Нравственность и право.
Нравственность и право.
(К. Д. Кавелинъ: Задачи этики, Guyau: Esquisse d’une morale sans obligation ni sanction).
Викторъ Гольцевъ.
‘Русская Мысль’, кн. IV, 1885
Нравственность и право, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1885
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ двухъ книжкахъ Встника Европы за прошлый годъ появились статьи К. Д. Кавелина о задачахъ этики. Статьи эти вышли потомъ отдльною книжкою. Въ конц же прошлаго года въ Париж напечатанъ авторомъ сочиненій о морали Эпикура, о современной англійской морали и о задачахъ современной эстетики, Гюйо, весьма замчательный Очеркъ нравственности безъ долга и освященія. На страницахъ Русской Мысли намъ приходилось указывать на трудъ въ области нравственныхъ вопросовъ другаго французскаго мыслителя, Фулье (Критика современныхъ системъ морали). Работы Герберта Спенсера извстны русскимъ читателямъ (Данныя науки о нравственности переведены на нашъ языкъ).
Въ Германіи о явленіяхъ нравственнаго сознанія написалъ сочиненіе извстный Гартманъ. Вмст съ тмъ, появляются, конечно, и мене важныя сочиненія. Вопросы о нравственности разрабатываются въ журнальныхъ статьяхъ, имъ посвящаются публичныя лекціи, вниманіе къ нимъ все растетъ и усиливается. Мы присутствуемъ, такимъ, образомъ, при весьма знаменательномъ явленіи — при настойчивыхъ усиліяхъ мысли завоевать твердыя основанія для разумной личной дятельности, для справедливаго общественнаго устройства. Утилитарная теорія нравственности терпитъ вполн заслуженное крушеніе, и вопросы о добромъ и зломъ, о честномъ и безчестномъ переносятся въ глубину человческаго сознанія, освобождаясь при этомъ отъ старыхъ предразсудковъ и туманной фразеологіи.
Съ особеннымъ удовольствіемъ отмчаемъ мы попытку К. Д. Кавелина представить Ученіе о нравственности при современныхъ условіяхъ знанія. Читатель обратитъ, вроятно, вниманіе на эту скромную оговорку, которая характеризуетъ лучшія научныя работы въ области этики и г. Кавелинъ, и г. Гюйо говорятъ о современномъ ученіи о нравственности, о разршеніи этическихъ вопросовъ при современномъ уровн науки. На плодотворномъ значеніи сомннія и на сознаніи относительности нашихъ знаній, причемъ смиряется гордость ума и устраняется высокомрная нетерпимость, Фулье пытался даже построить, въ общихъ очертаніяхъ, теорію нравственности. И въ этой попытк заключается рачительная доля основательности: уваженіе въ личности и разграниченіе правъ обусловливается отсутствіемъ непогршимости и фанатизма.
К. Д. Кавелинъ проводитъ строгое различіе между правомъ и нравственностью. ‘Въ нашемъ понятіи,— говоритъ онъ,— поступкомъ, дйствіемъ можетъ быть результатъ душевной дятельности, ничмъ не заявившій себя во вншнемъ мір, точно также какъ есть множество вншнихъ дйствій, вовсе не вмняемыхъ съ нравственной точки зрнія. Кто задумалъ дурное дло, но не покушался его выполнить по независящимъ отъ него обстоятельствамъ или препятствіямъ, тотъ совершилъ безнравственный поступокъ, съ другой стороны, совершившій преступное вншне дйствіе или покусившійся на преступный вншній поступокъ, но безъ всякаго умысла и неосторожности, совершенно случайно и безсонательно, не признается преступникомъ даже по законамъ уголовнымъ, стало быть, есть поступки внутренніе и вншніе, т и другіе могутъ совпадать, но могутъ быть совершаемы и отдльно, независимо одинъ отъ другаго’. Разная и мрка для поступковъ внутренныхъ и вншнихъ, вншній поступокъ можетъ вызвать всеобщія похвалы, а психическія побужденія, его вызвавшія, могутъ быть отвратительными. Наоборотъ, внутреннее побужденіе, которое мы съ полнымъ основаніемъ называемъ высоко-нравственнымъ, натолкнетъ иной разъ человка на совершеніе преступнаго вншняго дйствія. Кто же можетъ явиться судьею въ вопросахъ подобнаго рода? Кто въ состояніи взвсить дйствительные мотивы моей дятельности? Конечно, только я самъ. Вс остальные могутъ догадываться о томъ, что происходило въ моей душ, но знать этого они не могутъ. ‘Этика,— продолжаетъ г. Кавелинъ,— иметъ предметомъ одни отношенія поступка къ дйствующему лицу, къ его душевному строю,— ощущеніямъ, убжденіямъ и помысламъ. Она изслдуетъ условія, при которыхъ дйствіе зарождается въ душ, и законы душевной дятельности, опредляетъ ея нормы и указываетъ способы, помощью которыхъ душевная дятельность можетъ стать нормальной’.
Но въ чемъ же, спросимъ мы, заключаются нормы нравственной дятельности? Устанавливая эти нормы, мы выходимъ изъ предловъ исключительно внутренняго міра человка и вступаемъ въ область идей, идеаловъ, направляющихъ наши побужденія, наши внутренніе поступки. Альфредъ Фулье мтко указалъ на великое значеніе размышленія и его результатовъ — идей для всей нашей дятельности. Мысль, доказываетъ Фулье, является двигателемъ поступковъ, она же удерживаетъ отъ совершенія того дйствія, на которое толкаетъ человка непосредственное побужденіе. Но если это такъ,— а взглядъ Фулье, по нашему мннію, отличается научною доказательностью,— то представляется не только возможность, но даже необходимость войти въ оцнку идей-двигателей. Одни идеалы, одн сознанныя человкомъ цли могутъ и должны встртить наше одобреніе, другіе вызовутъ ршительное осужденіе, къ третьимъ мы отнесемся равнодушно. Предположимъ, что одно лицо вполн искренно находитъ, что украсть у человка богатаго, но недобраго и неразумнаго, т деньги, которыя онъ тратитъ безъ всякой пользы для другихъ, будетъ весьма похвально, если отнявшій дастъ этимъ деньгамъ какое-либо общеполезное назначеніе. Такъ предположенное нами лицо и поступитъ. Съ точки зрнія К Д. Кавелина, представится ли возможнымъ бросить въ этого вора съ утилитарными цлями упрекъ отъ имени оскорбленной нравственности? А если да, почему же? Единственно на томъ основаніи, что мы должны сравнивать личные идеалы людей, входить въ оцнку ихъ достоинства, выставлять, какъ говоритъ г. Кавелинъ, нормы душевной дятельности. Мы скажемъ такому человку: ваши побужденія искренни, вы не лгали передъ собою, не лицемрили передъ другими, но вами поставленныя цли ошибочны, избранныя вами средства безнравственны: въ послднихъ заключаются обманъ и насиліе, а цль не оправдываетъ средствъ. R. Д. Кавелинъ глубоко поставилъ вопросъ, онъ съ полнымъ правомъ возсталъ противъ перенесенія критерія нашихъ поступковъ изъ нашего сознанія наружу, противъ измренія нравственнаго значенія дятельности человка вншнею общественною пользою. Но высокоуважаемый ученый впалъ, по наглецу мннію, въ противуположную крайность. Можемъ ли мы назвать нашу душевную дятельность нормальной, если въ нее не войдутъ нкоторыя общественныя требованія? Правиленъ ли субъективный идеалъ человка, для котораго никакого значенія не имютъ чужія страданія и радости? (Мы потому упоминаемъ о радости, что еще Ж. П. Рихтеръ не безъ основанія замтилъ: для состраданія довольно быть человкомъ, для сорадованія же нужно быть ангеломъ). Всякій понимаетъ, что въ ряду причинъ, вызывающихъ горе или счастіе людей, видною, иной разъ едва ли не одною изъ главнйшихъ причинъ является общественное устройство. А въ такомъ случа невозможно согласиться съ слдующимъ утвержденіемъ К. Д. Кавелина: ‘Безразличны, съ этической точки# зрнія, общественные и политическіе порядки, составляющіе одно изъ вншнихъ, объективныхъ условій существованія индивидуальныхъ личностей. Оцнка этихъ порядковъ, ихъ измненіе и улучшеніе входятъ въ кругъ объективной дятельности, происходятъ по объективнымъ идеаламъ и не имютъ никакого отношенія къ нравственности, которая одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими организаціями. Если совсть не велитъ жить въ какой-нибудь сред,— безнравственно въ ней оставаться надо изъ нея уйти, отъ нея удалиться, но субъективные идеалы не даютъ мрила для опредленія сравнительнаго достоинства различныхъ гражданскихъ и политическихъ порядковъ. Намъ представляется это мнніе К. Д. Кавелина крайне опаснымъ заблужденіемъ, опаснымъ въ особенности и по условіямъ времени, и по тому заслуженному авторитету, которымъ пользуется знаменитый ученый. Мы имли уже случай возразить печатно противъ приведенной мысли автора Задачъ этики. ‘А если,— было сказано, между прочимъ, въ нашей замтк (Русскія Вдомости, No 47),—удалиться изъ данной общественной среды нельзя или некуда? Если,— какъ склоненъ это думать и г. Кавелинъ,— нравственное чувство возмущается повсюду въ большей или меньшей степени’,— что же тогда? Не покинуть ли міръ, погрузившись въ нирвану или въ иваиду? Какъ могу я предаться исключительно самосовершенствованію, уповая, что ‘все остальное, чего мы такъ ищемъ и не находимъ, придетъ, какъ естественное, необходимое послдствіе нравственной возмужалости и крпости’ {Слова г. Кавелина (этики).}, когда рядомъ со мною горькія условія жизни однихъ сводятъ преждевременно въ могилу, другихъ толкаютъ въ грязный развратъ? Правда, самъ г. Кавелинъ говоритъ въ другомъ мст слдующее: ‘Когда нравственные идеалы и начала права и соціальныхъ наукъ правильно поставлены, они доползаютъ и поддерживаютъ другъ друга. Нравственно развитый человкъ есть наилучшій изъ гражданъ, членовъ организованнаго общества, потому что по внутреннему убжденію исполняетъ ‘обязанности и приноситъ жертвы, необходимыя для правильнаго сожительства людей. Точно также и правовой порядокъ работаетъ въ руку нравственному. развитію, сдерживая вншними мрами, принужденіемъ и карами, хотя бы только вншнія проявленія безнравственности, и тмъ вндряя добрыя привычки и нравы въ большинств колеблющихся, шаткихъ, слабыхъ и увлекающихся людей. Этимъ подготовляется и значительно облегчается нравственное развитіе, такъ какъ, въ глазахъ большинства, практическая полезность всегда была, есть и будетъ мриломъ достоинства и правильности отвлеченныхъ началъ и идеаловъ’: Это сказано съ замчательной ясностью и силою, но, въ такомъ случа, какъ же можно утверждать, что ‘нравственность одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими организаціями’? Вдь, противъ этого утвержденія вопіетъ исторія. Для измученныхъ испанскою инквизиціею еретиковъ, для терзаемыхъ пыткою мыслителей, для каждаго глубоко честнаго, истинно нравственнаго человка, который не соглашался лицемрно на словахъ признавать въ душ отвергаемые имъ догматы,— для всхъ такихъ людей гражданская и политическая организація не могла быть безразличною. Извстныя подробности общественнаго устройства, дйствительно, но касаются личной совсти, и въ такихъ случаяхъ гражданинъ долженъ подчиняться требованіямъ верховной власти или народнаго большинства.
Но въ душ каждаго человка должна находиться святая святыхъ, куда не сметъ проникать ничья святотатственная рука. Опредленное количество естественныхъ (мы намренно подчеркиваемъ это выраженіе) правъ должно быть обезпечено за каждымъ человкомъ въ каждомъ обществ, которое изъявляетъ притязаніе считаться честнымъ, разумнымъ, цивилизованнымъ. Въ наук о финансахъ есть положеніе, по которому отъ податнаго обложенія должна быть освобождена извстная часть средствъ каждаго человка, необходимая для поддержанія человчески-достойнаго существованія, такъ называемый Existenz-minimum. Вотъ такой же Existenz-minimum въ прав требовать отъ современнаго государства каждый гражданинъ и въ нравственно-общественномъ отношеніи К. Д. Кавелинъ разъединяетъ личное стремленіе къ совершенствованію и стремленіе оказать посильное содйствіе совершенствованію общественному. ‘Приведеніе всхъ идеаловъ,— говоритъ онъ,— субъективныхъ и объективныхъ, къ единству въ одной общей и строгой систем будетъ внцомъ, послднимъ словомъ знанія, и возможное ихъ проведеніе и осуществленіе въ дйствительности, въ жизни — верхомъ человческой мудрости’. Но, продолжаетъ г. Кавелинъ, такъ далеко задачи этики не идутъ: она должна установить лишь идеалы субъективной дятельности. И въ этомъ отношеніи мы не можемъ согласиться съ авторомъ Задачъ этики, который съумлъ придать своей аргументаціи блескъ, глубину и силу. Моралистъ скажетъ мн: будь трудолюбиве, искренн люби другихъ людей, совершенствуй себя во всхъ отношеніяхъ. Хорошо, отвчу я,— буду стремиться къ осуществленію этихъ предписаній, буду работать надъ собою, но въ данномъ обществ существуютъ предписанія, которыя я считаю несправедливыми. Повиноваться ли этимъ предписаніямъ? За неповиновеніе грозитъ тяжелое наказаніе, а исполненіе предписаній общественной власти, будетъ дломъ лицемрія. Удобно ли развиваться въ такомъ обществ нравственнымъ достоинствамъ человка? Цлесообразно ли разлучать объективные и субъективные идеалы? Мы думаемъ, что отвтъ долженъ быть отрицательнымъ и что ученіе нравственности должно руководить какъ моими помыслами и побужденіями, такъ и моимъ образомъ дйствій. Намъ кажется, что къ правильной постановк вопроса довольно близко подошелъ тотъ французскій мыслитель, сочиненіе котораго поставлено въ заголовк нашей статьи рядомъ съ книгою К. Д. Кавелина. Передадимъ вкратц теорію Гюйо.
Гюйо замчаетъ, прежде всего, что область доказуемаго уже области нашей нравственной дятельности (On peut trè,s bien concevoir que sphè,re de la dmonstration intellectuelle u’è,gale pas en tendue la sphè,re l’action morale, et qu’il у ait des cas o une rglerationnelle puisse va manquer). Въ извстныхъ случаяхъ нами руководятъ привычки и инстинктъ, безъ которыхъ мы и въ будущемъ обойтись не въ состояніи. Въ этомъ нтъ, разумется, ничего устрашающаго, стоитъ лишь вспомнить, что ни въ привычкахъ, ни въ инстинктахъ нашихъ нтъ ничего мистическаго.
Конечно, теорія нравственности должна начать съ личности и здсь найти себ твердую точку опоры. Приглядываясь къ явленіямъ жизни, мы замчаемъ, что силы направляются ш сторону наименьшаго сопротивленія. Всякое тло и всякій организмъ повинуются этому закону. Все живущее, двигаясь многообразно въ такихъ направленіяхъ, стремится развить свою жизнь. Отсюда и теорія нравственности, которая основывается единственно на положительныхъ данныхъ, иметъ задачею опредленіе средствъ сохранить и увеличить матеріальную и умственную жизнь (Une moral fonde uniquemeqt sur les faits positifs peut donc же dfinir: la science qui а pour objet tous les moyens de conserver et la vie matrielle ou intellectuelle). Поэтому законы нравственности тождественны съ законами самой жизни. Если возразятъ, что сохраненіе жизни входитъ скоре въ область гигіены, то на это должно замтить слдующее: воздержность основательно считается нравственнымъ достоинствомъ, а пьянство и другія излишества справедливо признаются пороками. Совпаденіе требованій гигіены и нравственности лишь увеличиваютъ ихъ силу и важность.
Жизнь развивается и крпнетъ, благодаря дятельности, вслдствіе упражненія всхъ органовъ. Худшій изъ пороковъ, съ этой точки зрнія, есть лность, бездйствіе. Конечно, разнообразныя стремленія должны находиться между собою въ правильномъ сочетаніи, чтобы чрезмрное развитіе одной какой-либо способности или, наоборотъ, ненормальное ослабленіе не повело къ разстройству организма. Направляется наша дятельность, вызывается она не однимъ разумомъ, но и инстинктомъ, поэтому-то и нельзя сказать, что цлью всхъ нашихъ поступковъ всегда служитъ удовольствіе: несознанное побужденіе можетъ подтолкнуть меня на совершеніе и такого дйствія, которое никакого удовольствія мн не доставитъ. Запасъ жизненныхъ силъ въ каждомъ индивидуум превышаетъ его собственныя потребности и поэтому возникаетъ не мене естественная потребность дать этимъ лишнимъ силамъ другой выходъ, иное назначеніе. Молодой и возмужалый человкъ живутъ не для себя только, старый и больной не владютъ избыткомъ силъ, стремятся сохранить уходящую жизнь, становятся эгоистами {Гюйо замчаетъ: ‘L’epoque del gnration est aussi celle de la gnrosit’.}. То же самое происходитъ въ умственной и нравственной жизни. Недаромъ сравниваютъ умственную плодовитость съ рожденіемъ дтей. Точно также мы не удовлетворяемся самими собой, у насъ больше слезъ, чмъ собственныхъ страданій, наши радости превышаютъ наше исключительное счастіе. Стремленіе къ дятельности не заканчивается съ удовлетвореніемъ личныхъ потребностей, и потребность въ труд есть признакъ всякаго здороваго, нормальнаго человка. А трудиться значитъ производить, производить значитъ быть полезнымъ, въ одно и то же время, и для себя, и для другихъ.
Такимъ образомъ, организмъ, до момента одряхленія или болзни, получаетъ, ассимилируетъ боле, чмъ расходуетъ, и расходованіе является, говоря физіологически, необходимымъ терминомъ жизни. Вдыханіе и выдыханіе обусловливаютъ другъ друга. Точно также и дятельность въ пользу общества не есть умаленіе человка, а лишь выраженіе роста личности, избытка ея силъ, т.-е. ея нормальнаго состоянія. Извстная доля великодушія неразлучна съ личнымъ существованіемъ, иначе придется умереть, высохнуть. Надо цвсть, и нравственность, безкорыстіе самоотверженіе являются цвтеніемъ человческой жизни. Наиболе совершенный организмъ будетъ и наиболе соціальнымъ, потому что чувство симпатіи и стремленіе къ общенію заложено въ глубин души каждаго человка.
Отсюда вытекаетъ и нравственный долгъ. Если я внутренне сознаю силу сдлать что-либо, то въ этомъ уже мелькаетъ к с’ знаніе того, что я долженъ это сдлать. Pouvoir agir s‘est devour agir. Что-либо уразумть, пригнать хорошимъ является уже началомъ исполненія сознаннаго такимъ образомъ. Представить себ что? либо лучшее существующаго значитъ сдлать первый шагъ на пути и достиженію этого лучшаго {Въ этомъ случа Гюйо опирается на упомянутую нами теорію идей-силъ, принадлежащую Фулье. См. сочиненія послдняго: libert et le dterminisme и La critiqu des Systè,mes de morale contemporains.}. Человкъ, сознающій, какъ слдуетъ поступить въ данныхъ обстоятельствахъ, видящій прекрасную цль и, въ то же время, ничего не длающій для ея осуществленія, испытываетъ неловкость, нарушаетъ цльность, единство и силу своей личності. Поэтому безнравственное дйствіе есть внутреннее калченіе, самоуродь ваше. Воля есть высшая степень разума, а поступокъ есть высшая степень води (On peut dire que la volont n’est qu’ un degr suprieur do l’intelligence, et Faction un degr supriur de la volont). Можно сказать, что безнравственность есть существеннымъ образомъ лицемріе, которое останавливаетъ мысль передъ ея выполненіемъ, которое нарушаетъ внутреннее единство душевнаго склада.
Гюйо указываетъ на чрезвычайно важное явленіе: по мр развитія человчества, его эволюціи, умственныя и эстетическія наслажденія пріобртаютъ все большее и большее значеніе. Вмст съ этимъ, удовольствія подобнаго рода общедоступны, дешевы и объединяютъ людей, требуя сочувственнаго отклика, выходя, по существу своему, за предлы чисто индивидуальной жизни. Такъ какъ въ жизни каждаго человка значеніе мысли, идей все увеличивается, то усиливается и значеніе общечеловческаго сравнительно съ личнымъ. Общежительный и нравственный инстинкты постоянно питаются нашимъ умственнымъ и эстетическимъ развитіемъ и постоянно двигаютъ насъ впередъ. Эти окрпшіе инстинкты при каждомъ ихъ нарушеніи возбуждаютъ въ насъ чувство сожалнія и раскаянія, а сожалніе и раскаяніе выясняютъ нравственный долгъ, результатомъ отступленія отъ котораго они являются. Но съ теченіемъ времени разумъ вступаетъ въ свои права и требуетъ отчета у инстинктовъ, начиная побдоносную борьбу съ тми изъ нихъ, которые не оправдываютъ своего существованія. Необходимо проврять и сравнивать юбужденія и моей, и чужой дятельности, все дло въ этомъ,— говоритъ Гюйо (Il faut donc toujours en venir examiner si mou motif moi possè,de plus de valeur rationnelle que celui de l’assasin. Tout est l). Между пользою общественною и пользою личною могутъ произойти столкновенія, которыя слдуетъ предвидть и устранять, и въ этомъ отношеніи незамнимыя услуги можетъ принести правильная теорія нравственности. Этика, которая является систематизаціей нравственнаго развитія человчества, не сможетъ оставаться безъ вліянія на дальнйшій ходъ этого развитія (или эволюціи).
На ряду съ потребностями отдльнаго лица существуютъ и потребности общежитія. По мннію Гюйо, съ точки зрнія нравственности, нтъ ни малйшаго основанія наказывать человка: если я совершилъ безнравственный поступокъ и не раскаиваюсь въ немъ, то наказаніе, нисколько не погашая содяннаго зла, можетъ быть направлено лишь противъ моего тла, если же я испытываю угрызенія совсти, то всякая кара является совершенно ненужною. Общество иметъ, однако, естественное право самозащиты, да и каждый человкъ, ударившій, напримръ, другаго, на естественномъ и общественномъ основаніи, долженъ ждать возвратнаго удара (celui qui froppe doit s’attendre naturellement et socialement tre frapp son tour). Должно, во всякомъ случа, руководствоваться тмъ, чтобы сочетать maximum общественной защиты съ minimum‘умъ личнаго страданія. Но высшимъ требованіемъ нравственности остается милосердіе (charit,— слово, не поддающееся точному переводу), всепрощеніе.
Все сказанное относится къ среднему человку, составляетъ содержаніе общеобязательной нравственности (bonne morale moyenne). Основное ея положеніе можно формулировать такимъ образомъ: развивай твою жизнь во всхъ направленіяхъ, будь богатъ энергіею, внутреннею и вншнею, а для этого становись все боле и боле дятелемъ общественнымъ и общительнымъ (le plus sociale et le plus ). Но что можетъ вызвать въ человк самопожертвованіе, что можетъ побудить его на великодушный отказъ отъ важнйшихъ собственныхъ интересовъ въ пользу другихъ лицъ или всего общества? Гюйо пытается,— оговариваясь, что въ данномъ случа его мнніе является лишь вспомогательною гипотезою,— объяснить возможность такихъ нравственныхъ проступковъ. Онъ обращаетъ вниманіе на свойственную людямъ любовь къ борьб съ препятствіями, къ риску (эту мысль высказалъ нашъ поэтъ: ‘Есть наслажденіе въ бою и бездны мрачной на краю’ и т. д.). У человка есть потребность искать опасности, ради побды надъ нею. Эта потребность, разумно направленная, можетъ сослужить добрую службу высшимъ требованіямъ нравственности. Жизнь, конечно, есть благо, ея всестороннее развитіе, въ себ и въ другихъ, есть верховное предписаніе этики. Но всякій согласится, что бываютъ въ жизни моменты полнаго, безграничнаго счастія, которое захватываетъ всего человка. Ради такихъ минуту люди приносили, приносятъ и будутъ приносить въ жертву всю остальную жизнь. Само собою разумется, что подобные случаи всегда составляютъ лишь рдкое исключеніе. Но не надо забывать, что отдаленный недосягаемо-высокій идеалъ могучею силою привлекаетъ къ себ людей, побуждая ихъ совершать великіе подвиги, побждать тягостныя препятствія, чтобы на нсколько шаговъ приблизиться къ этому идеалу.
Таково, въ общихъ чертахъ, содержаніе талантливой книги Гюйо. Само собою разумется, что оно много проиграло въ нашемъ изложеніи,’ и мы отсылаемъ читателя къ прекрасному очерку французскаго мыслителя. Написанъ этотъ очеркъ живо, увлекательно, а нкоторыя страницы отличаются поэтическою красотою.
Сопоставляя мысли, высказанныя Гюйо и знаменитымъ нашимъ ученымъ, мы приходимъ къ заключенію, что теорія перваго даетъ большую возможность крпко связать нравственность съ правомъ, нормы личной душевной дятельности съ нормами общественнаго устройства. ‘Иного потрачено силъ и труда,— говоритъ г. Кавелинъ,— на опредленія, какія вншнія дйствія слдуетъ признать нравственными, какія безнравственными,— и все понапрасну! Мрка для вншнихъ поступковъ одна, для нравственныхъ, душевныхъ, внутреннихъ — другая’. Вншнее дйствіе оцнивается по тому значенію, которое оно иметъ для другихъ людей, для общества, государства, душевныя движенія взвшиваются лишь по отношенію къ сознанію, пониманію, внутреннему убжденію того, въ комъ они возникаютъ и совершаются. Къ области права, утверждаетъ авторъ Задачъ этики, относятся нравы, обычаи, привычки, обусловленныя сожительствомъ людей въ обществ и государств, потому что на защиту ихъ отъ нарушеній встаетъ общественное мнніе. Но самъ же г. Кавелинъ высказываетъ мысль, устанавливающую, по нашему мннію, ту основную связь, которая существуетъ, при правильныхъ условіяхъ личнаго и общественнаго развитія, между субъективными и объективными идеалами, между нравственностью и правомъ. Характеристическая особенность субъективныхъ идеаловъ, читаемъ мы въ разсужденіи К. Д. Кавелина, заключается въ томъ, что имютъ задачею и цлью вывести человка изъ узкаго, тснаго круга обособленной индивидуальности и поднять его до идеальнаго типа человка,— типа, сложившагося чрезъ отвлеченіе и обобщеніе качествъ и свойствъ человческой природы, признаваемыхъ въ данное время, при извстныхъ обстоятельствамъ и по господствующимъ понятіямъ и взглядамъ, за самыя совершенныя. Этими словами указывается на то, что въ рукахъ этики можетъ находиться мрка субъективныхъ идеаловъ. Мы выходимъ, такимъ образомъ, изъ области только личныхъ наклонностей, желаній, вкусовъ. Извстно, что на вкусъ да на цвтъ мастера нтъ. Мн нравится пирамидальный тополь, и никто не убдитъ меня, что это неправильно, что кипарисъ долженъ мн нравиться боле. Не то въ области субъективныхъ идеаловъ: ихъ я могу и долженъ проврять, сопоставлять съ идеалами другихъ людей, устраняя изъ нихъ все случайное, все ошибочное. Если я самъ хочу жить, то справедливость требуетъ давать жизнь другимъ. Если высшее предписаніе нравственности заключается въ развитіи жизни, физической и душевной, то это предписаніе относится не ко мн только, а ко всмъ людямъ, и оно, требуя отъ меня бодрой дятельности, вмст съ тмъ, повелваетъ мн не затруднять подобной же дятельности моихъ согражданъ. К. Д. Кавелинъ прекрасно замчаетъ, что ‘жизнь есть трудъ, дятельность, борьба, а не праздныя грезы’. Но для этой борьбы необходимы подходящія средства, для движенія къ правильному идеалу человка слдуетъ побдить многообразная препятствія, и внутреннія, и вншнія. Общественный порядокъ долженъ быть таковъ, чтобы въ немъ легко дышалось каждому человку, чтобы кары и соблазны (въ общественномъ смысл) не тяготли надъ душою человка, не заглушали страхомъ, корыстью или честолюбіемъ (обрыхъ побужденій, не грязнили субъективныхъ идеаловъ. Извстная доля заботъ о другихъ людяхъ и объ общественномъ стро обязательно входитъ въ нашъ идеалъ честнаго, добраго, дятельнаго человка и гражданина. Такимъ образомъ, субъективные и объективные идеалы поддерживаютъ и обусловливаютъ другъ друга, и, съ нравственной точки зрнія, невозможно относиться къ общественнымъ порядкамъ съ равнодушіемъ: этими порядками ускоряется, задерживается или совсмъ искажается правильное развитіе личности, охраняется или попирается ея достоинство, ея честь, самый смыслъ ея существованія. Но разъ этика предъявляетъ къ формамъ и условіямъ общежитія свои требованія, она соединяется съ правомъ, которое должно защищать эти требованія. Только тогда человкъ можетъ высоко поднять голову, только тогда общественное устройство достигаетъ своихъ высшихъ задачъ, когда между субъективнымъ идеаломъ и идеаломъ объективнымъ нтъ противуположности, когда я могу, не лицемря, не изъ трусости и не пресмыкаясь, преклоняться предъ выраженіемъ права — закономъ, признающимъ за мною необходимую долю свободы и самостоятельности, нравственный minimum. ‘Этическія ученія,— говоритъ г. Кавелинъ,—возникали въ эпохи упадка и разложенія, когда живая связь публичной жизни съ частнымъ бытомъ была порвана, ихъ взаимно дйствіе ослабло или прекратилось, и об стороны, изъ которыхъ слагается организованное сожительство людей, были пропитаны порчею и развратомъ’. Въ такія времена для нравственнаго возрожденія человка необходимо дйствовать и на отдльную личность, и на общественные порядки. К. Д. Кавелинъ утверждаетъ, что справедливость — идеалъ несомннно объективный, а намъ кажется, что именно справедливость и служитъ соединительнымъ звеномъ нравственности и права, ибо каждый человкъ долженъ стремиться къ тому, чтобы стать справедливымъ, чтобы сталъ справедливымъ и весь общественный строй.