СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.
Томъ VII.
Картинки общественной жизни.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.
— Ты, милый человкъ, долженъ радоваться и благодарить Господа, что еще живъ остался, а не то, чтобы роптать.
Такими словами (слова эти врзались въ мою память), много лтъ тому назадъ, началъ свой discour de condolance одинъ русскій философъ по жизненному опыту, ветхій-преветхій отставной солдатъ, проживавшій въ деревн ‘на хлбахъ изъ милости’ посл того, какъ съ честью совершилъ польскій и венгерскій походы, потерялъ ногу, защищая Севастополь, и былъ чествуемъ, въ числ прочихъ героевъ, Москвою, причемъ, какъ разсказывалъ герой,— въ Москв его даже ‘цловали господа и подарили три цлковыхъ’.
Рчь, начало которой я только-что привелъ, была въ утшеніе односельца-мужика, получившаго значительныя тлесныя поврежденія во время одной изъ военныхъ экспедицій, предпринятой въ предлы мирной деревни начальствомъ.
— Онъ тебя, голубчикъ, и вовсе могъ лишить живота!— продолжалъ философъ, добродушно покуривая тютюнъ изъ своей носогрйки, съ спокойствіемъ настоящаго россійскаго стоика, окончившаго полный курсъ философіи втеченіи двадцати-пятилтней службы.— Одначе живота не лишилъ, милый человкъ, только тло малость повредилъ… Ты должонъ радоваться… Разсуди-ко самъ…
Философъ продолжалъ въ томъ-же дух, иллюстрируя свое поученіе различными воспоминаніями о замчательныхъ случаяхъ ‘дерки’, которыхъ онъ былъ свидтелемъ или которые самъ испыталъ. ‘Иной разъ замертво уносили и, одначе, отлеживался, потому никто, какъ Богъ!’
Въ т времена,— а это было, разумется давно — вашъ покорный слуга былъ еще очень малъ и, слдовательно, не могъ по достоинству оцнить всей глубины философіи, заключавшейся въ словахъ философа, но потомъ эта ‘философія’ довольно-таки часто приходила ему на память, и бывали времена, когда она — увы!— едва-ли не служила единственнымъ утшеніемъ, за которое можетъ ухватиться мало-мальски безпристрастный наблюдатель.
Пришла эта философія на память и въ настоящіе дни, когда, по выраженію какого-то патетическаго публициста, ‘захватываетъ духъ отъ радости при вид любезности городовыхъ, благодаря циркуляру за No такимъ-то, и сердце трепещетъ въ ожиданіи новыхъ циркуляровъ’. Во всякомъ случа мы живемъ въ такія времена, когда приходится утшаться даже тмъ, напримръ, что наша ежедневная пресса за послдніе мсяцы какъ-будто стала ‘отходить’ посл года всевозможныхъ бснованій, которымъ она предавалась добровольно, безкорыстно и съ какимъ-то особеннымъ наслажденіемъ. Тонъ ‘затрапезной’, лакейски-патетическій тонъ, царившій въ послднее время почти во всхъ органахъ нашей ежедневной печати, какъ-будто измнился и сталъ нсколько приличне, хотя, конечно, еще очень далекъ отъ приличія. По крайней мр, теперь, развертывая газету, вы все-таки гораздо меньше рискуете, чмъ рисковали-бы мсяца три, четыре тому назадъ, когда нельзя было взять въ руки почти ни одного печатнаго листка безъ того, чтобы васъ не обдало какимъ-то особеннымъ букетомъ нахальства, холопства и невообразимаго легкомыслія при сужденіи о самыхъ сложныхъ и затруднительныхъ вопросахъ. Къ каждомъ нумер, ежедневно печаталось чуть-ли не по дв передовыхъ статьи, въ которыхъ, при обиліи восклицательныхъ знаковъ, требовались быстрота и натискъ, ‘мры’ и ‘мры’ (хотя и безъ того мры принимались), и заявлялись чувства, чувства и чувства. Наша печать ‘обнажала мечъ’, розыскивала ‘корни’ и ‘нити’, она изнывала, и, нужно замтить, продлывала все это совершенно добровольно, какъ т лакаши добраго стараго времени, которые, думая угодить барину, готовы были въ усердіи ходить колесомъ, не замчая даже того, что онъ все-таки не обращаетъ на нихъ ни малйшаго вниманія.
Теперь не время и, можетъ быть, невозможно въ подробности обрисовать ту печальную роль, которую играла наша пресса въ послдніе годы, но будущій историкъ нашего общественнаго развитія, разумется, отмтитъ это время паденія печатнаго слова и, во всякомъ случа, прочитывая то, что писалось, и принимая въ соображеніе ничтожность общественнаго значенія печати, съ изумленіемъ остановится передъ вопросомъ: ‘Кто тянулъ господъ публицистовъ за языкъ?’ Придетъ время, когда наши дти прочтутъ правдивое сказаніе о ‘езоповщин’ своихъ отцовъ, но теперь я все-таки не могу не сказать, что даже умнье молчать,— умнье, какъ извстно, хорошо знакомое русскому журналисту, и то въ послднее время какъ-то утратилось. Мало того. Если кто-либо молчалъ, то на него съ воплемъ накидывались изъ всхъ лагерей и съ истиннымъ цинизмомъ безстыжей двы допрашивали: ‘Что означаетъ сіе молчаніе?.. Отчего онъ молчитъ, а не кричитъ: ‘ура!?..’
Да, объ этомъ времени даже страшно вспомнить. Въ т дни трудно было найти публициста, который не трактовалъ-бы съ апломбомъ наглости о такихъ вопросахъ, о которыхъ онъ столько-же думалъ и столько-же читалъ, сколько т папуасы, среди которыхъ живетъ Миклуха-Маклай. Но такъ какъ, благодаря готовымъ шаблоннымъ формамъ, можно было писать передовыя статьи, при знаніи одного только правописанія, то нтъ ничего мудренаго, что таковыя писались и печатались, и папуасъ-публицистъ смло и съ легкимъ сердцемъ предлагалъ ‘мры’ и ршалъ въ ста-пятидесяти, много въ двухстахъ строкахъ вс вопросы, причемъ никогда не забывалъ вплести въ эти строки ‘нсколько прочувствованныхъ’ словъ о порядк, законности, собственности, религіи и прокричать въ начал, въ середин или въ конц: ‘Съ нами Богъ, да расточатся врази Его!’ Насколько ‘прочувствованы’ были эти слова, о томъ, я думаю, знала не только пишущая братія, но догадывалась и публика…
И еще черта: при этомъ, какъ и подобаетъ россіянину, публицисты врали съ тмъ неизъяснимымъ легкомысліемъ, съ которымъ вралъ и знаменитый прототипъ ихъ, Иванъ Александровичъ Хлестаковъ. Мн приходитъ на память одно ‘бойкое перо’, какъ весьма характеристическій образчикъ современныхъ воинствующихъ литературщиковъ. ‘Бойкое перо’ — былъ молодчина, что называется на вс руки, и какъ будто именно приспособленъ къ теперешнимъ временамъ, когда бойкость вмст съ усердіемъ и безстыдствомъ требуется боле всего на литературномъ рынк. Онъ писалъ легко, хлестко и подчасъ не безъ остроумія, про него какой-то корифей сказалъ даже: ‘далеко пойдетъ!’ Для этого ‘голубчика’, впрочемъ, ршительно было все равно, надъ чмъ изощрять свое остроуміе: надъ Вавилонской-ли башней или надъ городской думой, надъ домомъ-ли терпимости или надъ становымъ приставомъ, надъ Кантомъ или надъ Буддой, надъ клубомъ прикащиковъ или надъ Дантомъ. Все ему было впору, все шло подъ бойкое перо. Стоило только сказать ему: ‘Ну-ка, голубчикъ, отжарь!’ и нашъ ‘голубчикъ’ отжаривалъ не только самого Самуила Соломоновича Полякова, но хотя-бы самого Васко-де-Гаму, только-бы ему редакторъ сказалъ, что надо Васко-де-Гаму ‘продернуть’ и какъ можно лучше.
— Будьте покойны… Онъ у меня взвизгнетъ, такъ я его отчешу!— отвчалъ обыкновенно ‘голубчикъ’ самымъ простодушнымъ тономъ, не спрашивая даже, кто такой этотъ Васко-де-Гама: живъ-ли онъ или умеръ, служилъ или не служилъ и какой былъ націи. (Фамилія все-таки иностранная).
Впрочемъ, редакторъ объяснялъ ему или совтовалъ справиться въ энциклопедическомъ словар, и вслдъ затмъ ‘голубчикъ’ пробиралъ Васко-де-Гаму ‘на славу’ и, что называется, живого мста не оставлялъ на немъ.
Надо при этомъ сказать, что нашъ ‘голубчикъ’ былъ нисколько необидчивый литераторъ, что въ наше время становится все большей и большей рдкостью. Случалось, что вмсто Васко-де-Гамы ставили въ его стать Колумба, однажды, по ошибк метранпажа, поставили даже имя одного журналиста, большого пріятеля ‘голубчика’, но въ подобныхъ случаяхъ ‘бойкое перо’ даже бровью не моргалъ, благо построчная плата, до которой онъ былъ лютъ, не терпла ни малйшаго ущерба отъ перестановки именъ. При этой лютости къ построчной плат и при бойкости ноздревскаго пошиба, натурально, нашъ ‘голубчикъ’ не стснялся писать о чемъ угодно, хотя-бы даже и о санскритскомъ язык, и потому писалъ въ двухъ столичныхъ и трехъ провинціальныхъ изданіяхъ. Нечего и говорить, что при такой универсальности ему приходилось провираться жесточайшимъ образомъ, и редакторамъ приходилось съ нимъ держать ухо востро, такъ какъ ему нипочемъ было назвать Луи-Блана безумцемъ, писавшимъ свои возмутительныя сочиненія (которыхъ, какъ читатель, разумется, догадался, ‘голубчикъ’ не зналъ даже по названіямъ) петролемъ и кровью, Спинозу — знаменитымъ танцовщикомъ XVII столтія и Бэкона — великимъ поэтомъ X вка. Равнымъ образомъ ему ничего не стоило перепутать историческія событія. Онъ съ одинаково-легкимъ сердцемъ относился и къ исторіи, и къ географіи, и вообще ко всмъ отраслямъ человческаго знанія. Когда, случалось, органъ, гд сотрудничалъ мой герой, попадалъ въ конфузъ отъ какого-нибудь уже черезчуръ бьющаго въ глаза non sens’а, выкинутаго ‘бойкимъ перомъ’, и редакторъ замчалъ объ этомъ ‘голубчику’, то онъ отвтствовалъ съ спокойствіемъ человка, не имющаго ни малйшаго понятія о совсти:
— Виноватъ, ошибся… Сами знаете, такъ легко ошибиться!
Хотя за нимъ и смотрли во вс глаза, но онъ все-таки вралъ, какъ сивый меринъ. Прежде онъ вралъ все-таки не очень гнусно и, такъ какъ вралъ онъ безъ намренія и ‘бойко’, то его читали и даже очень одобряли. Онъ продергивалъ себ, и иногда не безъ остроумія, разныхъ дльцовъ, биржевиковъ, желзнодорожниковъ, острилъ надъ городовыми и даже, какъ будто, либеральничалъ. Но вотъ наступили такія времена, когда только лнивый не считалъ своею обязанностью ‘высказаться’. Вы можете представить себ положеніе моего ‘голубчика’ и вообще положеніе всхъ, подобныхъ ему, литературныхъ длъ поставщиковъ. Онъ терплъ, терплъ полгода, но, наконецъ, не вытерплъ, счелъ необходимымъ съ своей стороны ‘высказаться’ и въ одинъ прекрасный день высказался, я не знаю ужъ самъ-ли, по своей охот, или съ чужого голоса. Но за то-же и высказался!! Когда я прочелъ произведеніе бойкаго пера, то несмотря на то, что имлъ удовольствіе знать ‘бойкое перо’, я просто ошаллъ, говорятъ, ошалли многіе его-же сотоварищи по изданію: до того расходилось наше ‘бойкое перо’. Съ тою-же бойкостью, съ тмъ-же невжественнымъ нахальствомъ, съ какимъ онъ продергивалъ прежде ‘Васко-де-Гаму’, или г. Полякова, или общество поземельнаго кредита, сталъ нашъ современный герой трактовать о задачахъ міра сего, о лжеученіяхъ Запада, о нигилизм, о мрахъ и проч., и проч. Я скажу вамъ откровенно, что даже и по тогдашнимъ временамъ, произведеніе ‘бойкаго пера’ явилось ужъ черезчуръ… угнетающимъ обоняніе. Онъ слишкомъ ужъ постарался ‘продернуть’, кром того, какъ видно, не имлъ времени заглянуть въ лексиконъ, и потому пересолилъ, продергивая Прудона, Лассаля, Маркса, Бабэфа, Либкнехта, Бебеля и всхъ тхъ, чьи имена попадались въ послднее время на страницахъ газетъ. Тотъ, кто прежде имлъ наивность думать, будто ‘голубчикъ’ когда-нибудь читалъ хоть что-нибудь изъ произведеній названныхъ писателей, могъ теперь сразу убдиться, что ‘голубчикъ’ не читалъ ни статьи, ни строчки, написанной тми писателями, которыхъ онъ отжаривалъ съ наглостью Ноздрева и съ развязностью Хлестакова, зная хорошо, что по времени никто не взыщетъ, а если и взыщетъ, то про себя, такъ-какъ время было самое, что называется, ходкое для товара, именно въ такомъ род ‘Бойкое перо’ превзошло, можно сказать, самого себя. Мало того, что онъ заставилъ названныхъ лицъ сть человческія внутренности, отрицать не только полотенца, но даже и носовые платки,— онъ божился, что доподлинно видлъ самъ, какъ Либкнехтъ при немъ сълъ малолтняго ребенка, онъ утверждалъ, произнося клятвы, что, когда былъ въ Лондон (гд никогда не бывалъ), то самъ видлъ, какъ Карлъ Марксъ голый, совсмъ голый, говорилъ передъ собраніемъ одичалыхъ людей и требовалъ по тысяч головъ къ завтраку и по дв тысячи къ обду…
Это было ужъ черезчуръ глупо, черезчуръ невозможно, и я, какъ сказалъ выше, прочитавъ произведеніе ‘бойкаго пера’, развелъ руками.
Черезъ нсколько дней встрчаю ‘голубчика’ на Невскомъ. Гляжу — веселъ, какъ чижикъ, бодръ, какъ г. Краевскій, и невмняемъ, какъ публицистъ Скальковскій. Подходитъ и привтливо раскланивается.
— Послушайте: однако, вы черезчуръ!— сказалъ я ему.
Смотрю, ничего не понимаетъ, только моргаетъ глазами.
— Да вы насчетъ чего это?
— Да насчетъ вашего фельетона.
— А что?— съ величайшей наивностью спрашиваетъ меня ‘голубчикъ’.
— Какъ что?.. Ну, сами посудите, разв можно до того увлечься, что и ‘внутренности’, и голый Марксъ, и тысячу головъ…
— А! Вотъ въ чемъ дло. Такъ вдь надо-же было высказаться!
— To-есть, какъ это высказаться?
— Да такъ: Бильбасовъ высказался, Суворинъ высказался, Буренинъ высказался, Цитовичъ высказался,— вс высказались, а я не высказался. Надо было и мн высказаться.
— Но, однако… вдь вы… согласитесь… однимъ словомъ откуда вы и внутренности, и все прочее?.. Признайтесь, вдь въ Лондон не были?..
— Ну, хорошо, не былъ, въ чемъ-же дло? Не все-ли равно?
— И не видали Маркса голымъ?
— Не видалъ.
— Такъ зачмъ-же вы пишете?
— Говорятъ вамъ по-русски, кажется: надо-же было высказаться!
— Да разв вамъ велно было, что-ли, высказаться, какъ вы говорите? Главное управленіе по дламъ печати, что-ли, посовтовало или, наконецъ, редакторъ приказалъ пройтись по всмъ по тремъ?
— Никто не совтовалъ, врать не стану, а только все-таки какъ-то неловко было. Вс высказались: Бильбасовъ высказался, Суворинъ высказался, провинціальные органы вс высказались, а мы молчимъ, какъ-будто мы, въ самомъ дл, не знаемъ, какъ высказаться. Однимъ словомъ — надо было показать, что и я могу, когда нужно… Сами должны понять: время такое, что нужно высказаться въ томъ или другомъ направленіи, а то, того и гляди, газету могутъ счесть за нигилистическую, а меня за нигилиста.
— Васъ?— смогъ только я воскликнуть въ нмомъ изумленіи.
— Да что вы, наконецъ, пристали? Коли на то пошло, такъ это мое мнніе!— воскликнулъ онъ.— Довольно намъ разрушать все, пора созидать, а вс эти ученія… подрывы религіи, собственности…
— Положимъ, но, однако, внутренности-то при чемъ-же? И голый Марксъ… Коли и вы хотите защищать религію, собственность и нравственность, такъ, по крайней мр, хоть прочли-бы. А то, вдь, вы сами своимъ враньемъ только людей смшите, ей-богу. Ну, откуда вы все это взяли? Сочинили сами?
— Да полно вамъ. Сказано: высказаться надо!
Вы знаете, читатель, что такихъ ‘легкимъ сердцемъ’, каковъ только-что представленный вашему вниманію джентльменъ пера — не мало въ нашей пресс, и вы поймете, какого рода сумбуръ и хаосъ вносили они въ умы читающей публики. Какъ ни какъ, а вдь и въ публик найдутся люди, и такихъ не мало, которые, пожалуй, и поврятъ на слово разнымъ литературнымъ Ноздревымъ и… но что дальше разсказывать… Точно не памятно всмъ то недавнее время, когда въ газетахъ то-и-дло попадались сообщенія о томъ, какъ купцы обвиняли другъ друга въ ‘сицилизм’, какъ доносы грозили сдлаться общимъ явленіемъ, какъ слово ‘студентъ’ внушало подозрнія и какъ господствующее настроеніе эксплуатировалось для сведенія личныхъ счетовъ.
Литература помогала этому. Мало того: ‘Московскія Вдомости’, съ доблестью, заслуживающей, во всякомъ случа, похвалы, и безъ вилянія, съ которымъ другіе органы поперемнно ставили свчки то Богу, то черту, прямо возводили доносъ въ нравственную обязанность каждаго честнаго гражданина.
Вотъ почему приходится радоваться даже тому, что въ послднее время наши газеты стали ‘отходить’. По крайней мр, он ежедневно не разыскиваютъ корней съ обнаженіемъ меча, не высказываются съ легкомысленнымъ невжествомъ литературныхъ Ноздревыхъ, а, по обычаю, предаются сладкимъ мечтамъ по поводу… Господи, да разв за поводомъ будетъ когда-нибудь остановка?!
Только одинъ Катковъ сумрачно взираетъ на все съ высоты своего Капитолія и, съ нкоторымъ величіемъ простирая грозно руку, твердитъ неизмнное свое слово:
Повсюду ковы, ковы, ковы,
Измны рчь.
Скорй желзныя оковы
И грозный мечъ!
Да ех-профессоръ одесскій и всероссійскій пасквилянтъ г. Цитовичъ, такъ-же внезапно появившійся со своимъ ‘Берегомъ’, какъ внезапно сдлался ‘знаменитостью’,— отъ которой да избавитъ, впрочемъ, Богъ,— продолжаетъ описывать ‘мадамшъ’, создавать tiers tat, считать гг. Краевскаго и Суворина ошалвшими ‘краснокожими журналистами’ и вмст съ Незлобивымъ ищетъ корни и плевелы даже тамъ, гд боле дальновидныя особы находятъ только желуди.
Другіе провидятъ новую ‘эру’ по случаю назначенія новаго министра.
Много, много вопросовъ, которые вообще задаетъ себ лтописецъ современной сутолоки. Чмъ объясните вы т явленія или другія? Почему одинъ аршинъ прикладывается къ однимъ дяніямъ и совершенно другой къ другимъ? Въ томъ-то и дло, что русская жизнь иметъ ту особенность, что никакіе аршины къ ней не приложимы, и вы можете совершенно съ одинаковымъ успхомъ разсчитывать на безуспшность всякой попытки приложить какія-нибудь серьезныя данныя въ дл уясненія себ руководящей идеи, которая обусловливаетъ то или другое направленіе. Тотъ же самый добродтельный исправникъ, который вчера еще только и имлъ въ виду ‘взыскивать’ и ‘наблюдать’ строжайшимъ образомъ, сегодня, очень легко можетъ статься, наблюдаетъ съ повадкой, хотя, разумется, взыскиваетъ по-прежнему, такъ какъ если не взыскивать, то нельзя было бы содержать ни арміи, ни флота, ни артиллеріи. Тотъ же самый исправникъ, человкъ очень добродушный, который,— давно ли!— чуть было не заподозрилъ одного молодого человка, ‘гулявшаго по улицамъ съ угрожающимъ видомъ’ (оказалось потомъ, изъ разспросовъ, что господинъ дйствительно имлъ угрожающій видъ, такъ какъ изыскивалъ способъ, гд бы занять денегъ), теперь уже не столь ревностно слдитъ за ‘угрожающимъ видомъ’, но, во всякомъ случа, по выраженію Щедринскаго станового, ‘дожидается поступковъ’. Брошу ли я камнемъ въ исправника (кстати онъ и знакомый мой) и скажу ли я: ‘какой оборотъ съ Божьей помощью?’
Но разв возможно по этой перемн длать какіе-нибудь выводы и обобщенія? Конечно, не я, по крайней мр, буду заниматься подобнымъ толченіемъ воды и тмъ боле подражать моимъ собратамъ, готовымъ по поводу выденнаго яйца разсчитывать на золотыя яйца и надяться, что изъ нихъ постепенно, съ Божьей помощью, вылупится по цыпленку.
На этомъ основаніи, ‘оставивъ въ сторон подробности’, я лучше займусь скромнымъ дломъ лтописца и буду продолжать сообщать лишь факты и явленія нашей общественной жизни, не длая изъ нихъ обобщеній. Наша жизнь богата такими характерными фактами и явленіями, что и безъ коментарій они говорятъ сами за себя.
Съ тхъ поръ, какъ графъ Толстой вышелъ въ отставку, въ печати появились обсужденія, которыя прежде не появлялись. Кстати, не могу здсь не привести замчанія одного иностранца, правда, незнатнаго, но, во всякомъ случа, весьма любознательнаго.
Когда этотъ иностранецъ, англичанинъ, тотчасъ же вслдъ за отставкой бывшаго министра народнаго просвщенія сталъ прочитывать оцнку его дятельности и ту массу напутственныхъ словъ, которыми проводили графа, онъ, встртившись со мной вскор, замтилъ не безъ ехидной улыбки:
— Странный вы, русскіе, народъ!
— Въ чемъ же вы находите насъ странными?
— Да у васъ все навыворотъ, не такъ, какъ у насъ. Вотъ, хотя бы по поводу выхода въ отставку вашего министра народнаго просвщенія…
— Что же васъ поразило?
— А вотъ что: у насъ бранятъ министра, когда онъ министръ, а не тогда, когда уже онъ не министръ боле. Тогда уже поздно бранить…
Я, разумется, постарался объяснить иностранцу, что онъ, въ качеств иностранца, не вполн понимаетъ русскую жизнь и потому судитъ нсколько односторонне, что мы (тутъ я вспомнилъ, что я русскій) изъ скромности не касаемся дятельности министровъ, хотя иногда, при случа, и…
— Извините меня,— прервалъ мой иностранный другъ,— насколько я могъ замтить, васъ, кажется, боле интересуетъ дятельность Бисмарка и вообще иностранныхъ министровъ, чмъ вашихъ собственныхъ, покуда, впрочемъ, они не выходятъ въ отставку… Сколько я ни читаю ваши газеты, все-таки ни разу не встрчалъ критической оцнки…
Однако я его оспаривалъ и даже указалъ на тотъ нумеръ одной газеты, въ которомъ почтенная газета давала совты министру внутреннихъ длъ узнать нужды Россіи во время мсячной поздки г. министра по нкоторымъ губерніямъ.
Англичанинъ улыбнулся и съ свойственной британцамъ рзкостью отвтилъ:
— Такъ вотъ что вы называете критической оцнкой!..
Я, разумется, поспшилъ замять этотъ разговоръ и старался обратить вниманіе моего иностраннаго друга на другія явленія русской жизни…
Возвращаюсь, однако, къ прерванному разсказу о томъ, что съ тхъ поръ какъ графъ Толстой вышелъ въ отставку и газеты уже успли пропть дифирамбъ новому министру,— въ печати появляются иногда весьма интересныя свднія, которыя досел, хотя и были извстны, но очень малому числу лицъ, и во всякомъ случа не публик.— Недавно въ ‘Голос’, который съ нкотораго времени старается уловить ‘духъ административной системы’, напечатаны весьма любопытные документы, а именно извлеченіе изъ ‘Правилъ для учениковъ гимназій и прогимназій’ 4-го мая 1874 года и извлеченія изъ ‘объяснительной записки’ отъ того же числа. Документы эти хотя и напечатаны были въ журнал ‘Министерства народнаго просвщенія’ въ 1874 году, но были, какъ говоритъ ‘Голосъ’, ‘по довольно извстнымъ причинамъ пропущены печатью безъ обсужденія’.
Находя, что вообще ‘духъ’ уловить вообще трудно, почтенная газета, не безъ основанія, какъ ниже увидитъ читатель, радуется, что нельзя того же сказать о совокупности правилъ, предназначавшихся для примненія къ гимназической систем.
По словамъ газеты, здсь все на лицо. ‘Духъ бьетъ ключомъ, брызжетъ (?) во вс стороны, не оставляя ни малйшаго сомннія въ своихъ свойствахъ’. Дале газета поясняетъ, что правила эти составлены особой комиссіей, подъ предсдательствомъ какого то дйствительнаго статскаго совтника ‘Мы приводимъ — говоритъ ‘Голосъ’ — это свидтельство для того, чтобы читатели правилъ, останавливаясь на нкоторыхъ несообразностяхъ и на необычайной странности ихъ изложенія, знали, чему приписать эти недостатки’.
Вотъ между прочимъ вступленіе, объясняющее цль гимназическаго ученія:
‘Ученики гимназій и прогимназій — гласятъ правила — должны постоянно имть въ виду цль ученія вообще, и гимназическаго въ особенности, выраженную въ словахъ молитвы предъ ученіемъ — ‘возрости (умственно и нравственно) Создателю нашему во славу, родителямъ же нашимъ на утшеніе, церкви и отечеству на пользу’. Проникаясь все боле и боле духомъ Христова ученія, они должны всми силами своей души стремиться къ совершенствованію своему во всхъ отношеніяхъ, по слову Спасителя: ‘Будите вы совершенни, яко же Отецъ вашъ небесный совершенъ есть’ (Мат. V, 48). Для достиженія столь высокой цли, имъ предписываются къ непремнному руководству нижеслдующія, между прочимъ, правила’.
Выписываемъ нкоторыя, боле выдающіяся. Такъ, напримръ, 3 гласитъ, что ‘взысканіе, по самымъ свойствамъ своимъ, должно, по возможности, соотвтствовать свойствамъ самого поступка и быть какъ бы естественнымъ его послдствіемъ. Такъ, лность наказывается принудительною работой, излишняя болтливость или неуживчивость — удаленіемъ отъ товарищей, высокомріе — униженіемъ (!!), ложь — недовріемъ (?!), необузданность, грубое непокорство или проявленіе злости — заключеніемъ въ карцеръ на хлбъ и на воду и даже удаленіемъ изъ учебнаго заведенія въ боле или мене тяжкомъ его вид, и т. д.’.
Посл такихъ ‘общихъ положеній’ исчисляются ‘роды взысканій’. Во-первыхъ, взысканія раздляются на дв большія группы: 1) взысканія словомъ, 2) взысканія дйствіемъ. Потомъ исчисляются 19 видовъ наказаній общихъ, сверхъ семи ‘особенныхъ’, назначаемыхъ пансіонерамъ, и трехъ, налагаемыхъ на весь классъ — итого двадцать девять видовъ наказаній ‘общихъ и особенныхъ!’ Но и это не все. Иные ‘виды’ сами распадаются на подвиды, какъ это видно изъ нижеслдующаго:
‘Выговоръ отъ преподавателя бываетъ троякій: наедин, предъ классомъ и ‘съ угрозою дальнйшихъ взысканій’, ‘причемъ — замчаетъ п. 3-й — полезне не означать въ точности этихъ взысканій’. Потомъ, 6-й пунктъ гласитъ о ‘сообщеніи о проступк классному наставнику’, что опять влечетъ за собою выговоръ наедин, потомъ предъ классомъ, со внесеніемъ въ штрафной журналъ. Въ пункт 10-мъ мы имемъ дло съ выговоромъ отъ инспектора сначала ‘наедин’ со внесеніемъ въ штрафной журналъ, потомъ предъ цлымъ классомъ со внесеніемъ въ штрафной журналъ и съ оповщеніемъ родителей. Въ 13-мъ параграф говорится о выговор директора сначала ‘наедин’, но со внесеніемъ въ штрафной журналъ, а потомъ предъ цлымъ классомъ съ пониженіемъ отмтки изъ поведенія. Въ 16-мъ параграф дло доходитъ до выговора отъ имени педагогическаго совта, сначала, предъ цлымъ классомъ (что сопряжено съ другими послдствіями), потомъ предъ всею гимназіей съ подлежащимъ предвареніемъ родителей.
Но лучше всего пунктъ 27-й, въ которомъ, посл исчисленія дйствій, ‘строжайше преслдуемыхъ’, изображено: ‘ученики сами не должны терпть въ своей сред столь вредныхъ товарищей и должны сообщать о нихъ своему классному наставнику’.
‘Голосъ’ не безъ основательности замчаетъ, что высокія слова Спасителя вовсе не соотвтствуютъ многимъ изъ правилъ, выработанныхъ особой комиссіей. Особенно, прибавимъ мы отъ себя, 27 едва ли согласенъ съ ученіемъ божественнаго Учителя.
А между тмъ, правила о ‘сообщеніи’ рекомендуются дтямъ…
Я не стану продолжать коментарій, тмъ боле, что всякій и безъ коментарій оцнитъ значеніе нкоторыхъ пунктовъ этихъ правилъ…
Но кто объяснитъ мн, по какимъ ‘правиламъ’ дйствовалъ и не находится ли, врнй, вн всякихъ правилъ тотъ педагогъ, который, по словамъ ‘Церковно-Общественнаго Встника’, при вступленіи своемъ въ должность ректора одной, неизвстно какой, духовной семинаріи, обратился съ слдующимъ привтствіемъ къ ученикамъ-семинаристамъ:
‘Хотя я васъ еще и не знаю, но увренъ, что не ошибусь, если скажу, что вы тупы, неразвиты, глупы, развратны, узки, дураки… я это вижу своими умными глазами. Вы такъ развращены, что оскорбляете, ставите шпильки своему начальству на каждомъ шагу, что одинъ изъ васъ осмлился нагрубить преосвященному, этому почтенному старцу, святому святителю, органу божественной благодати (грубость состояла въ томъ, что больной семинаристъ отказался поступить въ архіерейскіе пвчіе). Посмотрите на мужиковъ, кантонистовъ, солдатъ,— въ нихъ буйство, пьянство, сквернословіе. Вы также заражены различными пороками, вы составляете язву, которую я пріхалъ исцлить. Я васъ исправлю (грозитъ посохомъ, который онъ постоянно носитъ съ собою), произведу нравственный переворотъ! Сегодняшній день есть конецъ и граница вашего буйства и пьянства.
‘Я человкъ ршительно упрямый, продолжалъ педагогъ,— со мной ничего не подлаете. Можетъ быть, вы думаете: экій краснобай пріхалъ, видали мы этакихъ! Кто это подумаетъ, жестоко ошибется. Я на своемъ постою, со мной ничего не подлать. Я проведу всю градацію наказаній, сила въ нашихъ рукахъ велика, наказаніе страшно. Кром того, у насъ есть правила, выработанныя при святйшимъ синод, это — выраженіе высочайшей мудрости. Правила эти указываютъ, какъ поступать съ негодяями. Я укажу на два пункта этихъ правилъ, именно: исключать за пьянство, грубость и дерзость съ единицей поведенія, съ донесеніемъ оберъ-прокурору св. синода, который печатно объявляетъ по всей Россіи, чтобы такихъ людей не принимать никуда. А что я дйствительно исполню то, что сказалъ, то въ этомъ клянусь божественною святою иконою (показываетъ батогомъ на икону). Я вамъ говорю, что передлаю васъ, выведу изъ васъ зло и подъ топоръ подведу, кто не будетъ слушать меня, гоо-о-ре вамъ!’
‘И такъ, умудритесь и ‘не дурите’!— громко сказалъ онъ въ заключеніе, грозя своимъ посохомъ.
Если бы это знаменательное ‘го-о-оре вамъ!’— было напечатано не въ ‘Церковно-Общественномъ Встник’, то возможно было бы признать эту вступительную лекцію почтеннаго педагога за остроумную пародію на педагогическія рчи временъ бурсы Помяловскаго. Казалось бы, что столь откровенное привтственное ‘слово’, въ которомъ не знаешь, чему боле удивляться,— энергіи ли выраженія или древней простот стиля, едва ли отвчаетъ новйшимъ требованіямъ педагогіи, но мало ли что можетъ казаться?.. Тмъ не мене, эта рчь одно изъ характерныхъ знаменій времени. Быть можетъ, и въ самомъ дл почтенный педагогъ пріхалъ, чтобы вырвать ‘зло’ съ корнемъ, и, какъ человкъ ршительный, онъ, не мудрствуя лукаво, не проливая крокодиловыхъ слезъ и не скрывая своихъ картъ,— прямо объявилъ ‘го-о-оре вамъ!’, дабы семинаристы знали, что пощады не будетъ. Каково жить съ такимъ ршительнымъ начальникомъ — предоставляю судить читателю. Каковы могутъ быть послдствія для семинаристовь, получившихъ подобнаго педагога въ руководители — едва ли можетъ предвидть даже самый дальновидный человкъ, тмъ боле, что названный педагогъ ‘не краснобай’ и не остановится ни передъ чмъ для того, чтобы выбить ‘дурь’… И онъ былъ правъ, воскликнувши: ‘го-о-оре вамъ!’
Я непремнно сообщу читателю, если только появятся какіе-нибудь дальнйшія свднія объ этомъ педагог, а пока мн остается пожалть, что почтенный ‘Церковно-Общественный Встникъ’ не счелъ возможнымъ объявить ни мста дйствія, ни имени этого заплечнаго мастера, попавшаго на педагогическое поприще.
Ну вотъ, читатель, фактъ, кажется фактъ дйствительно вопіющій. Появись подобное извстіе гд-нибудь во Франціи или Англіи… какой шумъ былъ бы поднятъ!.. А у насъ?.. Я убжденъ, о факт этомъ прочли и… и ничего себ. Впрочемъ, такіе ли еще факты не производили впечатлнія…
Передъ ‘ршительно упрямымъ’ педагогомъ, общавшимъ выдать своимъ питомцамъ ‘волчьи’ паспорты и даже ‘подвести подъ топоръ’, конечно, блднетъ тотъ саратовскій педагогъ, г. Гессъ, дло о которомъ недавно разсматривалось въ суд.
‘Саратовскій Дневникъ’ поднялъ эту исторію. Дло въ томъ,— онъ разсказалъ, что въ частной прогимназіи г. Гесса ученики ‘изучаютъ ариметику на барабан, а географію при помощи картъ, которыми ихъ бьютъ по головамъ’. Исторія же ‘вндряется, напримръ, исторія Спарты, при посредств спартанской похлебки и лаконской койки’. Вмст съ тмъ фельетонистъ разсказалъ случай избіенія одного изъ учениковъ. Натурально, г. Гессъ возопилъ о диффамаціи и подалъ жалобу въ судъ. Но легкомысленный педагогъ ‘большой любитель тишины и хорошаго поведенія’, обидвшись на фельетониста, назвавшаго его фельдфебелемъ, не сообразилъ шансовъ. На суд выяснилось, что хотя г. Гессъ и иметъ привычку ‘поднимать мальчиковъ за уши’ и ‘оставлять слды своихъ пальцевъ на щекахъ воспитанниковъ’, но что длаетъ онъ это съ похвальнымъ намреніемъ пріучить ребенка къ выносливости и твердости характера. Онъ не добавилъ, въ свое оправданіе, что въ будущемъ мальчику придется испытать, вроятно, не мало оскорбленій, такъ онъ, г. Гессъ, какъ дальновидный педагогъ, заране желалъ пріучить къ спартанской стойкости. Засимъ онъ, наивный г. Гессъ, никогда не ‘избивалъ’ питомца. Правда, онъ ‘побилъ’ его, по избить и побить — понятія разныя. Тмъ не мене фельетонистъ былъ оправданъ въ преступленіяхъ, взводимыхъ на него г. Гессомъ.
Заговоривъ уже о педагогахъ, нельзя пройти молчаніемъ корреспонденціи изъ ‘Царской Славянки’, напечатанной на-дняхъ въ ‘Новомъ Времени’. Письмо это весьма интересно главнымъ образомъ потому, что показываетъ любовь нашу къ дутымъ цифрамъ не только въ банковскихъ и акціонерныхъ отчетахъ, но и въ отчетахъ по народному образованію. Вотъ что пишетъ корреспондентъ:
‘Въ виду интереса, какой обнаруживается въ настоящее время къ вопросу о народномъ образованіи вообще и по отношенію къ народной школ въ частности, мы разскажемъ здсь недавнюю исторію, разъигравшуюся въ здшней школ,— исторію, освщающую положеніе школы вообще. Это полезно будетъ тмъ боле, что исторія эта дошла въ настоящее время до свднія высшей учебной власти и, вроятно, ею теперь уже изслдуется. Нужно замтить, что Царская Славянка, прежде весьма богатое селеніе, въ настоящее время, съ упадкомъ главнаго промысла — садоводства, далеко не можетъ похвастаться благосостояніемъ своихъ жителей. Большое и хорошо поддерживающееся двухклассное училище также не избгло участи всего селенія, т. е. также обнаружило въ послдніе годы признаки упадка. Считавшее прежде боле сотни учениковъ, училище въ настоящее время иметъ какіе-нибудь десятки, такъ какъ подростающее поколніе отправляется по городамъ для заработковъ. Зимою ныншняго года въ школу переведенъ былъ новый учитель, который нашелъ въ высшемъ класс школы лишь нсколько человкъ, между тмъ какъ по спискамъ числилось боле полусотни. По разслдованіи оказалось, что въ школьныхъ спискахъ числилось нсколько человкъ уже женатыхъ и живущихъ своимъ хозяйствомъ. Такой фактъ объяснился желаніемъ инспекціи училищъ представить положеніе учебнаго дла въ своемъ округ въ боле или мене блестящемъ состояніи (вроятно, это не исключеніе, а подобные фиктивные ученики существуютъ и въ другихъ школахъ). Какъ бы то ни было, но новый учитель школы, упустивъ совершенно изъ виду эти высшія, такъ-сказать, соображенія инспекціи, очистилъ списокъ своей школы отъ фиктивныхъ учениковъ, оставивъ однихъ дйствительно существующихъ, что не составило и трети прежняго списочнаго состава класса. Случись такъ, что ныншнею зимою постилъ Царскую Славянку и ея школу г. директоръ училищъ Петербургской губерніи — событіе, случающееся въ два-три года одинъ разъ. Разумется, директоръ полюбопытствовалъ узнать причину такого быстраго уменьшенія числа учениковъ, на что и получилъ отъ учителя истинное разъясненіе дла. Получилъ ли г. инспекторъ замчаніе за свое слишкомъ свободное обращеніе съ статистическими цифрами въ своихъ отчетахъ, или не получилъ — неизвстно, но дло въ томъ, что на бднаго учителя царскосельской школы было съ этого времени воздвигнуто гоненіе за ‘сплетинчество’, какъ выразился самъ инспекторъ. Мы не будемъ здсь приводить цлую серію фактовъ, въ которыхъ выразилось это гоненіе: тутъ были и мелкія формальныя придирки, и возбужденіе подозрнія въ авторств корреспонденцій, и доносъ при посредств сельскаго писаря отъ лица будто бы родителей (которые потомъ совершенно отрицали это), и допытываніе отъ учениковъ о дйствіяхъ учителя и т. п. Все это — исторія далеко некрасивая и вмст печальная. Кончилось все-таки тмъ, что г. инспекторъ самолично привезъ въ одно прекрасное утро новаго учителя въ Царскую Славянку, и прежній долженъ былъ уступить ему мсто. Мало того: когда учитель вздумалъ, было, протестовать противъ такого оборота дла прошеніями по разнымъ высшимъ инстанціямъ, ему сообщено было, что онъ не можетъ боле разсчитывать на учительскую дятельность. Мы далеки отъ какихъ-либо обобщеній передаваемаго факта, но все-таки не можемъ не сказать, что самая возможность его даетъ поводъ предполагать, что народно-училищная инспекція стоитъ далеко не всегда на правильномъ пути’.
Я тоже, разумется, избгну обобщеній, тмъ боле, что въ ушахъ моихъ еще звучатъ слова одного милаго свдущаго человка, который говорилъ мн:
— Главное, не обобщайте, не обобщайте! Вы можете найти, что такой-то исправникъ — въ нкоторыхъ случаяхъ даже и полицеймейстеръ — превысилъ свои обязанности, что такой-то урядникъ не стоитъ на высот своего положенія, что такая-то мра можетъ не достигнуть цли, но Боже васъ сохрани обобщать. Не обобщайте, не обобщайте!..
Памятуя совтъ и не желая обобщать, я все-таки думаю, что едва ли вполн врна относительно Россіи сравнительная таблица о состояніи начальнаго образованія въ различныхъ странахъ, сообщенная на-дняхъ газетами,— если предположить, что хоть не вс, а нкоторые инспекторы народныхъ школъ любятъ щегольнуть въ своихъ спискахъ такими малолтними учениками, которые или давно женаты, или уже и отошли въ вчный покой,— тмъ боле, что любовь къ дутымъ цифрамъ у насъ, вообще говоря, сильна. Не даромъ еще Чичиковъ показалъ геніальный примръ съ мертвыми душами. Впрочемъ, даже и безъ этой поправки, таблица краснорчива. Вотъ она:
Ни 100 жителей приходится учащихся.
Викторія (Австралія) — 29,14
Новый Валлисъ (Австралія) — 17,5
Сандвичевы острова 12— ,92
Тасманія — 12,38
Ямайка — 8,67
Аргентинская республика — 5,94
Японія — 5,88
Мексика — 3,80
Новая Зелландія — 3,00
Египетъ (безъ Нубіи и Абиссиніи) — 1,69
Сербія — 1,65
Бразилія — 1,56
Европейская Россія — 1,09
Едва только наступило лто, какъ появились извстія о жучк, о саранч, о неурожаяхъ. Всевозможныя бды присоединились къ дифтериту и другимъ эпидеміямъ, одолвающимъ деревню. Знакомыя извстія, знакомыя картины!.. Стоитъ только взять въ руки газету, чтобы въ одномъ нумер наткнуться на вс эти ‘напасти’, изъ года въ годъ посылаемыя на многотерпливую ‘платежную’ силу.
‘Неурожай’ на Кавказ засвидтельствованъ уже съ весны. Вы помните поразительные факты, сообщаемые газетами о бдствіяхъ на Кавказ. Факты самоубійства, случаи голодной смерти были нердки. ‘Толпы голодныхъ, полуоборванныхъ нищихъ-туземцевъ — пишутъ въ ‘Обзор’ изъ Сарыкамыша — продрогшихъ отъ холода, благодаря суровому горному климату Сарыкамыша, бродятъ унылые около жилищъ офицеровъ и солдатъ, прося кусокъ хлба’. Не разъ были примры, что отцы убивали дтей, не находя въ себ силы выносить крики голодныхъ дтей. По словамъ одного корреспондента, сообщающаго объ экономическомъ положеніи низовьевъ Дона и Волги, ‘по настоящее время констатированъ и цлымъ рядомъ заявленій печати, въ послдніе два мсяца, незыблемо установленъ фактъ крайней недостачи жизненныхъ продуктовъ, равноцнной голоду, въ слдующихъ мстностяхъ: а) въ трехъ округахъ земли войска донского, б) въ калмыцкихъ степяхъ, астраханской губерніи, и киргизскихъ, оренбургской губерніи, в) въ камышинскомъ, саратовскомъ и царицынскомъ уздахъ, саратовской губерніи, и г) въ Новоузенскомъ и Николаевскомъ уздахъ самарской губерніи. Замтимъ при этомъ, что такую же почти недостачу жизненныхъ продуктовъ испытываютъ сосднія мстности кавказскаго края и земли уральскаго войска, такъ что подвозъ продуктовъ изъ ближайшихъ мстностей и удешевленіе ихъ въ цн невозможно’ .
‘Недостача’ и ‘дороговизна’ жизненныхъ продуктовъ — понятія растяжимыя. Поэтому буду говорить фактами. Въ такихъ бойкихъ торговыхъ пунктахъ, какъ Царицынъ, Камышинъ и другіе города, мясо стоитъ въ цн 20 коп. за фунтъ, а въ будущемъ предвидится еще большее повышеніе. Въ апрл, въ Камышин невозможно было купить сразу десяти пудовъ муки. Въ мстностяхъ степныхъ и прилегающихъ къ степямъ мука продается дороже 5 руб. за пудъ, фунтъ хлба стоитъ 10—17 к., да и то купить негд. Это такая нужда, такая дороговизна и недостача жизненныхъ продуктовъ, которая почти тождественна съ голодомъ. Говорю ‘почти’, такъ какъ ради ‘хлба насущнаго’ всякій отдаетъ все, и голодъ чувствуютъ лишь т, которые уже отдали все, и отдавать боле нечего.
Населеніе, спасаясь отъ голода, толпами устремляется въ города. Саратовъ, Камышинъ, Царицынъ и другіе города, мало-мальски выдляющіеся въ торгово-промышленномъ отношеніи, переполнены пришлымъ людомъ, ищущимъ дла, работы, трудового насущнаго пропитанія. Но работы нтъ, поденный трудъ упалъ до 15-ти — 20 коп. въ сутки, да и то нельзя найти заработка, масса желающихъ работать изъ-за куска насущнаго хлба не находитъ себ дла. Одинъ исходъ — нищенство, развившееся къ весн до крайней степени. О размрахъ нищенства, которые невозможно опредлить и измрить цифрою, можно судить потому, что Саратовъ и Камышинъ переполнены были даже нищими колонистами-нмцами, людьми, какъ извстно, трудолюбивыми, предпріимчивыми и сравнительно, зажиточными. Нужда колонистовъ была такъ велика, что вызвала даже подписку между петербургскими нмцами въ пользу ихъ единоврцевъ.
Въ городахъ и селахъ процентъ преступленій противъ собственности и личности увеличился боле, чмъ на 100%. Сюда не входятъ кражи състныхъ припасовъ, которыя, обыкновенно, не считались преступленіемъ и лишь въ единичныхъ случаяхъ доходили до суда. Въ ряду преступленій грабежи, притомъ грабежи съ убійствами, составляютъ преобладающій процентъ. Говоря о преступленіяхъ, я не ставлю въ счетъ калмыцкихъ грабежей, представляющихъ заурядное явленіе. Калмыки цлыми семьями выходятъ на большую дорогу, грабятъ прозжающихъ, просто-на-просто арканятъ жертву, какъ степной скотъ, нимало даже не заботясь о сокрытіи слдовъ преступленія.
Для вящшаго назиданія нашимъ ‘охранителямъ’, замтимъ, что не мало наберется случаевъ вымиранія цлыхъ семействъ отъ голодной смерти. Такъ, напримръ, въ астраханской губерніи, въ которой, по заявленіямъ нкоторыхъ газетъ, дла народнаго продовольствія обстояли такъ хорошо, что не требовалось даже ссудъ изъ продовольственнаго капитала, вымирали, по оставшимся неопровергнутыми извстіямъ другихъ газетъ, цлые улусы калмыковъ (до 40 кибитокъ), вымирали семейства кордонныхъ казаковъ, а невымершіе и доставленные въ города, для поданія помощи, оказывались въ такомъ истощенномъ состояніи, что не въ состояніи были поднять собственной головы. Родственники, даже родители голодающихъ, предлагаютъ дтей каждому встрчному, лишь бы только избавиться отъ ‘лишнихъ ртовъ’.
Бда — съ полбды, еслибъ голодовка проявилась только въ смысл недостачи хлба для людей, но къ ней примшалось еще отсутствіе корма для скота. Сно продавалось не на пуды, какъ обыкновенно, а на фунты, да и то его негд было достать ни за какія деньги. За отсутствіемъ сна, кормили гнилою соломою, добываемою съ крышъ. Соломенная крыша продавалась на кормъ скоту за десятки и сотни рублей. Но и такого корма не хватило. Во всемъ низовьи волгодонского края чуть не поголовно выпалъ скотъ. Крупные скотопромышленники, владвшіе тысячами головъ крупнаго скота и десятками тысячъ головъ мелкаго, или лишились буквально всего скота или, въ лучшемъ случа, остались съ единицами и десятками головъ. Къ началу весны, степи и прозжія дороги завалены были грудами палаго скота. На падавшемъ отъ истощенія скот даже кожа оказывалась негодною къ употребленію — она была продыравлена. Сельское населеніе до того обднло скотомъ, что въ настоящее время принимается за обработку полей ‘на себ’, т. е. люди впрягаются въ плуги, сохи и бороны. Киргизы и калмыки, для которыхъ скотъ единственное достояніе, единственное средство къ существованію, лишились, можно сказать, всего скота. Такъ называемая ‘сплавная’ царицынская скотская ярмарка совершенно не могла состояться. Калмыки и киргизы въ прежніе годы пригоняли на ярмарку десятки тысячъ лошадей и столько же рогатаго скота, въ ныншнемъ году киргизы пригнали не боле 800 головъ скота, а калмыки и совершенно не явились — скота нтъ, скотъ выпалъ.
Такова картина волго-донского края.
Для того, чтобы лтняя картина была полна, необходимо, конечно, упомянуть о пожарахъ, свирпствующихъ ежегодно съ страшною силою. По свдніямъ, ‘Правительственнаго Встника’, за одинъ май мсяцъ пожарные убытки достигли боле 3 милліоновъ рублей.
Страшный пожаръ опустошилъ Торжокъ. По словамъ очевидцевъ торжковскаго пожарища, поразительна безпомощность народонаселенія. ‘Все, что могло сгорть въ томъ направленіи, въ какомъ дулъ втеръ, все сгорло. Сколько разъ втеръ ни перемнялся, каждый разъ перекидывалъ онъ огонь въ новые концы города и въ подгородныя слободы. Еслибъ не утихъ втеръ и не полилъ дождь посл продолжительной засухи, сгорлъ бы весь городъ со всми своими предмстьями, и о древней новгородской колоніи, объ обширной ныншней торговой и промышленной дятельности новоторовъ не было-бы боле и помина въ будущемъ.
Собственно никакой борьбы сколько-нибудь организованныхъ и сколько-нибудь цивилизованныхъ человческихъ силъ противъ разрушительной силы природы тутъ не было. Нсколько ничтожнйшихъ пожарныхъ трубъ, разосланныхъ или, лучше, разобранныхъ по разнымъ мстамъ, скоре только шутило съ огнемъ, дразнило его и ни малйшимъ образомъ не дйствовало противъ него. По старинному русскому обычаю, Новоторжскіе граждане поставили или держали иконы передъ своими домами и ожидали, каждый для своего жилища, милости Божіей или, лучше, суда Божьяго, который и произнесъ свой приговоръ въ стихнувшемъ втр посл двнадцатичасового бушеванія разъяренной стихіи. Вс жители города вынесли и вывезли свои пожитки на улицы и площади, гд они и остаются до сихъ поръ, втеченіи нсколькихъ дней. Мстная полицейская команда была недостаточна даже для охраны этой массы имуществъ, выброшенныхъ на улицы. Въ числ ихъ находилась богатая утварь, вынесенная изъ церквей. Если все это останется сохраннымъ, то благодаря только добродтелямъ массы мстнаго народонаселенія. Огонь въ сгорвшихъ и полусгорвшихъ зданіяхъ продолжался боле сутокъ, пока на помощь людямъ не явилась стихія природы — дождь’.
Вы помните, читатель, какъ въ прошломъ году, во время свирпствовавшихъ пожаровъ, въ газетахъ появилось извстіе о ‘противопожарномъ обществ’. Авторы проекта этого частнаго общества росписывали трогательныя статьи въ газетахъ, кажется даже собирались деньги, но что стало съ этимъ обществомъ?.. Отчего мы ничего неслышимъ о немъ, хотя бы для того, чтобы въ тысячный разъ убдиться въ общественной безпомощности, въ любви нашей къ громкимъ фразамъ?..
Авторы ‘противопожарнаго проекта’, что жъ вы притаились?
Въ заключеніе приведу читателямъ отрывокъ изъ любопытнаго разсказа, напечатаннаго въ ‘Новомъ Времени’, одного молодого человка, пожелавшаго научиться сельскому хозяйству и съ этой цлью поступившаго простымъ рабочимъ къ одному помщику. Такихъ молодыхъ людей изъ интеллигенціи было 15 человкъ въ этомъ имніи. Вс они пріхали научиться, чтобы потомъ заняться своими личными хозяйствами. Я возьму изъ разсказа самое интересное,— отношеніе къ этимъ молодымъ людямъ со стороны мужиковъ, интеллигенціи и мстной администраціи.
Вотъ что разсказываетъ нкто г. Петровичъ, вспоминая свою жизнь въ качеств рабочаго.
‘Крестьяне, привыкшіе смотрть на все съ практической точки зрнія, сперва не могли понять, для чего мы вздумали работать, ихъ удивляло то, что мы были батраками, чмъ, по ихъ мннію, можетъ быть только неспособный, какъ это и есть въ самомъ дл въ крестьянскомъ быту, гд рдкій батракъ не старается сколотить денегъ работою, чтобы начать свое хозяйство, которое ему никакъ не удается, впрочемъ, въ батраки идутъ также иногда и способные, когда рядомъ несчастій впадутъ въ бдность, но они, проработавъ года два въ людяхъ, снова заводятся своимъ хозяйствомъ и ведутъ его такъ же хорошо, какъ и до разорившаго ихъ несчастія. Но скоро объясненіе цли нашего прізда было найдено, а затмъ уже съ него никакіе слухи ‘изъ достоврныхъ источниковъ’, что мы бунтовщики противъ царя или что мы фальшивые монетчики — сбить ихъ не могли.
‘Они на насъ смотрли, какъ на будущихъ хозяевъ, и объясняли наше батрачество желаніемъ научиться каждой работ, чтобы въ своемъ хозяйств умть въ мру спрашивать съ рабочихъ. Это объясненіе было не случайно, такъ какъ мн не разъ приходилось его слыхать отъ разныхъ лицъ и, между прочимъ, отъ одного прозжаго мужика другого узда, заинтересовавшагося видимо нами, и который, услыхавъ, что мы въ батракахъ, вывелъ изъ нашихъ общихъ отвтовъ на свои разспросы: ‘Это значитъ, чтобы хозяйствовать научиться, значитъ, чтобы умть какъ, гд съ кого спросить’.
‘Не такъ спокойно отнеслась къ нашему прізду мстная интеллигенція.
‘Изъ сосдняго, находящагося въ семи верстахъ, богатаго имнія, помщица написала доносъ на согласившагося насъ принять помщика. ‘Пріхали и работаютъ!’ возмущалась сосдка. Въ самомъ дл это ужасно — сами работаютъ, видимо, что тутъ не спроста. Доносъ подйствовалъ лишь въ половину: насъ не разогнали, какъ ожидали мстные охранители, а только приказано было полиціи ‘ждать поступковъ’. Въ виду лучшаго надзора постъ урядника былъ назначенъ въ двухъ верстахъ отъ насъ.
‘Поступковъ все нтъ — работаютъ отъ зари до зари — и только.
‘Однажды прізжаетъ къ намъ урядникъ, говоритъ, что велно описать наши примты, мы безропотно отдали себя въ распоряженіе канцелярскаго фотографа, разсыпавшагося въ извиненіяхъ, что отнимаетъ у насъ время отдыха. Но времени онъ отнялъ немного, и черезъ нсколько минутъ наши портреты были готовы. Насъ было 13 человкъ, но изображеній вышло два: одно заключало двухъ человкъ съ волосами блокурыми и глазами срыми, остальные одиннадцать оказались вс на одно лицо, такъ какъ волосы имли русые и глаза каріе. Въ остальномъ вс тринадцать человкъ были между собою похожи, такъ какъ имли ростъ умренный и особыхъ примть ни у кого не оказалось. Покончивъ свои обязанности, урядникъ еще разъ извинился и ухалъ.
‘Черезъ нсколько дней посл этого посщенія, къ намъ въ усадьбу пріхалъ становой съ письмоводителемъ. Новый гость насъ боле заинтересовалъ, чмъ предъидущій, тутъ, видимо, было важное дло, коли пріхалъ самъ становой.
‘Нашъ интересъ былъ скоро удовлетворенъ, оказалось, что на насъ опять появился доносъ, но въ этотъ разъ уже въ немъ были указанія на ‘поступки’, для разслдованія которыхъ и былъ присланъ становой.
‘Авторъ доноса, начальникъ ближайшаго полустанка, указывалъ на пріздъ въ Б. двухъ молодыхъ людей съ небольшимъ багажомъ, который былъ такъ тяжелъ, что пришлось нанимать для него подводу. Начальникъ полустанка отчего-то былъ убжденъ, что везли оружіе, но для чего въ Б. понадобилось оружіе, онъ не пояснилъ. Конечно, его догадкамъ никто не поврилъ, но велно было разслдовать это дло, такъ какъ, кажется, предполагалось, что не тайная ли это типографія.
‘Начались справки, изъ которыхъ выяснилось, что только двое изъ насъ явились вмст, остальные въ одиночку, эти двое дйствительно сошли съ позда на полустанк, тогда какъ большинство другихъ выходило на станціи, но багажа у нихъ настолько было мало, что они пришли въ Б. пшкомъ.
‘Убдившись въ ложности доноса, становой ухалъ, извиняясь передъ хозяиномъ за доставленное безпокойство.
‘Все это было до покоса, и хотя ране къ намъ никто прямо не обращался, но это не значило, что объ насъ совсмъ позабыли.
‘Какъ-то разъ прохалъ въ телжк мимо усадьбы какой-то господинъ, остановился онъ у одного мужика въ Б., самымъ подробнйшимъ образомъ разспрашивалъ объ насъ, затмъ нанялъ лошадей въ деревню, гд живетъ урядникъ, и ухалъ. хать приходилось тою-же дорогою, которою онъ халъ-въ Б., но онъ почему-то веллъ хать обходомъ.
‘Конечно, этотъ пріздъ, какъ всякая новость въ деревн, тотчасъ разнеслась и дошла до хозяина, который черезъ нсколько дней какъ-то въ разговор съ урядникомъ упомянулъ о прозжемъ.
‘Урядникъ уврялъ, что ничего подобнаго не было, но на другой день поколотилъ мужика за болтовню. Впрочемъ, урядника винить особенно нельзя, онъ, кажется, былъ настоящій мученикъ, такъ-какъ постоянно боялся изъ-за насъ потерять мсто, съ одной стороны онъ былъ глубоко увренъ, что работаютъ не спроста, съ другой — отсутствіе ‘поступковъ’ сбивало съ толку несчастнаго старика.
‘Послднимъ нашимъ лтнимъ постителемъ былъ какой-то молодцоватый господинъ, бритый, одтый въ штатское лтнее платье.
‘Дло было къ вечеру, убирали сно на лугу около дороги. Уборкою мы торопились, такъ-какъ осталось уже немного времени до заката солнца. Поглощенные работою, мы не замтили, какъ поровнялся съ нами прохожій, который остановился и, не сходя съ дороги, намъ почти что скомандовалъ: ‘Богъ помощь’! Мы отвтили ‘спасибо’ и продолжали работать.
‘Въ этой мстности подобные прохожіе встрчаются часто, а потому мы только на другой день вспомнили о немъ, когда услыхали, что онъ дошелъ до Б., тамъ остановился у мужика, разспрашивалъ его объ насъ и поздно вечеромъ нанялъ лошадей и ухалъ назадъ’.
Таковы были отношенія ‘интеллигенціи’. Какъ видите, читатель, мужикъ все-таки понялъ, что можно учиться, работать, а интеллигенція просто-таки не поняла, какъ это можно работать, какъ мужикъ.
Поступи молодой человкъ въ ‘червонные валеты’ — понятно, обокрадь кассу — превосходно, соверши подлогъ — очень хорошо, но работать — ужасно!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
