НОВОСТИ ИНОСТРАННЫХЪ ЛИТЕРАТУРЪ.
НОВОСТИ ИНОСТРАННЫХЪ ЛИТЕРАТУРЪ.
‘Отчественныя Записки’, No 7, 1848
Новости иностранных литератур, Чистяков Михаил Борисович, Год: 1848
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Schwarze und Weisse. Skizzen aus Bourbon. Von Oelsner-Monmerque. Bremen. 1848 (Черные и Блые. Очерки нравовъ на остров Бурбон).
Это — не исторія, однакожъ и не романъ, не буквальная дйствительность, однакожь и не вымыслъ. Авторъ пишетъ то, чего онъ насмотрлся самъ и что отъ другихъ узналъ. Онъ объявляетъ, что считалъ своею обязанностію ни въ какомъ случа не давать води своей фантазіи, не подкрашивать дйствительности, не усиливать колорита, не выдумывать сценъ и положеніи, чтобы потрясти душу читателя. Г. Эльснеръ-Монмеркё только собралъ разбросанныя черты и фигуры въ картину т только связалъ происшествія одною нитью, вставилъ изображенія въ одну раму. Описанія видовъ, климата и явленій физической природы онъ подтверждаетъ свидтельствами ученыхъ, географовъ, ботаниковъ, зоологовъ и т. д. Жестокости въ обращеніи съ Невольниками или были прежде, или еще и теперь есть. Очерки характеровъ и психологическій анализъ ихъ основываются на данныхъ, неподлежащихъ никакому сомннію. Даже нкоторыя происшествія со всмъ ходомъ и обстановкой ихъ нельзя считать созданіями мечты. Авторъ сначала ведетъ насъ подъ роскошное, тропическое небо, на восточный берегъ Африки, гд торговля неграми является во всемъ ужас и во всей отвратительности, которые пораждаются фанатическимъ, демонскимъ корыстолюбіемъ. Потомъ онъ переноситъ насъ на островъ Бурбонъ, колонію французскую, и знакомитъ насъ съ образомъ жизни, нравами и безнравственностію Европейцевъ и креоловъ. Изображенія его живы и поразительны: читателю, для чести человчества, хотлось-бы думать, что это только искусство — набрасывать самыя яркія и рзкія краски, выказывать глубокія язвы общества, пользуясь нкоторыми случайностями и отдаленностію края, но, въ-самомъ-дл, авторъ — только разскащикъ и живописецъ. Ему принадлежитъ только чувство, которое со всею горечью принимаетъ впечатлніе, и перо, съ котораго эта горечь каплетъ на душу читателя. Г. Монмерке не принадлежитъ къ числу тхъ литературныхъ торгашей, тхъ откупщиковъ, которые составляютъ компаніи, чтобы, пользуясь добродушіемъ и чувствительностію читателей, ужасать ихъ своими кровавыми изобртеніями.
Авторъ въ своемъ сочиненіи не стсняется строгою формой романа, но представляетъ непрерывную, послдовательную цпь очерковъ и картинъ торговли невольниками и жизни бурбонскихъ колонистовъ. Новизна мстъ и лицъ, разнообразіе, энергическія черты и формы природы и общества, къ тому же простое и мрное движеніе разсказа, связывающаго множество подробностей въ одно цлое, выпуклость тхъ изображеніи и пунктовъ, въ которыхъ преимущественно выражается основная идея, длаютъ это сочиненіе занимательнымъ, какъ романъ, поучительнымъ и важнымъ, какъ исторію. Для человка съ талантомъ и знаніями, оно можетъ доставить матеріалы на нсколько драмъ. Занимающійся географіей найдетъ въ немъ такое богатство описаній, которое оживитъ для него весь край, превратитъ въ картины линіи ркъ, горъ, точки городовъ и укрпленій, собственнымъ именамъ дастъ лица, костюмы, рчь, движеніе, жизнь. Для кисти живописца, въ сочиненіи г. Монмерке — длинная перспектива ландшафтовъ и характерныхъ, типическихъ обликовъ и физіономій. Государственнаго человка, моралиста, философа возьметъ глубокое раздумье. Еслибъ мы вздумали выписывать все занимательное, то переписали бы незамтно всю книгу. Вообще, въ автор виденъ свжій и сильный талантъ схватывать предметы, останавливаться на существенныхъ чертахъ ихъ и передавать наглядно.
Географическій альманахъ Зоммера. (Sommers Taschenbuch zur Verbreitung geographischer Kenntnisse. 1848. Prag.)
По маленькимъ отрывкамъ, помщеннымъ въ ‘Отеч. Запискахъ’, наши читатели и, безъ сомннія, читательницы, уже предполагать, что альманахъ Зоммера, несмотря на свое нсколько зловщее заглавіе, есть картинная галерея мстъ, лицъ, костюмовъ, нравовъ, иногда — приключеній, словомъ, всего, что само собою по чему нибудь кидается въ глаза и безъ всякаго усилія съ нашей стороны сохраняется въ памяти. Они не обманываются въ своемъ предположеніи, какъ не обманулись мы.
демъ изъ Франціи черезъ Байону въ Мадритъ. Но чтожь это? Не потемнло ль у насъ въ глазахъ? Или мы сбились съ дороги? Обыкновенно, по мр приближенія къ столиц, города и деревни становятся чаще, народонаселеніе — гуще, движеніе и дятельность жителей — живе: но здсь совершенная, безплодная, безлюдная и безмолвная пустыня: ни садовъ, ни огородовъ, ни полей, никакой зелени! Ни одна порядочная рка не оживляетъ этой печальной равнины. Отъ Миранды до Мадрида попадаются только дв рчки: Эбро, которая здсь не боле какъ ручей, и жалкій Мансанаресъ, грустно влекущій свои бдныя воды, въ окрестности столицы земля покрыта осколками скалъ разной величины и всевозможныхъ формъ. Рдко-рдко гд видны слды сохи и заступа. Тамъ-и-сямъ бродятъ небольшія кучки овецъ, которыя рады, если имъ гд попадется зеленый стебель травки или листокъ на чахломъ куст.
И какая мертвенность! На разстояніи мили едва мелькнетъ крестьянская хижина, или встртится какая-нибудь живая душа. Дилижансъ, отправляющійся въ Мадритъ, или изъ Мадрита, и длинные ряды навьюченныхъ муловъ — единственные спутники и товарищи. Хоть бы втреная мельница гд-нибудь завертлись и зашумла крыльями. Подъзжаешь подъ самыя стны города,— точно какъ-будто тамъ вс вымерли, ни стука, ни шума, ни треска экипажей, ни того говора, который, какъ ропотъ моря, издали несется навстрчу путешественнику, подъзжающему къ Лондону или Парижу. Еслибы не виднлись многочисленные верхи колоколенъ, можно бы подумать, что это пустырь, обведенный стнами. Испанскихъ замковъ и помину нтъ, или они, по французской пословиц, существуютъ только въ воображеніи. И дйствительно, сперва близь Витторріи, а потомъ миль за 40 до Мадрита, съ дороги кажется, будто въ сторон виднется замокъ, но это — обманъ, это, во-первыхъ, развалины укрпленія, построеннаго во времена Карла V, а во-вторыхъ монастырь Кабрера, бывшій тюрьмою.Предмстія Мадрита соотвтствуютъ его окрестностямъ: бдность, неопрятность, нечистота — но вы възжаете въ городъ,— какая поразительная противоположность! Зданія изящныя, великолпныя, везд блескъ, пышность, роскошь, съ отпечаткомъ восточныхъ прихотей и восточнаго вкуса, на улицахъ кипятъ толпы народа, свтлое небо, чистый воздухъ, иногда напоенный ароматомъ садовъ, влечетъ всхъ изъ дому. Только лтомъ, когда палитъ нестерпимый зной, вс прячутся куда попало, улицы цлый день пусты и начинаютъ оживляться съ наступленіемъ ночи. Въ 1841, въ Мадрит считалось около 212,000 жителей. Домы раздляются на 540 группъ, и занумеровываются не вдоль улицъ, не по прямой линіи, но кругообразно — въ-отношеніи къ той групп, къ которой они принадлежатъ, такъ, что иностранцу приходится иногда порядкомъ, или лучше безъ ряду покружиться въ город прежде, нежели онъ отъищетъ вожделнный нумеръ. Нкоторыя изъ улицъ имютъ характеристическія названія, напримръ: адъ, дорога большихъ опасностей, выйди если съумешь, помоги Господи, и т. п. Многія изъ подобныхъ названіи вполн оправдываются, слдуетъ только своротить съ важнйшихъ улицъ, тотчасъ начинается ужасный лабиринтъ: узкіе кривые переулки перескаются, перепутываются, впадаютъ въ домы, непримтно пролегаютъ между зданіями, вьются съ такими уклонами и эпизодами, что тотчасъ потеряешься, совсмъ пропадешь между ними.
Ремесла, торговля, искусства, науки въ жалкомъ положеніи. Изъ легкихъ литературныхъ произведеніи больше всхъ находятъ читателей — Донъ-Кихотъ и Жиль-Блазъ, котораго Испанцы считаютъ тоже своимъ соотечественникомъ, говоря, что Лесажъ списалъ это сочиненіе съ испанской рукописи.
Общественность развита мало: многолюдныхъ собраній на обдахъ, или на вечерахъ почти никогда не бываетъ. Собираются другъ у друга только родственники, друзья и короткіе знакомые — поболтать, поиграть на гитар, или перекинуть въ карты. Въ эти тсные кружки иностранцамъ доступъ рдко возможенъ. Да, правду сказать, и жалть нечего.
Воспитаніемъ дтей занимаются небрежно, учебныя заведенія въ большомъ упадк. Самая замчательная изъ гимназій — разсадникъ дворянства. Сюда положено было принимать только дворянъ, которые неопровержимо, могутъ доказать свои роды. Т, которыхъ предки были Мавры, или Евреи, подвергались пыткамъ, инквизиціи и погибали на кострахъ за ереси, т, у которыхъ въ родств кто-нибудь не раньше трехъ поколній занимался ремесломъ, не могли вступать въ разсадникъ дворянства. Эти правила, впрочемъ, уничтожены закономъ въ 1834 году.
Воспитаніе женщинъ идетъ, разумется, еще хуже воспитанія мужчинъ. Умъ и образованность двицы до-сихъ-поръ везд считаются какъ будто роскошью. На женщинъ все еще смотрятъ, какъ на полулюдей, и думаютъ, что основательныя и обширныя знанія имъ не къ лицу, что это не ихъ дло, не по ихъ силамъ, да и безполезно имъ. Подобнаго рода дикіе предразсудки сохраняются еще понын и даже въ образованнйшихъ странахъ. Невжество Испанокъ — невроятно, преимущественно въ такъ-называемыхъ высшихъ сословіяхъ. Отцы, понимающіе, что женщина безъ прочнаго и дльнаго образованія — жалка, отправляютъ дочерей своихъ во Францію, или въ Англію. Къ-счастью, народныя школы, школы для бдныхъ людей, въ лучшемъ состояніи. Рдкая служанка не уметъ читать и писать.
И состояніе высшаго испанскаго дворянства не процвтаетъ. Старые, почернвшіе дворцы, безчисленное множество прислуги, непомрная надменность и — пустые карманы — вотъ все достояніе грандовъ. У нкоторыхъ изъ нихъ большое количество земли, но вс доходы достаются управителямъ, или чиновникамъ, а чтобы придать себ важности, грандъ долженъ имть ихъ какъ-можно-больше. Отъ этого часто испанскій вельможа, въ сущности, бдне ремесленника, или мужика: по ложному понятію о чести и благородств, онъ всмъ жертвуетъ вншнему блеску, а дома, въ четырехъ стнахъ, когда его никто не видитъ, онъ иногда терпитъ нужду въ самыхъ необходимыхъ вещахъ.
Другія подробности о Мадрит, для иныхъ, можетъ-быть, боле занимательныя, можно найдти въ сочиненіи безъименнаго Англичанина: ‘Spain, Tangier etc. visited in 1840 and 1841. London,’ 1845. Оно же служитъ руководителемъ и для Зоммера.
Но европейская почва ужъ истощена, поищемъ земли по плодороднй. Африку — мимо. Вотъ къ востоку отъ нея тянется кряжемъ Мадагаскаръ. Берега его покрыты могучими лсами южнаго климата. Изъ-подъ густыхъ развсистыхъ сводовъ, изъ непроницаемой тни ихъ на-встрчу путешественнику несется густой и сильный ароматъ еще невиданныхъ цвтовъ. Добрый знакъ гд много растеній, тамъ много и животныхъ, слдовательно, человку есть чмъ поживиться. И вотъ, лишь-только корабль мой началъ подъзжать къ благоуханной стран, вдругъ появилось множество пирогъ съ разными надобностьми и снадобьями. Земля обильная и богатая! рогатый скотъ, похожій на дромадеровъ, овцы съ курдюками и ушми, какъ у лягавыхъ собакъ, кабаны, куры, мелеатры и дикіе голуби, зеленыя, голубыя и пепельныя, необыкновенно вкусныя земныя черепахи — всего вдоволь. Зврей, охотниковъ до мяснаго,— вообще, немного. Собаки очень рдки, кошекъ совсмъ нтъ, а еслибы он когда и появились, то крысы, вроятно, напали бы на нихъ безчисленными ополченіями и одержали бы ршительную побду, тигры — маленькой породы и попадаются только въ нкоторыхъ мстахъ. Но крокодиловъ — ужасное множество. Они кишатъ во всхъ ркахъ. Иногда на берегу, плотно другъ подл друга, они лежатъ но двадцати, или по двадцати-пяти.
Первобытные жители Мадагаскара — негры и индійскіе Малайцы. Они перемшались между собою, равно какъ съ Аравитянами, Евреями и Европейцами, до такой степени, что теперь на восточномъ берегу острова съ трудомъ можно найдти человка чисто-американскаго типа.
Мадекассы (туземцы, Мадагаскарцы) вообще великорослы, стройны и крпки. Въ дтств они ходятъ пагишемъ, да когда и выростутъ, такъ не очень стсняются одеждой, однимъ кускомъ бумажной матеріи обертываютъ свой бюстъ, другимъ — нижнюю часть тла. Отъ этого члены ихъ развиваются свободно, получаютъ крпость, гибкость и округлость. Впрочемъ, женщины носятъ корсетикъ въ обхватъ. Он, такъ-же какъ и мужчины, очень занимаются своими волосами и сплетаютъ ихъ довольно красиво. Старики носятъ длинныя бороды, — что даетъ имъ видъ важный и почтенный. Между женщинами и двушками — много красавицъ, многоженство повсемстно. Каждый иметъ, по-крайней-мр, двухъ женъ — ‘ большую’ и ‘маленькую’. Мужья обращаются съ ними хорошо, за то и он къ нимъ очень привязаны и строго соблюдаютъ врность. Впрочемъ, при бракосочетаніяхъ не бываетъ никакихъ религіозныхъ обрядовъ, не тратятся ни на попойки, ни на обды. Разводы длаются также безъ большихъ формальностей. Въ этомъ случа, дти, слдуя своему чувству, остаются съ отцомъ, или матерью. Когда они уже становятся сами въ состояніи пріобртать себ пропитаніе, тогда имъ предоставляется полная свобода жить какъ угодно и идти куда вздумается. Впрочемъ, и покидая своихъ родителей, они сохраняютъ къ нимъ, равно какъ и вообще къ старшимъ, большое почтеніе, пользуются ихъ совтами и слушаются ихъ наставленій.
Мадекассы вообще дятъ мало и работаютъ столько, сколько нужно для удовлетворенія самыхъ необходимыхъ потребностей. Отъ этого, при какихъ-нибудь непредвиднныхъ случайностяхъ, впадаютъ тотчасъ въ крайность. Постепенностей между довольствомъ и совершенною нищетою — здсь нтъ, потому-что, потерявъ насущный кусокъ, Мадекассъ теряетъ все.
Правленіе у нихъ — патріархальное. Старики составляютъ верховный и единственный совтъ, въ которомъ ршаются вс дла и опредляются наказанія за проступки. Когда обвиненій нельзя доказать очевидными свидтельствами, тогда прибгаютъ къ варварскому и безсмысленному средству: обвиняемаго заставляютъ принимать ядъ, полагая, что онъ можетъ умерщвлять только виновнаго. Если обвиненіе не очень-важно, подсудимый клянется головою кого-нибудь изъ начальниковъ племени, обязываясь, въ случа ложной клятвы, сдлаться его рабомъ и невольникомъ.
Одинъ мадекасскій обычай напоминаетъ Европейцевъ, между-прочимъ, Морлаковъ и древнихъ Норманновъ: это — кровная и кровавая клятва, которою друзья навки скрпляютъ любовь свою. Собираются вс знатнйшіе жители деревни или города, друзья, въ ихъ присутствіи, выпускаютъ у себя нсколько крови, каждый беретъ ея немножко на кусочикъ инбирю, они подаютъ его другъ другу и оба вмст проглатываютъ, произнося страшныя заклинанія и призывая всевозможныя проклятія на того, кто измнитъ дружб. Впрочемъ, въ новйшее время, этотъ обычай мало-по-малу слабетъ и соблюдается не такъ свято, какъ прежде.
Но духъ гостепріимства еще.сохранился во всей своей первобытой сил Если путешественникъ войдетъ въ домъ въ то время, когда садятся за столъ, то его тотчасъ пригласятъ къ обду или ужину и уже посл угощенія спросятъ, что ему надобно. Сколько бы у него ни было слугъ, хозяинъ и имъ охотно, съ выраженіемъ искренняго добродушія, предложитъ рису и мяса, впрочемъ, не будетъ и отказываться отъ подарковъ въ благодарность за свое гостепріимство.
Мадекассы врятъ въ существованіе двухъ верховныхъ началъ — добраго и зла го. Сверхъ-того, допускаю т множество маленькихъ божествъ, которыя будто-бы управляютъ стихіями и судьбами людей. Опредленнаго богослуженія и жрецовъ у нихъ нтъ, за добро они не изъявляютъ верховному существу благодарности, считая это обязанностію его въ-отношеніи къ людямъ, а приносятъ жертвы злому божеству, чтобъ избавиться отъ его вреднаго вліянія. Чудотворной сил талисмановъ, амулетовъ и т. п. врятъ отъ всей души. Вовремя луннаго затмнія, стрляютъ вверхъ, чтобъ отогнать злое начало, которому они приписываютъ покушеніе отнять у мсяца блескъ. Нкоторые дни считаются у нихъ несчастными и прежде даже убивали дтей, въ эти дни родившихся. Иныя племена не дятъ свинины. Обрзаніе производится на цломъ остров: это длается у нихъ торжественно, на I площади, по средин деревни или мстечка, тутъ обыкновенно приносятъ въ жертву какое-нибудь животное, пляшутъ, пьютъ и дятъ. Конечно, пляшетъ и тотъ, кто подвергается обрзанію.
Къ покойникамъ питаютъ Мадекассы большое почтеніе, погребаютъ ихъ въ особо-назначенныхъ для того мстахъ и переносятъ туда тла своихъ родственниковъ, гд-бы они ни умерли и какихъ-бы издержекъ это ни стоило, гробы ставятъ одинъ надъ другимъ въ хижинахъ, хижина строится въ чащ лса, всегда подъ однимъ большимъ деревомъ. Таинственность дремучаго лса, одинокое дерево, которое дружескими своими втвями осняетъ кости когда-то бывшаго человка, величественная и спокойная природа, дышущая, благоухающая, цвтущая, словомъ, играющая и кипящая тысячами жизней вокругъ могильнаго пріюта, иногда тайный плачъ и вопль матери, жены, подруги, мшающійся съ крикомъ и пніемъ птицъ, съ ропотомъ лса и шумомъ водъ — все даетъ этимъ холоднымъ обителямъ неизъяснимо-трогательный, важный, религіозно-поэтическій, характеръ. Туземцы приближаются къ нимъ съ глубокимъ благоговніемъ. Того, кто осмлился бы рубить зтотъ заповдный лсъ, родственники покойниковъ, тамъ похороненныхъ, стали бы преслдовать, какъ святотатца.
Племена, живущія на сверо-восточной части острова, извстныя подъ общимъ названіемъ Бетсимитсаровъ, или правильне, Бетсимиссариковъ, отъ природы робки, добродушны, гостепріимны, кротки и очень уважаютъ Европейцевъ, инстинктуально, безсознательно благоговя передъ силою ума и образованности. Они никогда не отваживаются оскорбить благо, хотябы онъ дйствительно былъ несправедливъ къ иймъ. Воровство у нихъ совершенно неизвстно. Сакалавы, занимающіе западную часть Мадагаскара, напротивъ того, высокомрны, смлы, безпокойны, вспыльчивы, любятъ войну и склонны къ воровству. Безъ сомннія, привычка къ убійству, насилію и грабежу — неминуемое слдствіе войнъ, подавляетъ въ нихъ чувство справедливости и чести, выражающееся Первоначально въ уваженіи къ собственности другаго.
Вс эти племена отличаются природными дарованіями: быстротою соображенія и любовью къ наукамъ и искусствамъ. Въ этомъ они превосходятъ всхъ Африканцевъ. Въ пять или шесть мсяцевъ дти выучиваются читать и писать, въ дв недли — молитвы, заповди, символъ вры и вообще первыя начала христіанскаго ученія. Миссіонеры надятся скоро распространить здсь святыя истины Евангелія.
Путешествовать по Аравійской-Пустын не всякому припадетъ охота. Предоставимъ Англичанамъ наслажденіе терпть зной, голодъ, жажду, дышать раскаленою пылью, переносить труды, опасности, встрчаться съ чумой, съ убійственнымъ самумомъ и г. д. и писать ученыя, любопытныя, поэтическія путешествія. Намъ же лэди Гриффить ужё подарила изъ своей пустынной прогулки отъ Суэца до Каира одинъ географическій цвтокъ. Будемъ же слдить за прекрасной Англичанкой, хоть изъ вжливости и признательности. Вотъ что она разсказываетъ: ‘Мы пріхали на пароход въ Суэцъ. Берегъ представляетъ самую унылую картину. По обимъ сторонамъ рейда возвышаются голыя, сроватыя горы, въ промежуткахъ между ними виднются полосы песка и необозримая даль нагой, безпріютной, не гостепріимной пустыни. Изъ гавани не видно города, но вскор тамъ узнали о нашемъ, прізд и явилось множество людей съ предложеніемъ разныхъ услугъ. Мы сли въ арабскую лодку и отправились къ берегу. Было уже за-полночь. Солнце палило нестерпимо. Въ лодк не было лавокъ, я сла на-земь и покрылась плащемъ. Двое гребцовъ, черноглазыхъ Бедуиновъ, смотря на меня, хохотали. Но вскор и мы въ свою очередь посмялись надъ ними. У мужа моего была бутылка съ родовой водой. Когда онъ сталъ ее откупоривать, пробка хлопнула и полетла вверхъ. Бедуины шарахнулись назадъ, какъ-будто кто подъ носъ имъ выстрлилъ изъ пистолета, Когда вода была выпита, одинъ изъ нихъ захотлъ посмотрть бутылку. Мужтъ мой далъ ему эту диковинку и пустынникъ былъ въ восторг. Сперва онъ началъ съ большою осторожностію заглядывать внутрь ея, опасаясь, чтобъ оттуда опять что-нибудь не хлопнуло. Потомъ началъ ее понюхивать, бралъ каплю за каплей на палецъ и очень боязливо подносилъ его къ губамъ, наконецъ, замтивъ, что ничего дурнаго отъ этого не происходитъ, онъ всю силу приписалъ пробк, поднялъ се и вмст съ проволокой бросилъ подальше прочь.
При отъзд изъ Суэца, мы видли жалкую и отвратительную картину: насъ окружила толпа нищихъ, которые были или кривые или слпые, между ними находились мальчики двнадцати и тринадцати лтъ. Это всеобщее ослпленіе происходитъ, во-первыхъ, отъ неопрятности, во-вторыхъ, отъ безчисленныхъ роевъ мухъ, которыя жестоко кусаются и производятъ воспаленіе въ глазахъ, очень опасное въ жаркомъ климат. Не смотря на вредъ, производимый этими несносными наскомыми, которыя безпрерывно лзутъ и попадаются въ глаза и на-глаза, туземцы до такой степени привыкаютъ къ нимъ, что не обращаютъ на нихъ никакого вниманія и нисколько отъ нихъ не отмахиваются. Къ-счастію, другія картины изгладили это непріятное впечатлніе. Было утро. Въ воздух стояла свжесть и прохлада. Домы бросали длинныя тни. Кое-гд сидли Турки въ черныхъ одеждахъ и блыхъ тюрбанахъ, курили трубки и пили кофе. Въ нкоторыхъ мстахъ женщины продавали хлбъ. Он были въ широкихъ свтло-синихъ бумажныхъ рубашкахъ съ разрзомъ на груди. На головахъ накинуты были плащи, которые служатъ въ то же время и покрывалами. Всякій разъ, когда проходитъ мужчина, женщины прячутъ свои лица. На площади происходило движеніе. Множество ословъ, увшанныхъ кувшинами, развозили по домамъ воду, которую доставляютъ сюда изъ Египта. Верблюды цлыми стадами стоятъ и лежатъ въ самыхъ разнообразныхъ группахъ. Между ними тамъ-и-сямъ — бронзовыя лица Аравитянъ, ихъ хозяевъ или погонщиковъ. Эту сцену дорисовывалъ особеннымъ образомъ устроенный ресорный экипажъ, въ которомъ мы хали. Смлая мысль — устроить почту въ Аравійской-Пустын, завести станціи, гостиницы, словомъ, все, что нужно человку съ европейскими привычками, съ образованнымъ и избалованнымъ вкусомъ! Однакожь, эта мысль приведена въ исполненіе г-мъ Гилль и компаніей. И вотъ мы мчимся на четверн пылкихъ арабскихъ коней, колеса гремя т по обломкамъ скалъ, по рытвинамъ, по возвышенностямъ, по косогорамъ, песокъ клубится, камни прыщутъ вверхъ и по сторонамъ. Тряско, бойко, у насъ — въ чемъ душа держится, а кони летятъ безъ удержу, безъ устали, отъ бга все больше-и-больше разгараясь. Дороги нтъ, она означается только легкими колеями и то, конечно, до перваго втра. Направленіе пути означается вереницами каравановъ или трупами и костьми верблюдовъ, отъ изнуренія и особенно отъ жажды падающихъ въ пустын. Въ разныхъ мстахъ рыщутъ Бедуины, которыхъ только мечъ Мехмеда-Али можетъ удерживать отъ разбойничьяго ремесла — вооруженною рукою брать собственность путешественниковъ. Мы, какъ почти вс, воображали пустыню нагою и мертвой равниной, но, къ величайшему удовольствію, обманулись: въ нкоторыхъ мстахъ она оживлена разнообразными растеніями, прекрасными и благоухающими цвтами. Иногда черезъ дорогу перебгали стаи рябчиковъ и тысячи жаворонковъ кружились и звенли въ воздух, на верхушкахъ низенькихъ скалъ сидли орлы, выглядывая себ добычу — замореннаго верблюда, домашней дичи, ускользнувшей изъ корзинъ, въ которыхъ се провозятъ въ Суэцъ, или трупа человка, оставшагося не погребеннымъ. Мы часто въ сторон видали маленькія насыпи или кучи камней. Это — могилы бдныхъ пилигримовъ. Случается, что, чувствуя приближеніе смерти, они ищутъ себ ямки, ложатся въ нее и, пока есть еще силы, нагребаютъ на себя песокъ и закладываютъ себя камнями иногда до самой головы, предоставляя сострадательной рук подобнаго же горемыки наложить послдній могильный камень или бросить нсколько горстей горячаго песка. Вся пустыня усяна обломками скалъ, окаменлостями дерева и раковинъ, чрезвычайно разнообразныхъ и разбросанныхъ въ большомъ множеств. Пробивающіеся между ними цвты и порхающія бабочки составляютъ живой, пріятный оттнокъ, который смягчаетъ хотя немного суровый колоритъ пейзажа. Иногда по каменьямъ шныряютъ ящерицы, которыя такъ похожи цвтомъ на камни, что ихъ съ трудомъ можно отличить. Вообще, шерсть животныхъ, перья птицъ, кожа пресмыкающихся, носятъ на себ поразительный отпечатокъ здшней почвы, или, по-крайней-мр, имютъ сходство съ ея цвтомъ.
На полпути мы встртили живописный караванъ, состоявшій изъ двадцати или тридцати верблюдовъ. Одинъ богатый бей съ своимъ семействомъ халъ въ Мекку на поклоненіе гробу Мухаммеда. Верблюды, которые везли самого бея и его женъ, были великолпно убраны. Плотно закутанныя женщины сидли въ большихъ открытыхъ ящикахъ, висвшихъ, какъ корзины, по обоимъ бокамъ верблюдовъ. Со всхъ сторонъ он задергивались красными шелковыми.занавсками, а сверху надъ ними было натянуто полотно для защиты отъ солнца. Бей курилъ трубку. Позади этого благочестиваго позда тянулось множество невольниковъ, которые везли разные жизненные припасы, платье, домашнюю утварь, словомъ, все, что нужно.
Не останавливась съ путешественницей на разныхъ занимательныхъ видахъ, сценахъ и встрчахъ, мы перенесемся, мимо Каира, прямо въ Александрію.
‘Этотъ городъ говоритъ лэди Гриффитъ: ‘нисколько не походитъ на города древности или на ныншніе мухаммеданскіе. На главной площади стоитъ англійская гостинница. Кругомъ стоятъ дворцы европейскихъ консуловъ и другія зданія. Ибрагимъ-Паша построилъ ихъ по своему плану, на свой счетъ и теперь отдаетъ ихъ въ наемъ преимущественно европейскимъ купцамъ. Площадь представляетъ длинный четыреугольникъ. Посредин ея находится прекрасный фонтанъ. Домы такъ правильны и хорошо расположены, какъ-будто въ Лондон, въ Park-Cresant. Въ нихъ — французскія стекла и зеленыя жалузи. Экипажи всякаго рода съ блестящими дамами безпрерывно разъзжаютъ но улицамъ. Фраки и круглыя шляпы попадаются такъ же часто, какъ красныя фески и длиннополые разввающіеся плащи. Евреи, Турки, Армяне, блокурые обитатели Іонійскихъ Острововъ, Черкесы, Арабы, тамъ и здсь абиссинскіе и нубійскіе невольники, Англичане, Французы, Русскіе, Нмцы и Итальянцы, кипятъ и переливаются разнообразными, пестрыми волнами. Вотъ стройный Турокъ красуется на своемъ богатоубранномъ кон, за нимъ толпа англійскихъ матросовъ, только-что сошедшихъ съ кораблей, детъ на ослахъ, свъ кому-какъ вздумается. Подл нихъ монахъ подъ чернымъ куколемъ, съ четками за поясомъ. Гамъ и сямъ Египтянки пробираются между волнующимся народомъ и заботливо прячутъ лица свои подъ покрывалами, тмъ боле, что неправоврные такъ внимательно, такъ привязчиво на нихъ засматриваются. Вотъ генеральный французскій консулъ торжественно възжаетъ въ городъ. Офицеръ египетской почетной гвардіи детъ съ важностію впереди, но забывшись, иногда беретъ саблю въ лвую руку, а за неимніемъ платка, сморкается пятерней. Вотъ Мехмедъ-Али въ коляск четверней детъ черезъ площадь въ одинъ изъ садовъ своихъ. Передъ нимъ мчится толпа блестящихъ всадниковъ на прекрасныхъ коняхъ. За экипажемъ паши детъ на верблюд его курьеръ, готовый каждую минуту скакать съ его повелніями въ отдаленнйшія части государства. Позади него слуга везетъ связку драгоцнныхъ ковровъ и маленькую жаровню для раскуриванія трубки. Поздъ замыкается множествомъ офицеровъ. Все это такъ оригинально, такъ разноцвтно, такъ ярко оттняется одно другимъ, что кажется какимъ-то фантастическимъ, волшебнымъ явленіемъ, достойнымъ вымысловъ Шехерезады. Одно здсь ужасно-дурно: это — неисходная чума. Но есть надежда, что европейская образованность убьетъ, или, по-крайней-мр, обуздаетъ и это чудовище.
Всякаго рода свднія объ Австраліи есть пріобртеніе для географіи. Это такой край земли, куда не многимъ удастся зайдти и откуда не многимъ удастся выйдти. Но и въ путешествіяхъ по этой стран мы все жь-таки будемъ искать того, что боле любопытно.
Западный берегъ Новой-Каледоніи унизанъ опасными коралловыми рифами, о которые разбивались многіе корабли. На восточномъ берегу есть много отмелей, но между ними, хотя по весьма-тснымъ мстамъ, можно пробираться къ прекраснымъ гаванямъ. Начиная съ Мыса Кольнетта (Cap Colnett), вдоль всего берега, поверхность земли вообще гориста. Горы будто поднимаются прямо изъ глубины моря. Окрестности представляютъ унылый видъ. Правда, возвышенныя мста и долины покрыты различными растеніями: но между ними попадаются чаще всего дерева съ блясымъ стволомъ и тощими листьями, Кокосовыя пальмы кое-гд стоятъ по одиначк или небольшими группами.
Природные Каледоняне — большаго роста, по сухощавы, дурно сложены и очень-непріятной наружности. Плоскій носъ, большой ротъ, толстыя губы — вотъ общій типъ ихъ. Эта непривлекательная физіономія нсколько одушевляется черными, живыми, выразительными глазами. Уши у нихъ — исполинскіе, иногда висятъ до плечей, потому-что для красоты они вдваютъ въ нихъ куски дерева, кости, перья, камни и т. д. Для той же эстетической цли они просверливаютъ себ нижнюю часть носоваго хряща. Волосы у Каледонянъ — курчавые и короткіе. Они смачиваютъ ихъ известковой водой. Нкоторые мужчины и женщины оставляютъ назади длинный клокъ волосъ, обвертываютъ его корою дерева и носятъ въ вид пучка точь-въ-точь такъ, какъ модники носили прежде въ Европ. Бороды у нихъ — длинныя, шелковистыя и черныя, тогда-какъ на голов волосы рыжіе, преимущественно отъ известковой примочки. Иные татуируются т. е. расписываютъ лицо красками, но безвкусно, между-тмъ, считаютъ это необыкновеннымъ украшеніемъ. Ночью покрываются плащомъ, сдланнымъ изъ мягкаго ситника, а днемъ — тепло и безъ одежды. Около головы навязываютъ кусочки древесной коры и кокосовыя нити.
Каледоняне всегда ходятъ съ оружіемъ, на правой рук, на указательномъ пальц, они носятъ маленькую веревочку изъ древесной коры и бросаютъ сю дротикъ чрезвычайно далеко. Сверхъ-того, у нихъ всегда на готов каменнометки и множество плоскихъ камешковъ въ мшечк, привязанномъ къ поясу. Изъ этихъ каменнометенъ они иногда убиваютъ птицъ. Они были изумлены, когда Французы показали имъ употребленіе огнестрельнаго оружія: при каждомъ выстрл нагибались, присдали и обими руками затыкали себ уши. Вскор, впрочемъ, дикари привыкли къ этому неслыханному для нихъ явленію, но сами ни зачто по ршались выстрлить изъ ружья или изъ пистолета.
Женщины вообще сложены лучше мужчинъ, но лицомъ также очень-дурны, къ-тому же, он раскрашиваютъ или, правильне, чернятъ его особеннымъ составомъ — изъ кокосоваго масла и сажи, добываемой изъ жженой шелухи кокосовыхъ орховъ. Дти въ первые года младенчества — красивы и крпки, но выростая, длаются слабыми и сухощавыми. Родители о нихъ мало заботятся и оставляютъ ихъ въ добычу нечистот и плотояднымъ зврямъ. Женщины обертываютъ лядвеи чмъ-то въ род шарфа, Изъ древесной коры. Двушки подвязываютъ его съ особенною ловкостію и граціей. На затылк косички есть и у нихъ, какъ и у мужчинъ. На ше он носятъ ожерелья изъ раковинъ и кусочковъ нефрита.
Каледоняне миролюбивы и гостепріимны, но не любятъ никакихъ увеселеній, холодны и, вроятно, по привычк къ нечистоплотности и на руку нечисты. Впрочемъ, они крадутъ только у Европейцевъ, Потому-Что красть другъ у друга имъ нечего или не для Чего.
На цломъ остров нтъ никакого общественнаго союза, сколько-нибудь похожаго на государство, хотя бы въ самомъ грубомъ вид. Живутъ по нскольку семействъ въ долинахъ, не зная никакихъ законовъ, кром законовъ сомосохраненія. Впрочемъ, у нихъ есть начальники, которые живутъ вмст съ своими единоземцами, получаютъ власть по наслдству, по чрезвычайно ограниченную. Всхъ жителей на остров считается отъ пятидесяти до пятидесяти-двухъ тысячъ.
дятъ преимущественно растительную пищу: плоды, коренья и даже кору нкоторыхъ деревъ. Вообще они очень-близки къ царству прозябаемыхъ: дерево для нихъ — Источникъ продовольствія, предметъ лакомства, роскоши и чуть ли не идеалъ красоты, или, по-крайней-мр, украшенія. Любимое ихъ питье — кокосовое молоко, любимое кушанье — орхи. Нкоторыя дерева объявляются священными и неприкосновенными до-тхъ-поръ, пока не настанетъ время, когда зерна орховъ совершенію вызрютъ. Каледоняне дятъ иногда и мясо, всегда вареное или жареное. Впрочемъ, французскія скоромныя кушанья вообще, казались имъ чрезвычайно-отвратительными. Нкоторые путешественники увряли, что они иногда любятъ поживиться человчьимъ мясомъ: но французскій мореплаватель Пижаръ опровергаетъ это мнніе. Онъ во многихъ мстахъ острова осматривалъ хижины, шарилъ по всмъ угламъ въ нихъ и нигд не находилъ остатковъ съденнаго человчества. Впрочемъ, можетъ-быть, Каледоняне такъ хорошо убираютъ ихъ, что ничего и не отъищешь. Правда, въ хижин одного начальника нсколькихъ семействъ путешественникамъ попались человческія кости: по полагаютъ, что это бренные останки его покойнаго родственника, оглоданнаго не людьми. Какъ видно, Каледоняне имютъ не очень прихотливый вкусъ. Однажды французы путешествовали въ горахъ, проводники ихъ — туземцы, долго ничего не ли и очень проголодались. Вдругъ они приходятъ на одно мсто, гд былъ разложенъ огонь, по ужь дрова сгорли и потухли. Каледоняне съ жадностію бросились къ угольямъ и начали сть ихъ съ большимъ наслажденіемъ. Это было для нихъ — простывшее жаркое. Вроятно, сгорвшее дерево принадлежало къ пород питательныхъ и приходилось имъ по зубамъ.
Въ 1844 году, капитанъ корабля ‘Буцефалъ’, бывшій въ Новой-Каледоніи, войдя въ сношеніе съ владльцемъ одной части острова, просилъ у него позволенія основать тамъ миссію и взять участокъ земли для духовенства. За нсколько топоровъ и кусковъ бумажной матеріи, Каледонянинъ отмежевалъ имъ порядочную полосу земли, на берегу моря, среди кокосоваго лса, недалеко отъ собственнаго дома. Матросы вмст съ туземцами вскор построили простое, во очень-прочное жилище для миссіонеровъ. Четыре священника и одинъ епископъ составляли это удивительное братство, которое съ самоотверженіемъ обрекло себя на такое далекое отшельничество, на такое отчужденіе отъ родства, отъ дружбы, отъ людей, среди Океана, среди грубаго и дикаго племени, и для чего? Для истинны и для добра, для пробужденія въ этомъ безсмысленномъ, какъ говоритъ Гизо, стад народа, человческихъ, духовныхъ и нравственныхъ потребностей. Что жь имъ за нужда образовывать, облагораживать другихъ? Сила человческаго самосознанія непостижима — для того, въ комъ его нтъ. Французскій капитанъ и матросы, удаляясь отъ Новой-Каледоніи, долго смотрли на оставшихся братьевъ, стоявшихъ на берегу, и плакали отъ умиленія.
Между сверо-восточной частью Борнео и западной Миндано насыпана куча островковъ, которые по имени главнаго — Зулу, называютъ Зулуйскими (Soulous, Suhi-Inseln). Зулу составляетъ послднее открытіе сверо-американской экспедиціи, съ 1838 цо 1842 годъ крейсировавшей по Индійскому Архипелагу для изслдованія и, если посчастливится, для пріобртенія покои земли и воды.
Этотъ отдаленный пунктъ, эту песчинку въ Океан могъ замтить только зоркій глазъ всесвтнаго мореплавателя, а оцнить — умъ всесвтнаго негоціанта. Познакомимся покороче съ этимъ островомъ, на Которомъ сосредоточивается въ новйшее время столько видовъ, можетъ-быть, долженствующихъ произвести важную перемну въ американской торговл.
Зулу лежитъ подъ 6о с. ш. и 120о и д. по гринвичскому меридіану. Съ моря онъ представляется путешественнику очаровательной картиной: берега отлогіе, въ нкоторыхъ мстахъ — возвышенности въ 1,000 или 2,000 футовъ, въ другихъ — горы еще выше, а издали кажется, будто теряются въ облакахъ, по вершинамъ и скатамъ тхъ и другихъ зеленютъ и чернютъ лса, во многихъ мстахъ съ холмовъ поднимаются столбы дыма, тамъ и сямъ виднются маленькія зданія, хижины, пажити, сады, на берегу — маякъ, толпы народа, который снуетъ взадъ и впередъ, на мор рыбачьи челноки и лодки. Можно подумать, что это какой-нибудь счастливый уголокъ Европы, цвтущій дятельностію, образованностію и торговлей, но это — гнздо племени дикаго.и самыхъ жестокихъ морскихъ разбойниковъ.
Въ 1842 году, въ феврал, капитанъ американскаго корабля Уилькисъ присталъ къ Зунг, главному городу острова и резиденціи султана и тотчасъ послалъ, съ переводчикомъ, офицера къ губернатору освдомиться, когда можно представиться султану. Хотя уже было восемь часовъ утра, но въ город еще никто не вставалъ. Офицеръ дожидался губернатора четыре часа и узналъ отъ него, что надобно ждать еще три часа, пока проснется _и станетъ принимать султанъ.
Уилькисъ къ назначенному времени отправился въ городъ. Онъ зашелъ сперва къ губернатору. Вс домы построены на сваяхъ надъ водой и соединяются съ берегомъ посредствомъ мостовъ. Домъ губернатора — также ничмъ не отличается въ постройк и только немножко побольше другихъ. Впрочемъ, простора и удобства у него — мало, всего одна комната, да и та раздлена на двое занавсью, за.которой находится его гаремъ. Посредин комнаты футовъ на 8 или на 10 возвышаются четыреугольныя палата, внизу, подъ ними — множество ящиковъ и китайскихъ сундукъ, на нихъ лежали цыновки и подушки для спанья: надъ ними былъ родъ балдахина съ ситцевыми и кисейными занавсками. На этихъ-то палатахъ сидлъ губернаторъ. Онъ вжливо принялъ Американцевъ и попросилъ ихъ садиться на стульяхъ, которые подл него уже были поставлены. Когда Уилькисъ осмотрлся кругомъ, то ему показалось, что онъ попалъ въ сараи, въ которомъ расположилась бродячая труппа актёровъ. Это былъ цлый магазинъ всякой всячины: пестрыя, разноцвтныя платья, барабаны, колокольчики, мели, фонари, дротики, ружья, щиты, маски, пилы, ленты, пояса и проч. Позади гостей стояла толпа туземцевъ. Они готовы были на всякаго рода услугу: вести съ иностранцами торговлю, обобрать ихъ, или, въ случа надобности, отрзать имъ головы.
Когда наступило время идти къ султану, губернаторъ безъ всякой застнчивости началъ заниматься своимъ туалетомъ, какъ-будто у него никого не было: надлъ шелковые шаровары, новый камзолъ съ круглыми пуговицами, туфли, подвязалъ шелковый поясъ, заткнулъ за него кинжалъ, взялъ зонтикъ отъ солнца и сказалъ, что онъ готовъ. ‘Дворецъ’ султана былъ такой же домъ, какъ и вс другіе, только гораздо просторне и на боле высокихъ столбахъ. Къ нему надобно было взбираться, какъ на голубятню, по зыбкой, испорченной и крутой лсенк, которую ночью встаскиваютъ вверхъ, чтобъ кто-нибудь изъ подданныхъ не обобралъ его, но къ нему и днемъ по ней трудно было взобраться. Путешественники часто хватались за ступеньки руками, и, наконецъ, влзли въ аудіенц-залъ. Тамъ ужь былъ собранъ весь диванъ. Вельможи сидли по обимъ сторонамъ султана, около одной половины большаго круглаго стола, покрытаго блою бумажною скатертью. Противъ нихъ были приготовлены стулья для Американцевъ. Султанъ, при вход ихъ, всталъ со всми своими сановниками и просилъ ихъ садиться. Глубину залы занимали во, оружейные люди. Султанъ былъ средняго роста, сухощавъ. Онъ былъ одтъ въ блой бумажной рубашк и блыхъ бумажныхъ шароварахъ, въ нкоторыхъ мстахъ вышитыхъ синимъ шелкомъ. Туфли у него были надты на босу ногу. На голов носилъ онъ чалму. Сильно налитые кровью глаза его давали ему дикій, свирпый видъ, и показывали, что онъ много куритъ опіума. Зубы, черные, какъ уголь, отъ употребленія бетела и губы темнокраснаго цвта, еще боле увеличивали свирпость лица его. По обимъ сторонамъ, рядомъ съ нимъ, сидли его сыновья и совтники, за нимъ стояло двое слугъ — одинъ съ бетеломъ, другой — съ трубкой. Американцы говорили ему о заключеніи торговаго договора съ Штатами. Султанъ уврялъ, что онъ этому очень радъ. Во время разговора, поставили на столъ зажженую свчку въ дрянномъ мдномъ подсвчник, подали на тарелк манильскихъ сигаръ и прохладительнаго. Султанъ курилъ, лъ и пилъ, не подчивая Американцевъ. Этою грубостію онъ хотлъ выразить свою важность.
У Зулуйцевъ рабы обращаются съ своими господами очень свободно: въ пріемахъ, въ разговор и другихъ житейскихъ отношеніяхъ, въ одежд, въ образ жизни, и т. д., между ними нтъ почти никакого различія. Но съ иностранцами эти дикари ведутъ себя высокомрно и хотя живутъ разбоемъ, но, въ собственномъ смысл, некорыстолюбивы, къ богатству не привязаны, но любятъ господствовать, повелвать, и ужасно оскорбляются, если кто покажетъ къ нимъ неуваженіе. Между-тмъ, мужчинами командуютъ женщины по своей прихоти и имютъ сильное вліяніе на общественныя дла. Пользуясь такого рода европейскою независимостію, он иногда позволяютъ себ большія вольности и не боятся ревности своихъ подчиненныхъ мужей. Причина самая очевидная и основательная: он — образованне мужчинъ. Обращаясь безпрерывно съ невольниками, въ число которыхъ иногда попадаютъ Европейцы, женщины заимствуютъ отъ нихъ новыя идеи, пріобртаютъ разныя познанія, перенимаютъ нравы и обычаи то Англичанъ, то Испанцевъ, то Французовъ, то Сверо-Американцевъ, и начинаютъ чувствовать свое значеніе. Между-тмъ, мужчины грубютъ или въ разбояхъ, или въ самой глупой бездйственности. Вотъ-какъ проводить жизнь свою губернаторъ. Онъ рдко встаетъ раньше одиннадцати часовъ. Къ завтраку ему подаютъ шеколадъ, бисквиты и китайскія, или манильскія сласти, которыхъ у него всегда огромный запасъ. Окончивъ это занятіе, правитель начинаетъ прохаживаться по комнат, забавляется то той, то другой игрой, потомъ идетъ прогуливаться, заглянетъ на биржу, потолкуетъ кой о чемъ, посмотритъ кой-чего, апъ вотъ ужь и вечеръ — пора за обдъ. На столъ подаютъ множество кушанья, рыбы, дичи, говядины, рису и, на зло алкорану — вина. Посл обда опять гулять на свжемъ прохладномъ воздух, потомъ — къ пріятелямъ въ гости: снова шеколадъ, кофе, вино, сигары, опіумъ, плоды и прохладительныя разныхъ родовъ. Къ этому присоединяется иногда и музыка. Такъ проводитъ свою жизнь зулуйскій вельможа. Такъ проводятъ вс, кто только можетъ, даже иногда невольники.
Форма правленія на всхъ зулуйскихъ островахъ есть родъ олигархіи. Высшая власть принадлежитъ султану и торговому совту. Послдній состоитъ человкъ изъ двадцати, самыхъ знатныхъ фамилій. Степень знатности опредляется числомъ приверженцевъ и невольниковъ. Невольниковъ обыкновенно покупаютъ, а чтобъ не платить денегъ даромъ, то, разумется, выбираютъ людей, знающихъ ремесло, искусство, земледліе, грамоту. Невольникамъ позволяется имть собственность. Она остается неприкосновенною въ-продолженіи всей жизни ихъ, но по смерти переходитъ къ господину. Нкоторые изъ невольниковъ очень богаты, и вообще участь ихъ гораздо лучше участи свободныхъ, но бдныхъ людей нисшаго сословія. Очень-часто бднякъ, чтобъ защититься отъ притсненій, добровольно отдается подъ покровительство, т. е. въ-неволю какому-нибудь вельмож. Такимъ-образомъ,— ясный разсчетъ хорошо обращаться съ своими невольниками. Чрезъ это вельможа пріобртаетъ больше личной безопасности и больше вліянія на общественныя дла. Къ-тому же, какъ правительство слабо и безпечно, то по улицамъ бываютъ денные разбои и очень не дурно имть наготов побольше защитниковъ. Чаще всего длаютъ нападенія на города жители горъ (papuas). Говорятъ, что они исповдаютъ христіанскую.вру: но плохо исполняютъ шестую и восьмую заповдь.
Торговля Зулуйцевъ теперь очень ограничена, но она можетъ развиться въ обширнйшихъ размрахъ. Еслибъ морскіе грабежи не устрашали и не отгоняли купцовъ, то Зулу сдлался бы средоточіемъ, или, по-крайней-мр, однимъ изъ важнйшихъ пунктовъ, всей восточно-азіатской торговли. Зулуйцы владютъ самыми плодородными частями Борнео, гд ростутъ въ неисчислимомъ богатств драгоцннйшія произведенія земли, которыя дятельностію, умомъ и искусствомъ жителей могли бы быть еще боле умножены и усовершенствованы. Зулуйцы даже и теперь ведутъ довольно-значительную торговлю съ Китаемъ и Манильей. Посл этого не мудрено, что въ этомъ важномъ торговомъ пункт сталкивались и сталкиваются многіе народы: Китайцы, Малайцы, Испанцы, Англичане, Голландцы и Сверо-Американцы. Народъ, который возьметъ перевсъ надъ всми другими и обуздаетъ Зулуйцевъ, будетъ владть золотымъ ключомъ отъ неслыханныхъ сокровищъ.
Сверхъ этихъ свдній, есть много любопытнаго и въ статьяхъ, нами уже указанныхъ, и въ другихъ статьяхъ, входящихъ въ составъ альманаха Зоммера, а именно: о Манджуріи и Коре, объ англійской колоніи на Кап и о Хив. Вс извстія почерпнуты изъ новйшихъ путешествій, общій обзоръ которыхъ составляетъ введеніе въ книгу. Издатель, сохраняя строгій систематическій порядокъ въ изображеніи странъ и простоту ученаго изложенія, не обезцвчиваетъ, однакожъ, мстнаго колорита и часто живописуетъ ихъ словами самихъ очевидцевъ. Усилія щеголять взглядами, соображеніями, выводами и видами на будущность,-у него вовсе нтъ: все — чистые, хотя не голые, факты. Къ сочиненію приложенъ видъ Суэца. По цн — это рдкое изданіе: оно стоитъ только шестьдесятъ копеекъ серебромъ.
Esaias Tegner’s Leben. Geschildert von C. W. Bttiger. Aus dem Schwedischen von F. F. А. Wilken (Жизнь Исаіи Тегнера. Соч. Бёттигера. Съ шведскаго перев. Вилькенъ. 1847. Берлинъ.).
Изъ всхъ шведскихъ современныхъ поэтовъ, только Тегнёръ пріобрлъ европейскую славу. Онъ даже у насъ, въ Россіи, извстенъ не по одному имени. Изъ его сочиненій переведена въ проз маленькая поэма: Аксель, помщенная въ тридцатыхъ годахъ въ ‘Московскомъ Встник’, Фритіофъ — переведенная въ стихахъ г. Гротомъ и нсколько отрывковъ, переведенныхъ г. Шереметьевскимъ. Но эти переводы приняты холодно. Причина не подлежитъ ни малйшему сомннію: чтобы понимать Тегнера, надобно знать, между прочимъ, шведскую миологію, шведскую исторію, шведскую національность, шведскую мстность, которыя у насъ мало еще извстны. Между-тмъ, въ Швеціи и въ Германіи произведенія Тегнера возбудили общее и живйшее сочувствіе. Они отличаются нжностію и глубокостію чувства, свтлостію и врностію взгляда, тонкостію вымысла и художественной работы. Поэтому біографія Тегнера любопытна для всякаго мыслящаго человка, тмъ боле, что она написана профессоромъ и поэтомъ, академикомъ — въ европейскомъ смысл этого слова — и живымъ, одушевленнымъ, пламеннымъ художникомъ. Къ-тому же, Бёттигеръ, какъ ближайшій родственникъ Тегнера, больше другихъ могъ знать мозаическія подробности его жизни, которыя даютъ картин такую особенность, естественность и свжесть. Родство не ослпляло біографа: напротивъ, представляло ему возможность ближе и точне всматриваться въ данныя.
Анатомировать предметъ и понимать его, какъ живой организмъ, вотъ настоящая задача ученаго, чмъ бы онъ ни занимался, разсматриваніемъ растенія или художественнаго созданія. Въ біографіи, написанной Бёттигеромъ, нтъ строго — систематическаго анализа духовной жизни Тегнера, нтъ, такъ сказать, по-верстнаго указанія пути, по которому шелъ и развивался лирическій и эпическій талантъ его. По, читая ‘жизнь’ Тегнера, свжо чувствуешь ея поэтическое и философскоо значеніе, какъ, смотря на врный портретъ, отгадываешь характеръ изображеннаго лица. Кто не будетъ сочувствовать шведскому поэту въ изображеніи, нарисованномъ мастерскою кистью, тотъ не бери въ руки и его сочиненій. Одно сухое указаніе на происшествія, подробно и стройно изложенныя біографомъ, уже возбуждаетъ любопытство и общаетъ много заманчиваго.
Ддъ Тегнера былъ смаландскій крестьянинъ. Все богатство его составляли два сокровища — плугъ и библія. Изъ четырнадцати дтей его, младшій родился въ годъ кончины Карла XII. Это былъ Исаіа, отецъ этого знаменитаго поэта. Старшіе братья его принялись за плугъ, а онъ взялся за библію и сдлался священникомъ. Впрочемъ, этого онъ достигъ не вдругъ, сначала онъ былъ работникомъ у одного крестьянина, но потомъ началъ ходить въ школу и вступилъ въ Лундскій Университетъ. Тамъ онъ приготовился къ званію пастора.Въ 1782 году, 13 ноября, у него родился пятый сынъ Исаіа, прославившій свою фамилію. Черезъ девять лтъ посл этого, отецъ умеръ. Бдной вдов и сиротамъ онъ оставилъ только маленькій клочекъ земли, на которомъ она жила своими трудами, въ совершенномъ уединеніи. Поэтъ до самой старости вспоминалъ объ этомъ пріют бдности, тяжкаго труда, материнской и братской любви и неизъяснимо сладкихъ впечатлніи родной природы. Когда онъ уже былъ въ слав, когда вельможи искали его дружбы, король осыпалъ почестями, и, вс съ энтузіазмомъ произносили его имя, онъ по-прежнему съ поэтическою грустью уносился мыслью и желаньемъ ‘къ березамъ вокругъ родительской хижины’. Другъ дтства отца молодаго Тегнера принялъ участіе въ сирот и хотлъ изъ него сдлать помощника для занятій въ контор Фогта. По при первоначальномъ обученіи, мальчикъ обнаружилъ необыкновенныя способности: тогда покровитель его, считая преступленіемъ убивать талантъ реестрами и нумераціями, отправилъ молодаго Тегнера въ Мальму (1796 г.) въ домъ капитана Лёвенгіельма. Тутъ Тегнеръ учился у старшаго брата своего и съ жаждою предавался занятіямъ. Развитіе силъ его шло съ необыкновенною быстротою. Черезъ пятнадцать мсяцевъ онъ съ братомъ своимъ перебрался въ Рэменъ, на рудокопни, въ домъ знаменитаго горнаго инженера Христофа Мирмана. Здсь на мысу, вдавшемся въ море, на берегахъ, обросшихъ ивами и березами, въ укромномъ домик, осненномъ втвистыми деревами, Исаіа проводилъ счастливйшее время. Здсь зрли его дарованія, и онъ собиралъ сокровища науки. Окруженный множествомъ шведскихъ, англійскихъ и французскихъ сочиненій, имя подъ рукой отличныя изданія латинскихъ и греческихъ классиковъ, онъ съ жаждою предался чтенію, безъ всякаго руководителя, только съ помощію лексикона и грамматики, онъ изучалъ Гомера, Горація и Ж. Б. Pyccо. Простая, безъискуственная жизнь, горный воздухъ, физическіе труды, которымъ онъ предавался вмст съ молодыми друзьями своими, сыновьями капитана, давали ему бодрость и свжесть, развивали въ немъ твердость характера и навыкъ къ постоянной и напряженной, какъ умственной, такъ и физической дятельности. Вскор и самъ онъ началъ учить младшихъ дтей своего гостепріимнаго хозяина. Въ 1799 году онъ вступилъ въ Лундскій Университетъ. Терпя крайнюю нужду, онъ съ блистательнымъ успхомъ окончилъ курсъ, сдлался профессоромъ эстетики и подобно Щиллеру примромъ доказалъ, что въ высшемъ, философскомъ воззрніи на искусство, въ теоріи его, есть источникъ одушевленія, равно какъ въ творчеств — глубокое и свтлое философское созерцаніе искусства. Однажды, бывъ въ Рэмен, онъ въ это время встртился съ Эрикомъ Густавомъ Геіеромъ, тогда уже извстнымъ по сочиненію своему о Стен-Стур. Они оба внимательно смотрли другъ на друга, какъ два молодые орла, увидвшіе одинъ другаго съ вершинъ противоположныхъ скалъ. Вотъ какъ шведскій исторіографъ по воспоминаніямъ тогдашняго времени описываетъ Тегнера: ‘онъ былъ топокъ и гибокъ, у него были свтлые кудрявые волосы и ясные голубые глаза, которые, какъ-будто въ полусонь, скользили по предметамъ, не отражая въ себ ни одного изъ нихъ. Только, если что-нибудь возбуждало особенное его вниманіе, глаза эти бросали искры, на лиц его мелькала добродушная улыбка, иногда съ оттнкомъ тонкой ироніи изъ устъ его сверкала меткая острота. Казалось, что наша встрча съ нимъ не поведетъ къ короткому знакомству. Онъ мн и тогда представлялся человкомъ, которому суждено идти особеннымъ, одинокимъ путемъ. Мы никогда поговорили между собою, не споря, никогда, ни въ чемъ не соглашались и можно было подумать что ршительно не понимали другъ друга.’
До 1806 года, во всхъ сочиненіяхъ Тегнера больше искусства и легкости формы, нежели оригинальности и занимательности содержанія. Посвятивъ себя изученію точныхъ наукъ, онъ немного часовъ удлялъ тогда поэзіи. Но жизнь его потекла иначе, когда онъ пересталъ терпть нужду. Въ одно-и-то-же время, какъ профессоръ эстетики, онъ лекціями одушевлялъ студентовъ, и, какъ поэтъ, пснями поучалъ и образовывалъ народъ. Богатство положительныхъ свдніи, продолжительность умственныхъ трудовъ, глубокихъ соображеній и отчетливыхъ идей выразились разнообразіемъ, зрлостію и полнотою поэтическихъ созданій. Они рождались у него, какъ рождаются цвты пасочномъ и здоровомъ дерев, отъ полноты, отъ избытка внутреннихъ силъ. Въ 1812 году, онъ получилъ пасторатъ. Это совершенно обезпечило его и сдлало даже богатымъ.
Но послдніе годы жизни Тегнера были печальны. Вроятно, труды изнурили его. Онъ сдлался раздражителенъ и изнемогалъ день-ото-дня все боле и боле, наконецъ помтаіся. Умеръ 1846 г. 2 ноября.
Petite cronique protestante de France, ou documents historiques sur les glises rformes de ce royaume, recueillis, mis en ordre et publis par А. Crott XVI siè,cle. (Краткая протестантcкая хроника Франціи, или историческіе документы о реформатскихъ церквахъ во Франціи, собранные, приведенные въ порядокъ и изданные А. Кротте. XVI столтіе.).
На французскомъ и нмецкомъ языкахъ есть множество монографій о различныхъ реформаторахъ, напримръ: о Яков Лефер Этапльскомъ (Faber Slapulensis) Вильгельм Фарел, Герард Руссел, Теодор Безъ и друг., также о покровительницахъ реформаціи — Маргарит и Іоанн Наваррской, о разныхъ попыткахъ реформаторовъ, объ исторіи происхожденія и образованія общинъ въ разныхъ городахъ и провинціяхъ. Но чрезвычайно мало сочиненій, нкоторыхъ-бы въ связной и послдовательной картин былъ изложенъ ходъ реформаціи французской церкви со всми ея религіозными и политическими послдствіями. Самое древнее и богатое фактами произведеніе по этой части есть безспорно ‘Histoire ecclsiastique des glises rformes au royaume de France’ Теодора Безы. Вс позднйшіе писатели больше или меньше пользовались этимъ богатымъ рудникомъ историческихъ свдній: одни переработывали ихъ по своему плану, другіе просто длали только извлеченія. Но исторія Безы, во-первыхъ, доведена только до 1563 года, 19 марта, а, во-вторыхъ, опять есть не боле, какъ перечень монографіи объ усиліяхъ реформаторовъ въ различныхъ частяхъ Франціи, дйствовавшихъ отдльно, безъ взаимнаго участія. Исторія реформаціи Мерля д’Обинье нисколько не пополняетъ недостатка исторіи французской церкви, потому-что она не доведена даже до того времени, до котораго простирается исторія Безы, по заключаетъ въ себ только первое десятилтіе исторіи реформы во Франціи. Итакъ, г. Кроттё первый вознамрился изобразить движеніе Французской реформаціи въ XVI столтіи — вполн, отъ первыхъ начатковъ ея до нантскаго эдикта т. е. до 1598 года.
Отрывочность и безсвязность дйствіи реформаціи въ первыя сорокъ лтъ ея ставитъ историка въ затруднительное положеніе, онъ поневол длается лтописцемъ, ему нтъ возможности найдти общую нить, которою связываются событія, общее средоточіе, около котораго все двигается. Судя поэтому, сочиненіе Кротте заслуживаетъ особенное вниманіе. Несмотря на скромное титло лтописи, оно чуждо мелкихъ подробностей, обнимаетъ происшествія въ возможной полнот и цлости, изображаетъ ихъ живо и свжо. Жаль только, что Кротт пй нескромно пользовался сочиненіемъ Безы.
Oberstreich. Ein Skizzenbuch von Julius von der Traun, Leipzig. 1848 (Гористая Австрія. Очеркъ Юлія Трауна.).
Очерки Богеміи Іосифа Ранка, принятые съ такимъ единодушнымъ одобреніемъ и сочувствіемъ, возбудили общее желаніе, чтобы человкъ съ душой, съ мыслью и талантомъ оживилъ передъ глазами современниковъ и передалъ потомству картины и другихъ частей Австріи. Чести этой считали достойною преимущественно горную Австрію, тмъ боле, что она по красотамъ природы и по нравамъ жителей даже гораздо занимательне Швейцаріи, потому-что австрійскіе горцы сохранили больше Швейцарцевъ чистоту, энергію, честность и прямоту характера.
Писатель, подъ вымышленнымъ именемъ Юлія Трауна скрывшій свое имя, достойное извстности и уваженія, исполнилъ общее желаніе образованныхъ читателей. Въ своемъ Очерк онъ является отличнымъ ландшафтнымъ и портретнымъ живописцемъ, т. е. живописцемъ природы и нравовъ. У него много поэтическихъ свойствъ, много опытности и знанія жизни, много умственнаго образованія и учености. Поэтому, кром естественности и свжести красотъ въ изображеніи предметовъ и лицъ, сочиненіе его иметъ высшую, философскую занимательность. Къ-тому же, рчь его проникнута юморомъ, показывающимъ энергію и свтлое самообладаніе души, которая можетъ стать выше вншнихъ обстоятельствъ и въ самой-себ, въ глубин своего самосознанія находитъ ничмъ неотъемлемое довольство, ничмъ невозмутимое спокойствіе. Это даетъ какой-то необыкновенно-оригинальный и увлекательный характеръ его изложенію.
Но мы сдлаемъ замчаніе, которое необходимо имть въ виду г. Трауну и другимъ описателямъ странъ и народовъ: мы совтуемъ ему изображать больше человка, нежели природу.Красота и величіе горъ неуловимы не только для пера, но и для кисти. Сознавая безсиліе слова, чтобъ уловить въ живой и непосредственной цлости разнообразіе формъ и оттнковъ скалъ, лсовъ, долинъ, воды и неба, авторъ длаетъ безполезныя усилія, впадаетъ въ иперболы, длается иногда изъисканнымъ и нсколько вычурнымъ. Притомъ, въ описаніяхъ мстности и вншности нтъ возможности избжать повтореній. По человкъ съ душой всегда въ состояніи понять, усвоить и выразить мысли и чувства другаго человка. А г. Траунъ еще такъ любитъ своихъ единоземцевъ, принимаетъ такое живое участіе въ ихъ радостяхъ и страданіяхъ, такъ восхищается ихъ достоинствами, такъ жалетъ о ихъ недостаткахъ, такъ негодуетъ на ихъ пороки. Наше замчаніе не есть произвольное требованіе, капризъ критики. Нтъ, оно основывается на психологическихъ законахъ, а словесность, какъ искусство, должно подчиниться имъ: потому-что они — законы цлаго человчества. Въ сочиненіи г. Трауна есть много эпизодовъ истинно-поэтическихъ.
Die Nikobabischen Inseln. Eine geographische Skizze mit spezieller Rcksicht der Geognosie. Von Rink. 4847. (Никобарскіе-Осторва. Географическій очеркъ, написанный преимущественно съ геогностическою цлію.).
Авторъ этого маленькаго, но увлекательнаго сочиненія — членъ датской экспедиціи, отправлявшейся вокругъ свта, на корветт ‘Галатея’, подъ начальствомъ капитана Стин-Билля. Главною задачею мореплавателей было — подробне и основательне изслдовать, удобны ли Никобарскіе Острова къ колонизаціи и есть ли тамъ, въ какомъ количеств и какъ легко можетъ быть добываемъ каменный уголь. Попричин множества неблагопріятныхъ климатическихъ обстоятельствъ, ни одинъ планъ экспедиціи не удался, ни одинъ вопросъ не былъ ею ршенъ удовлетворительно. Г. Ринкъ, который отъ самой Калькутты халъ впереди экспедиціи, занимался своимъ дломъ съ необыкновенною ревностію и постоянствомъ, но встрчалъ везд непреодолимыя препятствія, вынесъ жестокую туземную лихорадку, былъ при смерти и больной, изнуренный, черезъ Цейлонъ, Египетъ и Италію возвратился въ свое отечество. Вотъ съ какими пожертвованіями-пріобртаются знанія тамъ, гд поняли все величіе и всю благотворную силу науки!
Авторъ длаетъ краткій обзоръ всхъ неудавшихся попытокъ завести на Пикобарскихъ-Островахъ колоніи и описываетъ свое путешествіе. Картина первобытныхъ, могучихъ лсовъ, съ ихъ вковымъ, патріархальнымъ величіемъ, съ ихъ неприступными и непроницаемыми глубинами, изображена очаровательно. Съ недосягаемыхъ вершинъ горъ, отъ первой черты нестсняемой холодомъ растительности они сплошной зеленой стной спускаются до уровня моря и рзко оттняются блымъ коралловымъ пескомъ морскаго берега. Колоссальные стволы Baringhoniao Speciosae, подмытые прибоемъ волнъ, страшными кряжами лежатъ на коралловыхъ рифахъ: нсколько дальше отъ берега дерева густо, крпко и плотно обвиты и перепутаны вьющимися растеніями, которыя хватаются другъ-за-друга, перекидываются съ втви на втвь, свертываются въ вид зеленыхъ и живописныхъ канатовъ, стягиваютъ сучья такъ, что во многихъ мстахъ нтъ ни малйшей возможности пробраться въ лсъ.
Группа Никобаръ составляетъ звно той цпи горъ, которая проходитъ черезъ Суматру и Яву до Андаманскихъ-Остросовъ и отличается особенною дятельностію волкановъ. Ворочать, г. Ринкъ нигд не нашелъ слдовъ волканическихъ горъ, а по недавнему возвышенію почвы, особенно по точному изслдованію коралловыхъ рифовъ, онъ заключаетъ о близости волкановъ.
Особенно поразительно сходство, которое островъ Бамбука иметъ съ потухшимъ волканомъ, липарскимъ островомъ Вулкано. Ихъ почти отличить нельзя. Прибрежные жители Никобаръ составляютъ что-то среднее между Бирманцами и Малайцами. Ихъ образъ жизни, ремесла, языкъ, ихъ религіозныя понятія и погребеніе мертвыхъ — все это изображено живо, ясно, увлекательно.
Das Obdensbuch der Вrdеder vom deutschen Hause st.-Mariеn zu Jerusalem, zum ersten Mule in der lteslen Abfassung, nach einer Pergament-Urkunde des 13-ten Jahrhunderts. Von Schnhut. 1847. Heilbronn (Статутъ нмецкаго ордена св.-Маріи въ Іерусалим, напечатанный съ пергаментной рукописи 13-го столтія).
Изданные прежде статуты нмецкаго ордена заключаютъ въ себ не первоначальныя постановленія этого рыцарскаго братства, но т, которыя, въ-теченіе времени, съ разными измненіями и дополненіями, были составлены при магистр Конрад Зрлихсгаузен, въ 1442 году. Но г. Шёпгутъ оттискалъ подлинникъ статута, вроятно, принадлежащій къ концу тринадцатаго столтія. Знакомясь внутреннимъ и вншнимъ бытомъ ордена, съ началами и вншней обстановкой, обрядами, церемоніями и костюмами братьевъ, этотъ важный историческій памятникъ, во многихъ отношеніяхъ, объясняетъ духъ эпохи, изъ котораго возникли эти религіозныя и воинственныя, рыцарскія и монашескія общины, исполненныя мистицизма и необыкновенной практической энергіи, энтузіазма къ человчеству и отчужденія отъ него.
Жаль, что издатель не обратилъ вниманія на сходство статута нмецкаго ордена съ статутомъ тампліеровъ. А это сходство поразительно. Правила и постановленія тампліеровъ во-многихъ мстахъ буквально переведены въ статутъ нмецкій. Т и другія въ статьяхъ объ одежд, о брить и стрижень бороды, о кушань, о движимомъ имуществ, о выбор магистра, различаются только нкоторыми частностями. Въ обоихъ орденахъ предписывалось братьямъ спать отдльно другъ отъ друга, не снимая пояса съ рубашки и нескидая исподней, не тушить огня ночью, не украшать ничмъ своего оружія, не цаловать ни вдовы, ни двицы, ни матери, ни сестры, не вступать въ супружество — за что нмецкимъ рыцарямъ положена была смертная казнь,— принимать въ свое общество людей достойныхъ, не позволять женщинамъ жить въ замкахъ братства, неисповдываться ни у кого, кром орденскаго духовника. Изъ правила о совершенномъ удаленіи жилищъ женщинъ братства въ обоихъ орденахъ было сдлано исключеніе: къ нимъ допускались сестры, чтобы ходить за больными, заниматься хозяйствомъ и особенно смотрть за скотомъ. Это было позволено на томъ основаніе, что у женщинъ для подобныхъ занятій больше терпнія, ловкости и досуга.
Впрочемъ, если сравнивать вс постановленія двухъ орденовъ, то очевидно, что правила нмецкихъ рыцарей не были столько суровы, какъ правила тампліеровъ. Это особенно видно въ стать объ охот.
Eine Dnische Geschichte. Roman von А. Schopenhauer Braunschwегg 1848. (Датская Исторія. Романъ А. Шоппенгауеръ.).
Будучи прекрасной хозяйкой, женщина въ то же время можетъ жить и для умственной, художественной и литературной дятельности, и не пугать мужчинъ умомъ своимъ, но привлекаетъ ихъ, между-тмъ она танцуетъ, постъ, играетъ и улыбается. Все это, можетъ-быть, въ тысячу кратъ больше принадлежитъ и г-ж Шоппенгауеръ, потому-что романъ ея исполненъ той тихой, нжной прелести, той неожиданной изобртательности, той тонкой работы, которая составляетъ неотъемлимое, исключительное достоинство женщины — съ талантомъ. Г-жа Шоппенгауеръ не берется изображать бурныхъ волненій общественной жизни, мятежей сердца, кровавыхъ битвъ, кровавыхъ слезъ: но она развертываетъ въ очаровательной и трогательной картин жизнь кроткаго, любящаго и страдающаго сердца, она изображаетъ борьбу чувства и привязанности съ прозою жизни. Но сочинительница не даетъ своей героин ни яду, ни ножа, не оскверняетъ любви убійствомъ, но даетъ ей величіе и силу все перестрадать и перенести. Дйствіе происходитъ во время первой Французской революціи. Графиня Елена Гейернъ любитъ молодаго человка безъ имени. Противъ этого возстаютъ родственники ея. На этомъ-то простомъ вопрос: любить, или не любить человка, достойнаго любви, чувствовать по благородному, безкорыстному, влеченію души, или но денежному соображенію — и основывается весь романъ. Предметъ старый, повседневный, избитый и много разъ опозоренный и дйствующими лицами и писателями! Но г-жа Шоппенгауеръ прочувствовала его вполн, создала характеры очертила ихъ врно, иногда сильно, развернула ихъ въ живомъ дйствіи, навела естественный колоритъ мстности и вышелъ новый, занимательный романъ.
Zeitschrift fr die Wissenscbaft der Sprache. Herausgegeben von А. Hцfer, l-ster B. 1846. 2-ter B. 1847. Berlin. (Газета языкознанія, издав. Геферомъ.).
Непривычка къ ученымъ трудамъ, неумнье взяться за дло, а главное, — недостатокъ основательнаго логическаго. изученія языка отечественнаго и языковъ иностранныхъ, особенно классическихъ, заставляютъ мно гихъ думать, что филологія есть
‘Чудище обло, огромно, мослисто
И глухо, и слпо, и нмо. (Тредіак).
Но вспомнимъ, или напомнимъ, что языкъ есть живой, непосредственный и самый полный органъ души, что въ немъ и только въ немъ одномъ сохраняются вс идеи, которыми живетъ народъ, что стихіи и формы рчи слагаются, крпнутъ и перерождаются подъ вліяніемъ физическихъ, этнографическихъ и историческихъ причинъ, что въ атомахъ слова, равно какъ и въ огромныхъ, міровыхъ памятникахъ языка, всегда есть отпечатки и мстности, и народности, и общихъ психологическихъ началъ, и общихъ началъ природы,— вспомнимъ все это и — станемъ съ уваженіемъ смотрть на тхъ благородныхъ тружениковъ, которые съ микроскопическимъ внима піемъ въ склоненіяхъ и спряженіяхъ, въ слогахъ и буквахъ ловятъ лучи мысли и находятъ тончайшія нити врованій, миологіи, гражданственности, законодательства, вкуса и т. д.
Въ Германіи за важность этихъ трудовъ ручаются имена Гримма, Беккера, Гумбольта и многихъ другихъ. Во Франціи, вковыми памятниками языксвднія служатъ словари — академическій, Лаво, Боаста, Наполеона Ландэ и Бескереля. Особенно замчательна по иде и по выполненію такъ-называемая, національная, или народная грамматика (grammaire nationale), грамматики Вольтера, Расина, Боссюэ, Фенелона, Ж. Ж. Руссо, Бюффонэ, Б. Сен-Пьера, Шатобріана, Делавиня и другихъ знаменитыхъ писателей французскихъ, которые своими сочиненіями производили перемны въ употребленіи отдльныхъ словъ и цлыхъ оборотовъ рчи. При такомъ высокомъ, многостороннемъ развитіи филологіи въ Европ, очевидно, что изданіе Гёфера есть потребность, конечно, не для всхъ ученыхъ, но для тхъ, которые исключительно, или только какъ вспомогательнымъ предметомъ, занимаются изученіемъ языковъ, т. е. изученіемъ фонетическихъ, логическихъ и психологическихъ законовъ и формъ рчи. Цль изданія ученаго профессора состоитъ въ томъ, чтобы сообщать замчательныя разсужденія, изслдованія и д. т. о всхъ возможныхъ языкахъ — отъ нмецкаго до санскритскаго. Это рудникъ самыхъ драгоцнныхъ матеріаловъ для филологіи и всхъ соприкосновенныхъ съ нею наукъ.