СОЧИНЕНІЯ М. В. АВДЕВА.
ТОМЪ ПЕРВЫЙ.
Изданіе
. СТЕЛЛОВСКАГО.
Въ Большой Морской, вы дом Лауфферта, No 37, въ С.-Петербург
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1868.
НЫНШНЯЯ ЛЮБОВЬ.
НЫНШНЯЯ ЛЮБОВЬ.
Повсть.
——
——
——
Нынешняя любовь, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1852
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Было, говорятъ, время, когда, подъ сводомъ темно-синяго неба, на берегу журчавшаго ручейка, подъ обаятельной истомой вчной весны, въ тихіе сумерки, какой-нибудь юноша встрчался съ извстной ему двой и…. и были счастливы: они любили.
Было время: рыцарь, сыскавъ даму своего сердца, становился передъ нею на одно колно, дама повязывала ему черезъ плечо шарфъ, и онъ отправлялся въ невдомыя страны. Тамъ рыцарь рубилъ направо и рубилъ налво: рубилъ неврнаго мусульманина — за то, что онъ неврный, и рубилъ храбраго рыцаря — потому, что онъ храбрый, а дама, сидя одна въ высокой зал замка, пряла или вышивала, слушала псни бродячаго менестреля… вы думаете, что рыцарь сражался, а дама занималась хозяйствомъ — ничуть не бывало! они любили.
Вотъ красная двица сидитъ за досчатой перегородкой съ сквозными щелями и грызетъ орхи, а молодой парень, въ смежной изб, расправивъ усъ, съ поклономъ вытягиваетъ чару вина: двица и парень любятъ, и любятъ не вино и орхи, а другъ-друга!
Вотъ, раздушенный и напудренный маркизъ говоритъ мадригалъ нарумяненной маркиз, у которой, надъ розовой губой, налплена черная мушка: они любятъ.
Блдный юноша, въ чайльд-гарольдовомъ плащ, свирпо смотритъ на едва видную дву: они любятъ.
Господинъ во фрак говоритъ дам грубости, а дама смется: они любятъ.
Интересный господинъ сидитъ съ интересной дамой, и оба изъ всхъ силъ стараются показать, что они скучаютъ: они любятъ.
Хорошенькая женщина разсянно замчаетъ, что нынче нтъ любви, а молодой человкъ, со стеклышкомъ въ глазу, спрашиваетъ ее: ‘что это такое любовь?’ — они страстно другъ друга любятъ.
И все это любовь въ разныя эпохи и въ равныхъ странахъ! И, дйствительно, въ извстное время и въ извстномъ краю любовь выражается такъ, а не иначе. Посл этого въ самомъ дл можно, какъ господинъ во стеклышкомъ въ глазу, спросить: да что жь это такое любовь?
Любовь, милостивые государи и государыни, была всегда одна и та же любовь, которую вы, вроятно, очень хорошо знаете, и потому опредлять ее совершенно излишне, но, въ различныя времена, всегда была великая разница въ признакахъ любви: въ ней исключительно проявлялся духъ каждой эпохи. Всегда и во всякое время — это была струна, по звуку которой можно было узнавать внутреннюю настроенность современнаго человка. Любовь маркиза XVIII столтія не то, что любовь ныншняго француза, итальянецъ и англичанинъ любятъ каждый по своему, и про это-то чувство можно безъ всякаго парадокса выразиться: ‘скажи мн, какъ ты любилъ, и я скажу кто ты’.
И вотъ это всемірное и всевковое чувство, рождавшееся, перерождавшееся и вырождавшееся, дошло и до насъ. И изъ насъ большая половина отдала ему свою дань увлеченій, молодыхъ, и свтлыхъ надеждъ, горячихъ врованій и тяжелыхъ разубжденій. Но выплыли мы изъ этой кипящей жизненной струи, — выплыли боле или мене счастливо. Инаго нехотя выбросила вдругъ житейская волна прямо на сухой берегъ, и, какъ опьянлый, смутно озирается онъ кругомъ и не сознаетъ еще, гд онъ и что съ нимъ, и не чувствуетъ еще тхъ ранъ и ушибовъ, которыхъ въ вкъ, можетъ быть, не залечитъ ему. Другой, истомленный и измученный, тяжело добирается до берега и долго, худой и блдный, какъ пластъ лежитъ на немъ, съ трудомъ переводя дыханіе, пока не отлежится. А иной выскочитъ какъ встрепанный, фыркнетъ и встряхнется, такъ что брызги кругомъ полетятъ…. глядишь, онъ ужъ сухъ какъ гусь и, не оглядываясь, пошелъ себ гоголемъ. Но благо тому, кто вынесъ изъ этой живой струи новый запасъ силъ, кто окрпъ и освжился въ ней, бодро ступилъ твердой ногой на берегъ и, отличивъ просвтленнымъ взглядомъ дальнюю цль, пошелъ къ ней прямо и весело…
Любопытно намъ — не холоднымъ взглядомъ скептика не сквозь эффектную призму повствователя, ставящаго своихъ героевъ, для вящаго интереса, въ театральныя позы — посмотрть на ныншнюю любовь, посмотрть взглядомъ наблюдателя, спокойно сидящаго на берегу, но съ теплымъ участіемъ, можетъ быть, съ невольнымъ вздохомъ и улыбкой подмчающаго маленькіе и обыкновенные случаи знакомой намъ и уже обмелвшей нын переправы.
Въ длинной вереницы боле или мене интересныхъ юношей и двъ, иногда сдыхъ юношей весьма зрлыхъ двъ, которую воображеніе и память проводятъ передъ нами, мы выбираемъ всхъ чаще встрчаемыхъ нын юношу и дву. Вотъ, съ противоположныхъ береговъ, они подходятъ, по мягкому склону, еъ заманчивой стру. Какъ тверда и осторожна ихъ поступь, какъ неробко и обдуманно идутъ они! Нтъ въ нихъ смлости и ловкости опытныхъ пловцовъ, но нтъ также ложныхъ и неуклюжихъ ухватокъ учениковъ, по книгамъ учащихся искусству, видна въ нихъ неопытность, но видна и породистая кровь, которая словно въ своихъ составныхъ частяхъ носить и выработываеть вс привычки и убжденія отцовъ. Вотъ, шутя они затрогивають еще игривую струйку и, кажется, не думаютъ ступать глубже, но нужды нтъ, что не кидаетесь вы, ныншніе пловцы, какъ кидались наши дды, прямо съ обрыва, зажмуривъ глаза и очертя голову,— нужды нтъ! горячая кровь жаждетъ холодной и опьяняющей влаги, склонъ такъ мягокъ и незамтенъ, обрывъ невиденъ…. и идете вы дальше и дальше, сами того не замчая, — идете, весело плескаясь, и вдругъ — ухъ! кажется, влюбились по уши…
Счастливый путь, друзья! посмотримъ, какъ то выплывете вы!
Въ одномъ прекрасномъ губернскомъ русскомъ город, весьма знакомомъ читающей публик по тому обстоятельству, что въ газетахъ очень часто помщаются любопытныя извстія о маленькомъ бломъ облак, появившемся надъ этимъ городомъ съ юго-западной стороны, такого-то числа, въ столько-то часовъ, которое потомъ обратилось въ черную тучу, разразившуюся проливнымъ дождемъ, или о томъ, что въ этомъ город есть театръ, на сцен котораго актриса Хорькова въ водевиляхъ съ переодваніемъ и актеръ Свиристелевъ въ трагедіи играютъ совершенно удовлетворительно, или, наконецъ, просто извщаютъ о томъ, что мы, жители провинціи, удаленные на столько-то тысячъ верстъ отъ вашей блестящей столицы, проводимъ время очень пріятно, что общество у насъ все весьма образованное, и что такого-то числа въ дом собранія былъ балъ, на которомъ всмъ было чрезвычайно весело… И такъ, въ этомъ прекрасномъ город, гд, вроятно, вс бы безконечно блаженствовали, если бы надъ ними не появлялись съ юго-западной стороны маленькія непріятности въ вид маленькихъ облаковъ, — на одной вымощенной и всегда способной къ прозду улиц былъ большой деревянный, благообразный домъ. Домъ этотъ принадлежалъ всми любимому и уважаемому Ивану Наумовичу Доброхотову, который, женившись въ молодости на одной дочери бдныхъ и благородныхъ родителей, спустя яко-бы лтъ тридцать, получилъ за ней какимъ-то образомъ тысячу душъ приданаго. У Ивана Наумовича было большое семейство. Нкоторыя изъ его дтей учились, другіе служили въ военной, а двое въ гражданской служб, послдніе пользовались заслуженной репутаціей прекрасныхъ чиновниковъ, уважали родителя, хотя далеко обогнали его образованіемъ, и ревностно преслдовали лихоимство. Иванъ Наумовичъ былъ человкъ ума практическаго, фигурой не великъ, но коренастаго сложенія, и весьма представителенъ, въ длахъ крутъ, говорилъ мало, любилъ водить хлбъ-соль и въ бабьи дла, какъ онъ выражался, не вмшивался. Супруга его, Анна Кондратьевна, принесшая за собой такое значительное приданое, была женщина высокая и полная — пышная женщина, къ мужу была уступчива и отъ этого въ незначительныхъ вещахъ водила его за носъ, гордилась бабушкой Чуфлыгиной, старалась держать ‘до’ на высокой ног, говорила плохо по-французски и любила этимъ блеснуть. Кром сыновей, у Доброхотовыхъ были дочери, изъ которыхъ одна — невста. Невсту звали Сашей.
Боже мой! зачмъ я не могъ писать разсказовъ въ то счастливое время, когда еще не умлъ писать! Помню я живо повсти и разсказы того добраго времени. Везд была на первомъ план любовь, и какая любовь! пламенная, чистйшая любовь, съ ревностью, мщеніемъ и безконечными пожертвованіями. Въ нихъ была любовь перваго сорта — и ничего, кром любви. Самый мнительный умъ не могъ заподозрить тхъ разсказовъ въ личности, да и какъ было подозрвать, когда дйствовали въ нихъ т и та, онъ — прекрасный юноша и она — прелестная два? А теперь не любятъ имть дло съ миами, и спрашиваютъ, кто она и кто онъ, гд они жили, кто были ихъ родители и родственники въ восходящей и низходящей линіяхъ до третьей степени включительно. А теперь хоть и не обходится почти ни одного разсказа безъ любви, — но какъ далеко прячутъ эту любовь подъ различныя, ненужныя вещи! И грозно смотритъ критика на ныншняго писателя, осмлившагося поставятъ слово любовь на первой страниц разсказа, и нельзя ему ни одного изъ дйствующихъ лицъ своего разсказа назвать дурнымъ человкомъ безъ того, чтобы десятокъ лицъ не принялъ это на свой счетъ и немедленно не обидлся….
Не знаю, извстно ли читателямъ, что во всхъ провинціальныхъ городахъ, какъ бы они пріятны ни были, есть два сорта невстъ: одн, если позволено мн будетъ такъ выразиться, назначаемыя собственно для внутренняго обихода, другой — непремнно на вывозъ. Въ первыхъ преобладаетъ элементъ провинціальный, во вторыхъ — общечеловческой. Невсты домашнія суровы съ прізжими женихами, нескоро попадаются имъ на глаза, думаютъ даже, что он и не стараются бросаться въ глаза, позволяютъ себ страстно влюбляться въ мстныхъ юношей и выходятъ замужъ или за какого-нибудь пожилаго чиновника, довольно мягко приготовившаго семейное гнздо, или за молодаго помщика съ усиками и заложеннымъ имніемъ. Невсты вншнія вообще очень изящны и съ перваго раза бросятся вамъ въ глаза. Он не питаютъ никакой склонности къ мстнымъ кавалерамъ, хотя очень милы съ ними,— и мстные кавалеры, совершенно увренные въ ихъ недоступности, весьма безкорыстно съ ними танцуютъ и любезничаютъ. Репутація этихъ невстъ, несмотря на самый подозрительный и бдительный надзоръ подругъ, остается незапятнанною подозрніями въ какой-нибудь мстной любви, но за то если явится какой-нибудь прізжій, молодой человкъ — о! тогда кончено! каждый ихъ шагъ, каждое слово будетъ взвшено, обсуждено и осуждено непремнно. Не то, чтобы невсты для прізжающихъ были особенно благосклонны къ нимъ: нтъ! он только имютъ талантъ какъ-то исключительно остановить на себ ихъ вниманіе, и если вы услышите отъ кого-нибудь, что въ такомъ-то город есть такая-то милая двица,— будьте уврены, что это невста для прізжающихъ. Но не всегда надежды этихъ невстъ и ихъ матушекъ сбываются: много иногда перебываетъ зазжей молодежи прежде, нежели какой-нибудь счастливецъ увезетъ одну изъ нихъ, на законномъ основаніи, въ иныя страны. Долго он иногда томятся и вянутъ въ ожиданіи этого счастливца, иныя и совсмъ увядаютъ, не дождавшись, иныя, неблагопріятствуемыя счастьемъ, выходятъ и за мстнаго жениха, но тогда он становятся уже губернскими львицами. Вообще внутреннія невсты пытаютъ къ вншнимъ легкую зависть и отчасти ненависть, вншнія къ внутреннемъ — маленькое презрніе, но это имъ нисколько не мшаетъ быть соединенными узами нжнйшей дружбы.
Вижу я улыбку недоврія моихъ читателей. ‘Да кто жъ такъ длитъ невстъ?’ спрашиваютъ они. Длитъ ихъ такъ — отвчаю я — не прихоть разскащика, а сильное слово: обстоятельства! Сами посудите: за одной въ приданое мстная протекція — и только, за другой и дадутъ кое-что, но натурой: домикъ, лошадокъ, и овсеца лошадкамъ будутъ привозить изъ деревни…. все это вещи, конечно, очень хорошія и цнятся по достоинству туземными претендентами, — но что въ нихъ зазжему человку! А съ другой стороны, вотъ у этой такое хорошенькое личико, что такъ и хочется взять его съ собой, чтобы показать своимъ пріятелямъ, а у другой очень, очень маленькій и укладистый капиталецъ, да и танцуютъ-то эти невсты такъ легко, такъ воздушно, что вотъ, кажется, говорятъ: ‘улетимъ вмст, прекрасный чужеземецъ!…’
Я затрудняюсь, куда причислить старшую дочь Ивана Наумовича. У ней было очень много достоинствъ, вполн заслуживающихъ всеобщей извстности, и личико, которое могло бы произвести эффектъ въ бенуар итальянской оперы, и…. но я и забылъ, что она еще не невста. О приданомъ ея ни отецъ, ни мать ничего не сообщали, по довренности, своимъ короткимъ знакомымъ, да она и не была еще ни на одномъ бад: можно ли посл этого ставить ее въ тотъ или другой разрядъ!
Наступилъ Сашеньк семнадцатый годъ, наступила и зима съ своими веселостями…. Завтра будетъ первый балъ, на который вывезутъ Сашеньку, и часто она выходитъ изъ гостиной, чтобы взглянуть на свое блое платье, и пять кадрилей и мазурка уже ею общаны.
Дождалась наконецъ она и бала.
Но тутъ опустите книгу, мои читательницы, и вспомните вашъ первый балъ, вы не будете раскаиваться. Ни въ какой книг вы не вычитаете того, что пронесется передъ вами вереницей при этомъ воспоминаніи, никакой волшебный разсказъ не заставитъ такъ сильно биться ваше сердце, и отъ одной драмы такъ тоскливо не сожмется оно, какъ отъ этого воспоминанія! Нужды нтъ, былъ ли этотъ балъ въ великолпной зал какого-нибудь барскаго дома, былъ ли онъ въ небольшой, оклеенной желтенькими обоями комнат — все равно! Молодость, мечты и надежды для всхъ одинаково драпируютъ стны! Вспомните ваше блое, пышное вашей свжестью платье, вспомните букетъ вашихъ цвтовъ и того, кто привезъ вамъ этотъ букетъ. Помните ли, какъ,— точно облако пронеслось у васъ передъ глазами при первомъ шаг въ залу? помните ли, какъ высоко вздымалась ваша стыдливая грудь?… Раздвинулась толпа, пахнуло вамъ въ лицо горячимъ воздухомъ, грянулъ оркестръ, и ловкая рука обхватила вашъ станъ… и понеслись вы по зал, не чувствуя подъ собою паркета, и страшно и чудно-пріятно вамъ. Помните ли, какъ новъ былъ тогда вамъ разговоръ вашихъ кавалеровъ, и какъ надоли они вамъ впослдствіи? Помните, былъ ли между этихъ кавалеровъ одинъ, котораго бы вамъ хотлось встртить тамъ, или тутъ только въ первый разъ вы встртили его? И гд-то онъ теперь, и таковъ ли онъ теперь, какъ вамъ казался тогда? А вы?…
Но бросимъ воспоминанія! Ихъ конецъ бываетъ иногда скучне иного скучнаго разсказа.
Верхній этажъ, дома дворянскаго собранія горлъ огнями, затемняя свтъ уличнаго фонаря. У подъзда горли три плошки и стоялъ жандармъ. Въ дверяхъ между залой и лстницей вертлся полицейскій чиновникъ, но ближе въ лстниц, нежели къ зал.
Балъ уже начался и на этотъ разъ былъ очень богатъ участвующими. Оркестръ игралъ вальсъ, и нсколько паръ кружилось по зал. Лихо вальсировали тутъ три брата Піоновыхъ — вс трое смуглые, съ черными усами и съ такими взглядами, которые, кажется, говорили: ‘А хочешь, я теб сейчасъ исторію сдлаю?’ Ловко и деликатно скользилъ по паркету съ изъянцемъ одинъ изящный блондинъ, крпко прильнувъ къ своей дам, немного согнувшись и пріятно улыбаясь. Какой-то лсничій, оттопыривъ локоть, сурово вращалъ свою толстую даму. Были еще и другіе вальсры, боле или мене вносившіе въ танецъ свои личные характеры. Изъ нихъ двое добрйшихъ юношей, страстные охотники до вальса и польки, такъ неудобно удовлетворили своей истинной склонности, что бдныя дамы блднли при ихъ приближеніи и подавали имъ руку съ такимъ замираніемъ сердца, какъ будто имъ предстояла самая опасная переправа въ утломъ челнок черезъ бурную рку. Изрдка какой-нибудь господинъ солидныхъ лтъ, давно промнявшій танцы на коммерческія игры, разлюбезничавшись нечаянно, до составленія партіи, съ какой-нибудь дамой, и большей частію по предложенію самой дамы, съ улыбкой натягивалъ на руку черныя перчатки, и пускался въ вальсъ, который и выполнялъ, къ особенному удовольствію своихъ сверстниковъ —
‘Отмнно-тонко и умно,
Что нын нсколько смшно.’
А между тмъ Доброхотовыхъ все не было. Не заболли ль зубы у Анны Кондратьевны, не прихлопнулъ ли ударъ Ивана Наумовича? Одинъ молодой человкъ, за дв недли выпросившій у Сашеньки первую кадриль и мазурку, съ живйшимъ безпокойствомъ поглядывалъ на двери и крайне боялся, что ему прійдется танцовать съ кмъ ни попало, или вовсе не танцовать. Наконецъ показалась сденькая голова Ивана Наумовича, зашумло, пышное розовое платье Анны Кондратьевны, у залы они разступились и пропустили впередъ Сашеньку.
Я сказалъ уже, что Сашенька была шестнадцати датъ. Но лта лтамъ рознь, и разныя бываютъ шестнадцать лтъ. Сашенька была счастливая двочка, много хорошаго принесли ей эти лта: он не сформировали изъ нея совершенную двицу, которая бы развернулась вполн, какъ пышный, совсмъ созрвшій цвтокъ, весь блестящій полной красотой и свжестью, но он ей дали лучшую красоту, прелестную полураскрывшуюся красоту настоящаго, которая общаетъ еще боле въ будущемъ. Сашенька была того прекраснаго роста, который можно поставить между большимъ и среднимъ. Формы ея только что сбросили дтскую угловатость и приняли круглость и свжесть ясно обрисованныхъ очертаній. Лицомъ она была далеко не красавица, въ частностяхъ его были даже неправильности, но все вмст, милое и розовое, оно, готовое вспыхнутъ яркимъ румянцемъ при малйшемъ волненіи, дышало какой-то веселой гармоніей. Одни глаза ея, небольшіе, темно-каріе и ясно очертанные (прехорошенькіе глаза) была умне своихъ лтъ. Не то, чтобы они были задумчивы или, что называется, глубоки: нтъ, они смотрли весело, немного неявно, немного любопытно, какъ слдуетъ шестнадцатилтнимъ глазамъ, но иногда въ нихъ просвчивался умъ свтской, двадцатилтней двицы, — двицы, которую не обморочишь ловко связанной фразой, и которая, смотря на васъ, видитъ не одинъ хорошо пробранный по-англійски рядъ: у нашихъ двицъ-полудтей часто бываютъ такіе глаза.
Сашенька была, по обыкновенію, въ простомъ бломъ плать, въ рук букетъ, за голов только кольцомъ лежала крупно-сплетенная темнорусая коса — ея собственная, а не выписанная изъ Москвы коса. Нарядъ черезчуръ уже простой, но легкое платье пышно ложится на свжія формы, блый цвтъ, нжно-розовый румянецъ, темные волосы и яркій съ зеленью букетъ — все вмст длало ее очень нарядной. Она вошла въ залу не робко, но была, нсколько смущена. Полуоткрытая грудь ея высоко дышала, на бломъ лиц, то ярко вспыхивая, то замирая, играла и переливалась молодая кровь. Раздвинулась передъ нею толпа мужчинъ, и вс они, отъ состарвшагося надъ бумагами совтника до юноши, едва выступившаго на поприще свта и канцеляріи — вс они невольно и весело улыбнулись. Улыбнулись ей и подруги ея, боле или мене весело, и только нкоторыя двы, чувствующія уже необходимость надвать особенно яркія платья и шу, посмотрли на нее съ скрытой подъ совершеннымъ равнодушіемъ ненавистью. Вальсъ приближался къ концу, и почтенный старшина собранія съ удовольствіемъ приподнималъ уже руку, чтобы подать знакъ музыкантамъ, когда одинъ ловкій кавалеръ ввелъ Сашеньку въ кругъ легко понесся съ нею, понеслись, увлеченныя ихъ примромъ, и другія пары… и вальсъ разгорлся слова, какъ иногда зимой разгорается, вспыхнетъ и весело затрещитъ огонь въ камин, когда хмурый слуга подсунетъ къ тлющимъ углямъ разорванную и неудобную къ напечатанію кипу сочиненій того, у котораго онъ находится на прислугахъ.
Балъ шелъ своимъ чередомъ и прошелъ бы какъ и многое множество баловъ, на которыхъ, судя по газетнымъ извстіямъ, всмъ, до швейцара, дремлющаго съ булавой, включительно, бываетъ чрезвычайно весело, если бы на этомъ бал не случилось маленькаго, но весьма для насъ интереснаго обстоятельства.
Это обстоятельство съ самаго начала вечера ходило по зал въ черномъ фрак и бломъ жилет, въ вид одного молодаго человка. Молодой человкъ былъ дйствительно человкъ молодой — лтъ двадцати-трехъ, можетъ быть двадцати-шести. Кто узнаетъ врно года ныншнихъ молодыхъ людей? Одтъ онъ былъ не провинціальнымъ Шармеромъ, котораго фракъ непремнно ржетъ подъ мышкой, и даже не московскимъ Шармеромъ, который хоть пуговицами или чмъ нибудь, а ужъ дастъ себя узнать, но, должно полагать, настоящимъ Шармеромъ, или какимъ нибудь петербургскимъ профессоромъ его мастерства, потому-то одтъ молодой человкъ былъ такъ, что ршительно ме было возможности остановить вниманія на его туалет, какъ будто онъ никогда его не длалъ, а такъ ужъ родился одтымъ. Остальная наружность этого господина соотвтствовала его туалету, т. е. была прилична, но ничмъ не замчательна: волосы русые, причесанные коротко и просто, черты лица неправильныя, мягкія, но довольно пріятныя, ростъ средній, носъ безъ веннаго характера, бакенбардъ и особыхъ примтъ не имлось.
Видимо было, что молодой человкъ явился въ общество неизвстнаго намъ города въ первый разъ. Онъ ходилъ безъ цли, смотрлъ на лица, на которыя въ город уже перестали смотрть, иногда невольно останавливалъ вниманіе на странностяхъ какого-нибудь господина, давно обратившихся для всхъ не въ странность, а въ его необходимую принадлежность.
Сначала молодаго человка замтили, и то вскользь, очень немногіе, сдлали о немъ два-три вопроса и, не получивъ удовлетворительнаго отвта, успокоились. Но когда пріхала первая дама въ город и пріятно улыбнулась молодому человку, когда онъ поговорилъ и потомъ сдлалъ съ нею нсколько туровъ вальса совершенно удовлетворительно,— кругомъ послышались вопросы: ‘кто онъ?’ и ‘что онъ’? И нкоторые обратились съ ними даже въ полицейскому чиновнику, стоявшему въ дверяхъ между входомъ и залой, но ближе къ входу. Оказалось, что это нкто Черковъ, чиновникъ изъ Петербурга, пріхавшій по какому-то длу. Боле никто ничего не могъ узнать, но на первый разъ и этого было достаточно: вс боле или мене нечаянно и мимоходомъ посматривали на Черкова, и вскор около него точно изъ земли выросъ какой то господинъ зрлыхъ лтъ, съ самоувренъ мой осанкой, слегка задлъ его локтемъ, весьма вжливо извинился и потомъ нсколько покровительствующимъ тономъ спросилъ:
— Вы, если не ошибаюсь, не здшній?
— Да, я вчера только пріхалъ сюда, отвчалъ Черковъ.
— Конечно, по дламъ службы, или по собственнымъ?
— По служб.
— Иначе и быть не могло, кого сюда понесетъ для собственнаго удовольствія? Не завидую вамъ, коль и служить здсь придется.
— Я здсь не останусь постоянно, оказалъ Черковъ уклончиво, не желая вступать въ разговоръ съ незнакомымъ ему человкомъ, но не желая вмст съ тмъ и выказать ему это.
— Все-таки отсюда нескоро выберетесь. Будетъ же вамъ работа, только троньте старыя дла, особенно въ ***.
— Я не для ревизіи, отвчалъ Черковъ.
— Жаль, очень жаль: не мшало бы здсь кой у кого пульсъ пощупать… говорилъ неизвстный господинъ, подмигнувъ глазомъ, а самъ думалъ: ‘да зачмъ же тебя принесло-то сюда?’
— Вы, вроятно, знаете моего брата въ Петербург… вдь вы изъ Петербурга, если не ошибаюсь?
— Изъ Петербурга, отвчалъ Черковъ вжливо.
— Топтелевъ, служитъ въ ***.
— Нтъ-съ, я его ме знаю.
— А мн показалось, что вы служите тамъ же?
‘Почему же это теб показалось?’ думалъ Черковъ: ‘на физіономіи, я думаю, не написано, кто гд служитъ?’ да, какъ будто желая убдиться въ этомъ, и посмотрлъ на физіономію своего собесдника.
— Братъ мой…. Человкъ съ всомъ… продолжалъ неизвстный господинъ, съ разстановкой, поглядывая разсянно по сторонамъ и постукивая носкомъ лвой ноги объ поль.— Дв тысячи жа-ло-ванья, ква-ртира, ото-пленіе, осв-ще-ніе.
Вопрошающій господинъ, которому, кажется, не понравился пытливый взглядъ Черкова, мало по малу смолкъ, не отходя, однако, отъ Черкова, а Черковъ, которому ничего не удалось угадать по его физіономіи, очень довольный этимъ молчаніемъ, съ любопытствомъ обратилъ вниманіе на одну занимательную пару. Жиденькій и очень молоденькій господин пустился вальсировать съ какою то зрлой и крпко сложенной двицей. Обхвативъ ея туго-стянутую талію, онъ повернулся было очень бойко, но вдругъ встртилъ сильнйшее противодйствіе со стороны своей дамы. Онъ сильне уперся ногами и хотлъ повернуть ее вкругъ себя, а она, кокетливо упираясь, предоставляла ему себя увлечь, но какъ молодой человкъ ни бился, желая понестись въ вихр вальса, а все они продолжали вертться на одномъ и томъ же мст. Наконецъ, утомясь въ безсильной борьб, кавалеръ уступилъ и принялся длать туръ, не онъ кружа даму, а самъ легко порхая около нея.
Черковъ, не позволяя себ улыбнуться, съ удовольствіемъ любовался этой парой, когда вдругъ мимо его, склонивъ немного, будто подъ тяжестью русой косы, хорошенькую головку къ плечу кавалера, свжая и нарядная, какъ цвтокъ ея букета, пронеслась, вальсируя, Сашенька.
— Кто эта двица? невольно спросшъ Черковъ, обратясь къ своему прежнему собесднику.
— Эта? улыбаясь, отвчалъ онъ.— Это дочь человка почтеннаго: Доброхотова, Ивана Наумыча — вонъ того сденькаго, что табакъ нюхаетъ. Это у насъ первая невста въ город, Господинъ Доброхотовъ человкъ почтенный, получилъ за женой тысячу душъ приданаго, у тестя то отъ роду ни души не бралъ, кром собственной, да и та, чай, чорту запродана.
Черковъ посмотрлъ на неизвстнаго господина съ недоумніемъ.
— Да-съ, получилъ тысячу душъ, да вотъ пять, я думаю, еще скоро получитъ, продолжалъ тотъ, иронически улыбаясь.
— Это не дти ли его служатъ въ Петербург?
— Да, его. А вы ихъ изволите знать?
— Они мои хорошіе пріятели! сухо поклонясь, сказалъ Черковъ, и повернулся въ другую сторону. Прекрасные молодые люди…. началъ было неизвстный господинъ, но, увидавъ, что Черковъ отъ него ушелъ, продолжалъ уже въ своемъ ум: ‘прекрасные! такіе же, какъ и ты, гусь лапчатый, — ныншняго поля ягода! Ну ужъ, народецъ! Двадцати лтъ, а кремень-кремнемъ! Ты бы изъ него слово вышибить, а онъ десять изъ тебя вытащитъ, поклонился да и пошелъ! Ай да кремень петербургскій! Молодецъ!’
Впослдствіи Черковъ имлъ удовольствіе узнать, что этотъ первый его знакомецъ былъ сильнйшій взяточникъ, выгнанный изъ службы, нечистый на языкъ и на руку, и вообще не пользующійся въ город ничьимъ расположеніемъ. Пока этотъ господинъ Тептелевъ, всегда ему впослдствіи раскланивавшійся, кончалъ свой умственный монологъ, Черковъ пробрался сквозь толпу и подошелъ къ Ивану Наумовичу Доброхотову.
— Я имю удовольствіе говорить съ Иваномъ Наумычемъ Доброхотовымъ? сказалъ ему Черковъ, вжливо наклонясь.
— Къ вашимъ услугамъ-съ, къ вашимъ услугамъ, отвчалъ Доброхотовъ, немного склонясь на бокъ и остановивъ на полдорог къ носу щепотку табаку, которую держалъ двумя пальцами.
— Я хорошо знакомъ и служу вмст съ вашимъ сыномъ Петромъ Иванычемъ. Я сегодня только пріхалъ и не усплъ еще доставить вамъ письма, которая онъ поручилъ вамъ передать, поэтому вы мн позволите завтра имть удовольствіе…
— А!
Сдлавъ это краткое восклицаніе, Иванъ Наумычъ поспшно понюхалъ табакъ, спряталъ табакерку и, освободивъ такимъ образомъ руки, радушно протянулъ ихъ Черкову.
— Очень радъ, очень радъ, другъ моего Петра — другъ нашего дома… Позвольте познакомиться, съ кмъ имю честь?…
— Черковъ.
— Имя, отчество?
— Василій едорычъ.
— Очень радъ! Прошу къ намъ безъ церемоніи. Позволите васъ познакомить съ женой.
Иванъ Наумовичъ взялъ Черкова подъ руку и подвелъ къ къ Анн Кондратьевн.
— Василій едоричъ Черковъ, сказалъ онъ, указавъ на жилетъ Черкова:— Другъ нашего Петра, изъ Петербурга.
— Ахъ, аншантэ! Мось Черковъ, подавшись грудью впередъ, сказала Анна Кондратьевна:— аншантэ! Вы давно здсь?
Черковъ отвчалъ, и у нихъ завязался разговоръ.
— Наша дочь, Alexandrine! сказала она, указывая на зарумянившуюся и немого запыхавшуюся Сашеньку, которую кавалеръ только что оставилъ.
— Мосье Черковъ, сказала она ей.
Черковъ сказалъ нсколько фразъ Сашеньк, Сашенька что-то отвтила Черкову, а разговоръ ихъ кончился тмъ, что они рзво, ловко, весело понеслись по вал.
Аппетитъ приходитъ во время ды, говорятъ французы. Провальсировавъ съ Сашенькой, Черковъ попросилъ у нея кадриль, но тутъ встртились сильное препятствіе: вс ея кадрили и мазурки были давнымъ-давно ею общаны, кто жъ могъ предвидть, что къ этому балу прідетъ изъ Петербурга новый и очень ловкій кавалеръ! Однакожъ, они помирились на польк-abonne, а посл польки Сашенька подозвала въ себ какого-то осьмнадцатилтняго юношу съ длинными волосами, сказала ему что-то и такъ мило съжила личико, такъ прищурила хорошенькіе глазки, что хотя лицо юноши вытянулось гораздо боле, нежели сашенькино сжалось, но онъ пріятно улыбнулся и сдлалъ руками нсколько такихъ выразительныхъ жестовъ, которыми видимо убдительнйше просилъ не безпокоиться. Но Сашенька продолжала просить, юноша горяче сталъ ее успокоивать, наконецъ кончилъ тмъ, что успокоилъ ее совершенно и отошелъ отъ нея съ лицомъ, казалось, весьма довольнымъ, похожимъ на то, которое длаетъ человкъ, когда за большимъ обдомъ у него засядетъ въ горл маленькая рыбья косточка.
А Сашенька мимоходомъ сказала Черкову:
— Мосье Черковъ, я перепутала кадрили: хотите, я вамъ дамъ четвертую?
И затмъ она посмотрла на него съ такой весело-открытой и невинной улыбкой, что не было никакой возможности не врить ей.
Очень скромно поклонился Сашеньк Черковъ, сказавъ, разумется, что онъ чрезвычайно радъ. Но, отойдя потомъ въ сторону, онъ не утерплъ и, раздвинувъ большой и указательный пальцы, придавилъ ими воротнички рубашки и съ тайнымъ самодовольствівмъ погрузилъ въ нихъ подбородокъ.
Танцовали они четвертую кадриль и чрезвычайно удивились, что она кончилась, какъ имъ показалось, но второй фигур…
Поздно ночью, когда въ дом собранія погасили огни, и зала, за часъ еще шумная и весело оживленная, стояла теперь тиха и мертвенно пуста и только луна ярко светила въ нее и стлала косыя четыреугольныя окна трепетнаго и блднаго свта на паркетъ, задвая вскользь блыя колонны, когда, можетъ быть, тни красавицъ и кавалеровъ нкогда тоже, шумно веселыхъ и блестящихъ, собравшись теперь, неслышныя и невидимыя, продолжали замолкнувшій балъ и, вспоминая старину, незримо порхали по этой зал, когда уличный фонарь, испытывая тоже судьбу всего земнаго, вдругъ загасъ всми четырьмя рожками, подъ дуновеніемъ закутаннаго въ рогожу фонарщика, а, гд то далеко, на колокольн кладбищенской церкви, пробило четыре: когда въ это время мы заглянули бы въ однъ нумеръ гостинницы для пріжжающикъ, гд за ширмой подъ красное дерево съ зеленымъ коленкоромъ, на желзной кровати, сжалъ какъ убитый одинъ нашъ знакомый, а черный фракъ, опустивъ рукава, вислъ на стул,— если бы въ тоже время мы осмлились заглянуть въ мезонинъ одного дома, въ которомъ была чистенькая и свтлая, но недоступная для насъ комната, и если бы мы имли возможность бросить мимолетный и нескромный взглядъ на маленькую кроватку, въ которой одна наша знакомая, откинувъ на подушку стройную руку и прижавъ къ ней горячую и разгорвшуюся щеку, почивала сладко, и если бы мы могли подглядть ихъ грезы и подслушать предсонняя мечты,— мы бы согласились, можетъ быть, съ газетными объявленіями, что на такомъ то бал, въ извстномъ намъ город, если не всмъ, то нкоторымъ бываетъ очень весело.
Изъ нсколькихъ лтъ жизни, проведенной въ разныхъ боле или мене удаленныхъ отъ столицъ краяхъ многоземельной Россіи, изъ многихъ встрчъ и знакомствъ, сдланныхъ тамъ съ прізжавшими въ т же края изъ Петербурга молодыми людьми, мы имли случай убгаться, что изъ этихъ молодыхъ людей рдко прізжалъ кто нибудь изъ Петербурга влюбленнымъ.
Слишкомъ далекій отъ мысли, чтобы причиной такого любопытнаго факта былъ недостатокъ привлекательности здшнихъ обитательницъ, вообще, а изъ нихь — моихъ читательницъ въ особенности, я скоре готовъ допустить предположеніе, что если уже петербургская жительница прекраснаго пола внушитъ любовь, такъ такую, что нтъ никакой возможности оторваться отъ предмета своей страсти.
Положивъ это, мы обращаемся къ нашему разсказу.
Черковъ пріхалъ изъ Петербурга, и тоже небыль влюбленъ, слдовательно, на другой день бала, вмст съ письмомъ отъ Петра Доброхотова онъ повезъ въ домъ Ивана Наумыча сердце, доступное всмъ прекраснымъ склонностямъ, начиная отъ легкой дружбы до пылкой любви включительно!
И дйствительно, легкая дружба — тонкое и милое растеніе, на которомъ часто, къ совершенному удивленію, развертываются очень полные цвточки, извстные надъ именемъ любви,— легкая дружба, говорю я, вскор и незамтно пустила корешки въ свжія сердца Сашеньки и Черкова, и очень пріятно защекотала ихъ. Весело было нашимъ героямъ танцовать другъ съ другомъ, потому что оба танцевали очень мило, какъ говорится, удачно станцевались. Весело имъ было наконецъ другъ съ другомъ — если позволено мн будетъ такъ назвать немного-нжную и игривую свтскую болтовню — гд-нибудь вдвоемъ, въ сторон, вн общаго разговора, весело потому, что они открыли въ себ удивительное согласіе въ мысляхъ и вкусахъ. Говорилъ ли Черковъ, что такая-то подруга Пашеньки, или молодой человкъ, немного ухаживающій за ней, чрезвычайно смшны, и дйствительно Сашенька находила, что они въ самомъ дл очень смшны, и ей казалось чрезвычайно страннымъ, что она этого до тхъ поръ не замчала. Говорила ли Сашенька Черкову, что онъ очень золъ, и что съ нимъ опасно говорить, и хотя Черковъ въ этомъ и защищался, но сознавался въ глубин души, что онъ, дйствительно, подчасъ бываетъ очень золъ и даже весьма опасенъ.
Отношенія Черкова въ дом Ивана Наумовича давали молодымъ людямъ полную возможность ростить и лелять взаимную дружбу, къ совершенному своему удовольствію. Иванъ Наумовичъ былъ хлбосолъ. Черковъ, какъ человкъ зазжій, какъ другъ его сына Петеньки, боле чмъ когда-либо имлъ прево на гостепріимство, и надобно отдать справедливость каждому: гостепріимство Ивана Наумовича было радушно, а Черковъ съ своей стороны очень охотно имъ пользовался. Только первый знакомый Черкова, извстный въ город злоязычникъ Тептелевъ, иногда подмигивая глазомъ, выражался на этотъ счетъ, что дескать ‘Доброхотовы петербуржскаго-то гуся прикармливаютъ’.
И молодые люди пользовались временемъ и возможностью, и дружба ихъ росла и росла, и, несмотря на то, что для нихъ еще была ничмъ непримтна, въ глазахъ общества неизвстнаго намъ города она превратилась въ такое огромное растеніе, которое всмъ вообще и каждому въ особенности лзло прямо въ глаза, вмст съ тмъ, очень раздражительно щекотало языкъ. Очень понятно, что когда случается подобное обстоятельство, тогда при взгляд за какую-нибудь пару, заподозрнную во взаимной склонности, вы чувствуете колотье въ глазу и раздраженіе языка, а это — странная вещь!— ощущается часто, то нельзя же не сообщить своихъ ощущеній какому-нибудь пріятелю или пріятельниц, и не желать удостовриться, ощущаетъ ли онъ что-либо подобное. Такъ поступили вс безъ исключенія въ неизвстномъ намъ город, и вс, къ общему удовольствію, удостоврили другъ-друга, что ощущаютъ положительно одно и тоже. Получили отрицательный отвтъ только т, которые, вслдствіе короткости отношеній или шутками, вздумали убдиться полнйшимъ образомъ, вынудивъ слбственное сознаніе виновниковъ безпокоившаго всхъ чувства.
Однакожъ, давъ съ совершенной искренностью отрицательные отвты, попристальне взглянули наши герои на свои взаимные отношенія, и результатъ былъ слдующій. Черковъ, возвращаясь поздно вечеромъ домой отъ Доброхотовыхъ, сдлалъ себ такой вопрсъ:
‘А вдь, кажется, я Сашеньк-то скружилъ немного голову?’
И, убдившись, что на улиц господствуетъ, вопреки горящимъ фонарямъ, совершенный мракь, онъ самодовольно улыбнулся.
Въ тоже время Сашенька, укладывая передъ зеркаломъ свою темную косу подъ бленькій ночной чепчикь, подумала:
‘А кажется, Черковъ-то совершено влюбленъ въ меня’
И, посмотрвшись въ зервало, она весело улыбнулась и отдала Черкову справедливость, что у него вкусъ недуренъ.
О, молодость, молодость, наивная, безкорыстная! Никому изъ нихъ и въ голову не пришло попытаться заглянуть въ свое сердце и посмотрть, что тамъ длается. Они только и думаютъ другъ о друг!
А еще есть люди, которые говорятъ, что нынче вс страшныя эгоисты!
Но не безнаказанно любознательный человкъ тшится тмъ, что задаетъ себ тотъ или другой вопросъ. Не успетъ онъ отвтить на нихъ, какъ совершенно уже безъ его вдома изъ этого ршеннаго вопроса вылзаетъ какай нибудь близкій его родственныхъ и, опираясь на права наслдства, требуетъ и на свою долю большую или меньшую часть вашихъ мыслительныхъ способностей, а за нимъ и другой, и третій, пока наконецъ, утомленные такимъ претендентомъ, вы не прогоняете ихъ вмст съ родоначальникомъ и принимаетесь, избгая всякихъ умственныхъ занятій, играть въ карты или читать современныя повсти.
Такъ было и съ Черковымъ. Ршивъ положительнымъ образомъ вопросъ о степени разположенія къ себ Сашеньки, ему, во всей обширности и съ разныхъ точекъ зрнія, представился другой: ‘кто-такая Сашенька?’ На это онъ отвчалъ:
Сашенька миленькая шестнадцатилетняя двочка, съ умненькими глазками, что ему очень нравилась.
Она говорить хорошо по-французски, играетъ по утрамъ на фортепіано, танцуетъ граціозно, отвчаетъ на разныя тонкіе вопросы такъ непринужденно, какъ только можетъ отвчать двочка съ умненькими глазками,— слдовательно она умна и прекрасно образована.
Состояніе Сашеньки… но тутъ, въ глазахъ Черкова очень непріятно зарябило что-то много маленькихъ ея братцевъ и сестрицъ, которыхъ онъ всхъ не усплъ еще привести въ извстность. Впрочемъ, какое ему до этого дло? Вдь не жениться же ему на ней! Онъ только хотлъ удостовриться, не будетъ ли компрометировать его побда надъ нею, прилично ли ему ухаживать за ней, и удостоврялся, что подобная побда не только прилична во всхъ отношеніяхъ, но даже будетъ ему длать честь, особенно принявъ въ соображеніе, что сердце Сашеньки до сихъ поръ еще никмъ, сколько извстно по слухамъ, завоевано ни было. Тутъ-онъ хотлъ было, на всякій случай, привести въ нкоторую ясность состояніе Ивана Наумовича, но, очутившсь въ продолженіе предъидущихъ мыслей на своей постели, онъ услыхалъ, какъ слуга его, вытянувъ губы, дунулъ на свчку, и кругомъ его стала темнота. Въ потьмахъ Черковъ думать не могъ, и потому, уткнувшись лицомъ въ подушку, онъ уснулъ безмятежнымъ сномъ благоразумнаго юноши, который привелъ въ нкоторый порядокъ сердечныя дла, съ удовольствіемъ нашелъ въ нихъ приходъ, и полагая, что если бы ему и пришлось немного запутать ихъ собственной склонностью, то отъ любви до женитьбы еще дале, нежели отъ займа денегъ у пріятелей до расплаты съ ними.
Но не такъ хитростны и разсчетливы наивныя мысли у двушекъ. Увидавъ молодаго человка, извстнымъ образомъ улыбающагося при встрч съ ними, или даже еще и не улыбающагося, он задаютъ себ простой и ясный вопросъ: ‘партія онъ мн или не партіи?’ Вопросъ этотъ он разсматриваютъ съ своей собственной точки зрній: он думаютъ только, съ кмъ он будутъ входитъ въ общество и въ чемъ он будутъ входить. Такъ думала и Сашенька.
Она думала, что наружностью Черковъ весьма удовлетворителенъ и, слдовательно, показаться съ нимъ въ свтъ очень пріятно, что одтъ онъ всегда мило и со вкусомъ, слдовательно и она не встртитъ затрудненія въ выбор своего туалета. Имя его не дурно. Фамилія очень порядочная и приличная, и съ этой стороны не встртится никакого препятствія къ ихъ взаимному счастію, какъ оно встртилось ея подруг Надин, которая должна была отказать одному премилому молодому человку оттого только, что еще съ самыхъ юныхъ лтъ, когда въ школ на перекличк дежурный кричалъ: ‘Гаврила Затачка!’ этотъ молодой человкъ благодаря своему родоначальнику-малороссу, поставленъ былъ въ непріятную обязанность отвчать: ‘я!’
Въ такихъ пріятныхъ мысляхъ заснула Сашенька и видла во сн, что примривала прехорошенькій дамскій головной уборъ и чудесно вышитый гладью распашной капотъ, и очень совстилась, что должна была примривать ихъ при Черков…
Свой особенный взглядъ имютъ также родители молодыхъ людей, особенно людей женскаго пола. Но объ этомъ взгляд мы поговоримъ посл, а теперь искренно пожелаемъ исполненія твоихъ, о юность! сладкихъ грзъ. Осторожно ступаешь ты по скользкому наклону чувствъ и внимательно осматриваешь своего противника, прежде нежели садишься съ намъ играть по маленькой. И хорошо длаешь! какъ знать, чмъ кончится игра!..
Случилось мн въ дтств быть свидтелемъ слдующаго происшествія:
Сидлъ я у открытаго окна и училъ наизусть географію. Окно вводило на берегъ пруда. День былъ жаркій, двое осьмилтнихъ мальчишекъ: Сидорка и Ефремка, соблазнившись приманчивой прохладой воды, вздумали купаться. Дно пруда было мягкое, вода стояла не шелохнувшись какъ стекло, они шутя забреди по поясъ. Тутъ зашелъ между ними слдующій разговоръ:
— А ты, Ефремка, зайди вотъ по плечи, сказалъ Сидорка.
— Ишь ты, какой прыткой! сказалъ Ефремка.
— Ничего, а ты ступай, ступай, Ефремка, а я-те пособлю, сказалъ Сидорка.
И, дйствительно, онъ началъ пособлять, тихонько подталкивая его въ спину.
— Ну, а теперь ты ступай, сказалъ Ефремка, войдя по горлышко: — ступай.
И пошелъ Сидорка по горлышко, а Ефремка его подталкивалъ.
— А теперь такъ ступай, чтобы вода теб подъ носъ подошла, сказалъ Ефремка, подталкивая его.
И дйствительно, Сидорка зашелъ такъ, что вода подступила ему подъ носъ, онъ даже имлъ любопытство понюхать ее — захлебнулся и пошелъ пускать пузыри. Ефремка полюбовался пузырями достаточное время, а потомъ ужъ побжалъ сказать объ этомъ Сидоровой матери, которая мыла на берегу блье.
— Глядь-ка, тетка едосья, какъ Сидорка-то буль-бульки пуска-итъ, сказалъ онъ, вытянувъ послдній слогъ.
Къ счастью, тетка едосья подоспла во-время, вытащила сынишку изъ воды и, давъ ему очнуться, тутъ же на берегу прочла ему очень чувствительное нравоученіе по заднимъ частямъ.
Это полузабытое происшествіе пришло мн на память по поводу моихъ героевъ.
Разъ, въ зимній вечеръ, очень вскор посл описанныхъ мною разсужденій, Черковъ былъ, по обыкновенію, у Доброхотовыхъ. Постороннихъ, кром его, никого не было. Анна Кондратьевна сидла въ угловой комнат за какой-то работой, Иванъ Наумовичъ сидлъ въ кабинет, а Черковъ ходилъ съ Сашенькой. Ходили они вдвоемъ по длинной зал и занимались очень весело оживлнными разговорами. Вотъ какого невиннаго рода была ихъ бесда. Черковъ, какъ намъ извстно, полагалъ, что Сашенька имъ интересуется, Сашенька съ своей стороны полагала, что Черковъ въ нее немножко влюбленъ. Оба они очень были довольны этими предположеніями, и каждому, по естественному любопытству, хотлось въ нихъ удостовриться. Есть одинъ очень милый и никогда неистощимый для людей, чувствующихъ другъ къ другу некое влеченіе, предметъ разговора — предметъ нсколько избитый, если хотите, но въ которомъ всегда остается, по видимому, какой нибудь нетронутый уголокъ:— это разговоръ о чувствахъ. И кто изъ насъ въ былыя времена, съ тайнымъ трепетомъ сердца, не разработывалъ этого нетронутаго уголка на страстный, элегическій или шутливый тонъ, смотря по тому, обращалась ли рчь къ чернымъ, темноголубымъ или небольшимъ каримъ глазамъ? и кто изъ насъ, въ душевной простот, не полагалъ, что онъ открылъ новый міръ чувствъ, что онъ высказалъ тьму самыхъ новыхъ и никому невдомыхъ тонкостей. Счастливъ тотъ, которому внимали, съ сочувствіемъ, на кого умильно смотрли въ то время извстные ему глаза, онъ дйствительно открывалъ для себе маленькій міръ новыхъ чувствъ и невдомыхъ ему ощущеній! Но есть въ этомъ разговор другое имя, мене чувствительное, но боле остроумное: на немъ развдываются чувства, ловятся и истолковываются взгляды, и представляется ловкому человку много извилинъ, по которымъ очень удобно и деликатно можно завести желанный предмтъ въ боле тонкія мста. Въ эту игру очень охотно и мастерски играютъ между собою дипломаты, и свтскіе донъ-жуаны обоего пола. Этой игрой играли и наши самоучки. И надобно отдать имъ справедливость, они играли очень хорошо для начинающихъ. Нельзя предать эту смсь словъ, взглядовъ, намековъ и улыбокъ… все имло тутъ значеніе: очень ловко длали они другъ другу тонкіе вопросы, перетолковывали отвты, ловили на словахъ и довольно искусно разставляли одинъ другому маленькія ловушки, попавшись въ которые, какое нибудь неосторожно-ободряющее слово оттуда уже не выпускалось, а откладывалось въ запасъ пріобртеній. Такимъ образомъ, они, за исключеніемъ мелодраматическаго конца (да извинятъ мое сравненіе), напоминали нкоторымъ образомъ тхъ двухъ мальчишекъ, которыхъ я видлъ въ дтств, и, очень наивно подталкивая другъ друга впередъ по дорог чувствъ, говорили такими фразами: ‘влюбитесь въ меня вотъ до сихъ поръ, а я вамъ пособлю!’ Каждому очень хотлось, чтобы другой влюбился по уши, хотя еще оба, надо отдать справедливость, были далеки отъ этой желанной черты.
Въ такихъ пріятныхъ и изощряющихъ умъ занятіяхъ время идетъ весело и быстро и не думаетъ ни о чемъ, предаваясь имъ, беззаботная молодость, но думаетъ иногда за нее дальнозоркая и мнительная старость.
Въ это время, когда Черковъ и Сашенька прогуливались по зал, дверь кабинета тихонько отворилась, высунулась оттуда сденькая голова Ивана Наумовича, а за нею вошла и вся его добродушная фигура.
— А! Василій едорычъ! сказалъ онъ и, крпко пожавъ его руку, прибавилъ: — не хотите ли табачку?
Хотя Иванъ Наумовичъ и зналъ, что Черковъ табаку не нюхаетъ, но это была его особеннаго рода шутка, которую онъ употреблялъ всегда, когда бывалъ въ хорошемъ расположенія духа.
— Благодарю васъ! улыбаясь, отвчалъ Черковъ.
— Какой вы чиновникъ, коли табаку не нюхнете! сказать Иванъ Наумовичъ.
И это была опять особеннаго рода шутка, которую всякій разъ говаривалъ Иванъ Наумовичъ посл отказа Черкова.
Въ этотъ вечеръ онъ до того былъ въ хорошемъ расположеніи духа, что попотчивалъ табакомъ даже Сашеньку. Сашенька была тоже въ немене хорошему расположеніи духа и, чтобы доставить удовольствіе папа, взяла немножко табаку, прищурила глазки, понюхала и расчихалась.
— Вотъ будетъ славная чиновница, сказалъ Иванъ Наумовичъ.
И, совершенно довольный своей шуткой, онъ весело оправился къ жен.
Анна Кондратьевна, какъ было уже замчено, сидла за работай, въ угловой, черезъ дв отъ залы, комнат.
Иванъ Наумовичъ подслъ на диванъ къ супруг, щелкнулъ съ раздумьемъ по табакерк, открыть ее, довольно долго помялъ табакъ двумя пальцами, наконецъ сбоченилъ голову и протяжно понюхалъ.
— Что это вы шьете, Анна Кондратьевна? сказавъ онъ нсколько саркастическимъ тономъ.
— А вотъ Сашеньк пар-де-сю на голову, сказала она, да и посмотрла вопросительно на Ивана Наумовича.
— Нтъ, я такъ! я въ ваши женскія дла не мшаюсь, сказалъ онъ.
Они помолчали.
— А что это пар-де-сю-то въ приданое, что-ли? сказалъ Иванъ Наумовичъ.
— Какое приданое! Это просто, чтобы, хавъ съ балу, ни голову надвать отъ простуды, отвчала Анна Кондратьевна.— Съ чего ты взялъ приданое?
— Да такъ! Я вдь въ вашихъ нарядахъ толку не знаю: мое дло мужское, сказалъ Иванъ Наумовичъ, скромно подсмиваясь.
Вмсто отвта Анна Кондратьевна отложила шитье, прислонилась своей широкой спиной въ спинк дивана и, сильно прищурившись, посмотрла на Ивана Наумовича.
А Иванъ Наумовичъ пощелкивалъ по табакерк и разсянно посматривалъ на стороны.
— Жанъ! я тебя ршительно не поймаю, сказала наконецъ Анна Кондратьевна.
— Да я ничего, матушка! простодушно замтилъ Иванъ Наумовичъ.— Я вотъ только думалъ, какъ бы намъ съ тобой новый-то нашъ знакомый какого-нибудь петербургскаго пар-де-сю на голову не надлъ.
Анна Кондратьевна опустилась пониже за диванъ и приняла ту спокойную позу, которую даетъ основательное пониманіе предмета разговора.
— Пустяки! сказала она: — Александринъ еще ребенокъ: это они такъ только.
— Ну, Саша-то не очень ребенокъ, возразилъ, какъ будто про себя, Иванъ Наумовичъ.— Можетъ, они и не совсмъ такъ только.
— Чтожъ! если бы у нихъ что и вышло: Черковъ, кажется, партія приличная! несовсмъ увренно сказала Анна Кондратьевна.
— А ты его знаешь? спросилъ Иванъ Наумовичъ, такимъ тономъ, что Анна Кондратьевна нсколько обезпокоила диванъ.
— А что? спросила она.
— А то, матушка, что мы Черкова-то съ тобой меньше китайской грамоты знаемъ. Онъ, кажется, человкъ хорошій: не пьетъ, не играетъ, ну, и съ Петей знакомъ, да кто онъ таковъ, а?
— Я напишу Пьеру съ первой же почтой, сказала Анна Кондратьевна такъ торопливо, какъ будто спшила писать.
— Какъ знаешь, матушка! я въ ваши женскія дла не мшаюсь, сказалъ скромно Иванъ Наумовичъ, хотя у него уже наканун посланы были сыну Петру нкоторые вопросные пункты.
И онъ предобродушно улыбнулся Саш и Черкову, которые вошли въ это время въ комнату.
Должны мы сознаться и вынуждены довести до всеобщаго свднія, что жители провинціи имютъ два совершенно ложныя убжденія. Во-первыхъ, они очень ошибочно полагаютъ, что существенное призваніе ихъ петербургскаго знакомаго состоитъ въ томъ, чтобы немедленно и аккуратно исполнять вс ихъ коммиссіи. Во-вторыхъ, они крайне заблуждаются, думая, что кто-нибудь знаетъ въ Петербург своего знакомаго, т. е., такъ знаетъ, какъ они привыкли знать своихъ провинціальныхъ.
По первому пункту, я полагаю, что никто изъ жителей Петербурга не будетъ въ претензіи на своихъ провинціальныхъ знакомыхъ, если они съ своими порученіями будутъ предпочтительно обращаться въ контору компаніи коммиссіонерства подъ фирмою ‘Дятельность’, и думаю даже, что это будечъ небезвыгодне и для самихъ поручителей. По второму пункту,— что нтъ ни одного тайнобрачнаго растенія, котораго бы жизненное питаніе было мене извстно натуралисту, нежели жизненное питаніе и родственныя связи петербургскаго молодаго человка средней руки — своимъ петербургскимъ же пріятелямъ.
По этому Иванъ Наумовичъ былъ не совсмъ удовлетворенъ, когда письмо его къ сыну, пропрыгавъ въ различныхъ сумкахъ немалое количество верстъ, съ отдыхомъ, впрочемъ, въ разныхъ губернскихъ конторахъ, принесло ему черезъ мсяцъ отвтъ, пропрыгавшій то же количество верстъ и тоже съ отдыхами.
Вотъ какія свднія Петруша сообщалъ папеньк о Черков, при чемъ мы позволимъ себ отмтить въ скобкахъ данныя, на которыхъ они основаны…
Писалъ онъ, что знаетъ Черкова съ отличной стороны давно и хорошо (они встрчались, кром публичныхъ мстъ, постоянно разъ въ недлю у одного общаго знакомаго), что Черковъ на прекрасной дорог (занимаетъ видное мсто безъ жалованья), любимъ начальникомъ (который всегда съ нимъ кланяется, и даже съ улыбкой), любимъ въ обществ (въ маскарадахъ бываетъ интригуемъ), и, должно полагать, иметъ состояніе (абонированное кресло въ опер и хорошій туалетъ).
Хотя эти свднія я показались Ивану Наумовичу недостаточно обстоятельными (если бы зналъ Иванъ Наумович, на чемъ они основаны!), но, прибавляя къ нимъ собственныя наблюденія, по которымъ ему было извстно, что хоть Черковъ не совсмъ обстоятельный, не то, чтобы солидный человкъ, который никогда не пропадетъ, но и не пьяница, не игрокъ и на мотыга, онъ положилъ, что нтъ пока необходимости прерывать ходъ длъ, и предоставилъ дла молодыхъ людей ихъ собственному теченію.
А пока они текутъ къ извстной имъ, а можетъ быть и неизвстной цли, нужно намъ самимъ сказать наконецъ, кто такой нашъ герой.
Раздирая понемногу завсу, подъ которой таится его петербургская личность, мы, къ удовольствію читателей, замтимъ, что семейныя отношенія Черкова остаются ли насъ покрытыми такимъ туманомъ неизвстности, что онъ сначала представляется намъ чмъ-то въ род Венеры, родившейся, какъ достоврно извстно, изъ морской пны. Мальчикомъ привезенъ онъ былъ въ Петербургъ и отданъ въ одно прекрасное учебное заведеніе, въ которомъ съ успхомъ учился многимъ наукамъ, впослдствіи совершенно забытымъ. По окончаніи курса, онъ является передъ нами, какъ говорится, ни своихъ уже ногахъ, т. е. ходящимъ съ ихъ помощію въ департаментъ и проживающимъ наслдство. Видимая часть этого наслдства было золотое кольцо съ гербомъ, невидимая — такъ и остается невидимой. Велика ли она была, или нтъ, наслаждался ли онъ только ея плодами, или прикусывалъ и часть плодоносныхъ втвей — совершенно неизвстно. О родителяхъ онъ не говорилъ и, вроятно, имлъ несчастіе потерять ихъ въ раннемъ дтств, въ отпускъ никуда не здилъ и принадлежалъ весь Петербургу, какъ растеніе его наносной почвы, Богъ всть откуда на нее занесенное, которое довольно комфортно пускаетъ свои маленькіе корни нисколько не заботясь о томъ, что, можетъ быть, остались въ какомъ нибудь дальнемъ кра другіе корешки, ему весьма родственные. Жилъ Черковъ въ Петербург порядочно, т. е. многаго себ не позволялъ и во многомъ себ не отказывалъ. Квартира у него была небольшая, содержалась опрятно наемнымъ слугою и неохотно посщалась мухами, за совершеннымъ отсутствіемъ въ ней всего съдомаго. Черковъ чувствовалъ въ себ врожденную склонность къ музык и постоянно занимался ея изученіемъ въ кресл итальянской оперы,— отдавалъ должную справедливость платью, находя, что оно ровно столько же краситъ человка, сколько и человкъ его, и потому заботился о немъ, какъ и о собственной личности. Въ литератур считалъ онъ обязанностью прочесть каждую книгу, о которой много говорить, а такъ какъ о русскихъ книгахъ, въ извстныхъ кругахъ, не только много не говорятъ, но и не говорятъ вовсе, то онъ ими себя и не утруждалъ, — впрочемъ, былъ отчасти знакомъ съ Пушкинымъ, Лермонтовымъ и Гоголемъ и отзывался о нихъ съ очень выгодной стороны, но другихъ литераторовъ считалъ, весьма основательно, недостаточно-возвысившимися, чтобы съ успхомъ занимать его особу. Русскихъ газетъ онъ также ршительно не читалъ и даже питалъ къ нимъ недоброжелательство, но дурно переваривалъ свой утренній кофе, если не могъ за нимъ прочесть дебаты (Journal des Dbats), вообще, Черковъ интересовался всмъ современнымъ, съ любопытствомъ узнавалъ, кто выбранъ депутатомъ города Коко, не всегда обозначаемаго на картахъ, смущался финансовымъ кризисомъ Испаніи, очень безпокоился и даже совщался съ своими знакомыми, получить ли англійское министерство нужное большинство при балотировк предстоящаго билля о безпошлинномъ ввоз хлопчатой бумаги, а къ настоящей гаванской сигар чувствовалъ такое уваженіе, какое питаютъ индійцы къ мистическому лотосу. Затмъ общерусскихъ слабостей къ охот, лошадямъ, собакам, картамъ и къ крпкимъ напиткамъ, какъ истый петербургецъ, Черковъ не имлъ и даже не понималъ, какъ можно ихъ имть.
Вотъ каковъ былъ господинъ Черковъ, котораго судьба привела на время въ провинцію. Въ ней онъ не скучалъ… по многомъ причинамъ: главная состояла въ томъ, что онъ нашелъ въ клуб дебаты и встртилъ на бал прехорошенькое личико, съ умненькими главками, но дебаты, къ крайнему его огорченію, опаздывали и теряли цну свжести, а хорошенькое личико было свжо, какъ весенній цвтокъ, и съ каждымъ днемъ становилось для него новй и интереснй и вскор дебаты, можетъ быть въ первый разъ въ жизни, были имъ забыты.
Куда, однакожъ, заплыли молодые люди, отданные собственному произволу?
Времени съ тхъ поръ утекло довольно (для любви каждый день дорогъ), а они не теряли времени. Опять нашъ разсказъ застаетъ ихъ то тутъ, то тамъ, и все вмст, и все въ неисгощимой бесд, но не такова уже теперь ихъ бесда! Не нужно имъ было выпытывать другъ у друга маленькихъ намековъ, двусмысленныхъ полупризнаній. Нтъ! забавная игорка по маленькой кончилась. Все, что можно было сказать шутя, общать, себя не связывая, все было высказано, и сознавалъ каждый изъ нихъ, что въ его груди зашевелилось искреннее чувство. Наши юные игроки вытащили вс карманныя деньги маленькихъ чувствъ, и имъ приходилось играть на фонды. Надо отдать имъ справедливость: искусно завели они одинъ другаго до послдней полосы, на которой нога еще чувствуетъ подъ собою дно, ни одному изъ нихъ не удалось пустить впередъ по опасному пути своего соперника, но, дойдя до этой грани, они оба остановились. Еще шагъ — и спасительный грунтъ потерянъ, и охватитъ тебя зыбкая волна, начнетъ качать по своей прихоти: закружится голова, и отдашься ты ея произволу! А тутъ-то твой другъ-противникъ, наклонясь свсившись самъ надъ кипучей бездной, поймаетъ тебя твердой рукою и если не снесетъ на выгодныхъ условіяхъ, такъ съ удовольствіемъ окунетъ поглубже…
Время шло за великому посту, дло, по которому пріхалъ Черковъ, кончилось, сегодня послдній балъ, на которомъ онъ танцуетъ съ Сашенькой мазурку. Послдняя мазурка — это заключительная глава всякаго любовнаго романа, который если не оканчивается ею, то, по крайней мр, переходить во вторую часть.
Чувствовали это наши герои, и не безъ волненія ожидали они этого бала. Долго обдумывала Сашенька свой туалетъ и не придумала ничего лучше, какъ одться почти такъ, какъ она была на своемъ первомъ бал. Это было вдохновеніе врожденнаго кокетства двушки, инстинктивно доходящаго до тхъ же выводовъ, за которымъ приводитъ самое разсчетливое и обдуманное кокетство женщины на поворот лтъ. Съ тайнымъ волненіемъ занималась Сашенька этимъ туалетомъ. Въ маленькомъ роман съ Черковымъ ея роль была полустрадательная. Она не могла дйствовать иначе, какъ своимъ вліяніемъ, ей оставалось только ждать развязки, которую заблагоразсудится сдлать Черкову, но она могла тоже приблизить, отдалить и склонить эту развязку въ ту или другую сторону. Извстна та сторона, на которую двицы, встртивъ приличную партію, клонятъ ее. Можно догадываться, съ какимъ чувствомъ сбирается двушка на балъ, когда ожидаетъ, что тамъ, можетъ быть, ей будетъ сдлано предложеніе. Такъ собиралась Сашенька, съ полу-довольной, нетерпливой улыбкой посматривая въ зеркало на свое разгоравшееся личико, и трепетавшей отъ волненія рукой давала она послднюю складку своему наряду. Не безъ волненія посматривала на нее и Анна Кондратьевна, чуявшая материнскимъ сердцемъ, что что-то творится въ сердц ея дочери: пугала ее ея неопытность, но нсколько успокоивали ея умненькіе глаза. Одинъ только Иванъ Наумовичъ оставался равнодушенъ, какъ будто ничего не замчалъ, и, понюхивая табакъ, торопилъ жену и дочь въ отъзду.
Долго передъ этимъ баломъ, заложивъ руки за стону, ходилъ и Черковъ изъ угла въ уголъ по своему пустынному нумеру въ гостинниц. Изъ взаимныхъ отношеній нашихъ двухъ героевъ,— его было наиболе затруднительное: ему предстояло разрубать тотъ маленькій гордіевъ увелъ, который это оба такъ весело путали. Онъ не спрашивалъ себя, любитъ ли онъ Сашиньку, потому что всякій разъ, какъ онъ вздумывалъ о ней, онъ невольно и съ удовольствіемъ улыбался, и разнообразныя впечатлнія, произведенныя Сашенькой, выражалъ одной фразой: ‘чортъ знаетъ, какъ мила!’ Но съ мыслью о скорой разлук ему пришла и другая: ‘а не жениться ли мн?’ И этой мысли онъ тоже улыбался, но другой улыбкой — не совсмъ ршительной. Серьезныхъ онъ препятствій тому не находилъ: Сашенька мила, умна, хорошо воспитана и къ нему не совсмъ равнодушна. Состояніе его, вмст съ ея приданымъ, достаточны, чтобы жить такъ, какъ привыкли они жить, но жениться? И при этой мысли ему становилось какъ-то страшно, точь-въ-точь, какъ иногда въ лтній день — такъ и хочется броситься въ холодную рку, а боишься: вода холодна!.
А сегодня послдній балъ, послдняя мазурка! неужели послдняя? Однако, пора! пора! И онъ пошелъ съ ршимостью защищаться и, если можно, побдить, но подумывалъ, что пріятно будетъ и сдаться!
Балъ уже дошелъ до половины. У Сашеньки не было недостатка въ кавалерахъ, и она танцовала много, но среди танцевъ ея глаза иногда разсянно пробгали по толп мужчинъ, стоявшей въ отдаленіи, и не такъ непринужденно, какъ всегда, она поддерживала разговоръ.
Но вотъ одна ея подруга — простенькая, добрая и невзрачная — лучшая ея подруга, потому что не могла быть соперницей, поправила мимоходомъ ей ленточку на рукав, Сашенька взглянула въ сторону и стала весела, какъ всегда, живе стали ея танецъ и разговоръ, и ея кавалеръ, скромно приписывая себ эту перемну, тоже повеселлъ и сдлался очень доволенъ собою.
А въ сторон, у колонны, въ это время появился Черковъ.
Черковъ не танцовалъ во весь балъ, но заиграла мазурка — онъ подошелъ къ Сашеньк и повелъ ее на мсто.
О мазурки, мазурки! Когда варшавскіе танцоры танцовали васъ на сцен Большаго театра, у многихъ изъ аплодирующихъ зрителей сильно билось сердце, безъ отчета вспоминая другія, давно оттанцованныя мазурки!…
Боже мой, какая хорошенькая въ этотъ вечеръ была Сашенька! Какъ хорошъ былъ ея свжій блый нарядъ! какъ сама она была въ немъ свжа и нарядна! Онъ живо напомнилъ Черкову первый балъ, за которомъ онъ увидалъ ея первый, еще немного робкій шагъ въ свт, но какъ она похорошла, какъ прекрасно сформировалась въ ту зиму! Полуразцвппій розанъ развернулся пышно, и раскрылась въ его глубин вся тугая столиственная завязка румяныхъ лепестковъ.
Они заняли мсто въ уголку, подальше. Черковъ посмотрлъ на свою даму, подумалъ любимую фразу… да только объ этомъ ужъ и думалъ.
Я же, съ своей стороны, теперь твердо убжденъ, что Сашенька ршительно не создана для глуши роднаго города: нтъ! ране или позже, Черковъ или кто иной — увидите — увезетъ и пересадитъ ее на другую, боле людную и богатую почву!
Тоже думала и одна ея пріятельница, сама крпко желавшая подобнаго переселенія и, хотя не по внутреннему достоинству, но по давности претензіи имвшая на него неоспоримое право.
Вс остальные члены бала не только думали, но и говорили, что Черковъ женится на Сашеньк.
А они сидли въ сторон. Имъ хотлось сказать много, хотлось услыхать другъ отъ друга еще боле — и они молчали.
Двицы съ умненькими глазками хорошо владютъ собою: Сашенька первая прервала молчаніе.
— Вы споро дете? спросила она.
— Не знаю! отвчалъ Черковъ, и въ самомъ дл въ эту минуту не зналъ онъ, когда детъ,— и удетъ ли когда-нибудь.
Въ это время подруга-съ-претензіей выбрала Сашеньку.
Когда его дама возвратилась, Черковъ немного собрался съ мыслями.
— Вы меня спрашивали, когда я ду… сказалъ онъ.— Я долженъ скоро хать. Но… скажите, вамъ никогда не случалось узжать куда-нибудь надолго — узжать съ мыслію, что, можетъ быть, никогда не прійдется опять пріхать въ этотъ городъ?
— Никогда, отвчала Сашенька.
— Это странное и непріятное чувство! я самъ его въ первый разъ испытываю. Прідешь въ совершенно новый кругъ людей, ознакомишься съ нимъ, войдешь въ его жизнь и поживешь этой жизнью… и… удешь!
Черковъ говорилъ какимъ-то грустнымъ напвомъ, и — странная вещь!— Сашенька нашла, что онъ сказалъ что-то грустное и многозначительное, и сама немножко задумалась.
— Хорошо, если, продолжалъ Черковъ, медленно говоря:— хорошо еще, если остаешься безучастнымъ зрителемъ и веселостей, и интересовъ этого круга, посмотришь на него, какъ на какой-нибудь спектакль, на пестрый дивертиссементъ, и равнодушно подешь домой пить чай. Но если этотъ спектакль привлечетъ вниманіе, если увидишь, на немъ дйствующее лицо, которому сочувствуешь, къ которому привяжешься, если какое нибудь лицо такъ увлечетъ собою, что его радости невольно васъ радуютъ, его печали васъ печалятъ, тогда непріятно узжать въ самой средин спектакля и думать, что будетъ еще ваше любимое лицо, ваша любимая актриса играть долго, и будетъ, можетъ быть, еще интересне, еще увлекательне, но вы ничего этого не увидите, а увидитъ это какой-нибудь вашъ сосдъ, который иметъ привычку хохотать въ патетическомъ мст, если комическій лакей, утирая слезы, вынетъ дырявый платокъ, для удовольствія зрителей…
— Въ этомъ случа едва-ли не непріятне положеніе того лица, которое остается играть передъ такими зрителями, задумчиво замтила Сашенька.— Говорятъ, что узжающему всегда легче… Скажите откровенно, прибавила она съ лукаво-веселой, но не знаю, искренней ли, улыбкой: ждетъ васъ кто-нибудь въ Петербург… нетерпливо… съ кмъ бы вамъ хотлось очень, поскоре увидаться?..
Имъ пришлось длать фигуру.
— Да, сказалъ Черковъ, вставая:— меня ждетъ… мой наемный слуга, но я не спшу къ этому свиданію…
И въ то время, когда онъ слегка притопывалъ и подпрыгивалъ подъ музыку, передъ нимъ мысленно пронеслось все то, что ожидало его въ Петербург: его комфортная и пустая квартира, безъ мухъ, въ четвертомъ этаж, груда старыхъ дебатъ въ бандероляхъ, концерты зазжихъ артистовъ, обды въ ресторанахъ, гд всегда пахнетъ кухней, а лтомъ — Излеръ со своими увеселеніями, прогулки по окрестностямъ, въ безукоризненномъ туалет, и наслажденіе красотами природы въ то время, когда васъ толкаютъ справа и слва, и, вмсто живописнаго пейзажа, вы неожиданно усматриваете прозжающій подъ носомъ экипажъ, который обдаетъ васъ пылью, или грязью…
И все, что прежде составляло развлеченіе и удовольствіе Черкова, показалось ему холодно, безжизненно: погрвшись хоть у чужаго, но теплаго домашняго очага, ему не хотлось оторваться отъ него для пестраго и уже, какъ ему казалось, скучнаго фейерверка!..
— Да, сказалъ Черковъ, возвращаясь на мсто и принижаясь за прежнюю тему, потому что въ голов его происходилъ маленькій безпорядокъ:— тмъ непріятне оторваться отъ интересной драмы, когда дома ждутъ пустота и скука…
— Э, поврьте, иногда хорошо не дослушать конца, сказала Сашенька съ легкой грустью: — какъ знать, чмъ кончится хорошенькая роль, интересующая въ начал… И лучше иногда и для актрисы, и для зрителя, когда онъ, уходя взволнованный, бросаетъ ей букетъ и уноситъ хорошее воспоминаніе!
И Сашенька, увлеченная своей же мыслію, тихо задумалась.
— Но… но когда, сказалъ Черковъ голосомъ несовсмъ спокойнымъ: — когда оставляешь кругъ, въ которомъ былъ не однимъ зрителемъ, когда самъ, хоть не долго, но былъ тоже дйствующимъ лицомъ: тогда… недостаточно бросать букетъ, но… хотлось бы и самому увезти что-нибудь, кром воспоминанія…
— Тоже цвточекъ? сказала наивно Сашенька и, нершительно оторвавъ камелію: изъ своего букета, повертла ее двумя пальцами и отдала Черкову.
— Нтъ, отвчалъ Черковъ, съ удовольствіемъ воткнувъ цвтокъ въ петличку:— хотлось бы вывезти убжденіе, что вамъ въ этомъ кругу было хоть одно сочувствующее лицо, хоть одинъ зритель, который оцнилъ васъ сколько-нибудь, хотлось бы…
— Вы недовольны?…
— Но… цвтокъ скоро засохнетъ…
— А что же вчно? сказала Сашенька, и умненькіе глазки ея потупились и словно чмъ-то затуманились…
Черковъ хотлъ говорить, но почувствовалъ, что ему точно кто-то совершенно неожиданно защемилъ горло. Онъ кашлянулъ, а въ это время двица-съ-претензіей протянула ему руку.
Онъ только что слъ на мсто, а первая пара, въ которой кавалеръ былъ такъ-называемый ‘душа общества’, затяла фигуру, гд всмъ приходилось участвовать.
— Боже мой! кто выдумываетъ такія фигуры! съ досадой сказалъ Черковъ.
Можетъ-быть тоже думала и Сашенька, но она только улыбнулась.
— Завтра у васъ будутъ человкъ десять обдать и просидятъ вплоть до ночи, продолжалъ Черковъ, чуть не сердито.— Все утро вы длаете визиты….
— Да, если не очень устану сегодня….
— О! такъ я постараюсь, чтобы вы устали, сказалъ Черковъ и дйствительно употребивъ на это все стараніе.
‘Душа общества’ съ своей стороны далъ тоже, кажется, обтъ измучить всхъ до послдней степени: музыка превратилась въ вальсъ, вальсъ превратился въ польку — и Сашенька, кажется, отъ души уставала съ Черковымъ!
Наконецъ, маменьки, начинавшія дремать въ своихъ креслахъ вдоль колоннъ и образовывавшія собою, съ самаго начала вечера, рядъ маленькихъ разнообразныхъ каріатидъ, поднялись, вырвали у кавалеровъ своихъ разгорвшихся дочекъ и, накинувъ имъ на голову различные пар-де-сю, увлекли домой….
Изъ мужчинъ многіе остались. Одни ужинали въ столовой, другіе доигрывали въ карты, Черковъ, не занимавшійся ни тмъ, ни другимъ, ходилъ по опуствшей зал, въ которой догорали уже свчи.
Онъ ходилъ и мечталъ, но уже не думалъ. Изрдка онъ позволялъ себ немножко улыбнуться, и улыбался мечт о завтра: завтра онъ ршился сдлать предложеніе.
‘А! зашибло, видно, тебя, петербургскій кремень!’ подумалъ одинъ господинъ и спросилъ Черкова:
— Васъ можно поздравить?
Черковъ остановился, приподнявъ голову: передъ нимъ стоялъ его первый знакомецъ, извстный читателямъ Тептелевъ.
— Съ чмъ? спросилъ онъ, весьма недовольной, что прервали его сладкія мечты.
— А вотъ хоть съ этой штучкой, лукаво замтилъ Тептелевъ, показывая на его цвтокъ въ петлиц, — Тоже пріятный знакъ отличія, прибавилъ онъ.
Черковъ довольно сухо поклонился.
— Хотя, быть можетъ, можно было бы поздравилъ васъ и еще кое-съ-чмъ, продолжалъ Тептелевъ.
— Напримръ?
— Напримръ… носится слухъ…. но я не смю спрашивать, достовренъ ли онъ…. говорятъ, что вы…. женитесь.
‘Говорятъ, что ты плутъ и негодяй, но вдь я тебя объ этомъ ни спрашиваю!’ подумалъ Черковъ и отвчалъ, пожавъ плечами:
— Мало ли что говорятъ!
— Конечно. Здсь то ли выдумываютъ! Да вотъ, напримръ, вы знаете, я думаю, Знобкова, рожа еще у него такая, что точно чихнуть сбирается — да вонъ онъ въ карты играетъ. Вотъ-съ, пріхалъ онъ сюда и знакомства разныя сдлалъ, ну — и у меня былъ…
Тутъ Тептелевъ пріостановился, думая, не извинится ли Черковъ, что не сдлалъ ему визита. Обманувшись въ ожиданіи, онъ продолжалъ:
— Вдругъ и заговорили, что онъ женится на старшей Тарасенк: вс такъ и положили. Вотъ я разъ тоже этакъ его и спрашиваю: ‘что, говорю, Петръ Степанычъ, скоро ли мы тебя семьяниномъ увидимъ?’ — ‘А вотъ, говорятъ, зазжайте недли черезъ дв.’ Что же-съ? недли черезъ дв къ нему зазжаю, а у него жена съ четырьмя дтьми меня и встртила.
Черковъ усердно молчалъ, но Тептелевъ этимъ нисколько не стснялся и продолжалъ ходить рядамъ съ нимъ.
— Конечно, вы, господа столичные, разборчивы, заговорилъ онъ опять: — но и для васъ у насъ найдутся невсты. Вотъ хоть бы Ивана Наумыча дочка, Александра Ивановна — чмъ не невста? А?
— Мм…да! сказалъ Черковъ, нехотя.
— Нтъ, вы напрасно такъ равнодушно изволите выражаться! сказалъ Тептелевъ.— Невста, можно сказать, прекраснйшая! И собой хороша, и манера отличная, а ужь умница, такъ я вамъ скажу, что умна….
Черковъ сдлалъ легкое усиліе, чтобы не улыбнуться.
— Ну, и семейство прекрасное: Ивана Наумыча вс уважаютъ. Конечно, тамъ всяко толкуютъ о пріобртенномъ состоянія, но какъ бы то ни было, а оно пріобртено, а состояніе кругленькое!…. И дтей воспиталъ, и приданое даетъ приличное — все тысячъ десять серебромъ дастъ.
— Ну, это приданое не велико! разсянно замтилъ Черковъ.
— Однако же-съ! Вдь это тридцать-пять тысячъ. Конечно, это не Богъ-знаетъ что, ну, да больше онъ дать не можетъ, онъ и за старшей столько же даль.
— А разв есть у него еще дочь?.
— Какъ-же! неужто вы не знаете? Есть! съ мужемъ въ деревн живетъ…. да Доброхотова съ ними не въ ладахъ, такъ мало и говорятъ про мое. Изъ-за приданаго и вышло все: мужъ-то думалъ, что чистыми дадутъ десять тысятъ, а Иванъ Наумычъ ему тряпки въ ту же сумму всучилъ, вдь онъ, между нами сказать, кулакъ.
— Но я думалъ, сказалъ Черковъ съ нкоторымъ сомнніемъ:— что онъ могъ бы ей и побольше дать.
— Нтъ! больше не далъ и не дастъ. Старшая-то дочъ еще съ изъянцемъ: на правый бокъ крива, такъ ей бы больше слдовало, да не можетъ онъ больше дать.
— Однакожь, съ его состояніемъ….