Новое сочиненіе Герберта Спенсера.
Новое сочиненіе Герберта Спенсера.
I.
II.
III.
IV.
——
Л. Оболенскій.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1892
Новое сочинение Герберта Спенсера, Оболенский Леонид Егорович, Год: 1892
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Новый трактатъ Спенсера Justice составляетъ четвертую часть его Этики. Первая ея часть, подъ заглавіемъ The data of Etics, вышла боле 12 лтъ тому назадъ. Въ то время Спенсеръ заявилъ, что долженъ отступить отъ намченнаго имъ порядка въ выпуск отдльныхъ частей своей философіи и издаетъ Данныя этики до окончанія своихъ работъ по соціологіи. Мотивировалъ онъ это тмъ, что разстроенное здоровье непозволяетъ ему надяться на осуществленіе всхъ частей его философской программы, а потому онъ торопится выдвинуть впередъ т части, которыя уже усплъ выработать. Т же самыя причины заставили его и теперь издать въ свтъ 4-ю часть Этики — Справедливость, миновавъ промежуточную часть — Основанія нравственности {The inductions of Etics (часть 2-я) и The Etics of Individual Life (часть 8-я).}. Эту краткую библіографическую замтку необходимо было предпослать нашему изложенію, такъ какъ безъ этого предваренія читателю было бы непонятно, какимъ образомъ посл первой части Этики Спенсера идетъ четвертая. Читатели могли бы искать промежуточныхъ частей, а ошибочное названіе одного изъ русскихъ изданій перевода The data of Etics спутало бы ихъ еще больше {У васъ вышло два перевода The data of Etics: одно, изданное подъ коею редакціей, носитъ названіе Данныя науки о нравственности, другое — Основанія нравственности. Это послднее заглавіе показываетъ незнакомство издателя со значеніемъ философскихъ терминовъ: по установившейся терминологіи терминъ Данныя этики обозначаетъ совсмъ другой отдлъ этой науки, чмъ терминъ Основанія нравственности. Въ свое время мы указывали на эту ошибку почтеннаго изданія, которое въ другихъ отношеніяхъ прекрасно. Теперь очевидно, какое значеніе имла эта ошибка: Спенсеръ еще не приготовилъ къ изданію Основаній нравственности, а русскій читатель увренъ, что уже прочелъ ихъ въ русскомъ перевод.}.
Разскажемъ кратко содержаніе этого интереснаго трактата.
Какъ извстно, Спенсеръ опредляетъ ‘высшее поведеніе’ слдующимъ образомъ: оно ведетъ ‘къ наибольшей продолжительности, широт и полнот жизни’. Читатели знаютъ также, что въ Данныхъ науки о нравственности Спенсеръ ищетъ зародышей морали въ царств животныхъ. Онъ доказываетъ, что человческая мораль основана на законахъ, которые столь же всеобщи, какъ сама жизнь, и являются могущественными дятелями въ развитіи всхъ живыхъ существъ. Ссылки на эти, такъ сказать, нижележащія, т.-е. біологическіе основы или законы, проходятъ и черезъ весь трактатъ О справедливости.
Путемъ подобнаго изслдованія Спенсеръ приходитъ къ слдующему опредленію объективнаго закона ‘подъ-человческой’ или ‘субъ-гуманной’ справедливости:
‘Она есть законъ того соціальнаго состоянія, при которомъ каждый индивидуумъ долженъ получать пользу или вредъ соотвтственно своей натур и своему поведенію’. Среди стадныхъ животныхъ этотъ объективный законъ видоизмняется необходимостью самоограниченія и принесенія себя въ жертву ради общихъ интересовъ ‘вида’. Что касается человческой справедливости въ тсномъ смысл, то она есть просто естественное развитіе справедливости ‘подъ-человческой’. Возростающая потребность сотрудничества (коопераціи) влечетъ за собою увеличивающіяся обязанности личнаго самоограниченія, соотвтственно атому, развиваются общественныя чувства, изъ которыхъ наиболе важное есть справедливость.
Спенсеръ проводитъ рзкое различіе между идеей справедливости и чувствомъ справедливости, одно можетъ быть сильно, тогда какъ другое слабо: напримръ, человкъ можетъ отлично понимать, что надо быть справедливымъ къ своимъ ближнимъ, но онъ можетъ неврно представлять себ тотъ рядъ дйствій, какія требуются справедливостію.
Первымъ отличительнымъ признакомъ идеи справедливости является идея о неравенств: дло въ томъ, что природа личностей и соотвтствующія ей дятельности ихъ весьма неравны, отсюда справедливость требуетъ, чтобы и вознагражденіе они получали неравное, но за то сферы дятельности и условія для нея должны быть у всхъ равны, т.-е. взаимно ограничены. Поэтому формула справедливости можетъ быть выражена такъ: ‘каждый индивидуумъ свободенъ длать то, что онъ хочетъ, не нарушая, однако, равной свободы какого-либо другаго индивидуума’. Изъ этихъ положеній выводятся Спенсеромъ права и обязанности личностей и правительствъ. Основное право человка состоитъ въ его физической цлости (integrity). Это право, съ точки зрнія законовъ относительной этики {Спенсеръ отличаетъ абсолютную этику, которая составляетъ лишь обтованную землю грядущаго, отъ этики относительной, т.-е. приспособленной къ несовершеннымъ современнымъ условіямъ жизни.}, можно поддерживать, однако, только при состояніи постояннаго мира. Затмъ идетъ право человка на свободное движеніе и передвиженіе. Это право, какъ само собою разумется, расходится со всми видами рабства и закрпощенія.
Переходя къ главамъ о прав на пользованіе естественною средой, мы встрчаемся съ нападеніемъ Спенсера на общепринятыя нарушенія права людей пользоваться свободнымъ свтомъ и воздухомъ. Сюда относятся не только вредныя испаренія разныхъ химическихъ производствъ, но даже плохая уличная музыка и курильщики въ публичныхъ мстахъ. Уже посл этого Спенсеръ приходить къ земельному вопросу. Въ своемъ новомъ сочиненіи, какъ и въ Соціальной статик, онъ вновь утверждаетъ естественное право всхъ людей на пользованіе землей, но уже значительно отступаетъ отъ практическаго примненія этого права. Повторяя, что это право отчуждено силой или хитростью и что основной его характеръ безмолвно подразумвается и теперь въ признаваемомъ всми принцип верховнаго, государственнаго господства, Спенсеръ, однако, полагаетъ, что право на землю принадлежало націи только въ первобытномь состояніи почвы, а не теперь, когда частныя лица ее расчистили, обработали, дренажировали, построили на ней сельско-хозяйныя постройки и т. д.,— однимъ словомъ, вложили въ нее свой трудъ и капиталъ. Теперь эта почва иметъ уже не ту цнность, какую она имла въ примитивныя времена. Такимъ образомъ, безземельные пролетаріи ‘имютъ право только на землю въ ея примитивномъ состояніи… только она принадлежитъ обществу’. Говоря о тхъ аргументахъ, которые онъ приводилъ въ пользу общиннаго землевладнія въ Соціальной статик, Спенсеръ заявляетъ, что ‘боле полное разсмотрніе предмета привело его къ выводу о необходимости поддерживать индивидуальную собственность, но подчинивъ ее верховному праву государства…’ ‘Если бы даже возможно было совершить въ абстракціи равное распредленіе земли, то и въ такомъ случа получившееся этимъ путемъ состояніе вещей было бы мене желательно, чмъ теперешнее… достаточно вспомнить, что частное хозяйство (администрація) выше публичнаго, чтобы видть, что собственность государства на землю причинила бы вредъ… При теперешней систем, т, которые обрабатываютъ землю, чувствуютъ прямую связь между усиліемъ и происходящею отъ него пользой, тогда какъ при государственномъ хозяйств обрабатывающій землю не чувствовалъ бы такой прямой связи’.
Кром того, Спенсеръ боится неизбжныхъ, по его мннію, недостатковъ чиновничества, которое должно было бы стать во глав дла.
Спенсеръ признаетъ, конечно, право собственности на невещественные предметы: изобртенія, авторство и т. д. Замчательно, что, на основаніи своихъ принциповъ неприкосновенности личности, онъ хотя и признаетъ право на нравственную неприкосновенность и на возмщеніе убытковъ за несправедливое оклеветаніе личной репутаціи, однако, добавляетъ при этомъ, что разоблаченіе ложной репутаціи часто является полезнымъ для общества. Такимъ образомъ, онъ возстаетъ противъ такъ называемыхъ у насъ процессовъ о диффамаціи, т.-е. преслдованій за распространеніе позорящихъ обстоятельствъ.
Можно уже заране ожидать, что Спенсеръ явится защитникомъ свободы торговли и договора. И въ самомъ дл, онъ говоритъ, что лица, которыя позволяютъ себ называться ‘протекціонистами’, должны бытъ названы ‘аггресіонистами’ (посягателями): запрещая А обмниваться съ Б и этимъ принуждая его обмниваться съ В, они, очевидно, нарушаютъ то ‘право свободнаго обмна, которое, какъ мы видли, является короларіемъ закона равной свободы’. Это не мшаетъ, однако, Спенсеру, — какъ и во многихъ другихъ мстахъ,— допустить исключеніе, ‘когда представляется совершенно очевиднымъ, что свобода обмна можетъ повредить національной защит’.
Нужно ли говорить, что свобода совсти, свобода слова и печати горячо защищаются Спенсеромъ? Онъ, видитъ въ свобод слова ‘средства разсянія заблужденій и ошибокъ’, даже обсужденіе вопросовъ половой морали,— вопросовъ, къ которымъ англичане особенно щекотливы, допускается Спенсеромъ въ виду того, что историческія данныя прошлаго ‘не позволяютъ считать нашихъ современныхъ нравовъ безспорными и не подлежащими критик, и, стало быть, обсужденіе ихъ можетъ представлять выгоду для общества’.
Крайне интересно ршеніе съ точки зрнія того же принципа такъ называемаго женскаго вопроса. Женщина по своимъ силамъ слабе мужчины, а потому лишать ее еще искусственно нкоторыхъ выгодъ въ борьб за существованіе въ высшей степени несправедливо. Поэтому не должно ставить женщинамъ никакихъ препятствій относительно занятій, профессій или иныхъ путей дятельности (careers), какіе он могли бы пожелатьвзять на себя.
При окончательномъ подведеніи итоговъ для ршенія вопроса о правахъ жены на собственность, Спенсеръ полагаетъ, что исполненіе женщиной домашнихъ и семейныхъ обязанностей совершенно уравновшиваетъ тотъ доходъ, который вноситъ мужъ своею дятельностью.
По по тону же основному принципу ‘равныхъ правъ’ Спенсеръ лишь условно допускаетъ участіе женщинъ въ политическихъ правахъ, напримръ, въ избирательномъ. Дло въ томъ, что женщины не несутъ и не могутъ нести военной повинности, а потому и не могутъ имть голоса въ ршеніи политическихъ вопросовъ до тхъ поръ, пока не установится вчнаго мира. Если бы теперь имъ дать политическія права, равныя съ мужскими, то, не неся обязанности военной защиты государства, он пользовались бы въ общей сумм не равными, а большими правами, а это было бы несправедливо. Приводятся и другія возраженія противъ участія женщинъ въ избирательномъ прав. Они изложены во 2-й части главы объ ‘устройств государства’ и опираются на различіяхъ въ строеніи мужчинъ и женщинъ, на сравнительно большей импульсивности женщинъ, большей эмоціональности ихъ и сравнительной неспособности признавать силу отвлеченныхъ и отдаленныхъ соображеній, касающихся общественнаго блага. Необходимо замтить, что самъ Спенсеръ горячо возражаетъ противъ примненія его аргументовъ къ избирательному праву женщинъ въ областныхъ и городскихъ управленіяхъ {Одинъ изъ американскихъ критиковъ Спенсера замчаетъ по этому поводу слдующее: ‘Согласно логик, которую признаетъ самъ Спенсеръ, говора ране о прав собственности женщинъ, можно возразить ему, что и здсь дло не столько въ тождеств функцій и обязанностей, сколько въ справедливомъ ихъ уравновшеніи. Даже въ случа войны, не будетъ несправедливостью утверждать, что услуги женщинъ въ госпиталяхъ и дома, какъ плательщицъ налоговъ и труженицъ, зарабатывающихъ плату, какъ матерей и воспитательницъ будущихъ защитниковъ страны, образуютъ отличный эквивалентъ съ услугами мужчинъ на ратномъ пол и даютъ женщинамъ право на равное политическое положеніе, если вс остальныя условія одинаковы. Кром того,— обширные классы мужчинъ изъяты отъ военной службы по своему возрасту, занятію и тлеснымъ недостаткамъ, однако, это не лишаетъ ихъ политическихъ правъ. И это не все: вдь, задачи правительства состоятъ, къ счастью, главнымъ образомъ, вовсе не въ тхъ вопросахъ, какіе возникаютъ изъ физической борьбы націй. Такимъ образомъ, очевидно, что избирательное право, фактически, вовсе не обусловлено военною службой или способностью къ ней’.}.
Теорія Спенсера о правахъ дтей и взаимныхъ обязанностяхъ дтей и родителей будетъ вполн понятна читателю, знакомому съ его теоріей воспитанія. Онъ требуетъ, чтобы дтямъ давалась постепенно возростающая свобода дйствія для приспособленія себя самихъ къ независимымъ и самоопредляющимся дятельностямъ ихъ будущей зрлой жизни.
Книга заканчивается нсколькими главами о природ, устройств и обязанностяхъ государства. Спенсеръ доказываетъ, что ученіе XVIII вка о политическихъ правахъ, находящее и теперь еще интеллигентныхъ защитниковъ, особенно въ демократическихъ и республиканскихъ обществахъ, невозможно поддерживать въ его цломъ. Единственныя права, въ точномъ смысл, признаваемыя имъ, суть личныя права — жизни, свободы, неприкосновенности и т. п. Политическія же привилегіи, это — только орудія, служащія для поддержанія этихъ правъ и зависящія въ нкоторой степени отъ состоянія культуры и цивилизаціи, добиваться ихъ возможно только ради достиженія первой цли: ‘подача голоса сама по себ никоимъ образомъ не содйствуютъ улучшенію жизни избирателей, какъ содйствуетъ ему пользованіе всми тми разнообразными ‘свободами’, которыя мы, въ точномъ смысл, называемъ правами, избирательное же право гражданъ даетъ имъ вообще только силу отражать нарушеніе своихъ правъ,— силу, которую они могутъ употреблять или не употреблять для достиженія доброй цли’… ‘Во Франціи, напримръ, бюрократическій деспотизмъ такъ же великъ при республик, какъ онъ былъ великъ при имперіи, въ Америк всеобщая подача голосовъ не предупреждаетъ ни развращенности муниципальнаго правительства, ни передачи власти уайръ-пуллерамъ {Спеціальный терминъ, обозначающій буквально лицъ, которыя дергаютъ проволоки маріонетокъ. Въ парламентской жизни этимъ именемъ называютъ лицъ, управляющихъ толпой.} и хозяевамъ (патронамъ), ни обложенія многихъ въ пользу немногихъ посредствомъ покровительственныхъ пошлинъ. Такъ называемыя политическія права могутъ употребляться для поддержанія свободы, могутъ и на употребляться на это и даже могутъ быть направлены къ установленію тираніи’.
Какой же цди должно достигать общество или,— врне, государство? Этою цлью должно быть, конечно, ‘благосостояніе единицъ, такъ какъ общество суть только аггрегатъ (скопленіе единицъ) и само по себ не иметъ чувствительности. Сохраненіе обществъ желательно только потому, что служитъ индивидуальнымъ чувствительностямъ’.
Спенсеръ не въ первый разъ повторяетъ это положеніе. Мы увидимъ дале, что Спенсеръ приписываетъ грхъ порабощенія индивидуумовъ соціалистической тенденціи, съ которою онъ и ведетъ упорную борьбу во имя своего принципа наибольшей свободы личности. Но какимъ же образомъ онъ примиряетъ свою аналогію (эволюціи обществъ съ эволюціей организмовъ) съ первенствомъ индивидуумовъ надъ обществомъ? Вдь, обычная эволюція организмовъ вела къ централизаціи цлаго и къ подавленію самостоятельности единицъ. Примиреніе этого противорчія совершается на почв эволюціонной теоріи. По этой теоріи, централизація или’ децентрализація организма вовсе не есть какой-то фатумъ или роковой законъ, а лишь результатъ потребности единицъ, составляющихъ организмъ, потребность же эта зависитъ отъ условій среды. То же происходитъ и съ общественными аггрегатами: когда они были окружены другими хищными аггрегатами, то главною цлью составляющихъ ихъ единицъ было самосохраненіе, а, стало быть, вооруженная борьба противъ сосднихъ аггрегатовъ. Эта борьба велась тмъ успшне, чмъ дисциплинированне была масса, чмъ она легче и быстре подчинялась цлямъ и планамъ военачальника. Побждали и выживали въ борьб т аггрегаты, которые были боле способны къ подчиненію и централизаціи. Наоборотъ, общества съ преобладающимъ индивидуалистическимъ характеромъ терплъ пораженія, завоеванія и гибли, поглощаемыя другими. Это не было роковымъ закономъ эволюціи, а только закономъ даннаго временнаго воинственнаго состоянія. Теперешнее же общество, какъ показываетъ Спенсеръ, есть общество промышленное, основанное на договор, что, какъ мы. увидимъ дале, совершенно измняетъ условія самосохраненія и развитія.
Съ его органическою теоріей преобладаніе интересовъ личности въ общественномъ аггрегат примиряется тмъ положеніемъ, что цль общественнаго организма (организма sui generis) заключается не въ интересахъ цлаго аггрегата, а въ интересахъ составляющихъ его единицъ, такъ какъ чувствующими существами являются тутъ он, а аггрегатъ, какъ цлое, ничего не чувствуетъ. Если иногда приходится и приходилось заботиться объ интересахъ аггрегата, какъ цлаго, и даже приносить для этого жертвы, то конечною цлью тутъ являлся, какъ мы уже говорили, не самый аггрегатъ, а составляющія его единицы. Съ развитіемъ промышленнаго типа необходимость какихъ бы то ни было жертвъ все боле’ боле уменьшается.
Спенсеръ полагаетъ, однако, что, въ окончательномъ развитіи, въ государств, ‘соотвтствующемъ тому промышленному типу общества, въ которомъ вполн осуществится равенство (конечно, въ Спенсеровскомъ смысл), не должно быть представительства индивидовъ, а будетъ представительство интересовъ’. Иными словами, представительство должно обусловливаться не числомъ гражданъ, имющихъ тотъ или другой интересъ, а числомъ этихъ интересовъ, иди, какъ выражается Спенсеръ, функцій. Пояснимъ примромъ эту теорію, которая, какъ намъ кажется, находится въ противорчіи съ индивидуализмомъ самого Спенсера. Положимъ, напримръ, что въ Англіи нсколько милліоновъ рабочихъ, нсколько сотенъ тысячъ земледльцевъ, сотня капиталистовъ и т. д. Представительство отъ нихъ должно идти не пропорціонально числу лицъ, составляющихъ группы этихъ отдльныхъ интересовъ, а пропорціонально числу интересовъ различныхъ классовъ: напримръ, если отъ рабочихъ будетъ одинъ или два представителя, то столько же должно ихъ быть отъ земледльцевъ и столько же отъ капиталистовъ. Но ради чего же Спенсеръ длаетъ отступленіе отъ своего принципа о значеніи индивидуумовъ? Онъ объясняетъ такъ: ‘Здоровье общественнаго организма и благосостояніе его членовъ требуютъ равновсія функцій, а этого равновсія нельзя поддержать, если дать преобладаніе тмъ функціямъ, которыя охватываютъ большее число индивидовъ, или, иными словами, нельзя поддержать равновсіе общества, отдавая власть какой-нибудь функціи, пропорціонально числу ея функціонаріевъ’.
И такъ, здсь Спенсеръ выдвигаетъ впередъ здоровье организма, тогда какъ ране утверждалъ, что цлое должно озабочивать насъ лишь настолько, насколько это касается интересовъ единицъ. Правда, онъ и тутъ, мимоходомъ, добавляетъ: ‘и благосостояніе его членовъ’, но выраженіе члены тутъ употребляется не въ смысл индивидуумовъ, а въ смысл классовъ или группъ интересовъ. Подробне мы разберемъ это впослдствіи, а теперь пойдемъ дальше.
Переходя къ обсужденію обязанностей государства, Спенсеръ доказываетъ, что по мр того, какъ общество будетъ подвигаться отъ воинственнаго типа къ промышленному, функціи государства будутъ все меньше и меньше приспособлены къ отраженію вншнихъ враговъ и станутъ все больше направляться къ поддержанію условій справедливости противъ покушенія враговъ внутреннихъ,— невждъ, людей порочныхъ, развратныхъ и т.д., составляющихъ ненормальные элементы въ большихъ обществахъ’ Для лучшаго исполненія этой обязанности государство должно, по его мннію, организовать безплатную юстицію, выполняемую самими гражданами.
Слдующая обязанность государства состоитъ въ заботахъ о ненаселенной территоріи, о проведеніи шоссе, каналовъ, желзныхъ дорогъ, о снабженіи водой, газомъ, телеграфами и т. п. По фактическое осуществленіе и поддержаніе общественныхъ работъ должно быть оставлено частной предпріимчивости.
Спенсеръ не признаетъ той теоріи государства, по которой власть и граждане разсматриваются вагъ родители и дти: ‘единственнымъ оправданіемъ этой аналогіи,— говоритъ онъ,— служитъ дтство народа, который поддерживаетъ такую аналогію’ (стр. 217). Прослживая постепенную эволюцію обязанностей государства, Спенсеръ утверждаетъ, что ‘всеобъемлющая дятельность государства характеризуетъ низкій соціальный типъ, а прогрессивное движеніе къ высшему типу отмчается сокращеніемъ государственныхъ функцій’. Борьба съ соціалистическою тенденціей ясно выступаетъ въ этомъ мст книги. Показавъ, что въ органическомъ царств вообще всякое развитіе и всякій успхъ совершались естественнымъ приспособленіемъ и борьбой за существованіе индивидуумовъ, Спенсеръ замчаетъ, что какое-либо ограниченіе личности въ ея новой сред (обществ) было бы ‘устраненіемъ того процесса, которымъ развивалась всякая жизнь, т.-е. было бы разрывомъ поведенія отъ его послдствій. Кром нарушенія общаго закона жизни {Читатель видлъ ране, что общимъ закономъ жизни Спенсеръ считаетъ полученіе каждымъ индивидомъ того, что является результатомъ его натуры и его поступковъ, а въ обществ это видоизмняется необходимостью служить его интересамъ.}, этимъ нарушалась бы спеціально та форма его, которая явилась результатомъ общественнаго существованія. Вторгаясь со своимъ вмшательствомъ въ законъ, общій всмъ живымъ существамъ, этотъ взглядъ вторгается и въ боле спеціальный законъ человческой справедливости, который требуетъ, чтобы каждый пользовался выгодами, полученный въ извстныхъ, необходимыхъ границахъ отъ его дйствій. Здсь же эти выгоды перераспредляются… И въ то время, какъ въ теченіе столтій управляющая общественная власть, защищая все успшне права личностей относительно другъ друга, отказалась такимъ путемъ и сама отъ нарушенія этихъ правъ,— вышеприведенный взглядъ желалъ бы выворотить на изнанку этотъ ходъ вещей и уменьшить ту свободу дятельности, которую этотъ ходъ увеличивалъ. Это значитъ игнорировать обобщенные результаты наблюденій и опытовъ, скопившихся въ теченіе тысячелтій’.
Спенсеръ полагаетъ, что противуположное мнніе, ставящее цлью государства непосредственную его дятельность, есть эмпирическій утилитаризмъ, а не раціональный: раціональный утилитаризмъ требуетъ, наоборотъ, чтобы государство имло цлью создавать наилучшія условія для дятельности индивидовъ, не дйствуя само непосредственно.
Мы нсколько доле должны остановиться на послдней глав,— о границахъ обязанностей государства,— такъ какъ она хотя и говоритъ, повидимому, о частномъ вопрос, а именно — о прав государства на выработку въ гражданахъ извстнаго характера, однако, ея аргументы имютъ боле широкій смыслъ и помогаютъ выясненію того принципа, съ которымъ Спенсеръ выступаетъ противъ государственнаго вмшательства, отождествляемаго ямъ съ соціализмомъ. Вначал главы Спенсеръ говоритъ, что цль, которую боле всхъ другихъ долженъ бы имть въ виду государственный человкъ, есть образованіе характера гражданъ, но что если внимательно изслдовать, какой характеръ долженъ быть въ обществахъ промышленнаго типа, то придется признать, что эта цль всего лучше достигается именно упраздненіемъ множества такихъ государственныхъ дятельностей, которыя направлены на образованіе характера. Но какимъ же это образомъ? Очень просто. Спенсеръ обращается опять къ обществу воинственнаго типа: тутъ нужны характеры воинственные, выработка ловкости, крпости тла, выносливости и т. п. Однимъ словомъ, здсь ясно видно, какой нуженъ характеръ для даннаго состоянія общества и какими способами онъ можетъ быть развитъ. Поэтому, здсь даже не было государственнаго воспитанія въ современномъ смысл слова, а воспитаніе требовалось обычаемъ и вынуждалось общественнымъ мнніемъ. По мр образованій боле обширныхъ государствъ, развивалось и государственное воспитаніе. Кром развитія силы, ловкости, выносливости, требовалось выработать духъ подчиненія глав или начальнику, чтобы направлять къ одной цди обширныя массы. Греція и особенно Спарта даютъ иллюстраціи къ этой стадіи. Вслдъ за практикой идетъ теорія, развитіе которой мы находимъ у Платона и Аристотеля: здсь уже воспитаніе гражданъ возводится въ прямую обязанность государства.
Но все совершенно измняется по мр смны воинственнаго типа промышленнымъ: среди всеобщей войны, каждый гражданинъ былъ вынужденъ отдавать всего себя обществу, такъ какъ не могъ просуществовать безъ общей защиты. Въ промышленномъ же тип онъ гораздо больше обязанъ себ, чмъ обществу, которое становится просто лишь средой для его дятельности. Вмсто объединеннаго политическаго тла, принуждавшаго массу составляющихъ его единицъ къ однородному дйствію, промышленное общество, утрачивая свою принудительную организацію, связываетъ личности лишь тою связью, какая необходима для мирнаго сотрудничества.
Промышленное общество требуетъ крайне разнообразныхъ дятельностей и способностей, требуетъ отъ каждой личности постояннаго и оригинальнаго созданія новыхъ путей для промышленности, безъ чего невозможна промышленная борьба съ другими обществами. Поэтому въ промышленномъ обществ не только трудно, но и невозможно опредлить, въ макомъ направленіи слдуетъ искусственно развивать характеръ гражданъ. Предположивъ во глав такого общества какихъ угодно мудрецовъ, мы должны будемъ признать, однако, что въ ихъ взглядахъ и идеалахъ неизбжно является смсь идей, вызванныхъ новыми требованіями жизни, съ наслдственными инстинктами и предубжденіями. И дйствительно,— говоритъ Спенсеръ,— исторія показываетъ намъ на каждомъ шагу ошибки такого рода впередъ намченныхъ идеаловъ. По, крон идеала, нужно еще опредлить и средства его осуществленія. Тутъ, во всякомъ случа, возможны три соображенія, и каждое изъ нихъ показываетъ несостоятельность вмшательства. Во-первыхъ, всякая система должна вести къ единообразію’ Если принимаемыя мры будутъ успшны, то он неизбжно должны привести къ нкоторому сходству между индивидуумами. Отрицать это — значитъ отрицать дйствительность самаго процесса, но, по мр того, какъ въ результат системы будетъ получаться однообразіе индивидуумовъ, въ обществ будетъ останавливаться развитіе. Каждому, кто знакомъ съ процессомъ эволюціи въ природ, извстно, что безъ разновидностей не была бы развитія. Однообразіе совершенно остановило бы развитіе. Отсюда ясно’ что въ томъ обществ, въ которомъ система выработки характера гражданъ дйствовала бы всего успшне, оказался бы регрессъ сравнительна съ другими промышленными обществами, конкуррирующими съ ними. Во-вторыхъ, всякая успшно-дйствующая система вліянія на характеръ должна порождать привычку подчиненія, а въ промышленномъ обществ, наоборотъ’ необходима выработка самостоятельности и иниціативы. Въ-третьихъ, въ обществ существуетъ или же не существуетъ естественный процессъ, которымъ граждане приспособляются къ условіямъ окружающей среды. Утверждать, что такого процесса не существуетъ, значитъ утверждать, что человкъ является исключеніемъ изъ всхъ остальныхъ существъ, на въ такомъ случа откуда же явились разновидности въ человчеств? А если естественный процессъ существуетъ, то ему и надо предоставить приспособленіе личности къ требованіямъ соціальной среды. Или же нужна доказать, что это можетъ быть лучше сдлано искусственнымъ способомъ, но этого доказать нельзя. Спенсеръ приводитъ въ примръ само христіанство, которое стремилось воспитать людей въ дух любви, а, между тмъ, уже одна борьба европейцевъ съ низшими расами, ихъ истребленіе и жестокости, совершаемыя надъ ними, могутъ служить историческими доказательствами безплодности попытокъ искусственной выработки характера. Этотъ доводъ мы разберемъ поздне.
Такимъ образомъ, нельзя полагаться ни на искусственную выработку идеаловъ, ни на искусственную выработку пріемовъ.
Посмотримъ же, какъ можетъ совершиться естественная выработка. Для этого необходимо только наибольшее расширеніе возможности спонтаннаго (самопроизвольнаго) приспособленія гражданъ къ общественной жизни. Примры даетъ намъ органическій міръ, въ которомъ способности всякаго рода существъ приспособлялись къ потребностямъ ихъ жизни какъ прямымъ’ такъ и косвеннымъ процессомъ, кром того, упражненіе каждой пріобртенной такимъ путемъ способности длалось источникомъ усовершенствованія. Въ нормальномъ состояніи является не только органъ (agent) для каждой обязанности, но и сопровождающія данную обязанность чувства становятся боле или мене пріятными сознанію приспособляющагося существа. Мало этого, если гд-нибудь нарушается гармонія, она постепенно самовозстановлается или посредствомъ переживанія наиболе приспособленныхъ, или путемъ унаслдованія результатовъ употребленія и неупотребленія способности, или тмъ и другимъ путемъ вмст.
‘Уже и теперь этимъ путемъ пріобртено множество нужныхъ способностей къ работ, не имющихся у дикарей, уже теперь развилась способность къ упорядоченному сотрудничеству, при совершенно добровольномъ объединеніи, уже пріобртены такія массы самоограниченія, чтобольшая часть людей ведетъ свою жизнь, не вредя значительно жизни другихъ, уже альтрюистическіе интересы, чувствуемые гражданами къ общественнымъ дламъ, въ обширномъ смысл, таковы, что направляютъ къ достиженію общественныхъ (public) цлей какъ индивидуальныя, такъ и спонтанно-соединенныя усилія, уже и теперь симпатіи людей стали дятельны настолько, что породили множество филантропическихъ учрежденій и даже черезъ~чуръ мною’… ‘И если, въ теченіе многихъ лтъ этого тысячелтія, воспитательное вліяніе самой общественной жизни сдлало такъ много, то было бы безуміемъ предполагать, что оно не сдлаетъ боле, не сдлаетъ всего того, что нужно сдлать’.
Дале Спенсеръ подводитъ эти практическія соображенія подъ свой основной принципъ или законъ справедливости, въ силу котораго каждый иметъ право на свободное развитіе своихъ способностей. Въ данномъ случа вмшательство общества нарушаетъ основной законъ жизни. ‘А что же можетъ быть большимъ абсурдомъ,— спрашиваетъ Спенсеръ,— какъ не намреніе улучшить общественную жизнь нарушеніемъ основнаго закона общественной жизни?’
Таковы основныя черты трактата Спенсера. Строго говоря, въ немъ очень мало существенно-новаго, чего бы онъ не высказалъ раньше въ разныхъ своихъ работахъ, и особенно въ одномъ изъ первыхъ своихъ произведеній — Соціальной статик. Новый трактатъ добавляетъ къ преждесказанному лишь нкоторыя частности и ставитъ систему автора въ дальнйшую связь съ біологіей, съ жизнью субъ-гуманной, объединяя ихъ общимъ закономъ. Попробуемъ теперь разобраться въ этой систем.
Разбирать ее съ чисто-философской точки зрнія было бы и долго, и безполезно, это потребовало бы критическаго разбора всей ‘синтетической’ философіи, на что мы сейчасъ не претендуемъ. Намъ хотлось бы разсмотрть взгляды Спенсера съ этической и общественной точки зрнія, опредливъ ихъ мсто среди другихъ, боле знакомыхъ у насъ, этическихъ и соціологическихъ міросозерцаній и тутъ же кстати коснуться нкоторыхъ обвиненій, высказывавшихся у насъ противъ этого типа этики.
У Достоевскаго въ Братьяхъ Карамазовыхъ есть слдующій эпизодъ: въ средневковой толп разнесся слухъ, что пришелъ Христосъ и снова учитъ на площадяхъ и улицахъ. ‘Тайный инквизиторъ’, узнавъ объ этомъ, идетъ на площадь, встрчаетъ учителя и начинаетъ упрекать его за то, что онъ смущаетъ покорную, мирную толпу. И ты всегда такъ длалъ,— говоритъ инквизиторъ,— ты имлъ такую силу, что могъ бы обратить камни въ хлбы и навсегда обезпечить сытость и довольство толпы, но ты не то длалъ, ты ее смущалъ идеальными стремленіями и надеждами. И вотъ мы употребили цлые вка, чтобы исправить твою ошибку, мы задавили въ толп критическую мысль, мы подчинили ее безусловному авторитету, и толпа успокоилась, стала мирно работать, а ты снова явился разрушить нашъ вковой трудъ.
И много еще въ этомъ род говоритъ ‘тайный инквизиторъ’: въ основ его рчей лежитъ одна мысль, что мечта о высшей и свободной человчности есть только мечта, что массу всегда нужно вести или силой, или обманомъ къ ея же собственному благу, а это благо — въ сытости и спокойствіи. Другіе идеалы, другія стремленія къ какому-то высшему совершенству человка и общества, т.-е. къ совершенству, лежащему дальше предловъ сытой и покойной жизни, только иллюзіи, которыя никогда не осуществятся. Однако, этими мечтами можно,— говоритъ инквизиторъ,— возбуждать иногда массу на какой-нибудь подвигъ, нужный для ея блага, и потому не слдуетъ ее совсмъ разочаровывать въ нихъ. По направлять толпу, при посредств этихъ иллюзій, должны ‘мы’, т.-е. люди, стоящіе ‘на гор’, люди, знающіе, что истина не въ этихъ мечтахъ, хотя и скрывающіе это отъ массы.
Въ этомъ эпизод образно выражены два основныя этическія міросозерцанія, постоянно раздляющія человчество или, врне, вожаковъ человчества: одно изъ этихъ міросозерцанія, которое Достоевскій (врйо или нтъ, это — другой вопросъ) причесываетъ Христу,— врить въ безконечныя силы, въ безпредльную способность развитія у каждой личности. По этому воззрнію, для наибольшаго счастія человчества нужно, главнымъ образомъ, одно: создать для личности такія условія, при которыхъ сна могла бы развиваться съ наивозможно-большею свободой, и тогда сама личность создастъ для себя все, что ей нужно, и не только то, что ей нужно сейчасъ, но она будетъ свободно развиваться для высшаго и боле благороднаго существованія, о какомъ мы и мечтать теперь не можемъ, и, сообразно съ этимъ непридвидимымъ теперь совершенствомъ, будетъ создавать и среду для себя, т.-е. идеальныя формы человческихъ отношеній,— въ семь ли, въ обществ ли, въ масс ли цлаго человчества.
Другая, противуположная точка зрнія полагаетъ, наоборотъ, что толпу нужно вести къ ея благу искусственными мрами, опекать и ограждать се, какъ неразумнаго ребенка. Этотъ взглядъ, приписываемый Достоевскимъ ‘тайному инквизитору’, опирается, очевидно, на невріе въ силу разума отдльной личности, на нкоторый пессимизмъ относительно способности людей въ массахъ идти свободнымъ путемъ свободнаго развитія.
Замчательно, что Достоевскій приписывалъ эту вторую точку зрнія не только тайному инквизитору, въ которомъ онъ, очевидно, олицетворялъ нкоторое ‘церковное’ направленіе, противуполагая его чистому христіанскому взгляду, но онъ шелъ дальше: онъ видлъ и во всей европейской наук эту вторую точку зрнія. Подобный же взглядъ на европейскую науку высказалъ впослдствіи и Л. И. Толстой, проводя аналогію между западно-европейскимъ католицизмомъ съ его непогршимымъ авторитетомъ, тяготющимъ надъ разумомъ людей, и наукой, стремящейся будто бы къ такой же кастической непогршимости и верховному руководительству на основаніи авторитета, а не свободнаго разума.
Справедливо ли, однако, отнесеніе науки къ категоріи ‘тайныхъ инквизиторовъ’? Есть ли какое-нибудь основаніе противуполагать ее тому міросозерцанію, въ которомъ Достоевскій и отчасти Толстой видятъ выраженіе чистаго христіанства? Чтобы разобраться въ этомъ, посмотримъ сперва, откуда возникло въ ум Достоевскаго такое отрицательное представленіе о наук. Его Дмитрій Карамазовъ, сидя въ тюрьм, проклинаетъ науку и ‘Бернаровъ’ (т.-е. Клода Бернара, котораго онъ считаетътипичнымъ представителемъ науки) за то, что они убили въ немъ вру въ человческую свободную душу, сказавъ ему, что души никакой нтъ’ а есть ‘мозговыя клточки и хвостики’. Отсюда ясна связь, возникшая въ ум Достоевскаго между ‘инквизиторствомъ’ и наукой: тайный инквизиторъ хотя и дйствуетъ именемъ Христа, но не вритъ въ Его ученіе’ т.-е. въ свободную душу человка, въ ея способность къ свободному развитію, совершенству и свободной дятельности. Отсюда его вра въ блага лишь низшаго сорта, но даже и тутъ онъ не вритъ, что они могутъ быть достигнуты людьми безъ опеки и авторитета. Къ тому же результату, по мннію Достоевскаго, должны вести и ‘Бернары’, т.-е. наука. Какою, думалъ онъ, свободой можетъ пользоваться существо, у котораго не душа, а какія-то ‘клточки и хвостики’? Что можетъ сдлать для себя эта машина, происшедшая, по ‘Бернарамъ’, отъ обезьянъ? Какую самостоятельность можно дать правнуку гориллы?
Л. Н. Толстой не указываетъ такихъ же опредленныхъ основаній для своего обвиненія, онъ не придаетъ большаго значенія тому или другому взгляду на сущность души, т.-е. на ея метафизику. Его обвиненіе строится больше на наглядной художественной аналогіи, т.-е. на вншнемъ сходств средневковой католической непогршимости и современной научной непогршимости.
Прежде чмъ перейдемъ къ дальнйшему развитію нашей мысли, на можемъ не вспомнить слдующаго: кто-то когда-то назвалъ позитивизмъ О. Конта ‘католицизмомъ безъ христіанства’. Трудно сказать, случайно или сознательно, но Достоевскій вкладываетъ въ уста ‘тайнаго инквизитора’ нсколько мыслей, которыя мы находимъ и въ соціальныхъ проектахъ Конта. Какъ всмъ извстно, онъ желалъ поставить во глав общества нсколькихъ философовъ и крупныхъ капиталистовъ, отдавъ имъ абсолютную власть надъ массой. Что же касается самой массы, то она даже не должна была заниматься нкоторыми науками: ей, напримръ, запрещались занятія астрономіей, потому что это могло бы привести ее къ безполезнымъ мечтаніямъ, а масса должна покорно работать и благоденствовать подъ снью родительскаго авторитета людей высшаго знанія, такъ сказать, новыхъ жрецовъ, папъ и епископовъ положительной науки. Такимъ образомъ, если бы позитивизмъ Конта, а въ особенности его соціальные проекты, можно было отождествить съ наукой, то обвиненія Достоевскаго и Л. Н. Толстаго имли бы, повидимому, солидныя основанія.
Но противъ Конта и Спенсера есть другое обвиненіе, исходящее изъ совершенно иного лагеря, относящагося съ глубокимъ уваженіемъ къ наук вообще. При этомъ особенно замчательно то, что талантливый писатель, нанесшій у насъ самые сильные удары спенсеризму, является наиболе яркимъ выразителемъ одного изъ основныхъ принциповъ, выдвигаемыхъ впередъ и Спенсеромъ, а именно принципа ‘личности’, ея торжества въ ‘борьб за индивидуальность’. Мы говоримъ о H. К. Михайловскомъ. Принципъ индивидуальности составляетъ, какъ мы думаемъ, основу теоріи прогресса у г. Михайловскаго, но онъ же является и у Юпенсера краеугольнымъ камнемъ теоріи прогресса. Съ перваго взгляда тутъ можетъ показаться недоразумніе со стороны г. Михайловскаго, люди, относящіеся къ длу поверхностно, могутъ сказать по адресу нашего талантливаго критика и соціолога: ‘своя своихъ не познаша’.Но это будетъ крупная ошибка. Вопросъ гораздо сложне, чмъ кажется. Очевидно, не вс индивидуалистическія теоріи одинаковы и не всегда ведутъ къ ‘однимъ и тмъ же результатамъ. Мы здсь не будемъ излагать подробно возраженій г. Михайловскаго, отсылая читателей къ собранію его сочиненій. Скажемъ лишь кратко, что главнымъ пунктомъ этихъ возраженій является ученіе Спенсера о прогресс, какъ о постепенномъ дифференцированіи, и ученіе объ обществ, какъ организм. Въ самомъ дл, если оба эти ученія перенести безъ оговорокъ на общество, то въ результат получается крайнее уродство, просто искаженіе человка: живая, цльная личность обращается въ органъ, въ служебное орудіе, въ ‘палецъ отъ ноги’, въ спеціализированное ‘нчто’, лишенное всего человческаго. Какъ увидитъ читатель дале, наши возраженія Спенсеру строятся на иныхъ основаніяхъ, но это не мшаетъ намъ считать указанія г. Михайловскаго въ высшей степени важными по существу.
Возвращаясь къ опасеніямъ Достоевскаго и Л. Н. Толстаго, мы видимъ, что они не оправдываются, по крайней мр, при бгломъ обзор содержанія новой книги. Что покажетъ боле глубокій разборъ идей Спенсера, читатель увидитъ дале, но пока ясно, что эти такъ испугавшіе Дмитрія Карамазова ‘клточки и хвостики’ сами по себ не мшаютъ Спенсеру врить въ значеніе личности и ея развитіе, свободное отъ вншняго принужденія. Наоборотъ, какъ мы видли въ глав ‘объ обязанностяхъ государства’, всякое принудительное вліяніе общества, какъ цлаго, Спенсеръ считаетъ вреднымъ для развитія. Такимъ образомъ, съ этой точки зрнія отождествленіе современной науки, насколько она выразилась въ систем Спенсера, съ ‘тайнымъ инквизиторомъ’ представляется ошибочнымъ. Спенсера, наоборотъ, можно бы обвинить въ обратной крайности. Мы указывали на нкоторыя мста его книги, гд онъ является крайнимъ врагомъ той тенденціи, которая думаетъ путемъ законодательства или государственныхъ мропріятій улучшить экономическое положеніе массъ. Онъ сдлалъ эту вражду почти своею спеціальностью.
Читателямъ, конечно, извстна маленькая брошюра подъ заглавіемъ: Грядущее рабство. Эта брошюра есть переводъ одного изъ этюдовъ Герберта Спенсера, направленнаго противъ государственнаго соціализма, стремленіе къ которому онъ усматриваетъ въ нкоторыхъ группахъ современнаго общества и считаетъ его крайне опаснымъ для самостоятельной жизни, свободы и развитія ‘личности’. По поводу этого не мшаетъ сказать два слова.
Когда въ какой-нибудь русской гостиной или кружк русской молодежи произносится слово ‘соціализмъ’, въ умахъ слушателей возникаетъ представленіе о соціальныхъ реформахъ, преимущественно на экономической подкладк. Политическая сторона соціализма, т.-е. его отношеніе къ свобод личности и политическому строю государства, рдко приходятъ кому-либо на умъ, рдко возбуждаютъ въ комъ-нибудь вопросъ. Почти вс уврены безспорно въ томъ, что большее приближеніе къ экономическому равенству должно предполагать, вмст съ тмъ, и большую свободу личности и большую политическую свободу. Соціализмъ, равенство, свобода отождествляются въ русскихъ умахъ по давнишней ассоціаціи идей. Спенсеръ и нкоторые европейскіе ученые составляютъ въ этомъ отношеніи полную противуположность: они считаютъ соціалистическія тенденціи опаснйшими врагами личной и политической свободы. Отсюда происходитъ явленіе, кажущееся страннымъ, но, въ сущности, весьма понятное: въ то время, какъ, напримръ, въ Германіи противъ соціализма ополчались такіе люди, какъ Бисмаркъ, т.-е. защитники и борцы государственнаго порядка и государственности, въ это время въ Англіи походъ противъ соціализма былъ поднятъ наибольшими поборниками личной свободы. Такъ, напримръ, въ Америк въ 1891 г. вышла книга подъ заглавіемъ: Арlеа for Liberty, An Argument against Socialism and Socialistic Legislation (т.-е. Въ защиту свободы, аргументъ противъ соціализма и соціалистическаго законодательства). Эта книга есть сборникъ статей различныхъ либеральныхъ писателей, во глав которыхъ стоитъ Гербертъ Спенсеръ. Этюдъ его помщенъ въ форм введенія и озаглавленъ такъ: From freedom to bondage (т.-e. Отъ свободы къ рабству). Подъ рабствомъ тутъ понимается грядущій соціализмъ {Кром статьи Спенсера, въ сборникъ вошли этюды: Станлея, Робертсона, Уордсворта, Донитхорна, Джоржа Гоуелля, Оберона Герберта и др.}. Только что разсмотрнное нами сочиненіе О справедливости направлено точно также противъ соціализма, съ точки зрнія свободы и личности {Рядомъ съ Спенсеромъ выступилъ противъ соціализма другой извстный ученый, сэръ Генри Мэнъ, авторъ знаменитаго сочиненія Древнее право (Ancient Law), переведеннаго на русскіе языкъ много лтъ тому назадъ. Книга Мэна носитъ названіе Popular Government (Народное правительство), подъ которымъ Мэнъ понимаетъ демократію, т.-е. низшіе или рабочіе классы, несущіе съ собою, по мннію автора, соціалистическія тенденція въ сферу государственности. Аргументы Мэна противъ демократіи опираются на предвщаніяхъ серьезное опасности для свободы прогресса, отъ надвигающагося соціализма, сопровождаемаго невжествомъ народныхъ массъ.}. Повторимъ еще разъ: соціализмъ тутъ отождествляется по своему принципу со всякимъ преобладаніемъ государственности надъ личною дятельностью, что, до извстной степени’ понятно въ такихъ странахъ, какъ Америка и Англія.
Всматриваясь внимательно въ эту вражду, мы видимъ въ ней признаки пресловутой теоріи ‘laissez faire’, которая, повидимому, уже доказала на практик свою несостоятельность, отдавъ милліоны европейскаго пролетаріата въ рабство капиталу. Но Спенсеръ не хочетъ признать этой несостоятельности: въ вышеупомянутомъ этюд Отъ свободы къ рабству онъ старается доказать, что большая часть обвиненій, падающихъ на наше время, обусловлена психологическою иллюзіей, состоящею въ томъ, что, ‘по мр усовершенствованія вещей, становятся все громче крики объ ихъ недостаткахъ’. Онъ пытается привести въ доказательство этой мысли нсколько примровъ: такъ, положеніе женщинъ у дикарей было невыносимо, оно было иногда хуже положенія домашняго скота, а, между тмъ, теперь, когда женщина поставлена очень высоко, слышатся самые отчаянные вопли объ ея угнетеніи, и они раздаются особенно сильно тамъ, гд положеніе женщинъ всего лучше, а именно въ Америк, въ этомъ настоящемъ ‘женскомъ раю’. Нсколько поколній назадъ умнье читать и писать было практически ограничено высшими и средними классами, въ то время или вовсе не слышалось требованій образованія вреди рабочихъ классовъ, или они показались бы странными, теперь же, когда неграмотность составляетъ исключеніе среди низшихъ классовъ, слышатся крики о томъ, что народъ гибнетъ во тьм невжества. То же самое и относительно удовлетворенія экономическихъ жизненныхъ потребностей: давно ли люди ходили полуодтые, жили въ коморкахъ безъ печей, ли Богъ знаетъ что, и тогда вс молчали, а теперь, когда они одты тепло, когда каждый иметъ въ квартир печь, а за столомъ удовлетворительную пищу, когда средняя жизнь стала значительно выше, слышатся крики о бдственномъ положеніи массъ,— крики, какихъ раньше никогда не бывало (?!). Хотя дале Спенсеръ самъ признаетъ, что въ современномъ обществ остается еще много зла и бдствій, что ‘существующій типъ общественной организаціи не можетъ дать удовлетворенія тому, кто его наблюдаетъ, но онъ увренъ, что это происходитъ не отъ свободной конкурренціи силъ: безъ этой конкурренціи мы не имли бы, по его мннію, множества нужныхъ вещей, создаваемыхъ промышленною борьбой, безъ нея не было бы стремленія производить все больше и больше, искать новыхъ потребителей, а, стало быть, понижать цну и давать низшимъ классамъ возможность пріобртать множество такихъ продуктовъ, которыхъ безъ этого они не имли бы. Если при этомъ понижается заработокъ, за то въ большей пропорціи удешевляются средства къ жизни. Спенсеръ думаетъ, что существующіе недостатки организаціи уничтожатся лишь постепеннымъ приспособленіемъ и усовершенствованіемъ людей, какъ они постепенно уничтожались до сихъ поръ, но что обратный путь радикальныхъ и быстрыхъ улучшеній повелъ бы только къ арміямъ труда, подчиненнымъ дисциплин, какъ въ Перу, привелъ бы къ безконечной масс контролеровъ-чиновниковъ, которые образовали бы изъ себя могучую корпорацію, а эта корпорація, какъ и регулирующая система въ отдльномъ организм, непремнно поставила бы интересы корпораціи въ разрзъ съ интересами остальнаго общества и ей не трудно было бы поработить его. Надежды на то, что массы сами избирали бы изъ себя руководителей труда, есть мечта, которой противорчитъ исторія. Исторія показываетъ, что писанные уставы и законы принимаютъ въ жизни совсмъ иной характеръ, чмъ на бумаг, пока люди недостаточно совершенны. ‘Какъ мало людей,— говоритъ Спенсеръ,— которые, работая надъ французскою революціей и, главнымъ образомъ, надъ установленіемъ новаго правительственнаго аппарата, могли вообразить, что одно изъ первыхъ дйствій этого аппарата будетъ состоять въ обезглавленіи ихъ самихъ! Какъ не много людей, вырабатывавшихъ американскую декларацію независимости и сооружавшихъ республику, предвидли, что посл нсколькихъ поколній законодательство очутится въ рукахъ уайръ-пуллеровъ, что избиратели, вмсто того, чтобы направлять дла въ свою пользу, будутъ тысячами приводиться къ избирательнымъ спискамъ ‘патронами’ и что почтенные люди будутъ устраняться отъ публичной дятельности посредствомъ оскорбленій и клевты со стороны профессіональныхъ политиковъ!’
По мннію Спенсера, коопераціи могутъ быть только двухъ родовъ: или добровольныя, или принудительныя. Уничтожьте первыя и явятся неизбжно вторыя. Спенсеръ признаетъ, что теперешняя такъ называемая добровольная кооперація не вполн свободна, потому что рабочій часто вынужденъ необходимостью брать работу и соглашаться на извстную заработную плату, ему могутъ сказать: ‘или возьми работу, или умирай съ голоду’. Но, во-первыхъ, это отношеніе людей переходное, а, во-вторыхъ, если его сравнить съ настоящею принудительною коопераціей, т.-е. съ арміей труда, организованной по правиламъ военной дисциплины, то не можетъ быть и вопроса о преимуществахъ той или другой системы: ‘Моя оппозиція соціализму,— говоритъ онъ,— происходитъ отъ увренности, что юнъ остановилъ бы ту высшую стадію организаціи, какую я предвижу въ моей Соціальной статик и въ Политическихъ учрежденіяхъ, и вернулъ бы намъ низшую стадію’. Какая же это высшая стадія? Это есть высочайшее развитіе индивидуальности рядомъ съ высочайшимъ развитіемъ взаимной зависимости, но какъ же Спенсеръ примиряетъ два эты положенія, повидимому, столь противуположныя? Онъ предполагаетъ, что въ человчеств разовьются до высшей степени чувства симпатіи, создающія свободную и пріятную зависимость. При уясненіи своей мысли, онъ указываетъ на отношенія въ лучшихъ современныхъ семьяхъ (см Social Statik. London, 1868 г., стр. 482, 18).
Трудно себ представить что-либо, повидимому, боле далекое отъ взгляда ‘тайнаго инквизитора’ и боле близкое къ тому, что Достоевскій видлъ въ противуположномъ міросозерцаніи, кладущемъ въ основу жизни свободу личности и любовь одного человка къ другому. Но, увы, это сходство только кажущееся: вдь, та взаимная симпатія, о которой мечтаетъ Спенсеръ, есть только обтованная земля будущаго состоянія, это лишь абсолютная этика и справедливость. А до тхъ поръ мы должны слдовать совсмъ другой, относительной этик. До какой степени немедленное осуществленіе чувства симпатіи, при теперешнихъ условіяхъ общества, отрицается Спенсеромъ, видно изъ того, что онъ почти съ негодованіемъ нападаетъ не только на налогъ въ пользу бдныхъ, но и на налогъ въ пользу народнаго образованія, относя все это къ ненавистному ему государственному вмшательству и соціализму. Онъ съ ироніей говоритъ, что если сегодня вотировали налогъ въ пользу образованія, то черезъ годъ будутъ вотировать налогъ на обувь, одежду и т. д. для неимущихъ классовъ, онъ съ досадой замчаетъ, что прогрессъ, создавшій множество филантропическихъ учрежденій, создалъ ихъ уже ‘черезъ-чуръ много’.
И вотъ въ чемъ, намъ кажется, отличительная черта и основной порогъ его индивидуализма: требуя свободы для личности, онъ, въ то же время, запрещаетъ ей любить и длать что-нибудь теперь же для ближняго, потому что время для абсолютной этики еще не пришло, оно придетъ въ прекрасномъ грядущемъ, оно осуществится въ будущемъ раю человчества. Онъ не хочетъ признать, что если представители общества, хотя бы въ Англіи, вотируютъ налогъ въ пользу бдныхъ или народнаго образованія, то это доказываетъ, что они уже обладаютъ такою симпатіей, которая стремится теперь же къ дятельному выраженію путемъ извстной общей жертвы. Почему же Спенсеръ видитъ въ этомъ самопожертвованіи тиранію общества надъ личностью, грядущее рабство и соціализмъ, а не торжество личности, охваченной высокими симпатическими чувствами? И дале: онъ признаетъ главною обязанностью государства создавать условія для наиболе свободнаго развитія личности, но почему же открытіе безплатныхъ школъ для бднаго класса не есть именно такое устройство для личностей условій свободнаго развитія? Въ другомъ мст онъ говоритъ, что обязанностью государства въ промышленномъ обществ является борьба съ внутренними врагами, т.-е. людьми порочными, преступными и т. д., но почему жадность какого-нибудь промышленника, скупающаго хлбъ для того, чтобы продать его втрое дороже въ годину голода, почему жадность фабриканта, доведшаго свое производство до перепроизводства и банкротства и этимъ пустившаго своихъ рабочихъ по міру, — почему жестокость предпринимателя, непомрно понижающаго заработную плату, въ виду избытка голодныхъ тружениковъ, предлагающихъ свой трудъ,— почему все это не т пороки и преступленія, съ которыми должно бороться государство, по словамъ самого же Спенсера? Почему привилегію абсолютной свободы онъ даетъ только порокамъ и преступленіямъ промышленности, почему только здсь ихъ преслдованіе является источникомъ рабства, а преслдованіе другихъ пороковъ и преступленій гармонируетъ со свободой?
Все это крупныя непослдовательности Спенсера своимъ же собственнымъ основнымъ принципамъ, и он не только отнимаютъ ту цнность у его работы, какую она могла бы имть, но они длаютъ ее даже вредной. Его предостереженія противъ излишествъ вмшательства имли бы несомннно большую цнность, его указанія на тотъ принципъ, за предлы котораго не должно заходить вмшательство государства, были бы весьма полезны. Но онъ выводитъ ихъ за намченныя имъ самимъ границы и, такимъ образомъ, обрекаетъ государство на полное безсиліе пассивнаго зрителя общественныхъ бдствій и экономическаго порабощенія личности. И все это изъ страха какого-то иного ея порабощенія!
Столь же непослдовательной кажется намъ уже отмченная выше теорія представительства, пропорціональнаго не числу индивидовъ, а числу интересовъ или функцій.
Многіе готовы будутъ заподозрить Спенсера по этому случаю въ сознательной или безсознательной буржуазной тенденціи, стремящейся дать буржуазіи права голоса, равныя съ правами многочисленныхъ массъ, но, по-нашему, тутъ врне предположить другое побужденіе: это — страхъ многихъ изъ представителей науки, что въ демократіи они останутся въ такомъ меньшинств, которое не будетъ имть никакого вліянія на ходъ длъ. Мы видли ране, съ какимъ разочарованіемъ говоритъ Спенсеръ о демократіяхъ Франціи и Америки, при этомъ онъ часто ссылается на Генри Мэна и на вышеупомянутое послднее сочиненіе его Popular Governement, поэтому приведемъ изъ этого сочиненія боле откровенный обращикъ того страха, который, очевидно, руководитъ и Спенсеромъ.
Возражая Бэнтаму, Мэнъ говоритъ: ‘Бэнтамъ полагалъ, что если вручить власть одному человку, то онъ будетъ употреблять ее въ свою пользу, а потому, если переложить эту систему на всхъ членовъ политическаго общества, т.-е. государства, то получится совершеннйшая система управленія. Но при этомъ не мшаетъ вспомнить выраженіе Маккіавелли, что свтъ состоитъ изъ невждъ, и тогда мы поймемъ, что большинство не можетъ быть способно къ пониманію своихъ интересовъ, а это дастъ вамъ главный аргументъ противъ демократіи’.
Здсь ярко выступаетъ источникъ вышеупомянутаго страха, а именно.невжество массъ, которое принимается какъ нчто неизбжное, вчное, а не обусловленное временнымъ состояніемъ народнаго образованія, которое, дйствительно, могло бы навсегда остаться такимъ, если бы слдовать взглядамъ Спенсера. Нсколькими строками ране, Мэнъ еще откровенне: ‘Фактически слдуетъ признать,— говоритъ онъ,— что Бэнтамъ перецнилъ человческую природу, онъ перецнилъ свыше мры человческій умъ. Онъ ошибочно думалъ, что истины, извстныя ему съ полною ясностью и отчетливостью, благодаря яркому свту его ума, должны быть столь же ясны другимъ людямъ или большинству ихъ. Онъ не понималъ, что он очевидны лишь немногимъ, т.-е. умственной аристократіи’.
Здсь ужь дло идетъ не о невжеств, которое излечимо высокимъ подъемомъ народнаго образованія,— здсь прямо заявляется право новой аристократіи, т.-е. проводится, хотя и косвенно, проектъ Огюста Конта, о которомъ мы говорили выше,— проектъ непогршимыхъ папъ и епископовъ науки.
Теперь намъ понятно, почему Спенсеръ даетъ представительство не индивидамъ, а членамъ организма или функціямъ.
Однако, указать причину какого-либо взгляда еще не значитъ доказать его непригодность. Вопросъ о значеніи меньшинства былъ поднимаемъ не разъ. По этому вопросу дано было интересное изслдованіе Милля, и мы вовсе не считаемъ его ршеннымъ вышеприведенными указаніями на противорчія Спенсера. Этотъ вопросъ долженъ считаться открытымъ, но дло въ томъ, что ставить его надо откровенно и доказывать прямо, а не обходнымъ путемъ, какъ длаетъ Спенсеръ.
Этою же неискренностью его объясняется и то, почему, говоря ране о правахъ человка (см. выше), онъ исключилъ политическія права изъ естественныхъ правъ и утверждалъ, что они сами по себ не увеличиваютъ блага личностей, а только могутъ косвенно, да и то при хорошемъ употребленіи, предохранить личность отъ нарушенія ея правъ. Теперь намъ становится понятною связь между всми этими противорчіями: она лежитъ въ страх передъ невжествомъ и непониманіемъ толпы. Спенсеръ поставилъ дло не откровенно, онъ завернулъ свою мысль въ оболочку ‘равновсія организма’, надлъ на него маску ‘членовъ организма’, но ему можно отвтить его же словами, что забота о цломъ организм общественномъ оправдывается только заботой о единицахъ, составляющихъ организмъ, и что тоже слдуетъ сказать,— если желаешь быть логичнымъ,— о какихъ-то неназываемыхъ по имени ‘членахъ’ организма. Нужно назвать эти члены и функціи, а не держать ихъ инкогнито, а затмъ нужно доказать, что ихъ представительство такъ важно въ интересахъ единицъ, что должно быть сравнено съ представительствомъ массъ. Тогда только ихъ защита не будетъ противорчить основнымъ положеніямъ. До тхъ же поръ эта теорія ‘функцій’ или ‘интересовъ’, вмсто ‘личностей’, представляется весьма опасной: вдь, и компанія Джековъ-вспарывателей, и компанія шуллеровъ, и компанія ненавистныхъ самому Спенсеру уайръ-пуллеровъ могутъ предъявить свои права на равное съ народомъ представительство, такъ какъ и они тоже имютъ обособленные интересу и функціи.
И такъ, мы видли, что самый существенный пунктъ того противорчія, которое проходитъ красною нитью въ трактат Спенсера, есть его увренность, что совершенство личности, а съ нею и общественныхъ отношеній, явится результатомъ почти механическаго приспособленія, а не живыхъ стремленій человка къ идеалу и къ немедленному выполненію идеальныхъ требованій этики и справедливости. Прогрессъ несомннно совершается, по меньшей мр, этими двумя путями. Такимъ образомъ, вра Герберта Спенсера въ личность, хотя она постоянно у него на язык, когда ему нужно употребить ее какъ орудіе въ борьб съ экономическими реформами, оказывается, въ сущности, весьма сомнительной: ставя развитіе личности цлью общественнаго процесса, онъ оставляетъ самую личность почти бездятельной въ работ развитія этого процесса. Отсюда вытекаетъ его дальнйшая ошибка: онъ полагаетъ, что къ развитію симпатіи приведетъ не дятельное и практическое упражненіе самаго этого чувства, пускаемаго въ ходъ теперь же, т.-е. при данныхъ несовершенныхъ условіяхъ среды, а что, наоборотъ, къ выработк симпатіи приведетъ борьба за существованіе, которая. на самомъ-то дл неизбжно должна сопровождаться подавленіемъ этого чувства.
Мы видимъ дале, что, отрицая значеніе искусственнаго или идеальнаго вліянія на характеръ людей, Спенсеръ приводитъ факты врод жестокости европейскихъ христіанъ съ дикарями, и тутъ же, рисуя картину несомнннаго:прогресса въ положеніи женщинъ, въ развитіи филантропіи и т. п., бездоказательно приписываетъ этотъ прогрессъ не вліянію идеальныхъ назалъ, хотя бы того же христіанства, а только своему излюбленному приспособленію. Такимъ образомъ, недостатки новой жизни онъ сваливаетъ только на безсиліе идеальныхъ вліяній, хотя, быть можетъ, въ нихъ гораздо больше виновата излюбленная имъ борьба за существованіе и приспособленіе. Наоборотъ, достоинства современной культуры онъ приписываетъ этимъ своимъ дтищамъ, ничмъ не доказывая, что они не обусловлены именно тысячелтними идеальными вліяніями. Бланки въ своей Исторіи политической экономіи и Альбертъ Ланге въ Исторіи матеріализма замчаютъ, что люди прожили до христіанства десятки тысячъ лтъ, но даже и въ самые послдніе вка не знали филантропіи, которая явилась только съ наступленіемъ христіанской эры. Ланге прибавляетъ, что невозможно допустить, чтобы идеалъ любви не воздйствовалъ на людей, хотя бы даже тмъ, что они въ теченіе тысячелтій ежедневно слышали и повторяли о любви къ ближнему. Несомннно, часть вліянія и даже очень большую слдуетъ отнести къ гуманизирующему вліянію науки и философіи. Но это опять-таки не мертвое вліяніе приспособленія и борьбы, а идеальное вліяніе мысли и разума. Какая же часть изъ этихъ улучшеній жизни должна быть отнесена на дйствіе борьбы и приспособленія, трудно даже сказать, потому что исторія, особенно исторія новаго времени, не даетъ намъ на это никакихъ ясныхъ указаній, за то она даетъ неоспоримые факты относительно вліяній религіозной, научной и философской мысли, напримръ, въ исторіи реформаціи, причемъ достаточно вспомнить результаты дятельности Кальвина въ Женев и Нокса въ Шотландіи, съ послдующими событіями, такъ сильно измнившими политическую физіономію всей Англіи. Вліяніе научныхъ открытій и философскихъ идей, напримръ, XVI вка на реформацію и XVIII вка на политическую жизнь, когда научно-философскія идеи перешли изъ Англіи во Францію, представляется доказаннымъ безспорно.
Въ своей черезъ-чуръ односторонней ненависти къ искусственному улучшенію жизни при посредств идеала, Спенсеръ упускаетъ изъ вида еще слдующее явленіе: цлыя общества, какъ и отдльный человкъ, только въ начал жизни переживаютъ періоды безсознательной эволюціи, посл которыхъ слдуютъ періоды сознательнаго самовоспитанія и развитія. Вдь, отдльный человкъ, достигнувъ извстной степени въ развитіи разума и знаній, не станетъ отдаваться слпо и безъ противодйствія всякому теченію жизни, онъ ставитъ себя цли впередъ, обдумываетъ планъ будущаго, предвидитъ опасности и предупреждаетъ ихъ. Онъ длаетъ это и въ области физической жизни, строя громоотводы, лабораторіи и т. д., и въ области нравственной жизни, сдерживая себя, оказывая услуги другимъ, длая сбереженія, беря на себя усиленный трудъ и т. д. Во почему же цлое общество должно всегда оставаться на стадіи безсознательнаго, слпого процесса, уподобляясь первобытному дикарю, который разсчитывалъ на фатумъ, какъ Спенсеръ разсчитываетъ на свой процессъ фаталистическаго приспособленія? Разв общество не состоитъ изъ отдльныхъ индивидуумовъ и разв развитой разумъ этихъ индивидуумовъ не становится высокимъ коллективнымъ разумомъ? Почему же, подобно отдльному человку, и общество не должно примнять науки, разума, предвиднія для предупрежденія своихъ внутреннихъ опасностей, какъ оно предупреждаетъ вншнія? Почему оно должно ждать грядущаго рая на земл и до наступленія этого рая влачить въ грязи свое существованіе? Не напоминаетъ ли это нкоторыхъ крайностей средневковаго ‘инквизиторства’, сжигавшаго на кострахъ живыхъ людей ради ихъ грядущаго спасеніе? Спенсеръ черезъ-чуръ увлекается теоріей спонтаннаго развитія, проводя ту же крайность въ своихъ работахъ о воспитаніи. Ему хотлось бы, чтобы мы предоставили своихъ дтей естественному процессу приспособленія, оставляя ихъ падать, обжигаться, ломать руки и ноги и т. п. Вдь, воспитываются же этимъ путемъ животныя. Но у новорожденнаго животнаго есть инстинктъ, предохраняющій его отъ тысячи опасностей,— инстинктъ, унаслдованный въ нервной систем отъ тысячелтняго опыта предковъ. У людей этотъ инстинктъ замняется наукой, а такъ какъ у дтей нтъ ни науки, ни инстинкта, то эти агенты должны быть замчены для нихъ разумомъ и наукой взрослыхъ. Наши инстинкты накоплены въ нашихъ библіотекахъ, музеяхъ и лабораторіяхъ. Если бы у какого-нибудь вида животныхъ отнять его инстинкты, служащіе самосохраненію, онъ вымеръ бы очень скоро. Спенсеръ хочетъ отнять у нашихъ дтей нашъ. опытъ и научныя знанія совершенно такъ же, какъ онъ хочетъ отнять у общества руководство идеалами, основанными на симпатіи, разум и наук. Не значитъ ли это вернуть насъ къ состоянію низшему, чмъ состояніе животныхъ съ развитыми инстинктами? И онъ воображаетъ при этомъ, что такимъ путемъ мы достигнемъ высшей стадіи, а путемъ разумнымъ улучшеній, опирающихся на чувства симпатіи и науку, мы вернемся назадъ! Можно ли себ представить большее заблужденіе?
Возвращаясь теперь къ вступленію въ нашу статью, мы должны повторить, что Спенсеръ не принадлежитъ къ типу того міросозерцанія, которое Достоевскій выразилъ образно въ ‘тайномъ инквизитор’, но онъ рзко отличается и отъ противуположнаго типа. Отличается онъ тмъ, что, признавая мораль и справедливость этого типа въ принцип, онъ, однако, называетъ эту мораль ‘абсолютной’ и относитъ ея блага въ далекое грядущее, въ будущій земной рай, оставляя для настоящаго времени относительную мораль приспособленія и борьбы. Истинная же мораль не должна противуполагать абсолютной этик относительную, не должна раздлять ихъ. Истинная мораль, врующая въ свободу человческаго развитія, требуетъ, чтобы каждый сейчасъ же осуществлялъ въсвоей личной жизни и въ жизни общественной единую и потому абсолютную этику любви и справедливости. Если этимъ путемъ и жизнь, и сама личность не могутъ сразу сдлаться, совершенными, то, во всякомъ случа, только на этомъ пути человчество воспитаетъ въ себ постояннымъ упражненіемъ то чувство симпатіи, которое Спенсеръ общаетъ въ грядущемъ. Только въ такомъ пути это чувство и теперь, т.-е. въ современной, не совершенной жизни, принесетъ немедленно свои плоды и устранитъ множество золъ и страданій.
А что можетъ сдлать ‘относительная этика’ Спенсера?