НЕВОЛЬНАЯ МЕСТЬ
НЕВОЛЬНАЯ МЕСТЬ
——
Невольная месть, Стерн А. В., Год: 1885
Время на прочтение: 50 минут(ы)
— Не притворяйтесь, докторъ: я вижу очень ясно къ чему клонятся ваши долгія и частыя посщенія и ваши разспросы. Почему, скажите, стали вы такъ интересоваться этимъ… ну вы сами знаете чмъ? Я вижу васъ насквозь, докторъ, и очень, очень хорошо знаю что сами вы убждены и хотите уврить другихъ что я сошла съ ума. Сумашествіе… страшное слово это, докторъ!.. Не отрекайтесь, я слышала его въ вашихъ устахъ, и оно заставило меня много страдать… Вы вчера говорили мн ‘энергіи, побольше энергіи’, хорошо, я постараюсь возвратить себ утраченную энергію, постараюсь доказать вамъ что я не сошла съ ума. Шагъ за шагомъ хочу я прослдить неумлою, замтьте это, докторъ, неумлою рукой за исторіей этого ‘сумашествія’, и вы увидите что человкъ который все помнитъ до мельчайшей подробности, человкъ никогда не подверженный галлюцинаціямъ, человкъ который можетъ услдить въ себ всякую подробность чувства, человкъ этотъ только потому что онъ утверждаетъ фактъ ужасный, правда, мало вроятный, но тмъ не мене врный и оставившій слды неизгладимые, которымъ вы не хотите врить… Но довольно, довольно, чтобы писать надо успокоиться, а ваше невріе волнуетъ меня. Какъ будто вы забыли слова Гамлета: ‘Есть, Гораціо, и на земл, и на неб много такого о чемъ и не снилось вашей премудрости’.
Хотя Володя никогда не говорилъ мн о любви своей, но я знаю что любить пламенне и нжне чмъ онъ любилъ меня, невозможно. Его глаза, грустные и нжные, всюду слдили за мной, отъ него не могло ускользнуть ни малйшее движеніе моей души, и этотъ-то всегдашній контроль волновалъ и сердилъ меня. Я не кокетка, быть любимой человкомъ котораго я не любила (такъ, по крайней мр, казалось мн тогда) было для меня невыносимо. Если я въ продолженіе четверти часа безъ высказаннаго нетерпнія выдерживала его грустный взглядъ, мн ужь казалось что я обманываю его, что онъ можетъ подумать будто любовь его пріятна мн, и потому я безпрестанно обрывала его, говорила ему колкости, насмхалась надъ нимъ или по цлымъ днямъ не говорила съ нимъ ни слова, что для него было, кажется, еще мучительне. Но когда Володя уходилъ оскорбленный, осмянный мною, мн вдругъ становилось невыразимо жаль его, мн хотлось вернуть его, наговорить ему ласковыхъ словъ, просить у него прощенія. Но не будетъ ли это кокетство? И это сомнніе пугало меня и удерживало во мн всякій порывъ чувства.
Положеніе мое между тмъ становилось все тягостне и тягостне.
Я съ самыхъ раннихъ лтъ жила въ дом Володиной матери, Екатерины Михайловны Веретьевой, воспитывалась съ его сестрой Катей и любила ее какъ можно любить только сестру, самъ Володя былъ для меня нжно любимымъ братомъ. Мои лучшія дтскія воспоминанія связаны съ его именемъ. Володя былъ лтъ на пять старше насъ съ Катей, но онъ никогда, даже когда мы были двочками лтъ семи-восьми, не гнушался нашего общества, окончивъ свои занятія въ классной, онъ бжалъ играть съ нами, а играть съ нимъ было ужасно весело: у него было такъ много воображенія. Нашъ паркъ онъ превращалъ въ двственный лсъ Америки, лужокъ предъ балкономъ въ безконечную прерію, по которой мы, бдные путешественники, блуждали по нскольку дней не находя выхода, маленькій ручеекъ въ саду — въ Ніагару, а чуть замтный каскадъ образовавшійся отъ набросаннаго мусора — въ водопадъ. Буянъ, нашъ старый сторожевой лохматый песъ, котораго мы вс любили какъ друга и звали ‘Дядя Буянъ’ въ отличіе отъ молодаго Буяна, чаще всего изображалъ у насъ льва, такъ какъ былъ рыжъ, а молодой Буянъ — тигра, леопарда, шакала, а иногда даже и орангутанга. Предметомъ же нашихъ страстныхъ желаній былъ котъ Васька, принадлежавшій Ефиму повару, онъ, какъ дв капли воды, походилъ на леопарда, по увренію Володи, но увы! по строптивости нрава, Ваську не было возможности втянуть въ игру. У меня какъ-то особенно остался въ памяти одинъ праздничный день когда мы съ Катей, одтыя въ новыя кисейныя платья, спасаясь отъ преслдованія краснокожихъ (Володи и Прохорки, сына ночнаго сторожа), до того увлеклись игрой что въ пылу невыразимаго страха пролзли въ самую чащу густо растущаго терновника и… о, Боже, въ какомъ вид вышли оттуда! Ну ужь и досталось же намъ за этотъ терновникъ. Долго потомъ мы не играли въ краснокожихъ. Зимой Володя изобрталъ другаго рода игры: нашъ большой старинный домъ превращался въ замокъ, съ башнями, тайными ходами, подземельями, а мы въ рыцарей, шатленокъ, пажей и разбойниковъ, непремнно почему-то добродтельныхъ. Всякая ниша, отдушина, получали у насъ особенный смыслъ. Но ничто въ дом не имло у насъ такого значенія какъ зеленая комната которую мы прозвали башней, высокая, полукруглая, съ однимъ готическимъ окномъ, оклеенная темнозелеными обоями, вечеромъ она казалась совершенно черною. Въ этой-то комнат происходили тайныя сборища разбойниковъ, посвященія рыцарей, иногда она служила тюрьмой, въ нее же обыкновенно забирались мы въ сумерки, садились съ ногами на диванъ, и крпко, крпко прижавшись къ Волод, слушали, затаивъ дыханіе и вздрагивая при малйшемъ шум, безконечныя страшныя легенды которыя передавалъ онъ намъ тихимъ дрожащимъ голосомъ. Долго, бывало, по окончаніи легенды сидимъ мы дрожа и не смя двинуться съ мста, не смя глядть по сторонамъ. Володя убждалъ насъ не бояться, но голосъ его былъ полонъ тайнаго страха, такъ что онъ пугалъ насъ еще больше, и сидимъ мы бывало поджавъ ноги (спустить ихъ не было возможности) пока не войдетъ въ комнату maman и не скажетъ: ‘куда это вы забились дти? идите въ гостиную’, или пока не придетъ Василій затопить каминъ: тогда, ободренные присутствіемъ посторонняго, не зараженнаго страхомъ, мы вскакивали съ дивана и не оглядываясь бжали вонъ изъ страшной комнаты.
Въ нашей башн особенно страшна намъ казалась дверь всегда запертая и прикрытая темнозеленою портьерой, дверь эта вела въ большую залу съ хорами открываемую только въ высокоторжественные дни. И замчательно что вс двери въ залу наводили на насъ ужасъ на верху, напримръ, въ томъ же корридор гд находилась наша съ Катей дтская, была маленькая дверь на зальные хоры, мимо нея намъ приходилось приходить разъ десять въ день, но никогда бывало мы не проходили безъ трепета, всегда старались не оглядываться на нее и пробгали какъ можно скоре. Не знаю что именно внушало намъ такой страхъ къ этой двери, но мн помнится какой-то странный разказъ о ней, какъ будто явилось кому-то привидніе въ бломъ саван или что-то въ этомъ род. Вроятно, Володя же и передалъ намъ это преданіе. Самое страшное въ его легендахъ было, мн кажется, именно то что онъ имъ врилъ безусловно.
Вообще Володя былъ странный мальчикъ, почти всегда грустный и мечтательный, но на него вдругъ находили порывы безумной веселости, и это случалось обыкновенно когда онъ ночью видлъ хорошій сонъ. Въ такомъ случа онъ обыкновенно говорилъ намъ утромъ съ веселою улыбкой: ‘Ну вотъ увидите, нынче случится что-нибудь очень, очень хорошее, я видлъ такой сонъ’, но когда мы приставали къ нему, прося разказать намъ, онъ таинственно качалъ головой. ‘Нельзя’, говорилъ онъ. Онъ врилъ въ какое-то предопредленіе, врилъ разнымъ примтамъ, создавалъ ихъ даже самъ. Иногда самая пустая вещь могла повергнуть его въ горе или доставить величайшую радость. Помню разъ, онъ былъ ужь мальчикомъ лтъ шестнадцати, шелъ онъ на охоту.
— Оля, сказалъ онъ мн,— дай руку на счастье.
Я подала ему руку, но онъ вдругъ омрачился.
— Охота не будетъ счастлива, сказалъ онъ,— я загадалъ если ты дашь мн лвую руку она будетъ счастлива, а ты дала правую, это хоть нейти.
Пойти однако онъ пошелъ, но возвратился съ пустыми руками, что мы съ Катей сочли особенно знаменательнымъ и значительно переглянулись. Другой разъ шли мы вмст на рыбную ловлю. Проходя мимо Дяди Буяна, Володя нагнулся и погладилъ его, Буянъ открылъ глаза, но не поднялъ даже головы, а въ знакъ привтствія помахалъ только хвостомъ. Какое-то нетерпніе выразилось на лиц Володи, отойдя нсколько шаговъ онъ обернулся и сталъ смотрть на Буяна: тотъ опять помахалъ хвостомъ, продолжая лежать въ той же поз, положивъ голову на лапы. Володя досадливо повелъ плечами и догналъ насъ, но опять обернулся къ Буяну, тогда старикъ всталъ, лниво потянулся и побжалъ за нами, Володя повеселлъ. Оказалось что онъ загадалъ: если Буянъ пойдетъ за нами безъ зову, ловля будетъ удачная. Чудакъ былъ Володя, но въ его характер такъ много было мягкости, такъ много какой-то женственной чуткости и нжности, онъ былъ такъ добръ что вс въ дом начиная съ maman и кончая Прохоркой боготворили его. Володя былъ всеобщимъ заступникомъ и покровителемъ: сердилась ли на кого изъ домашнихъ Екатерина Михайловна, опальный прибгалъ къ заступничеству Володи, и онъ, бывало, всегда умлъ вымолить прощеніе, нужно ли было крестьянамъ добиться какой-нибудь льготы, они шли къ Волод. ‘Такъ и такъ, ангелъ ты нашъ, доложи мамаш’… И Володя бжалъ къ матери, просилъ, умолялъ иногда со слезами и въ конц-концовъ добивался своего. Мы, двочки, повряли Волод секретно всякое свое горе, мысли и чувства, и онъ вс эти глупости выслушивалъ не смясь, душевно сочувствуя нашимъ горестямъ, поясняя намъ наши собственныя чувства, ну какъ же было не любить его!
Когда въ семнадцать лтъ Володя покинулъ насъ чтобъ хать въ Петербургъ готовиться въ университетъ, весь домъ былъ повергнутъ въ уныніе, для меня же его отъздъ былъ первымъ настоящимъ горемъ въ жизни, характеръ мой даже измнился: изъ безпечной веселой двочки-хохотушки я сдлалась серіозною и грустною. Я часто плакала, казалось, безо всякой причины: раскрыта книга на извстной страниц, стукъ подаваемаго экипажа, лучъ заходящаго солнца падавшій въ окно гостиной, вдругъ воскрешали въ моей памяти образъ Володи и наполняли мою дтскую душу неудержимымъ горемъ. Екатерина Михайловна, сама точно растерявшаяся по отъзд Володи, не находившая себ мста, по выраженію ея горничной Маши, любящею душой своей поняла мое состояніе, и преодолвъ свое горе, перевернула весь характеръ нашей жизни: весь день распредлила по часамъ, завалила насъ занятіями: учителя, которые прежде здили изъ города исключительно только для Володи, теперь продолжали здить къ намъ, maman присутствовала въ классахъ, готовила сама вмст съ нами уроки, читала, рылась въ старыхъ книгахъ, своею работой увлекая и насъ. Мой сплинъ прошелъ въ усиленныхъ занятіяхъ, проводя одинъ день такъ же какъ другой: сегодня ожидая учителя математики, завтра учителя русской словесности, мы не видали какъ шло время и незамтно приблизились къ лтнимъ каникуламъ. Какъ хорошо помню я первый пріздъ Володи!.. Мы ждали его съ утра, здили его встрчать, ждали къ завтраку, оттягивая это священнодйствіе по минутамъ, къ обду, а онъ пріхалъ именно когда мы перестали ждать его и ушли съ maman въ дальній фруктовый садъ смотрть новыя прививки. Помню какъ взвизгнула Катя, первая увидавъ Володю, какъ задрожало у меня все внутри, и какъ смялись мы вс сквозь слезы глядя на вытянувшагося, подурнвшаго и пвшаго птухомъ Володю…
— А вы-то, вы-то какія смшныя! говорилъ Володя въ свою очередь чтобъ отплатить намъ, цлуя въ то же время каждый пальчикъ растроганной матери,— а вы-то косы туда же отпустили, большія тоже! Я-то студентъ, а вы-то что?
Лто прошло шумно и весело. Мы положительно отказались учиться во время пребыванія Володи въ Разновиль, серіозно увряя maman что намъ и такъ времени не достаетъ, а время проходило въ безконечныхъ прогулкахъ, въ катаньяхъ верхомъ и на лодк, въ рыбной ловл и охот. Дни охоты, впрочемъ, были для насъ съ Катей печальными днями: не только Екатерина Михайловна не пускала насъ, несмотря на вс наши просьбы, но даже самъ Володя положительно отказался брать насъ съ собой.
— Ну, куда вамъ! сказалъ онъ только, и въ первый разъ въ жизни въ голос его послышалась нотка презрнія къ нашей женской пород.
Это насъ очень обидло.
Въ ненастные дни или холодные вечера мы по старой памяти собирались въ зеленой комнат. Володя не разказывалъ боле легендъ, но говорилъ много такого что заставляло насъ съ Катей восторженно кивать другъ другу головой, это означало: ‘а какъ уменъ-то!’ Екатерина Михайловна часто принимала участіе въ нашихъ засидкахъ, и тогда бесда наша оживлялась: maman не слушала благоговйно какъ мы, она спорила, горячилась, втягивала въ споры и насъ. Въ это лто впервые я стала задумываться надъ вопросами которые до тхъ поръ были мн чужды, засидки наши въ зеленой комнат незамтнымъ образомъ развивали насъ боле чмъ уроки съ Сидоръ Карпычемъ и Карпомъ Сидорычемъ.
Такъ прошло это лто, такъ проходило много лтъ. Изъ длиннаго, неуклюжаго мальчика, Володя сталъ красивымъ, статнымъ юношей, а мы изъ двочекъ молодыми двушками. Мы носили уже длинныя платья, читали романы, мечтали о любви, и даже два сосда жениха особенно часто стали посщать насъ. Съ Володей мы видались часто, каждый годъ, а иногда и два раза въ годъ, и право не помню въ какой именно изъ его пріздовъ произошла перемна въ нашихъ отношеніяхъ съ нимъ, мой фамильярный братскій тонъ съ нимъ какъ-то незамтно измнился: при встрч мы уже не цловались, какъ прежде, а только посл долгой разлуки онъ позволялъ себ поцловать мою руку, наше ‘ты’ перешло въ ‘вы’. Сначала это было какое-то ироническое ‘вы’ и вообще весь тонъ нашихъ отношеній былъ какой-то полунасмшливый: оказывалъ ли мн Володя какую услугу, онъ какъ-то подчеркивалъ, а вотъ-молъ что я для васъ сдлалъ, Ольга Александровна, а я также насмшливо принимала эту услугу. Спорили ли мы съ Катей и обращались къ Волод чтобъ онъ разсудилъ кто правъ, ‘смю ли я, говорилъ онъ, не согласиться съ мнніемъ Ольги Александровны? Я всегда солидаренъ съ вами, сударыня’, прибавлялъ онъ, почтительно склоняясь предо мной. Катя помирала со смху, я смялась тоже, хотя этотъ тонъ иногда ужасно оскорблялъ и утомлялъ меня. ‘Ну полноте, Володя’, говорила я, ‘какъ не скучно вамъ вчно играть!’ хали ли мы верхомъ, онъ всегда сопровождалъ меня, предоставивъ Катю Мишк. ‘Ну сестренка, что длать, довольствуйся пока Мишкой, я долженъ сопровождать ихъ сіятельство, гляди какъ гордо смотритъ! Есть ли возможность не подчиняться?’ И онъ съ комическимъ подобострастіемъ становился на одно колно и подсаживалъ меня въ сдло. Катались ли мы въ лодк, онъ садился у моихъ ногъ, и воздвъ глаза къ небу, декламировалъ чувствительные стихи или плъ романсы. Однако шутливо утомительный тонъ этотъ продолжался не долго. Какъ-то разъ въ прекрасный лунный вечеръ (это было въ послдній годъ университетскаго курса Володи) намъ вздумалось покататься въ лодк, и мы бросились къ рк, по обыкновенію я взялась за весла, Катя сла было къ рулю, но вдругъ раздумала, ‘Володя, сказала она, правь ты, мн что-то не хочется’. Но Володя качнулъ головой и, опускаясь на свое обычное мсто, тихо сказалъ: ‘Разв ты не знаешь что мсто мое у ногъ ея!’ Катя засмялась, но я даже не улыбнулась, не въ самыхъ словахъ,— такого рода слова говорилъ онъ часто,— но въ тон этихъ словъ, во взгляд который онъ устремилъ на меня, было что-то заставившее сердце мое усиленно забиться и кровь прихлынуть къ щекамъ. Володя тоже смутился, стиховъ не декламировалъ, романсовъ не плъ, мы молчали, и все больше и больше смущеніе охватывало насъ, одна Катя, не замчая ничего, болтала безъ умолку. На другой день мы встртились какъ виноватые, боясь взглянуть другъ на друга, красня при случайномъ взгляд.
Съ этого дня мы вступили въ новый фазисъ отношеній, страшно мучительныхъ, предъ которыми насмшливый тонъ предшедшихъ былъ идеаломъ счастья. Мн стоило только войти въ комнату гд разговаривалъ Володя съ Катей или матерью, чтобъ онъ сейчасъ же смущенно замолкнулъ, онъ мгновенно превращался въ зрніе, упорно слдилъ за каждымъ моимъ движеніемъ, ловя мой взглядъ, но во взгляд моемъ встрчалъ только суровость. Какъ только случайно оставались мы вдвоемъ, по тревожному лицу Володи я видла что онъ собирается что-то сказать, и я спшила остановить его иногда на полуслов прерывая рчь его. Наши прогулки втроемъ, наши засидки по вечерамъ совсмъ прекратились, иногда только Катя съ обиженнымъ лицомъ подойдетъ и скажетъ: ‘что съ вами сдлалось? тоска какая! пойдемте сумерничать въ башню’ и потащитъ меня къ зеленой комнат. ‘Пойдемъ же Володя!’ И Володя какъ бы нехотя идетъ за нами. Только тутъ, въ зеленой комнат, подъ покровъ сумерекъ, мы посл долгихъ дней молчанія разговоримся, бывало, съ Володей. Разговоръ нашъ обыкновенно вертлся на чувствахъ, и я находила какое-то неизъяснимое удовольствіе опровергать все что говорилъ Володя, иногда даже вопреки своему убжденію, опроверженія свои я длала всегда самымъ обиднымъ для Володи образомъ. Одна изъ его теорій любви особенно раздражительно дйствовала на меня и сердила, ее-то постоянно и осмивала я. Володя утверждалъ что если человкъ дйствительно любитъ, то рано или поздно, какъ бы въ начал она ни была равнодушна къ нему, онъ силой своей страсти заставитъ полюбить себя. Это мнніе я находила со стороны Володи чисто фатовствомъ, видя въ немъ намекъ на наши отношенія, я до хрипоты спорила съ нимъ, приправляя все чисто женскими колкостями. Вообще я не щадила Володю. Всякая подмченная слабость въ его характер давала мн поводъ къ насмшкамъ, и я, не стсняясь, какъ-то даже сама удивляясь своей злости, смялась надъ нимъ. ‘Володя’, протестовала иногда Катя, ‘какъ позволяешь ты ей говорить себ такія гадости!’ Но у Володи ужь голосъ дрожалъ и прерывался отъ внутренняго волненія, онъ нервно махалъ рукой и выходилъ изъ комнаты. ‘Оля, какъ не стыдно теб такъ оскорблять его!’ говорила Катя. Но она ошибалась, думая что мн не стыдно, мн было и стыдно и горько, и дорого бы дала я чтобы злыя слова не были сказаны, но что будешь длать! они вырывались какъ-то помимо моей воли. Мн было невыразимо жаль Володю, я давала себ слово никогда не обижать его, но держала это слово только до перваго случая, и оскорбивъ Володю, опять терзалась и мучилась.
Разъ къ утреннему чаю Володя вошелъ блдный и разстроенный, на вопросъ матери: что съ нимъ? рзко отвчалъ: ‘ничего’. Всегда добрый и ласковый, Володя въ послднее время сталъ раздражителенъ и рзокъ и часто грубо отвчалъ матери, а потомъ чуть не со слезами просилъ у нея прощенія. Я ничего не спросила у Володи, но сердце мое сжалось, мн показалось что такъ или иначе я причиной его разстройства. Какъ только мы остались съ Катей вдвоемъ, я стала умолять ее, пойти къ брату узнать въ чемъ дло.
— Разв ты не видишь какой онъ? отвчала Катя:— вдь онъ меня прогонитъ, попытайся-ка сама!
— Помилуй, я совсмъ другое дло. Ты такъ хорошо умешь съ нимъ говорить, а мы только бранимся.
— Правда твоя, и за что вы съ нимъ враждуете!… Такъ ты думаешь мн пойти къ нему? Что жь я попытаюсь.
Мн показался вкомъ тотъ часъ что провела Катя въ комнат Володи.
— Ну что такое? спросила я съ испугомъ когда Катя возвратилась съ заплаканными глазами.
— Да какъ теб сказать, въ сущности ничего особеннаго, онъ потерялъ одну изъ запонокъ что ты подарила ему въ день его рожденья прошлаго года, бда не велика, повидимому, но еслибы ты видла его отчаяніе! Когда бъ онъ потерялъ все свое состояніе, онъ мене бы сокрушался. Точно и вся судьба его зависитъ отъ этой запонки. Я разослала искать по всему дому, въ саду, а онъ сердится, говоритъ: ‘не зачмъ, не найдется, я знаю все кончено’. Что хочетъ онъ этимъ сказать? Боже, Боже мой! Онъ сходитъ съ ума отъ любви къ теб, Оля, онъ любитъ, онъ влюбленъ въ тебя, теперь я это знаю.
И Катя обливалась слезами, я тоже восхлипывала, стараясь удержать рыданія.
— Не ужели ты не любишь его? продолжала, немного оправившись, Катя. Я покачала головой.— Не любишь? Ну такъ принудь себя, по крайней мр, быть съ нимъ немного поласковй, не смйся надъ нимъ, что теб стоитъ!
— Но вдь это будетъ кокетствомъ, Катя, буду я съ нимъ ласкова, онъ подумаетъ пожалуй что я люблю его.
— Пускай подумаетъ! У него будетъ хоть одна счастливая минута. Разв такъ какъ теперь лучше?
— Ну, а потомъ какъ же? Вдь рано или поздно онъ узнаетъ что эта минута была обманомъ. Да наконецъ, я просто не могу быть съ нимъ ласкова. Вдь вотъ тутъ, пока я не вижу его, онъ милъ мн, мн жаль его. О, ты не повришь какъ жаль! А какъ только увижу упорный, всюду слдящій взглядъ его, услышу этотъ упавшій голосъ, такъ все и перевернется во мн. Страшно сказать, но что-то въ род ненависти, отвращенія раждается во мн, и это, къ Волод-то, къ брату моему, къ товарищу моего дтства! Ты не повришь мн какъ я несчастна!
И я горько плакала.
Къ обду мы вс сошли разстроенные и заплаканные, но никто другъ друга ни о чемъ не спрашивалъ, и обдъ прошелъ въ гробовомъ молчаніи.
Окончивъ мучительный обрядъ, мы вс разбрелись по разнымъ угламъ. Я пошла побродить въ саду, какъ обыкновенно это длала когда что-либо мучило меня. Проходя по одной изъ боковыхъ алей, я замтила что-то блестящее между желтыми листьями и нагнулась разглядть что бы это могло быть, и вдругъ сердце мое забилось: я нашла Володину запонку. Рдко что во мн возбуждало такую радость какъ эта находка. Я въ припрыжку, улыбаясь во весь ротъ, побжала къ дому, когда вдругъ на поворот одной изъ аллей увидала въ нсколькихъ шагахъ отъ себя Володю. Первымъ движеніемъ моимъ было бжать отъ него, но было уже поздно, онъ меня видлъ. Я сократила шагъ, лицо помимо моей воли мгновенно вытянулось, улыбка сошла съ губъ, и я самымъ равнодушнымъ голосомъ, стараясь удержать прерывистое дыханіе, подойдя къ Волод сказала: ‘вдь эта, кажется, ваша запонка, я нашла ее вонъ въ этой алле.’ Онъ схватилъ запонку, и безумная радость выразилась на подвижномъ лиц его, въ порыв какого-то неудержимаго восторда онъ покрывалъ поцлуями мои руки.
— Ахъ вы не поврите, говорилъ онъ,— какъ я счастливъ!… И вы, вы нашли ее! Я знаю что это безуміе, что я бываю смшонъ и жалокъ, но что же длать? Я придаю инымъ, часто пустяшнымъ вещамъ, особый смыслъ. Пропажа этой запонки мн казалась какимъ-то ужаснымъ предзнаменованіемъ, точно надежда на счастіе была потеряна съ ней. И вотъ вы нашли ее, и надежда опять ожила во мн. Смйтесь, смйтесь, прибавилъ онъ, замтивъ улыбку на моихъ губахъ, — я такъ счастливъ что не могу сердиться на васъ, ни обижаться на вашу насмшку.
Онъ говорилъ свободно, самоувренно и легко, тмъ тономъ какимъ онъ бывало говорилъ со мной во время оно, когда я еще подобострастно слушала его, удивляясь вмст съ Катей его уму. Встртивъ Катю, Володя обнялъ ее, ‘смотри’, сказалъ онъ, ‘вдь это она нашла’, и онъ фамильярно указывалъ на меня. Maman, нян, всмъ домашнимъ показывалъ онъ запонку и вс радовались съ нимъ. Весь вечеръ Володя былъ какъ-то совсмъ попрежнему, совсмъ не походилъ на того Володю котораго я знала въ послднее время. Въ манер его со мной была нкоторая нжность, но не было боязни, онъ говорилъ весело, остро, часто обращался ко мн съ вопросами и отъ души смялся отвтамъ, хотя они иногда были не безъ сарказма. Эта простота обращенія со мной радовала меня, я невольно впадала въ его тонъ, и мы поистин были счастливы въ тотъ вечеръ. Бесда наша длилась далеко за полночь, и разошлись мы счастливые. Засыпая я сладко улыбалась, думая что отношенія наши съ Володей установятся и примутъ дружескій характеръ только что прожитаго вечера. Но моимъ мечтамъ не суждено было сбыться!
Сойдя на другой день къ чаю, я встртила въ Волод уже не вчерашняго человка: онъ вспыхнулъ при моемъ появленіи, глаза безпокойно забгали, начатая фраза замерла на губахъ, не глядя на меня, онъ подалъ мн руку, и смущеніе его было такъ велико что сообщилось и мн. Я шла въ столовую въ самомъ веселомъ настроеніи духа, готовясь сказать Волод какую-то глупость отъ которой заране сама себ улыбалась, и вдругъ это смущеніе, обдавшее меня холодною водой! И опять пошла та же самая исторія, опять Володя не говорилъ ни слова, какъ бы боясь меня, слдилъ наблюдая за мною, опять онъ ловилъ каждую мою фразу и искалъ въ ней себ оскорбленія, а это сердило меня, и я дйствительно оскорбляла его, а потомъ уходила плакать къ себ, внутренно клеймя себя самыми позорными именами. Я считала себя виноватою не только предъ нимъ, но и предъ maman съ Катей: он любили меня какъ родную, всячески баловали и леляли меня, а я платила имъ такою неблагодарностью. И что стоило мн полюбить Володю! Я вспоминала вс его достоинства, я усиленно воскрешала въ памати наше дтство, жалость душила меня при мысли о томъ какъ онъ страдаетъ теперь, я давала себ слово быть съ нимъ нжною, ласковою, терпливою, и при первой встрч опять вольно или невольно оскорбляла его. Но клянусь, теперь ужь вдь все кончено и оправдываться мн не передъ кмъ, клянусь что большею частію я не хотла оскорблять его. Онъ самъ въ каждомъ моемъ слов искалъ оскорбленія. Онъ искажалъ слова мои придавая имъ не тотъ смыслъ который я хотла дать имъ, и перетолковавъ ихъ на свой ладъ убгалъ скрежеща зубами или со слезами на глазахъ. Тогда сердце мое тоскливо сжималось, и я умоляла Катю пойти за нимъ утшить его. Но я тоже нуждалась въ утшеніи, увряю васъ. Считая себя виноватою предъ Веретьевыми, я отдалилась и отъ Кати, съ которою не могла быть попрежнему откровенною, и отъ Екатерины Михайловны. Мн казалось что она глядитъ на меня съ какимъ-то грустнымъ упрекомъ, и это заставило меня бжать отъ нея. Екатерина Михайловна никогда не была ласкова къ намъ, въ полномъ значеніи этого слова, даже когда мы были дтьми, но она какъ-то умла читать въ нашихъ дтскихъ сердцахъ, у нея былъ умъ сердца. Когда у насъ бывало какое горе, мы жались къ ней, не говоря ни слова, въ полной увренности что она отгадаетъ, она отгадывала и всегда умла утшить насъ. Ея рдкую ласку мы дорого цнили, и какъ жаждала я этой ласки теперь! Я между тмъ я всячески скрывалась отъ Екатерины Михайловны, остаться съ нею наедин я также боялась какъ и съ Володей, меня всюду преслдовалъ ея взглядъ, полный, казалось мн, упрека.
Разъ какъ-то утромъ на террас… Я такъ хорошо все это помню, какъ и гд кто сидлъ, даже помню узоръ той полосы что вышивала… Странная вещь эта память! Какіе пустяки иной разъ запомниваются, а серіозное, то что, казалось бы, никогда не изгладится, исчезаетъ какъ дымъ.
Итакъ, мы сидли на террас съ работой и говорили о какомъ-то недавно прочитанномъ нами роман. На одно изъ пустыхъ замчаній Володи я такъ рзко, такъ не кстати рзко возразила, что онъ, поднявъ на меня свои большіе глаза, нсколько секундъ молча, какъ бы удивленно, смотрлъ и потомъ тихо промолвилъ: ‘у васъ замчательная способность, Ольга Александровна, наносить людямъ раны.’ Онъ всталъ страшно блдный и буквально шатаясь вошелъ въ домъ. Водворилось глубокое молчаніе, слезы отчаянія, стыда, стояли у меня въ горл, и чтобы скрыть ихъ, я сошла съ террасы въ паркъ. Долго бродила я тамъ, а когда возвратилась, весь домъ нашла въ переполох и узнала отъ няни что Володя боленъ, что Катя войдя къ нему въ комнату нашла его въ обморок на полу, что теперь онъ пришелъ въ себя, но очень слабъ и лежитъ въ постели, что Екатерина Михайловна и Катя об у него. Мн страшно хотлось туда же, хотлось броситься предъ нимъ на колни и вымолить прощеніе, но войти я не смла. Въ страшномъ волненіи, ходя взадъ и впередъ по комнат со сдавленнымъ горломъ, но безъ слезъ, то браня себя, то жаля бдную одинокую, покинутую, никому ненужную, несчастную Олю. Я цлый день провела у себя, уже начинало смеркаться когда я услышала за дверьми знакомые шаги, дверь отворилась, и вошла Екатерина Михайловна. Она была блдна, лицо ея осунулось. Не говоря ни слова, она пошла ко мн и обнявъ одною рукою, другой обхватила мою голову и прижала къ своей груди. Эта ласка порвала преграду моимъ слезамъ, он хлынули въ изобиліи, плача сама, Екатерина Михайловна откинула мою голову и цловала въ лобъ, въ губы, въ мокрые глаза, и хотя я всегда болзненно стыдилась своихъ слезъ, мн на этотъ разъ не было стыдно плакать предъ нею.
Вскор посл этого событія Володя ухалъ въ Петербургъ. Предъ отъздомъ онъ искалъ случая объясниться со мной, но я пуще всего боялась объясненій, и потому съ необычайною хитростью умла избгать съ нимъ всякаго tte—tte. Онъ ухалъ ничего не сказавъ мн, угрюмый и раздраженный. Несмотря на то что посл отъзда Володи я чувствовала облегченіе, мн тмъ не мене было очень грустно, мн все казалось что Екатерина Михайловна не можетъ простить мн что въ нжности ея со мной есть доля натяжки. Мн хотлось поговорить съ Катей о Волод, но и она избгала разговоровъ о немъ. Вообще имя Володи совсмъ у насъ не упоминалось, какъ имя дорогаго покойника. Если жь и случалось кому произнесть его, остальные смущались и замолкали, я обыкновенно краснла до корня волосъ и старалась какимъ бы то ни было способомъ скрыть свое смущеніе: то нагибалась отыскивать на полу иголку которая была у меня въ рукахъ, то отходила къ окну и долго, долго смотрла куда-то вдаль, ничего не видя и красня все боле и боле, такъ какъ мн казалось что Екатерина Михайловна и Катя упорно смотрятъ на меня. Володя часто писалъ матери и сестр, письма его читались вслухъ, и одно изъ нихъ было причиной того что мы разговорились наконецъ съ Катей о немъ и стали попрежнему откровенны. Въ первыхъ своихъ письмахъ Володя не упоминалъ вовсе обо мн, вс они были писаны въ какомъ-то натянуто-шутливомъ тон: разказывали о какихъ-то похожденіяхъ, упоминали о какой-то чернокудрой красавиц въ которую онъ якобы былъ влюбленъ. Эти первыя письма производили на насъ тяжелое впечатлніе, никто имъ не врилъ. Наконецъ, въ томъ письм къ Кат о которомъ я упомянула и которое читали мы съ ней вдвоемъ, онъ впадалъ въ обычный ему серіозно-мечтательный тонъ, съ любовью вспоминалъ Разновилье, спрашивалъ обо мн, просилъ даже передать мн что-то такое.
— А-а, воскликнула смясь Катя,— la glace est rompue!..
Я засмялась тоже, и между мной и Катей la glace tait rompue. Мы разговорились. Мало-по-малу мы опять вошли въ нашу обычную колею. Началась наша аккуратная зимняя Разновильская жизнь, раздленная по часамъ, къ намъ продолжали здить учителя, мы занимались съ Екатериною Михайловной французскимъ и нмецкимъ языками и музыкой, которая, мимоходомъ будь сказано, шла изъ рукъ вонъ плохо, и такъ незамтно текли дни за днями, рдко ознаменованные какимъ-нибудь крупнымъ событіемъ, какъ напримръ: пріздомъ мироваго посредника или Венгерца съ краснымъ товаромъ, событія служившія намъ эпохами для времяисчисленія. Бывало скажетъ Екатерина Михайловна:
— Это было кажется третьяго дня.
— Помилуйте, maman, возражаешь ей,— вдь это еще случилось до прізда Ивана Николаевича, еще онъ, помните, говорилъ вамъ…
— Ахъ, да, точно, точно, вотъ время-то летитъ!
Но какъ ни летло время, какъ ни заняты были мы, однако въ 17—18 лтъ скучновато казалось намъ въ длинные зимніе вечера въ нашихъ темныхъ покояхъ. Сидимъ мы бывало у круглаго стола въ гостиной съ работами и подъ мрное чтеніе Екатерины Михайловны предаемся мечтамъ о будущемъ лт, а бдная maman и не подозрваетъ что мы такъ плохо слушаемъ ее, читаетъ себ покуда не устанутъ глаза. На будущее лто возлагали мы особенно много надеждъ, потому что Володя въ одномъ изъ своихъ писемъ сулилъ привезти къ намъ Александра Николаевича П—ва, онъ и прежде много разказывалъ намъ о П—въ отзываясь о немъ съ восторгомъ какъ о человк умномъ, простомъ, искреннемъ, съ веселымъ живымъ нравомъ. Самая сокровенная мечта его, признавался намъ Володя, была женить П—ва на Кат.
— Я не знаю людей боле подходящихъ другъ къ другу, обыкновенно говорилъ онъ.
При этомъ Катя краснла и говорила отмахиваясь руками:
— Все пустое, вздоръ какой!
При чтеніи письма въ которомъ Володя сулилъ привезти П—ва, Катя тоже покраснла, и когда Екатерина Михайловна и я посмотрли на нее, она замахала раками и по обыкновенію воскликнула: ‘вздоръ какой!’ А вечеромъ, когда ужь я была въ постели, она услась ко мн на кровать и обнявъ меня смущенно проговорила:
— Оля, пожалуста не дразни меня Александромъ Николаевичемъ, не порти мн знакомства съ нимъ: я такъ рада что онъ прідетъ, мы наврно подружимся съ нимъ.
Я общала не дразнить, и мы съ увлеченіемъ стали мечтать о лт и о прізд Александра Николаевича съ Володей.
Зима миновала. Въ одинъ изъ чудныхъ лтнихъ вечеровъ, въ начал іюня, мы съ Катей верхомъ на нашихъ славныхъ маленькихъ лошадкахъ, сопровождаемые Мишкой, возвращались домой изъ Катомки, со станціи гд получаются письма. Нсколько разочарованныя тмъ что писемъ не нашли, мы хали шагомъ и молча, каждая погруженная въ свои мысли.
— Барышни! вдругъ окликнулъ насъ Мишка:— за нами словно кто-то детъ!
— Ну такъ что-жь, пускай детъ.
— Да вдь точно будто колокольчикъ… Ну какъ баринъ!
Мы остановились прислушиваясь, дйствительно вдали звякалъ колокольчикъ.
— И точно можетъ-быть Володя! радостно воскликнула Катя.
Сердце мое кнуло. ‘Что-то будетъ’, подумалось мн.
— демъ на встрчу! прибавила она.
— Зачмъ же, Катя? Вдь если это онъ, такъ здсь же продетъ.
— Какъ! Предполагать что это Володя и стоять тутъ неподвижно на мст? Невозможно!
И Катя такъ вытаращила свои огромные глаза что они даже въ сумрак заблистали.
— Ну подемъ, сказала я повертывая свою лошадь, и мы поскакали.
Звяканье колокольчика слышалось все ясне и ясне. Мы ужь различали въ прозрачномъ сумрак массу какого-то экипажа, когда одна и та же мысль промелькнула у насъ въ головахъ.
Ну какъ не онъ! И мы стали одерживать лошадей, и когда поравнялись съ тарантасомъ хали ужь шагомъ.
— Стой, стой! послышался голосъ Володи:— Катя ты?
Катя взвизгнула и черезъ минуту братъ и сестра стояли на пыльной дорог въ объятіяхъ другъ друга.
— И вы хотите сойти съ лошади? говорилъ между тмъ спутникъ Володи, подходя ко мн.
— Да, помогите пожалуста.
Онъ распуталъ платье и помогъ мн спрыгнуть.
— А теперь позвольте представиться, сказалъ онъ,— П—въ, другъ вашего брата.
Я не могла хорошенько разглядть его лица, но простота манеръ и голосъ обладающій симпатичными нотами сразу произвели на меня хорошее впечатлніе.
— Здравствуйте, Ольга, сестра совсмъ заполонила меня, говорилъ Володя цлуя мою руку,— съ Сашей вы ужь, кажется, познакомились, представлять нечего. Катя! Александръ Николаевичъ П—въ, прошу любить да жаловать. Вы об какъ будто выросли, говорилъ онъ оглядывая меня,— какъ я радъ что опять съ вами! Однако что-жь мы тутъ стоимъ середи дороги.
— Да, да, къ мам скорй! говорила Катя, не зная что длать отъ радости.
— Знаешь что, Катя? Отдавайте вашихъ лошадей Мишк, пускай онъ ихъ тихонько доведетъ до дому, а вы садитесь къ намъ въ тарантасъ. Хотите такъ играть? обратился улыбаясь ко мн Володя.
— Хочу, но какъ же мы усядемся?
— Ужь это наше дло-съ, не извольте безпокоиться, подхватилъ Александръ Николаевичъ,— пожалуйте-съ, и онъ съ комическою суетливостью сталъ усаживать насъ.
— А вы-то куда-же?
— А вотъ-съ…
И оба услись внизу тарантаса свсивъ ноги на подножки.
— Боже мой какъ хорошо, говорилъ Володя взглядывая на меня снизу вверхъ, тмъ сдержаннымъ тономъ какимъ говорилъ всегда когда былъ очень счастливъ.
— И воздухъ-то тутъ другой. Правда вдь, Саша?
— Другой, совсмъ другой, какъ Катомку вашу прохали, такъ и воздухъ другой пошелъ, серіозно отвчалъ Александръ Николаевичъ, всмъ туловищемъ поворачиваясь къ Волод.
Я расхохоталась. Темнота ли тому способствовала или что другое, но я не чувствовала стсненія съ Володей. Я была какъ-то необыкновенно счастлива, мн хотлось говорить безъ умолку, смяться, да и остальная компанія была въ томъ же настроеніи: вс болтали разомъ, смялись сами не зная чему, гвалтъ происходилъ ужасный. Мы и не замтили какъ спустились съ горы на плотину, потомъ поднялись на пригорокъ, и насъ обхватило запахомъ жасмина и сирени.
— Вотъ это такъ запахъ! воскликнулъ Александръ Николаевичъ.
— То-то же, братъ, а еще смялся!..
Maman давно заслышала колокольчикъ, и теперь стояла на крыльц поджидая экипажъ. Мы ввалились въ домъ веселые, шумные, говорливые, всякій изъ насъ былъ полонъ предчувствій самаго веселаго лта. Дйствительно, дв первыя недли прошли необыкновенно весело и счастливо. ‘Какъ хорошо, говорила Катя,— никто не мшаетъ другъ другу жить’. Любовь Володи ко мн какъ будто успокоилась, наши отношенія были очень дружественны, онъ былъ откровененъ, разказывалъ мн про свое житье въ Петербург, говорилъ даже о томъ какъ тосковалъ первое время, какъ умышленно въ письмахъ своихъ не упоминалъ обо мн, съ цлію помучить меня. ‘Вдь это васъ мучило, признайтесь?’ говорилъ онъ смясь. Я тоже смясь отвчала ему что очень хорошо замтила что обо мн онъ умалчиваетъ умышленно, и что это меня нисколько не безпокоило, а только смшило.
Вообще вс мы, я, Катя, даже Александръ Николаевичъ, не называя вещей по имени, относились къ прошлогодней любви Володи какъ-то въ шутливомъ тон, не допуская мысли о томъ что хоть искра этой любви еще существуетъ. Однако прошла еще недля, и все измнилось: Володя началъ ревновать меня къ Александру Николаевичу.
Простой, умный, веселый, безыскусственный Александръ Николаевичъ скоро сошелся со мною и съ Катей, намъ было съ нимъ ловко, но отношенія его съ нами были не совсмъ одинаковы. Къ Кат онъ относился совсмъ побратски, былъ откровененъ съ нею какъ съ другомъ, онъ разказывалъ ей о своихъ отношеніяхъ къ отцу, матери, много говорилъ о сестрахъ, о дтств своемъ, даже разказалъ о своей первой любви, вообще онъ говорилъ много съ ней о себ. Со мною же онъ никогда о себ не говорилъ: наши съ нимъ разговоры вертлись обыкновенно на литератур и отвлеченныхъ вопросахъ. Если входило третье лицо, свой разговоръ съ Катей онъ прекращалъ тотчасъ же, въ моихъ же съ нимъ разговорахъ могъ принимать участіе каждый, и мн было это досадно.
— Скажи пожалуста, говорила я Кат, — съ тобой онъ можетъ говорить о себ, а со мной только о литератур? Что ты такое сдлала чтобъ онъ былъ съ тобою откровененъ?
— Да ровно ничего, отвчала Катя,— я ни о чемъ его не спрашиваю, онъ самъ всегда начинаетъ.
Разъ какъ-то подъ вечеръ мы съ Катей и Александромъ Николаевичемъ вздумали покататься въ лодк. Володи не было дома, онъ ухалъ съ визитомъ къ кому-то изъ сосдей. Мы по алле спустились къ рк, и ужь Александръ Николаевичъ развязалъ лодку, когда вдругъ Катя закапризничала. ‘Не хочу, говоритъ, кататься еще слишкомъ жарко’.
— Полно Катя, что за жарко, увщевала я,— подемъ.
— Подемте, уговаривалъ и Александръ Николаевичъ,— Жаръ скоро спадетъ, теперь отлично прокатиться.
Но Катя уперлась.
— Да катайтесь, разв я васъ удерживаю, привезите мн съ острова незабудокъ, а я не поду, буду читать.
Мн очень не хотлось хать безъ Кати, главное, мн казалось что для Александра Николаевича прогулка безъ нея будетъ не въ прогулку, однако, такъ какъ иниціатива этого катанія была моя, я не ршилась отъ нея отказаться, и вотъ мы очутились посреди рки вдвоемъ. Впервые ощутила я нкоторую неловкость tte tte съ Александромъ Николаевичемъ. Прошла минута тягостнаго молчанія въ теченіе которой я мучительно думала о томъ что бы такое сказать, сознавая въ то же время что онъ, мой кавалеръ, думаетъ о томъ же. Однако онъ прервалъ молчаніе, первый заговорилъ о только что прочитанномъ роман, о которомъ ужь было говорено съ три короба. Я отвчала нехотя, ощущеніе досады очень скоро замнило ощущеніе неловкости. ‘Опять эта литература’, со злобой думала я.
— Скажите пожалуста, вдругъ начала я съ раздраженіемъ въ голос, прервавъ его на полуслов,— вы вроятно считаете меня присяжною литераторшей: ни о чемъ кром литературы со мною не говорите!
— Я очень цню вашъ литературный вкусъ…
— Э пустяки! прервала я.— Почему, скажите, съ Катей у васъ находятся другіе разговоры, я знаю, вы съ ней говорите о своихъ семейныхъ отношеніяхъ, о себ, а со мной только о литератур.
— Но я не думалъ чтобы разказы обо мн были вамъ интересны.
— Почему же вы думаете что Кат они интересны?
— Но Катерина Алексевна такъ добра, такое можетъ принять участіе даже и въ постороннемъ ей человк…
— А я не могу? во мн доброты нтъ? говорила я, и чувствовала что слезы навертываются на глаза.— Но почему же вы замтили что я зла?
— Кто же говоритъ что вы злы, Ольга Александровна, я просто думалъ что вамъ нтъ до меня дла… Да о чемъ же вы плачете? Боже, Боже мой!
И я дйствительно чувствовала какъ дв большія крупныя слезы скатываются по моимъ щекамъ, я закрылась зонтикомъ и стерла ихъ мизинцемъ.
Не помню что именно было сказано потомъ, въ какомъ порядк продолжался нашъ разговоръ, помню только что на этотъ разъ Александръ Николаевичъ разказалъ мн о себ много такого о чемъ Катя не имла понятія, помню только что и я много говорила, разказывала о своемъ дтств, объ отношеніяхъ моихъ къ Веретьевымъ, говорила даже о любви Володи ко мн, о томъ какъ мучилась я, не смя никому объ этомъ сказать. Мы говорили долго, волнуясь и не замчая какъ теченіемъ влечетъ насъ все дале и дале. Когда мы наконецъ обратили вниманіе на окружающее, уже смеркалось, а мы были далеко отъ дома. Мы оба перетрусили и сейчасъ же повернули лодку назадъ, но противъ теченія несмотря на вс усилія Александра Николаевича мы шли медленно, и островъ на которомъ намъ надлежало набрать незабудокъ и мимо котораго въ пылу разговора мы незамтно прохали все не показывался. Наконецъ ужь при свт луны Александръ Николаевичъ нашелъ незабудки, наскоро нарвалъ ихъ цлую охапку и совсмъ мокрыя отъ росы бросилъ мн на колни. Разбирая ихъ и связывая въ букетъ, я тихонько (даже теперь, признаваясь въ этомъ, красню) опустила одну втку въ карманъ. И до сихъ поръ она хранится у меня въ книг. Домой мы возвратились въ одиннадцатомъ часу. Насъ прохватило туманомъ, мое кисейное платье было хоть выжми, оба мы смотрли такими виноватыми, жалкими. Катя насъ встртила на пристани.
— Наконецъ-то, сказала она.— Ну можно ли такъ пугать людей? Я думала вы утонули, maman въ такомъ безпокойств, идите скорй домой.
— Вотъ букетъ, нашелся только сказать на это Александръ Николаевичъ.
Когда мы втроемъ вошли въ гостиную черезъ балконную дверь, maman, не давъ мн опомниться, накинулась на меня:
— Что это, матушка, съ ума сошла до полуночи на рк! Да и вы-то хороши, обратилась она къ Александру Николаевичу.— Гд пропадали, сказывайте?
Я было хотла соврать, сказать что мы сли на мель, но взглянувъ на Александра Николаевича мн стало стыдно лгать, и я молчала. Саша мн признался потомъ что и ему пришло на умъ сказать что мы сли на мель, но бросивъ взглядъ на мое, какъ выражался онъ, невинное лицо, онъ устыдился лжи и тоже молчалъ.
Пока maman насъ бранила, Володя шагалъ по комнат какъ бы не замчая меня, онъ только разъ вскинулъ на меня глаза и сейчасъ же опустилъ ихъ.
Отдлавъ насъ какъ слдуетъ, maman смягчила тонъ:
— Вся мокрая, сказала она, кладя на плечо мн руку.— Иди, сударыня, переоднься, прибавила она въ то время какъ я, повернувъ голову, старалась губами поймать ея руку, заподозривъ ее въ ласк.
— Катя, посмотри, есть ли тамъ самоваръ: напои ихъ чаемъ.
И въ то время какъ мы, сидя около самовара, весело разказывали Кат какъ испугались когда замтили что далеко захали, какъ торопился Александръ Николаевичъ нарвать незабудокъ, какъ незабудки были преобладающею нашею мыслью во весь обратный путь: только бы нарвать незабудокъ! Во все время нашей болтовни, Володя шагалъ по террас, не заглядывая къ намъ. Катя нсколько разъ звала его, но онъ, не отвчая ей, молча продолжалъ шагать. Съ этого вечера Володя опять сталъ мраченъ, раздражителенъ, придирчивъ, онъ то избгалъ меня, то слдовалъ за мной по пятамъ. Ему все что-то хотлось сказать мн, но я избгала всякихъ разговоровъ съ нимъ. Володя пугалъ меня. Это нервное раздраженіе, эти воспаленные глаза наводили на меня ужасъ. Къ тому же теперь мн было не до него. Мы все тсне и тсне сходились съ Александромъ Николаевичемъ. Въ нашихъ отношеніяхъ съ нимъ не было ничего таинственнаго, не было недомолвокъ, мы не выговорили еще слово люблю, но мы знали что любимъ другъ друга. Просыпаясь каждое утро, я какъ бы просыпалась къ новому счастію, я спшила одться и бжала внизъ, желая какъ можно скоре встртить его и досказать ему то что не успла сказать вчера. Я знала что онъ ждетъ меня нетерпливо и встртитъ радостно улыбаясь своею доброю, мягкою улыбкой, что мои слова онъ приметъ какъ они есть, не станетъ искать въ нихъ таинственнаго смысла. Просыпаясь, я предвкушала цлый день блаженныхъ радостей. О, чудное незабвенное время!
Правда, мрачный образъ Володи бросалъ тнь на эти счастливые дни, въ самыя радостныя минуты мн вдругъ что-то сжимало сердце, но счастіе вдь эгоистично, и немного Володя омрачалъ мое счастіе. Не до него мн было тогда. Отношенія Володи къ Александру Николаевичу совершенно измнились, онъ почти не говорилъ съ нимъ, если же обращался къ нему, то съ какимъ-нибудь возраженіемъ очень рзкимъ. Онъ положительно избгалъ его общества: какъ только Александръ Николаевичъ участвовалъ въ какой-нибудь прогулк, Володя отъ нея отлынивалъ, если Александръ Николаевичъ намъ съ Катей предлагалъ что-нибудь прочитать, этого было довольно чтобы выгнать Володю изъ комнаты. Прежде онъ бывало восхищался чтеніемъ Саши, теперь же, мн казалось, самый голосъ его, этотъ мягкій, симпатичный голосъ, сталъ Волод ненавистенъ: каждый разъ какъ Александръ Николаевичъ начиналъ говорить, я замчала какъ брови Володи сдвигались, и нервная судорога отвращенія пробгала по губамъ. Но гоненіе воздвигнутое на Александра Николаевича только соединяло насъ съ нимъ еще больше, оно же ускорило наше объясненіе: Александру Николаевичу неловко было оставаться въ дом котораго хозяинъ питалъ къ нему явное отвращеніе, онъ собрался узжать, но прежде чмъ ухать сказалъ мн въ простыхъ словахъ что любитъ меня и будетъ несказанно счастливъ если я соглашусь стать его женой. Я заплакала и прерывающимся голосомъ отвчала что тоже люблю его.
Когда въ тотъ же день, при мн, Александръ Николаевичъ сказалъ Волод что собирается ухать, Володя поблднлъ, онъ весь этотъ день былъ какъ-то особенно нервенъ и тревоженъ, точно догадывался что между мной it Сашей все ршено, и теперь этотъ внезапный отъздъ какъ бы подтверждалъ его опасенія.
— Лошади заняты, процдилъ онъ сквозь зубы:— погоди узжать до завтра.
И онъ вышелъ.
Посл обда я, исполняя просьбу Екатерины Михайловны, сбжала съ террасы въ цвтникъ чтобъ отдать какое-то приказаніе садовнику, который въ это время поливалъ цвты. Не успла я еще передать ему что слдовало какъ услышала за собой спшные шаги, и обернулась думая увидать Александра Николаевича, но обомлла встртивъ воспаленный взглядъ Володи.
— Не ходите домой, сказалъ онъ тихо:— мн нужно поговорить съ вами.
И увидавъ мой испуганный взглядъ онъ умоляюще прибавилъ:
— Хоть этотъ разъ не бгите отъ меня, дайте объясниться… въ послдній разъ, проговорилъ онъ съ усиліемъ.
Онъ подалъ мн руку, и мы вошли въ аллею, шли мы молча устремивъ глаза въ землю. У меня такъ сильно билось сердце что я не могла бы вымолвить ни слова. О, насколько оно билось сильне теперь чмъ утромъ когда Александръ Николаевичъ говорилъ мн что любитъ меня. Но я не послушалась своего сердца!… Мы подошли къ бесдк.
— Сядемте здсь, съ усиліемъ проговорилъ Володя.
Мы сли другъ противъ друга, маленькій деревянный столикъ отдлялъ насъ. Володя положилъ правую руку на столъ, лучъ заходящаго солнца (какъ хорошо, какъ ясно помню я эту подробность!) прорвался откуда-то и освтилъ эту руку, и освщенная такимъ образомъ она казалась восковою и прозрачною.
— Я никогда не говорилъ вамъ, началъ вдругъ Володя, и пальцы прозрачной руки чуть-чуть дрогнули,— никогда не говорилъ вамъ что люблю васъ, но вы вдь знаете, не правда ли? съ самаго начала вы знали какъ безумно я васъ люблю?
Онъ остановился, и я чувствовала что онъ вопросительно смотритъ на меня, но я была не въ силахъ отвчать, и въ знакъ согласія наклонила только еще ниже голову.
— И неужели, продолжалъ онъ понявъ отвтъ,— ваше сердце никогда не откликнулось на призывъ моего? Неужели нтъ ни одной минуты въ вашей жизни когда вы хоть сколько-нибудь любили меня?
— Вы знаете сами что я любила васъ какъ брата, люблю васъ и теперь какъ люблю воспоминаніе дтства…
Онъ презрительно усмхнулся.
— Не о такой любви говорю я!.. Итакъ для меня въ вашемъ сердц не нашлось любви, не нашлось и жалости, вы безъ состраданія терзали, мучили меня, смялись надо мной, вы не хотли заглянуть мн въ душу. Вы говорите что любили меня какъ брата, но и какъ къ брату вы были ко мн безжалостны. И вотъ пріхалъ чужой человкъ, знавшій о васъ только по моимъ разказамъ, человкъ съ которымъ у васъ нтъ ничего общаго, который не можетъ, понимаете ли вы, не можетъ любить васъ такъ какъ люблю я, и ему вы отдаете сердце, его взгляда вы ищете, ему вы улыбаетесь, между тмъ какъ я… я, готовый безъ сожалнія положить за васъ жизнь, внушаю вамъ отвращеніе и страхъ.
И онъ вдругъ упалъ головой на столъ и зарыдалъ. Я не знала что длать, со мной происходило что-то необыкновенное, что-то въ род сожалнія о томъ что я не отвчаю на любовь Володи копошилось у меня въ душ. Образъ Александра Николаевича совсмъ какъ-то исчезъ.
— Простите, простите меня, шептала я, и невольнымъ движеніемъ руки прикоснулась къ его рук, онъ задержалъ мою руку въ своей и, поднявъ голову, съ нервною улыбкой на губахъ произнесъ:
— Полноте! Что же въ самомъ дл, разв вы виноваты что любите другаго? Будьте счастливы, если можете, прибавилъ онъ совсмъ тихо.
И посл минутнаго молчанія онъ вдругъ спросилъ:
— Вы дали ему слово?
Я утвердительно кивнула головой. Онъ весь вспыхнулъ, хотя инстинктъ и наблюдательность подсказывали ему въ чемъ дло, но до моего отвта онъ вроятно надялся что предчувствіе его можетъ обманывать. Онъ долго молчалъ опустивъ голову.
— Зачмъ же ему узжать отсюда? наконецъ вымолвилъ онъ:— уду я. Только прошу васъ до моего отъзда, а уду я завтра же, не говорите ничего maman о вашемъ ршеніи, мн было бы тяжело. Итакъ, Ольга, прощайте!.. Думали ли мы когда дтьми такъ любили другъ друга что разстанемся чуть не врагами.
— Что вы, что вы, Володя! Я и теперь люблю васъ какъ брата, прибавила я боязливо.
— Ну, сказалъ онъ съ какою-то точно внезапною ршимостью,— ну если вы любите меня какъ брата… Ольга, сестра моя! исполни мою просьбу, мы можетъ-быть съ тобою больше никогда не увидимся… я общаю теб что никогда, никогда не потревовожу твоего покоя своимъ присутствіемъ… Понимаешь ты, Ольга, послдняя, послдняя просьба…
Онъ съ такою мольбой глядлъ мн въ глаза, съ такою страстью просилъ меня, точно будто жизнь его зависла отъ исполненія этой просьбы, мн стало страшно.
— Боже, Боже мой, что же такое вы хотите?
— Просьба можетъ-быть покажется вамъ странною, это безуміе, я согласенъ, но ради Бога исполните ее… Поцлуйте меня на прощанье.
Мн кажется что еслибы Володя безъ длиннаго предисловія попросилъ меня поцловать его, я бы сдлала это безъ угрызенія совсти, совершенно просто, мн бы даже ничего не стоило разказать объ этомъ Александру Николаевичу. Но то именно значеніе которое онъ придавалъ этому поцлую заставило меня поколебаться. Мн показалось что я, невста другаго, не смю поцловать его, что этотъ поцлуй будетъ оскорбленіемъ и мн, и Александру Николаевичу. Я отказала.
— Боже мой! воскликнулъ Володя,— чего жь прошу я у васъ? Вдь эта кроха брошенная нищему, и этого не хотите дать! Вы врны себ, Ольга, врны до конца. И кто сказалъ что женщины мягкосердечны? Не правда, сердца у нихъ изъ камня! Да не смотрите же на меня этими испуганными глазами: я ненавижу этотъ взглядъ. Я говорилъ вамъ что люблю васъ: не врьте, такую женщину любить нельзя!
И посл минутной вспышки онъ снова молилъ меня:
— Вы сами не знаете что длаете, вы боитесь что дадите мн слишкомъ много, разуврьтесь, я счастливъ могу быть только вашею любовью, а не поцлуемъ. Зачмъ мн его надо я и самъ не знаю, я чувствую только что онъ успокоитъ меня, онъ примиритъ меня съ вами, мн кажется тогда я унесу съ собой образъ не этой Ольги которая кром страданія не дала мн ничего, а той маленькой двочки которую я любилъ наравн съ Катей.
И онъ со слезами упрашивалъ поцловать его.
— Вдь это все равно что поцлуй мертвецу, говорилъ онъ,— вдь еслибъ я лежалъ въ гробу, вы дали бы мн послднее лобзаніе, и это тоже послдній, понимаете ли, послдній… никогда больше не увидимся!
И онъ съ какимъ-то отчаяніемъ обими руками хватался за голову.
Но ужь демонъ овладлъ моею душой. Когда Володя упрекалъ меня, я чувствовала угрызенія совсти, что-то похожее на состраданіе, и еще боле на любовь, закрадывалось мн въ душу, когда же я увидла его слабымъ, умоляющимъ, готовымъ на колняхъ выпрашивать какого-то поцлуя, со дна души моей подымалось отвращеніе, онъ мн казался такимъ маленькимъ, такимъ ничтожнымъ, теперь ужь я не могла бы поцловать его еслибы даже и хотла: онъ мн былъ гадокъ, я только безъ жалости повторяла: ‘Нтъ, нтъ и нтъ.’
— Богъ вамъ прости, сказалъ онъ, наконецъ, вставая:— не дай Онъ вамъ испытать того что я испытывалъ сейчасъ!..
И онъ ущелъ.
Когда я возвратилась домой, вс уже знали что Володя узжаетъ, вс были суетливы, укладывали его вещи. Володя непремнно хотлъ поспть къ первому утреннему позду, а такъ какъ желзнодорожная станція отстояла отъ насъ на 40—50 верстъ, то онъ долженъ былъ выхать въ ночь. Эта, поспшность несказанно меня огорчила, я совершенно не понимала въ то время что со мной длается.
Вы хотите уврить всхъ, докторъ, что я сумашедшая, но увряю васъ, если я когда была безумною, это тогда, а не теперь. Теперь для меня все опредленно и ясно. Я читаю въ своей душ, какъ въ открытой книг, тогда же все въ ней для меня было покрыто мракомъ.
Присутствіе Володи тяготило меня, я желала чтобъ онъ ухалъ скорй, а между тмъ когда я узнала что онъ узжаетъ черезъ нсколько часовъ, это поразило меня какъ будто бы я объ этомъ отъзд ничего не знала, какъ будто никогда не мечтала о томъ. Когда Саша, улучивъ минутку, подошелъ ко мн и своимъ добродушнымъ голосомъ сказалъ: ‘Вотъ отлично, вотъ не ожидалъ, что удетъ!’ я разсердилась на него.
— Только слпой, сказала я,— могъ не ожидатъ отъ Володи великодушнаго поступка.
— Да гд же великодушіе? простодушно спросилъ Александръ Николаевичъ, и его губы расширились въ улыбку.
— Какъ вы можете! какъ можете вы смяться въ такія минуты! вскричала я, красня отъ гнва.— Нтъ, вы ничего, ничего не понимаете! И я заплакала.
Мн смутно чувствовалось въ ту минуту что между мной и этимъ улыбающимся человкомъ нтъ ничего общаго. Весь вечеръ я усиленно избгала Александра Николаевича, мн казалось что будетъ оскорбленіемъ для Володи если я эти послдніе часы которые онъ проводилъ въ своемъ дом буду нжна съ женихомъ. Мн хотлось ихъ посвятить исключительно ему, я искала случая поговорить съ нимъ, но мн не удавалось это исполнить. Володя въ свою очередь избгалъ меня, онъ даже старался не останавливать своего взгляда на мн. Екатерина Михайловна употребляла вс усилія чтобы быть твердою, хлопотала, укладывала, но я видла какъ украдкой она вытирала слезы: это было ужасно! Катя, та даже не старалась скрыть своихъ слезъ, она имла особенную способность плакать не измняя лица: брови не двигались, губы не слагались въ плаксивую гримасу, только большіе прекрасные глаза ея время отъ времени заволакивались слезами, которыя крупными каплями стекали по щекамъ. Она ничего не говорила, не старалась удержать брата, она только молча плакала. Боже, какіе это были мучительные часы! Наконецъ настала минута отъзда Володи. Онъ торопился ухать, и какъ только тройка подкатила къ крыльцу, онъ сейчасъ же сталъ прощаться, но мать не допустила его ухать не исполнивъ русскаго обычая.
— Нтъ, нтъ, сказала она,— такъ нельзя: садись, садитесь и вы, обратилась она къ нян и прикащику, пришедшимъ проводить барина. Вс сли, я сла поодаль это всхъ: я считала себя недостойною сидть въ кругу этой семьи, мн даже досадно было на Александра Николаевича что онъ осмлился ссть рядомъ съ Катей, какъ будто и онъ, такъ же какъ и я, не былъ причиной несчастья Володи. Екатерина Михайловна поднялась первая. Она долго набожно крестилась предъ иконой, прежде чмъ обратиться къ Волод. Прощаясь съ нимъ, она припала къ его плечу и заплакала. Я не могла этого видть, и чтобы скрыть овладвавшее мной смущеніе и слезы просившіяся на глаза, я стала въ дверяхъ у притолки за портьерой и не видла какъ простился Володя съ Александромъ Николаевичемъ, но онъ мн разказывалъ потомъ что сжавъ ему крпко руку, Володя сказалъ: ‘Будь счастливъ’, и потомъ прибавилъ какъ бы преодолвъ спазму въ горл: ‘сдлай и ее счастливою’.
Проходя въ дверяхъ, Володя замтилъ меня, и не глядя мн въ лицо, наклонился поцловать мою руку, только когда онъ поднялъ голову, глаза наши встртились… Никогда, никогда не забуду я его взгляда, онъ потрясъ меня до глубины души, въ немъ было страданіе, укоръ, мольба, онъ говорилъ краснорчиве всякихъ словъ!
Была секунда когда мн казалось что я не выдержу, брошусь ему на шею и зарыдаю, но я не сдлала этого.
Мы вс вышли въ переднюю провожать Володю. И тутъ я стояла вдали отъ общей группы. ‘Еще есть время, шепталъ мн внутренній голосъ: ты можешь, ты имешь право поцловать его при всхъ, вдь ты его сестра!’
Если онъ еще разъ подойдетъ ко мн я поцлую, поцлую его. Вотъ онъ совсмъ готовъ, въ шинели онъ еще разъ цлуетъ мать, сестру, няню… сейчасъ, сейчасъ онъ подойдетъ ко мн… сердце замираетъ въ мучительномъ ожиданіа… на мгновеніе я скрываю глаза когда я открываю ихъ, онъ уже въ шапк проходитъ мимо меня, не взглядывая даже, хотя я знаю что онъ видитъ меня, и только въ знакъ послдняго прости приподнимаетъ шапку и выходитъ. Еще мгновеніе, и тройка звеня колокольчикомъ, весело гремя бубенцами трогается отъ крыльца. Я слышу черезъ отворенное окошко, какъ Катя кричитъ: ‘до свиданія, Володя!’
— Прощайте! отвчалъ онъ ей.
Я подбгаю къ окну, но августовская ночь темна, я вижу только удаляющуюся безформенную массу.
— Ну къ чему такъ растраивать себя, слышу я нжный голосъ,— полноте, не считайте же себя преступницей!
И Александръ Николаевичъ нжно беретъ меня за руку, но я вырываю руку и бгу къ себ. На верхъ приходитъ и Катя, и мы плачемъ съ ней вдвоемъ, она покрайней мр знаетъ что меня нечего утшать, нечего оправдывать въ собственныхъ глазахъ…
Черезъ недлю вс знаютъ что я невста П—ва, и въ начал октября мы обвнчаны и демъ на нсколько мсяцевъ за границу.
Четыре года прошли незамтно. По возвращеніи изъ-за границы, мой мужъ былъ выбранъ въ мировые судьи, и мы поселились въ деревн. Полтора года тому назадъ у меня родился сынъ, и я назвала его Володей, теперь это славный здоровый, краснощекій мальчуганъ, вчно смющійся. Я вполн счастлива: въ муж моемъ есть все чтобы сдлать женщину счастливою: онъ добръ, нженъ, деликатенъ, характеръ его уживчивый и веселый, онъ никогда не ворчитъ, даже дурно приготовленный обдъ не можетъ вывести его изъ себя. Мы рдко разстаемся съ мужемъ: гуляемъ, читаемъ, здимъ въ гости всегда вмст. Сына Саша обожаетъ, и ребенокъ платитъ ему тмъ же. Иногда мн кажется Володя предпочитаетъ отца матери, но даже и это не омрачаетъ моего счастія: взаимная любовь двухъ дорогихъ мн существъ меня только радуетъ. Итакъ мы были счастливы, но оно погибло наше счастье: та ужасная ночь невозвратимо уничтожила его! Вы правы, докторъ, я больна, вылчите меня, умоляю васъ! верните мн покой мой, отдайте мн мое счастіе! Я не хочу чтобы мой мужъ смотрлъ на меня такими грустными глазами, этотъ взглядъ напоминаетъ мн другой страшный взглядъ!… Дайте мн забвеніе, прошу васъ, отнимите у меня память! Память, вотъ самое страшное мученіе какое только есть на свт… Прошу васъ… Нтъ, нтъ, я спокойна, я помню на чемъ остановилась: да мы были счастливы въ нашемъ уютномъ уголк. Съ Веретьевыми я была въ постоянной переписк, но со времени моего замужества видлась съ Екатериною Михайловной и Катей всего разъ, он прізжали на крестины моего Володи. Екатерина Михайловна его крестная мать. На свадьбу Кати (годъ тому назадъ) я не здила, я рада была что болзнь избавила меня отъ поздки въ Разновилье: мн тяжело было бы очутиться тамъ опять, къ тому же, я была уврена что Володя прідетъ на свадьбу сестры, а встрча съ нимъ меня пугала. О Волод я знала только то что онъ скитался по Европ, не останавливаясь нигд, боле двухъ-трехъ мсяцевъ, и въ каждомъ город влюбляясь въ какую-нибудь туземку, такъ, по крайней мр, писала Катя съ его же писемъ: ‘Тебя, какъ видишь, прибавила она, онъ слава Богу забылъ’. Володя даже не пріхалъ на свадьбу Кати, что очень огорчило и мать и сестру. Итакъ время шло, и вотъ въ прошломъ март, именно 20го, въ тотъ самый день когда Саша ухалъ въ городъ на създъ мировыхъ судей, такъ около полудня, я, не предчувствуя никакихъ несчастій, бгала изъ залы въ гостиную держа Володю у себя на ше, и мы оба громко хохотали, вдругъ вбгаетъ Груша, двочка лтъ пятнадцати, уроженка Разновилья, вбгаетъ вся красная, взволнованная.
— Мосей, барыня, пріхалъ!
— Что? Кто пріхалъ? Какой такой Мосей?
— Да дяденька мой-съ Мосей, съ Разновилья.
Ноги у меня подкосились. Боже, что же могло случиться? Чтобы прислать старика Мосея за 145—150 верстъ въ ростепель, нужно что-нибудь очень важное.
— Зачмъ пріхалъ, спрашиваю, — скоре узнай, веди его сюда.
— Несчастье какое-то, говоритъ двочка съ глупою улыбкой.— Я не разслышала, не то барыня, не то барышня — больны.
— Веди, веди его скорй! уже кричу я.
Груша исчезаетъ.
Что же это такое? Боже, Боже мой! Дв минуты мн кажутся полвкомъ. Но вотъ дверь отворяется и старый Мосей осторожно переступаетъ порогъ.
Онъ ищетъ по угламъ комнаты и наконецъ отыскиваетъ маленькій образокъ, крестится большимъ размашистымъ крестомъ, всякій разъ низко кланяясь и встряхивая своею сдою курчавою головой. Боже, какъ долго все это онъ длаетъ! Я подхожу къ нему съ замираніемъ сердца, но онъ все еще молится. Но вотъ онъ кланяется на вс четыре стороны и наконецъ отвшиваетъ поклонъ и мн.
— Что случилось, Моисей, зачмъ тебя прислали?
— Здравствуйте, матушка барышня, говоритъ онъ вмсто отвта.— Какъ живете-можете? Барыня наша Екатерина Михайловна кланяться вамъ велли и письмецо прислали.
Съ этими словами онъ не торопясь лзетъ за пазуху, долго ужасно, мучительно долго шаритъ тамъ, наконецъ вынимаетъ что-то завернутое въ грязную газетную бумагу. Я протягиваю руки, но онъ не обращаетъ на это вниманія, онъ методично, съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой, развертываетъ бумагу и только тогда подаетъ мн пакетъ. Я лихорадочно рву обертку, письмо написано рукою Кати, оно содержитъ немного словъ: ‘Три недли тому назадъ, пишетъ она, въ Разновилъе пріхалъ Володя совершенно больной, теперь онъ умираетъ. Я писала теб когда-то что онъ забылъ, разлюбилъ тебя, не врь, все это ложь, ложь и ложь, онъ любитъ тебя такъ же безумно какъ прежде, его единственное желаніе теперь — увидть тебя, проститься съ тобою предъ смертью. Прізжай скорй, если помедлишь будетъ поздно’.
О, я не медлила! Меня не задержало даже то что мужа не было дома, и я должна была оставить своего ребенка на попеченіе няньки. Ни о муж, ни о сын я ужь боле не думала, вс мои помыслы были устремлены туда въ Разновилье, къ моему бдному Волод, единственное страстное желаніе было застать его живымъ, во что бы то ни стало. Только теперь, въ эти роковыя минуты ожиданія предсмертной встрчи, очи мои открылись, и я поняла какъ любила его, любила все время. Что мн были мужъ и сынъ! Ихъ я оставляю безъ сожалній, къ Волод стремлюсь всмъ существомъ своимъ.
Между нашимъ Покровскимъ и Разновильемъ не было правильнаго сообщенія. Почтовый трактъ проходилъ только въ тридцати верстахъ отъ Разновилья, тамъ на станціи Павловка были оставлены Разновильскія лошади, которыя везли Мосея, отъ Павловска Мосей взялъ почтовыхъ лошадей до деревни Медвдева въ двадцати пяти верстахъ отъ Павловки, гд онъ зналъ ямщика содержавшаго вольную почту, этотъ ямщикъ везъ его до села Знаменскаго верстъ 35—40. Въ Знаменскомъ, несмотря на посулъ большихъ денегъ, Мосей не могъ найти лошадей, никто изъ крестьянъ не брался везти по отвратительной дорог съ зажорами, вольный ямщикъ предложилъ Мосею покормить лошадей, подвезти еще его верстъ 25—27, до сельца Иванькова. Такъ и сдлали. Просидвъ въ Знаменскомъ часовъ 5—6, Мосей съ тмъ же Матвемъ былъ доставленъ въ Иваньково.
Иваньково отстояло отъ Покровскаго верстъ на 30. Иваньковскіе крестьяне водили знакомство съ нашими, многіе породнились, покумились, вс знали дорогу въ Покровское какъ свои пять пальцевъ, и Мосею не стоило большаго труда нанять пару лошадей, но везли его эти 30 верстъ 7 часовъ. Мн предстояло теперь столько же мытарствъ если не боле. Главная задача была въ томъ чтобы найти вольнаго ямщика еще въ Знаменскомъ, гд онъ долженъ былъ, какъ говоритъ Мосей, ночевать будущею ночью. Не найди мы Матвя въ Знаменскомъ, положеніе наше становилось бы безысходнымъ. Черезъ часъ по прибытіи Мосея въ Покровское, мы вмст съ нимъ въ Разновильскихъ просторныхъ пошевняхъ на нашихъ рослыхъ выносливыхъ лошадяхъ трогались въ путь. Дорога была адская, мы изъ зажоры попадали въ зажору, каждую минуту намъ грозила опасность быть опрокинутыми и выкупаться въ холодной вод. Но это меня не страшило, меня пугало только то что мы подвигаемся слишкомъ медленно.
— Скорй, Иванъ, погоняй! говорила я кучеру.
— Разгонишь тутъ, ворчалъ онъ и пріостанавливалъ лошадей предъ новою зажорой, черезъ мгновеніе мы бухались въ яму полную водой и опять слышалось: ‘Лю-лю-лю, вытягивай, голубчики, вытягивай!’ Кнутъ бороздилъ спины бднымъ животнымъ, и рванувъ раза два он выскакивали изъ ямы. Иногда при этомъ обрывались постромки, тогда изъ саней медленно вылзалъ Мосей и также медленно вмст съ Иваномъ начиналъ прилаживать, часто вздыхая и произнося: ‘О, Господи, Господи, силы небесныя’.
— Далеко ли до Иванькова-то? спрашивала я.
— Теперь не далеко, теперь скоро, скоро прідемъ, говорилъ онъ. Но, увы! то были пустыя слова: до Иванькова все еще было далеко. Смеркалось когда мы остановились въ Иваньков предъ избой уже знакомой Мосею. Вопросъ теперь состоялъ въ томъ что лучше, дать вздохнуть нашимъ измученнымъ лошадямъ съ часъ времени и продолжать путь до Знаменскаго на нихъ же или же нанять тройку крестьянскихъ. Я предоставила ршить этотъ вопросъ Ивану съ Мосеемъ, а сама пошла въ избу. Хозяйка приняла меня радушно, оказалась что она меня видала.
— Лтось парнишку къ теб, сударка, носила, перхалъ онъ, такъ перхалъ… Ты какой-то травки дала, и какъ рукой сняло, дай теб Господи!
Я вообще любила разговаривать съ бабами, но теперь мн не до разговоровъ, сидть и ждать тоже невыносимо. Какъ ни медленно мы двигались, но пока я чувствовала это движеніе, мн было легче, теперь же нетерпніе мое все возрастало, а торопить между тмъ мн было некого. Мосей и Иванъ ушли на деревню искать лошадей и договориться съ мужиками, я ихъ ждала прислушиваясь къ каждому звуку на улиц, ждала съ какимъ-то болзненнымъ нетерпніемъ, но ихъ все не было, чтобы скоротать какъ-нибудь время я велла поставить самоваръ. Уже самоваръ вскиплъ, и я съ разстановкой и давясь на каждомъ глотк успла выпить цлую чашку. Ужь цлый часъ прошелъ съ тхъ поръ какъ я пріхала, уже мои подмокшія валенки успли высохнуть, а мучители мои все еще не возвращались. Наконецъ въ сняхъ послышались шаги, пришли Мосей съ Иваномъ и съ ними еще двое мужиковъ, вс четверо помолились на красный уголъ, поклонились на вс четыре стороны и намъ съ хозяйкой, посл чего Иванъ сказалъ:
— Ну вотъ, сударыня, у нихъ есть лошади! Только ужь что это за лошади, одно слово кошки, какъ вамъ будетъ угодно!
— Вдь я же васъ просила ршить, воскликнула я съ отчаяніемъ,— вдь время уходитъ, пора бы хать, а мы тутъ…
— Это точно что вы намъ, сударыня, предоставили, заговорилъ Мосей, разставляя руки,— только какъ вашей милости будетъ угодно.
— Да какъ вы-то думаете, свезутъ ихъ лошади? Тогда пускай запрягаютъ.
— Это точно, запрягать такъ запрягать. Что понапрасну время-то терять, а только кажись гд имъ вывезти!
— Ну какъ же не вывезти! заговорили разомъ мужики,— лошади добрыя, почто имъ не вывезти? Грхъ теб, дядя! Прикажите запрягать, сударыня, и возьмемъ недорого.
— Это конечно, продолжалъ Мосей,— прикажетъ барыня запрягать, будемъ. Какъ имъ будетъ угодно.
Эти ‘какъ имъ будетъ угодно’ могли привести въ бшенство.
— Да скажите же, наконецъ, что лучше-то: на нашихъ хать или у нихъ нанять?
— Да ужь это какъ можно! загалдли Иванъ и Мосей вмст:— ужь на нашихъ какъ можно, много лучше, наши лошади выносливыя, съзженныя… Какъ можно! Воля ваша какъ вамъ будетъ угодно.
— Ну такъ запрягайте нашихъ.
— Воля ваша, сейчасъ хать нельзя, это такъ загнать лошадей можно!.. Баринъ-то что же скажетъ?
— Да вдь мы уже боле часу стоимъ здсь!
— Какой тамъ часъ!
— Да вотъ же теб часы, вотъ мы ровно въ шесть часовъ пріхали, а теперь половина восьмаго. Иванъ недоврчиво улыбается, я предчувствую что онъ сейчасъ скажетъ: ‘это какъ вамъ угодно’. Наконецъ посл безчисленныхъ: ‘воля ваша и какъ вашей милости будетъ угодно’ ршено дать вздохнуть лошадямъ еще часа полтора, два и хать на своихъ до Знаменскаго. Въ одиннадцатомъ часу мы вызжаемъ. Къ счастію ночь мсячная, немного морозитъ, лошади бгутъ довольно бойко, ночью какъ-то легче переносятся ухабы и толчки. Только бы застать Матвя въ Знаменскомъ!
— Мосей, застанемъ Матвя, какъ думаешь?
Мосей задремалъ было, однако просыпается при звук моего голоса.
— Застанемъ, какъ не застать! говоритъ онъ ободрительно.
— Какъ не застать! повторяетъ и Иванъ.
Несмотря на то что я очень хорошо знаю что Ивану и Мосею также мало извстно застанемъ ли Матвя или нтъ, однако ихъ увренность ободряетъ меня. Воздухъ такъ свжъ и тихъ, луна такъ ярко свтитъ, родъ какой-то смутной надежды раждается во мн, можетъ-быть Катя ошибается, можетъ онъ будетъ жить… Но мысли мои прерваны, мы летимъ куда-то, сани врзываются въ зажору и становятся стоймя, я слетаю съ мста, но удерживаюсь однако въ саняхъ, дремавшій Мосей бултыхается въ воду.
— Стой, стой! кричитъ онъ, но лошади ужь и безъ того остановились какъ вкопаныя и тяжело дышатъ. Иванъ на рукахъ, шлепая по вод, выноситъ меня изъ саней и ставитъ на сухое мсто. Начинается возня съ санями: долго Иванъ съ Мосеемъ ходятъ вокругъ нихъ, вздыхая и охая: ‘О Господи! ишь оказія! о, чтобъ тебя!’ наконецъ приступаютъ къ длу.
— Понаддай, понаддай! кричитъ Иванъ:— справа-то, справа! Нтъ, такъ не своротишь. Охъ, оказія!
Опять хожденіе вокругъ саней, руготня, возгласы: ‘ну, вы, голубчики, пошевеливайся!’ Наконецъ сани поставлены въ горизонтальное положеніе и благополучно вывезены изъ зажоры. Мы продолжаемъ путь и ужь безъ особыхъ приключеній въ четвертомъ часу утра прізжаемъ въ Знаменское.
Деревня просыпается: въ нкоторыхъ избахъ виденъ огонь, дымъ растапливаемыхъ печей вмст съ туманомъ стелется по улиц, кое-гд со скрипомъ отворяются ворота, у колодца, посреди деревни, мужикъ поитъ лошадей. ‘Не Матвй ли?’ приходитъ мн въ голову, но Мосей не спитъ, а онъ и въ темнот узналъ бы лошадей Матвя.
Мы останавливаемся у большой красивой избы совсмъ на-вызд. Мосей, звая и крестя ротъ, медленно вылзаетъ изъ саней и стучитъ въ оконце. У меня замираетъ сердце… здсь онъ или ужь ухалъ? Господи, дай чтобъ онъ здсь былъ! Нервы напрягаются въ мучительномъ ожиданіи, а Мосей между тмъ постучалъ и такъ долго равнодушно ждетъ, почесывая себ затылокъ, а Иванъ безо всякаго волненія слезаетъ съ козелъ и поправляетъ что-то въ упряжи, ворча себ подъ носъ: ‘Что, умаялась? Ишь дышитъ!’
— Да постучи еще, Мосей, умоляю я.
На второй стукъ на крыльцо выходитъ баба въ полушубк въ накидку и сердито спрашиваетъ:
— Вамъ кого надоть?
— Здсь Матвй лошадей кормитъ? спрашиваетъ Мосей.
— Здсь, кормилецъ, здсь, завсегда здсь, ужь весело и словоохотливо отвчаетъ баба.
У меня точно камень спадаетъ съ души, но Мосей продолжаетъ:
— А теперь-то здсь, что ли, у васъ?
— Матвй-то? Выхалъ, кормилецъ, выхалъ, съ полчаса времени будетъ, выхалъ, ночевалъ у насъ, а какъ птухи запли, онъ и поднялся. А вамъ Матвя, что-ли, надоть-то?
— Матвя, тетка, Матвя. Ахъ ты Господи, Боже мой, вотъ оказія! Что жь теперь длать?
На крыльцо выходитъ мужикъ, почесываясь и звая.
— Давно ухалъ Матвй, спрашиваю я его.
— Съ часъ времени будетъ.
Господи! нтъ, намъ не догнать его на нашихъ измученныхъ лошадяхъ, ужь на послдней верст лвая пристяжная шаталась… Что длать!
— Да у васъ-то лошадей нтъ, что ли? спрашиваю мужика.
— Какія наши лошади! Да вы Матвя догоните, чай не далеко ухалъ, онъ вдь шажками, какъ не догнать!
— Догонишь, ворчитъ Иванъ:— что жъ зарзать лошадей-то, что-ли? Ишь дышитъ!
И толкаетъ кнутовищемъ пристяжную въ бокъ.
Я прошу, умоляю мужика найти мн тройку лошадей только нагнать Матвя. Онъ, наконецъ, за 6 рублей — цна въ яашихъ мстахъ неслыханная — соглашается везти меня, но у него только пара, нужно найти третью. Покуда онъ добывалъ эту третью лошадь, пока пошелъ закладывать, время шло, какъ ни металась я, переходя изъ избы на крыльцо, какъ ни торопила, но мы выхали только въ половин шестаго. Лошади дйствительно были заморены до послдней степени, однако мы Матвя догнали на 12й верст, благодаря тому что онъ остановился у кабачка, тутъ-то мы его и накрыли. Матвй былъ на-весел, но лошади его были бодрыя, и мы благополучно дохали до Медвдева. Тамъ Матвй запрегъ намъ свою другую тройку, и мы въ 3 часа дня прибыли въ Павловку, гд ждали насъ Разновильскія лошади. Въ Павловк нетерпніе мое увеличилось, мн казалось что вс тамъ должны знать что длается въ Разновиль. И дйствительно, утромъ проходилъ черезъ Павловку какой-то разновильскій мужикъ и говорилъ что баринъ еще живъ. Еще живъ! ужасное слово!.. Каждую минуту онъ могъ стало-быть умереть… Скорй, скорй хать!…
Мой путь лежалъ теперь по совершенно почти обнаженному отъ снга шоссе, но добрые Разновильскіе кони, сытые и хорошо отдохнувшіе, бойко везли по грязи легкія пошевни безъ полозьевъ. Мы подвигались сравнительно скоро, но мн все казалось медленно, душа моя рвалась впередъ. Между тмъ мимо меня бжали все знакомыя мста: вотъ Лепешкино, деревня въ которой живетъ кормилица Кати, вотъ и изба ея съ зелеными ставнями. Вотъ и Онуфріевскій лсъ, куда мы въ дтств каждый годъ зжали во время снокоса, съ самаго утра, съ самоваромъ и обдомъ. Мн такъ ясно вспоминаются эти счастливые дни. Я вижу себя семивосьмилтнимъ ребенкомъ зарывшеюся въ сно, съ усиліемъ удерживающею смхъ при вид Володи съ Катей которые съ озабоченными лицами, красные, въ поту, съ растрепавшимися волосами, пробгаютъ мимо моей копны не видя меня.
— Вонъ къ той копн становись, къ той копн, а я здсь стану: она отъ насъ не ускользнетъ, кричитъ Володя.
И я, не въ силахъ преодолть любопытства, высовываюсь изъ-за своей засады чтобы посмотрть гд они стали. Но вотъ Володя видитъ меня и съ гикомъ и крикомъ: ‘Лови, ату, эту его!’ бросается на мою копну… Эти картины милаго, невозвратнаго дтства вызываютъ слезы на мои глаза, и вдругъ опять волной хлынули представленія о томъ что ждетъ меня впереди, и потушили воспоминанія и выступили слезы. Мы подъзжаемъ, представляется мн, къ Разновильскому дому, на крыльц насъ встрчаетъ дворецкій Илья. Лицо его сумрачно, но онъ молчитъ, помогая мн вылзть изъ саней, а я боюсь спросить, слова замираютъ на губахъ, но Мосей спрашиваетъ… ‘Приказали долго жить’, отвчаетъ Илья, и Мосей снимаетъ шапку: ‘царство небесное!’ говоритъ онъ набожно крестясь.
Нтъ, прочь, прочь ненавистное видніе! Если суждено ему умереть, пускать умретъ, но повидавшись со мной, узнавъ что я люблю его, принявъ отъ меня прощальный поцлуй, простивъ меня. И чудится мн другая картина: онъ живъ, Катя ведетъ меня къ нему, я ясно вижу его кабинетъ, стклянки на стол и лампу подъ темнымъ абажуромъ, вотъ и онъ, явижу радость на его лиц, хотя глаза его полны слезъ, онъ протягиваетъ ко мн руки, и я бросаюсь къ нему и покрываю поцлуями это мокрое отъ слезъ лицо, и плачу сама, по вторяя: ‘прости, прости меня!’ Я чувствую что онъ проститъ, и слезы мои сладки. О еслибы такая минута! Господи, продли ему жизнь, дай мн усладить конецъ его! Господи! услышь меня!
Мы сворачиваемъ съ шоссе, все теперь во мн превращается въ ожиданіе, надежду и страхъ. Вотъ, вотъ онъ Разновильскій домъ выглянулъ изъ-за обнаженнаго сада, онъ стоитъ все тотъ же — пріютъ нашего дтства.
Володя живъ, не то онъ перемнился бы. Вотъ рига, куда мы бгали дтьми за кормомъ для птицъ. Ворота ея отворены. ‘Знать сортировали’, замчаетъ Мосей.