Новгород, Богословский Николай Гаврилович, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 47 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

РАЗСКАЗЫ О БЫЛОМЪ.

ВРЕМЕНА ВОЕННЫХЪ ПОСЕЛЕНІЙ.

Сочиненія Словскаго.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ НОВГОРОДСКОМУ СБОРНИКУ.

НОВГОРОДЪ.
1865 г.

НОВГОРОДЪ.

I.

Въ Новгородъ халъ я по московскому шоссе отъ станціи Бронницы. Дорога сильно томила меня своимъ однообразіемъ, по обимъ сторонамъ ея, почти на разстояніи двадцати верстъ, тянется мелкій лсъ смшанныхъ породъ, невысокій и до того частый, что, кажется, и зайцу сквозь него прибраться трудно. На первой еще половин дороги разбросано съ десятокъ домовъ кое-гд по краямъ лса. По правую сторону дороги тянется Вишерскій каналъ, узкій, мелкій и, повидимому, совершенно лишній, лтомъ на немъ не видно ни одного судна, говорятъ, весной ходятъ по немъ барки, но съ большимъ трудомъ. Каналъ верстъ за десять отъ Новгорода поворачиваетъ отъ дороги въ сторону направо, у Саввина монастыря, и соединяется съ ркою Вышерою. Саввинъ монастырь виднъ съ дороги, онъ отъ нея будетъ съ версту, на самой же дорог выстроена каменная часовня, а напротивъ ней колодезь, изъ часовни къ каждому прозжему выскакиваетъ усердный послушникъ съ тарелочкою и бжитъ въ прискочку рядомъ съ экипажемъ, другой разъ полверсты, чтобы получить какое-нибудь подаяніе на монастырь. Съ версту еще за часовню тянется лсъ, а потомъ уже начинается низкая болотистая равнина, посреди которой на небольшомъ возвышеніи расположенъ Новгородъ. Весной низкая мстность покрывается вся водою и обращается въ огромное озеро. Привольно гулять взору по этому обширному пространству, гд ничто не встрчается ему на пути, разв только мелькнетъ на солнц одинокая, блая каменная церковь, остатокъ отъ древнихъ монастырей. Самый Новгородъ издалека кажется огромнымъ монастыремъ, изъ зелени окружающихъ его садовъ видны только колокольни, да главы церквей. Вотъ мы перехали черезъ малый Волховецъ по большему деревянному мосту и въхали въ Никольскую слободу, повернули налво… земляной валъ и столбы съ орлами дали знать, что мы въхали въ Новгородъ. Сады, изрдка прерываемые домами, потянулись по обимъ сторонамъ дороги, за мостомъ, перекинутымъ черезъ какой-то грязный ровъ, посреди города, начинаются сплошные домы и гостиный дворъ. Улица, по которой мы хали, казалась безконечною, она упирается въ Волховъ, а по ту сторону Волхова опять начинается плоская и низкая равнина.

Извощикъ повернулъ влво, на постоялый дворъ, хозяинъ, сидвшій у воротъ на лавочк, встртилъ насъ и помогъ мн слзть съ телги.

Домъ, въ которомъ мы остановились, былъ небольшой — деревянный, плотно прилегалъ онъ правой стороной къ новому каменному дому, точно на него опирался, онъ былъ очень старъ и до половины уже вросъ въ землю, прежній первый этажъ его былъ уже обращенъ въ подполье, окна этого этажа до половины закрывалъ тротуаръ. Дворъ, плотно весь закрытый, представляется темной ямой, онъ былъ гораздо ниже уровня улицы, въ него съзжали по крутому спуску. Стны дома были срублены изъ рудоваго, сосноваго лса, вершковъ восемь толщины, какого теперь, пожалуй, и не найдешь, лсъ такой здоровый, что ему, кажется, и вку не будетъ.

По кривому крылечку я ощупью вошолъ въ темныя сни, хозяинъ отворилъ двери и черезъ маленькую прихожую ввелъ меня въ назначенную мн комнату. Небольшія два окна, одно на улицу, а другое на дворъ — были совершенно закрыты зеленью густой герани, блыя каленкоровыя занавски, собранные на шнуркахъ по обимъ сторонамъ окна, еще боле увеличивали мракъ въ комнат. Весь передній уголъ былъ занятъ образами и тускло освщался едва мерцающей лампадкой, отъ образовъ въ два ряда по всмъ стнамъ тянулись картины въ деревянныхъ рамкахъ за стеклами. Чего тутъ не было? И Щеголевъ съ своей щедушной батареей, и Муравьевъ на огромномъ кон передъ Карсомъ, похожимъ на коробку съ курительными свчками, и Севастополь, и Синопское сраженіе, и Павелъ и Виргинія, Атала и Шаткасъ и множество портретовъ разныхъ генераловъ, отъ которыхъ нтъ прохода на всякомъ постояломъ двор. Висло между картинами и зеркало, но такое кривое и уродливое, что страшно было въ него посмотрться. Мебель была сборная и для прочности обита вся клеенкой, кровать замнялъ диванъ, тоже обитый клеенкой и такой твердый, хоть блье катай на немъ. Хлбный запахъ, смшанный съ запахомъ щей и деревяннаго масла, наполнялъ комнату.

Первымъ долгомъ я распорядился убрать герань, открыть окно на улицу и подать мн самоваръ.

Хозяинъ мой, Петръ Яковлевичъ Ерофеевъ, новгородскій мщанинъ и старожилъ, лтъ пятидесяти слишкомъ, мущина здоровый, средняго роста, съ едва замтной просдью въ густыхъ его каштановыхъ волосахъ и небольшой, ровно подстриженной бород. Онъ былъ очень благообразенъ и носилъ казанетовую срую сибирку. Когда подали самоваръ, я пригласилъ хозяина — напиться со мной чаю.

— Былое дло, говорилъ хозяинъ, садясь къ столу. У насъ такой заведенъ порядокъ, какъ ударятъ въ колоколъ къ вечерни, мы садимся за самоваръ: во всемъ город такое заведеніе. Конечно, большіе господа… у тхъ по своему… все по часамъ заведено.

— А разв у васъ не по часамъ располагается время? спросилъ я.

— Оно тоже выходитъ, что по часамъ, мы по церковному звону считаемъ время.

— Какъ же это такъ?

— Въ город у насъ звонъ почти каждый часъ бываетъ. Вотъ хоть бы съ утра начать. Въ два часа звонятъ въ Юрьев монастыр къ заутрени, рдко разв не услышишь этого звону, когда ужъ силенъ бываетъ сиверикъ: а то всегда слышно,— явственно, звонъ густой такой, колоколъ-то тысячу пудовъ, а по праздникамъ-то въ двухъ-тысячный звонятъ. Въ четыре часа у насъ зазвонятъ къ утрени,— въ шесть къ ранней обдни,— въ семь звонятъ къ обдни у Іоанна архіепископа,— въ девять къ поздней обдни звонятъ,— въ одиннадцатомъ часу къ достойну, въ двнадцать школьники идутъ изъ училища,— въ третьемъ гимназисты,— въ четыре къ вечерни звонятъ,— въ шесть ко всеночной,— въ семь въ двичьемъ монастыр ворота запираютъ, а въ девять зорю бьютъ,— такъ часовъ-то выходитъ и совсмъ ненужно, впрочемъ, часы стнные всякій держитъ: оно какъ-то съ ними позабавне. Не доспится этакъ ночью, часы постукиваютъ, маятникъ этакъ чикъ-чикъ, оно выходитъ все-таки какъ-то непусто въ дом, или этакъ пробьютъ — время и знаешь, все повеселе.

— Рано вы встаете?

— Вс вообще въ город, или мы только?

— Вы и прочіе.

— Ну, наше дло, другой разъ во всю ночь не удастся заснуть хорошенько. Случается этакъ гости, одного проводишь, другой на дворъ, а встаемъ мы обыкновенно съ заутрени. Объ эту пору извощикъ со двора съзжаетъ, прежде бывало, пока не прошла чугунка, извощика было много, полнехоньки дворы бывали,— ну, теперь поменьше стало, много этакъ лошадей десятокъ надетъ, и то больше къ Пскову.

— А другіе-то какъ рано встаютъ?

— Всяко, кому какая нужда. Мастеровые, огородники, рыбаки встаютъ съ самой заутрени, а не то и раньше. Торговцы попозже, этакъ около раннихъ обденъ, краснотоварцы и галантерейщики еще поздне, имъ торопиться некуда: покупатель къ нимъ рано не приходитъ. Вотъ мелочныя лавочки, т съ самой заутрени отворяются.

— Зачмъ же такъ рано?

— Покупатель, значитъ, есть.

— Какой-же покупатель можетъ быть въ такую рань?

— Вотъ хоть бы бдный мастеровой человкъ — встанетъ съ заутрени, захочетъ размаяться чайкомъ и шлетъ въ мелочную лавочку мальчишку съ гривенникомъ, взять чайку и сахару. Али хозяйка затопитъ печь, понадобится соли, крупъ или чего другого, ну и бжитъ… Торговля больше копечная, а больно прибыльна. Или вотъ хоть бы это заведеніе,— хозяинъ указалъ на водочный магазинъ наискосокъ въ гостинномъ двор,— куда много денегъ обираетъ, съ заутрени отворятъ его и до темной ночи все въ немъ топчется народъ.

— Кажется, не слдовало бы въ гостинномъ быть водочному магазину?..

— Да вотъ поди!.. этого не бывало прежде, недавно такую моду повели. Оно, пожалуй, и не мшаетъ, чистому человку въ кабакъ какъ-то не ловко идти, тутъ поприличне и народъ почище. А лтъ съ десять назадъ тому былъ тутъ книжный магазинъ.

— Куда же онъ двался?

— Закрыли, произнесъ равнодушно хозяинъ.

— Какъ такъ закрыли книжный магазинъ, разв здсь лишній?

— Выгоды, значитъ, не было. Магазинъ былъ разважный такой, ясенью внутри весь обдланъ, вывска пребольшая была, вся на золот, коммисіонеръ всегда сидлъ у дверей съ газетами и читалъ, правду сказать, никто и не мшалъ ему читать, разв только иногда гимназистъ забжитъ, спроситъ книгу, повертитъ въ рукахъ, посмотритъ и отдастъ назадъ, и цны не спроситъ. Не пошла торговля, хозяину убыточно стало и закрыли.

— Разв у васъ здсь книгъ не читаютъ?

— Почитываемъ, какъ-же. Возьмешь въ церкви хотьбы прологъ, или четьи-минеи, или проповди какія и читаешь.

— Кром этихъ книгъ ничего другого не читаете?

— Случается. Съ крымской войны завели по лавкамъ въ складчину человкъ по десяти вмст — газеты выписывать. Сначало-то оно было больно занимательно, про военные подвиги писали, да про сраженія, ну, а потомъ-то ужь стало и не то, про школы завели писать и прочее, незанимательно стало, и пишуть-то какъ-то мудрено, а все не отстаютъ отъ газетъ, привычка сдлана. Молодыето купцы моду повели ‘Искру’ выписывать, все своихъ знакомыхъ въ карикатурахъ ищутъ. Чуть найдутъ кого схожаго по бород или по чему другому и бгаютъ изъ лавки въ лавку, да хохочутъ. ‘Вотъ, молъ, Павла Ефимыча въ ‘Искр’ представили, усы его, къ верху задранные,— ей Богу его’ .Смху съ ними не оберешься.

— Ну, а романовъ и повстей ныншнихъ не читаете?

— Читаемъ, да мало. Писать ихъ нынче поразучились какъ-то, занимательности мало въ ныншнихъ книгахъ. Старинные романы читать пріятне, такіе тамъ ужасы описаны, инда морозъ по кож обдираетъ, какъ читаешь, про подземелья разныя, про разбойниковъ, про привиднія писали и разные такіе ужасы описывали, и такъ занятно, что хоть и страшно читать было, а отъ книги не оторваться. Теперь завели писать про баръ, да про приказныхъ, а что въ приказныхъ-то любопытнаго? Постоянно въ глазахъ они у насъ, стоитъ зайти въ любой трактиръ, да поставить графинчикъ водки, такихъ исторій про себя наскажутъ, что животъ надорвешь, смявшись. Али еще про мужиковъ завели… для большихъ баръ можетъ оно и любопытно.

— Теперь много хорошаго пишутъ про торговлю, ремесла и прочее.

— Про всячину пишутъ нынче, стало быть, выгодно дло это приходится, плату получаютъ. Чмъ-нибудь надо хлбъ добывать.

— Не правда, Петръ Яковлевичъ. Умные люди пишутъ для того, чтобы научить другихъ, какъ лучше разныя дла вести.

— Эхъ, баринъ, баринъ! Разв торговл и чему другому изъ книгъ научишься? Чего самъ на дл не произойдешь, плоха будетъ наука. Примровъ тому у насъ бывало много. Вотъ хоть бы у насъ купецъ Чернышовъ, умный и честный былъ человкъ, головою много разъ его ставили, да книги-то его довели до чиста. Сынъ въ гимназіи обучался, потомъ и въ коммерческомъ былъ, кажется ужь всему выучился, а по лавк не было опытности, ну, и проторговался. На моемъ вку много здсь купцовъ съ алтына поднялись, а грамот совсмъ не знали. Въ торговл сметка нужна, а не книги — въ нихъ ее не найдешь. Золотое было время для города, можно было копйку нажить и наживались добрые люди,— теперь потрудне стало, Купеческое дло трудное, худо три рубля въ день надо добыть чистаго барыша, а не то какъ разъ запутаешься.

— Когда же это было хорошее время для Новгорода? Давно?

— Не гораздъ давно, на моей памяти, не великъ я былъ тогда, по правд сказать, а помню хорошо. Зоводилъ Аракчеевъ поселенія,— войска-то, параду-то — ужасти сколько!..

— Такъ это было въ поселеніи, а городу-то какая прибыль была?

— Торговля была бойкая: а главное дло въ ту пору лажъ былъ на серебро, мнялы сильно наживались. На низу у рынка лавки ихъ были и куды какой оборотливый народъ былъ! Одинъ купецъ нашъ въ лаптяхъ пришолъ изъ Рязани, пряниками началъ на лотк торговать, потомъ мнялой сдлался, а теперь тысячами ворочаетъ. Много было такихъ: тогда съ рубля начинали, а наживали каменные дома, да лавки.

— Стало быть, у васъ въ город Много богатыхъ купцовъ и теперь.

— Похвастать нельзя: были да перевелись. Есть зажиточные и теперь, но все не то, что было.

— Куда же двались эти богатые купцы, повыхали изъ города, что ли?

— Нтъ, проторговались, обднли. Мудреное дло — торговля, не пойдетъ въ руку и съ капиталами пропадешь. Задастся другому, такъ какъ по маслу все идетъ, а иной бьется, бьется и покончитъ ни на чемъ. Такимъ манеромъ много ихъ перевелось. Вотъ хоть бы напротивъ, на углу торговала Катерина Ивановна. Куда какъ бойко, торговала, народу не отбиться, бывало. Денегъ пропасть было, дтей въ гимназіи учила… Вдругъ какъ пошло подъ гору, словно кто метлой изъ лавки все повыпахалъ… такъ и умерла въ бдности.

— Отчего же?

— Богъ ее знаетъ. Значитъ въ руку не пошло. Время не то стало, пріемы въ торговл не т стали.

— Какіе же это пріемы?

Хозяинъ лукаво улыбнулся,

— Всякіе пріемы бываютъ, сказалъ онъ.

— Разскажите-ка, Петръ Яковлевичъ, какіе пріемы бываютъ въ торговл-то.

— Богъ ихъ знаетъ, это дло не наше, отвтилъ хозяинъ.

Видно было, что словоохотливый Ерофеевъ не хотлъ всего разсказывать незнакомому человку, я, впрочемъ, и не принуждалъ его, въ надежд выпытать современенъ объ этомъ.

— Какой у васъ самый лучшій промыселъ? спросилъ я хозяина.

— Извстно тотъ, который больше барышей даетъ.

— Есть же, однако, промыселъ повыгодне другихъ.

— Богъ его знаетъ! Полагать надо поповскій, т убытку не терпятъ никогда.

— Вы отшучиваетесь все, Петръ Яковлевичъ, не хотите правды сказать.

— Да какъ ее скажешь, когда не знаешь? Всякій своимъ промысломъ живетъ, какъ знаетъ, да какое счастье.

— Есть же вдь какой-нибудь промыселъ главный.

— Ужь не знаю, какъ вамъ сказать про это. Всякихъ промысловъ есть здсь. Кто постепенне — займется своимъ дломъ и держится его, небольшіе хоть барыши наживаетъ, все таки хлбъ стъ. Другой начнетъ мтаться, возмется за то, за другое, мчется, мчется, совсмъ съ толку собьемся и останется не при чемъ. Кому счастье какое.

‘Петръ Яковлевичъ! ужинать собрано’, кликнула хозяйка изъ прихожей.

— До свиданья-съ, за угощеніе покорно благодаримъ, сказалъ хозяинъ и вышелъ.

Я слъ къ окну и сталъ смотрть на улицу. Лавки уже были заперты вс, только у водочнаго магазина было немного народу. Десятый часъ былъ, а прохожихъ было мало, и такъ на улиц тихо, что слышно было, какъ по мосту дрожки хали, вотъ стукъ ближе и ближе, прохалъ какой-то господинъ мимо моего окна, свернулъ съ шоссе въ сторону и дрожки звонче загремли по каменной мостовой, потомъ зашурчали по немощеиной улиц и долго еще ихъ слышно было. Пробило десять часовъ, магазинъ заперли и пусто и тихо стало на улиц.

II.

На другой день, въ пятницу, я проснулся рано, звонъ къ заутрени во всхъ церквахъ въ город разбудилъ меня. Колоколовъ сорокъ разнаго тона, начиная съ самаго густого и до такого рзкаго, что ушамъ было больно и самому всему какъ-то неловко становилось, гудло безъ умолку, по городу шолъ стонъ стономъ. Я спросилъ себ самоваръ, хозяинъ подалъ и, посл нкоторыхъ отговорокъ, остался со мною чай пить.

— Что это за звонъ сегодня по всему городу такой? спросилъ я.

— Вамъ это удивительно! Должно быть и спать-то онъ вамъ помшалъ. У насъ почти каждый день такой звонъ бываетъ.

— Разв у васъ въ город во всхъ церквахъ каждый день служба?

— Почти что такъ. Каждодневная-то служба положена только въ соборахъ и монастыряхъ, въ приходахъ, когда вздумается, но почти постоянно служатъ.

— Усердны же ваши священники.

— Да оно иначе-то и нельзя, у другаго сорокоустъ тянется.

— Часто служатъ сорокоусты?

— Частенько. Всякій хоть изъ послдняго, а непремнно по умершемъ родственник справитъ сорокоустъ, а не то и два: одинъ въ приход, а другой въ какомъ нибудь монастыр, больше въ двичьихъ заказываютъ.

— За что же двичьимъ отдаютъ такое преимущество.

— Ну, тамъ побольше вниманія и просфирку посл каждой обдни пришлетъ игуменья на домъ.

— По многу платятъ за сорокоустъ?

— Своему попу рублей двадцать пять, а въ монастырь-то побольше надо.

— За что имъ такая честь?

— Побольше нужно: на монастырь, священникамъ и проч.

— Служба-то одинаковая какъ въ монастыр, такъ и въ приход.

— Какъ же сравнитъ можно! Въ монастыр по важне будетъ, пвчіе и все такое — одно слово — мсто святое.

— Стало быть въ приходахъ постоянно сорокоусты?

— Не гораздъ часто. Можетъ быть случится два въ годъ, либо три, приходы-то у насъ небольшіе, служба-то постоянная у насъ, сказать правду, оттого — что позвонятъ, то и получатъ. Жалованья не положено, требъ мало, ну вотъ и звонятъ, услышитъ купецъ, пошлетъ гривенникъ въ церковь, чтобы помянули родителей, да свчу поставили, да еще ему просфирку принесли, человкъ этакъ пятокъ пришлютъ, смотришь попу и достанется двугривенный. Другому звономъ-то напомнятъ, что бабушк или тетушк какой тамъ память, обдню закажетъ, шлетъ въ церковь полтинникъ, а не то трехрублевый. Шесть лтъ я самъ былъ церковнымъ старостой, порядки-то вс эти знаю.

— Не богато же живутъ ваши священники.

— Не до богатства ужь, сыту быть-бы только. Нашъ священникъ откровенно мн говорилъ, что рублей триста въ годъ получитъ, въ хорошій — четыреста: а семья семь человкъ у него, только и бьется изъ хлба.

Въ это время гд-то зазвонили рдко, по великопостному.

— Это что за звонъ еще? спросилъ я.

— Къ ранней обдни, у насъ всегда такъ звонятъ. Засидлся я съ вами, мн въ рыбаки идти нужно,

— Пойдемте вмст, сказалъ я.

Хозяинъ взглянулъ на меня, какъ будто хотлъ спросить: ‘Теб-то что нужно тамъ?’ и проговорилъ нехотя: — ‘Пожалуй, пойдемте’.

Улица была оживлена, встрчу намъ шло много разнаго народу съ кульками и мшками, хали на телегахъ мужики, порой пронзительно гд-то взвизгивали поросята. Мой хозяинъ постоянно раскланивался, на всякомъ шагу ему встрчались знакомые. Поклоны моего хозяина не одинаковы были: однимъ онъ кланялся, слегка приподнимая шапку, другимъ пониже, а инымъ чуть не въ поясъ и далеко отмахивалъ рукою отъ себя шапку, называя громко по имени и по отчеству,— то ужь были именитые купцы города. Съ другими онъ останавливался на минуту, перекинуть два, три слова. По городу раздавался протяжный звонъ на разные тоны.

Съ большой московской улицы, гд я остановился, мы повернули на-лво къ Волхову по улиц Буяну, въ конц ея, у самой рки, толпилось много народу.

— Вотъ гд народъ-то толпится, тамъ и рыбаки и пароходы пристаютъ, говорилъ хозяинъ, указывая на толпу.

У самыхъ рыбаковъ огоньки въ маленькой часовн у воротъ, между двумя каменными домами, обратили на себя мое вниманіе. Что-же это такое? спросилъ я хозяина.

— Часовня Хутыньскаго монастыря. Эти два дома, между которыми часовня-то, монастырскіе, въ одномъ столяръ нмецъ живетъ, а въ другомъ гостинница и черная харчевня, да рыбаки къ тому же, мсто-то вышло прибойное, почаще на свчу подадутъ добрые люди отъ своихъ трудовъ праведныхъ. А напротивъ домъ Деревяницкаго монастыря.

Я посмотрлъ на другую сторону улицы, на каменномъ дом былъ нарисованъ образъ Божіей матери масляными красками по штукатурк, и передъ нимъ вислъ на веревочк фонарь съ зазженной свчой.

— Почему же здсь нтъ часовни? спросилъ я.

— Стало быть, не положено, а не опустили бы дохода, сборъ здсь хорошій, каждый рыбакъ что-нибудь подастъ отъ торгу, и у покупателя какая лишняя копйка останется, все подастъ на свчу.

Мы вышли на набережную Волхова, куда и монастырскій домъ выходилъ главнымъ фасадомъ. Набережная грязная, вонючая, покрыта была въ два ряда большими, опрокинутыми къ верху дномъ чанами, между чанами были настланы доски, по нимъ двигалась толпа народа, разсматривавшаго рыбу, плескавшуюся въ вод на чанахъ, Противъ самой улицы деревянные мостки вели къ пароходной пристани, отъ пристани на-право, на большихъ плотахъ, были построены маленькіе домики рыбаковъ, затйливо раскрашенные, на-лво отъ пристани стояло у берега много лодокъ и челновъ, изъ нихъ большими саками носили мужики на чаны рыбу.

Въ толп раздавались крикъ и шумъ, а временемъ и крупная брань. Кого тутъ небыло? отставные военные въ форменныхъ сюртукахъ съ кокардами на фуражкахъ, чиновики въ мазаныхъ пальто и вицмундирахъ, тоже съ кокардами. Купцы и мщане въ сибиркахъ и чуйкахъ, рясы и большія линялыя шляпы духовныхъ, армяки и, Богъ знаетъ, какая-то рвань. Женщины въ салопахъ, бурнусахъ, полькахъ, платьяхъ и сарафанахъ. У всякаго былъ кулекъ въ рукахъ. Прізжали и на дрожкахъ полновсныя пожилыя купчихи и барыни, но т прямо шли на садки.

Хозяинъ мой бойко ходилъ около чановъ, поворачивалъ рукою сонную рыбу и приторговывался. Въ это же время онъ успвалъ раскланиваться на вс стороны и со многими разговаривать.

— Постное или скоромное кушать будете сегодня? спросилъ онъ меня.

— Для меня вы ничего не готовьте, отвчалъ я, потому что не располагалъ у него обдать и не доврялъ его кухн.

Понабравши въ кулекъ мелкихъ окуней, плотицъ и ершей, мой хозяинъ отправился домой, по дорог онъ подошелъ къ сидвшимъ у тротуара торговкамъ, передъ которыми на рогожахъ были разложены свекла, морковь, лукъ, рдька, немного свжаго картофелю и зелени, сбоку въ кадочкахъ были соленые огурцы, грибы. Ерофеевъ началъ откладывать въ особую кучу коренья и торговаться. Подошолъ отставной солдатъ.

— Почемъ рдька-то у тебя? спросилъ онъ.

— По три копйки рдчина, отвчала торговка.

Солдатъ прикинулъ рдьку на рук, осмотрлъ ее со всхъ сторонъ и проворчалъ:

— Полторы бы копйки, кажется, было бы довольно.

— За такую-то рдчину полторы копйки? Никакъ ты рехнулся! вскрикнула торговка и, выхвативши рдьку изъ рукъ солдата, положила ее на старое мсто.

— Поди сюда, служивый, отозвалась сосдка, за дв отдамъ, важная, забористая, черная!

— Мерзлая, перебила съ задоромъ первая торговка. Вдь она у Ршетилова слтье беретъ, а у него эту зиму въ подвал-то все позамерзло. Ты бери у меня-то, посмотри какая едреная у меня, точно сейчасъ изъ гряды выдернута!

— Горло бы теб ею заткнуть, чтобы ты не орала, возразила вторая торговка и пошла перебранка. Мы отошли.

— Зачмъ вы не на садкахъ рыбу берете? тамъ, мн думается, рыба лучше, сказалъ я хозяину.

— Крупная-то рыба на садкахъ лучше, на чаны выносятъ сонную или еле-живую, а мелкая на чанахъ лучше. Вы изволили видть тамъ на берегу челны и лодки?

— Видлъ.

— Это все паозеры прізжаютъ, у нихъ за Юрьевымъ монастыремъ весь Волховъ въ три ряда мережами перегороженъ, вотъ они еще до утра по мережамъ-то обходятъ и привезутъ сюда, а здшніе рыбаки и скупаютъ у нихъ огуломъ, крупную рыбу въ садки садятъ, а мелочь-то и носятъ прямо на чаны изъ лодокъ, она и выходитъ свжая, не сидлая.

Мы подошли къ перекрестку.

— Какъ называется эта улица? спросилъ я.

— Дворцовая, видите-ли здсь былъ дворецъ матушки Екатерины, а теперь его поворотили на корпусный штабъ. Пожалуй, пойдемте здсь, намъ все ровно идти-то.домой, въ конц этой улицы будутъ площадь и рынокъ, можетъ, вамъ захочется полюбопытствовать.

Мы прошли улицу, хозяинъ повернулъ домой, а я вышелъ на площадь.

Прямо предо мною возвышалось зданіе городской думы. Надъ двумя этажами лавокъ былъ надстроенъ третій, въ вид мезонина, гд помщалась дума, каменное крыльцо въ нее, придланное снаружи, было очень затйливой архитектуры. особенно была интересна кровля надъ крыльцомъ, утвержденная на тонкихъ желзныхъ прутьяхъ, она очень походила на огромную летучую мышь. Съ лвой, стороны спускался подъ гору на площадь гостиный дворъ. На-право красивый каменный мостъ черезъ Волховъ велъ къ крпости или дтинцу.

На высокомъ крутомъ берегу Волхова красовался дтинецъ, старыя его стны, покрытыя мстами мхомъ, невольно вызывали изъ памяти картины минувшей славы великаго Новграда, смотря на нихъ, уносишься думами въ дальнее-прошедшее. Жаль, что его портятъ новыми заплатами, непріятно какъ-то поражающими глазъ, и къ чему? Пусть бы онъ обсыпался мстами, насильно не поддержишь старины! Изъ-за дтинца смотрла высокая колокольня съ рядомъ большихъ колоколовъ, а за нею виднлась часть корпуса и шесть главъ Софійскаго собора.

Я пошелъ по площади къ Волхову. Первая половина была завалена тесомъ и бревнами,— строили балаганы, другая, ближняя къ Волхову, заставлена была возами съ дровами, хлбомъ, живностью, ободьями, на самой набережной разложены рядами разные глиняные горшки. По краямъ дороги сидли торговки съ лукомъ, огурцами, морожеными и прлыми, яблоками, пряниками, моченой грушей и квасомъ, он съ визгомъ зазывали покупателей и перебранивались между собой. Отъ нихъ дальше тянулись столы съ сырымъ мясомъ. Народъ толкался, какъ въ котл, здсь такое же было разнообразное сборище, какъ въ рыбакахъ, шумъ и гамъ сливался въ одинъ какой-то неопредленный, безконечный звукъ. Ближе къ гостинному двору, у думы, на рогожахъ, а мстами и на земл, въ два ряда были разложены старыя шапки, сапоги, чашки, чайники, книги и прочій домашній скарбъ, хозяева похаживали около своего товара, пошевеливали и поправляли, чтобы, какъ говорится, товаръ лицомъ продать.

Мщане, пожилые приказные, съ давно небритыми бородами, дьячки въ нанковыхъ подрясникахъ со косами на затылк толкались около этой ветоши, разматривали и торговались. Ближе къ набережной, за шкапиками, на которыхъ были наставлены большіе горшки, укутаныя старыми овчинными тулупами, сидли, торговки я звонко кричали: ‘блины, блины горячіе! кавалеръ, кавалеръ! поди сюда, за грошъ горла отржу!’ За ними у самыхъ лавокъ дымились самовары съ сбитнемъ, около ихъ стояли мальчишки и пили изъ зеленыхъ стакановъ мутный, горячій сбитень и обжигались. По самому берегу тянулись мучныя лавки. Я пошолъ по рядамъ, мужики толпились въ лавкахъ. Въ одной лавк за стойкой стоялъ толстый, какъ куль съ мукой, купецъ и держалъ въ одной рук дощечку съ пробами разной муки, насыпанной рядами, а въ другой рук былъ у него совокъ, которымъ достаютъ муку изъ мшковъ на пробу.

— Терентьичъ, а Терентьичъ! кликалъ купецъ мужика съ большой косматой бородой, что ты тамъ около мшковъ-то толчешься понапрасну? Поди-ка сюда. Я теб самъ отпущу, что требуется, вдь, я, думаю, что получше тебя свой товаръ знаю. Отпущу такой муки, будешь доволенъ.

Мужикъ подошолъ къ купцу.

— На-ко, посмотри пробу, купецъ протянулъ дощечку съ мукой къ мужику и указалъ совкомъ на пробу.

Мужикъ взялъ муки въ ротъ пожевалъ и выплюнулъ.

— Эта мука, Иванъ Захарычъ, мн не подходящая, проговорилъ мужикъ.

— А чмъ же она неподходящая?

— Горчитъ маленько.

— Ишь ты, луку нался-то,— что и теперь еще у тебя во рту горько! Ты посмотри, мука-то какая сухая! и не мелкая, а пыла ни на волосъ. Къ Никол-то вдь эту я отпускалъ. Худая, небось, была?

— Да она того, что-то въ квашн разбивала сильно, бабы больно на нее жалились.

— Бабы жалились… вишь ты, поди!… не умютъ квашни растворить порядкомъ, дрождей дрянныхъ набухаютъ, вотъ и разбиваетъ.

— А ты, ома, что тамъ на сняты-то напустился, какъ на сухое сно, досыта ими тебя не накормишь,— крикнулъ купецъ мужику, запустившему руку въ кулекъ съ сухими святками.

Мужикъ отодвинулся отъ кулька.

— Дрожди у васъ скверныя, Терентьичъ, а мука не должна разбивать, обратился снова купецъ къ Терентьичу.

— Не надо быть дрождямъ худымъ, изъ своего пива, что къ Никол варили. Эта мука не люба что-то, Иванъ Захарычъ, отвчалъ мужикъ.

— Не люба, такъ другой дадимъ.

— Эй, Егорка! крикнулъ купецъ молодаго парня, сбгай въ кладовую, да принеси пробу изъ ждановской, знаешь? въ третьемъ ряду у стны, да проворне.

— Вотъ мука первый сортъ, самъ изъ ней пироги пеку, только цна будетъ повыше.

— Ты посмотри мука-то какая, вдь ждановская, сказалъ купецъ, когда замтилъ, что мужика покоробило маленько, когда онъ про большую цну сказалъ.

Неловко мн было стоять тутъ безъ дла, хоть интересно было посмотрть, чмъ кончится дло у купца съ мужикомъ.

Я пошолъ дольше.

Арка, украшенная образами съ лампадкой, вела на большой дворъ. Сильный запахъ селедками очень недружелюбно встртилъ мой носъ, но я вошелъ-таки на дворъ. На двор за большими столами сидли мужики и солдаты и хлбали щи, другіе ли селедки съ лукомъ и хлбомъ, иные ситникъ съ медомъ и запивали сбитнемъ. Здсь шму было меньше, только суетились мщане и бабы, подавая кушанье мужикамъ. Съ двора я прошолъ въ ряды съ красными товарами. Лавки здсь были низенькія и темныя и нарочно еще занавшаны красными лоскутками, чтобы въ темнот нельзя было размотрть хорошенько товара. Больше бабы и двки деревенскія толпились въ лавкахъ, купцы и прикащики суетливо показывали ситцы и платки, бабы ахали, а купцы навязывали товаръ и подсовывали имъ такую дрянь, что со стороны было совстно смотрть.

Я прошолъ мимо желзныхъ рядовъ и спустился къ площади, гд были шорныя лавки.

Четыре мужика стояли въ кружокъ, одинъ въ средин ихъ нагибалъ новую дугу изо всей силы. Щеголевато одтый, молодой купецъ стоялъ въ дверяхъ лавки и смотрлъ на мужиковъ.

— Не хочешь-ли, почтенный, я теб дамъ отличную, золочоную дугу, вся на золот и цна будетъ подходящая, сказалъ купецъ и ушолъ въ лавку.

— Ты, Митюха, не бери золочоной дуги у него, заговорилъ мужикъ, гнувшій дугу другому въ синемъ армяк, обманетъ, вотъ-те Христосъ! ломаную подсунетъ. У нихъ ужь такой заведенъ порядокъ, чтобы ломаныя дуги красить.

— Али я безъ глазъ отвчалъ въ армяк мужикъ.

— И съ глазами надуетъ, ужь такой воровской народъ, подсунутъ такую дугу, что сразу развалится, какъ въ телгу запряжешь.

Купецъ вынесъ дугу: она такъ и блистала на солнц — мужики защурились.

— Вотъ дуга, такъ дуга, говорилъ купецъ, поворачивая ее въ рукахъ. Только невстъ сватать здить, или молодымъ на масляниц кататься. А сходно уступлю для знакомства, за свою цну отдамъ.

Мужикъ взялъ дугу въ руки, посмотрлъ и хотлъ было ее погнуть, какъ блую.

— Что ты это! вскрикнулъ купецъ и выхватилъ изъ рукъ мужика дугу. Никакой великатности съ хорошей вещью не знаешь, разв не видишь, что золото попортить можно!

Въ это время показалась на мосту толпа школьниковъ,— значитъ двнадцать часовъ и пора завтракать, я пошолъ въ гостинницу.

Гостинница длилась на дв половины, въ одной сидли купцы за чаемъ и безъ милосердія колотили ложечками по столу и посуд, призывая половыхъ, а половые въ ситцевыхъ красныхъ рубахахъ и пестрыхъ передникахъ бгали какъ угорлые, потряхивая волосами, и носили горячую воду въ большихъ чайникахъ.

Меня проводили на благородную половину, гд почти никого не было, но завтрака я около часу дожидался.

III.

Вечеромъ того же дня, т. е. въ пятницу, сидли мы съ хозяиномъ за самоваромъ.

— Эхъ, батюшка, Владиміръ Николаевичъ, говорилъ мн хозяинъ, какой это народъ! отъ него никакого толку нтъ, только толпится и топчется безъ пути. Войско когда было по поселенію, тогда не то было! Совсмъ не то!

— Положимъ, что это простой, чорный народъ, а торговлю онъ оживляетъ,— все городу есть прибыль.

— Плохая торговля съ нимъ, толкается, глазетъ и больше ничего. Заберется въ лавку, стоитъ и глазетъ, хоть по ше гони. Вотъ хоть бы взять мужичковъ, про которыхъ вы говорите, что дуги смотрли, голову свою готовъ прозакладывать, что они дуги-то не купили. Пятницъ пять побываютъ подрядъ въ одной лавк, а дуги не купятъ. Да если и купятъ, то ужь непремнно какую-нибудь дрянь. Какъ они не разсматривай, а купецъ сдлаетъ свое дло.

— Не честное дло, Петръ Яковлевичъ, обманывать мужиковъ, пользоваться простотой бдныхъ людей.

— А что ты заведешь длать? Купеческое дло мудреное! Товаръ покупается партіями, на кредитъ больше, берешь, значитъ, что даютъ, не разсматриваешь. Да и не разсмотришь всего. Вотъ хоть бы дуги, напримръ. Настоящій-то хозяинъ, отъ котораго прочіе торговцы покупаютъ, беретъ ихъ цлыми партіями по тысячамъ, въ тысячи-то всякихъ есть и негодныхъ и ломаныхъ, кудажь ихъ двать? не кидать, за нихъ также деньги плачены. Вотъ онъ ихъ и сбываетъ, тамъ что знаешь, то и длай съ ними. Вотъ ихъ и сбываютъ мужикамъ, иначе и нельзя. Да вдь и мужики… они не то, чтобы прочіе хорошіе люди, хорошій человкъ, какъ скоро вещь лицо свое потеряла, беретъ новую. А мужикъ… вотъ хоть бы купитъ дугу и здитъ на ней, пока въ щепы не размочалитъ. Такъ посудите сами, если дать ему прочную-то дугу, его и вкъ въ лавк не увидишь, все на ней здить будетъ: а это въ торговл не выгодно.

— Меньше потребленія, тише и торговля, это правда, но зачмъ же обманывать, этимъ мн, кажется, длу не пособишь, разъ обманешь мужика, а онъ больше къ теб и въ лавку не пойдетъ, покупать будетъ у другого. Да если и придетъ, какими глазами будетъ смотрть на него купецъ?

— Купцу не впервые, притомъ же съ мужикомъ какая церемонія, это не съ бариномъ или съ какимъ другимъ, такихъ надо опасаться, кто настрамить можетъ, въ глаза прямо наплевать, а съ мужикомъ совсмъ другой разговоръ. Придетъ онъ въ лавку, пожмется, пожмется и заговоритъ:

— Вотъ дуга-то, что у вашей милости купилъ, въ прошлую пятницу сломалась.

— Не можетъ бытъ! съ удивленьемъ скажетъ купецъ

— Вотъ-те истинный сломалась!

— Какъ же это такъ? не надо бы ей сломаться, дуга была первый сортъ, здоровенная такая, по настоящему ей бы и вку не должно быть. Врно ты, братецъ, ее какъ-нибудь везъ неосторожно… или запрягалъ тамъ… не должно бы ей сломаться.

— Сломалась, ваша милость, такъ-таки и поршилась совсмъ! запрягъ этта я ее въ телгу съ возомъ, а она проклятая хрясть, да и пополамъ.

— Э-эхъ, простота ты сердечная! гд же это видано! длаютъ-ли такъ добрые люди? кто новую дугу прямо въ возъ запрягаетъ? хоть бы спросилъ, когда не знаешь, я бы растолковалъ теб, какъ съ ней обходиться. Ты бы ее внесъ въ избу, посушилъ бы маленько, запрягъ-то бы на первый разъ во что-нибудь полегче, чтобы пріобошлась она, тамъ бы и пошла въ дло. А то прямо въ возъ!… Дуга-то какая была отличная!

— Не въ домекъ было, ваша милость, скажетъ мужикъ и почешется.

— То-то не въ домекъ было, дугу-то какую испакостилъ! ну, что ты теперь станешь длать? пособить твоему горю надо. Возьми вотъ дугу, въ убытокъ теб отдамъ, жаль мн тебя больно, самъ, впрочемъ, братецъ, виноватъ, отъ чего бы не распросить было, когда не знаешь дла. Вотъ возьми дугу, не смотри, что она немного кривовата, это ничего, за то за полцны уступаю: а дуга будетъ надежная. И подсунетъ мужику хуже прежней, а тотъ возьметъ, да еще поклонится.

— Ну, а если и эта сломается, тогда что купецъ скажетъ? спросилъ я.

— Опять мужика же обвинитъ,— отвчалъ хозяинъ,— сказать ужь знаетъ что, на это съ малолтства ученъ.

— Сушилъ ты дугу? спроситъ купецъ.

— Сушилъ, отвтитъ мужикъ.

— Не босъ на печк?

— На печк.

— Ну, такъ и есть! вдь я говорилъ теб, что въ изб суши, а ты ее на печку прямо, ну она и пересохла, съ воздуху-то, какъ ты ее внесъ въ тепло, ее и разодрало.— Ужь найдется, какъ оболванить мужика, безъ этого ничего не продашь, сказалъ хозяинъ.

— По этому у васъ по всмъ лавкамъ такъ проводятъ бдныхъ мужиковъ?

— Не безъ грха-то бываетъ. У всякаго торговца свои пріемы. Вотъ хоть бы хлбнымъ товаромъ… какъ проводятъ мужиковъ-то! въ настоящее время у насъ торговцевъ хлбомъ, какъ должно быть солидныхъ, немного, вс на перечот, прочіе одно только званіе, что торговцы. Купить товару сложатся этакъ человкъ пять-шесть, купятъ барку, на половину въ кредитъ по срокамъ, раскинутъ на паи и длятъ по жеребью. Иному достанется весь пай либо подмоченый, либо горькій, а муку блую, пшеничную покупаетъ всегда парами.

— Что же это такое?

— Пары-то? то есть одинъ крупчатки мшокъ блой, а другой первачу, то есть по хуже, цна имъ полагается вмст, а тамъ ужь самъ раскладывай, почемъ пришлась первая, почемъ вторая и какъ ее продавать. Хорошую приберегаютъ хорошимъ покупателямъ, знакомымъ, или кому-нибудь на первый разъ хорошему человку отпустить, чтобы заманить къ себ въ лавку. Похуже товаръ, негодный и сбываютъ мужикамъ, куда же его двать, не въ рку рыть?

— Ну, мукой-то, Петръ Яковлевичъ, трудно мужиковъ обмануть, я самъ видлъ, какъ они пробуютъ муку.

— Толку въ этомъ немного, что сами пробуютъ. Какъ не пробуютъ, а дряни купятъ всегда. Въ одной лавк попробуетъ: кислая либо горькая, пойдетъ въ другую, такая же, въ третью, такая же. Сколько по лавкамъ не ходи, лучше не покажутъ, дряни-то везд много. Вотъ мужикъ и бродитъ изъ лавки въ лавку и пробуетъ, весь рядъ обойдетъ, да и нарвется на такого ловкаго, что тотъ ему вотретъ такой муки, хуже какой во всемъ ряду нтъ. Конечно, при этомъ купецъ наговоритъ столько мужику, что, тотъ и ротъ разинетъ, не разъ и побожится. Оно, по правд, божиться понапрасну гршно, да что станешь длать не побожишься не продашь. Ну, извстное дло, за грхъ на свчу въ церковь подастъ, или что другое сдлаетъ, попу на духу раскается, совсть и очиститъ, и душу отъ грха спасетъ. Потомъ, если мужикъ мало-мальски надежный, въ долгъ ему ввернуть на первый разъ постарается, а какъ только мужикъ задолжалъ, отъ лавки не отстанетъ, совсть тоже въ немъ есть, стыдно пройти мимо лавки, гд одолжается. Купецъ себ на ум, долгу не требуетъ такъ, что бы подай да выложи, а слегка всегда напомнитъ, знай, дескать, что ты мн обязанъ.

— Этимъ, мн кажется, еще больше можно потерять, мужикъ долгу можетъ и не заплатить.

— Рдко случается, чтобы мужикъ долгу не отдалъ. Въ другомъ чемъ тоже и онъ наровитъ обмануть. Вотъ съ сномъ когда, съ дровами или съ другимъ чмъ прідетъ на рынокъ, такъ тоже наровитъ, какъ бы провести: впрочемъ, ему рдко удается обмануть, разв проходимъ какой, а то по рож видно, такъ плутомъ и выглядываетъ. На счотъ же долгу всегда грха боится, христіанинъ, то есть. И то сказать, не прожить мужику въ этомъ дл безъ доврія, человкъ онъ не денежный, нужда постоянная, прижметъ другой разъ такъ, что хлба ни куска и денегъ ни копйки, куда дваться? вотъ и идетъ въ лавку къ знакомому купцу и проситъ, чтобы выручилъ въ нужд, тотъ и выручаетъ, дастъ въ долгъ товару, иной разъ и деньгами надлитъ, мужикъ и цнитъ это. Случается, что другой и вилять начнетъ, ну, съ такимъ разговоръ коротокъ, поймалъ, да заворотъ, да и на съзжу, а тамъ сдерутъ съ него вдвое, либо еще больше. На счотъ долгу не опасно, еще выгодно, долгомъ-то такъ привяжетъ мужика, что и радъ бы сбыть отъ него какъ-нибудь, да не развязаться. А купецъ-то, значитъ, даетъ какой хочетъ товаръ и беретъ за него, что ему вздумается.

— Ну, а съ другими-то покупателями, которые почище, какъ обращаются купцы?

— Смотря потому какой покупатель и откуда. Если покупатель здшній, да врный и постоянный, то всегда хорошій товаръ отпускаютъ, особенно на чистыя деньги. Такихъ вдь и покупателей немного, для нихъ всегда есть въ запас товарецъ порядочный, немного и требуется. Въ долгъ — всячины бываетъ. Въ узд хоть и хорошій покупатель и на чистыя деньги, а все стараются эдакъ въ перемежку, разъ получше, другой поплоше, перемнять не привезетъ, гд тутъ съ нимъ возиться? Если же пенять начнетъ, купецъ извинится, скажетъ, что и самъ не зналъ товару, новый, молъ, полученъ. На прикащика свернетъ: тутъ же, въ глазахъ покупателя на сто лтъ обругаетъ прикащика, или скидочку сдлаетъ, маленькое уваженнице окажетъ, такъ и пройдетъ. Всего лучше отпускать товаръ лавочникамъ по деревнямъ, только этакъ съ уступочкой, да съ обожданьемъ денегъ, чего хочешь возьметъ. Въ деревн лавка одна, много дв, товаръ одинаковый, продажа мелочная, хорошаго взять негд, за всякой мелочью въ городъ не угоняешься: ну, и расходится тамъ всякая дрянь, какой не сбыть въ город ни за что.

— И краснотоварцы такъ длаютъ?

— У тхъ своя манера. Всегда свинья грязи найдетъ, говоритъ пословица, такъ и простой народъ. Есть у насъ въ город хорошія лавки и магазины съ краснымъ товаромъ, такъ туда не идутъ, а все таскаются по рядамъ. Видли вы, какія лавки въ рядахъ? Темно — свту почти нтъ: они еще нарочно красными лоскутами завсятъ, чтобы свтъ былъ обманчивый, въ эти-то лавки бабы, какъ овцы и таскаются. Товаръ въ нихъ больше держатъ лежалый, съ разнымъ изъяномъ. Наберется бабъ куча, купецъ нароетъ имъ цлый прилавокъ ситцевъ или чего другаго, глаза у бабъ разбгутся, голова закружится, купецъ этимъ временемъ и навязываетъ имъ всякую дрянь, что ему сбыть сходне. Смхъ съ этими бабами да и только! Одурютъ такъ, видитъ другая, что ей даютъ негожее, а беретъ, когда купецъ навязывать станетъ, совсмъ съ толку собьется. Торгуется-то какъ! Купецъ запросить въ тридорога, она посулитъ ему половину и начнутъ по копйк одинъ сбавлять, а другая прибавлять, за то съ бабъ всегда дороже положоннаго запрашиваютъ, вс знаютъ, что он торговаться любятъ. Выйдетъ иная изъ лавки, взглянетъ на покупку, руки врозь разведетъ и завоетъ, вернется въ лавку, начнетъ взадъ отдавать. Такъ куда теб! Купецъ забожится, что онъ ей не продавалъ, что и ее-то никогда въ глаза не видалъ. Мало-ли чего съ ними бываетъ. Начнетъ иная пробовать ситецъ, понатянетъ и разорветъ, много-ли силы надобно, чтобы разорвать гнилой ситецъ? Привяжется къ ней купецъ, товаръ, молъ испортила, говоритъ, въ убытокъ меня ввела, да я тебя туда-сюда, запугаетъ бабу совсмъ, она и видитъ, что товаръ гнилой, негодный, а беретъ, чтобы отъ него отвязаться только. Кредиту здсь нтъ, изволь покупать на чистыя деньги, разв ужь хорошему знакомому отпустятъ въ долгъ. Оно и справедливо: Богъ знаетъ, когда увидишь опять покупателя, это не хлбъ, безъ котораго не проживешь.

— Въ магазинахъ и лавкахъ, которыя получше, я думаю, честне обращаются съ покупателемъ.

— Всячины бываетъ. Не обманешь не продашь, на томъ вся торговля стоитъ. Извстно, здсь свои пріемы. Первое надобно, чтобы прикащикъ былъ красивый, за словомъ въ карманъ не лазилъ, товаръ-то умлъ бы показать лицомъ. Ловкіе и прикащики! Кусокъ матеріи или ситца прыгаетъ у другаго, какъ мячъ у фокусника, повернетъ его такъ и этакъ, распуститъ, соберетъ въ рук, какъ въ плать примрно и все такъ живо, что матерія-то такъ и блеститъ на свту, разными красками отливаетъ, сама въ глаза бросается. Начнетъ приговаривать, такъ какой угодно барын голову вскружитъ. ‘Цвтъ этотъ, сударыня, говоритъ, вамъ къ лицу будетъ, отъ него у васъ въ глазахъ будетъ больше блеску,’ и другое такое, что у барыни и зубы разгорятся. Если эта не беретъ, заговоритъ, что, дескать, генеральша такая-то отъ этого самаго куска взяла себ на платье вчера, или въ газетахъ, молъ, писано, что такая-то княгиня была у графа такого-то на балу въ плать — ни дать, ни взять изъ этой матеріи. А ужь если и на этомъ не выхалъ, то самъ хозяинъ, который все это время стоитъ въ сторон, подойдетъ и скажетъ. ‘Ты, братецъ, какъ я посмотрю, все не то показываешь, что ихней милости требуется. Возьми съ верхней полки-то подай.’ А не то самъ возьметъ кусокъ, положитъ на прилавокъ, проведетъ по немъ рукой, приговаривая такъ степенно: ‘возьмите это, ручаюсь, что будете довольны.’ Мало-ли у нихъ разныхъ штучекъ, которыми они подпускаютъ дурману покупателямъ. Какъ они наловчатся! Только покупатель въ двери, а онъ ужь видитъ, какой ему товаръ подать и что сказать.

— Былъ я, Петръ Яковлевичъ, на какомъ-то двор, гд за столами мужики сидятъ и дятъ. Тамъ за мучными лавками. Что это такое?

— У насъ это называется обжорный рядъ, прохожіе тамъ всегда обдаютъ за три копйки или за пятакъ, кормятъ-то незавидно. Волховъ близко, вода, значитъ, даровая: а изъ харчу что Богъ послалъ, не осуди, не то, что у насъ, а народу много ходитъ. Кажется, не дорого берешь и за обдъ, двугривенный всего, за то говядины или чего другого шь вдоволь, сколько душа потребуетъ, а все таскаются туда. Мамонъ-то у нихъ какой-то не человческій! Все равно, что жерновъ, всякую дрянь мелетъ. Замтили вы тамъ башню?

— Видлъ, особеннаго ничего.

— Теперь ее переправили, подлали въ ней комнаты, прежде она была точь въ точь колокольня. Говаривали дды, что на ней вчевой колоколъ вислъ, а дворъ-то гд обжорный рядъ, Ярославовымъ назывался, вче на немъ собиралось.

— Не помню я только хорошенько теперь, а читалъ гд-то, что вче не тамъ было, какъ вы говорите, а въ другомъ мст, кажется на улиц Рогатиц.

— Пишутъ всячину люди на досуг, вры-то имъ только дать нельзя: хитрятъ очень. Вче было на Ярославовомъ двор, по крайней мр вс здшніе старожилы утверждали единогласно. Ярославовъ дворъ былъ у Никольскаго собора, оттого онъ въ книгахъ пишется Дворижскій-Никольскій соборъ. Въ синоксари писано, что явленный образъ Николы былъ принесенъ на Ярославовъ дворъ и церковь во имя Николы была тамъ поставлена тогда же. И какое вче на Рогатиц? ему тамъ негд было и быть, никакой площади не было, тамъ только жили богатые посадскіе люди, объ этомъ я много читалъ въ старинныхъ рукописныхъ лтописяхъ. Вотъ, поди, врь имъ посл этого!

— Я такъ думаю, намъ съ вами, Владиміръ Николаевичъ, и разсуждать объ этомъ нечего: пусть тамъ ученые судятъ объ этомъ на досуг. Мн сдается, вы больше любите говорить о житейскомъ. Вдь вотъ скоро ярмарка у насъ будетъ. Вы, я думаю, и сами знаете объ этомъ, сказалъ хозяинъ и пристально поглядлъ на меня, какъ будто хотлъ прочитать что-то въ глазахъ моихъ.

— Слышалъ я, Петръ Яковлевичъ, что у васъ скоро ярмарка начнется. Видно и балаганы для этого строятся тамъ, внизу на площади, лсу много что-то навезено.

— Какъ же-съ. Отъ думы къ штабу балаганы-то выстроятъ въ два ряда глаголемъ. Вы, сдается мн, на ярмарку сюда пріхали?

— Посмотрть не мшаетъ.

— Вы извините меня, я вамъ откровенно скажу, вотъ цлый день сегодня дожидаю вашихъ товаровъ. Сознайтесь, Владиміръ Николаевичъ, вы прибыли сюда торговать?

— Съ чего вы это, Петръ Яковлевичъ взяли?

— Вамъ не зачмъ больше сюда пріхать. Стали бы съ доброй воли ходить по рынкамъ, да по лавкамъ, присматриваться къ здшней торговл и такъ распрашивать. Я даже смекаю, какимъ товаромъ-то вы занимаетесь.

— А какимъ? спросилъ я хозяина, и улыбнулся, я не могъ утерпть, чтобы не разсмяться,— заблужденіе хозяина меня забавляло.

— Извстно, краснымъ товаромъ, отвтилъ самодовольно хозяинъ.

— Будто бы?

— Да ужъ непремнно такъ. По вашему разговору замтно: что вамъ ни говоришь, а вы все на красный товаръ свернете.

— Торговлей, Петръ Яковлевичъ, я не занимаюсь.

— Полно вамъ, Владиміръ Николаевичъ, хитрить-то, меня не проведете, человкъ я бывалый. Конечно, въ секрет дло держать, пока неоткроется ярмарка, у насъ необходимо. Здшніе торговцы какъ пронюхаютъ, что есть прізжій, которому балаганъ нуженъ, сей-часъ пойдутъ на перебой, извстно дло изъ-за слазу, чтобы магарычи получить. Меня вы не опасайтесь, никому не скажу.

— Врное слово, Петръ Яковлевичъ, я не торговать сюда пріхалъ, а такъ, къ дламъ присмотрться, можетъ быть займусь торговлей, но не теперь.

Хозяинъ посмотрлъ на меня пристально и задумался.

— Мудреныя нынче времена пришли! заговорилъ хозяинъ, какъ бы самъ съ собою, посл небольшой паузы. Вотъ поди и догадайся. Бываетъ, что назжаютъ господа городъ посмотрть, да описаніе ему сдлать, тхъ сейчасъ и узнаешь, пойдутъ распрашивать, что и когда было, гд жила Мара Посадница и прочее такое, церкви пойдутъ мрить, да списывать… Такихъ, чтобъ по рынкамъ ходили, не видалъ… И что тамъ взять?…

— Вы меня не считаете-ли изъ числа такихъ господъ.

— Богъ васъ знаетъ! На хозяина вы больше похожи, а что тамъ у васъ на душ — не видно, сказалъ хозяинъ, поблагодарилъ меня за угощеніе и ушолъ.

Непріятно мн было, что хозяинъ началъ во мн сомнваться, не легко мн посл этого было повыпытать отъ него, что нужно, но длать было нечего. Съ горя я легъ спать.

IV.

На другой день звонъ къ заутрени опять разбудилъ меня, хозяинъ подалъ мн самоваръ, но чаю пить не остался, онъ какъ-то дичился и посматривалъ на меня искоса съ недоврчивостью. Часа два просидлъ я дома и пошолъ одинъ болтаться по городу.

Направился я въ крпость, но по средин моста невольно остановился, видъ былъ хорошъ. Погода была тихая и ясная, Волховъ былъ гладокъ, какъ подъ стекломъ — и тихо катился подъ мостъ,— прямо противъ меня ярко свтились на солнц золочоныя главы Юрьева монастыря, дальше за нимъ синею горою сливалось съ горизонтомъ озеро Ильмень,— противъ Юрьева, монастыря красовалось въ густой зелени Городище, Рюрикова резиденція,— отъ Городища тянулась зеленая равнина, которой и конца не было видно. У самаго моста ходилъ рыбакъ по мережамъ,— въ легкомъ челн онъ медленно подвигался, держась за веревку, перекинутую поперегъ Волхова, и вытаскивалъ изъ воды мережи, привязанныя къ той же веревк, за которую держался самъ. Онъ медленно вытряхивалъ изъ мережи рыбу въ челнъ и снова опускалъ мережу въ воду.

Долго стоялъ и на мосту и смотрлъ на рыбака, пока тотъ не ухалъ. Стоять мн было хорошо, никто не мшалъ мн, народу на мосту почти совсмъ не было.

Въ конц моста, близь крпости, возвышалась часовня, я вошолъ въ часовню. По самой средин часовни плотно къ стн придланъ огромный крестъ, каменный или деревянный, ужь право не знаю, подъ масляной краской, которой онъ раскрашенъ, разсмотрть было трудно. Стны часовни вс украшены образами, у креста и многихъ образовъ были прившены пелены и ленты, шитыя шелками и гарусомъ, большія паникадила были уставлены высокими свчами, рдкій прохожій не подавалъ въ часовню на свчу, многіе заходили въ часовню и усердно молились. По часовн расхаживалъ монахъ, ставилъ и поправлялъ свчи.

Помолившись въ часовн, я пошелъ въ крпость. При вход въ крпость, на правой сторон у самой стны красовалась старинная колокольня, отъ нея, вдоль площади, тянулся теплый соборъ и заслонялъ собою холодный соборъ такъ, что его всего надо было пройти, чтобы увидать холодный соборъ, который очень огроменъ съ виду, но не отличается изяществомъ архитектуры. Отъ холоднаго собора угломъ выступаетъ на площадь архіерейскій домъ,— въ два этажа, противъ собора, по другую сторону дороги, тянется почти во всю длину крпости безобразное двуэтажное зданіе присутственныхъ мстъ. Діагональ площади между соборами и присутственными мстами едвали будетъ въ триста саженей и на этой-то площади хотятъ поставить памятникъ тысячелтію Росссіи. Будетъ-ли онъ имть какой-нибудь видъ — не знаю. На мст памятника устроены временныя, деревянныя зданія и огорожены заборомъ, у воротъ прибита доска съ надписью: ‘входъ воспрещается’, значитъ безпокоиться нечего идти смотрть. Говорятъ, будто бы, когда копали ровъ для фундамента памятника, нашли дубовую плотину, шедшую перпендикулярно отъ Волхова во всю крпость. Жаль, что остановились только на мстности, нужной для памятника и не продолжили дальше розысканій!

Изъ крпости прошолъ я въ садъ, который скоре походить на большой огородъ, случайно заросшій большими деревьями. Это длинный и узкій паркъ съ двумя широкими дорожками по краю и посредин. Садъ отъ крпости отдляется глубокимъ рвомъ, поломанные остатки шлюзовъ подаютъ поводъ думать, что ровъ этотъ когда-то наполнялся водою. Въ саду на самомъ берегу Волхова есть возвышенное мсто, откуда открывается красивый видъ на Новгородъ и его окрестности.

Въ двнадцать часовъ отправился я завтракать въ гостинницу противъ гостинаго двора. Боже! что за прислуга въ этой гостинниц! вялая, заспанная, нечосаная! Противно смотрть на нихъ, хоть и всего ихъ только двое. Дожидаться завтрака часъ, а обда два часа — у нихъ казенное положеніе. Чтобы какъ-нибудь убить время до завтрака, я веллъ подать ‘Пчелку’, но почитать мн не удалось. Только-что я услся уютно на диван и закурилъ сигару, въ комнату вошолъ старичокъ очень прилично одтый и съ такимъ добрымъ и откровеннымъ выраженіемъ въ лиц, что я невольно заговорилъ съ нимъ.

— Хоть сегодня судьба сжалилась надо мной,— послала мн собесдника, а то вдь здсь умереть можно отъ скуки, пока дожидаешь завтрака,— сказалъ я старичку.

— Жалуются вс на нерасторопность здшней прислуги, я каждый день прихожу сюда читать ‘Пчелку’ и постоянно слышу эти жалобы, отвтилъ онъ.

— Значитъ, вы совершенно свободны теперь?

— Свободенъ.

— Какъ я радъ этому! Позвольте вамъ предложить — позавтракать со мною вмст.

Старичекъ принялъ мое предложеніе.

— Неужели вы каждый день ходите сюда читать ‘Пчелку’?— спросилъ я старичка, когда тотъ услся противъ меня въ кресло.

— Привычка такая сдлана у меня. Человкъ я безсемейный, дома одному скучно, утромъ здсь выдти некуда, кром трактира, вотъ и хожу сюда,— спрошу рюмку водки, ‘Пчелку’, и сижу да читаю. Ко мн здсь такъ привыкли,— только я войду,— мн ужь и подаютъ водку и ‘Пчелку’.

— Мн кажется, на домъ выписывать газету вамъ было бы выгодне.

— Конечно, больше переплатишь здсь, чмъ стоитъ газета за годъ. Привычка, главное, сдлана, такъ и потягиваетъ сюда. Кром того, здсь встртишь кого нибудь, поговоришь, узнаешь новое, здсь бываютъ прізжіе съ разныхъ сторонъ. О выгод-то я нехлопочу: состояньице у меня порядочное,

— Должно быть, торговлей занимаетесь?

— Не то, чтобы торговлей занимаюсь я, а похоже: съ торговыми людьми дла веду.

— По части кредита?

— Угадали.

— А! подумалъ я такихъ-то мн и надо!

— Я самъ тоже по торговой части занимаюсь, отвтилъ я.— Конечно, съ моей стороны было не совсмъ добросовстно лгать передъ незнакомымъ человкомъ, но что же станешь длать, когда я собственнымъ опытомъ убдился, что у насъ на Руси отъ туристовъ бгаютъ, какъ отъ язвы! Притомъ же я замтилъ, что къ торговымъ людямъ больше имютъ доврія, чмъ къ кому другому, имъ разсказываютъ все въ полной надежд,— они примутъ къ свденію, что нужно, а лишняго никому не разболтаютъ. Про нашего же брата всякій знаетъ, что если мы увидимъ и услышимъ что, то непремнно разбрякаемъ на весь свтъ, а на Руси, надо признаться, не любятъ, чтобы соръ выносили изъ избы, хоть и мы не про сплетни пишемъ, а про дло, необходимое при изученіи нашего края.

— На ярмарку къ намъ изволили пожаловать? спросилъ меня старичокъ.

— Да-съ, я пріхалъ сюда вообще присмотрться къ здшнимъ порядкамъ, чтобы современемъ,— если представится случай,— завести здсь дла.

— Хорошаго немного вы здсь найдете,

— На ярмарку, я думаю, сюда бываетъ большой създъ?

— Простаго народа тысячъ до двухъ, пожалуй, наберется, особенно теперь — съ волей-то они не знаютъ что и длать, болтаться рады, а дворянства и купечества очень мало.

— А съ товарами прізжихъ купцовъ разв мало бываетъ?

— Очень мало. Въ торговомъ отношеніи здшняя ярмарка не иметъ значенія никакого, если бы еще наша губернія была въ центр Россіи или бы пограничной, а то здсь нтъ даже никакой производительности, ни фабрикъ, ни заводовъ. Она — ярмарка-то, учреждена больше для простого народа, который собирается сюда по случаю праздника угоднику Варлааму Хутынскому и крестнаго хода.

— Значитъ, на хорошій сбытъ товара расчитывать здсь нечего.

— Ршительно нельзя. Больше всхъ пользуются ярмаркой здшніе купцы, они сбываютъ свой залежавшійся товаръ. Простой народъ кидается на прізжихъ, въ надежд получить товаръ посвже. Здшніе же купцы большею частію сами перебираются въ балаганы, посадятъ въ балаганы торговать незнакомыхъ покупателямъ прикащиковъ, и выдаютъ ихъ за прізжихъ.

— Вотъ что.

— Вы, должно быть, изъ Петербурга?

— Почему вы такъ думаете?

— Оно какъ-то замтно. Небольшое, кажется, и разстояніе между Новгородомъ и Петербургомъ, а между купечествомъ большая разница, сей-часъ видно петербургскаго.

— Въ чемъ вы находите разницу, между купечествомъ вашимъ и петербургскимъ?

— Во всемъ: въ образ жизни, въ пріемахъ по торговл, во взглядахъ даже на предметы. Разница, скажу вамъ, большая. Въ порядочномъ здшнемъ купеческомъ дом такой этикетъ, что и при испанскомъ двор такого не бываетъ. Не знавши всхъ экивокъ нашего этикета, какъ разъ разыграешь передъ ними дурака.

— Разскажите, сдлайте милость, про обычай здшнихъ купцовъ, это мн необходимо знать: можетъ быть, мн съ кмъ-нибудь изъ нихъ придется имть дло.

— Конечно, знать ихъ обычай вамъ не мшаетъ, только вотъ бда въ чемъ, разсказывать-то я не мастеръ, не знаю, право, съ чего вамъ и начать разсказывать? Съ буднишней-ли ихъ жизни, или съ праздничной? Конечно не во всякомъ дом ведутся одинаковые порядки, есть между ними закоренлые приверженцы старины, которые ни на шагъ не отступаютъ отъ старинныхъ обычаевъ, а есть и прогрессисты, которые уже понемногу оставляютъ старые обычаи и вводятъ новые, но очень осторожно, чтобы не обидть стариковъ.

— Вы ужь, пожалуйста, разскажите про закоренлыхъ-то.

— Хорошо-съ. Вотъ видите-ли, старики эти всегда носятъ волосы и бороды порусски, ходятъ въ длинныхъ сюртукахъ, изъ дорогого сукна, подъ сюртуками носятъ жилеты и брюки, темнаго цвта, послдніе всегда синяго. Манишекъ и воротничковъ не носятъ, сорочки ситцевыя, которыя всегда выпускаютъ изъ-подъ жилета на брюки, и по сорочк надваютъ маленькій поясокъ, сапоги съ длинными голенищами козловые, или смазные даже. Въ баню каждую недлю ходятъ по субботамъ, а на большіе праздники особо, не въ зачотъ субботы. Жены ихъ ходятъ въ платочкахъ, искусно повязанныхъ на голов, бантикъ платочка всегда приходится надо лбомъ, и закалывается булавкой съ брилліантами, или съ другимъ какимъ дорогимъ камнемъ, по нскольку нитокъ крупнаго жемчугу носятъ на ше. Платья шьютъ изъ дорогой шолковой матеріи, такой прочной и тяжелой, что ее трудно и погнуть и всегда темнаго цвта. Одваться пышно имъ нтъ надобности, он ужь такъ умютъ воспитать себя, что съ каждымъ годомъ длаются все шире въ объем, салоповъ, шубъ, бурнусовъ, у нихъ по нскольку для разныхъ выходовъ. Гардеропъ у нихъ такъ великъ, что другому платью во весь годъ не придется украсить особы своей владтельницы, и распредляется по святцамъ: смотря по важности праздника и нарядъ ихъ бываетъ торжественне. Дома по буднямъ ходятъ он въ ситцевыхъ платьяхъ. Молодыя купчихи носятъ и шляпки, и даже лтомъ барежевыя платья, только непремнно дорогія, на гардеробъ и косметическія средства женщины тратятъ пропасть денегъ. Комнатная прислуга всегда у нихъ женская. Кухарка, знающая стряпать пироги и кулебяки всхъ сортовъ и видовъ, щи, разные супы, жарить поросятъ, гусей, и утокъ домашнихъ, индекъ, варить разнаго сорта кисели, приготовлять рыбу на разные манеры, считается лучше всякаго повара, къ которымъ они не питаютъ расположенія, а поварскія блюда не уважаютъ и предпочитаютъ имъ простыя. Прислуги держатъ немного: кухарку, двухъ комнатныхъ двушекъ, всегда дальнихъ, бдныхъ родственницъ, которыя подаютъ чай и служатъ при стол, когда бываютъ гости. Сидльцы употребляются только на посылки, да еще въ прихожихъ, принимать съ гостей салопы и шинели. Лошадей больше двухъ не держатъ, и здятъ на дрожкахъ въ одиночку. Разв только на богомолье подальше здятъ въ коляск, и то въ какой-нибудь старинной, купленной по случаю. Вотъ вамъ и вся обстановка, среди которой живутъ здшніе купцы.

— Вы далеко еще не совсмъ удовлетворили моему любопытству.

— А вамъ хочется знать всю подноготную. Разсказать-то мудренно, вотъ какъ сами поближе познакомитесь съ ними, тогда лучше узнаете.

— Вы мн только сообщили про вншній видъ ихъ, а про жизнь-то мн ничего не разсказали.

— Въ жизни ихъ интереснаго очень много, мн самому по началу было чрезвычайно трудно привыкать къ ихъ порядкамъ.

— Сдлайте милость, разскажите что-нибудь.

— Такъ и быть, извольте, еще что-нибудь разскажу. Комнатъ у нихъ таки довольно въ квартирахъ, прикащиковъ и сидльцовъ стараются помщать совершенно отдльно отъ своихъ комнатъ, но за поведеніемъ ихъ строго наблюдаютъ: безъ спросу никто не сметъ отлучиться особенно въ позднюю, ночную пору. Такъ теперь ужь станемъ говорить про комнаты. Спальня всегда гд-нибудь въ уголку и небольшая, подл спальни небольшая комнатка, гд обдаютъ и пьютъ чай, ну и гостей принимаютъ, или очень коротко знакомыхъ, или попроще. Потомъ уже идутъ гостинныя комнаты. Зало большое, мебель легкая, столы и стулья всегда разставлены чинно около стнъ, въ гостинныхъ, которыхъ бываетъ дв и три, мебель также чинно разставлена по стнамъ, только передъ однимъ большимъ диваномъ позволяется стоять столу и по обимъ его сторонамъ по три кресла въ рядъ, мебель большей частью краснаго дерева съ мягкими подушками. Ходовъ въ комнаты два, парадный и черезъ кухню, парадный всегда запертъ и отпирается только почотнымъ гостямъ. Чистот надо честь отдать, вымыто и вычищено все такъ, что блеститъ. Въ каждой комнат въ двухъ углахъ по большому образу, передъ которыми всегда горятъ лампадки, деревяннымъ маслицомъ попахиваетъ, и сильно, но они привыкли къ этому. Встаютъ они утромъ рано, въ пять часовъ непремнно, помоются и начнутъ молиться Богу, молятся долго и усердно, всхъ святыхъ, какихъ у кого есть образа, вспомянутъ на молитв. Бываетъ у другого образа четыре Божіей Матери, онъ такъ и вспоминаетъ на молитв: Мать Пресвятая Богородица казанская, Знаменская, Владимірская, помилуй меня. Потомъ онъ обойдетъ вс комнаты и помолится у всхъ образовъ. Посл садится гд-нибудь, въ уголку съ женой къ самовару и пьетъ чай, всегда хорошій, въ прикуску, безъ хлба, изъ обыкновенныхъ чашекъ и пьетъ не много. За чаемъ начинается всегда разговоръ съ того, какому сегодня святому,— они между собою на вы, даже и бранятся такъ. Перебираютъ всхъ своихъ умершихъ родственниковъ, и если кому скажется память, то посылаютъ въ церковь денегъ и поминанье, чтобы помянули. Разсказываютъ другъ другу, что какой сонъ видлъ и толкуютъ его значеніе. Въ это время, если есть взрослые сыновья, являются проздравлять съ добрымъ утромъ, пьютъ вмст чай, но ведутъ себя такъ чинно, точно въ церкви. Дочери пользуются правомъ спать сколько имъ угодно. Посл чая хозяинъ уходитъ по своимъ дламъ и пьетъ снова чай въ лавк или въ трактир съ пріятелями, разъ пять до обда. Хозяйка, оставшись дома, принимаетъ разныхъ старухъ, которыя приносятъ сплетни со всего города, кофейникъ постоянно является на стол для угощенія болтливыхъ кумушекъ. Въ кухн съ пяти часовъ утра затопляютъ русскую печь и начинается стряпня. Въ пятницу сама хозяйка отправляется на рынокъ закупать яйца, живность и прочіе припасы къ столу. Въ двнадцать часовъ является хозяинъ домой обдать, покушавши плотно,— въ этомъ имъ надо честь отдать, пость любятъ они хорошо, не жалютъ денегъ для лакомаго куска,— хозяинъ ложится, спать по русскому обычаю часика на два, потомъ сходитъ въ лавку и въ четыре идетъ пить чай, въ въ восемь ужинаютъ, ужинъ у нихъ тотъ же обдъ со всми кулебяками, похлбками и киселями. Такъ проходятъ у нихъ будни. Изъ своихъ родныхъ или знакомыхъ по буднямъ никто другъ къ другу не заглядываетъ, разв по какому-нибудь чрезвычайному случаю, у нихъ считается неприличнымъ ходить безъ приглашенія другъ къ другу, особенно по буднямъ запросто. Ну, вотъ и все!

— А про праздники-то? Вдь вы говорили, что все интересное-то въ праздничномъ угощеньи.

— Да я боюсь вамъ наскучить, разсказывать-то, какъ видите, я не мастеръ, слишкомъ сухи и вялы картины у меня выходятъ.

— Вы разсказываете… Позвольте узнать ваше имя?

— Лука Ильичъ!

— Мое, Владиміръ Николаевичъ — вы, Лука Ильичъ, разсказываете просто, прямо съ натуры, что иметъ цну въ моихъ глазахъ: оно ручается за истину словъ вашихъ,

— Что все правда, въ томъ я готовъ принять присягу. Длать съ вами видно, Владиміръ Николаевичъ, нечего, надо вамъ разсказать. Такъ вотъ, государь мой, въ праздники утромъ купцы зимой встаютъ къ заутрени всегда, какъ бы не было рано, отправляются въ приходъ и сряду слушаютъ раннюю обдню и потомъ уже возвращаются домой, съдятъ по кусочку просфоры, которой каждаго надлитъ приходскій священникъ, посл пьютъ чай и къ поздней обдни отправляются въ соборъ, разумется, купчихи въ тяжкихъ нарядахъ. Посл обдни они пообдаютъ, обдъ праздничный отличается особенными прибавленіями противъ буднишняго. Пирогъ съ сигомъ непремнно подается за обдомъ каждый праздникъ. Потомъ посл обда соснутъ хорошенько ради труда бдннаго, а посл или сами отправляются въ гости, или къ себ принимаютъ гостей.

— Вотъ теперь-то вы, Лука Ильичъ, и дошли до самаго интереснаго мста, какъ хотите, а я отъ васъ не отстану, пока вы не разскажете про ихъ праздники.

— Ужь за это-то я не берусь, у нихъ столько тутъ разныхъ варіяцій, что всхъ ни за-что не перескажешь. Разв потшить васъ, описать вамъ ихъ балъ, на которомъ я самъ присутствовалъ, только извините, если я вамъ нарисую его не такими яркими красками, какими бы слдовало, а какъ умю, разскажу.

— Разсказывайте, Бога ради, вы вдь отлично разсказываете.

— Ну, какъ умю. Были, вотъ видите-ли, именины одного богача изъ прогрессистовъ, былъ и я приглашенъ на чай, вотъ я и отправился въ осьмомъ часу, не удивляйтесь, что такъ рано: у насъ не по Петербургскому, если кто посл осьми часовъ явится, только что не скажутъ: ‘что ты это, сердечный! не съ ума ли спятилъ, что по ночамъ шляешься.’ А взглядомъ такимъ одолжатъ, что останешься доволенъ. Такимъ манеромъ явился я въ семь часовъ, гости уже были собравшись, вс наряжоные такіе, что Боже упаси! Меня встртилъ хозяинъ, подхватилъ подъ руку и повелъ въ гостиную, гд сидли степенныя и почотныя особы. Не усплъ я уссться въ кресла, какъ явилась двушка съ маленькимъ серебрянымъ подносомъ, на которомъ была большая рюмка хересу, она подошла ко мн и поклонившись подала рюмку, хозяинъ тутъ же началъ просить откушать. Посл нея другая двушка принесла мн также съ поклономъ чашку кофе, прочіе гости уже напились кофе до меня. Черезъ нсколько времени на большомъ поднос понесла по всмъ гостямъ двушка въ рюмкахъ хересъ, гости отнкивались, хозяинъ упрашивалъ, и длать было нечего, надобно было уступать неотступнымъ просьбамъ хозяина, за виномъ явился подносъ съ вареньями, и пошелъ странствовать по гостиной, съ той же церемоніей. Посл варенья явился портвейнъ въ рюмкахъ, а за нимъ на поднос фрукты, и весь вечеръ такъ и шло въ пересыпку съ чаемъ и виномъ. Гости раздлились на группы, завязался живой разговоръ. Вокругъ одного толстаго, низенькаго купца, съ краснымъ, точно изъ сукна, лицомъ собралось человкъ пять.

— Я вамъ доложу, говорилъ купецъ, какъ-то не ловко, будто бы ротъ его былъ полонъ каши,— такого ужь больше голосу не будетъ, какъ у покойнаго Климыча. Стоитъ онъ этакъ на крылос между пвчими, да какъ прокатитъ этакъ октавой, (при этомъ самъ купецъ непремнно зарычитъ) такъ ижно сердце замираетъ, а по церкви-то гулы, гулы, будто кто ядра катаетъ.

— Да вдь у васъ, Сила Перфильичъ, у самихъ басъ отличный, вы весь хоръ покрываете, какъ свою октаву — то распустите, сказалъ кто-то изъ присутствующихъ.

— Оно, конечно, отвтилъ самодовольно Сила Перфильичъ, у меня есть октава, но до Климыча далеко. Не забыть мн, какъ разъ онъ меня чуть не задушилъ. Сидли мы съ нимъ дома у меня, признаться надо, выпили пуншика по два, спли съ нимъ: ‘Тебе Бога хвалимъ’, да а Слава въ вышнихъ Богу’, тихонькое, а потомъ я и говорю: давай Климычъ, кто возметъ лучше верхнее do? Изволь, сказалъ Климычъ, да какъ рявкнетъ, и оконницы задрожали, а я этакъ подхватилъ, да и перевысилъ его. Какъ хватитъ меня за горло Климычъ. ‘Какъ ты смлъ, такой сякой! взять верхъ надо мной!’ закричалъ, и ну душить… Жена еле-упросила его, а то бы задушилъ.

Я подошолъ къ другой кучк. Здсь купецъ-съ подстриженой бородой съ просдью, ласковымъ, заискивающимъ голосомъ говорилъ:

— Богословіе, доложу вамъ, предметъ важный, душеспасительный, оно дйствительно, вещь непростая, съ разу его не раскусишь, это не каленый орхъ, но сладости за то сколько, когда придешь въ разумніе, тогда истинное наслажденіе.

‘Ну, тутъ что-то мудрено толкуютъ,’ подумалъ я, и подошолъ къ другимъ. Здсь тоже толковали о церковной служб, и о священникахъ. Вдь какъ послушаешь ихъ, то, право, подумаешь, что они истинные христіане, и кром Бога ни о чемъ другомъ не думаютъ. А другой разъ какъ взлянешь на оборотную сторону медали, такъ… Что же я, въ самомъ дл, такое заплелъ? Обратимся лучше къ вечеру. Въ зал на фортепьяно игралъ таперъ и такая была стукотня, что я подумалъ, что тамъ горохъ молотятъ и пошолъ посмотрть. Съ какимъ усердіемъ выдлывали на молодые купцы въ визиткахъ! танцовали кадриль и какъ усердно! потъ градомъ лилъ съ лицъ ихъ, на которыхъ была написана одна только забота, чтобы отдлать фигуру, отчетливо, имъ не до разговоровъ было, кончивши фигуру, они только отпыхивались и утирали потъ, разговоровъ не было никакихъ, разв какой-нибудь любезникъ записной умильно взглянетъ на свою даму, а та ему сладко улыбнется. ‘Здоровое занятіе,’ подумалъ я, ‘моціонъ хорошій, поужинаютъ исправно.’ Да и стоило потрудиться для такого ужина, каковъ былъ тогда. Перемнъ семь, и все такое сытное, что поневол нужно было запивать виномъ, лившимся, какъ рка.

— Ну, вотъ я какъ заболтался съ вами, сказалъ Лука Ильичъ, посматривая на часы, чуть было обдать не опоздалъ.

— Отобдаемте со мной, Лука Ильичъ, этимъ вы доставите мн большое удовольствіе, сказалъ я.

— Покорно васъ благодарю, я обдаю-съ сегодня у моего короткаго пріятеля. До свиданія-съ! Извините, если я что вамъ паболталъ липшее, сказавъ Лука Ильичъ, и ушелъ.

Вечеромъ того-же дня отравился я вмст съ моимъ хозяиномъ ко всенощной въ приходъ, это нсколько примирило меня съ Ерофеевымъ, посл всенощной онъ былъ ко мн ласкове и согласился даже напиться чайку вмст.

— Богатая у васъ церковь, заговорилъ я съ хозяиномъ, иконостасъ весь въ золот, по стнамъ живопись, на образахъ все оклады серебряные.

— Да-съ, храмъ Божій мы любимъ и всякій жертвуетъ, что можетъ, чтобы устроить благолпіе его.

— Во всхъ приходахъ такъ у васъ хорошо?

— Въ нашемъ оно, конечно, побогаче и лучше, но и въ другихъ усердія тоже много. Священники, надо отдать имъ честь, другъ предъ другомъ стараются о благолпіи — къ каждому празднику стараются, чтобы что-нибудь новое сдлать, ризы-ли, въ иконостас-ли что, или въ другомъ чемъ. Оно про котораго пройдетъ слава, что важное что нибудь сдлалъ по церкви, къ тому и больше расположенія, такъ они и стараются. Съ своей стороны и купечество тоже заботится: увидятъ этакъ новый иконостасъ или ризы въ другой церкви, и въ своей стараются также сдлать. Или, здятъ вдь они по разнымъ сторонамъ, по монастырямъ, всего видятъ, понравится имъ гд кіота или рама съ рзьбою на столб, вотъ они прідутъ домой и устроиваютъ такъ въ своей церкви. Или увидятъ, что въ церкви темновато, сей-часъ пробьютъ окна новыя у насъ по церквамъ постоянная, скажу вамъ, передлка.

— Какже это у васъ длается? Съ общаго согласія всего прихода.

— Гд же тутъ всхъ спрашивать? Больше такъ длается — вздумаетъ богатый купецъ на свои деньги поправку въ церкви, такъ спроситъ разршенія у начальства и длаетъ по своему, какъ вздумаетъ. Да и какое другимъ дло чужими деньгами распоряжаться? Другой же купитъ и пришлетъ въ церковь, что найдетъ нужнымъ, вотъ хоть-бы ризы или сосуды. А вы видли за всенощной ризы-то, въ которыхъ служилъ священникъ?

— Хорошія ризы.

— Отмнныя, доложу вамъ, парча кованая, рублей n десяти аршинъ. Он сдланы изъ покрова, съ полгода назадъ тому умерла одна богатая купчиха, такъ изъ этой парчи былъ сдланъ покровъ на гробъ ея, огромный, аршинъ до двнадцати одной парчи пошло, вотъ изъ него-то и сшиты ризы священнику и стихарь дьячку. У насъ ужь заведенъ такой обычай, если кто умираетъ изъ торговыхъ людей, непремнно ужь длаютъ новый покровъ изъ парчи, хоть аршинъ въ девять и не дорогой, изъ послдняго, а ужь сдлаютъ, чтобы не отстать отъ прочихъ людей. Изъ этихъ покрововъ и шьютъ ризницу.

— Такъ у васъ очень усердны прихожане къ церкви.

— Еще-бы? Вс мы люди гршные, мало-ли чего случается въ жизни, ну, и длаешь приношеніе въ церковь, все во что — нибудь приметъ Богъ жертву, да и на душ-то по спокойне какъ-то бываетъ, когда сдлаешь приношеніе отъ трудовъ своихъ, все сколько-нибудь покроешь грховъ изъ своихъ безчисленныхъ согршеній. А свчу у образа замтили гд вы стояли?

— Какже, славная свча, полпуда, я думаю, будетъ.

— Это-съ моя свча, съ самодовольной улыбкой отвчалъ хозяинъ: порядокъ ужь такой у насъ заведенъ. Вотъ передъ храмовымъ праздникомъ священникъ со старостой разсылаетъ ко всмъ прихожанамъ, что позажиточне, да поусердне къ церкви, обгорлыя мстныя свчи отъ образовъ, а т и перемняютъ огарки на новыя свчи и длаютъ на свой счетъ какія придумаютъ. Кром того, богатые купцы по завту посылаютъ въ монастыри и соборы большія пудовыя свчи къ мощамъ или къ чудотворнымъ иконамъ отъ себя.

— Вотъ видите-ли, торговые люди у насъ набожные такіе, а въ торговл не совсмъ чисто дла ведутъ. Я думаю, жертва, сдланная на деньги, пріобртенныя неправдою, непріятна Богу.

Въ отвтъ хозяинъ посмотрлъ на меня съ недоумніемъ.

— Вы, Владиміръ Николаевичъ, заговорилъ хозяинъ, изволите смшивать вмст дв вещи совершенно различныя. Жертва Богу дло святое, а торговля дло житейское, гршное, въ ней ужь безъ грха не обойдешься, безъ обману въ ныншнее время ничего и не наживешь, на правду барыша невозьмешь, а безъ барыша, сами знаете, не то что въ церковь пожертвовать что, и самому нечего сть будетъ. Вотъ оттого и усердны торговые люди на приношенія, грха они боятся, душа все не спокойна, пока не загладитъ грха какимъ-нибудь приношеніемъ, оттого у насъ и поминовенія, и сорокоусты, все молитву-то поставитъ Богъ во что-нибудь и отпуститъ безчисленныя прегршенія наши.

— Вы меня немного непоняли, Петръ Яковлевичъ, я не противъ вашихъ приношеній говорю, а къ тому, что жертвы-то ваши не чисты, вы ихъ приносите на счетъ ближнихъ, он и принадлежатъ не вамъ, а тому, на чей счетъ приносятся.

— Я очень хорошо васъ понимаю, Владиміръ Николаевичъ. А труды-то наши вы ни во что не считаете? Вдь какая бы тамъ ни была, а выходитъ наша трудовая копйка. Что же касается торговли, то это ужь дло такое, изъ поконъ вку такъ заведено. Не однимъ покупателямъ достается, и своему брату купцу такая честь. Хоть какіе ни на есть близкіе пріятели, а на счотъ обороту, извини — не прогнвайся, проведетъ одинъ другого да еще и поддразниваетъ: ‘Ты, молъ, молодецъ, а я еще почище тебя провелъ!’

— Какъ же они, ссорятся, если случится дло не совсмъ чистое.

— Зачмъ же имъ ссориться? дло полюбовное выходитъ, любо бери, а не любо ступай къ другому, у другого вдь тоже. Если и случится, что другой попеняетъ, такъ и отвтятъ ему: гд у тебя, братецъ, глаза-то были?— разв ты не видлъ что бралъ, вдь я теб давалъ товаръ-то не въ кулакъ зажавши.’ И то сказать, винить ихъ много и нельзя, больше товаръ покупаютъ не изъ первыхъ рукъ, что, значитъ, достанется, то и продаютъ. Вотъ если бы вы посмотрли, что длаютъ хлбные торговцы, что изъ первыхъ рукъ берутъ!

V.

Наканун праздника преподобному Варлааму Хутынскому погода была, какъ называется здсь, сренькая, небо покрыто было сплошь срыми густыми облаками и изрдка перепадалъ мелкій дождь, мн не хотлось идти на улицу. Тамъ, не смотря на сырую погоду, народу было тьма, толпами,— человкъ по двадцати мужиковъ и бабъ въ срыхъ кафтанахъ и большею частію въ лаптяхъ,— валилъ народъ мимо моего окна, по самой средин дороги съ шумомъ и крикомъ къ московской застав, у всякаго за плечами была котомка, привязанная полотенцемъ или кушакомъ. Интересно было смотрть на это сборище деревенскаго народа, незнающаго вовсе городскихъ обычаевъ и невидавшаго даже города, это видно было потому, что они звали по сторонамъ, толкали другъ другіе и падали, засмотрвшись на какую-нибудь размалеванную вывску. Иной рослый парень, съ только-что пробивающейся бородой, отдлится отъ толпы, стоитъ и смотритъ тупымъ взоромъ на вывску, да почесываетъ извстное мсто. Страшную суматоху производилъ нечаянно появившійся экипажъ на улиц, только раздавался крикъ кучера, народъ бросался прочь съ дороги, во вс стороны, не мало его и падало въ различныхъ живописныхъ позахъ. Бабы орали во всю глотку, особенно, когда видли въ другой толп знакомыхъ, постоянно происходили обниманья и цлованья со встрчными. Многіе садились на тротуаръ и безъ церемоніи принимались сть хлбъ съ зеленымъ лукомъ.

— Скажите, Бога ради, что это за народъ и куда онъ идетъ? спросилъ я хозяина, когда тотъ зашелъ ко мн.

— Извстно деревенскій, а идетъ онъ къ Варламію, съ пренебреженіемъ отвтилъ хозяинъ.

— Да откуда онъ?

— Изъ Залсицъ больше, посмотрите-ка гд услись лукъ сть! Истинное невжество! понятія ни о чемъ не имютъ. Ну, прилично-ли сидть посреди улицы и сть! А чтобы зайти на постоялый хоть дворъ, да какъ слдуетъ пообдать, такъ нтъ, гривенника жалко. Никакого толку нтъ отъ этого народа, смотрятъ все какъ бы на даровщинку гд-нибудь кваску напиться, гроша въ город не истратятъ.

— Зачмъ же они въ городъ идутъ?

— Да вотъ поди! Другому и дороги нтъ черезъ городъ идти, ближе было бы прямо пройти къ Варламію, такъ нтъ, тянется въ городъ, а вдь только поглазть идутъ, врно дома длать дла нехочется. Идутъ на богомолье, такъ и шли бы въ Хутынь, а не шлялись бы даромъ по городу. Вы бы сходили посмотрть, что на ярмарк-то длается теперь! сказалъ хозяинъ и ушолъ, что-то онъ очень былъ сердитъ.

Я пошолъ на ярмарку. Многіе балаганы, особенно съ посудой и красными товарами, были открыты, народу… площадь была полна, яблоку упасть не было мста, шумъ страшный, особенно около балагановъ, бабы такъ голосили, что невозможно было стоять подл, купцы метались, какъ угорлые, у самой дороги, присвши на корточки, бабы вынимали изъ котомокъ холстъ въ небольшихъ трубкахъ, нитки и братину, и продавали. Около нихъ толпились мщане, салдаты и торговки. Тснота и духота были страшныя. Удивительное дло! какъ это можно заразить воздухъ на улиц, что нельзя было ходить въ этой толп? Поневол надо было идти прочь. Я прошолъ на мостъ, который былъ тоже полонъ народа. Отъ лавокъ къ рк движеніе было большое: мужики то и дло таскали на лодки муку и ободья къ колесамъ, ободьевъ было вывалено на берегу и на лодкахъ пропасть. Я видлъ, что въ этой суматох и толкотн никакого не добьешься толку, и вернулся домой.

— Скажите, ради Бога, гд этотъ народъ ночуетъ? Ему вдь надо большое помщеніе, спросилъ я хозяина.

— Разсуются кой-куда, они вдь не церемонны и на улиц ночуютъ. Больше половины уйдутъ на ночь въ Хутынь, а другіе выпросятся ночевать на дворы въ ямскихъ слободахъ, другіе просто на площадяхъ останутся на всю ночь, чтобы завтра идти съ крестнымъ ходомъ въ Хутынь.

— Далеко до Хутыня.

— Верстъ девять будетъ, дорога прямая, пока не провели шоссе, эта дорога была столбовая въ Москву.

— Рано отправится отсюда крестный ходъ завтра?

— Часовъ около семи. Да вы не хотите-ли идти съ крестами?

— Отчего не сходить? Я вообще люблю церковныя церемоніи и народные праздники.

— Если вамъ хочется отчего же не сходить, только непріятно съ этимъ народомъ идти, а въ церьковь ужь не пробраться будетъ, еще съ утра въ нее натискоются столько, что не пробраться. Мы такъ въ первое воскресенье отправляемся всегда: чорный-то народъ поуберется, такъ и попросторне и почище.

— Почему именно въ пятницу празднуютъ Варлааму Хутынскому?

— И еще въ первую пятницу Петрова поста. По чудеси. Когда еще живъ былъ преподобный, было въ это время пропасть червя на поляхъ, вотъ и просилъ преподобнаго новгородскій святитель, тоже святой, помолиться Богу, чтобы онъ помиловалъ народъ и избавилъ бы отъ праведнаго наказанія. Варлаамъ отвчалъ ему: ‘вотъ я пріду къ вамъ въ первую пятницу, заговвшись, на саняхъ въ городъ’, въ ночь на пятницу столько выпало снгу, что можно было на саняхъ хать, червь весь пропалъ, а хлбу никакого вреда не было. Этому-то чудеси и положено праздновать. Въ первую пятницу, разговвшись, празднуютъ Антонію Римлянину, тоже бываетъ крестный ходъ въ Антоніевъ монастырь, но народу ужь меньше. Варлаама Хутынскаго народъ больше почитаетъ. Надо отдать справедливость народу, большое усердіе питаютъ къ Варлааму угоднику, изъ-далека по завту пшкомъ приходятъ, въ монастырь всячины нанесутъ, холста, кудели, нитокъ на свтильню — возы цлые нанесутъ.

— Разв сами въ монастыр длаютъ свчи?

— Нтъ, свчи они покупаютъ. Ну, народъ этого не знаетъ и гд ему знать? При томъ же народъ безденежный, вотъ они несутъ, что есть у нихъ. Монастырь же все это продаетъ, куда ему дрянь такая? Если бы вы знали, Владиміръ Николаевичъ, какъ цнятъ эту дрянь мужики и бабы, подивились бы, принесть какая-нибудь баба горсть льна и трубочку холста и думаетъ что и невсть какимъ сокровищемъ надлила. Куда какой глупый народъ этотъ?

— Вы, Петръ Яковлевичъ, сильно вооружены что-то противъ бднаго,— простаго народа.

— Напрасно вы, Владиміръ Николаевичъ, такъ думаете про меня, мн не изъ-за чего противъ него вооружаться, длъ я съ народомъ этимъ никакихъ не имю, разв только что на рынк у него купишь когда, за что же вооружаться мн-то? Богъ съ нимъ, какое мн до него дло? Сказалъ я только къ слову, что онъ глупъ. Вдь это истинная правда, живетъ въ глуши, въ деревн, отъ того и глупъ.

Какое страшное разъединеніе, думалъ я, когда остался одинъ въ своей комнат. Тотъ же самый мужикъ, если удастся ему надть синюю сибирку, подстричь не много бороду и волоса и добыть денегъ, чтобы могъ промышлять въ город какой-нибудь торговлишкой съ грхомъ пополамъ, вздернетъ носъ непремнно передъ своимъ братомъ мужикомъ, смотритъ на него, какъ на рабочую скотину, и ему горя мало, и нтъ никакой заботы о гор и нужд его брата, потому что этотъ несчастный живетъ въ деревн и носитъ срый кафтанъ и лапти. Мало этого, городской мщанинъ и купецъ еще пользуются нуждой мужика, чтобы нажить себ лишнюю копйку и совсть не мучитъ ихъ и они спокойны, ограбивъ ближняго своего деликатнымъ образомъ, даже и за грхъ не считаютъ обманомъ выманить послднюю копйку отъ мужика, добытую кровавымъ потомъ несчастнаго, и его же винятъ, и его же ругаютъ. Отчего же это? Кто причиной такого превратнаго понятія людей объ отношеніяхъ къ ближнему и къ Богу? Не странное-ли дло! Люди, считающіе грхомъ — проспать заутреню, оскоромиться въ постный день, жертвующіе своимъ состояніемъ по монастырямъ и церквамъ, спокойно и безъ угрызенія совсти обманываютъ и давятъ своего брата, пользуясь его невжествомъ и безотвтственностью? Гд же причина всему этому, гд корень зла? Русь! Русь! Сколько ядовитыхъ ранъ разъдаютъ твою могучую грудь! Народъ со всми задатками могущества и силы, народъ который не разъ доказалъ страшную свою силу всей образованной Европ, даже въ заблужденіяхъ котораго видно стремленіе къ жизни, требованіе чего-то разумнаго, однимъ словомъ народъ, который нисколько но растратилъ силъ своихъ, еще свжихъ и молодыхъ, а между тмъ цпенетъ въ какой-то томительной дремот и не ищетъ себ исхода изъ этой мертвой жизни, изъ этой нищеты и неблагодарнаго труда. И гд та сила, которая могла бы разбудить его и указать ему тотъ славный путь, по которому пойдетъ же онъ когда нибудь? въ немъ нтъ разъдающихъ началъ, признаковъ близкаго паденія. Нтъ, это не мертвый народъ, а только погруженный въ летаргическій сонъ какою-то могучею рукою!

На другой день я проснулся рано утромъ. Звонъ большого Софійскаго колокола раздавался по всему городу. Никогда я не слыхалъ такого чуднаго звона. Стонъ и слезы были его звуки: ничего рзкаго, ничего мднаго и грубаго не было въ этихъ густыхъ, тихихъ, гармоническихъ звукахъ, изрдка слышались какіе-то дребезжащіе звуки, но это не были звуки разбитаго колокола, это скоре были слезы, на минуту прерывающія скорбную, плавную рчь старика, еще могучаго, вщающаго о своемъ гор друзьямъ своимъ! Долго слушалъ я съ наслажденіемъ этотъ звонъ, но вотъ онъ замолкъ, а въ воздух еще носились какіе то замирающіе стоны. Зазвонили въ другой колоколъ и мое очарованіе исчезло, это уже были мдные звуки, непріятно поражающіе ухо. Звонъ въ разные колокола поперемнно продолжался нсколько времени, потомъ затрезвонили.

— Идетъ крестный ходъ, сказалъ мн хозяинъ.

Я попросилъ хозяина прибрать мои вещи и, взявъ дорожную свою сумку, вышелъ на улицу. Крестный ходъ приближался прямо ко мн. Впереди несъ, какъ атлетъ, здоровый, рослый крестьянинъ, огромный старинный фонарь изъ слюды, потомъ дьяконъ большой крестъ, за нимъ рядъ хоругвей и образовъ, за образами шло духовенство и за архимандритомъ, замыкавшимъ рядъ духовенства, двигалась сплошная масса народа во всю улицу, до тысячи человкъ, я присоединился къ народу. Крестный ходъ направился къ московской застав, къ тому концу города, съ котораго и въхалъ. Вотъ мы подошли къ валу, у самаго вала справа, точно будто вросла въ него небольшая часовня, ярко мелькали въ ней огоньки восковыхъ свчъ, у порога стояла монахиня съ блюдомъ въ рукахъ и кланялась. Народъ молился на часовню, на блюдо сыпались мелкія мдныя деньги. Вотъ мы прошли поворотъ шоссе на-право къ Бронниц и шли все прямо на сверъ. Въ конц Никольской слободы опять на лвой сторон дороги встртилась намъ еще часовня.

На самой дорог, съ боку, былъ выставленъ на нало образъ преподобнаго Антонія Римлянина, рядомъ съ нимъ на табурет было выставлено блюдо, а съ боку стоялъ монахъ и кланялся. Народъ молился усердно на образъ, а мдныя деньги сыпались на блюдо щедро. Еще прошли мы десятка два старыхъ, покривившихся домовъ по обимъ сторонамъ дороги и вышли на равнину. Съ лва въ верст виднлся Антоніевъ монастырь, отъ него верстахъ въ трехъ Деревяницкій монастырь, и широкою полосою сверкалъ Волховъ. Справа виднъ былъ малый Волховецъ, за нимъ дв-три деревни, мыза Сперанскаго съ почернелой башней и выглядывалъ изъ за лсу своими верхами Саввинъ монастырь. Впереди на гор красовался Хутынь, монастырь, утопающій въ роскошной зелени. Сперва мы шли между полями, потомъ спустились на низменную мстность, заросшую мелкимъ кустарникомъ, точно отростающая борода отставнаго солдата, такой былъ противный видъ. Народъ, сопровождающій крестный ходъ, былъ все простой — деревенскій, изъ горожанъ почти никого не было, вертлся только около архимандрита чиновникъ въ мундир, съ своей невзрачной шнажонкой. Онъ поворачивался во вс стороны и корчилъ рожу, стараясь выказать всмъ, что онъ присутствуетъ не изъ усердія, а по обязанности. Между народомъ велись разговоры, я сталъ прислу шивать.

— По завту, родная, по завту, голосила баба, стараясь покрыть крикъ ребенка, реввшаго у ней на рукахъ. Вотъ попритчилось что-то мальчишк, съ глазу, что-ли, Богъ его вдаетъ, все реамя реветъ, пуповина большая такая стала, ни днемъ ни ночью отдоху нтъ, а ты откуль желанная.

— Съ Тесова, голубушка, такъ и направилась по монастырямъ походить, да Богу помолиться, свекровь подомъ стъ, житья дома не стало, мужъ гулять началъ, такъ думаю не будетъ-ли какой благодати.

— Изъ нашего званья тоже былъ, говорилъ сдой мужикъ другому помоложе, и въ лсъ тоже ходилъ лыки драть и лапти самъ плелъ. Вотъ смотри какой чести сподобился за святое житіе свое!

— Господи Іисусе Христе, помилуй насъ гршныхъ! говорилъ мужикъ и крестился большимъ крестомъ, слушая своего сосда.

— Ума не приложу, возвышался вдругъ подл меня женскій, рзкій голосъ, съ чего бы могло приключиться такое горе! Подкатитъ этакъ подъ груди и такъ сердце захватитъ, что по полу кататься начнешь. Врно, злой человкъ извелъ! Есть вдь вороговъ-то на бломъ свт!

Ближе къ Хутыню опять пошли поля, засянныя хлбомъ, монастырскій звонъ уже доносился къ намъ, въ дали виднлась часовня на поворот къ монастырю, но до монастыря было версты три.

— Вотъ видишь тамъ, впереди-то блетъ часовня, раздался мужской голосъ позади меня, я обернулся назадъ. За мною шолъ высокій, чорный мужикъ, перекинувъ кафтанъ свой черезъ плечо, и разсказывалъ молодому парню:

— Такъ до этой часовни вплоть гналъ огонь Грознаго Ивана царя.

— За что же его онъ гналъ-то? спрашивалъ парень.

— А вотъ видишь-ли, продолжалъ чорный мужикъ. Грозный-то Иванъ царь пришолъ въ церковь и сталъ желзной долбней тыкать въ то мсто, гд святой-то лежитъ, а святой-то подъ спудомъ покоится, а изъ земли-то огонь вышелъ и почалъ царя жечь, а царь испужался, долбню изъ рукъ выронилъ — и теперь та долбня къ стн придлана въ церкви — и побжалъ, а огонь-то его все гналъ, да гналъ и догналъ до этого мста и часовню тутъ царь поставилъ.

Потянулись по сторонамъ дороги нищіе въ рядъ, пвшіе въ носъ съ визгомъ про Лазаря, Алекся Божьяго человка и Николу чудотворца, народъ клалъ на деревянныя блюда деньги. Отъ пнья нищихъ шумъ въ толп еще боле увеличился, даже трудно стало разбирать, что говорилось во-кругъ.

Вотъ мы дошли до часовни, насъ встртилъ здсь крестный ходъ изъ монастыря еще съ большею толпою народа, сдлалось тсно, даже давка на улиц. Въ воротахъ монастырскихъ невозможно и вообразить, что было! Не одинъ, я думаю, околеченный человкъ вышелъ изъ этой давки. Съ часъ почти проходила толпа въ монастырскія ворота. Когда я вошолъ въ монастырь, онъ полонъ былъ народа, въ церковь пробраться небыло ни какой возможности, на монастыр чинно и усердно молился народъ, хотя службы вовсе не было слышно, доносились только завыванія нищихъ за воротами монастыря. Около церкви продавались свчи и какой расходъ былъ на свчи! Боже ты мой! Постоянно пуками передавали въ церковь свчи, поколачивая по головамъ переднихъ, а т слдующихъ и такимъ образомъ свчи переносились въ самую церковь.

Но вотъ кончилась служба, архіерей, со славой, въ сопровожденіи духовенства и почотныхъ постителей прошолъ въ свои кельи. Но въ церкви тснота не уменьшалась, одна толпа выходила, другая входила, въ церкви служили молебны и это продолжалось до вечера.

За монастыремъ, на площади были устроены балаганы, большею частію изъ парусины, тамъ толпился народъ, пили чай, водку, закусывали. Порой слышна была разгульная русская псня и скрипъ шарманки. Русское крпкое слово постоянно непріятно поражало ухо. И это все было рядомъ со святыней, къ которой стремился тотъ же народъ съ умиленіемъ и усердіемъ!

За монастыремъ на косогор раскинулась живописно липовая столтняя роща, она была полна народа, въ одномъ мст собравшись въ кружокъ, нсколько человкъ сидли и закусывали, въ другомъ расхаживали мужики и съ любопытствомъ осматривали каждое дерево, были и любезныя сцены и не рдко попадались на встрчу загулявшіе — праздничные люди. Всего тутъ было: и смтнаго, и жалкаго, и стройнаго и неприличнаго.

Въ одномъ мст кучка народу, больше все женщинъ, около высокаго, благо, ободраннаго пня обратила на себя мое вниманіе: я подошолъ. Бабы, приклонившись къ пню, старались откусить кусокъ дерева.

— Зачмъ это длаютъ? спросилъ я.

— Чтобы зубы неболли! отвчала мн старуха.

Вс эти картины навяли на меня грусть, я пошолъ къ Волхову. На другой сторон Волхова вдали виднлся каменный, красный штабъ, точно огромная фабрика, трубу которой замняла каланча. Противъ монастыря, уединенно на другомъ берегу, раскинулась большая деревня. Мирно и тихо было въ ней.

‘Туда, туда! говорило мн сердце. Тамъ разыгрываются вдали отъ шума свта нмыя, страшныя драмы, которыя, правда, не излечаютъ больной твоей души, но имъ нужна сочувствующая душа, которая бы поняла всю тяжесть нмого страданія, которая бы приподняла грубую завсу, скрывающую отъ взоровъ, кому нужно видть, эти нмыя страданія, чтобы залечить глубокія раны.

1862.

РАЗСКАЗЫ О БЫЛОМЪ.

НОВГОРОДЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

Читайте также: