А. Архангельский.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXI (1897): Нибелунги — Нэффцер, с. 150—152.
Нил Сорский, Архангельский Александр Семёнович, Год: 1897
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Нил Сорский — знам. деятель русской церкви. Сведения о нем скудны и отрывочны. Род. около 1433 г., принадлежал к крестьянскому роду, прозванье его было Майков. До поступления в монашество Н. занимался списыванием книг, был ‘скорописцем’. Более точные сведения застают Н. уже иноком. Постригся Н. в Кирилло-белозерском монастыре, где со времен самого основателя хранился глухой протест против землевладельческих прав монашества. Препод. Кирилл сам не раз отказывался от сел, которые предлагались его м-рю благочестивыми мирянами, те же взгляды были усвоены и его ближайшими учениками (‘заволжские старцы’, см.). Совершив путешествие на Восток, в Палестину, Константинополь и Афон, Н. особенно долго пробыл на Афоне, и едва ли не Афону был больше всего обязан созерцательным направлением своих идей. По возвращении в Россию (между 1473 и 89 гг.) Н. основывает скит, собирает около себя немногочисленных последователей, ‘которые были его нрава’, и отдается замкнутой, уединенной жизни, интересуясь в особенности книжными занятиями. Все действия свои он старается обосновать на непосредственных указаниях ‘божественного писания’, как единственного источника познания нравственных и религиозных обязанностей человека. Продолжая заниматься перепиской книг, он подвергает списываемый материал более или менее тщательной критике. Он списывает ‘с разных списков, тщася обрести правый’, делает свод наиболее верного: сличая списки и находя в них ‘много неисправленна’, старается исправить, ‘елико возможно его худому разуму’. Если иное место ему кажется ‘неправым’, а исправить, не по чему, он оставляет в рукописи пробел, с заметкой на полях: ‘От зде в списках не право’, или: ‘Аще где в ином переводе обрящется известнейше (правильнее) сего, тамо да чтется’, — и оставляет так пустыми иногда целые страницы. Вообще он списывает только то, что ‘по возможному согласно разуму и истине…’. Все эти черты, резко отличающие характер книжных занятий Н. Сорского и самый взгляд его на ‘писания’ от обычных, господствовавших в его время, не могли пройти для него даром. Несмотря на свои книжные занятия и любовь к замкнутой, уединенной жизни, Н. Сорский принял участие в двух важнейших вопросах своего времени: об отношении к так наз. ‘новгородским еретикам’ и о монастырских имениях. В первом случае, его влияние (вместе с учителем его Паисием Ярославовым) мы можем только предполагать, во втором случае, напротив, он выступил инициатором. В деле о новгородских еретиках и Паисий Ярославов, и Н. Сорский держались, по-видимому, более веротерпимых взглядов, чем большинство тогдашних русских иерархов, с Геннадием новгородским и Иосифом Волоцким во главе. В 1489 г. новгородский архиерей Геннадий, вступая в борьбу с ересью и сообщая о ней ростовскому архиепископу, просит последнего посоветоваться с жившими в его епархии учеными старцами Паисием Ярославовым и Н. Сорским и привлечь их к борьбе. Геннадий и сам хочет поговорить с учеными старцами и приглашает их даже к себе. Неизвестны результаты стараний Геннадия: кажется, они были не совсем таковы, как он желал. По крайней мере, больше мы не видим никаких сношений Геннадия ни с Паисием, ни с Н., к ним не обращается и главный борец с ересью, Иосиф Волоколамский. Между тем, оба старца не относились к ереси безучастно: оба они присутствуют на соборе 1490 г., разбиравшем дело еретиков, и едва ли не влияют на самое решение собора. Первоначально все иерархи ‘стали крепко’ и единогласно заявили, что ‘вся (всех еретиков) сожещи достоит’ — а в конце собор ограничивается тем, что проклинает двух-трех попов-еретиков, лишает их сана и отсылает обратно к Геннадию. Важнейшим фактом жизни Н. Сорского был его протест против землевладельческих прав м-рей, на соборе 1503 г. в Москве. Когда собор уже близился к концу, Н. Сорский, поддерживаемый другими кирилло-6елозерскими старцами, поднял вопрос о монастырских имениях, равнявшихся в то время трети всей государственной территории и бывших причиной деморализации монашества. Ревностным борцом за идею Н. Сорского выступил его ближайший ‘ученик’, кн.-инок Вассиан Патрикеев. Н. Сорский мог видеть только начало возбужденной им борьбы, он умер в 1508 г. Перед кончиной Н. написал ‘Завещание’, прося своих учеников ‘повергнуть тело его в пустыне, да изъедят И зверие и птица, понеже согрешило к Богу много и недостойно погребения’. Ученики не исполнили этой просьбы: они с честью похоронили его. Неизвестно, был ли Н. Сорский канонизован формально, в рукописях изредка встречаются следы службы ему (тропарь, кондак, икос), но, кажется, это было лишь местной попыткой, да и то не утвердившейся. Зато на всем протяжении нашей древней литературы лишь за одним Н. Сорским, в заглавиях его немногочисленных сочинений, осталось имя ‘великого старца’. Литературные произведения Н. Сорского состоят из ряда посланий к ученикам и вообще близким людям, небольшого Предания ученикам, кратких отрывочных Заметок, более обширного Устава, в 11 главах, и предсмертного Завещания. Дошли они в списках XVI — XVIII вв. и все изданы (большинство и важнейшие — крайне неисправно). Главным сочинением Н. является монастырский устав, в 11 главах, все остальные служат как бы дополнением к нему. Общее направление мыслей Н. Сорского — строго аскетическое, но в более внутреннем, духовном смысле, чем понимался аскетизм большинством тогдашнего русского монашества. Иночество, по мнению Н., должно быть не телесным, а духовным, и требует не внешнего умерщвления плоти, а внутреннего, духовного самосовершенствования. Почва монашеских подвигов — не плоть, а мысль и сердце. Намеренно обессиливать, умерщвлять свое тело излишне: слабость тела может препятствовать в подвиге нравственного самоулучшения. Инок может и должен питать и поддерживать тело ‘по потребе без мала’, даже ‘успокоивать его в мале’, снисходя к физическим слабостям, болезни, старости. Непомерному пощению Н. не сочувствует. Он враг вообще всякой внешности, считает излишним иметь в храмах дорогие сосуды, золотые или серебряные, украшать церкви: еще ни один человек не осужден Богом за то, что он не украшал храмов. Церкви должны быть чужды всякого великолепия, в них нужно иметь только необходимое, ‘повсюду обретаемое и удобь покупаемое’. Чем жертвовать в церкви, лучше раздать нищим. Подвиг нравственного самосовершенствования инока должен быть разумно-сознательным. Инок должен проходить его не в силу принуждений и предписаний, а ‘с рассмотрением’ и ‘вся с рассуждением творити’. Н. требует от инока не механического послушания, а сознательности в подвиге. Резко восставая против ‘самочинников’ и ‘самопретыкателей’, он не уничтожает личной свободы. Личная воля инока (а равно и каждого человека) должна подчиняться, по взгляду Н., только одному авторитету — ‘божественных писаний’. ‘Испытание’ божественных писаний, изучение их — главная обязанность инока. Недостойная жизнь инока, да и вообще человека, исключительно зависит, по мнению Н., ‘от еже не ведети нам святая писания…’. С изучением божественных писаний должно быть, однако, соединено критическое отношение к общей массе письменного материала: ‘писания многа, но не вся божественна’. Эта мысль о критике была одной из самых характерных в воззрениях и самого Н., и всех ‘заволжских старцев’ — и для тогдашнего большинства грамотников совершенно необычной. В глазах последних всякая вообще ‘книга’ являлась чем-то непререкаемым и боговдохновенным. И книги Св. Писания в строгом смысле, и творения отцов церкви, и жития святых, и правила св. апостолов и соборов, и толкования на эти правила, и добавления к толкованиям, явившиеся впоследствии, наконец, даже и разного рода греческие ‘градстии законы’, т. е. указы и распоряжения византийских императоров, и другие дополнительные статьи, вошедшие в Кормчую — все это в глазах древнерусского читателя являлось одинаково неизменным, одинаково авторитетным. Иосиф Волоколамский, один из ученейших людей своего времени, прямо, напр., доказывал, что упомянутые ‘градстии законы’ ‘подобни суть пророческим и апостольским и св. отец писаниям’, а сборник Никона Черногорца (см.) смело называл ‘боговдохновенными писаниями’. Понятны, поэтому, укоры со стороны Иосифа Нилу Сорскому и его ученикам, что они ‘похулиша в русской земле чудотворцев’, а также тех, ‘иже в древняя лета и в тамошних (иностранных) землях бывших чудотворцев, чудесем их вероваша, и от писания изметаша чудеса их’. Одна попытка сколько-нибудь критического отношения к списываемому материалу казалась, таким образом, ересью. Стремясь к евангельскому идеалу, Н. Сорский — как и все направление, во главе которого он стоял, — не скрывает своего осуждения тем нестроениям, которые он видел в большинстве современного русского монашества. Из общего взгляда на сущность и цели иноческого обета непосредственно вытекал энергический протест Н. против монастырских имуществ. Всякую собственность, не только богатство, Н. считает противоречащей иноческим обетам. Инок отрицается от мира и всего, ‘яже в нем’ — как же он может после этого тратить время на заботы о мирских имуществах, землях, богатствах? Иноки должны питаться исключительно своими трудами, и даже подаяния могут принимать только в крайних случаях. Они не должны ‘не точию не имети имения, но ни желати то стяжавати’… Обязательное для инока столь же обязательно и для м-ря: монастырь есть лишь собрание людей с одинаковыми целями и стремлениями, и предосудительное иноку предосудительно и для м-ря. К отмеченным чертам присоединялась, по-видимому, уже у самого Н. религиозная терпимость, столь резко выступившая в писаниях его ближайших учеников. Литературным источником сочинений Н. Сорского был целый ряд патристических писателей, с творениями которых он познакомился особенно во время пребывания своего на Афоне, ближайшее влияние на него имели сочинения Иоанна Кассиана Римлянина, Н. Синайского, Иоанна Лествичника, Василия Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. На некоторых из этих писателей Н. Сорский особенно часто ссылается, некоторые сочинения их и по внешней форме, и по изложению особенно близко подходят, напр., к главному сочинению Н. Сорского — ‘Монастырскому уставу’. Ни одному из своих источников Н., однако, не подчиняется безусловно, нигде, напр., он не доходит до тех крайностей созерцания, которыми отличаются сочинения Симеона Нового Богослова или Григория Синаита.
Монастырский устав Н. Сорского, с присоединением в начале ‘Предания учеником’, издан Оптиной пустынью в книге ‘Преп. Н. Сорского предание учеником своим о жительстве скитском’ (М., 1849, без всякой научной критики), послания напечатаны в приложении к книжке: ‘Преп. Н. Сорский, первооснователь скитского жития в России, и его устав о жительстве скитском в переводе на русский язык, с приложением всех других писаний его, извлеченных из рукописей’ (СПб., 1864, 2 изд. M., 1869, за исключением ‘Приложений’, все остальное в этой книжке не имеет ни малейшего научного значения).
Литература о Н. Сорском подробно изложена в предисловии к исследованию А. С. Архангельского: ‘Н. Сорский и Вассиан Патрикеев, их литературные труды и идеи в древней Руси’ (СПб., 1882).