъ къ жен и ребенку., а между тмъ, никому не пришло въ голову, чтобы приписываемое ему преступленіе было несправедливо. Его обвинили въ лицемріи и это было все… или лучше сказать не все, такъ какъ пошли еще дале.
Непріязнь, которая присоединилась къ имени убійцы, перенесли на дтей носившихъ тоже имя, хотя они и были дти жертвы, но имя Гардвина, сдлалось синонимомъ слова убійца и никто не вспомнилъ, что убитый, также какъ и убійца, носилъ имя Гардвина. Такъ что дти Гардвина, сдлались, какъ бы, солидарны убійству. Напрасно пасторъ протестовалъ, защищая своихъ воспитанниковъ. Онъ долго жилъ вмст съ братьями и когда прошло первое изумленіе, онъ объявилъ, что по его мннію, Михаилъ былъ также невиненъ, какъ и Маркъ, что невозможно, чтобы сорока лтняя ихъ привязанность кончилась такимъ образомъ. Но не смотря на его пасторскую власть, не смотря на вс его усилія, пребываніе въ Антіох, сдлалось нестерпимымъ для бдныхъ дтей. На лихъ показывали пальцами, на улицахъ ихъ оскорбляли, это было безумно и несправедливо, но толпа не разсуждаетъ. Предубжденіе укрпилось во всхъ. Мало по малу, антипатія къ несчастнымъ дтямъ, дошла до того, что пасторъ понялъ невозможность побдить ее. Въ это самое время, онъ получилъ письмо отъ вдовы Гардвина.
Происшествія, переданныя ему, казались такими чудовищными и невроятными, что онъ не ршился написать несчастной женщин о томъ, что, онъ надялся, не было справедливо, по этому онъ отвчалъ обыкновенными утшеніями и ободреніями.
Потомъ, онъ ршился на послднее средство: отправиться въ Блэкъ-Гаукъ и тамъ произвести тщательные розыски, о причин смерти двухъ братьевъ, къ тому же его воспитанники, подвергались въ Антіох такимъ преслдованіямъ, что имъ невозможно было дале оставаться тутъ.
Но въ ту минуту, когда онъ достигъ до цли своего путешествія, произошли обстоятельства, которыя внезапно освтили для него все дло, но привели къ результату, совершенно противуположному тому, котораго онъ искалъ… Жертва своей привязанности къ тмъ, которые были поручены ему, несчастный пасторъ, долженъ былъ заплатить жизнію, за свою любовь къ нимъ…
Вотъ что произошло въ Блэкъ-Гаук.
Со времени открытія золотыхъ пріисковъ, населеніе увеличилось боле чмъ вдвое, вс жизненные припасы, продавались чуть что, не на всъ золота. Страшная нищета,— прямое слдствіе такой дороговизны, свирпствовала между этимъ населеніемъ, состоявшимъ, по большей части, изъ негодяевъ и отверженцевъ общества. Каждый день происходили грабежи и убійства. Ссоры никогда не прекращались и рдкій день солнце садилось, не освтивъ какой нибудь кровавой сцены.
Сейчасъ же, по своемъ прибытіи въ Блэкъ-Гаукъ, пасторъ Бирманъ принялся за розыски, которые сначала были совершенно безплодны, какъ вдругъ, одинъ разъ вечеромъ, кто то сильно постучался въ дверь. Страшный шумъ раздавался снаружи. Испуганный пасторъ поторопился отворить, онъ былъ человкъ мужественный, готовый подать помощь всякому правому длу. Толпа людей, изъ которымъ у многихъ руки были въ крови, стояла передъ домомъ.
— Что значитъ этотъ шумъ? спросилъ Бирманъ, и чего вы отъ меня хотите?
— Вы пасторъ? закричалъ одинъ хриплый голосъ.
— Да.
— Мы имемъ нужду въ васъ!
— Я никогда никому не отказывалъ въ помощи. Скажите, въ чемъ дло?
— Подите! пасторъ! приведите пастора! кричали голоса.
Бирманъ сдлалъ шагъ впередъ.
— Я никогда не уступаю сил, сказалъ онъ, но повторяю вамъ, что я всегда готовъ исполнить мою обязанность. Нечего кричать, скажите, чего вы отъ меня хотите и если ваше требованіе окажется справедливымъ, то я послдую за вами, если же нтъ, то нтъ.
Въ ту же минуту, на конц улицы показалась толпа, гнавшая передъ собою ударами палокъ и ружей, кокого то несчастнаго, который обезумвъ отъ ужаса, съ лицемъ покрытымъ кровью, бжалъ, не помня себя отъ страха и мученій.
Это былъ гигантъ съ дикимъ выраженіемъ лица: изъ подъ его разорванной одежды виднлась кровь.
Не спрашивая боле объясненій, пасторъ Бирманъ, бросился къ несчастному, схватилъ его за руки, потомъ вскричалъ обращаясь къ его преслдователямъ.
— Именемъ Создателя, я запрещаю вамъ дотрогиваться до этого человка.
Раненый уцпился за своего спасителя и дрожа отъ страха, кричалъ:
— Спасите меня! спасите! они хотятъ убить меня!
— Смерть ему! смерть! Линчь! ревла толпа, тмъ не мене, смлый поступокъ пастора, подйствовалъ даже на самыхъ буйныхъ.
— Какое преступленіе совершилъ этотъ человкъ? спросилъ Бирманъ.
Въ отвтъ, начались новые яростные крики.
Наконецъ спокойствіе возстановилось и одинъ сказалъ:
— Онъ убилъ своего товарища, съ цлью обокрасть его.
— Нтъ! это неправда! кричалъ отбиваясь обвиненный.
— Оставьте меня одного съ этимъ человкомъ, сказалъ пасторъ, такимъ повелительнымъ тономъ, что вс невольно отодвинулись прочь.
— Какъ тебя зовутъ? спросилъ Бирманъ, отведя въ сторону обвиненнаго.
— Петръ Равлингсъ!
— Равлингсъ! вскричалъ, вздрогнувъ пасторъ. Не ты ли былъ предсдателемъ кроваваго суда, присудившаго къ смерти Михаила Гардвина?
Равлингсъ бесмысленно смотрлъ на него, объятый новымъ ужасомъ.
— Не говорите этого! не говорите объ этомъ!..
— Отвчай! вскричалъ пасторъ и снова повторилъ вопросъ.
— Но если я вамъ отвчу… вы меня бросите?
— Нтъ, клянусь теб въ этомъ… каковъ бы ни былъ твой отвтъ, я, съ опасностью жизни, стану защищать тебя… но ты долженъ, сказать истину…
— Это правда? вы не захотите обмануть меня!.: служитель Бога не можетъ лгать ну! да, это я! я!
И несчастный опустилъ голову.
— И ты приговорилъ невиннаго, ты былъ причиною его смерти! Скажи мн: вдь Михаилъ Гардвинъ не убивалъ своего брата?
— Разв я могу это знать, пробормоталъ обвиненный. Былъ собранъ судъ, его приговорилъ судья Линчь, а не я.
Пасторъ посмотрлъ гиганту прямо въ глаза.
— Говори, и скажи мн все, что ты знаешь. Былъ ли виновенъ этотъ человкъ?
Равлингсъ дрожалъ всмъ тломъ.
— Отвчай же! если же ты будешь молчать или солжешь, я уйду… а ты хорошо знаешь, чего хочетъ это толпа, которая ждетъ тебя…
— Нтъ! нтъ! не оставляйте меня! ну…
Онъ все еще колебался…
— Ну?.. Торопись же, а — то толпа приходитъ въ нетерпніе… а вспомни, Равлингсъ, объ участи Михаила Гардвина.
— Онъ былъ невиненъ!… прошепталъ гигантъ, едва слышнымъ голосомъ.
— Почему ты это знаешь? Скоре, говори подробности!
— Вотъ… когда толпа была раздражена противъ Гардвина, какъ она теперь раздражена противъ меня… ко мн подошелъ одинъ человкъ… сунулъ мн въ руку золотой и сказалъ: сдлай такъ, чтобы этого человка судили и осудили на смерть. Я былъ пьянъ… я ничего больше не знаю, я повиновался… мн заплатили…
— А кто былъ этотъ человкъ?
— Я его не знаю, въ этомъ я могу поклясться… отчего бы мн было не сказать вамъ, его имени. Я имъ боле не занимался. Но было два свидтеля. Вы можете найти его, потому что это былъ одинъ изъ нихъ. Я увренъ, что они убили Марка Гардвина и поэтому заставили повсить Михаила, какъ его убійцу.
— Но съ ними былъ ребенокъ, что съ нимъ сталось?
— О! изъ этого будетъ славный мошенникъ. Его прозвали Бамъ… Ищите его около Нью-Іорка или на галерахъ!
Едва Равлингсъ произнесъ эти слова, какъ толпа снова зарвла. Отъ нея отдлилось нсколько человкъ и подошло къ пастору:
— Скоро ли ты покончишь свои кривлянья? проворчалъ одинъ изъ нихъ, угрожающимъ тономъ. Намъ надо плнника, а не то…
И онъ потрясъ ружьемъ надъ головою пастора.
— Виновенъ ли ты? поспшно спросилъ пасторъ Равлингса.
— Онъ напалъ на меня… я защищался… вотъ и все.
Тогда, возвысивъ голосъ, пасторъ сталъ уговаривать толпу, отвести плнника въ городскую тюрьму, гд законные судьи ршатъ его участь!..
Но напрасно, обращался онъ къ чувствамъ справедливости и гуманности:
— Нтъ! нтъ! изъ тюрьмы онъ убжитъ!.. Повсить его!
И самые смлые старались оттолкнуть пастора и схватить Равлингса.
Тогда пасторъ, хотлъ взять отважностью. Поднявъ голову, со спокойнымъ лицомъ, держа за руку Равлингса, онъ хотлъ пройти черезъ толпу…
Тогда началась такая же сцена, какая предшествовала казни Михаила, обезумвъ отъ ярости, толпа кинулась на пастора… напрасно боролся онъ, тщетно стараясь сдержать слово и спасти несчастнаго, который звалъ на помощь…
Вдругъ одинъ ударъ, ему, онъ былъ назначенъ или нтъ, сшибъ его съ ногъ… ему пробили голову… когда его подняли, онъ увидалъ трупъ Равлингса, висвшій на одномъ изъ деревьевъ площади.
Рана пастора была смертельна, онъ умеръ ночью того же дня. Но онъ усплъ разсказать братьямъ Гардвинъ, что случай открылъ ему, ту тайну, за которую онъ заплатилъ жизнію, и этотъ человкъ былъ такъ добръ, что онъ могъ сказать улыбаясь.
— Я умираю счастливымъ, узнавъ, что мои друзья, были честные люди.
Отдавъ послдній долгъ своему воспитателю, братья Гардвинъ поторопились оставить Блэкъ-Гаукъ… остальное извстно читателямъ. Они блуждали по негостепріимной стран, потомъ отправились въ Нью-Іоркъ. Клумпъ нашелъ ихъ умирающими на улиц. Наконецъ, вслдствіи необыкновеннаго стеченія обстоятельствъ, они нашли сестру свою Нетти.
Вотъ въ чемъ, состоитъ задача, говорилъ себ Данъ Іокъ.
Съ одной стороны двое убійцъ, одинъ уже умеръ, другой въ настоящее время милліонеръ, потомъ Бамъ зять Маси и слдовательно соучастникъ въ убійств отца, если не дломъ, то намреніемъ, съ другой стороны, трое невинныхъ жертвъ, доведенныхъ до нищеты преступленіемъ этихъ негодяевъ… надо возвратить честнымъ людямъ богатство, украденное у нихъ мошенниками… возможно ли все это?
Потомъ немного погодя онъ вскричалъ.
— Ну! я ршалъ и не такія задачи!

XVII.
МСТО, НАЗЫВАЕМОЕ ГРОМАДНОЙ ПАСТЬЮ.

Былъ ли какой нибудь планъ у Дана Іока! Онъ разсчитывалъ боле всего на логическіе выводы, которые наведутъ его на истинную дорогу. Онъ долго разсуждалъ, и вотъ на какихъ основаніяхъ:
— Маси и Тиллингастъ похитили состояніе, которое должно было принадлежать Гардвинамъ. Потомъ по роковому стеченію обстоятельствъ, Маси раззорилъ Тиллингаста. Но почему Маси, достигнувъ до апогея своего могущества, приблизилъ къ себ Джона Гардвина, сына одной изъ жертвъ, превратившагося сначала въ Бама, а потомъ въ Гюга Барнета! Возможно ли предположить, чтобы Маси не зналъ, кто такой Гюгъ Барнетъ?
Тутъ Данъ сталъ разузнавать, что такое былъ Бамъ и въ особенности, что онъ длалъ послднее время. Ему было не трудно узнать, сначала, его неожиданное исчезновеніе изъ трущобъ, гд онъ проводилъ все свое время, исчезновеніе, которое совпадало съ раззореніемъ Тиллингаста, исчезновеніемъ Эффи и наконецъ съ публикаціей въ ‘Кошк съ девятью хвостами’.
Данъ Іокъ былъ изъ тхъ людей, которые не оставляютъ ничего случаю, пока подъ ногами у нихъ есть твердая почва. Поэтому, онъ кинулся по слдамъ Бама, что, благодаря его знанію Нью-Іорка, было не такъ трудно. Заставить Догжи разсказать все, что онъ зналъ, было не трудно. Изъ его словъ Данъ узналъ, что Бамъ отправился, въ извстную читателю ночь, къ Тиллингасту, который черезъ нсколько часовъ умеръ. Не для того ли, за нимъ прізжала дочь банкира, чтобы Бамъ убилъ послдняго? Предположеніе очень возможное, если дочери была какая нибудь выгода, избавиться отъ отца, (читатель видитъ, что Данъ не отступалъ ни передъ какой гипотезой), чтобы поскоре получить наслдство… Но Тиллингастъ былъ раззоренъ, даже боле, дочь его исчезла не задолго до основанія Бамомъ Cat o’nine tails, и его женитьбы на дочери Маси.
— Разсмотримъ же Cat o’nine tails, сказалъ себ Данъ, такъ какъ она служитъ въ нкоторомъ род связью, между двумя частями этой исторіи.
Тогда то Данъ прочиталъ знаменитое объявленіе:
‘Записки Повшеннаго.— Преступленіе на Монъ-Діабл’….
Объявленіе, за которымъ послдовало прекращеніе ‘Кошки’. Значитъ эта газета была куплена тми, кому нужно было ея молчаніе. Объявленіе о преступленіи на Монъ-Діабл, судя по разсказу Нетти и братьевъ Гардвинъ, мтило прямо на Маси. Значитъ банкиръ купилъ молчаніе Бама, выдавъ за него свою дочь. Все это было строго логично. Но тутъ представлялось серьезное затрудненіе.
Какимъ образомъ, Бамъ могъ узнать подробности этого преступленія? Если онъ даже и присутствовалъ при немъ, въ чемъ Данъ не былъ увренъ, то былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы сохранить объ этой сцен вполн ясное воспоминаніе. Даже предположивъ, что ему были извстны вс подробности, сталъ ли бы онъ такъ долго ждать, чтобы воспользоваться всми выгодами, какія могло ему принести знаніе этой тайны. Онъ долго велъ нищенскую жизнь, скитаясь изъ таверны въ таверну. Значитъ онъ ничего не зналъ. Но кто же, въ такомъ случа, открылъ ему это? Кто же это могъ быть, кром Тиллингаста, пославшаго за Бамомъ свою дочь, Тиллингаста, сообщника Маси, сдлавшагося его врагомъ? Но тутъ опять вопросъ. Для чего это позднее открытіе? Очевидно оно было сдлано, въ интересахъ третьяго лица. Кто же могло быть это третье лице? Конечно дочь Тиллингаста. Но она не появлялась боле. Значитъ Бамъ, не желая ни съ кмъ длиться выгодами, отдлался отъ своей сообщницы.
Читатель видитъ, что руководясь одной логикой, Данъ совершенно врно угадалъ все.
Но что же сталось съ Эффи? Вотъ чего онъ не зналъ и не могъ узнать. Онъ подозрвалъ тутъ преступленіе. Но гд и какъ было оно совершено?
Тутъ Данъ Іокъ обернулся въ другую сторону. Онъ вспомнилъ, что разсказывалъ ему Лонгсвордъ, по поводу источниковъ петроля. Вартонъ былъ компаньонъ Маси. Оставили ли они это предпріятіе, какъ это было сказано Лонгсворду? Это было важно узнать. Тогда Данъ принялся розыскивать Барнета, который, по его мннію, долженъ былъ быть главною пружиною всего дла и его достойные товарищи Трипъ, и Мопъ и не подозрвали, что за ними слдитъ человкъ, нисколько не принадлежащій къ настоящей полиціи.
Братья Гардвины, Лонгсвордъ, Мистеръ Великанъ и Данъ Іокъ, не имли ни минуты покоя.
Въ вечеръ, когда, происходитъ нашъ разсказъ, Данъ Іокъ, дождавшись, какъ бы заране назначеннаго часа, быстро отправился по направленію къ нижней части Нью-Іорка. Придя на уголъ Муррей и Робинсонъ Стритовъ, онъ осмотрлся вокругъ себя и замтивъ на тротуар неподвижную тнь, быстро пошелъ въ ту сторону. Тнь тоже пошла ему навстрчу. По ея маленькому росту, легко было узнать Мистера Великана.
— Вы аккуратны, сказалъ Данъ. Пришли ли эти люди?
— Трипъ и Мопъ только что взошли, сказалъ старикъ.
— Отлично. Значитъ намъ нечего терять времени. Въ особенности, постарайтесь не выдать себя и во всемъ подражайте мн.
Въ эту минуту они подошли къ темному зданію, ставни котораго были тщательно закрыты, но тмъ не мене, сквозь щели ихъ виднлся свтъ.
Данъ подошелъ и постучалъ нсколько разъ въ дверь.
Дверь открылась, точно отъ дйствія скрытаго внутри механизма.
Мсто, куда они вошли, называлось Громадная Пасть, потому что, въ ней кормили даромъ тхъ, кто приходилъ туда пить. Понятно, что эта пища состояла изъ такихъ веществъ, которые страшно возбуждаютъ жажду. Въ это то заведеніе, вошли Трипъ и Мопъ. Тамъ уже собралось большое общество. Снабженные деньгами, Трипъ и Мопъ, собрали въ Громадной Пасти, своихъ лучшихъ друзей, а также тхъ, которыхъ они навербовали для поздки на Западъ, о которой имъ не было дано ни какихъ объясненій, но читатель пойметъ, что это дл-о шло о предпріятіи Вартона и Маси.
— Да, друзья мои, говорилъ Трипъ поглощая водку стаканъ за стаканомъ и сосиску за сосиской, я васъ отвезу, или лучше сказать, мы васъ отвеземъ, я и Мопъ, въ страну, гд богатство течетъ въ вид масла и вамъ стоитъ только наклониться, чтобы напиться изъ этихъ чудесныхъ источниковъ…
Сравненіе было, можетъ быть не много смло, такъ какъ дло шло о петрол. Но съ помощью опьяненія, его отлично поняли.
— А когда же мы отправимся, спросилъ кто то.
— Завтра… въ первомъ часу… Въ особенности, чтобы не было опоздавшихъ! Впрочемъ я вполн довряю вамъ… такъ какъ вы, какъ разъ въ эту послднюю минуту, получите по двадцати долларовъ.
— Мы будемъ, мы будемъ! закричали приглашенные.
— Я на это расчитываю… посмотримъ сколько васъ? Двнадцать… отлично. Но вы знаете, что есть еще мста, и если кто нибудь желаетъ…
Въ эту минуту, къ нему подошелъ Данъ и сказалъ:
— Хочешь насъ взять, товарищъ?
Данъ Іокъ и Мистеръ Великанъ, были одты работниками, такъ что Трипъ не очень удивился ихъ просьб,
— Я не скажу, нтъ, сказалъ онъ. Но прежде всего, скажите, знаете ли вы въ чемъ дло?
— Не совсмъ, сказалъ Мистеръ Великанъ, но ты скажешь намъ…
Трипъ посмотрлъ на стоявшаго у его ногъ маленькаго человчка и расхохотался.
— А! ты братъ не по росту любопытенъ.
— Что же такое! если я на столько же хорошо работаю…
— Твоя правда… хорошо сказано!… Ну! дти мои, если вы придете завтра на Восточную набережную, въ семь часовъ утра, то узнаете въ чемъ дло… и если вы все-таки, захотите хать, тогда мы посмотримъ!..
Легко было понять, цль Дана и его товарища. Имъ прежде всего, надо было удостовриться, отказался или нтъ, Маси, отъ проэкта, разсказаннаго Вартономъ Лонгсворду, когда онъ хотлъ сдлать изъ него своего сообщника. Не возможно было боле сомнваться. Маси, достигнувъ до высшей степени богатства, все еще не былъ доволенъ: горячка спекуляцій овладла имъ. Давно уже онъ пересталъ, останавливаться передъ преступленіемъ и ни что не могло остановить его.
— Каково ваше мнніе? спросилъ Дана его спутникъ, когда они вышли на улицу.
— Надо бороться…
— Бороться! бороться! но какъ! Эти люди уже отправляются для исполненія ихъ ужаснаго плана… Какая человческая власть, можетъ помшать имъ теперь достигнуть цли?
Сказавъ это, мистеръ Великанъ погрузился въ размышленія.
Вдругъ онъ схватилъ за руку Дана:
— Я помшаю имъ, вскричалъ онъ.
— Вы?
— Да я!.. и къ чему же бы годилась наука!.. Не говорилъ ли я вамъ, что я разршилъ задачу, ршеніе которой, повлечетъ за собою неслыханные результаты.
— Да, но вы никогда не объясняли мн…
— Потому, что громадность силы, подчиненной моей вол, пугаетъ меня самаго, потому, что я сомнваюсь въ самомъ себ, въ своей энергіи, потому, что не смотря на точность вычисленій и врность выводовъ я боюсь опыта. Но нтъ, тысячу разъ нтъ! Довольно сомнній и колебаній!
Данъ взглянулъ на своего собесдника. Казалось онъ преобразился! Его лицо сіяло энтузіазмомъ и энергіей, глаза блестли какъ алмазы.
— О! я буду имть успхъ!.. Что я сдлаю! Я и самъ еще не знаю! Опасность вдохновитъ меня! Я буду бороться съ громадными массами, могущими раздавить меня и докажу всмъ, что человкъ, это маленькое созданіе, можетъ сокрушать горы.
— Другъ мой! ваше возбужденіе пугаетъ меня.
Говоря это, Данъ наклонился къ нему, какъ къ маленькому ребенку.
— О! не бойтесь ничего, Данъ, я не сумасшедшій. Никогда еще умъ мой, не былъ такъ свтелъ и такъ спокоенъ. О! это прекрасное и благородное возбужденіе, оно можетъ произвести чудеса.
— А что вы будете длать?
— Мн надо хать! хать раньше этихъ людей! Вы возьмите себ Маси и Вартона и дйствуйте противъ нихъ здсь! Я же возьму Барнета и его сподвижниковъ. Я отвчаю, что спасу городъ. Обнимите меня Данъ. Вашъ старый другъ, совершитъ это громадное дло или погибнетъ. Если вы не увидите меня боле, то знайте, что къ огорченію въ неуспх, присоединится еще горе о томъ, что наука безсильна… Безсильна!.. Нтъ! Я знаю… Это невозможно… Врьте мн!..
Онъ вырвался изъ рукъ Дана и побжалъ на станцію.
Онъ опередилъ Трипа и Мопа съ шайкой, на двнадцать часовъ.
Дв минуты спустя, локомотивъ свиснулъ… и поздъ пошелъ въ Пенсильванію:
Данъ Іокъ, отправился въ полицейское управленіе.

XVIII.
МИНЫ И КОНТРЪ МИНЫ.

На другой день, спустя часа четыре, посл отъзда Бама и его сообщниковъ въ Пенсильванію, Маси сидлъ у себя въ кабинет, въ дом на Нассо-Стрит.
Наклонясь надъ столомъ, онъ тщательно разсматривалъ, только что переданную ему, обширную переписку и видно было по его жестамъ, что онъ былъ вполн доволенъ этимъ осмотромъ. Было ясно, что все шло по его желанію.
Наконецъ онъ даже вскочилъ съ своего мста, какъ бы будучи не въ состояніи сдерживать доле горделивую радость, которой было наполнено его сердце.
— Наконецъ то, прошепталъ онъ, сколько прошло времени съ тхъ поръ, когда Маркъ Гардвинъ палъ отъ нашихъ рукъ въ Скалистыхъ горахъ! Тиллингастъ умеръ! Бамъ, этотъ проклятый сынъ нашей жертвы, погибнетъ въ Пенсильваніи! моя предательница дочь, навсегда удалена съ дороги! Нтъ боле препятствій! Все исполняется по моей вол, благодаря моей энергіи… И скоро Маси, уже и теперь уважаемый какъ самый богатый, самый ловкій человкъ въ Нью-Іорк, будетъ вознесенъ на одну изъ важнйшихъ должностей союза. Губернаторъ Нью-Іорка, властелинъ Американской биржи! Ну! Маси, еще одно усиліе! и ты увидишь исполненіе всхъ своихъ, самыхъ блестящихъ мечтаній.
Говоря это, Маси гордо поднялъ голову, точно на ней лежала корона.
— Будемъ работать, продолжалъ онъ, садясь опять передъ столомъ и началъ разбирать разбросанныя передъ нимъ письма. Онъ выбралъ изъ нихъ два, почеркъ которыхъ показался ему знакомъ.
— Это что такое? сказалъ онъ. А! Вартонъ проситъ свиданія. Кажется онъ начинаетъ исправляться… Дйствительно, надо было положить конецъ этой короткости, которая могла сдлаться наконецъ стснительной. Вартонъ проситъ свиданія… Это должно быть ему не легко было сдлать… но! въ этомъ-нтъ ничего, что могло бы тревожить меня.
Въ эту минуту въ дверь раздался стукъ и на позволеніе войти, въ комнату вошелъ лакей и подалъ карточку.
— ‘Мистеръ Кеннетъ, начальникъ полиціи’ доложилъ онъ.
— Просите, сказалъ Маси.
Нсколько минутъ спустя, въ комнату вошелъ Кеннетъ.
— Здравствуйте мой дорогой мистеръ Кеннетъ, сказалъ, любезно кланяясь банкиръ… Чему я обязанъ честью, видть васъ у себя?..
Мистеръ Кеннетъ оглядлся кругомъ, чтобы удостовриться, что они одни.
— Вы уврены, что насъ никто не можетъ подслушать, шопотомъ сказалъ онъ.
— Совершенно увренъ. Впрочемъ, если вы хотите сообщить мн, что нибудь важное…
— Очень важное! очень важное! подтвердилъ Кеннетъ.
Маси позвонилъ и далъ приказаніе, чтобы никого не пускали къ нему.
— Извините сударь, замтилъ лакей, но въ зал дожидается мистеръ Вартонъ и какъ кажется, онъ въ большомъ нетерпніи…
— Пусть ждетъ! сухо сказалъ Маси.
Лакей ушелъ, а Маси, жестомъ попросивъ постителя ссть, продолжалъ прерванный разговоръ.
— Я весь къ вашимъ услугамъ, сказалъ онъ и готовъ исполнить всякое ваше желаніе, такъ какъ я надюсь, что вы обращаетесь ко мн за какой нибудь услугой…
— Мой дорогой мистеръ Маси, сказалъ Кеннетъ, уврены ли вы въ окружающихъ васъ людяхъ?..
— Конечно! Что вы хотите этимъ сказать?
— Я хочу сказать… Выслушайте меня. Я знаю вс подробности, экспедиціи въ Пенсильванію….
— Что! вскричалъ Маси, невольно поблднвъ. Какія подробности и объ какой экспедиціи говорите вы?
Мистеръ Кеннетъ улыбнулся, и съ самой любезной физіономіей разуврилъ Маси:
— Не бойтесь ничего съ моей стороны. Вы знаете, что тутъ вамъ нечего опасаться. Идея вашего проэкта очень смла, го я могу упрекнуть васъ только въ томъ, что вы такъ плохо сохранили его тайну, что мн могли сообщить о немъ.
— Но когда? и кто?
— Сегодня ночью, человкъ, котораго вы конечно знаете и который обманулъ ваше довріе, Данъ Іокъ, писатель.
Маси былъ пораженъ. Но что именно было извстно? Какія подробности?
На вс эти вопросы, сдланные съ лихорадочнымъ безпокойствомъ, мистеръ Кеннетъ, отвчалъ вполн врнымъ описаніемъ цли и средствъ предпріятія.
— Я нахожусь въ совершенномъ недоумніи! Все это вполн справедливо. И между тмъ, это никому не было извстно! Никому исключая… Неужели этотъ негодяй Вартонъ измнилъ мн!
Вдругъ онъ ударилъ себя по лбу и вскричалъ.
— Теперь я понимаю… это Лонгсвордъ!.. О! прошепталъ Маси, говоря самъ съ собою, вы мн дорого заплатите за эту глупость, мистеръ Вартонъ!
Мистеръ Кеннетъ, прервалъ эту тираду, грозившую сдлаться безконечной, чтобы навести разговоръ на то, на что онъ желалъ.
— Мы поговоримъ сейчасъ, сказалъ онъ, о мрахъ, которыя необходимо принять, чтобы уничтожить послдствія этой непохвальной нескромности. Что же касается до меня, то я пришелъ, какъ вы угадали, съ тмъ чтобы попросить у васъ небольшаго одолженія.
Маси взглянулъ ему прямо въ лице. Кто былъ его собесдникъ, шпіонъ или сообщникъ?
— Прежде всего, сказалъ банкиръ, позвольте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ…
— Сколько угодно, дорогой мой другъ.
— Какое употребленіе сдлали вы изъ этого интереснаго открытія?
— Я узналъ сегодня въ полночь, что ваши люди въ сель часовъ утра, отправляются въ Пенсильванію.
— Ну?
— Ну! и они ухали. Достаточно ли вамъ этого?
— Благодарю васъ, что вы не поврили этой… клевет!
— Вы отлично поняли меня…
Маси вздохнулъ съ облегченіемъ: въ первый разъ, въ теченіи послдняго получаса онъ началъ дышать свободно. Деньги и тутъ произвели свое дйствіе.
— Можетъ быть, сказалъ онъ улыбаясь, вамъ будетъ пріятно получить нсколько акцій… конечно оплаченныхъ?…
— О! сказалъ Кеннетъ, съ презрительной гримасой, я боюсь злоупотреблять…
— Напротивъ! Нтъ ничего естественне. Но разв это все, чего вы желаете отъ меня?..
— Нтъ, дорогой мистеръ Маси, я чувствую такое восхищеніе къ вашей ловкости и вашему пониманію длъ, что буду безконечно вамъ благодаренъ, если вы дадите, мн одинъ совтъ.
— Говорите… и если я только могу быть вамъ полезнымъ…
— Вотъ въ чемъ дло. Одинъ мой племянникъ о которомъ я очень забочусь, хлопочетъ въ настоящее время, въ Муниципальномъ Совт Нью-Іорка, о разршеніи, превратить въ казино, съ заломъ для танцевъ, спектаклей и концертовъ, бывшее зданіе Почты, на Либерти-Стрит. Это очень выгодное дло, и я весьма дорожу его выигрышемъ… Какъ вы думаете, какое бы употребить средство, чтобы получить согласіе членовъ совта?..
— Это зданіе, не было ли прежде церковью?..
— Дйствительно!
— Такъ, что вы рискуете затронуть религіозное чувство почтеннаго собранія…
— То есть, вы хотите сказать, что въ позволеніи будетъ, по всей вроятности, отказано?..
— Я не говорю этого… это только будетъ дороже.
Кеннетъ улыбнулся. Они отлично понимали другъ друга.
— Въ обыкновенномъ случа, на каждаго члена довольно бы было по пятисотъ долларовъ… но чтобы передлать церковь въ театръ. Это требуетъ размышленія… и тысячи долларовъ на каждаго…
— Всхъ членовъ двадцать четыре, замтилъ Кеннетъ.
— Потомъ президентъ, итого двадцать пять. Надо по крайней мр восемнадцать голосовъ, для хорошаго большинства… но лучше всего, если вы получите единодушное позволеніе.
— Тмъ боле, добавилъ Кеннетъ, что мы предполагаемъ выпустить, для этого предпріятія, на два милліона долларовъ акцій… Мы думаемъ устроить нчто волшебное…
— И хотите отдлаться отъ акцій, сейчасъ же посл открытія. Это остроумно. Значитъ, вамъ надо двадцать пять тысячъ долларовъ…
— Вы сами назначили эту цифру, скромно отвчалъ мистеръ Кеннетъ.
— Написать чекъ на ваше имя?
— Нтъ, на имя моего племянника. Вы понимаете что я, какъ лице служащее…
— Это совершенно врно, вы должны соблюдать осторожность.
Маси всталъ, подошелъ къ большому денежному сундуку, почти совсмъ вдланному въ стну, открылъ его и сначала вынулъ изъ него свертокъ акцій, которыя и передалъ Кеннету, потомъ взялъ книжку и написалъ нсколько словъ.
— Имя вашего племянника?
Кеннетъ сказалъ, чекъ былъ подписанъ и отданъ по принадлежности.
— А Данъ Іокъ? спросилъ Маси, бросивъ на Кеннета значительный взглядъ.
— Расчитывайте на меня, сказалъ послдній, крпко пожавъ руку Маси.
— Выйдите отсюда, продолжалъ Маси, открывая маленькую дверь, скрытую за обоями, если же вамъ понадобится что нибудь, то пожалуйста обратитесь ко мн.
Какъ только Кеннетъ вышелъ, физіономія банкира исказилась подъ вліяніемъ страшнаго гнва, онъ сжалъ кулаки, точно желая раздавить невидимаго врага.
Потомъ позвонилъ.
— Попросите сюда мистера Вартона, сказалъ, онъ вошедшему лакею, облакачиваясь спиною на каминъ.
Вошелъ Вартонъ: никогда можетъ быть лицо его не было красне, а взглядъ не выражалъ боле ненависти. Онъ подошелъ къ Маси, остановился передъ нимъ скрестя руки на груди и вскричалъ:
— Долго ли еще, вы будете обращаться со мною какъ съ лакеемъ?
Маси пристально смотрлъ на него не говоря ни слова.
— О! Вы напрасно стараетесь испугать меня!.. Здсь нтъ ни младшаго, ни старшаго… здсь просто два человка, которые вмст мошенничали и которымъ странно было бы, упрекать другъ друга…
— Во всякомъ случа, сказалъ Маси, здсь есть одинъ умный человкъ и одинъ дуракъ,
— Что такое? вскричалъ выпрямляясь Вартонъ. Что значитъ эта дерзость.
— Это не боле какъ истина… Можетъ быть слово не много рзко. Я согласенъ. Но, Мистеръ Вартонъ, какъ назвали бы вы человка, настолько глупаго чтобы выдать постороннему лицу тайну, которая стоитъ милліоновъ.
— Какая тайна! какіе милліоны! объяснитесь, потому что, честное слово, я больше не намренъ служить вамъ игрушкой… Впрочемъ, мн очень мало дла до вашего обо мн мннія, я пришелъ положить конецъ всмъ вашимъ уловкамъ. Я уже давно хочу выяснить наши счеты и заключить форменное условіе въ той части прибылей, которая должна будетъ придтись на мою долю. Такъ какъ, чтобы вы ни говорили, я помогалъ и помогаю вашимъ предпріятіямъ… и нельзя сказать, чтобы дйствовалъ какъ дуракъ.
Въ самомъ дл, ему было не легко, переварить это слово.
— И понятно, что въ ряду этихъ предпріятій, вы на первое мсто ставите экспедицію въ Франклинъ?
— Конечно… скажу больше… разв первая мысль о ней не принадлежитъ мн? Разв не я первый указалъ на громадныя выгоды, которыя мы можемъ изъ него извлечь?
— Я не отвергаю всего этого… Только вы забываете, мистеръ Вартонъ, что для осуществленія всхъ этихъ чудесъ, которыя такъ волнуютъ ваше воображеніе, надо прежде всего, чтобы предпріятіе удалось.
— А кто же можетъ помшать его успху?
— Дуракъ, который открылъ нашъ секретъ мистеру Лонгсворду…
— Э! что вы такое говорите о Лонгсворд.
— Этотъ Лонгсвордъ не другъ ли Дану Іоку?
— Они неразлучны. О! оба одинаково сумасшедшіе!
— Да, такіе сумасшедшіе, что вашъ Лонгсвордъ разсказалъ своему другу, о тхъ предложеніяхъ, какія вы ему длали и сегодня ночью на насъ былъ сдланъ доносъ…
Вартонъ позеленлъ. Онъ понялъ наконецъ… Убійца Антоніи, (такъ какъ онъ былъ убжденъ, что ее умертвили по его приказанію), вообразилъ, что передъ нимъ возстаетъ мстительный призракъ его жертвы. Онъ облокотился объ стну, лобъ его былъ покрытъ холоднымъ потомъ, ноги дрожали…
Маси грубо схватилъ его за руку.
— Полно! вскричалъ онъ, теперь не время падать въ обморокъ. Вы пожинаете то, что посяли. А! мистеръ Вартонъ, вы думали соединить дловые интересы, съ интересами вашего мщенія! Дйствительно, это очень остроумно! И вы вообразили, что умертвивъ жену, вы этимъ заткнете ротъ ея любовнику. Онъ заговорилъ! и по вашей милости, мы погибнемъ раззоренные и опозоренные.
Вартонъ опустилъ голову: онъ былъ подавленъ справедливостью этихъ упрековъ и не находилъ ни слова въ свое оправданіе.
— Довольно слабости, продолжалъ Маси, все поправлено и ваша неловкость, не будетъ имть для насъ тхъ послдствій, которыхъ вы опасаетесь, но вы понимаете что въ виду всего этого, вамъ не слдуетъ говорить здсь такъ громко, и я прошу васъ быть сдержанне…
— Извините меня, пробормоталъ Вартонъ. И такъ, все исправлено?
— Да. Однако остается двое враговъ: Данъ Іокъ и Лонгсвордъ. Первымъ вамъ нечего заниматься: я принялъ свои мры, чтобы поставить его въ невозможность вредить намъ. Остается Лонгсвордъ. Онъ уже выдалъ насъ одинъ разъ, и можетъ повторить это, слдовательно его надо заставить молчать…
Вартонъ слушалъ, не говоря ни слова.
— И такъ, думалъ онъ, вотъ еще разъ этотъ человкъ становится на моей дорог! Но на этотъ разъ, онъ не спасется отъ меня!
— Что вы объ этомъ думаете? спросилъ Маси.
— Я думаю, что не трудно найти въ Нью-Іорк какого нибудь нмца, который за сотню долларовъ, возмется покончить съ Лонгсвордомъ.
— Убійство! положительно, вы совсмъ не изобртательны, мой милый Вартонъ и непремнно желаете попасть вмст со мной на вислицу… Убить, въ Нью-Іорк, среди благо дня, молодаго человка, который начинаетъ пріобртать извстность, и убить его рукою какого нибудь негодяя, который, какъ только его поймаютъ, поторопится выдать насъ… Вы съ ума сошли!
Вартонъ ударилъ себя по лбу:
— Вы правы, я объ этомъ не подумалъ, по теперь я нашелъ средство, гд намъ нечего бояться.
— Вы понимаете, что я не могу сказать вамъ слпаго доврія, не правда ли? Поэтому, будьте такъ добры, объясните мн ваше средство и если я найду его достаточнымъ, то уполномочу васъ употребить его.
Вартонъ сдлался вполн покоренъ.
— Вамъ извстно, что жена моя родила, въ томъ дом, который вы отдали въ мое распоряженіе… и что докторъ, исполняя данное ему приказаніе, наказалъ смертью преступницу…
— Да я знаю все это… что же дальше?
— Но вы не знаете, что докторъ, подъ вліяніемъ состраданія, которое я не могу поставить ему въ преступленіе, не имлъ мужества умертвить ребенка… и этотъ ребенокъ живъ!
— Въ самомъ дл? сказалъ Маси, старавшійся понять, къ чему хотлъ придти Вартонъ.
— Я не знаю какъ, но Лонгсвордъ, бродившій по всей вроятности около дома, куда была перевезена Антонія, усплъ уговорить доктора отдать ему ребенка… Дйствительно, не все ли ему было равно, лишь бы ребенокъ исчезъ и я больше не слыхалъ о немъ?.. Лонгсвордъ же, боясь чтобы я не сталъ дале преслдовать моего мщенія, увезъ ребенка въ Гобокенъ и поручилъ его тамъ одной женщин, которая его кормитъ и заботится о немъ. Вотъ, что я узналъ отъ одного ловкаго сыщика, который ни на одну минуту, не терялъ его изъ виду.
— Ну что же? спросилъ опять Маси.
— Вы не понимаете? Гобокенъ, мсто пустое и часто посщаемое цыганами, которые могутъ тамъ свободно располагаться. Нтъ ничего легче, какъ похитить ребенка, а когда онъ будетъ у насъ къ рукахъ, то не трудно будетъ заставить молчать Лонгсворда.
Маси подумалъ.
— Въ самомъ дл, сказалъ онъ, это средство кажется мн не дурно. Но не думаете ли вы, что прибгнувъ къ помощи цыганъ, мы пріобртемъ опасныхъ сообщниковъ?
— Вы правы. Лучше всего мн дйствовать одному.
— Вы похитите ребенка? сказалъ Маси.
— Да.
— Ну, Вартонъ, сказалъ банкиръ, лице котораго прояснилось, вы еще не совсмъ испортились. И такъ, это ршено, но не теряйте времени. Кто знаетъ, не ищетъ ли этотъ человкъ средства, отмстить за любимую имъ женщину!… Въ особенности, будьте осторожны, не оставляйте ничего случаю. И такъ какъ уже одинъ разъ, вы чуть не погубили насъ, то я надюсь, что вы удвоите предосторожности.
— О! на этотъ разъ… я хладнокровенъ и вамъ нечего бояться.
— Хорошо. Значитъ вс роли распредлены… Данъ Іокъ исчезнетъ, Лонгсвордъ будетъ связанъ боязнью погубить своего ребенка…. Мы можемъ быть спокойны… Подите, примите ваши мры… я же отправлюсь на биржу и въ тоже время, буду продолжать подготовлять мое избраніе.
— До скораго свиданья, сказалъ Вартонъ. И они пожали другъ другу руки.

XIX.
ЧТО ПРОИЗОШЛО ВЪ ТУ ЖЕ НОЧЬ ВЪ ГОБОКЕН.

Деревня Гобокенъ, расположена на лвомъ берегу Гудзона выше Нью-Джерсея. Это наиболе посщаемое мсто изъ всхъ окрестностей и тутъ построены самыя лучшія дачи… Пейзажи вокругъ него, такъ живописны, такъ сильно дйствуютъ на воображеніе, что это мсто прозвано Елисейскими полями…
На самомъ конц Гобокена, стоялъ маленькій, бленькій домикъ скрывавшейся за деревьями. Это было скромное жилище, наружность котораго, показывала незатйливые вкусы его обитателей.
Въ немъ жила одна женщина, по имени мистрисъ Ламби, она была вдова и не имла никого родныхъ кром сестры, уже извстной читателю, мистрисъ Симонсъ. Со смерти своего мужа, она жила одна, съ девятилтнимъ мальчикомъ, которому посвщала вс свои заботы. Однажды къ ней пришла мистрисъ Симонсъ, она держала въ рукахъ, какъ сокровище, маленькаго ребенка слабо кричавшаго…
— Маргарита, сказала она сестр, надо сдлать доброе дло, поэтому я пришла къ теб.
— И хорошо сдлала, сестра. Что это за ребенокъ?
Она не колебалась ни минуты, понявъ, что если, нужна была ея помощь, то врно для этого маленькаго существа, которое уже протягивало къ ней свои дтскія рученки.
Мистрисъ Симонсъ разсказывала ей исторію Антоніи и сказала, что мать умерла.
Мистрисъ Ламби взяла ребенка на руки и поцловала его, потомъ она продолжала:
— А отецъ?
— Онъ тамъ, у дверей, онъ ждетъ отвта.
Мистрисъ Ламби пошла къ двери, открыла ее и вышла на порогъ, держа ребенка на рукахъ тихо качая его… Это былъ ея единственный отвтъ.
Лонгсвордъ подбжаль къ ней.
— Вы согласны! вскричалъ онъ.
— Спросите у него, сказала она, указывая съ улыбкой на ребенка, я думаю, что онъ уже теперь не захочетъ оставить меня.
Вотъ какимъ образомъ случилось, что сынъ Лонгсворда воспитывался въ Гобокен, что было извстно Вартону, по чему онъ сообщилъ Маси.
Въ первый разъ съ ужаснаго дня разбившаго его будущность, когда Вартонъ предсталъ передъ нимъ въ одно и тоже время, и судьей и палачемъ, въ первый разъ, Лонгсвордъ почувствовалъ въ сердц слабую надежду… въ немъ явилось какое то новое, неизвстное ему чувство… Родительская любовь зараждалась въ его, еще юномъ и беззаботномъ сердц.
Антонія умерла. Данъ Іокъ уже сказалъ ему, что онъ будетъ впередъ жить для этого ребенка. Онъ не имлъ боле права отчаиваться, надо было снова собрать всю энергію, такъ какъ теперь, его жизнь имла цль.
Лонгсвордъ былъ изъ числа тхъ людей, которые отдаются вполн. Онъ принадлежалъ Антоніи, она yмерла — онъ сталъ принадлежать ребенку. Онъ понималъ это, и даже боле, онъ это чувствовалъ.
Въ первые дни посл смерти Антоніи, Лонгсвордъ мечталъ о мщеніи. Потому что причиною ея смерти, былъ все-таки Вартонъ. Она измучилась въ борьб съ его подлостями. Ея жизнь была надломлена, такъ что когда явился ребенокъ, то она не могла вынести этого послдняго усилія, да, Вартонъ убилъ ее и къ тому, же разв онъ не отдалъ приказанія объ ея убійств?
Вс эти мысли сталкивались въ мозгу Лонгсворда, онъ думалъ о мщеніи. Но при взгляд на ребенка, онъ вспомнилъ о словахъ Дана и ршился ждать судьбы, наказанія злодя, которая, хотя и рдко, но все-таки иногда, постигаетъ виновныхъ.
Онъ принялся за оставленныя занятія, потомъ не смотря на большое разстояніе, отдляющіе Нью-Іоркъ отъ Гобокена, онъ прізжалъ туда каждый вечеръ, чтобы провести его у колыбели ребенка. Онъ такъ нжно и ловко обращался съ ребенкомъ, что мистрисъ Ламби говорила улыбаясь:
— Но въ такомъ случа, я просто лишняя!
Потомъ, когда ребенокъ засыпалъ, онъ цловалъ его въ лобъ, стараясь не разбудить и затмъ возвращался въ Нью-Іоркъ.
Въ этотъ вечеръ, когда пробило десять часовъ, Лонгсвордъ, поцловавъ по обыкновенію ребенка, приготовлялся уйти.
Было очень холодно, пронзительный дождь лилъ не переставая.
— Я бы, на вашемъ мст, сказала мистрисъ Ламби, не стала бы возвращаться домой въ такую ночь, на двор такъ темно, что вы можете заблудиться.
— О! я отлично знаю дорогу.
— Можетъ быть, но сегодня такой туманъ, что въ десяти шагахъ передъ собою ни эти не видно. Вы рискуете упасть въ какую нибудь яму.
Читатель долженъ знать, что рядомъ съ Гобокеномъ, добывалась известь чуть что не для всего Нью-Іорка. Дороги, ведущіе отъ Габокепа, окружены по обимъ сторонамъ глубокими ямами, которыхъ очень трудно избгнуть въ темнот.
Лонгсвордъ подумалъ. Въ глубин души, онъ былъ очень радъ провести ночь около колыбели.
— И потомъ, продолжала настаивать мистрисъ Ламби, около дома стали бродить какіе то подозрительные люди. Цыгане ли это, или Нью-Іоркскіе мошенники, затвающіе обокрасть какой нибудь сосдній домъ? По правд сказать, я и сама не много побаиваюсь и была бы очень довольна, если бы вы остались провести здсь эту ночь.
— Эта послдняя причина прекращаетъ мои колебанія, сказалъ Лонгсвордъ, я проведу ночь на этомъ диван.
Мистрисъ Ламби, съ материнской заботливостью, принесла подушки и устроила довольно хорошую постель.
— Вы знаете, прибавила она, что огня не надо. Я пріучила ребенка спать въ темнот, и вы не захотите пріучать его, неслушаться своей кормилицы.
Устроивъ все какъ можно удобне, мистрисъ Ламби удалилась въ свою комнату во второмъ этаж. Лонгсвордъ легъ на диванъ въ нижнемъ, гд спалъ ребенокъ. Печка была теплая и на ней было поставлено молоко, которое надо было давать ребенку, когда онъ проснется.
— Онъ просыпается всего два раза! съ гордостью прибавила мистрисъ Ламби.
Лонгсвордъ уснулъ, одной рукой онъ дотрогивался до колыбели…
Вдругъ ему показалось, что онъ видитъ что то ужасное… По приказанію мистрисъ Ламби, комната была погружена въ совершенный мракъ… какъ вдругъ окно освтилось снаружи… потомъ свтъ показался изъ подъ входной двери… въ тоже время, въ комнат распространился дкій запахъ дыма…
Лонгсвордъ вскочилъ… онъ шатался, видно было что дымъ началъ уже производить свое дйствіе… но ребенокъ?
Лонгсвордъ кинулся къ колыбели и схватилъ ребенка на руки.
Отъ неожиданности, ребенокъ закричалъ. Онъ кричалъ, значитъ былъ живъ…
Въ тоже время, снаружи раздались крики:
— Пожаръ! горимъ!
Съ верху бжала мистрисъ Ламби, страшно испуганная.
Лонгсвордъ кинулся къ двери… но въ ту минуту, какъ онъ хотлъ открыть ее, она разлетлась въ дребезги отъ сильнаго удара снаружи… на порог показался человкъ.
— Негодяй! вскричалъ Лонгсвордъ, зачмъ ты пришелъ сюда?
При свт пожара, онъ узналъ Вартона.
Это дйствительно былъ Вартонъ. Онъ бродилъ около дома, въ которомъ не думалъ найти никого, кром женщины и ребенка, потомъ у подножія стны онъ наложилъ щепокъ и соломы и поджегъ ихъ. Его цль было легко понять: онъ думалъ, что въ сильномъ испуг мистрисъ Ламби бросится изъ дома держа на рукахъ ребенка, этого онъ только и хотлъ, остальное было его дло.
И вдругъ, передъ нимъ очутился Лонгсвордъ.
— Возьмите ребенка! закричалъ Лонгсвордъ.
Мистрисъ Ламби схватила дитя. Она угадывала нчто ужасное.
Вартонъ вынулъ изъ кармана револьверъ… Лонгсвордъ сдлалъ тоже.
Послдовало два выстрла! Но руки обоихъ дрожали… пули просвитли, по не попали въ цль. Мистрисъ Ламби со страхомъ прижалась въ уголъ.
Но Лонгсвордъ бросилъ безполезный револьверъ и кинулся на Вартона, державъ рукахъ bowie knife, это ужасное оружіе Янки…
Вартонъ увидлъ передъ собою острый и блестящій клинокъ, вскрикнулъ и бросился бжать. Лонгсвордъ за нимъ.
Это было безумное бгство. Вартонъ былъ толстъ и тяжелъ, но страхъ предавалъ ему крылья и онъ бжалъ со страшной быстротой. Лонгсвордъ былъ молодъ, а раздраженіе еще удвопвало его силы. Онъ обезумлъ отъ гнва и на этотъ разъ, участь Вартона была ршена.
Банкиръ кидался въ стороны, стараясь вывернуться, какъ это длаютъ дти. Но Лонгсвордъ не отставалъ и Вартонъ постоянно видлъ не далеко отъ себя блестящіе лезвіе ножа.
Вдругъ онъ страшно нечеловчески вскрикнулъ, такъ что самъ Лонгсвордъ въ ужас остановился… взглянувъ по пристальне онъ увидлъ, что Вартонъ упалъ въ яму и исчезъ въ ней до половины.
Эдвардъ самъ невольно вскрикнулъ, онъ понялъ…
О! теперь боле не было надобности въ нож! Вартонъ упалъ въ известковую яму, известь раздалась подъ тяжестью его тла… Его черное платье отдлялось отъ благо цвта извести… мало по малу, онъ все боле и боле погружался.
Известь разъдала его тло. Около него поднимался точно дымъ… Онъ не кричалъ боле, а только хриплъ, мало по малу изчезло туловище, потомъ плечи…
Лонгсвордъ отвернулся.
Когда онъ взглянулъ опять, то не увидалъ уже ничего… кром отверстія въ извести, которое не успло еще затянуться.

XX.
КОНЕЦЪ ЭКСПЕДИЦІИ КЪ ИСТОЧНИКАМЪ ПЕТРОЛЯ.

Мы въ Франклин, печальномъ и мрачномъ город петроля.
Скажемъ нсколько словъ о петрол и мст его добыванія {Горное масло, нефть.}.
Страна, прежде голая и пустынная, въ настоящее время населена рабочими, наполнена заводами, перерзана желзными дорогами. Петроль называли прежде масломъ Сенеки. Сначала его употребляли какъ медицинское средство, потомъ стали жечь. Самая большая часть масла добывалась тогда изъ природныхъ источниковъ. Но въ 1833 г. доктору Бреверу изъ дома Бреверъ, Ватсонъ и Ко, пришла идея собрать масло плававшее поверхъ воды, посредствомъ всасыванія въ какую нибудь ткань и потомъ выжимать изъ нея масло. Такимъ образомъ собрано было громадное количество его, и употребленіе петроля сдлалось до того всеобщимъ, что въ 1854году образовалась компанія Пенсильванскаго горнаго масла. Но до 1857 года ничего серьезнаго не было предпринято, тогда то полковникъ Дрэкъ, изъ Коннектикута прибылъ въ Титусвиль. Онъ первый попробовалъ рыть колодцы. Въ немъ мы можемъ видть, образчикъ американской энергіи и настойчивости. Каждый разъ, когда у него портилась какая нибудь лопата, онъ былъ принужденъ отправляться за 50 миль, чтобы отдать исправить ее, по ничто не останавливало его и 29 августа 1869 года наглубин 69 футовъ и 6-ти дюймовъ, полковникъ нашелъ источникъ масла, который доставилъ ему отъ 30 до 40 бочекъ въ день.
Съ тхъ поръ, началась такая же горячка петроля, какъ прежде была горячка золота. Въ Пенсильванію являлись толпы эмигрантовъ. Конкуренція дошла до такой степени, что нашелся человкъ, которому могла придти въ голову такая мысль, какую должны были исполнить Бамъ и его сподвижники.
Посл этихъ, необходимыхъ подробностей, возвратимся снова къ нашему разсказу.
Въ Франклин считается около шести тысячъ жителей, изъ которыхъ, по крайней мр три четверти, заняты добываніемъ петроля… остальная четверть, состоитъ изъ спекуляторовъ всякаго рода.
Что, прежде всего, открыли въ Франклин наши друзья Трипъ и Мопъ, это то, что жажда въ немъ чувствуется вдвое больше, чмъ въ Нью-Іорк. И ихъ первой заботой, было постараться найти себ таверну нисшаго разряда, которая напоминала бы имъ родину. Напрасно Бамъ-Баретъ старался удержать ихъ въ томъ отел, гд онъ остановился. Они протестовали противъ слабости напитковъ и принялись искать мсто мене изящное, но за то боле подходящеее къ ихъ вкусамъ. И дйствительно нашли. Такъ что мы встрчаемъ ихъ, сидящими въ таверн капитана Дрэка и пьющими смсь джина съ водкой, что составляетъ ихъ любимый напитокъ. Послушаемъ что они говорятъ.
— Трипъ!
— Мопъ!
— Что ты обо всемъ этомъ думаешь?
— Хм.
Трипъ поставилъ стаканъ на столъ и качалъ головою взадъ и впередъ, что обозначало его колебаніе отвчать.
— Между нами сказать, проговорилъ онъ наконецъ, опустивъ г.олову, я не довряю…
— Довріе не внушается насильно, прибавилъ наставительно Мопъ.
— И къ тому же, что мы здсь длаемъ? Ты знаешь милый Мопъ, что завтра ршительный день… и признаюсь, я не совсмъ спокоенъ…
— Бамъ злоупотребляетъ нашей добротой!
— Онъ не обращается къ намъ съ должнымъ почтеніемъ!
— Такъ что…
— Вообще…
— Я не доволенъ, сказалъ Трипъ.
— И я также, подтвердилъ Мопъ.
Они выпили, чокнувшись другъ съ другомъ.
— Видишь ли, продолжалъ Трипъ, посл минутнаго молчанія, мн кажется, что мы будемъ принуждены снова обратиться къ нашему призванію…
— Что ты называешь нашимъ призваніемъ? замтилъ Мопъ…
— Я никогда не могъ утшиться въ паденіи кошки съ девятью хвостами…
Мопъ поднесъ руку къ глазамъ, какъ будто это воспоминаніе, вызвало слезы на его глаза.
— Ты меня понялъ, отвчалъ онъ. Право Трипъ у насъ съ тобою одна душа.
Говоря это, онъ протянулъ своему другу черезъ столъ руку.
— Мое мнніе таково, продолжалъ Мопъ, что надо кончить начатое предпріятіе, а потомъ, когда у насъ будутъ въ карман доллары, мы сами можемъ основать серьезный журналъ…
— О! какъ тогда у насъ запоетъ Бамъ! вскричалъ въ порыв энтузіазма Трипъ.
Новое пожатіе руки.
— Но, продолжалъ Мопъ, знаешь ли ты вполн, что у насъ здсь за дло? Бамъ едва удостоиваетъ проронить, время отъ времени, какое нибудь слово, онъ говоритъ намъ о работ, которую мы одни можемъ исполнить и для которой, онъ разсчитываетъ на нашу преданность. А что если какъ нибудь случайно!..
— Есть люди, которые способны на все, сказалъ Трипъ. И я уже думалъ объ этомъ…
— Онъ считаетъ насъ за дураковъ… но во всякомъ случа, онъ знаетъ что мы, въ одинъ прекрасный день, можемъ разсказать кое что… и тогда, понятное дло, что мы стснительные свидтели, которыхъ не мшало бы устранить.
Новое молчаніе… Очевидно было, что друзья не чувствовали слишкомъ большей симпатіи, къ ихъ бывшему товарищу…
Въ эту минуту, Трипъ вскрикнулъ съ удивленіемъ.
— Видишь, сказалъ онъ, указывая въ окно, на собравшуюся на улиц группу людей.
— Это опять этотъ помшанный, сказалъ Мопъ, его можно оставить въ поко, онъ не опасенъ.
Этотъ сумасшедшій, былъ мистеръ Великанъ. Дйствительно въ эту минуту онъ былъ въ странномъ положеніи. Нагнувшись къ земл, онъ тщательно разсматривалъ длинные и острые металлическіе прутья, бралъ ихъ одинъ по одному и поднималъ, не смотря на тяжесть, съ силою которую въ немъ трудно было предположить. Около него составился кругъ, на что онъ не обращалъ никакого вниманія, также какъ и на смхъ, который возбуждалъ его крошечный ростъ и странное занятіе, которому онъ предавался.
— Ну, что же, товарищъ, закричалъ ему кто то, довольны ли вы покупкой?
Мистеръ Великанъ поднялъ голову и оглядлъ толпу своимъ яснымъ и спокойнымъ взглядомъ.
— Очень доволенъ! сказалъ онъ съ улыбкой, кто же пойдетъ нанять для меня телгу, прибавилъ онъ.
— Телгу! А для чего?
— Чтобы вывезти все это изъ города.
Всеобщій взрывъ смха, встртилъ его слова.
— Онъ хочетъ посадить въ землю вмсто деревьевъ эти прутья!
— Это еще не все, продолжалъ мистеръ Великанъ, пріятнымъ и проникающимъ въ душу голосомъ, мн надо троихъ сильныхъ работниковъ…
Новый взрывъ смха…
— Я буду платить имъ по пяти долларовъ въ день, прибавилъ онъ, половина впередъ.
При этихъ словахъ смхъ прекратился, какъ по волшебству. Въ самомъ дл, сумасшедшій началъ казаться, тмъ боле разумнымъ, что говоря это, онъ вынулъ изъ кармана туго набитый кошелекъ.
— Я согласенъ! сказалъ одинъ голосъ.
И къ нему подошелъ человкъ высокаго роста.
— Ты умешь рыть землю?
— Да.
— Есть у тебя нужные инструменты?
— Все есть.
— Вотъ теб два съ половиною доллара… Стань за мною.
Спустя минуту, Великанъ могъ бы набрать цлую армію. Начало было сдлано, а толпа всегда любитъ необыкновенное. И хотя Американцы мене какого либо другаго народа, воспріимчивы ко всему фантастическому, тмъ не мене, этотъ маленькій человчекъ, съ блестящими глазами, возбуждалъ къ себ нкотораго рода симпатію.
— Ну отправимтесь, сказалъ улыбаясь мистеръ Великанъ своей свит, пора за дло!
Тогда прутья, о которыхъ мы говорили, были наложены на телгу, кром того, къ нимъ были присоединены длинныя цпи, какія употребляются землемрами и склянки, содержавшія различные химическіе составы.
— Берегитесь, вскричалъ мистеръ Великанъ. Это срная кислота!
Онъ самъ помогалъ людямъ, указывалъ куда что положить, и черезъ нсколько минутъ они выхали изъ города.
Въ это же самое время, зять Маси, входилъ въ гостинницу гд онъ остановился и гд его теперь дожидались Трипъ и Мопъ. Это время было назначено еще наканун, для ихъ свиданія.
— А! вотъ и вы! мои достойные товарищи, вскричалъ Бамъ тономъ, не лишеннымъ нкоторой ироніи, что не ускользнуло отъ двухъ друзей, сдлавшихся очень недоврчивыми. Ну! вы знаете что завтра, ршительная ночь. Будьте въ четыре часа ночи у High Well (высокаго-источника), тамъ я скажу вамъ, чего ожидаю отъ васъ, пусть вс наши люди будутъ на ногахъ, имъ предстоятъ важныя работы.
Трипъ поглядлъ на Мопа, Мопъ поглядлъ на Трипа. Читатель знаетъ, что это была ихъ обыкновенная манера, когда они хотли ободрить другъ друга начать разговоръ. Бамъ замтилъ ихъ колебаніе и спросилъ, насмшливо глядя на нихъ:
— Ну, что у васъ такое? Что вы смотрите точно плакучія ивы?
Трипъ взялъ на себя заговорить. Онъ выпрямился и сказалъ, глядя въ свою очередь, прямо въ глаза Баму:
— Мой милый другъ, я хотлъ бы предложить теб одинъ вопросъ.
— Въ самомъ дл? Говори, мой дорогой Трипъ, я весь къ твоимъ услугамъ.
— Работа, которую ты хочешь поручить палъ, продолжалъ медленно Трипъ, не представляетъ… никакой серьезной опасности… ты въ этомъ увренъ… ты вдь не захочешь погубить твоихъ старинныхъ товарищей?..
Молнія сверкнула въ глазахъ Бама.
— Никакой опасности! сухо сказалъ онъ.
— Хорошо! сказали въ голосъ Трипъ и Мопъ, которые отлично поняли.
Посл самаго холоднаго прощанія со стороны Бама, друзья ушли. Выйдя на улицу, они остановились лицемъ другъ къ другу.
— Трипъ!
— Мопъ!
— У тебя нтъ ничего мн сказать?
— Теб нечего поврить мн?
Они подмигнули другъ другу, потомъ вошли въ таверну. Тамъ, въ двадцатый разъ въ этотъ день, они услись за столъ.
— Трипъ, ты былъ неоткровененъ со мной… сознайся.
— А ты, Мопъ, ты скрылъ отъ меня одну вещь.
— Ну, будемъ откровенны, идетъ?
— Идетъ!
Большая порція грога скрпила принятое ршеніе.
— Сколько общалъ теб Вартонъ, отъ имени Маси, за то, чтобы отдлаться отъ Бама?..
— Пятьсотъ долларовъ! А теб?
— Пятьсотъ долларовъ!
— Значитъ тысячу обоимъ… хорошее дльце! очень недурное.
Посл этого, не говоря боле ни слова, такъ великія души понимаютъ одна другую съ полусловъ, они отправились спать…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Для пониманія послдующаго разсказа, необходимы нкоторыя топографическія подробности.
Источники петроля, главнымъ акціонеромъ которыхъ былъ Маси, находились въ двухъ миляхъ отъ Франклина, въ долин, окруженной невысокими холмами и скалами. Минеральное масло до такой степени уничтожило всякую растительность, что тамъ, гд прежде были роскошные дубовые и кедровые лса, теперь вы едва встртите какой нибудь тонкій, обезображенный стволъ.
Изъ всхъ этихъ источниковъ, тотъ, который называется Высокимъ источникомъ, находится ближе всего къ Франклину, это натуральное отверстіе въ земл, расширенное человкомъ. Громадная масса гранита, наклонившись надъ этимъ источникомъ, бросаетъ свою громадную тнь на трещину…
Наступила ночь. Если бы кто нибудь прошелъ въ это время около Адскаго Камня, какъ называлась эта скала, тотъ увидлъ бы странное зрлище. Въ этомъ мст, обыкновенно пустынномъ посл ухода работниковъ, было необыкновенное оживленіе, факелы освщали желтоватые бока скалы.. Въ темнот двигались тни, слышны были глухіе удары. Все это происходило не со стороны Высокаго источника, доступъ къ которому, былъ къ тому же прегражденъ высокимъ и крпкимъ заборомъ, а съ противуположной стороны Адскаго Камня.
Это былъ Мистеръ Великанъ и его рабочіе.
Казалось изобртатель сообщилъ имъ свое рвеніе къ труду, длавшее его неутомимымъ… Въ чемъ же состояла ихъ работа?
Глубокія отверстія были продланы въ земл лопатами, а въ скал буравомъ, потомъ въ нихъ были воткнуты желзные прутья, о которыхъ мы говорили. Пока его помощники рыли, Мистеръ Матвй Веннерхельдомъ, наклонясь надъ прутьями, едва виднвшимися изъ почвы, ни на минуту не оставался безъ дла, около него лежали на земл банки съ различными кислотами. Онъ работалъ съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ бы у себя въ лабораторіи. Онъ не говорилъ ни слова, но дйствовалъ безъ устали и безъ колебанія.
Около полночи, Великанъ выпрямился, въ каждой рук онъ держалъ по концу цпи, кольца которой обвивались около желзныхъ прутьевъ, воткнутыхъ въ гранитъ и, такъ какъ цпь эта блестла, то видно было, что прутья составляли родъ полукруга у самаго подножія скалы.
Великанъ подошелъ къ рабочимъ и тихо переговорилъ съ каждымъ изъ нихъ.
Онъ спрашивалъ ихъ имена… онъ хотлъ знать участниковъ своего предпріятія. Все необыкновенное такъ дйствуетъ на воображеніе людей, что эти люди начали интересоваться своимъ дломъ, не понимая его. Поэтому Великанъ очень легко получилъ ихъ согласіе не бросать работы, пока она не будетъ кончена… а нсколько долларовъ совершенно заставили ихъ забыть поздній часъ, что очень удивительно, такъ какъ вообще американскіе рабочіе весьма аккуратны, какъ въ приход на работу, такъ и въ уход.
— Теперь, друзья мои, сказалъ мистеръ Великанъ, идите отдохнуть…
— А когда опять придти? спросилъ одинъ.
Мистеръ Великанъ колебался. Можетъ быть онъ предполагалъ, что они не найдутъ его въ живыхъ?
— Завтра, сказалъ онъ наконецъ, въ десять часовъ утра, если я не позову васъ раньше. Возьмите съ собой ваши инструменты, я вамъ заплачу сейчасъ за три дня впередъ.
Они получили деньги и раскланялись съ нимъ, спросивъ его прежде, возвратится ли онъ въ городъ.
— Нтъ, я останусь, отвчалъ мистеръ Великанъ.
И въ то время, какъ его сподвижники шли къ городу, мистеръ Великанъ, легъ у подошвы скалы, завернулся въ плащь и заснулъ.
Для него это былъ канунъ битвы.
Въ четыре часа утра, точно повинуясь чьему то призыву, онъ вскочилъ на ноги.
Мы уже сказали, что вся эта сцена происходила у подножія Адскаго Камня, со стороны противуположной Франклину, Высокій Источникъ былъ по другую его сторону.
Проснувшись, мистеръ Великанъ, сталъ пробираться около Адскаго Камня, стараясь не производить никакого шума. Вскор до него сталъ доноситься шумъ голосовъ, рабочіе уже пришли къ Высокому Источнику.
Мистеръ Великанъ наклонился къ земл и ждалъ. Онъ спрятался за выступъ скалы, такъ что могъ смотрть на работниковъ, не будучи самъ видимъ.
Бамъ разговаривалъ съ Трипомъ и Мономъ и по оживленности ихъ жестовъ видно было, что его приказанія не принимались безусловно.
Вотъ въ чемъ было дло.
Высокій Источникъ состоитъ, какъ мы уже сказали, изъ естественной трещины, петроль находится на глубин около десяти метровъ. Отверстіе было расширено человческими руками, а паровая машина приводила въ дйствіе насосы, вытягивавшіе масло на поверхность.
На глубин около двухъ метровъ существовало, въ боку трещины, углубленіе, которое, по странной игр природы, продолжалось по направленію къ Франклину метровъ на двсти. На этомъ разстояніи коридоръ, внезапно, прерывался пропастью, въ которую падалъ потокъ, воды котораго были насыщены минеральнымъ масломъ, но въ томъ самомъ мст, гд потокъ падалъ въ бездну, масло, задерживаемое естественнымъ препятствіемъ, образовывало изъ себя ручей, который медленно терялся въ темной впадин.
Открытіе этого источника и было причиною того, что спекулаторы скупили окрестности Франклина. Изысканія показали, что существовало цлое подземное озеро минеральнаго масла, только незначительная часть котораго отдлялась потокомъ.
Планъ составленный Маси, состоялъ въ слдующемъ: сообщеніе между его источниками и новооткрытыми не было никому извстно, потому что Маси самъ открылъ это сообщеніе, никто до него не осмливался проникнуть въ коридоръ, въ которомъ, казалось, было не возможно дышать, а между тмъ, въ немъ было нсколько отверстій выходившихъ въ бокъ скалы. Поэтому было совершенно возможно, посредствомъ этого прохода, добраться до вышеописаннаго ручья и поджечь его. Таково было данное Баму порученіе, таковы были въ свою очередь и приказанія отдаваемыя имъ Трипу и Мону, исполнить которыя они были очень мало расположены.
Въ длину всего коридора долженъ былъ быть положенъ фитиль, для произведенія у самаго источника взрыва пороха, результатомъ котораго, должно было быть воспламененіе масла. Пожаръ не могъ сообщиться никакимъ образомъ источникамъ петроля, принадлежавшимъ Маси, такъ какъ потокъ представлялъ ему непреодолимую преграду. Можно было опасаться только того, что быстрое движеніе воздуха уничтожитъ коридоръ. Но это не только не представляло никакой опасности, но даже было бы хорошо въ томъ отношеніи, что уничтожило бы вс слды, которые случайно, (хотя это и казалось невроятнымъ), могли бы выдать виновниковъ катастрофы.
— Вы отказываетесь повиноваться мн, говорилъ Бамъ, сжимая кулаки.
— Мы не отказываемся, сказалъ Трипъ.
— Мы только не хотимъ… добавилъ Мопъ.
— Хорошо… я пойду самъ, продолжалъ Бамъ. Но я сдлаю вамъ послднее предложеніе. Я дамъ тысячу долларовъ тому, кто отправится положить фитиль…
Произошло минутное колебаніе. Въ самомъ дл предложеніе было соблазнительно: тысяча долларовъ за фитиль… потомъ возможность заработать еще тысячу, извстнымъ читателю способомъ…
— Хорошо! сказали въ голосъ друзья, мы идемъ.
— Но въ отверстіе можетъ пройти только одинъ изъ васъ.
— Кинемъ жребій, сказалъ Мопъ.
— Это безполезно, сказалъ Трипъ: ты толстъ какъ бочка, я тонокъ какъ иголка, значитъ это мое дло…. Ты, Мопъ, старый дружище, будешь кассиромъ.
— Ну, сказалъ онъ потомъ, оборачиваясь къ Баму, идетъ! за тысячу долларовъ!
Бамъ вынулъ деньги.
— Бери старина, вскричалъ съ нжностью Трипъ, отдавая деньги Мопу. Если я вернусь, мы раздлимъ ихъ, если же нтъ, бери все, такъ какъ ты составляешь все мое семейство, то ты же будешь моимъ единственнымъ наслдникомъ.
Онъ протянулъ руки и Мопъ кинулся ему въ объятія. Они были дйствительно растроганы.
Только, такъ какъ надо быть всегда практичнымъ, то Трипъ усплъ сказать на ухо другу:
— Не забудь, если я не вернусь, что можно заработать еще тысячу долларовъ.
Говоря это, онъ подмигнулъ на Бама, который въ нетерпніи ходилъ большими шагами.
Мопъ отвчалъ крпкимъ пожатіемъ руки, которое значитъ на всхъ языкахъ:
— Будь покоенъ и разсчитывай на меня!
Потомъ съ такимъ же жестомъ, съ какимъ Цезарь долженъ былъ переходить Рубиконъ, Трипъ сказалъ Баму:
— Я готовъ!
Въ сущности, дло не представляло большихъ трудностей и если Бамъ, не взялся исполнить его самъ, то это только изъ недоврія къ Маст. Ничто не доказывало ему, чтобы данныя указанія были справедливы. Поэтому онъ предпочелъ отправить Трипа, который еслибы и не вернулся, то не очень бы этимъ огорчилъ ей.
Въ отверстіе была спущена веревка съ узлами, Трипъ выслушалъ со вниманіемъ указанія Бама и пустился на удачу.
Мистеръ Великанъ, увидвъ что онъ исчезъ, тихо спустился внизъ и поспшилъ къ противоположному склону… наканун онъ изслдовалъ почву, открылъ проходъ и опредливъ, что мсто гд долженъ былъ произойти взрывъ, было какъ разъ подъ Адскимъ Камнемъ…
Прошелъ часъ…
Трипъ вошелъ въ проходъ… Сначала, какъ онъ не былъ худъ, но могъ подвигаться только съ трудомъ, онъ тащилъ передъ собою желзный ящикъ, содержавшій порохъ, тогда какъ фитиль былъ обернутъ у него около шеи. Въ смлости у него не было недостатка. Кром того онъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые разъ взявшись за дло, изъ самолюбія по отступаютъ ни передъ чмъ, онъ долженъ былъ имть успхъ. Онъ медленно ползъ и дышалъ съ трудомъ, по это мученіе продолжалось не долго, мало по малу проходъ увеличился. Было совершенно темно, Трипъ шелъ прямо передъ собою протягивая впередъ руки, схватываясь за выступы камня, наконецъ въ лице ему пахнулъ свжій воздухъ. Тутъ онъ остановился, съ восторгомъ начавъ вдыхать въ себя чистый воздухъ и въ эту минуту онъ почувствовалъ раскаяніе, что не захватилъ съ собою склянки съ живительнымъ напиткомъ. Машинально онъ опустилъ руки въ карманы, которые, онъ зналъ, увы! были пусты. Вдругъ онъ вскрикнулъ: его пальцы нашли что то и это что то, была бутылка со смсью джина и водки. О Мопъ! Мопъ! сколько нжности было въ этомъ поступк! Ты воспользовался послднимъ объятіемъ, чтобы опустить эту бутылку въ карманъ друга. О Мопъ! Мопъ! это теб не забудется!
Посл этого, Трипъ почувствовалъ въ себ энергію героя и смло отправился въ дорогу. Немного спустя, ему послышался шумъ потока… слухъ не обманулъ его… прошло ровно три четверти часа, какъ онъ вошелъ въ проходъ, передъ нимъ съ шумомъ катился въ ндра земли потокъ… на лво струился ручеекъ горнаго масла со своимъ характерическимъ запахомъ. Скажемъ къ чести Трипа, что онъ колебался… Онъ понялъ что совершаемое имъ дло, было отвратительно и ему пришло въ голову обмануть Бама, исполнивъ только въ половину его приказанія, но этотъ честный порывъ, продолжался не долго, Трипъ поставилъ пороховой ящикъ и укрпилъ фитиль, потомъ возвратился обратно по прежней дорог.
Мистеръ Великанъ видлъ его возвращавшимся. Дьявольская улыбка мелькнула на губахъ Бама. Наконецъ то онъ приведетъ въ исполненіе это дло, которое должно было устроить богатство Маси, а слдовательно и его собственное. Но надо было ждать еще. Работники уходили въ девять часовъ завтракать. Что касается до людей привезенныхъ Бамомъ, то ихъ роль состояла въ томъ, чтобы отвлечь вниманіе отъ того мста, гд про исходила преступная работа, каждому изъ нихъ былъ порученъ, отрядъ рабочихъ, которыхъ они должны были удалить, отъ отверстія. Сложивъ руки на грудь, мистеръ Великанъ стоялъ на скал и ждалъ.
Позвонилъ колоколъ и работники ушли оставивъ свои инструменты.
Бамъ остался одинъ съ Трипомъ и Моломъ.
Тогда онъ ршился, и спустился въ отверстіе до прохода.
Фитиль былъ зажженъ…
Прошло нсколько мучительныхъ минутъ.
Вдали виднлся Франклинъ полный жизни и труда… и черезъ нсколько минутъ, бездна можетъ быть поглотитъ его… волны горящаго петроля устремятся, какъ потокъ по улицамъ города… пожаръ уничтожитъ дома и фабрики… смерть поразитъ сотни жертвъ…
Мистеръ Великанъ спустился къ подножію скалы и устремивъ глаза на ту точку, гд долженъ былъ произойти взрывъ, онъ ждалъ… Концы цпи лежали на вершокъ одинъ отъ другаго, въ одной рук онъ держалъ хрустальную палочку, которой могъ соединить, эти концы, въ другой же рук, было что то блестящее какъ золото, похожее на лейденскую банку…
Вдругъ раздался глухой гулъ… блдный свтъ освтилъ землю… столбъ дыма вышелъ изъ подъ почвы, увлекая за собой камни какъ волканъ.
Это былъ взрывъ.
Тогда мистеръ Великанъ сдлалъ движеніе, стеклянная палочка соединила концы цпи… потомъ онъ бросилъ на землю инструментъ, который держалъ въ рукахъ…
Казалось что громадная скала, называвшаяся Адскимъ Камнемъ была вырвана изъ земли непреодолимой силой… она зашаталась, потомъ съ страшнымъ громомъ обрушилась въ долину…
Мистеръ Великанъ былъ опрокинутъ толчкомъ… но онъ быстро вскочилъ и бросился бжать на верхъ этой громадной массы упавшаго и раздробившагося гранита…
Адскій камень опрокинулся на то самое мсто, гд произошелъ взрывъ и на окружающіе его мста… пожаръ былъ какъ бы задушенъ гигантскою рукой… Франклинъ былъ спасенъ..
Маленькій человкъ, котораго прозвали Великаномъ, стоя на этой масс обломковъ, казался небольшею точкою въ пространств. {Читатель пойметъ, что намъ невозможно входить здсь въ длинные ученыя подробности. Тмъ не мене, необходимо объяснить въ нсколькихъ словахъ то, что произошло:
Принципъ послужившій основаніемъ длу, былъ слдующій: земля представляетъ громадное вмстилище электричества, которое можно притянуть на поверхность, въ род того какъ Франклинъ, притягивалъ его изъ облаковъ. Поэтому мистеръ Великанъ, вычисливъ въ какое мсто можно было привлечь достаточное количество электричества, расположилъ такимъ образомъ свои желзные прутья, что каждый изъ нихъ былъ заряженъ или положительнымъ или отрицательнымъ электричествомъ. Цпь возстанавливала токъ такъ, что два электричества были разъединены, но готовы соединиться во всякую минуту, какъ только концы цпи будутъ соединены. Когда это соединеніе произошло, то страшный токъ, произвелъ такое колоссальное сотрясеніе, что поднялъ и опрокинулъ скалу.
Впрочемъ т изъ нашихъ читателей, которые интересовались бы познакомиться подробно съ этой теоріей, могутъ прочесть цлый рядъ статей, напечатанныхъ въ Public Ledger, въ Филадельфіи, въ теченіи іюня 1870 года, которые были разобраны въ Monthly Gazetter.
Опытъ, который мы приписываемъ здсь мистеру Великану, былъ дйствительно произведенъ въ Пенсильваніи съ полнымъ успхомъ. И въ настоящее время, теорія употребленія земнаго электричества принята учеными и въ непродолжительномъ времени породитъ гиганскія предпріятія.}

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бамъ вскрикнулъ отъ ярости смутно понимая, что предпріятіе не только не удалось теперь, но что его невозможно будетъ привести въ исполненіе, онъ обернулся и увидлъ мистера Великана. Мгновенно, онъ понялъ, что это врагъ и съ угрозой протянулъ къ нему руки.
Но вдругъ, передъ нимъ появилась какая то черная тнь, лице ея было закрыто крепомъ, но она быстрымъ движеніемъ подняла его…
Раздался не человческій крикъ.
Передъ Бамомъ стоялъ призракъ убитой имъ Эффи Тиллингастъ.
Негодяй поднесъ руки къ глазамъ… онъ не можетъ даже кричать… оглядывается кругомъ, но онъ одинъ, Трипъ и Мопъ въ ужас бжали.
Призракъ сдлалъ шагъ къ нему. Бамъ, злодй, убійца, почувствовалъ, что готовъ упасть безъ памяти, его руки трясутся, колни подгибаются: онъ боится!.. ужасный страхъ овладваетъ имъ…
Да, это Эффи!..
Эффи, которая давно слдила затмъ, который хотлъ убить ее.
Эффи сошла съ ума, но у нея осталась одна мысль, мщеніе… Наканун прибывъ въ Франклинъ, она слдила за Бамомъ… Наконецъ она встртила его одного?
Онъ дрожа стоялъ передъ нею…
Она выхватила длинный ножъ, тотъ самый, которымъ поразилъ ее Бамъ и на которомъ были еще видны слды крови…
— Бамъ! шепчетъ она глухимъ голосомъ, Бамъ, я хочу убить тебя!
Она бросилась на него… онъ не сметъ сопротивляться… сталь входитъ ему въ тло…
Но вдругъ онъ выпрямился и схватилъ Эффи за горло.
Началась ужасная борьба… она сопротивлялась съ громадною силою помшанныхъ… но Бамъ былъ силенъ и въ виду смерти его дикая энергія удвоилась…
Они оба были въ двухъ шагахъ отъ трещины Высокаго Источника.
Вдругъ кто то изъ нихъ поскользнулся… раздались два страшныхъ крика… они стояли на краю отверстія… камень отдлился…
Они упали… слышенъ былъ стукъ ихъ тлъ о камни.
Потомъ все стихло…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мистеръ Великанъ, съ сіяющимъ лицемъ шелъ къ Франклину…

XXI.
ВЪ КОТОРОЙ ЗАНИМАЮТСЯ МАСИ.

Заглянемъ теперь въ домъ на площади Св. Марка, гд почтенная мистрисъ Симмонсъ продолжаетъ добросовстно заниматься приготовленіемъ завтраковъ. Но она кажется боле озабоченною чмъ обыкновенно, накрывая на столъ, она поминутно подбгаетъ къ двери въ сосднюю комнату, пріотворяетъ ее и улыбаясь возвращается назадъ.
Какъ кажется собраніе общаетъ быть многочисленнымъ, судя по числу поставленныхъ чашекъ и приборовъ.
Наконецъ она бросаетъ послдній взглядъ на столъ, потомъ бжитъ къ лстниц и начинаетъ кричать:
Чай! чай!
Потомъ снова подбгаетъ къ сосдней комнат и открывъ ее настежъ говоритъ:
— Сестра, или скоре, чай простынетъ.
Тогда въ комнату вошла мистрисъ Ламби, держа въ рукахъ ребенка, спасеннаго чудомъ отъ покушенія Вартона, за которое послдній заплатилъ жизнію.
Потомъ вошла Нетти съ братьями. Явился Лонгсвордъ.
— А гд же мистеръ Эвансъ, спросила мистрисъ Симмонсъ.
— Онъ сейчасъ придетъ, отвчала Нетти. Онъ у больнаго.
— Какъ мистеръ Іокъ провелъ сегодня ночь?
— Лучше, гораздо лучше… я даже думаю, что онъ могъ бы сегодня встать.
— Разв это не сумасшествіе, продолжала мистрисъ Симонсъ, приводить себя въ такое состояніе!.. Когда онъ пришелъ въ то утро, онъ былъ настоящій покойникъ…
— Вотъ и онъ, сказалъ Михаилъ.
— Въ самомъ дл, по лстниц медленно спускался Данъ Іокъ: онъ былъ страшно блднъ, подъ глазами были черные круги.
Вдругъ на улиц раздались крики.
— Купите! купите большую новость!
Пожаръ въ источникахъ петроля!
Данъ Іокъ вздрогнулъ и поглядлъ вокругъ, точно пробуждаясь отъ сна.
— Пожаръ! прошепталъ онъ… О! это ужасно!
— Что такое? въ чемъ дло? вскричали Эвансъ и Лонгсвордъ.
Лонгсвордъ страшно поблднлъ, онъ боялся понять. Эти слова, продавцевъ газетъ: ‘Пожаръ въ источникахъ петроля’! не говорили ли о преступномъ предпріятіи, сообщникомъ котораго хотли сдлать его.
Данъ Іокъ прислушивался, мальчишки продолжали кричать во все горло:
— Купите! купите большую новость!
Мистрисъ Симмонсъ бросилась вонъ и съ торжествомъ возвратилась неся газету.
Данъ Іокъ вырвалъ ее у нея изъ рукъ и быстро пробжалъ.
Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошелъ мистеръ Великанъ.
Данъ громко вскрикнулъ, и съ силой, которую въ немъ нельзя было подозрвать поднялъ маленькаго старика съ полу и прижавъ къ груди, обнялъ его, со слезами на глазахъ.
Все это произошло такъ быстро, что остальные были въ недоумніи.
Мистеръ Великанъ вырвался изъ объятій Дана и вскричалъ:
— Это я! это я! Франклинъ спасенъ!
— Спасенъ! вскричалъ Данъ. Это справедливо?
Мистеръ Великанъ гордо выпрямился.
— Я сдлалъ это! сказалъ онъ.
— Но въ такомъ случа, вскричалъ Лонгсвордъ, читавшій статью, этотъ разсказъ ложь.
— Покажите-ка!
Мистеръ Великанъ взялъ въ свою очередь журналъ. Вотъ что тамъ было напечатано:
‘Вчера, страшное несчастіе разразилось около Франклина, (въ Пенсильваніи), страшный взрывъ, происшедшій отъ неизвстной причины, воспламенилъ подземный слой петроля и вызвалъ пожаръ, котораго послдствія, еще не извстныя, могутъ имть большую важность. Вс источники петроля, окружающіе городъ, могутъ считаться погибшими, къ счастію источники, принадлежащіе обществу Маси и Ко, не были затронуты. Съ минуты на минуту ищутъ извстій. Слдующій номеръ доставитъ самыя полныя подробности этой катастрофы.’
Данъ взглянулъ на Великана.
— Какая подлость! прошепталъ послдній. Но кто этотъ негодяй, доставившій фальшивое извстіе.
Этого мистеръ Великанъ не могъ знать: между Маси и его достойнымъ зятемъ, было условлено, что операція произойдетъ въ заране назначенный часъ. Чтобы не возбудить подозрніи, Бамъ долженъ былъ, телеграфировать только въ такомъ случа, если что нибудь помшаетъ приведенію въ исполненіи проэкта, или если ожидаемыя послдствія почему нибудь измнятся.
А такъ какъ Бамъ, убитый Эффи, не могъ во время предупредить банкира, то послдній и веллъ напечатать въ газетахъ, вышеприведенную нами статью.
— Что же! вскричалъ Лонгсвордъ, успли эти люди или нтъ?.. скажите, да или нтъ?
— Нтъ, просто отвчалъ Великанъ.
Въ короткихъ словахъ, онъ разсказалъ друзьямъ, что онъ сдлалъ, но не смотря на его скромность, его слова сіяли гордостью. Данъ жадно слушалъ его.
— Еслибъ вы были тамъ! говорилъ изобртатель, если бы видли какъ эта громадная масса зашаталась и упала!.. Сознаюсь, что въ эту минуту, я едва думалъ о тхъ, кого спасалъ, передъ моими глазами было все человчество, пораженное новымъ открытіемъ… Что, теперь не будетъ возможно! Равнины будутъ подняты, горы опущены, вся земная поверхность возобновлена! И все это благодаря мн, маленькому и слабому существу, которое зовутъ, смясь, Великаномъ!
Но вдругъ онъ замолчалъ. Въ первый разъ, со времени своего прихода, онъ взглянулъ на лице Дана, на которомъ страданіе оставило глубокіе слды.
— Данъ! вскричалъ онъ, дрожащимъ голосомъ, что вы длали это время? Неужели Данъ измнилъ слову? Неужели онъ вернулся къ своимъ постыднымъ привычкамъ? Неужели пьянство нагнало блдность и исказило ваше лице? Данъ! Данъ! отвчайте мн!..
При торжественныхъ звукахъ этого голоса, Данъ поднялъ голову.
— А! вскричалъ онъ, вы глядите на мое искаженное лице… и обвиняете меня. Знаете ли вы, что я сдлалъ? Да, я напился… но за то я знаю теперь все!
Онъ замолчалъ на минуту, собирая свои воспоминанія.
— Опьяненіе! продолжалъ онъ. Вы клевещете на него. О! вы правы! постыдно то пьянство, которое превращаетъ человка въ скота, которое заглушаетъ всякое чувство, уничтожаетъ человческое достоинство. Но мое опьяненіе, длаетъ ясне вс мои способности, мой умъ удесятеряется! Я также какъ и вы Матвй Веннерхельдомъ, имлъ успхъ, вы отдали все ваше прошедшее наук, пьянство отняло у меня будущее, но мы оба достигли цли!
— Данъ! вскричалъ Великанъ, вы убиваете себя!
— Да! я знаю это! Но къ чему можетъ служить жизнь, если ее нельзя употребить для блага ближнихъ. Эта жизнь принадлежитъ мн, я продалъ ее за одинъ часъ вдохновенія.
Онъ вынулъ тетрадь и подалъ ее Великану.
— Читайте! вскричалъ онъ. Я все воспроизвелъ, я былъ пьянъ… да… Но я видлъ то, чего не вижу трезвый. Знаете ли вы, что въ этихъ бумагахъ? Въ нихъ доказательство преступленія Маси!
Великанъ взялъ манускриптъ изъ рукъ Дана и сталъ читать его.
— Это врно? это врно! шепталъ онъ: Да, это доказательство неоспоримо.
Потомъ обернувшись къ Дану, онъ протянулъ ему руки.
— Другъ мой, простите меня! вы сдлали еще больше чмъ я!
Между тмъ Нетти и ея братья, съ нетерпніемъ ждали объясненія непонятныхъ для нихъ словъ.
Мистеръ Великанъ сталъ читать вслухъ записки Дана.
Это было въ одно и тоже время, торжественно и трогательно.
Данъ Іокъ слушалъ съ блестящими глазами… Сознаніе принесенной жертвы и гордость ею, сіяли у него на лиц… онъ чувствовалъ, что умираетъ… но онъ говорилъ себ, что покрайней мр, его смерть будетъ полезна другимъ.
Мистеръ Великанъ читалъ про сцену въ форт Каздвигъ, про надежды братьевъ и измну Джона… потомъ про открытіе золота, про убійство и про ужасную драму въ Блэкъ-Гаук.
Дти Михаила Гардвина плакали. Нетти думала о матери, которая умерла отъ холода и голода… черезъ преступленіе этихъ людей.
Когда чтеніе кончилось, наступило продолжительное молчаніе.
Первый заговорилъ Михаилъ.
— И нашъ отецъ еще не отомщенъ! прошепталъ онъ.
— Тиллингастъ уже умеръ! отвчалъ Великанъ, умеръ въ отчаяніи, обманутый своимъ сообщникомъ. Конечно, его страданія не искупили сдланнаго имъ преступленія, но онъ передалъ въ наслдство дочери, отвтственность за свою подлость. Если бы та была честна, она не стала бы стараться эксплуатировать этотъ ужасный секретъ, напротивъ она старалась бы вознаградиться и загладить это преступленіе, она не захотла этого. Судъ Божій палъ на нее. Что касается Джона Гардвина, то онъ также заплатилъ жизнію за прошлыя преступленія.
— Но Маси еще живъ! повторилъ Михаилъ.
— Да! сказалъ Великанъ. Но надо ли, чтобы онъ умеръ? Смерть слишкомъ ничтожное наказаніе, за такія преступленія! Онъ долго пользовался плодами своихъ преступленій, а вы хотите наказать его одной минутой. Что значитъ для него смерть.
— Что же вы думаете длать? вскричалъ Лонгсвордъ
— Я думаю объ этомъ! отвчалъ Великанъ. Но прежде всего, надо отнять у этого человка, неправдой пріобртенное богатство… Данъ Іокъ, что вы на это скажете?
— Я буду во всемъ повиноваться вамъ!
— Остается Вартонъ, продолжалъ Великанъ, сообщникъ убійства Гардвинъ… убійца Антоніи.
— Онъ умеръ! сказалъ Лонгсвордъ.
И въ короткихъ словахъ, онъ разсказалъ вс подробности ужньной ночи въ Гобокен.
— Пойдемте со мною, сказалъ Великанъ Дану. Займемтесь Маси.
Данъ всталъ, и они ушли.

XXII.
КОРОТКАЯ, НО ВАЖНАЯ.

Почтенный докторъ Ковлей сидлъ у себя въ кабинет съ самымъ озабоченнымъ лицемъ. Онъ казался еще длинне и тоньше, чмъ обыкновенно. Онъ нервно ударялъ по столу ножемъ.
Мистеръ Диксонъ, его помощникъ, его alter ergo, былъ тутъ же, не мене худой, нервный и озабоченный.
— И такъ, двнадцатый номеръ по прежнему не сговорчивъ, сказалъ Ковлей.
— Несговорчивъ! повторилъ Диксонъ. Никакого ослабленія… постоянное раздраженіе… упорный умъ….
— Это зло! Это громадное зло! сказалъ Ковлей. Ни одна способность не повредилась… А пробовали вы наркотическія средства?…
— Да, съ третьяго же дня… но больная отказалась принимать пищу и питье, она съ перваго глотка угадала присутствіе опіума. Это средство не годится.
— А пары хлороформа?
— Производятъ возбужденіе, лихорадку, но нисколько не дйствуютъ на умственныя способности.
— Это горько!…
— Намъ будетъ невозможно свести ея съ ума.
— Есть отъ чего придти въ отчаяніе.
Дйствительно, съ того дня какъ Марія Маси была силою привезена въ домъ доктора Ковлея, ея энергія не уменьшилась ни на минуту. Вс усилія двухъ докторовъ оставались тщетны.
Въ то время, какъ Ковлей и Диксонъ разговаривали такимъ образомъ, Марія была одна въ павильон, служившемъ ей тюрьмою. Сидя передъ окномъ съ железной ршеткой, она смотрла на небо. Ея блдныя губы были сжаты въ ироническую улыбку. Глаза горли лихорадочнымъ огнемъ, потому что она чувствовала свое безсиліе и угадывала что ея заключеніе, должно было быть вчнымъ, она умретъ одна, въ отчаяніи. Что ей оставалось?… Ничего. Она попробовала подкупить надсмотрщицъ, чтобы переслать письмо въ судъ…. но безуспшно.
Маси ни разу не былъ у дочери. Бамъ точно также. Ей оставалась одна надежда, братъ. Но братъ очень мало заботился о сестр! И она продолжала оставаться одна, надясь не придетъ ли ей какое нибудь вдохновеніе…
Ужасное положеніе! чувствовать себя въ полномъ разсудк, ненавидитъ всей душой торжествующихъ враговъ, изъ которыхъ одинъ былъ отецъ, мечтать объ ужасномъ мщеніи… и быть осужденной видть вчно стны одной и той же комнаты…
Вдругъ отворилась дверь и появился докторъ Ковлей.
Марія сла на окно, она приготовилась къ новой борьб. Напротивъ того, докторъ улыбался, на сколько ему позволяло его достоинство.
— Сударыня, сказалъ онъ, въ состояніи ли вы выслушать меня?
Она устремила на него свои блестящіе глаза.
— Говорите, я васъ, слушаю.
Надо сказать, что разговоръ Ковлея и Диксона былъ прерванъ самымъ страннымъ образомъ. Передъ крыльцомъ остановилась карета, изъ нея вышелъ джентельменъ и веллъ доложить о себ доктору.
— Мистеръ Маси! вскричалъ Ковлей. Просите!
Потомъ онъ продолжалъ обращаясь къ Диксону:
— Не хочетъ ли онъ намъ поручить еще какого нибудь члена своего семейства.
Вошедшій Маси попросилъ у доктора удлить ему нсколько минутъ разговора на един, что равнялось вжливой просьб удалить Диксона. Ковлей долго оставался на едип съ Маси.
Потомъ банкиръ вышелъ, слъ въ карету и ухалъ.
Вслдствіи этого то разговора, докторъ и явился къ N 12.
— Сударыня, началъ докторъ, я съ крайнимъ сожалніемъ вижу, что вы отказываетесь признать достоинство за нашими попеченіями. Вы упорствуете считать нормальнымъ ваше положеніе, тогда какъ оно есть самое очевидное помшательство.
— Къ длу! сухо прервала его Марія.
— Какъ бы то ни было, но ученому тяжело видть, что его усилія остаются безплодными, для его ученаго самолюбія, крайне тяжело видть неблагодарность больнаго. Но оставимъ это… Я пришелъ предложить вамъ свободу.
Марія выпрямилась.
— Свободу! вскричала она.
— О! сказалъ съ презрительной улыбкой Ковлей, это слово кажется вамъ великимъ… и ваша поспшность доказываетъ, до какой степени вамъ неизвстны основные принципы науки. То, что вы называете свободой, ничто иное какъ рабство…
— Полноте! сударь, довольно фразъ! Объяснитесь какъ слдуетъ!
Она дрожала отъ нетерпнія.
— Мистеръ Адамъ Маси (Ковлей съ особеннымъ почтеніемъ произнесъ эти слова) сдлалъ мн честь, постивъ меня. Я сообщилъ ему ваше сопротивленіе и трудности заставить васъ подчиниться раціональному леченью, онъ былъ этимъ крайне огорченъ, но наконецъ принялъ ршеніе, условія котораго, я пришелъ сообщить вамъ.
— А! есть условія? сказала Марія со сдержанной яростью.
— Да, условія. Одно изъ двухъ: или вы останетесь здсь или…
— Или?..
— Кстати, сказалъ Ковлей, я забылъ сказать вамъ, что вы вдова.
— Вдова! вскричала Марія. Значитъ этотъ негодяй Барнетъ умеръ?
— Умеръ… Жертвою случая! сказалъ Ковлей, не обращая вниманія на эпитетъ, приданный Маріею къ имени мужа. Это очень большая потеря, сказалъ мн мистеръ Маси, который уважалъ его умъ. Но, онъ умеръ… и какъ я имлъ уже честь сказать, вы вдова…
Марія молчала и ждала.
— Мистеръ Маси готовъ возвратить вамъ свободу, съ условіемъ, чтобы вы немедленно оставили Америку… Вы отправитесь въ Европу и пока вы тамъ будете, вамъ будетъ выдаваться пятнадцать тысячъ долларовъ въ годъ. Если же вы захотите возвратиться въ Америку, то не только вышеупомянутая пенсія, будетъ прекращена, но нашъ долгъ заставитъ насъ, возобновить снова прерванное леченье.
— Продолжайте, холодно сказала Марія.
— Если вы согласны, то сегодня же вечеромъ, за вами прідетъ закрытый экипажъ и отвезетъ на пристань, гд вы сядете на судно, принадлежащее вашему отцу, и черезъ девять или десять дней вы будете въ Европ. На что же вы ршаетесь.
Марія опустила голову и задумалась.
— Я ду, сказала она.
Ковлей поклонился и вышелъ:
— Оставить Америку! прошептала Марія О! нтъ!.. А мое мщеніе!

XXIII.
И ПОСЛДНЯЯ.

Прошло три дня со времени описанныхъ нами событій.
Совершенно особенное волненіе царствовало въ Монхаттанъ отел. Это не было его ежедневное оживленіе. Снаружи на Бродве составлялись группы, громко говорили, спорили съ азартомъ… Внутри, вс залы были переполнены и разговоры не умолкали.
Вдругъ снаружи раздалась музыка, въ Бродве появилась громадная толпа народу, кричавшаго, толкавшагося и смявшагося, надъ головами колебались знамена Союза, потомъ знамена съ надписями въ род слдующей:
— Маси губернаторъ… Да здравствуетъ Маси!
Въ окнахъ, блокурыя мисъ махали платками, на улицахъ мальчишки толкались и пускали ракеты, раздавались выстрлы.
Это движеніе, это волненіе было по всему городу.
Раздавались крики:
— Да здравствуетъ Маси! Долой Шрестера!
И на оборотъ.
Былъ канунъ великаго дня: завтра граждане Нью-Іорка, должны были выбрать себ губернатора. На площадяхъ и въ скверахъ составлялись митинги. Маси подкупилъ самыхъ лучшихъ ораторовъ. Повсюду раздавались громадные портреты банкира изъ Нассо-Стрита. Что же касается до Шрестера, его конкурента, то кто онъ былъ? Негоціантъ, громко заявившій о злоупотребленіяхъ администраціи и немогшій доказать ихъ. Имя его надлало нкотораго шума. Но что значила его извстность, рядомъ съ Маси, директоромъ компаніи пароходства по Гудзону, директоромъ перваго банка въ Нассо-Стрит, главнымъ акціонеромъ компаніи минеральнаго масла.
Когда онъ явился на митингъ въ Централь Паркъ, то восклицанія восторга совершенно покрыли его голосъ, онъ могъ только сказать:
— Цифра моего капитала, восемдесять милліоновъ долларовъ!
Вотъ это значитъ говорить! Цифры! А не фразы!
Шрестеръ долго говорилъ: онъ старался дать понять, что Америк нужны люди, которые имли бы смлость внести свтъ въ мракъ администраціи.
— Я не имлъ успха въ борьб съ концессіонерами потому, что я ничто. Дайте мн оружіе, сдлайте меня равнымъ моимъ противникамъ и я докажу, что Штатъ находится во власти мошенниковъ и спекулаторовъ…
Крики прервали его.
Его партизаны кинулись на сторонниковъ Маси. Произошла свалка, пошли въ дло палки, ножи и даже револьверы…
Маси вернулся домой и заперся въ кабинет.
Счастье не оставляло его ни на минуту.
Тиллингастъ его сообщникъ и врагъ былъ мертвъ…
Явился Бамъ съ доказательствами переданными ему умирающимъ Тиллингастомъ… Онъ долженъ былъ согнуться… но только для того, чтобы возстать съ новою силою… и вотъ, Бамъ былъ убитъ…
Вартонъ стснялъ его: онъ зналъ слишкомъ много… Его тло нашли въ известковой ям… Зачмъ онъ попалъ въ Гобокенъ? Одинъ Маси зналъ это. Кортеръ написалъ, что смерть произошла случайно и благодаря извстному вліянію, слдствіе на этомъ остановилось…
Экспедиція въ Пенсильванію, не смотря на свой неуспхъ, дала отличные результаты. Испуганные началомъ взрыва, причина котораго была неизвстна, основаватели новаго общества колебались пускать свои капиталы, Маси длали предложенія на этотъ счетъ, это былъ неожиданный успхъ и благодаря этому, въ его рукахъ должны были соединиться самыя колоссальныя дла Соединенныхъ Штатовъ.
Дочь приняла его условія и ухала.
Наконецъ выборы, результатъ которыхъ былъ уже несомнненъ, дополняли это неслыханное счастье. Кто знаетъ, не могъ ли надяться Маси вознестись въ послдствіи еще выше?..
Онъ пробгалъ пройденный имъ путь съ того самого дня, когда въ отчаяніи онъ вошелъ въ фортъ Каздвикъ, избжавъ чудомъ смерти… этотъ путь шелъ черезъ Скалистыя горы, потомъ быстро поворачивалъ къ Нью-Іорку… и тогда, годъ отъ году, стало все больше и больше увеличиваться его счастье… Авантюристъ Маси долженъ былъ наконецъ занять мсто губернатора Штата…
Пока онъ размышлялъ такимъ образомъ, изъ Монхаттанъ-отеля, въ сопровожденіи Дана Іока, выходилъ человкъ высокаго роста одтый въ длинный черный сюртукъ.
Этотъ человкъ былъ одтъ чрезвычайно скромно. Онъ глубоко размышлялъ, въ то время какъ Данъ, съ оживленіемъ говорилъ ему что то… Въ нсколькихъ шагахъ за ними шелъ мистеръ Великанъ…
Незнакомецъ слушалъ съ большимъ вниманіемъ.
Мы говоримъ: незнакомецъ, потому, что это лице еще не появлялось въ нашемъ разсказ, но мы должны прибавить, что несмотря на волненіе, царствовавшее въ отел, никто не прошелъ мимо него не поклонившись ему съ уваженіемъ… Онъ отвчалъ на поклоны, но ни на минуту не переставалъ слушать Дана…
Вдругъ онъ остановился и крпко пожалъ руку Дану, потомъ подошелъ къ Великану, также пожалъ ему руку и оставилъ ихъ…
У дверей Манхаттана его ждала карета… Незнакомецъ слъ и сказалъ кучеру:
— Нассо-Стритъ, въ банкъ Маси.
Многіе остановились посмотрть на него и слышенъ былъ шепотъ и восклицанія удивленія и восторга.
Карета покатилась.
— Можно ли видть мистера Маси? спросилъ незнакомецъ, входя въ контору банкира.
— Мистеръ Адамъ Маси занятъ у себя въ кабинет, отвчалъ лакей.
— Мн однако необходимо его видть, кротко сказалъ незнакомецъ и я вамъ буду очень благодаренъ, если вы передадите ему эту карточку.
Лакей взялъ карточку съ видимымъ неудовольствіемъ, и бросилъ на нее взглядъ.
Вдругъ онъ разинулъ ротъ, вытаращилъ глаза и бросилъ на землю фуражку, которая до тхъ поръ была у него на голов.
Потомъ, бросившись бжать со всхъ ногъ, онъ сильнымъ толчкомъ чуть не вышибъ дверь кабинета и закричалъ во все горло:
— Мистеръ Андрей Джонсонъ, президентъ Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ.
Маси вскочилъ съ мста, онъ думалъ что ему послышалось. Но съ перваго взгляда онъ узналъ входившаго за лакеемъ человка.
— Вы! вскричалъ онъ бросаясь на встрчу Джонсону и кланяясь съ самымъ глубочайшимъ уваженіемъ, какая честь для меня!
Безъ сомннія онъ бы долго еще выражалъ свое чувство радостнаго изумленія, но Джонсонъ, жестомъ отпустивъ лакея и не снимая съ головы шляпы, прошепталъ:
— И такъ, вотъ одинъ изъ тхъ людей, которые безчестятъ нашу страну, въ глазахъ всего свта…
Маси отступилъ на шагъ. Хорошо ли онъ разслышалъ? Въ ту минуту, когда онъ думалъ, что президентъ сдлалъ ему честь, пріхавъ съ нимъ посовтоваться, какъ съ первымъ финансистомъ Америки, о какомъ нибудь вопрос исключительной важности, первые слова, произнесенные имъ были исполнены глубочайшаго презрнія…
Президентъ былъ блденъ, видно было, что онъ употреблялъ страшныя усилія, чтобы сдержать себя: Маси едва могъ выдерживать блескъ его маленькихъ, срыхъ глазъ.
— Я не понимаю… прошепталъ Маси.
— Довольно, сказалъ Джонсонъ, я запрещаю вамъ говорить… потому что, я едва могу удержаться, чтобы не позвать двухъ полисменовъ и не велть имъ стащить васъ за шиворотъ… въ тюрьму…
Маси былъ пораженъ. Но его энергическая натура хотла еще бороться.
— Въ чемъ дло! вскричалъ онъ. Какая подлая клевета даетъ вамъ право, говорить со мною такимъ образомъ?..
— Еще разъ, я вамъ приказываю молчать, вскричалъ Джонсонъ… Слушайте меня… и я вамъ совтую не прерывать…
Потомъ, голосомъ который все боле и боле возвышался, Джонсонъ продолжалъ:
— Ваше имя Адамъ Маси. Вы начали вашу карьеру воровствомъ. Потомъ вмст съ такимъ же, какъ и вы негодяемъ, по имени Тиллингастъ, вы убили двухъ честныхъ людей… Затмъ вы открыли контору… вы спекулировали, воровали, мошенничали всячески. Вы заставили дочь выйти замужъ за каторжника… Когда она стала протестовать, вы заперли ее въ сумашедшій домъ. Это еще не все, вы хотли поджечь пенсильванскіе источники петроля! Вы самый низкій и опасный преступникъ, для котораго трудно найти достойное наказаніе, вотъ что говорю я, Андрей Джонсонъ, котораго вы, еслибъ смли, убили бы какъ собаку и который самъ убилъ бы васъ, еслибъ не хотлъ спасти честь Америки.
Маси молчалъ: страшная блдность покрывала его лице и холодный потъ каплями выступалъ у него на лбу.
— О! несчастная нація! куда ведутъ тебя эти негодяи, которыхъ ты принимаешь къ себ, которые осмливаются на все, потому что ты имъ все позволяешь. И вотъ, одинъ изъ этихъ негодяевъ осмливается добиваться одной изъ высшихъ должностей страны, и своими окровавленными руками, хочетъ загрязнить ея звздное знамя.
Джонсонъ всталъ, своимъ высокимъ ростомъ онъ подавлялъ Маси, который дрожалъ отъ ярости и страха, потому что чувствовалъ себя безсильнымъ.
— Если я предамъ этого человка въ руки правосудія, то прибавится только еще одинъ лишній скандалъ. Мы прочтемъ въ европейскихъ газетахъ, что въ свободной Америк, разбойники пользуются правомъ гражданства. Нашу пылкую и живую націю станутъ оскорблять, изъ за одной паршивой овцы, станетъ страдать все стадо, это еще не все, негодяй держитъ въ рукахъ состоянія тысячи семействъ. Какъ только его арестуютъ, дла мгновенно прекратятся и страна, уже многопотерпвшая отъ постоянныхъ банкротствъ, пострадаетъ еще и все это потому, что одинъ человкъ, воровалъ и убивалъ! А между тмъ, онъ долженъ быть наказанъ.
Пока президентъ говорилъ, Маси поднялъ голову. Самъ Джонсонъ говоритъ въ его пользу. Онъ сталъ считать себя неузявимымъ.
— Ну, что же дальше? сказалъ онъ.
Джонсонъ поднялъ руку, точно хотлъ ударить… Вспыльчивый характеръ президента, чуть не взялъ верхъ, но рука опустилась… онъ вспомнилъ, что въ эту минуту въ особенности, онъ долженъ быть предметомъ, а не человкомъ…
— А! ты смешь еще говорить! вскричалъ онъ. Ты сказалъ: и ну что же? Ты хочешь знать, что произойдетъ? я уже сказалъ, что твой арестъ можетъ быть причиной гибели многихъ. Вотъ полномочіе, полученное мною отъ начальника полиціи… Неужели ты думаешь, что мы оставимъ тебя ненаказаннымъ!
Маси вскрикнулъ отъ безсильной злобы.
— Погибъ! погибъ прошепталъ онъ.
— Подлецъ! ты уже дрожишь. Въ теб даже нтъ гордости… ты дерзокъ въ успх… подлъ въ пораженіи. Слушай: я не хочу, чтобы одинъ изъ первыхъ банкировъ Нью-Іорка, былъ преданъ суду, какъ убійца и воръ… я не хочу этого… Ты убилъ двоихъ и обокралъ ихъ дтей… Сколько имлъ ты, когда прибылъ въ Нью-Іоркъ, посл убійства братьевъ Гардвинъ?
— Сто тысячь долларовъ, отвчалъ Маси, который не сопротивлялся боле.
Андрей Джонсонъ показалъ Маси, записки Тиллингаста.
Адамъ вскрикнулъ отъ удивленія.
— Да, да я понимаю, сказалъ Джонсонъ. То, что ты сжегъ была копія… но это все равно!— Подпиши.
— Нтъ, вскричалъ Маси.
— Тогда я позову…
Въ душ Адама поднялась страшная борьба…
Наконецъ онъ подписалъ…
— Ты сказалъ сто тысячь долларовъ? Дай мн чекъ на эту сумму.
Маси написалъ. Президентъ взялъ чекъ и тщательно перечиталъ его.
— Это еще не все… теперь ты долженъ передать свой банкъ и вс дла Смиту Гендерсону который сдлаетъ постепенно ликвидацію, такъ что интересы всхъ будутъ по возможности соблюдены…
— Но это мое раззореніе! воскликнулъ Маси.
— Лучше быть раззореннымъ, чмъ повшеннымъ, холодно сказалъ Джонсонъ. Полно, пиши довренность.
Президентъ далъ ему въ руки перо и сталъ диктовать.
Маси писалъ. Рука его конвульсивно дрожала, мысли путались, онъ спрашивалъ себя, не ужасный ли это кошмаръ.
Теперь позвони, приказалъ Джонсонъ.
— Вы не велите арестовать меня? вскричалъ Маси обезумвъ отъ страха.
— Мистеръ Адамъ Маси, меня зовутъ Андрей Джонсонъ и я не позволяю вамъ спрашивать меня, честный ли я человкъ.
Маси позвонилъ.
— Скажите людямъ, которые дожидаются меня внизу, что они могутъ войти.
Банкиръ схватился за кресло чтобы не упасть.
Дверь отворилась.
Вошелъ Данъ Іокъ и съ нимъ мистеръ Великанъ.
Потомъ Нетти, Михаилъ и Жемми.
— Вотъ честные люди, сказалъ Джонсонъ, вотъ т, которые боролись съ вами и побдили васъ. Вотъ дти Марка Гардвина, убитаго вами… Отдайте имъ сами, похищенное у нихъ состояніе… Вотъ Матвй Веннерхельдомъ, съ помощью науки, спасшій Франклинъ, который, ваша ненасытная жадность, приговорила къ истребленію.. Вотъ Данъ Іокъ, умъ котораго восторжествовалъ надъ тобой… На колни, Адамъ Маси, на колни!
И схвативъ негодяя за руку, онъ принудилъ его поклониться до земли.
— Ступай вонъ, негодяй, чтобы сегодня же вечеромъ, ты оставишь Соединенныя Штаты, и если когда нибудь ты осмлишься явиться снова, я велю поймать тебя какъ дикаго звря… Послдне слово! Если тамъ, куда ты отправишься, ты заставишь говорить о себ, если ты осмлишься сдлать малйшую подлость, будь покоенъ, я узнаю это, потому что, я надюсь, ты не считаешь меня за такого дурака, чтобы я отпустилъ тебя одного… везд, въ Европ…. въ Азіи, полиція будетъ слдить за тобою. Теперь ступай.
Джонсонъ сдлалъ знакъ, въ дверяхъ показалось два человка, которые стали по сторонамъ Маси…
Дверь затворилась за ними…
Джонсонъ снялъ шляпу и вскричалъ:
— Честь Америки спасена!
Въ эту минуту раздались два выстрла.
Данъ Іокъ бросился вонъ…
Что такое произошло?
Маси лежалъ на крыльц, женщина, съ дымящимся револьверомъ въ рукахъ, вырывалась изъ рукъ двоихъ людей схватившихъ ея.
Эта женщина, была Марія Маси, дочь презрннаго.
Какъ очутилась она въ Нью-Іорк, когда должна была быть на пути въ Европу?
Потому что деньги всемогущи! Отецъ доказалъ ей это и урокъ не пропалъ даромъ…
Она подкупила капитана, который высадилъ ее обратно въ Америк… тогда она вернулась въ Нью-Іоркъ. Два дня пряталась она, опасаясь, чтобы капитанъ измнившій отцу, не измнилъ и ей, давъ знать Маси по телеграфу объ ея мнимомъ бгств…
На третій день она пришла одна, опираясь на костыль, къ родительскому дому…
Въ ту минуту, какъ она подходила, Маси выходилъ…
Тогда она кинулась къ нему и приставивъ револьверъ къ груди, выстрлила два раза…
Посл этого ее схватили, она старалась всми силами урваться, потомъ вдругъ вскрикнула и упала неподвижная… мертвая…
Маси хриплъ. Онъ хотлъ говорить, ему казалось, что онъ съуметъ еще своими послдними словами, отомстить всмъ: Джонсу, Америк, всему свту.
Но смерть приближалась, онъ замолкъ на всегда!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Купите! купите новость! убійство банкира Адама Маси его сумасшедшею дочерью… Выборъ Абрагама Шрестера въ губернаторы Нью-Іорка! знаменитое открытіе Матвя Веннерхельдома!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Теперь, когда вашъ отецъ отомщенъ, говорилъ Эвансъ обращаясь къ Нетти Гардвинъ, согласитесь ли вы сдлаться моей женой!
Нетти бросилась въ объятія Мистрисъ Симонсъ. Это былъ достаточный отвтъ.
— А вы, Данъ, что вы будете теперь длать?
— Я ду въ Европу съ Лонгсвордомъ, который поручаетъ вамъ своего ребенка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Трипъ!
— Мопъ!
— Мн пришла въ голову одна идея.
— Я хотлъ сдлать теб одно предложеніе.
— Говори ты первый!
— Нтъ, говори сначала ты.
— Ну хорошо, скажемъ вмст.
И друзья произнесли замчательныя слова:
— Не поступить ли намъ въ полицію?

Конецъ.

‘Библіотека для Чтенія’, No 1, 1875

Лермина Жюль
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сын графа Монте-Кристо, Лермина Жюль, Год: 1881
  2. Великосветские негодяи, Лермина Жюль, Год: 1881
  3. Нью-Йоркские тайны, Лермина Жюль, Год: 1874
  4. Графиня Листаль, Лермина Жюль, Год: 1875
  5. Парижские волки. Книга первая, Лермина Жюль, Год: 1876
  6. Человек, который возвратился издалека, Леру Гюг, Год: 1917
  7. Роялистская заговорщица, Лермина Жюль, Год: 1891
  8. Граф Монте-Кристо, Дюма Александр, Год: 1844
Электронная библиотека