ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ.
ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ.
Николай I и ‘Мертвыя души’.— Болзнь и смерть Крылова.— Самаринъ о Блинскомъ, Станкевич, Герцен и славянофилахъ.
——
——
——
——
——
——
——
——
О. Смирнова.
‘Сверный Встникъ’, No 11, 1895
Николай I и ‘Мертвыя души’.- Болезнь и смерть Крылова.- Самарин о Белинском, Станкевиче, Герцене и славянофилах, Смирнова-Россет Александра Осиповна, Год: 1895
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Жуковскій пишетъ мн, что онъ счастливъ: жена его — ангелъ, а маленькая дочь — херувимъ. Этотъ толстякъ не забываетъ своихъ друзей, онъ пишетъ: ‘Какъ радовался-бы Пушкинъ на мое счастье!’ Онъ прислалъ мн иллюстрированное изданіе Ундины и говоритъ, что ‘Паль и Дамаянти’, ‘Рустемъ и Зорабъ’ также будутъ иллюстрированы. Онъ прислалъ мн ‘die Glocke’ и другіе рисунки (Handzeichnungen) Рихтера, дйствительно хорошо исполненные. Проситъ меня повидаться съ Коссовичемъ, переводчикомъ съ санскритскаго. Одиссея подвигается и даетъ ему особую ясность и спокойствіе. Міръ грековъ его молодитъ’.
[Поздне Жуковскій въ письм объявляетъ о рожденіи сына: ‘Его рожденіе — кульминаціонная точка моей жизни’ {Въ бумагахъ моей матери этого періода попадаются замтки о женитьб Жуковскаго, о рожденіи его дочери, о смерти осифа Віельгорскаго въ Рим, за которымъ ухаживалъ Гоголь. Дале говорится о путешествіи Наслдника по Россіи, Сибири, заграницу, въ Лондонъ. Но эти замтки очень коротки и не имютъ литературнаго интереса. Такъ какъ отецъ, по возвращеніи изъ Парижа, служилъ при двор, то родители мои проводили лто въ Царскомъ и Петергоф. Въ 1842 году (осенью) мать моя отправилась на два года путешествовать и продолжала свои бглыя замтки. Вернувшись въ Россію, она тоже записываетъ, по съ меньшею послдовательностью. Корреспонденція ея тогда сильно увеличилась. О. С.}].
‘Гоголь упоминаетъ мн о маленькой картин, нарисованной Ивановымъ. Это группа маленькихъ дтей, бгущихъ навстрчу Спасителю. Говоритъ, что красиво, но что это скоре жанровая картинка. Большой картонъ подвигается. Здоровье Иванова безпокоитъ Гоголя. Онъ работаетъ слишкомъ много, проводитъ ночи за книгою, глаза его испорчены, и онъ въ общемъ плохо видитъ краски. Голова Юпитера Статора, которую онъ копировалъ для своего оанна Крестителя {Одна изъ этихъ головъ оанна Крестителя была у моего отца, и мать посл его смерти отдала ее въ московскій музей. Отецъ еще одну отдалъ раньше.}, очень удалась, но онъ все-таки не вполн доволенъ’.
[‘Моя мать описала съ нкоторыми подробностями костюмированный балъ у великой княгини Елены Павловны. Это послдній ея костюмированный балъ въ Россіи, ибо вообще послдній былъ въ Ницц у графини Rodolphe de Maistre, она произвела фуроръ своимъ греческимъ костюмомъ, это былъ костюмъ Рашели изъ Федры, весь блый, изъ шерстяной матеріи, пеплумъ, окаймленный краснымъ сукномъ, камни работы Кастеллани, точная копія съ драгоцнностей дома Діомеда, шерстяная повязка въ волосахъ и греческая діадема.
Это было въ 1844 году, она отказалась сначала отъ этого бала, затмъ согласилась, но, единственно, чтобы сопровождать графиню Anolite Віельгорскую. Костюмъ былъ необходимъ. Нсколько лтъ спустя графиня Anolite говорила мн: ‘Въ этотъ вечеръ ваша мать точно сошла со ступеней греческаго храма. Мы были вс въ отчаяніи, что не было какого-нибудь великаго художника, чтобы срисовать ее’.
На балахъ при русскомъ двор костюмы всегда великолпны, хорошо подобраны къ извстному типу красоты, будто для живыхъ картинъ. Балъ у великой княгини Елены былъ раньше, чмъ въ Ницц. Тогда любили брать костюмы изъ поэмъ, англійскихъ и нмецкихъ драмъ, и въ особенности изъ романовъ Вальтеръ-Скотта].
‘Я обдала въ Михайловскомъ дворц. Вечеромъ туда прибыла Императрица. Обсуждали костюмы и кадрили. Намъ даютъ шесть недль времени, что очень удобно для тхъ, кто выписываетъ вещи изъ Парижа. Мужъ будетъ въ кадрили маркизовъ, его дама — m-elle Веригина, хорошенькая блондинка. Онъ намревается отправиться къ Bressant, чтобы узнать адресъ костюмера французской комедіи, и пошлетъ ему тогда гравюру портрета прекраснаго Lauzin царствованія Людовика XV-го. Ольга въ кадрили Безумія, голубое съ серебромъ и cerise съ серебромъ. Charles будетъ ея шутомъ. Она на небесахъ, вдь это ея первый костюмированный балъ. Императрица ршила за нихъ. Съ тхъ поръ, какъ Charles спасъ во время пожара Beanty и маленькіе часики, Ея Величество еще боле благоволитъ къ нему,— вообще-же и ко всмъ моимъ братьямъ и Александру, по очереди бывшихъ ея камеръ-пажами. Я въ групп Ивангоэ. Императрица видла портретъ Винтергальтера и подумала, что этотъ костюмъ можетъ мн пойти, но это невозможно.
‘Это — костюмъ женщинъ Ксанфа, вывезенный Винтергальтеромъ изъ Греціи. Юбка изъ грубой восточной розовой матеріи, комма {Кофта, очень длинная.} — изъ грубаго полотна, вышитая краснымъ и темно-синимъ шелкомъ такъ-же, какъ и полотняная повязка на голов и вокругъ лица,— настоящее полотенце, распущенные волосы и бабуши на босыхъ ногахъ.
Въ такомъ костюм можно позировать, но мн случилось только два. раза позировать въ балет.
‘Винтергальтеръ драпировалъ это вышитое полотно вокругъ моей головы и лица, какъ носятъ женщины въ Ксанф. Что-то въ род тюрбана, очень тяжелаго, и конецъ котораго виситъ на плеч. Государыня сказала Николаю: ‘Когда будутъ ставить живыя картины, Черненька должна такъ позировать’. Николай очень гордился, такъ какъ это онъ выбралъ костюмъ, находя, что бальныя платья не въ мод и длаютъ, портреты rococo. Онъ находитъ современныя моды ужасными и правъ, если сравнить ихъ съ модами Имперіи или прошедшихъ столтій. Какъ т живописны! Наконецъ поршили, что я буду Ревеккою, Софи Радзивиллъ — lady Rowna, Annette Баратынская — другою Жидовкою, Мятлевъ — фантастичнымъ свинопасомъ, А. Суворовъ — Ивангоэ, М. Кочубей — жестокимъ Тампліеромъ и Е. Барановъ — Цедрикомъ. Любинька Суворова будетъ въ менуэтахъ.
‘Я ршила написать Пальмир и Baudran и пойти посмотрть костюмъ Юдифи Фалканъ въ ‘Жидовк’, блый съ золотомъ. Annette Баратынская? у которой волосы вьются отъ природы, напоминаетъ ‘Юдифь’ Аллори, гравюру съ которой иметъ Николай. Онъ совтовалъ ей скопировать этотъ богатый костюмъ чуднаго малиноваго цвта съ желтымъ и прибавить тюрбанъ Falcan изъ краснаго газа, выпустивъ изъ подъ него волосы. Онъ одолжитъ ей гравюру’.
Балъ удался и былъ великолпенъ. Пальмира нашла очень мягкую блую восточную матерію для костюма и повязки. Николай надлъ мн’ повязку, какъ на портрет: газъ обвитый вокругъ лица и кругомъ мои жемчуга. Было очень красиво и вполн художественно.
Софи Борхъ, будучи въ интересномъ положеніи, не могла присутствовать на балу, мужъ ея былъ маркизомъ. Алина Дурново была въ траур, не могла тоже быть, и поэтому они пришли меня одвать. Он принесли съ собою свои драгоцнности и украсили меня, какъ раку, вслдствіе этого я могла отдать Ольг нкоторые изъ своихъ брильянтовъ для шутовского колпака.
Мужъ очень хорошо выглядлъ маркизомъ. Софи Карамзина тоже пришла меня одвать,— право точно на свадьбу. Любинька Суворова была очаровательна, княгиня Юсупова — тоже, вся покрытая брильянтами, Софи Р. въ голубомъ съ серебромъ — величественна, въ убор изъ жемчуговъ съ бирюзой. М-me Крюднеръ, Бутурлина — очень красивы, и Мари Пашкова — прелестна. Тампліеръ не былъ достаточно грозенъ, Ивангоэ — вполн рыцарь. Мятлевъ говорилъ на русско-англійскомъ нарчіи, увряя, что это чистый англо-саксонскій. Эдуардъ Б. былъ очень важнымъ Цедрикомъ,— настоящій благородный отецъ.
Посл церемоніальнаго марша я пошла отдохнуть, потому что весь уборъ сильно утомлялъ голову, въ особенности брильянты. Алина и Софи говорили мн: ‘моя милая, Жидовка должна сіять’. Annette Баратынская была чудесна въ костюм Одифи Аллори, у ней даже немного ея типъ. Была кадриль шотландцевъ, Лючіи изъ Ламермуръ или Робъ-Рой, но чтобы умть носить костюмъ горныхъ жителей (Highlanders), нужно тамъ родиться, и наконецъ, онъ слишкомъ жаркій для бала.
Были Ванъ-Дики и Рубенсы изъ Эрмитажа, Тиціаны, Веронезы, одалиски, поляки и польки, хорошо протанцовавшіе мазурку, со старинными фигурами. Балъ открыли шуты и шутихи. Даже мои дтки взволновались, увидя погремушку Ольги, и просили непремнно имъ ее дать, что она, конечно, исполнила.
Она сама еще совершенное дитя и съ удовольствіемъ играетъ съ моими маленькими, возитъ ихъ на спин, строитъ карточные домики и убгаетъ въ дтскую, когда ко мн приходятъ гости. Она еще застнчива, но не на балу, потому что обожаетъ танцы. Николай и вс братья съ ней вальсируютъ. Когда вс кадрили были исполнены и вс романы прослдовали, Императрица, позвавъ меня, пошла отдыхать въ маленькую гостиную великой княгини. Тамъ мы разговаривали. Сесиль была тоже, и мы вспоминали о прошломъ, о костюмированныхъ балахъ у насъ и въ Берлин, гд государыня была одта Налла Рукъ, о бал, гд я была принцессою Бадребульдуръ, носимою въ паланкин братьями Пурталесъ, братьями Шлиппенбахъ, прекраснымъ Шудорфъ и Kanity, а принцъ Альбертъ — (Аладиномъ, это изъ ‘волшебной лампы). Принцъ Карлъ былъ магомъ. Красавецъ Оріола, одтый Донъ-Карлосомъ, побдилъ на этомъ балу три сердца.
Какъ это все кажется далекимъ и прошлымъ! Мы естественно разговорились о празднествахъ у князя Антонія Радзивиллъ, о знаменитой шахматной кадрили, когда онъ былъ одтъ магомъ и игралъ партію противъ принца Адальберта, танцующіе въ персидскихъ и индійскихъ костюмахъ, исполняя ходы, двигались по черному и блому полю. Это было чудно исполнено, въ блой дворцовой зал,— зрители расположены были кругомъ на эстрадахъ. Потомъ понятно разговоръ перешелъ на Элизу, на ея внезапную смерть, скоро посл бала, на которомъ она съ отцомъ и Арипмомъ исполняла балладу Уланда ‘Goldschmieds Tchterlein’, музыка принадлежала князю Антонію. Элиза была обворожительна, въ особенности прелестно было выраженіе ея личика, съ чистымъ, нжнымъ взглядомъ. Совсмъ воздушное идеальное существо, и я вполн понимаю ту страсть, которую питалъ къ ней принцъ Вильгельмъ.
Когда прошла ранняя молодость, празднества производятъ грустное впечатлніе, даже внскіе, всегда немного меланхоличные, вальсы, даже кажущаяся съ виду такою веселою мазурка — все грустно, потому что исчезло то, что англичане называютъ: the glamour of life {Magie de la vie — glamour — чары жизни.}. Вообще я не долго любила балы, можетъ быть потому, что мы слишкомъ много танцовали, и, кром того, я лнива. Я очень любила верховую зду, но посл первыхъ родовъ мн запретили здить верхомъ,— единственное упражненіе, которое я любила. Я любила здить верхомъ съ императрицей, любоваться ею на лошади, она была замчательно граціозна и хорошо здила.
Костюмированный балъ интересне, тамъ смотришь на костюмы, это мене однообразно, чмъ наши бальныя платья и вчныя гирлянды.
Я сказала Annette Баратынской {Невстка поэта Баратынскаго.}, что она была очень хороша, и что ея beau-frè,re долженъ написать ей вторую поэму, на этотъ разъ: ‘Костюмированный вечеръ’.
‘Получила отъ Гоголя письмо изъ Москвы: непріятности съ цензурою. Плетневъ отправится къ Уварову, но мн кажется, лучше я поговорю съ Государемъ. Я посовтуюсь съ Віельгорскимъ и Василіемъ Перовскимъ, только что возвратившимся’.
‘Провела вечеръ у Государыни. Государь былъ очень въ дух. Я этимъ воспользовалась, чтобы замолвить словечко за Гоголя, и разсказала все, что онъ мн написалъ. Его Величество мн отвтилъ: ‘Если его книга будетъ такъ-же хороша, какъ ‘Ревизоръ’, я буду очень радъ, разскажите мн содержаніе’. Въ карман у меня было старое письмо Гоголя, въ которомъ онъ подробно передаетъ мн ‘Мертвыя души’. Я его дала Его Величеству. Онъ очень внимательно его прочелъ и оставилъ у себя, чтобы перечесть. Я краснорчиво разсказывала о Чичиков и Манилов, по крайней мр, Віельгорскій, присутствовавшій при этомъ, поздравилъ меня съ ораторскимъ талантомъ, я привела даже нсколько оригинальныхъ словъ. Государь смялся, заинтересовался и, наконецъ, сказалъ: ‘Такъ значитъ авторъ вамъ читалъ свой романъ?’ Я ‘закинула преловко’ {‘И закинула преловко’, стихъ изъ Курдюковой.} фразу la Kourdioukoff: ‘Да, Ваше Величество, и даже въ присутствіи Пушкина, на котораго эта книга произвела большое впечатлніе’. Государь отвтилъ: ‘Это былъ лучшій судья и мн достаточно его мннія. Попросите графа Уварова мн объ этомъ напомнить. Не можете-ли вы пригласить его къ себ и вновь все разсказать, вдь онъ боле, чмъ кто либо, интересуется русскою литературою’. Въ карет Віельгорскій мн сказалъ: ‘Кажется, вы имли успхъ. Замтили-ли вы, что всякій намекъ о Пушкин трогаетъ Государя. Я наблюдалъ за нимъ, онъ отводитъ ему совсмъ особое мсто въ своей памяти!’ Я отвтила: ‘Замтила-ли я! Да я вдь это знаю, и поэтому упомянула о немъ! Согласитесь, я сегодня отличилась, какъ истинная жена дипломата’. Мы окончили вечеръ у Нессельроде. Мой мужъ игралъ партію съ графомъ. Общество было скучное — все дипломаты.
Перовскій {Генералъ Перовскій, оренбургскій губернаторъ, былъ очень друженъ съ Жуковскимъ и Гоголемъ.} получилъ письмо отъ Гоголя. Онъ приглашалъ его въ Петербургъ, даже предлагалъ помститься у него.
Мн доложили о граф Уваров, которому я писала. Онъ былъ очень любезенъ и полонъ расположенія. Плетневъ тоже ему говорилъ, и онъ общалъ напомнить Его Величеству о Гогол. Я сказала ему, что Государь взялъ письмо и что я хотла-бы прочесть и ему, онъ ясне-бы тогда понялъ ‘Мертвыя души’. Доложили о великомъ княз Михаил, и остальные удалились {Когда докладываютъ о прізд члена императорской фамиліи, по этикету остальные гости должны удалиться, конечно, если великій князь не остановитъ ихъ.}. Я тотчасъ-же посвятила великаго князя въ обстоятельства, онъ тоже общалъ мн еще разъ переговорить съ Его Величествомъ. Мы говорили о прошломъ, о чтеніяхъ у меня, о Пушкин. Великій князь не забываетъ нашего милаго Сверчка. Онъ сказалъ: ‘Это было чудное время, оно слишкомъ быстро миновало’.
Я обдала у великой княгини Елены. Тамъ были братья Віельгорскіе, Василій Перовскій, Одоевскій. Великій князь разсказалъ великой княгин, что Гоголь печатаетъ романъ. Она сильно имъ заинтересовалась. Она видла на сцен ‘Ревизора’, читала ‘Тараса Бульбу’ и ‘Вечера на хутор’. Она довольно хорошо понимаетъ этотъ родъ литературы, въ общемъ еще мало доступный русскому обществу. Говорили о Карамзин, Лермонтов и о бдномъ Крылов, который такъ медленно поправляется. Друзья его, въ особенности Вяземскій, посщаютъ его каждый день. Онъ не можетъ много разговаривать, но былъ очень доволенъ, когда я къ нему пришла съ Николаемъ. У великой княгини мы должны были музицировать, но въ 8 часовъ я должна была отправиться съ Михаиломъ Віельгорскимъ къ Императриц на вечеръ. Въ Зимнемъ дворц я встртила Уварова. Онъ объявилъ мн, что Гоголю разршено печатать все, что вычеркнулъ московскій цензоръ. Уваровъ былъ замчательно обязателенъ, а Государь спросилъ, довольна-ли я. Я благодарила его, но онъ не отдалъ мн письма, оно не у Уварова, хотя онъ и читалъ его.
Въ этотъ вечеръ Государь послалъ узнать о здоровь Крылова. Онъ говорилъ, ‘Карамзинъ, Крыловъ и Жуковскій — наслдство, полученное мною отъ моего брата Александра и моей матери, которые ихъ очень любили и цнили, я думаю воздвигнуть памятникъ Карамзину въ его родномъ город, а Крылову — въ Лтнемъ саду’ {Крыловъ былъ очень боленъ, потомъ поправился, и жилъ еще три года, хотя и былъ очень старъ. Большой любитель пость и порядочный лакомка, Крыловъ какъ-то усердно поужиналъ. Государь прислалъ ему своего доктора, который назначилъ Крылову строгій режимъ и спасъ его отъ смерти. Когда онъ обдалъ у моихъ родителей, то самъ заказывалъ обдъ, нужно было ему подавать уху изъ стерлядей, маленькіе пирожки съ начинкою изъ ершей, и жаренаго поросенка, подъ хрннымъ сметаннымъ соусомъ,— это былъ фундаментъ. Поваръ у моихъ родителей былъ знаменитый. и Крыловъ совтовался съ нимъ наканун. Въ его именины мать моя посылала ему розы и флеръ-д’оранжъ — его любимые цвты. Онъ обожалъ музыку и дтей. Я видла его незадолго до смерти, когда мы возвратились изъ Рима. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлніе своимъ видомъ, тучностью и показался мн ужасно старымъ и смшнымъ. Онъ заставилъ меня продекламировать басню ‘Стрекоза и муравей’. Я хорошо помню, какъ онъ, для нашего назиданія, читалъ басни ‘Демьянова уха’, ‘Котъ Васька’. Я нашла замтку, въ которой мать моя отмтила вс подробности этого обда:
‘Крыловъ обдалъ у насъ. Я нашла его боле дряхлымъ, ослабвшимъ, сильно постарвшимъ, и онъ сказалъ мн: это, врно, въ послдній разъ я прощаюсь съ вами’. Онъ очень остался доволенъ своимъ юбилеемъ и тронуть тми знаками дружбы и уваженія, которые оказали ему Государь и его друзья. Такъ какъ онъ очень любитъ цвты, то мы обдали въ зимнемъ саду, онъ спросилъ, придутъ-ли дти къ дессерту, и можетъ-ли онъ дать имъ винограду. Я отвтила, что, когда они ведутъ себя хорошо, ихъ зовутъ къ концу обда, и онъ ихъ увидитъ. Какъ только дти пришли, онъ позвалъ ихъ къ себ. Они молчали, но я замтила, что фигура его ихъ поразила. Nadoc влзла къ нему на колни и сказала: ‘Какой ты толстый, точно слонъ въ Париж’. Это привело его въ восторгъ, и онъ прочелъ старшимъ дтямъ ‘Демьянову уху’ и ‘Кота Ваську’. Онъ отлично читаетъ, и он были въ восторг. Онъ спросилъ, знаютъ-ли он басни. Оля сказала ‘Стрекозу и муравья’, а Софи ‘Ворону и лисицу’. Онъ вытащилъ изъ кармана маленькое изданіе своихъ басенъ и далъ имъ, говоря: ‘Посмотрите на меня хорошенько, я сдлался такимъ старымъ, старымъ, что опять сталъ ребенкомъ’. Это ихъ поразило. Они удивленно раскрыли глаза и спросили меня: ‘разв ему уже сто лтъ?’Его голова вполн хорошо работаетъ, онъ хорошо стъ и спитъ, только ноги отказываются служить, онъ съ большимъ трудомъ поднялся по лстниц. Но онъ сохранилъ юморъ, память, хотя не можетъ читать или разговаривать долго. Онъ много разспрашивалъ о Жуковскомъ, А. и Н. Тургеневыхъ, Гогол, онъ еще всмъ интересуется. Уходя, онъ сказалъ: ‘Скоро Плетневъ и Вяземскій будутъ писать мой некрологъ. Я ухожу, уже давно пора, пора и честь знать’.}.
Нсколько спустя мать пишетъ о смерти стараго баснописца: ‘Крыловъ умеръ, это былъ честный, достойный человкъ, прямая, открытая натура. Онъ былъ одинъ изъ оставшихся въ живыхъ писателей екатерининскаго времени. Онъ видлъ Екатерину во всемъ ея блеск! Говорятъ, онъ не оставилъ записокъ, что очень жаль. Съ его юморомъ и съ замчательнымъ умньемъ подмчать, онъ отлично описалъ-бы три эпохи, конецъ XVIII столтія, людей времени Александра I и ту большую перемну, происшедшую съ 1825 года. Уже во времена покойнаго Государя, настроеніе умовъ было серьезне, чмъ въ XVIII столтіи, а съ 1826 года, благодаря Жуковскому. Пушкину и Гоголю, развитіе сдлало сильный шагъ впередъ. Если судить по Ю. . Самарину, то молодежь 1845 года, которая едва покинула университетскую скамью, пожалуй, еще серьезне. Самаринъ, напримръ, глубоко интересуется религіозными вопросами. Мн кажется, его ожидаетъ большая будущность. Онъ обладаетъ критическимъ умомъ, очень образованъ и вообще поразилъ меня. Онъ вполн русскій, и въ то-же время очень просвщенъ. Въ обществ — остеръ, ирониченъ, даже насмшливъ, но не салопный человкъ. Тютчевъ говоритъ, что это лучшій человкъ въ Москв. Его диссертація о двухъ архіереяхъ Петра I—замчательна. Онъ былъ пораженъ легкомысліемъ петербургскихъ салоновъ, гд много говорятъ и болтаютъ, но не бесдуютъ. Онъ много меня разспрашивалъ о Пушкин, Лермонтов, Гогол, о дуэли Пушкина. Хомяковъ далъ ему письмо ко мн. Мы говорили о Чаадаев, о философскихъ письмахъ, о J. de Maistre, о салон Свчивой, о Лакордер, Ламенэ, Монталамбер, Фаллу и Гизо. Я была поражена, что они такъ мало знаютъ о томъ, что происходитъ въ Париж, въ сред, гд такъ много мыслятъ и пишутъ. Они имютъ видъ полнаго безучастія къ этому. Я сообщила ему, что знала о сенъ-симонистахъ и фурьеристахъ, а онъ отвтилъ: ‘Это насъ совершенно не касается’. Я спросила: ‘Чмъ-же Гегель былъ боле подходящъ къ русскимъ? Да и кром того, Прудонъ вдь гегеліанецъ, и мн кажется, нужно прочесть произведенія. чтобы отвергать ихъ. Вашъ кружокъ долженъ былъ-бы близко слдить за тмъ, что именно происходить на Занад’. Въ Москв погружены въ нмецкую философію, даже Аксаковы, друзья Самарина, наряду съ славянофильствомъ, находятся въ состояніи Schnseligkeit.
‘Мн хотлось узнать его мнніе о Блинскомъ, который, наконецъ, понялъ Гоголя [это писано до ‘Пер. съ друзьями’, въ 1845 году]. Самаринъ находитъ его очень невжественнымъ, богато одареннымъ, парадоксальнымъ и на ложномъ пути, такъ какъ онъ увлекается аттицизмомъ. Самаринъ говоритъ, что молодой профессоръ исторіи, Грановскій, очень способенъ, довольно ученъ, хорошо говоритъ. Уваровъ послалъ его въ Германію для изученія: онъ вернулся оттуда такимъ-же горячимъ послдователемъ философіи Гегеля, какъ и его покойный другъ, Станкевичъ, умершій такъ рано и бывшій въ большой дружб съ Кольцовымъ. Къ ихъ кружку принадлежитъ также Тургеневъ, отдаленный родственникъ А. и Я. Тургеневыхъ, у него многообщающій талантъ, онъ также былъ въ Берлин, чтобы углубиться тамъ въ премудрость философіи (des Ich’s des Rechts, Verstand, Vernunft und Geist). Блинскій, крайне невжественный, нашелъ въ ней только (онъ могъ пользоваться только переводами, не зналъ ни одного языка, кром родного) ‘den Geist, der stets verneint’. (Фаустъ, прологъ). Право, чтобы достигнуть такого результата, не стоило длаться ученикомъ Бакунина.
‘Пока Тургеневъ безъ памяти влюбленъ въ m-me Віардо, Самаринъ не могъ сказать мн точно, чмъ она его побдила: варіаціями Rohde или: ‘o no braccio!..’ Вяземскій напомнилъ мн, что это тотъ самый Иванъ Сергевичъ Тургеневъ, который былъ на ‘Никола’ во время пожара и бгалъ по палуб (ему было тогда 19 лтъ), повторяя: ‘умереть такимъ молодымъ, не успвъ ничего создать!’ Онъ очень друженъ съ Блинскимъ. Плетневъ думаетъ, что у него талантъ въ будущемъ, теперь-же онъ пишетъ довольно плохіе стихи. Плетневъ общалъ мн прочесть разсказъ Тургенева, далеко превосходящій его стихи. Другъ Константина Аксакова, Сергй Соловьевъ, посвящаетъ себя исторіи, это — вполн серьезный человкъ и усердный труженикъ.
‘Катковъ — профессоръ, занимавшійся, по желанію Уварова, въ Германіи, предпочитаетъ грековъ, греческое искусство. Герценъ — уменъ, но умъ его парадоксаленъ и ложно направленъ. Своими парадоксами онъ ихъ ослпляетъ. Бакунинъ — большой чудакъ, соединеніе безпорядочнаго Прудона съ слишкомъ развязнымъ русскимъ. Огаревъ, составляющій тріо съ Герценомъ и Бакунинымъ — только эхо и посредственный умъ. Сыновья богатаго купца Боткина боле серьезны, одинъ занятъ философіей, другой — докторъ и крайне способный къ медицин, этихъ Боткиныхъ 5 или 6 человкъ. Нкто Кетчеръ, переводчикъ, тоже принадлежитъ къ ихъ кружку, вс они восхищались одно время Гофманомъ, и эта молодая Россія бредила Шиллеромъ. Alle sind sehr esthetisch, und Philosophie ist in der Mode въ Блокаменной.
‘Во всякомъ случа, они занимаются, читаютъ, не играютъ, не пьютъ и не проводятъ вечера у цыганокъ. Въ кружк Елагина — тоже (родственники Жуковскаго) бесдуютъ, спорятъ.
‘Три сына С. Т. Аксакова, друга Хомякова и Погодина, дружны съ Самаринымъ въ особенности старшій, Константинъ, бывшій товарищъ Грановскаго, теперь они разошлись, одинъ увлекся славянофильствомъ, другой — германцами, отсюда охлажденіе. Иванъ, младшій изъ Аксаковыхъ, еще очень молодъ, но Самарипъ находитъ его боле способнымъ, чмъ Константина. Онъ тоже поэтъ, но вдь они вс пишутъ стихи.
Погодинъ много работаетъ, какъ и Шевыревъ и Гильфердингъ,— и все о славянахъ. Кошелевъ — всегда скученъ, однообразенъ, Хомяковъ — полонъ огня и ума, онъ написалъ нсколько прелестныхъ стиховъ. Языковъ скоро возвращается въ Москву, его тамъ ждутъ, Самаринъ говорилъ мн: ‘Прізжайте въ Москву, вы увидите тамъ молодыхъ людей, очень серьезныхъ, живущихъ, но не прожигающихъ жизнь’. Потомъ пришелъ Тютчевъ. Какой у него прелестный талантъ, но какая лнь: вотъ уже ultra-русскій и въ то-же время такой европеецъ. Самаринъ думаетъ, что въ немъ осталось русское, потому что онъ началъ работать въ Москв. А какъ-же Пушкинъ? Онъ выступилъ на берегахъ Невы, и все-таки остался ultra-русскимъ. Правда, у насъ тутъ, со смерти Пушкина и Лермонтова, нтъ боле литературнаго движенія. Жуковскій и Гоголь — заграницею, у насъ здсь только остатки ихъ кружка и старые литераторы,— вотъ причина застоя. Поневол здсь длаешься рыбою, по мн кажется, что мстность не при чемъ, а есть масса другихъ причинъ, перечислять которыя — слишкомъ длинно. А между тмъ, все было исполнено, о чемъ писалъ Гоголь.
‘Приписывать застой и легкомысліе общества вліянію мстности — значитъ слишкомъ далеко искать причины.
‘Самаринъ мн еще сказалъ: ‘вся будущность — въ Москв. Увидите, вс замчательные люди будутъ выходить изъ Москвы. Здсь Россія существуетъ только абстрактно, въ Москв же — ея живое воплощеніе’. Тютчевъ ему отвчаетъ: ‘все-таки это еще большое органическое тло, живущее своею органическою силою, и никто не можетъ предвидть, что будетъ. Во всякомъ случа, политическая жизнь зародилась здсь, и нельзя уничтожить прошлаго. Признаюсь, я здсь скучаю, но я не увренъ, буду-ли я мене скучать въ Москв посл того, какъ исчерпаю все, о чемъ спорятъ каждый вечеръ. Очевидно, чтобы не давать намъ застаиваться, намъ не достаетъ двухъ или трехъ геніевъ и съ дюжину первоклассныхъ талантовъ. Недостаетъ кружка 30-хъ годовъ, душою котораго былъ Пушкинъ. Т, кто участвовалъ въ немъ, сильно чувствуютъ этотъ проблъ. Они просили меня устроить по пятницамъ вечера, предшествуемые маленькимъ обдомъ для старыхъ закадычныхъ друзей. Я начала и нахожу свои пятницы ужасно скучными. Додо Ростопчина находитъ ихъ прелестными, тмъ лучше для нея, у каждаго свой вкусъ. Время салоновъ, пожалуй, прошло! Для ихъ существованія нужно, чтобы это создавалось непосредственно, само собою, чтобы люди соединялись, безъ заране обдуманныхъ намреній‘.
Годъ спустя, моя мать прозжала Москву, гд познакомилась съ Аксаковыми. Въ своихъ письмахъ къ Гоголю она сдлала хорошую оцнку Самарина. Я приводила эту замтку отъ 1845 года. Аксаковы, Катковъ, Герценъ, Тургеневъ — вс были тогда очень молоды и неизвстны. Самаринъ, тоже совсмъ молодой, появился въ Петербург у Карамзиныхъ и у моей матери. Тютчевъ, долго жившій заграницею, вернулся поселиться въ Петербург. Об жены Тютчева были родомъ изъ Баваріи. Старшая дочь его, отъ перваго брака, воспитывавшаяся въ Мюнхен, въ Institut Royal de Rymphenbourg, вышла замужъ за Ивана Сергевича Аксакова, и въ русской рчи сохранила свой иностранный акцентъ. Она была замчательно умна и во всемъ походила на отца. Посл Nymphenbourg’а она пробыла нсколько времени въ Веймар у своей тетки, сестры Тютчева. Дв младшія дочери окончили свое образованіе въ Смольномъ и вс отличались тонкимъ, немного саркастичнымъ умомъ отца. А. Т. Аксакова воспитывала до 16 лтъ великую княгиню Эдинбургскую и вышла замужъ очень поздно. Она вспоминала пожаръ на ‘Никола’ (пароход, шедшемъ изъ Петербурга въ Любекъ), онъ загорлся на разсвт почти въ виду Травемюнде. Тревога дана была пассажирамъ какой-то дамою, капитанъ надялся дойти раньше, чмъ они проснутся. Вяземскій былъ на пароход и явился однимъ изъ самыхъ хладнокровныхъ. Было тамъ много женщинъ и дтей: женщины поражали своимъ мужествомъ, заботясь только о дтяхъ.
М-me Тютчева отличилась замчательнымъ хладнокровіемъ и мужествомъ, Вяземскій нсколько лтъ спустя, съ восхищеніемъ вспоминалъ это. Никто не погибъ, берегъ былъ близко, и лодки, кром находящихся на пароход, перевезли пассажировъ на сушу. Почти вс были не одты, ихъ разбудили и они выскочили въ однихъ платкахъ и одялахъ, босикомъ. Только мужчины успли немного одться. Были комичныя сцены. М-me Аксакова вспоминала, какъ шла босикомъ по песку, мать за нею съ младшею сестрою на рукахъ, затмъ нянька съ другою сестрою. Она пріютилась съ дтьми на конц парохода, огонь все подвигался, и доски подъ ногами загорлись. Босыя, обожженныя ноги и вообще все потрясеніе (она заболла и ухала лчиться въ Германію) играло не малую роль въ ея рановременной смерти, случившейся немного спустя. Тютчевъ былъ тогда charg d’afaires въ Турин. Другіе дти не помнили больше о катастроф, они были слишкомъ малы. Овдоввъ, Тютчевъ доврилъ дтей своихъ тетк жены, и потомъ ихъ всхъ помстили въ Nymphenbonrg.
Тютчевъ — сама оригинальность, онъ писалъ свои стихи на листкахъ, которые потомъ комкалъ и бросалъ въ корзинку подъ письменнымъ столомъ. Многіе изъ нихъ такъ погибли… Его вторая жена (урожденная графиня Пфеффель и тоже очень хорошенькая) и дочери вытаскивали стихи изъ корзинки и спасали ихъ такимъ образомъ отъ огня. М-me Тютчева была безъ сомннія идеальною мачихою для трехъ сестеръ, которыя любили ее, какъ родную мать. Когда Тютчевъ умеръ, о. Иванъ Гагаринъ (его старый другъ и коллега въ Мюнхен при русскомъ посольств) имлъ у себя 60 стихотвореній Тютчева, который просилъ его ихъ сохранить до востребованія. Моя мать получила ихъ отъ о. Ивана Гагарина и послала ихъ И. С. Аксакову, который въ свою очередь переслалъ о. И. Гагарину превосходный критико-біографическій очеркъ о своемъ тест. Слдовало-бы собрать остроты Ф. И. Тютчева. у меня есть нкоторыя изъ нихъ. Между нимъ, Соболевскимъ, Хомяковымъ и моимъ дядей (Клементіемъ) — былъ перекрестный огонь юмористическихъ замчаній, остроумныхъ, язвительныхъ, но безъ тни издвательства, основанныхъ на иде, а не на простой игр словъ. У нихъ не было, ни малйшаго тщеславія, что длало ихъ очень пріятными въ обществ. Вяземскій обладалъ тми-же качествами. Даже не собраны были эпиграммы Соболевскаго (которыхъ была масса) очень мткія, и которыя онъ импровизировалъ съ быстротою Мятлева, придумывающаго смшные стихи. Дочь Тютчева отъ второго брака, вышла замужъ за севастопольскаго героя, Бирюлева, онъ скоро посл свадьбы заболлъ — (послдствія раны въ голову), а молодая его жена недолго перешила его.
Екатерина Тютчева умерла молодой, она жила въ Москв у Сушковыхъ, брата графини Ростопчиной, женатаго на одной изъ сестеръ Тютчева. Получивъ наслдство отъ своей тетки, Екатерина Тютчева посвятила себя благотворительнымъ учрежденіямъ, основаннымъ ею въ Варварин, мстопребываніи И. С. Аксакова и А. Ф. посл договора 1848 года, когда они должны были покинуть Москву. Есть чудные стихи, написанные тогда Иваномъ Сергевичемъ и напечатанные его вдовою въ 1887 году.
Вторая сестра, Дарья Федоровна — единственная оставшаяся въ живыхъ (она фрейлина при двор) и поддерживаетъ учрежденія сестры въ Варварин.
Кром замчательныхъ писемъ къ доктору Кольбъ (Kolb) въ Лейпциг, и статей въ ‘Allgemeine Zeitung’, Тютчевъ писалъ еще въ ‘Revue de deux Mondes’, и одни уже заглавія статей указываютъ на его проницательность: ‘Россія и революція’, ‘Россія и Германія’, ‘Революція и папство’,— онъ разбираетъ XIX столтіе. Отчасти Тютчевъ предвидлъ многіе текущіе вопросы, вопросы современные, такъ какъ въ статьяхъ своихъ упоминаетъ о восточномъ вопрос и о роли, которую будетъ въ Европ играть Россія, даже о томъ недовріи, которое онъ возбудитъ и т. д.