Новороссийское предание, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

НОВОРОССІЙСКОЕ ПРЕДАНІЕ.

Духъ разъединенія враждебенъ обществу:
общество соединяетъ людей, каста разъединяетъ ихъ.
Блинскій.

На песчаномъ берегу Чернаго моря, у подножья обрывистыхъ, голыхъ и мстами каменистыхъ скалъ, съ дикими очертаніями, медленно тащили дюжіе волы далеко въ море заброшенную сть. У растрепаннаго втрами куреня, вокругъ котораго были разбросаны бочки, весла, рули, канаты, блоки и паруса — толпились съ грудными дтьми на рукахъ, вчно болтливыя бабы, дружно — будто по команд — погрызывая смечки. Свтлоголовые ребятишки суетливо бгали съ мшочками въ рукахъ по песку, а въ сторон, на пушистой трав морской, сидли молча и неподвижно, какъ статуи, старики и старухи. Загорлыя лица послднихъ, на которыя падали косвенно нестерпимо палящіе лучи солнца, казались почти окаменлыми отъ времени. Вся эта группа нетерпливо выжидала того времени, когда изъ мори покажется сть, съ вцпившимися въ нее раками и прыгающей рыбой.

Къ куреню подъхалъ тарантасъ, а вслдъ за нммъ — одноконная бриченка, мстной фабрикаціи, на которой не было даже и на полъ-лота желза. Въ первомъ сидлъ Петръ Петровичъ Горбатовъ, а во второмъ — прикащикъ его, Пшенельскій и еврей шинкарь Мордко. Горбатовх, не вылзая изъ экипажа, подозвалъ къ себ одного изъ рыбаковъ.

— Вотъ, Мордко говоритъ, началъ Петръ Петровичъ, что сегодня утромъ приходили къ намъ буркаки за рыбой — правда?

— Приходили.

— А большая партія?

— Душъ двсти.

— И Фильку видлъ?

— Какого Фильку?

— Будто не знаешь! Моего бглаго человка.

— Нтъ, невидалъ.

— Видлъ!… И вы вмст за одно съ бурлаками. Куда направилась партія?

— Къ Куцой-балк.

— Хорошо…. Это что такое?… Кажется, саранча?

Горбатовъ указалъ на черную тучу саранчи, которая какъ дымъ, клубилась и подымалась изъ за двухъ кургановъ, преслдуемая аистами, кобцами, чайками и скворцами.

— Саранча, подтвердилъ Пшенельскій.

— Опоздала недлькой: хлбъ снятъ, проворчалъ Петръ Петровичъ, глядя съ какимъ-то злобнымъ торжествомъ на саранчу, — оставило вамъ плавню: лопайте камышъ, бестіи!… Послушайте, добавилъ онъ строго обращаясь къ Пшенельскому, ужъ не разъ было вамъ замчено, чтобы вы, сопровождая меня, не наряжались готентотомъ. Это что за уборъ! Петръ Петровичъ съ презрніемъ указалъ на срую, широкополую шляпу Пшенельскаго, изъ подъ которой торчали большіе зонтикообразные листья, служившіе ему защитой отъ жгучихъ лучей солнца.— Вы очень хорошо знаете, что мы не терпимъ этого.

Горбатовъ обыкновенно выражался въ plurali majestaks: ‘мы приказали, мы желали, мы не терпимъ’ и т. п.

— Пошелъ домой! крикнулъ Петръ Петровичъ кучеру.

Тарантасъ и бричка сперва тихо покатили по песку, а потомъ все шибче и шибче по засохшимъ и поржавлымъ полямъ. Изъ подъ хруствшаго подъ колесами бурьяна и копытъ лошадей съ шумомъ вырывалась саранча и кузнечики, а надъ усталой, постоянно помахивавшей хвостами тройкой, носился цлый рой комаровъ и мушекъ. День былъ знойный. Палящее солнце стояло прямо надъ раскаленной землей, изъ которой выходилъ какой-то жаркій и дрожащій паръ, въ воздух пахло чмъ-то горлымъ. Табуны, скотъ и овцы сбивались въ кучи, и, образуя тнь, каждое животное старалось спрятать свою голову подъ животъ другаго, даже чуткія дрофы, подъ вліяніемъ жары, допускали късеб близко экипажъ, присдая въ высокой трав. Небо, степь и вся окрестность были облиты какимъ-то блднымъ и молочнымъ свтомъ.

— Ну, денегъ! Какъ въ пекл жарить, заговорилъ Пшенельскій, погоняя свою кляченку.

— Ну, а зачмъ жаримся мы? Изъ-за подлеца Фильки…. И нужно было ему очень бжать! отвчалъ устало Мордко, обтирая съ лица крупныя капли пота рукавомъ своего ластиковаго кафтана, блествшаго на солнц, какъ кожа летучей мыши.— Когда-бъ я былъ паномъ, добавилъ онъ, то ни за что не похалъ-бы въ такую погоду.

— Наши паны нарочно и выбираютъ для поздокъ самую дурную погоду, чтобы прослыть дятельнымъ хозяиномъ. ‘Я-де тружусь: и жаръ, и холодъ, и стужа — все мн ни почемъ!’ Ну, вотъ мы и дома, отвчалъ раздосадованный прикащикъ.

Тарантасъ и бриченка въхали въ деревню Чуприновку. Деревня, какъ почти каждая степная деревня, состояла изъ нескончаемыхъ рядовъ избъ, съ развалившимися заборами, передъ которыми возвышались кучи сора и золы, кое-гд тощее дерево, нсколько вербъ у высохшаго ставка, колодцы съ кривыми журавлями, шинокъ и церковь съ зеленой крышей. А такъ какъ доморощенный архитекторъ зналъ одинъ лишь только планъ, то каждая изба была врной копіей другой: подъ несоразмрно высокими крышами, на которыхъ сушились тыквы, подсолнечники и красный перецъ — исчезали низкія глиняныя стны, съ тремя темными отверстіями. Горбатовъ утверждалъ, что Чуприновка хороша при удачномъ освщеніи восходящаго или заходящаго солнца — и на оборотъ — въ сырую и дожливую погоду.

Пріхавъ домой, Петръ Петровичъ засталъ у себя сосда своего Будякова. Анатолій едоровичъ Будяковъ, извстнйшій клубный говорунъ, рабъ формализма и врный стражъ устарлаго этикета — произошелъ отъ смшенія посредственнаго женскаго и малаго мужскаго ума. Эта классическая личность прошлаго, разряженная съ женской акуратностью, въ античномъ фрак — походила очень на т рококо фигуры, которыя немыслимы безъ парика, стальной шпаженки и реверансовъ. Анатолій едоровичъ привыкъ во всемъ дйствовать въ методическомъ порядк. Будяковъ жаловалъ Петра Петровича, не смотря на его черныя, черне китайской туши — дла. ‘Все это ничего — утверждалъ Анатолій едоровичъ — за то онъ за насъ, помщиковъ, горой стоитъ’.

— А! Петръ Петровичъ.

— А! Анатолій едоровичъ.

И тутъ послдовали церемонные поклоны и торжественное рукопожатіе. Катерина Даниловна, жена Горбатова, худощавая женщина, съ анатомической шеей, костлявыми руками и съ болзненными выстрадавшимъ лицомъ, глядя на эту встрчу двухъ друзей, вздохнула: она вздыхала постоянно, хотя-бы и не было къ тому ровно никакой причины. Впрочемъ, жизнь ея была незавидна: она была женой помщика стараго склада и покроя, придерживавшагося того убжденія, что каждая женщина должна быть сперва рабою своихъ родителей, и потомъ мужа. Вслдствіе этого, Катерина Даниловна подчинялась всмъ и каждому, въ особенности-же Петру Петровичу. Она до того боялась своего мужа, что даже избгала смотрть на него: довольно правильныя, по суровыя и ледяныя черты лица его, несмягченныя никогда улыбкой, глубоко впалыя щеки и отталкивающій проницательный взглядъ — наводили на нее почти сказочный ужасъ. Когда Петръ Петровичъ говорилъ, то Катерина Даниловна притаивала дыханіе. Горбатовъ-же, говорилъ крикливо, не доказывалъ, а прямо рубилъ съ плеча и не терплъ силлогизмовъ, а Будяковъ, напротивъ, выражался однми лишь привиллегированными, патентованными, казенными и обандероленными фразами — получившими право гражданства за многолтнее ихъ употребленіе.

— Вотъ я пріхалъ къ вамъ, Петръ Петровичъ, началъ Будяковъ, чтобы посовтоваться, что мн длать…

— Съ бурлаками?

— Да!

— Такъ и и зналъ.

— Люди мои перебгаютъ одинъ за другимъ къ бурлакамъ, продолжалъ Будяковъ. Кажется я скоро буду безъ крестьянъ. Вчера-же бурлаки сожгли у меня дв скирды сна.

— А они работали у васъ? спросилъ Горбатовъ, важно шагая по комнат. Выраженіе спокойной важности не оставляло его никогда.

— Работали.

— Вроятно, вы не заплатили имъ?

— Нтъ, нужно-же ихъ проучить!

— А, конечно.

— Бурлаки до того зазнались, Петръ Петровичъ, что на нихъ уже не дйствуютъ никакія мры. Графа В. называютъ своимъ бурлацкимъ батькомъ — и знать никого и ничего не хотятъ. Они очень хорошо знаютъ, что мстная администрація смотритъ на нихъ сквозь пальцы, даже между нами будь сказано, покровительствуетъ имъ, чтобы поскоре населить нашъ южный край. А если иногда и предпринимаютъ противъ нихъ кое-какія мры, то это, разумется, съ цлью только успокоить насъ, помщиковъ. ‘Бурлаки — говорятъ — подняли нашъ край, создали Одессу, Николаевъ и т. п.’. Посл этого, что намъ остается длать?

— Тутъ, Анатолій едоровичъ, нечего расчитывать на администрацію, а будемъ дйствовать сами, этакъ, знаете по нашему.

— Хорошо говорить вамъ, Петръ Петровичъ, бурлаки боятся васъ: вы ихъ проучили! Всегда дйствовали энергично, радикально, мы же…

— Дйствуйте по моему.

— Мы постараемся. Дайте намъ только инструкцію, какъ дйствовать.

— Ну, за этимъ дло не станетъ. Впрочемъ большая часть изъ насъ, помщиковъ, еще и меня научитъ. Вотъ, если желаете, то мы сей-часъ же и подемъ вмст къ Куцой-балк: тамъ собралась большая партія. Согласны?

— Согласенъ, Петръ Петровичъ.

— Стоитъ только постращать ихъ.

— А стоитъ, стоитъ…

— Я надюсь тамъ отыскать Фильку.

— Разв онъ бжалъ?

— Бжалъ и обокралъ меня.

Часъ спустя посл этого совщанія, они похали къ Куцой-балк.

II.

Приближаясь къ Куцой-балк, Горбатову и Будакову представилось довольно странное зрлище. На вершин кургана, на которомъ ярко горлъ бурьянъ, стояли молодой парень и красивая бурлачка, а вокругъ кургана неслись — съ присвистомъ и удалой, молодецкой пснью — около двсти душъ бурлаковъ, отплясывая, подъ звуки скрипокъ, козы и цымбалъ — бшенный трепакъ. Бубны гудли, все присдало, прыгало и кружилось, шапки и люльки летли вверхъ, глухо гудла земля подъ юхтовыми чоботами, а въ воздух носился заманчивый и одуряющій запахъ сивухи. Во глав этой толпы, халъ на гндой, вислоухой клячонк, безъ сдла, съ непокрытой головой — бурлацкій батько, дядько Зозуля. Опустивъ поводья, Зозуля правилъ лошадьью ногами, высоко держа обими руками бурлацкое знамя. Знамя это было ничто иное, какъ коса, къ которой были привязаны красный поясъ, трубка и пучокъ тырсы (ковыль). За бурлацкимъ батькомъ слдовали слпой кобзарь, музыканты и вся остальная толпа. Вдругъ, музыка, свистъ и псни пріумолкли, толпа остановилась. На курганъ взошелъ бурлакъ, одтый въ длинное рядно, къ волосамъ его, у затылка, была прикрплена косичка изъ соломы. Онъ сталъ противъ молодого парня и бурлачки и началъ монотонно причитывать подражая дьячкамъ, извстную бурлацкую псню.

Посл каждаго куплета, весь хоръ припвалъ: ‘Радуйтесь, бурлаки, радуйтесь’!

— Что это такое? спросилъ Горбатовъ своего прикащика, вылзая изъ экипажа и подходя къ кургану.

— Бурлацкая свадьба.

— Эка бестіи! Да это кощунство… разогнать ихъ!

Отдавая это приказаніе, Горбатовъ зналъ очень хорошо, что разогнять бурлаковъ въ степи, безъ посторонней помощи — дло невозможное, но такова ужь была сила привычки — приказывать.

— Да тутъ вс наши старые знакомые, замтилъ прикащикъ. Вотъ и Евтухъ Хвылозовъ, и бглый квартальный, а вотъ и черкесскій князь…

— Который продалъ за кварту водки свои документы пану Доментовскому?

— Тотъ самый.

— Экая дрянь! Этакъ пренебрегать своимъ званіемъ!

— А вотъ Грыцько Чубатый, продолжалъ прикащикъ, указывая на высокаго и широкоплечаго парня, извстнйшій пьяница. Какъ пропьетъ вс деньги, то сейчасъ же и отправляется на большую дорогу и вытянется на ней покойникомъ, прикрывшись свитой, а товарищъ его, тоже бурлакъ, начнетъ выпрашивать у проходящихъ и прозжающихъ деньги на погребеніе скоропостижно умершаго. Года два тому назадъ, онъ пришелъ къ намъ наниматься на работу ночью, такъ какъ на немъ не было рубашки. Я далъ ему два рубля впередъ: рубль онъ тотчасъ же пропилъ, а изъ другаго, изъ кредитной бумажки, онъ сдлалъ себ папироску… Все народъ бдовый. Разбойники, кощуны!

— Эге-ге-ге! вскрикнулъ радостно прикащикъ. Смотрите, Петръ Петровичъ, вотъ и нашъ Филька. Наконецъ-то попался, голубчикъ!

Филька, завидя своего барина и прикащика, началъ гримасничать и прихрамывать, стараясь измнить свое лицо и походку.

— Полно штукарничать, братъ! сказалъ прикащикъ, подходя къ Фильк. Что насунулъ шапку на глаза! Думаешь, не узнали тебя, бродягу? Какъ-же!

— Связать его! крикнулъ Горбатовъ, вновь сознавая, что никто изъ людей его не ршится выполнить его волю.

— Ну, да, связать! повторилъ прикащикъ.

— Какого Фильку связать? заговорилъ громко и возвышая голосъ Евтухъ, развалисто выстуная изъ толпы. Подбоченясь, онъ ухарски плюнулъ въ сторону и всунулъ въ зубы люльку, въ мдной оправ.

— Какого! Нашего бглаго лакея, отвчалъ прикащикъ.

— У насъ нтъ Фильки. Это Игнатъ Гадюка.

— Что онъ гадюка, я это знаю, отвчалъ насмшливо прикащикъ, а что онъ не Игнатъ, а Филька, то это докажетъ становой приставъ.

— Нечего насъ стращать становымъ: и съ нимъ мы скоро поквитаемся.

— Послушайте, обратился къ бурлакамъ Горбатовъ, если вы мн не выдадите тотъ-часъ же Фильку, то завтра же пошлю я на васъ пристава съ казаками.

— Не трогайте, пане, Фильку, сказалъ мрачно бурлацкій батько. Бурлаки не выдадутъ, да никогда и не выдавали никого.

— Выдадутъ!

— Нтъ, пане, не выдадутъ, а если вы захотите силой взять, то за Фильку бурлаки бросятъ вамъ на скирды и крыши краснаго птушка {Поджогъ.}.

— Посмотримъ! Не я буду, если Филька не сгніетъ въ кандалахъ въ чуприновскомъ погреб.

— Нтъ, не сгнію я въ твоемъ погреб, не закуешь ты меня въ кандалы: меня не выдадутъ, да и самъ я не дамся теб въ руки, проговорилъ Филька, заламывая шапку на бокъ и смло выступая изъ толпы.

— Молчать! крикнулъ Горбатовъ, сердито топнувъ ногою.

Толпа громко захохотала.

Горбатовъ вышелъ изъ себя, началъ кричать, браниться и, наконецъ, поклялся, что завтра-же онъ сдлаетъ на нихъ облаву, переловитъ, какъ волковъ, закуетъ въ кандалы и самъ, на свой счетъ, отправитъ ихъ всхъ въ Сибирь.

Въ отвтъ на эти угрозы, въ толп раздались громкій хохотъ и оглушительный свистъ.

Горбатовъ слъ въ экипажъ и быстро ускакалъ по дорог, ведущей въ Чуприновку.

— Валяй, музыка, пану на дорогу! крикнулъ кто-то изъ толпы.

И музыка грянула ‘дербентскій маршъ’.

— Это изъ рукъ вонъ! ворчалъ Горбатовъ, сидя въ экипаж и блдня отъ злости. Ршительно никто не предпринимаетъ мръ противъ этихъ бродягъ.

— Дайте намъ инструкціи…

— Къ чорту! Какія тамъ инструкціи! напустился Горбатовъ на Будакова, вс вы только и расчитываете на меня, а сами ничего не длаете… И все я, я — никто больше! Я воюй съ ними, я отвчай своими скирдами и крышами, ну а вы что?… Чмъ вы защищаете себя отъ нихъ?… Розгами, арапниками?… Нтъ, батюшка, эти средства хороши только для институтокъ, а не для бурлаковъ, съ этимъ далеко не удешь!… Не знаю, что было-бы съ уздомъ, если-бъ не стало меня.

Горбатовъ былъ твердо убжденъ, что безъ него уздъ не просуществовалъ бы и одного дня. Это самообольщеніе Петра Петровича напоминаетъ намъ исторію однаго шута, который никакъ не могъ умереть, такъ какъ онъ твердо былъ убжденъ, что святая римско католическая церковь не можетъ существовать, если онъ перестанетъ говорить о ней. Онъ успокоился лишь только тогда, когда къ нему привели другаго шута, которому онъ торжественно передалъ свое шутовское званіе, вручивъ преемнику пеструю мантію и дурацкій колпакъ съ колокольчиками, строго завщавъ постоянно говорить о римско католической церкви. Посл этой церемоніи, шутъ скончался съ спокойною совстью.

Пріхавъ домой, Горбатовъ гордо вошелъ въ свой кабинетъ и молча слъ за письменный столъ. Когда Петръ Петровичъ былъ не въ дух или раздраженъ, то онъ принималъ тогда обыкновенно какую-то феодальную, средневковую осанку и такую-же походку, врно подмченныя имъ у героя какой-то драмы, сыгранной съ большимъ успхомъ на губернской сцен во время ‘выборовъ’.

Написавъ и запечатавъ письмо, Горбатовъ тотчасьже отправилъ его въ становую квартиру, а часъ спустя, бурлаки кмъ-то были уже увдомлены объ этомъ происшествіи.

Бурлаки, зная по опыту, что Горбатовъ наврное выполнитъ свои угрозы, отправились для дальнйшаго совщанія въ гуляевскую корчму. Корчма эта, съ согнившей крышей и безъ всякихъ пристроекъ, стояла среди глухой степи, на границ чуприновскаго владнія.

Корчмарь Гершко, въ шлепанцахъ, въ грязномъ халат и въ потертой и засаленной бархатной ермолк вышелъ встрчать дорогихъ гостей своихъ.

Долго длилось совщаніе бурлаковъ съ бурлацкимъ батькамъ. Наконецъ, они ршились отправиться съ разсвтомъ въ очаковскія степи, или-же въ днпровскія плавни, гд они легко могли бы скрыться на время въ камышахъ отъ дальнйшихъ преслдованій. Гершко посовтовалъ, пока минетъ опасность, тайно пробраться въ турецкія владнія. Опасность же предстояла бурлакамъ большая. По слухамъ, дошедшимъ до Гершки (а эти слухи были справедливы), мстная администрація, по ходатайству помщиковъ, ршилась выслать противъ бурлаковъ около шести сотенъ козаковъ.

— Пущай гонятъ насъ, проговорилъ угрюмо дядько Зозуля, а все-таки насъ не выживутъ: пока будутъ степи — будутъ и бурлаки. Степи наши.

Однакожъ, не смотря на ихъ твердую вру, что степи — бурлацкая собственность, около сорока душъ, включая въ то число женщинъ и дтей, ршились отправиться моремъ въ Турцію. Началось прощаніе съ попойкой: горько оставлять бурлаку привольныя и родныя степи. Ужь начало яснть на восток, когда изъ Чуприновки прибжалъ бглый крестьянинъ. Онъ объявилъ бурлакамъ, задыхающимся отъ скорой ходьбы голосомъ, что черезъ нсколько часовъ прідетъ въ Чуприновку приставъ съ сотнею казаковъ.

— Ну, такъ гайда, хлопцы! крикнулъ сиплымъ голосомъ бурлацкій батько, садясь на свою кляченку — и вся толпа, за исключеніемъ сорока душъ, подъ предводительствомъ Фильки — молча отправилась въ путь по дорог, ведущей мимо Макотерца и старой мельницы, гд, но народному преданію, черти балуются и по ночамъ табакъ трутъ. Остальная же толпа, низко поклонившись на вс четыре стороны, быстро направилась къ морю, съ намреніемъ поскоре завладть чуприновскими лодками.

III.

На обросшемъ бурьяномъ и колючими растеніями курган, среди широкой и необозримой степи, стоялъ, опираясь на длинную и толстую дубинку, половодъ Трибратъ, теплый и сухой втеръ разметывалъ его бороду и густые голоса. Вокругъ кургана, въ живописныхъ группахъ, паслось огромное стадо рогатаго скота. Рослые и тучные волы жевали и щипали траву: а между ними, гонимыя втромъ, прыгали бочкомъ сороки. Огромныя мохнатыя собаки лежали на скат кургана у небольшой двуколесной будки, на которой были раскинута кожа павшаго вола. Съ высоты кургана виднлась пнистая полоса моря и устье широкой и безбрежной рки, окаймленной мстами густымъ камышомъ, въ которомъ постоянно раздавались плескотня и крики дикихъ гусей и утокъ. Длинная и узкая песчаная коса далеко вдавалась въ рку. Оконечность этой косы окружали обыкновенно цлыя тучи морскихъ чаекъ и баклановъ, а еще дальше — плавно скользили лебеди, оставляя за собой длинный и серебристый слдъ.

Но Трибратъ не любовался этой ему привычной картиной природы, а пристально глядлъ на горизонтъ, гд довольно отчетливо обрисовывалась толпа, повидимому, спшившая къ кургану. Поставивъ на огонь треножникъ съ небольшимъ котелкомъ, Трибратъ посмотрлъ на солнце, на воловъ и опершись на свою дубинку, снова началъ всматриваться въ толпу.

Трибратъ былъ весь кожаный, т. е. на немъ были кожаная куртка, такіе же штаны и широкій поясъ, украшенный мдными пуговицами разныхъ формъ и величинъ. На пояс висли ножикъ, трубка, кожаный кисетъ и нсколько небольшихъ кисетиковъ съ синимъ камнемъ, селитрой и другими медикаментами, предназначенными для леченія скота. Сверхъ куртки была наброшена срая свита съ огромной на спин торбой, въ которой обыкновенно хранились мховая шапка и ржаной хлбъ. Голова же и загорлая, волосами обросшая, грудь его — были всегда открыты, не смотря ни на какую погоду. Онъ былъ безъ рода и племени. Откуда, кто онъ — этого никто не зналъ, да и никто его въ степяхъ объ этомъ и не спрашивалъ. Старъ и младъ знали о Трибрат лишь только то, что онъ ужъ боле сорока лтъ служитъ воловодомъ — и что во все это время его можно было видть на одномъ изъ многочисленныхъ кургановъ, одинокимъ, среди глухой и мертвой степи. Разъ только въ мсяцъ онъ приходилъ въ деревню за състными припасами, сопровождаемый своими мохнатыми собакаки съ поджатыми хвостами и волчьей походкой.

Толпа поспшно приближалась къ кургану: это были бглые бурлаки.

— Здорово, дядько Трибратъ, раздались нсколько мужскихъ и женскихъ голосовъ.

— Здорово отвчалъ Трибратъ, не перемняя своего мста и положенія. А куда?

— За нами погоня, отвчалъ Филька, устало бросаясь на скатъ кургана. Этому предмету послдовали и остальные бурлаки.

— Да вотъ они и скачутъ!

Трибратъ указалъ дубиной на горизонтъ, гд заклубилось цлое облако ныли и засверкали пики.

Бурлаки вспрыгнули.

— Такъ и есть — они!… Гайда къ морю! закричали нсколько голосовъ.

— Въ обрывы, и камыши! кричали другіе.

Семь женщинъ съ дтьми отдлились отъ толпы и обступили Трибрата.

— Дядько Трибратъ.

— А что?

— Возьми нашихъ дтей, да присмотри за ними эту ночь, а то ихъ задятъ комары въ камышахъ. Завтра чуть-свтъ мы забжимъ за ними, упрашивали со слезами бурлачки.

— Ну, добре. Скорй — вонъ козаки! отвчалъ Трибратъ.

Бурлачки, усадивъ дтей своихъ на скатъ кургана, поспшно побжали за остальной толпой къ обрывистымъ берегамъ моря. Достигнувъ берега, бурлаки бросились въ ущелья, но скрыться ужъ было поздно: казаки мчались вслдъ за ними.

— За мной! закричалъ высокій бурлакъ. И схвативъ весло, онъ сильнымъ ударомъ отбилъ отъ лодки цпь вмст съ замкомъ.

Въ одинъ мигъ бросилась вся толпа въ лодку, и, не смотря, что въ этомъ мст прибой волнъ со страшной силой ударялъ о берегъ — они отчалили. Козаки прискакали, а вслдъ за ними и пограничная стража, приставъ и Горбатовъ.

— Прощайте, земляки! кричали бурлаки съ ныряющей на волнахъ лодки.

— Прощайте, братцы! отмчали смясь козаки. Вы куда?

— Въ Турещину.

— Съ Богомъ!… Счастье ваше, что не попались…. Ну, молодцы! Важно правятъ лодкой. кричали козаки вслдъ бурлакамъ, повидимому, сочувствуя ихъ успху, свой своему не вparъ.

— Это что за разсказы! прокричалъ приставъ, подбгая къ козакамъ. Разв вы не знаете своего долга, а?

— Велите стрлять, Антонъ Архипичъ! стрлять велите, а не то они до единаго уйдутъ отъ насъ…. Хоть одного-бы мерзавца уложить…. Вотъ пожалуй хоть этого!

Горбатовъ указалъ приставу на стоящаго у руля Фильку. ‘Это изъ рукъ вонъ, что за распоряженіе!’ добавилъ онъ вн себя отъ злости, бгая взадъ и впередъ но берегу.

— Александръ Ивановичъ, обратился приставъ къ козацкому офицеру, прикажите дать по бурлакамъ залпъ.

— Нельзя, отвчалъ кованъ, поглаживая свои сдые усы, карабины не заряжены.

— За это вы будете отвчать передъ закономъ.

— Это ужъ мое, а не ваше дло, отвчалъ сухо козакъ садясь на лошадь.

Приставъ и Горбатовъ также услись въ экипажъ и похали домой. Подъзжая къ Чуириновк, они замтили яркое зарево пожара: бурлаки посадили на скирды краснаго птуха.

Между тмъ, Трибратъ, окруженный семью рыдающими сынами степей, пристально слдилъ съ кургана за удалявшейся лодкой, пока она совершенно не скрылась изъ вида. Отъ быль вполн убжденъ, что бурлаки воспользуются темнотой ночи и возвратятся обратно къ берегу, потому что пуститься въ такую бурю на лодк въ море — было бы крайне безразсудно, но ожиданія его были напрасны: бурлаки не возвращались. Весь день ухаживалъ онъ за дтьми, постоянно разводилъ подъ треножникомъ огонь, варилъ имъ кашу и мамалыгу: это было единственнымъ средствомъ заставить умолкнуть дтей на нкоторое время. Бурлаки не возвращались. Такимъ образомъ проходили дни за днями. Наконецъ, на пятый день, Трибратъ завидлъ съ высоты кургана объздчика Гаврила Дзюбу.

Дзюба халъ по высохшему руслу лимана, но обимъ сторонамъ котораго возвышались невысокія скалы, изъ которыхъ, мстами, сочилась вода. Повернувъ въ степь, онъ прямо направился къ кургану, на которомъ стоялъ Трибратъ. Маленькая степная лошадка его, съ всклоченной и длинной до земли гривой — громкимъ ржаньемъ оглашала чистый воздухъ. Для развлеченія, Дзюба постоянно постегивалъ длиннымъ арапникомъ разбросанные по степи скелеты павшихъ воловъ или лошадей, назжалъ на бараній черепъ съ крутыми рогами, или же, своротивъ съ прямаго пути, онъ мчался во весь духъ къ скирд или къ одному изъ кургановъ, гд обыкновенно отдыхали орлы — и сгонялъ ихъ съ мста, сильно хлопнувъ арапникомъ но воздуху.

— Здорово, Трибратъ.

— Здорово, дядько Дзюба.

— А что это у тебя за орленята? спросилъ Трибрата дядько Дзюба, указывая арапникомъ на дтей, гд нашелъ гнздо?

— Бурлацкія.

— Значитъ, это тхъ, которыхъ въ среду выбросило море.

— Какъ?

— А такъ, лодка разбилась возл обрыва.

Трибратъ мрачно взглянулъ на море, потомъ на дтей — и молча сошелъ съ кургана. Отыскавъ въ будк желзную лопату и отсчитавъ на востокъ отъ кургана десять шаговъ — онъ началъ копать. Минутъ десять спустя, Трибратъ вытащилъ изъ земли небольшой мшечекъ съ серебряными рублями.

— Забирайте-жъ, дядько Дзюба, дтей, сказалъ Трибратъ, передавая объздчику мшочекъ, — пущай громада за ними присмотритъ. Скажите, дядько, что море и люди осиротили ихъ… Деньги передайте старост, а я и безъ нихъ обойдусь: деньги для нашего брата баловство.

Запрягли въ будку пару воловъ и усадили дтей. Трибратъ вытащилъ изъ котелка огромный кусокъ мамалыги, раздлилъ его на семь частей и всунулъ каждому изъ нихъ по куску въ руки.

— Ну, гайда-жъ! проговорилъ Трибратъ, взбираясь на курганъ.

— А не видали-ли нашего чуприновскаго пана? спросилъ Дзюба.

— Нтъ, не видалъ, а что?

— Чудная приключилась оказія: пропалъ! отвчалъ равнодушно Дзюба, привязывая свою лошадку къ будк.

Трибратъ еще разъ взглянулъ въ будку: дти сидли смирно и жевали мамалыгу.

— Гей-цобъ-цобе!

И будка со скрипомъ тронулась съ мста.

IV.

Часы пробили полночь. Мрачно сидитъ Петръ Петровичъ передъ письменнымъ столомъ, на которомъ горли дв свчки въ высокихъ бронзовыхъ подсвчникахъ.

— Такъ и есть… укралъ, укралъ, разбойникъ Филька. И печать фальшивую укралъ, бормоталъ Горбатовъ, съ отчаяніемъ и тревожно роясь въ разбросанныхъ передъ нимъ бумагахъ. Вотъ и учи этихъ хамовъ грамот… Не умй онъ читать — документы были-бъ цлы, а теперь… Попадись Филька сегодня, завтра я пропалъ…

Эти мысли были прорваны приходомъ объздчика Дзюбы.

— Что нужно? спросилъ его Горбатовъ, завязывая кисти своего халата.

— Пришелъ доложить, пане, что у обрыва разбилась лодка, море выбросило утопленниковъ на берегъ.

— Бурлаковъ?

— Да.

— Ты ихъ видлъ?

— Видлъ, пане.

— Всхъ?

— Всхъ: такъ рядкомъ и лежатъ на берегу.

При этомъ извстіи, на лиц Горбатова выразилось какое-то зврское удовольствіе.

— Ну, а Фильку видлъ, а? продолжалъ допрашивать Горбатовъ.

— Признаться, не видалъ: темно было.

— Хорошо, ступай.

Какъ только за объздчимъ затворилась дверь, Петръ Петровича торопливо отыскалъ небольшой фонарь, спряталъ его въ карманъ, потомъ набросилъ на себя, сверхъ халата, гутанерчевый плащъ и — погасивъ свчи — тихо, на цыпочкахъ, вышелъ изъ дому въ степь, къ морю.

Была темная ночь: Петръ Петровичъ едва могъ различать предметы. Въ степи гудлъ втеръ, вдали рело море. Какъ гигантскіе страшные науки мчались проносились мимо Горбатова большими скачками — перекати-поле, исчезая одно за другимъ въ ночной синев.

— Ну, ночь! ворчалъ Горбатовъ, съ трудомъ шагая по сыпучему песку, безъ всякаго признака растеній, а тутъ еще въ добавокъ обшаривай карманы утопленника… Дло пренепріятное. Все это, пожалуй, и ничего, лишь-бы мн найдти у него свои бумаги — вотъ что! Не сдлай я этого сегодня, то завтра ужъ будетъ поздно: нашъ приставъ наврное не побрезгаетъ обыскать карманы утопленниковъ.

Прибой и раскаты волнъ становились все слышне и слышне. Петръ Петровичъ началъ спускаться по извилистой тропинк съ крутаго берега, цпляясь постоянно за терновникъ и сухія втви дикихъ грушъ. Онъ былъ до того занятъ своими мыслями, что даже и не замтилъ въ темнот двухъ человкъ, исправлявшихъ что-то у одной изъ лодокъ: это были Филька и едоръ Бунчукъ.

— Филька, а Филька — гляди: что это?

Бунчукъ толкнулъ локтемъ Фильку и указалъ на крутой берегъ, съ котораго осторожно спускался Горбатовъ, въ рукахъ его шатался зажженый фонарь.

— едька, весла въ лодк?

— Въ лодк.

— Спрячься на корм.

— А ты?

— Я останусь здсь: растянусь на берегу утопленникомъ… тише!

Горбатовъ приближался къ берегу. Подобравъ полы своего халата и гутаперчеваго плаща, онъ приподнялъ фонарь и освтилъ имъ часть берега, на которомъ, обливаемые волнами лежали утопленники. Онъ подошелъ къ первому изъ нихъ: это была страшно обезображенная старуха съ открытыми оловяными глазами и разинутымъ ртомъ. Страшно поворачивалась голова ея отъ прибоя волнъ то въ одну, то въ другую сторону. Долго смотрлъ Петръ Петровичъ въ обезображенное лицо старухи, съ преувеличеніемъ припоминая вс страшные разсказы и преданія объ утопленникахъ, глаза его слдили за мрнымъ движеніемъ старухи — и имъ овладлъ невольный ужасъ. Огромная волна, пнясь и ломаясь о несчанный берегъ, приподняла старуху, поворотила ее раза два на мст — и съ силой бросила ее къ ногамъ Горбатова: онъ невольно отступилъ на нсколько шаговъ. Ршимость отыскать между мертвецами Фильку слабла, но, вооружась наружной храбростью, онъ быстро пошелъ вдоль берега, на ходу освщая фонаремъ блдныя лица утопленниковъ. Наконецъ, посл долгой и утомительной ходьбы по песку, обдаваемый брызгами и шипучей пной, Горбатовъ подошелъ къ послднему. Притаивъ дыханіе, онъ робко поднесъ фонарь къ лицу утопленника: передъ нимъ лежалъ Филька. Радость и ужасъ изобразились на лиц Горбатова. Поставивъ на песокъ фонарь, Петръ Петровичъ опустился передъ утопленникомъ на одно колно и протянулъ дрожащую руку къ карману самихъ шараваръ Фильки, но какъ ужаленный осой — онъ вспрыгнулъ на ноги и съ ужасомъ отскочилъ отъ утопленника: ему послышалось, что покойникъ дышетъ. Долго стоялъ Горбатовъ передъ Филькой, пытливо и проницательно глядя въ его лицо, наконецъ, успокоившись и ободрясь — онъ снова приблизился къ нему. Не давая Горбатову времени опомниться, Филька вспрыгнулъ и сильно обхвативъ и стиснувъ обими руками Горбатова, опрокинулся вмст съ нимъ въ лодку. Раздались мрные удары веселъ — и лодка, качаясь и ныряя на волнахъ, исчезла въ ночной темнот, преслдуемая жалобнымъ крикомъ чайки.

——

Прошло нсколько лтъ посл событія, описаннаго въ предшествовавшихъ главахъ. Многое измнилось въ теченіе этого времени. Въ лтопись Россіи занесенъ величайшій ея день: освобожденіе двадцати милліоновъ отъ рабства.

Была тихая лтняя ночь. Мсяцъ всплылъ краснымъ и огненнымъ шаромъ надъ необозримыми плавнями, покрытыми густыми камышами. Быстре птицы скользила плоская лодка, пробираясь между небольшими и зелеными островками. Въ лодк сидли Филька и едоръ Бунчукъ, задумчиво глядя въ туманную окрестность, а противъ него, облокотясь на корму, сидлъ Филька, напвая какую-то пснь о томъ, какъ въ пол могила съ втромъ говорила. Ничто не шевелилось вокругъ ихъ, мертвое безмолвіе камышей не нарушило ни одно существо. Бунчукъ приподнялъ весла — и лодка, повидимому, еще шибче начала скользить по искрящейся поверхности Дуная, но, вдругъ, поровнявшись съ дикимъ и заросшимъ островомъ, Бунчукъ невольно опустилъ весла, пснь умолкла. Филька приподнялся, взглянулъ на островъ — и быстро отворотился, тоже самое сдлалъ и Бунчукъ. На берегу этого острова, стоялъ, привязанный веревками къ старому дереву — поблвшій отъ времени скелетъ, прикрытый клочками согнившаго халата и гутаперчеваго плаща.

РАЗСКАЗЫСТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

НОВОРОССІЙСКОЕ ПРЕДАНІЕ.

Читайте также:

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА