ИЗЪ ДНЕВНИКА НАТАЛЬИ СЕРГЕВНЫ ***.
ИЗЪ ДНЕВНИКА НАТАЛЬИ СЕРГЕВНЫ ***.
Повсть.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
VIII.
VIII.
Из дневника Натальи Сергеевны ***, Стерн А. В., Год: 1892
Время на прочтение: 71 минут(ы)
1 августа. Вчера пріхалъ Гриша — Григорій Петровичъ Свскій — женихъ сестры. Господи, сколько радости! Мы за пять верстъ здили встрчать его въ долгуш. Глотали пыль, жарились на солнц, въ конц концовъ насъ застала гроза въ пол и мы промокли, что называется, до нитки. Все это было намъ такъ весело, что даже мама хохотала, и мн вс удивлялись, что дождь не веселитъ меня. Мы, правда, съ апрля не видали дождя, и онъ хоть кого могъ бы тронуть, засуха стояла все лто. Остановились у Зайчихи на постояломъ двор пообсохнуть и пообсушиться немного. Таня надла рубаху и поневу Маруши, повязалась платкомъ, какъ повязываются двки въ нашихъ краяхъ, и была очень довольна. Ее очень занималъ вопросъ, узнаетъ ли женихъ ее тотчасъ же въ этомъ костюм или нтъ.
— Какъ ты думаешь, Наташа, узнаетъ меня Гриша?
— Какъ не узнать — узнаетъ, говорю.
— Но если не узнаетъ, вдь это будетъ ужасно.
— Что же, собственно, тутъ будетъ ужаснаго?
— Ахъ, какъ же ты этого не понимаешь, это будетъ ужасно, ужасно!
И Таня такъ волновалась, какъ будто въ самомъ дл было бы нчто ужасное въ томъ, еслибъ онъ не узналъ ея. Право, я даже не довряю всмъ этимъ волненіямъ влюбленной Тани. Во всемъ этомъ много напускнаго, играннаго, мн кажется. А, впрочемъ, кто ее знаетъ?!
Тетя Женя почти безошибочно, минута въ минуту знаетъ, когда прізжаютъ съ позда и очень гордится этимъ, но надо было видть, какъ мы ждали!
‘Онъ не детъ, нтъ, онъ не будетъ… онъ опоздалъ!.. онъ заболлъ! ‘
Неужели въ самомъ дл можно такъ кипть любовью на виду у всхъ? Неужели, еслибъ я полюбила, я бы тоже совалась ко всмъ со своими чувствами, со своими волненіями, со всми этими мелкими дрязгами такъ-называемой любви?
Подумаешь, какъ все это важно — два молодыя существа, когда пришло время, почувствовали влеченіе другъ къ другу, и вотъ мы готовы перевернуть всю жизнь изъ-за этого — глупо!
Минута въ минуту по часамъ пріхалъ нашъ женихъ. Растерянно, разинувъ ротъ, оглядывалъ онъ насъ, не видя своей Тани.
Наконецъ-то онъ призналъ ее въ крестьянской двк — вотъ-то была радость, вотъ восторгъ! Весь постоялый дворъ высыпалъ смотрть на жениха и невсту, съ деревни прибжали расфранченныя (нынче первый Спасъ) двки и еле дыша, подталкивая другъ друга, взирали на влюбленныхъ, даже собаки, высуня языкъ, собрались вокругъ насъ, пока мы садились на долгушу. Гриша съ Таней рядышкомъ — идилія!
Гриша, какъ и подобаетъ влюбленному, весь растерялся: въ Москв позабылъ кольца, на станціи свой сакъ, позабылъ еще какую-то бумагу. Вообще, надо отдать ему справедливость, онъ иметъ видъ самый жениховскій, то-есть самый глупый. Мама говоритъ, что я это изъ зависти.
Чему завидовать, подумаешь!
У мамы одинъ только и есть идеалъ счастья — супружеская жизнь. Она уже теперь вздыхаетъ по мн, страшась, что я останусь старою двой! (мн двадцать второй годъ, я на три года старше Тани).
— Мн хотлось бы видть васъ такими же счастливыми, какъ была я сама, говоритъ мама и слезы дрожатъ на ея рсницахъ.
Бдная мама! Она искренно думаетъ, что была счастлива! Я хорошо помню покойнаго папу и ея супружеское счастье. Мн было двнадцать лтъ, когда онъ умеръ. Бывало, мама пикнуть не сметъ при пап. Онъ спитъ, и она ходитъ на цыпочкахъ, чуть дышетъ. Онъ всталъ, и она глядитъ ему въ глаза, ищетъ чмъ бы угодить. Боже упаси, если сдлаетъ что не впопадъ. Папа не стснялся: сказать ей ‘дура’ при насъ, дтяхъ, не считалось грубостью. Онъ былъ глава, онъ приказывалъ, повелвалъ, она только точно старалась исполнить его приказанія. Своихъ желаній у нея не было, она желала только то, что онъ желалъ. Самостоятельной жизни у нея тоже не было. Что же она считаетъ своимъ счастьемъ, бдная женщина? Грубую ласку, которая иногда выпадала на ея долю? Я помню, какъ свтлла она, когда онъ входилъ къ ней веселый, что было рдкостью, и разсказывалъ то, что случилось съ нимъ, или въ хозяйств, или просто подходилъ, бралъ ея руку въ охабку, не взирая на то, что держала эта рука — ножницы ли, иголку — все равно — и тянулъ ее къ своимъ губамъ, такъ что рукавъ трещалъ (онъ никогда не нагибался) и цловалъ нсколько разъ. Какою гордостью дышало тогда лицо бдной мамы! Вотъ какъ онъ любитъ меня, казалось, говорило оно, смотрите, смотрите. И теперь она живетъ воспоминаніями своего счастья, желала бы и намъ устроить такое же. Разъ она очень обидлась, когда я ей сказала, что не желала бы такого счастья, которое выпало на ея долю.
— Что же теб нужно? удивленно спросила она.— Въ чемъ же еще счастье-то, какъ не въ любви? а мы любили другъ друга,
— Но не такъ, какъ я хотла бы любить. Нтъ, не такъ, не такъ! Ну, да, я хочу любви, но не такой, какъ вижу вокругъ себя, гд чувственность играетъ главную роль. Я хочу любить, но пусть не прикосновеніе руки, не отуманенный страстью взглядъ зажжетъ во мн пламень. Какъ я могу доврить этому болзненному состоянію, которое заставляетъ говорить нашу низменную природу!
Когда мн было лтъ семнадцать, и мы жили въ город, къ намъ приходилъ всякій день одинъ офицеръ. Онъ былъ очень юнъ, красивъ, застнчивъ и, кажется, очень влюбленъ въ меня.
Онъ приходилъ обыкновенно посл обда, садился гд-нибудь въ углу и занимался только тмъ, что смотрлъ на меня.
И взглядъ его влажный, упорный, влюбленный волновалъ меня. Мн казалось тоже, что я люблю этого юношу. Я дошла до того, что предчувствовала его приближеніе, оглядывалась, когда онъ смотрлъ на меня, не спала ночей, думала о немъ, и сдлай онъ мн письменное предложеніе или черезъ кого-нибудь, я съ радостью согласилась бы стать его женой. Но судьба пожалла меня. Разъ, не стану разсказывать какъ и почему, мы вечеромъ въ саду, при лун остались съ нимъ вдвоемъ. Я чувствовала, какъ сердце сильно билось въ моей груди и кровь приливала къ вискамъ, я была въ его власти — возьми онъ мою руку, поцлуй меня, и я не знаю, что бы сталось со мною. Къ моему счастью онъ не посмлъ этого сдлать, онъ заговорилъ, бдный юноша, сбивчиво, глупо сталъ онъ просить моей руки. И по мр того, какъ онъ говорилъ, я чувствовала, какъ спокойне становилось біеніе сердца, какъ туманъ въ голов разсивался и завса спадала съ глазъ. Онъ глупъ, думала я съ ужасомъ. ‘Никогда не бывать этому, вслухъ сказала я,— никогда, никогда!’ И я убжала отъ него, забилась куда-то въ уголъ, гд никто не могъ отыскать меня, и плакала, плакала. Оплакивала то, что называла любовью и что разрушило первое слово. Я отрезвилась, вылчилась, но съ тхъ поръ не довряю этому слову — любовь. Во имя этого глупаго недоразумнія, я чуть было не стала женой идіота — слуга покорный! А любовь Тани, что это такое, разбирая безпристрастно? Просто маленькое чувственное влеченіе двухъ взрослыхъ, здоровыхъ красивыхъ дтей, раздутое маменьками и тетушками, такъ какъ партія подходящая. Не будь Гриша подходящею партіей, вдь не дали бы развиться этому чувству!.. Нтъ, я хочу любви, да, хочу… но я поврю ей только тогда, когда она возникнетъ наперекоръ всему. Пусть возстаютъ маменьки, тетушки, пусть цлый свтъ будетъ противъ моей любви, и я устою и выдержу отпоръ… Да, вотъ какой любви хочу я, сильной, возвышенной, почти трагической.
А эти счастливыя бракосочетанія не для меня!
5 августа. Рожь почти всю обмолотили, выходы самые пустые. У крестьянъ немногимъ лучше нашего. Посвъ начался, но земля суха, втеръ вывтрилъ влагу и опять понесъ намъ дымъ лсныхъ пожаровъ.
Свадьба назначена 30 августа. На свадьбу прізжаютъ родственники Гриши. Это очень волнуетъ бдную маму. Мы уже теперь начинаемъ чистить домъ, приготовляемъ флигель, и всякій день вздыхаетъ о томъ, что пожалуй ко времени прізда гостей будетъ дурная погода, хотя дождь ‘охъ, какъ нуженъ!’ Вздоховъ, по обыкновенію, очень много, мать моя большая пессимистка, обо всемъ вздыхаетъ, все видитъ въ мрачномъ свт. По ея словамъ мы уже давно на пути къ разоренію, съ тхъ самыхъ поръ, какъ скончался папа и мы лишились главы. Счастье Тани нсколько подняло ея духъ, но нельзя не повздыхать, особенно когда есть такое законное основаніе, какъ ныншній неурожай, а мы уже, конечно, вздыхаемъ о будущемъ.
— Вотъ ныншній годъ неурожаи, на будущій тоже, а тутъ длай приданое! вздыхая, говоритъ она.
И я вижу, съ какимъ наслажденіемъ пересчитываетъ она тонкія наволочки, разсматриваетъ мтки.
— Вы бы, пожалуй, рады были, говорю я, длая невинное лицо,— чтобы свадьба Тани разошлась.
— Да что ты! Да ты съ ума сошла, ты просто полоумная какая-то!.. восклицаетъ мама.
— Я пошутила, мама, успокойтесь.
— Нтъ, сдлай милость, не шути такъ!
И мы хлопочемъ, усиленно шьемъ приданое, мтимъ. Гостиная и столовая завалены бльемъ. Несмотря на хорошую погоду, мы сидимъ дома и шьемъ не разгибаясь.
Одна Таня ничего не длаетъ, даже не пользуется хорошею погодой — не гуляетъ. Она буквально цлые дни просиживаетъ съ Григорьемъ Петровичемъ въ угловой. Сидятъ они рука въ руку и молчатъ. Что они откровенно молчатъ, въ этомъ я убдилась не разъ, внезапно входя въ эту комнату ‘любовнаго сиднья’ и всякій разъ заставая ихъ въ одной и той же поз и въ одинаковомъ молчаніи. Вотъ прекрасная манера узнать другъ друга до свадьбы! Вчера я посмялась надъ ними при maman. Мама очень разсердилась.— ‘Ты зла, какъ настоящая старая два’, сказала она,— ‘въ теб зависть говоритъ. И чмъ теб, право, не женихъ Евгеній Алексевичъ? Любитъ ужь такъ, что другой и во сн не приснится! Дала бы ему слово, осчастливила бы человка и зависть бы улеглась!’
Скажи мн кто другой все это, я бы разсердилась, но на маму я сердиться не могу. Она такъ добра и такъ любитъ меня.
— Мама, милая, неужели ты въ самомъ дл думаешь, что я завидую Тан, сказала я и обняла мою старушку.
Вдругъ она неожиданно разрыдалась, припавъ къ моему лицу.
— Ахъ, говорила она,— я не знаю зависть ли это или что другое, но ты несчастна, а я желала бы видть тебя счастливою.
— Чмъ же я несчастна, мама?
— Не спрашивай, я знаю, знаю…
Я слегка отстранила мать отъ себя и засмялась.
— Что ты воображаешь такое? Я спокойна, счастлива, никому не завидую, ничего не желаю и за Евгенія Алексевича не пойду, потому что не люблю его. Таня зоветъ тебя, иди, мама.
И я сухо, я чувствую это, отстранила ее отъ себя, бдная мама!
Но почему же и она думаетъ, что я несчастна? Почему Таня считается счастливою, а я несчастна? Не дти ли мы однихъ отца съ матерью? Не одинаково ли холятъ насъ въ этомъ дом? Почему же мать считаетъ меня несчастною? Не потому ли, что я не умю дать никому счастья? Не потому ли, что не. умю отдаться безъ разсужденій теченію жизни? Такъ просто, кажется, и естественно отдать свое сердце тому, кто тебя любитъ. Вотъ хоть бы напримръ, Евгенію Алексевичу. Онъ молодъ, недуренъ собою, иметъ хорошенькое состояніе, на прекрасной дорог, его родители были бы въ восторг, еслибъ я согласилась стать его женой, моя мама спитъ и видитъ это благополучіе. А я вотъ нтъ, не отдаюсь теченію. Противенъ мн Евгеша со своимъ умреннымъ либерализмомъ, со своимъ умреннымъ умомъ, умреннымъ честолюбіемъ и умренною любовью. Противный масляный взоръ!.. Ну, а еслибъ это былъ другой? Гриша, напримръ? Умный мальчикъ съ возвышенною и кроткою душой? Еслибъ онъ полюбилъ меня?.. Говоря откровенно, было бы то же самое: за его любовь, то-есть за то, что они называютъ любовью, я не отдала бы ему сердца.
Вдь не полюбила же я ‘Агасфера’, а онъ былъ достоинъ любви.
Таня съ Гришей очень милые, добрые, честные люди, и они знаютъ, что имъ надо для ихъ счастья. Имъ надо маленькій, уютный мягкій уголокъ, въ которомъ бы они могли скрыться, созерцая красоту другъ друга. Имъ надо маленькое мщанское счастье. Все будетъ завсить отъ вншнихъ условіи — будетъ у нихъ достаточно средствъ, чтобы съютить себ гнздо, чтобы сытно пость, будутъ родиться здоровыя дти, не обрушится на нихъ какая-нибудь невзгода извн, и они будутъ счастливы, вншній міръ врядъ ли тронетъ моихъ переклитокъ, они будутъ довольствоваться своимъ маленькимъ міркомъ… Я слышу возню. Таня страшно о чемъ-то хлопочетъ, нсколько разъ пробжала мимо моей двери. Высовываюсь и спрашиваю: ‘что такое?’ — Гриша съ охоты пришелъ, кушать хочетъ. Ахъ, Боже мой, да скоро ли будетъ готовъ бифстексъ?’ — Вотъ и онъ бжитъ за нею. Они останавливаются у самой моей двери, я слышу легкую борьбу и звукъ поцлуя — все кончается этимъ, и только этимъ, будьте счастливы. дти мои, я не завидую вашему счастью!
6 августа. Въ природ опять жара и смрадъ лсныхъ пожаровъ. Деревья или совсмъ облетли или стоятъ совсмъ желтыя какъ въ глухую осень. Трава шуршитъ подъ ногами. Скотъ возвращается домой совсмъ голодный. Вчера встртилась съ Василіемъ Терентьевымъ.— Ну что? спрашиваю.— Ничего, матушка барышня, живемъ по-маленьку, къ вамъ шелъ, не нужно ли, молъ, поработать для вашей милости?
— Да вдь мы ужь почитай, что обмолотились.
— Обмолотились! Ахъ горе какое! а я было думалъ.
— Ржи-то только почти на посвъ и хватитъ, говорю, а у васъ какъ?
— У насъ, слава теб Господи, до января съ хлбомъ будемъ.
И онъ доволенъ, что будетъ сытъ съ семьей до января, а тамъ будутъ сть въ долгъ!.. А въ угловой идетъ то же воркованье, т же поцлуи. Въ дом усиленныя приготовленія къ свадьб. Таня съ Гришей, мама съ тетей, Дуняша съ Глашей, Антипъ съ Настасьей. Только я одна сама съ собою. Каждый день зжу на Вожу купаться. Длаю большія прогулки верхомъ и пшкомъ, объзжаю поля, длаю видъ, что занимаюсь хозяйствомъ. Много читаю, но не попадаю на настоящее, скоро буду бояться печатнаго. Тоска, Боже, какая тоска! А есть вдь здоровье, сила, молодость, красота вншняя, а внутри что-то непорчено, червь какой-то точитъ. Къ обду прізжалъ Евгеній. Съ тхъ поръ, какъ пріхалъ Гриша, у насъ обды, je vous prie de croire, безукоризненны. Бывало прідетъ кто-нибудь къ самому обду и мама волнуется, бжитъ заказывать неизбжный зеленый соусъ съ яицами, сегодня же мы стойко перенесли пріздъ Евгенія Алексевича, соусъ былъ заказанъ раньше. Онъ только-что возвратился изъ Петербурга, пріхалъ въ новомъ прекрасно-сшитомъ плать и былъ еще боле медлителенъ въ движеніяхъ, чмъ прежде, ему, кажется, хотлось, чтобъ я осмотрла его со всхъ сторонъ. Привезъ много разсказовъ изъ служебнаго и придворнаго міра и кажется 12 фунтовъ конфетъ изъ разныхъ кондитерскихъ, мам коробку, Тан коробку, и мн. Передавая мн конфеты, онъ какъ-то очень тонко далъ мн замтить, что он дороже стоятъ остальныхъ. Я взглянула на него съ благодарностью… Бдный Евгеша, и зачмъ ты только тратишься. Все старался остаться со мною наедин, но я не доставила ему этого удовольствія, онъ долженъ былъ при всхъ высказать, что тяготило его душу: ‘Мой дядюшка князь Дмитрій Ивановичъ непремнно хочетъ перетащить меня въ свое вдомство. Конечно я пойду, если онъ дастъ мн мсто въ Петербург. Я прихожу къ убжденію, что служить и жить можно только въ Петербург’. Ну и прекрасно, переходите въ Петербургъ, только безъ меня, Евгеній Алексевичъ!
6 августа вечеромъ. Завтра прізжаетъ Гришина сестра, Софья Петровна Зарцкая, она прізжаетъ раньше срока, такъ какъ воспользовалась поздкой въ наши края своего дальняго родственника, случайно прозжавшаго черезъ Кіевъ, чтобы не хать одной. Это еще совсмъ неопытная молоденькая женщина. У насъ переполохъ, мама вся въ красныхъ пятнахъ. Въ домъ опять нагнали толпу бабъ. Обметаемъ пыль, моемъ полы, какъ будто никогда этого не длали раньше. Нигд пройти нельзя, въ корридор цлыя лужи, по всему дому сквозной втеръ, топотъ босыхъ ногъ и громкій бабій говоръ. Авдотья, наша домоправительница кричитъ, конечно, громче всхъ. А надо всми криками царитъ звонкій голосъ тети Жени. Это нашъ верховный распорядитель. Въ очень важные критическіе моменты нашей жизни, когда мама чувствуетъ себя слишкомъ слабою, она естественно передаетъ бразды тет жен. Тетя Женя всего на два года моложе матери, по жизненныхъ силъ и энергіи въ ней масса, да и вообще она на десять лтъ кажется моложе. Она бгаетъ по всему дому, сунетъ бабъ то въ одно мсто, то въ другое, только-что велитъ Матрен мыть въ гостиной полъ, какъ уже кричитъ ей изъ угловой: ‘сюда! сюда! дай тряпку, вонъ паутина, и все, — такъ нельзя, надо прежде обмести. Зови Настю, нтъ, нтъ, не трогай, Машку зови!’ Она почему-то заблагоразсудила отдать кабинетъ, въ которомъ до сихъ поръ помщался Гриша, новопрізжему родственнику.
Новая суета, Гришу переводимъ въ смежную комнату, перетаскиваемъ кровать. А родственнику — его фамилія Тулиновъ — шлемъ телеграмму, чтобы не вздумалъ прохать нашу станцію не побывавъ у насъ. Мы вдь ужасно родственны, даже десятую воду на кисел мы съ блаженствомъ принимаемъ въ наши родственныя объятія. Мама и тетушка очень гордятся этимъ нашимъ свойствомъ и Таня совершенно сочувствуетъ имъ и говоритъ, что она будетъ горько плакать, если Тулиновъ не завернетъ къ намъ въ Бахмачеево. Да, она въ состояніи плакать объ этомъ, я убждена, тмъ боле, что Гриша наговорилъ ей съ три короба о Тулинов.
7 августа часъ ночи. Цлый день прошелъ въ ожиданіи.
Волненій было пропасть, какъ будто мы не знаемъ, что есть нсколько поздовъ, и если Софья Петровна Зарцкая не пріхала утромъ, то можетъ пріхать въ ночь. здили конечно встрчать, какъ обыкновенно, но я устояла, не похала глотать пыль, за что Таня меня назвала ‘эгоисткой’. Возвратилась разочарованная и, кажется, даже въ слезахъ, что дало поводъ Гриш въ продолженіе двухъ часовъ утшать ее въ липовой бесдк (изъ угловой они, наконецъ, перебрались на чистый воздухъ).
Ждали цлый день, теперь ршено ждать и ночью. Поздъ на нашу станцію приходитъ въ половин перваго, оттуда до Бахмачеева двадцать верстъ, считайте минимумъ два часа, могутъ пріхать только къ тремъ, но мы ждемъ! Домъ весь освщенъ, цпныя собаки на привязи и страшно воютъ. Мама съ тетушкой дремлютъ въ гостиной надъ работами. Женихи ушли въ садъ — ночь лунная, а я простилась, нтъ, я не намрена дожидаться до утра новыхъ родственниковъ, пусть прізжаютъ безъ меня. Когда я прощалась, Таня посмотрла на меня съ укоризной и не вытерпла, чтобы не спросить: ‘Неужели ты не встанешь, когда прідетъ Соня?’ Я отвчала, что не встану, что оставлю это знакомство до завтра.
— И не вставай, сказала тетя Женя съ озлобленіемъ,— никто не нуждается въ твоихъ родственныхъ чувствахъ.
Я ничего не возражала на эти слова и ушла.
Я не знаю дйствительно, для чего я стану ломать себя, для чего лгать? Вдь мама, тетушка, Таня — вс лгутъ, вс представляются, настраиваются на этотъ родственный тонъ. Не могутъ же он любить въ самомъ дл женщину, которую никогда не видали — все это условная ложь, а я не хочу подчиняться этой условной лжи. Я еще врю Тан, Таня теперь въ своемъ глупомъ экстаз готова любить не только близкаго Гриш человка, но даже вещь мало-мальски касавшуюся его. Я на дняхъ подсмотрла съ какимъ любовнымъ восторгомъ она оглядывала оставленный имъ на стол портсигаръ… Тан все прощается, она невмняема, но тетушка, я уврена, клянетъ въ душ милыхъ родственниковъ, такъ дурно устроившихъ свой пріздъ, что она, тетя Женя, любящая поспать, должна бодрствовать до трехъ часовъ…
Да пусть, пусть… ломайтесь, кривляйтесь, лгите, меня-то только оставьте въ поко. Однако я слышу лай собакъ. Он такъ и рвутся на своихъ цпяхъ, мои бдные псы, жертвы родственныхъ чувствъ! Звукъ экипажа… Вотъ онъ влетлъ во дворъ.
Павелъ лихо осаживаетъ тройку у крыльца. До меня долетаютъ восторженные возгласы изъ передней, звуки поцлуевъ. Вотъ кто-то бжитъ по корридору внизу. Очевидно наша вездесущая Настька побжала за самоваромъ. Вотъ и онъ! его присутствіе для меня очень ощутительно — весь чадъ несется ко мн — наверхъ. У насъ не умютъ поставить самовара безъ чаду — это традиція дома, которою мы гордимся!.. Вотъ вся компанія переходитъ въ залу. До меня долетаетъ гулъ голосовъ. Голосъ тети Жени все покрываетъ, она съ особеннымъ азартомъ о чемъ-то трактуетъ. Вотъ мужской голосъ — не Гришинъ — голосъ, звучащій мягко и какъ-то властно. Тетя Женя даже замолчала… Меня разбираетъ любопытство, не пойти ли взглянуть? вдь я еще не раздвалась…
Вдь это тоже будетъ ломаньемъ, если я насильственно удержу себя здсь изъ-за того, что простилась со всми. Да пусть же тетушка думаетъ что хочетъ — я иду.
8 августа. Сошла внизъ и застала цлую картину: — мама за самоваромъ украдкой утираетъ слезы, Таня стоитъ обнявшись съ молодою красивою женщиной, похожею на Гришу, такою же блокурою, съ такими же волнистыми волосами какъ у него и съ такими же добрыми глазами и об о чемъ-то шепчутся, какъ будто он въ дружб уже десятки лтъ. Гриша стоитъ около нихъ и улыбается. Тетушка съ чашкой чая сидитъ за столомъ, она очевидно въ паос, съ азартомъ что-то доказываетъ своему собесднику, ея любимыя слова ‘и все’ и ‘такъ дале’ сыплются безъ конца и собесдникъ очевидно не въ силахъ возражать ей — ему не даютъ времени. Собесдникъ ея встаетъ при моемъ появленіи и я не безъ нкотораго интереса разглядываю его. Это человкъ лтъ 45 — можетъ и боле. Голова красива. Густые вьющіеся волосы съ сильною просдью откинуты назадъ и вздымаются цлою шапкой надъ умнымъ блымъ лбомъ. Глаза темно-каріе или срые — не разобрала еще, большіе, вдумчивые, ихъ взглядъ какъ бы безсознательно останавливается на васъ и вамъ длается неловко подъ нимъ, такъ онъ упоренъ. Тонкій правильный носъ, мягкая немного грустная улыбка красиво очерченныхъ губъ, усы и борода съ сильною просдью, высокій ростъ, немного сутуловатая фигура — въ общемъ впечатлніе откровенно пожилаго, не желающаго молодиться человка, человка внушающаго довріе — впечатлніе пріятное.
Онъ всталъ когда я вошла и дожидался стоя моего привтствія, разсянно, какъ мн показалось, слушая тетушку. Таня такъ обрадовалась моему приходу, что вся вспыхнула.
— Это моя сестра, сказала она чуть-чуть задыхаясь Софь,— сестра Наташа, ты знаешь, Таня была уже на ты съ Софьей Петровной.
— А я думала вы спите, сказала Софья пріятнымъ груднымъ голосомъ, и протянула мн об руки, кажется и губы, но я не поцловалась съ нею, а только крпко пожала ея мягкія маленькія ручки.
— Нтъ, я не спала, сказала я.— Чадъ самовара, хотла, было, я сказать выгналъ меня съ верху, но я удержалась отъ этой маленькой лжи. И чистосердечно, сама не знаю зачмъ, промолвила:— я не хотла выходить сегодня и собиралась уже ложиться, но заслышала голоса и меня вдругъ потянуло къ вамъ.
Мама очевидно была мною довольна, она улыбалась и, точно желая помочь мн въ трудномъ дл любезности, выдлывала что-то ртомъ, повторяя мои движенія губами. Я подошла къ Тулинову и протянула ему руку.
— Павелъ Александровичъ Тулиновъ, назвалъ онъ себя.
— Догадываюсь, сказала я и улыбнулась. Онъ тоже улыбнулся доброю милою, красивою улыбкой. Мн нравится лицо Тулинова. Мы сидли до четырехъ часовъ благодушно разговаривая. Тулиновъ узжаетъ посл-завтра, у него неотложное дло въ Тамбов и ему надо торопиться, онъ присяжный повренный по профессіи. Къ свадьб онъ, быть-можетъ, отдлается и вернется сюда, но Софь придется возвращаться въ Кіевъ одной, такъ какъ Тулиновъ отсюда продетъ прямо въ Петербургъ. Все это я узнала вчера же отъ него.
— Я вдь и то второй мсяцъ путешествую въ разлук съ семьей. Вотъ этимъ, прибавилъ онъ, обращаясь исключительно ко мн, профессія наша ужасна, мы почти не принадлежимъ нашимъ семьямъ.
— Вы давно женаты? спросила я.
— О, да, я вдь ужь совсмъ старикъ, Наталья Сергевна, моя старшая дочь почти вамъ ровесница.
— Какъ, ей двадцать второй годъ?
Онъ негромко разсмялся.
— Разв можно быть такъ наивно-откровенною, сказалъ онъ,— не скажи вы, я никогда бы не отгадалъ сколько вамъ лтъ, дочери моей пятнадцать и я считалъ васъ года на два старше ея.
Вотъ первая фраза въ устахъ этого человка, которая не понравилась мн, терпть не могу этой манеры говорить женщинамъ комплименты. Я знаю, что я не дурна, но не моложава. Я нахмурилась и отвернулась отъ него, чмъ и воспользовалась тетушка, чтобы завладть Тулиновымъ и владла имъ до послдняго момента, когда мы разошлись по нашимъ комнатамъ. Я поднималась по лстниц и слышала еще, какъ на высокихъ нотахъ она выкрикивала: ну и тому подобное… вы понимаете, и все… и такъ дале, ну и конечно… Однимъ словомъ, Господи сколько лишнихъ словъ, чтобы ничего не сказать!
11 августа. Сегодня Павелъ Александровичъ долженъ былъ ухать отъ насъ, но онъ остался еще на нсколько дней.
— Останусь до самаго, до самаго послдняго срока, сказалъ онъ,— если вы этого хотите, Наталья Сергевна.
— Я хочу, чтобы вы остались, подтвердила я.
— Будь по вашему.
Онъ взялъ мою руку и тихо пожалъ.
Только во время путешествія или въ деревн при исключительныхъ условіяхъ въ род нашихъ можно такъ сойтись въ нсколько дней, какъ мы сошлись съ Тулиновымъ.
Въ нашихъ съ нимъ отношеніяхъ пріятно именно то, что ни мама, ни тетя Женя не смотрятъ на него, какъ на жениха. Вдь скажи два-три лишнія слова съ молодымъ человкомъ, и вы уже видите два озабоченныя женскія лица и трепетныя губы васъ спрашиваютъ: — О чемъ шелъ у васъ разговоръ? Ты кажется съ нимъ не любезна. Или напротивъ: — Ты слишкомъ съ нимъ любезна, помилуй — какой же это женихъ, у него гроша мднаго нтъ за душой!— И пойдутъ течь слезы матушки,— изливаться рчи тетушки — ‘и все, и тому подобное’…
Тулиновъ же не представляетъ собою ни заманчиваго, ни опаснаго жениха, онъ женатъ, этимъ все сказано. А самой судьб угодно оставлять насъ вдвоемъ: мама, тетушка, Софья Петровна всецло поглощены приданымъ. Гриша съ Таней заняты другъ другомъ, а Тулиновъ предоставленъ мн. Когда на другой день по прізд Софьи Петровны съ Тулиновымъ вс разошлись и тетушка долго топталась на мст, разсказывая Павлу Александровичу къ сколькимъ разнороднымъ обязанностямъ призываетъ ея долгъ, присаживалась, опять вставала и наконецъ ушла, я сказала ему:
— А на меня, кажется, возложена исключительная обязанность занимать васъ, Павелъ Алексаноровичъ.
— Которая вамъ особенно непріятна.
— О, нтъ. Я убждена, мы съ вами всегда найдемъ сюжетъ для интереснаго разговора, а это главное.
— Не въ томъ дло, сказалъ онъ, качнувъ своею сдою красивою головой,— я очень мало васъ, конечно, знаю, Наталья Сергевна, всего нсколько часовъ, но моя профессія сдлала меня физіономистомъ: какъ ни мало мы знакомы другъ съ другомъ, я однако усплъ замтить, что заслужилъ вашъ гнвъ.
— Вы, мой гнвъ!.. вы ошибаетесь, Павелъ Александровичъ.
— Вы измняете себ, Наталья Сергевна, сказалъ онъ съ оттнкомъ грусти, какъ мн показалось.— Въ то короткое время, что я узналъ васъ, я усплъ замтить, что вы правдивы по преимуществу. Зачмъ же теперь вы измняете своему принципу и говорите неправду? вы недовольны мною.
— Наконецъ-то вы употребили подходящую фразу, сказала я смясь.— Ваша профессія испортила вашъ языкъ, вы употребляете слишкомъ сильныя выраженія — вы говорите, что заслужили мои гнвъ, это слишкомъ выразительно. Чтобы быть правдивою, скажу, мн дйствительно не понравились вчера ваши льстивыя слова о моихъ годахъ…
— Вотъ видите, я зналъ, что вы недовольны мною, воскликнулъ онъ почти радостно.— Скажу вамъ прямо, вы вчера поразили меня простотой и радушіемъ вашей встрчи, мн сразу показалось, что мы будемъ съ вами хорошими друзьями, но вчера же мн почудилось, что что-то оттолкнуло васъ отъ меня. Я очень чутокъ, Наталья Сергевна!.. я радъ, что дло только въ годахъ. Я съ восторгомъ признаю за вами не только 22 весну, но цлыхъ 25 лтъ, будемъ только друзьями, не сердитесь на меня.
Онъ сказалъ это такъ просто, что я съ радостью протянула ему руку.
И право, мы стали друзьями. Куда двалась моя недоврчивость, моя щепетильность. Какъ выражается тетушка, я отношусь къ Тулинову, котораго знаю со вчерашняго дня, какъ будто онъ мн былъ другомъ десятки лтъ. Въ нашихъ натурахъ есть что-то родственное. Мы понимаемъ другъ друга не только съ полуслова, но съ полувзгляда. Вчера вечеромъ мы проходили мимо бесдки — мста заключенія нашихъ влюбленныхъ. Мы были очень близко, между листвой ясно можно было различить блый рукавъ моей сестры и темную сппну Гриши, по ни звука не было слышно. Именно по поводу этого молчанія я не могла удержать улыбки. Павелъ Александровичъ какъ будто мгновенно понялъ мою мысль, онъ заглянулъ мн въ глаза и, улыбнувшись тоже, молвилъ:
— Однако, странный способъ веселиться! И это они всегда такъ?
— По крайней мр очень часто.
— Никакіе, значитъ, вопросы не отягчаютъ ихъ влюбленныхъ головъ, и слава Богу, барышня! Будутъ счастливы! Мы бы съ вами стали копаться, допытываться отчего, да почему? Да есть ли это еще счастье настоящее? А они ничего не пытаютъ. Ихъ гретъ солнце, имъ свтитъ луна, вокругъ нихъ трепещетъ листва. И они думаютъ, что все это создано, чтобы сдлать рамку къ ихъ счастью! Для нихъ весь міръ заключается въ нихъ самихъ. Зачмъ же имъ слова?.. И они, эти милые эгоисты думаютъ, что они самыя самоотверженныя существа, потому что въ этомъ экстаз, въ которомъ находятся теперь, они готовы пролить слезу надъ каждымъ несчастнымъ нищимъ, отдать ему цлый… цлый рубль изъ своего кошелька. Гриша славный, честный малый, я знаю его давно, съ самаго дтства, но это одинъ изъ тхъ людей, который можетъ вполн довольствоваться своимъ маленькимъ семейнымъ счастьицемъ. Укромный уголокъ, хорошенькая нжная жена, приличная обстановка — чего еще надо!.. Идеалъ сестры вашей, мн кажется, немногимъ выше… О, они будутъ счастливы! ‘
А онъ счастливъ? Я знаю, что у него семья, но онъ ни разу еще не упоминалъ о жен своей. Хотлось бы мн знать, счастливъ онъ съ женой? Что это за женщина его жена? Умна, красива? Любитъ его?..
12 августа. Сегодня многознаменательный день. Личность Павла Александровича, его семейныя отношенія стали мн ясны. Я дня два тому назадъ спрашивала Гришу.
Но можно ли что допытаться у этихъ влюбленныхъ. ‘Семейное положеніе Тулинова’? Прекрасное семейное положеніе. Жена отличная женщина, обожаетъ его, онъ, конечно, капризничаетъ, но впрочемъ ничего себ, живутъ хорошо, насколько я знаю — вотъ и все, что я отъ него добилась.
Сегодня къ обду къ намъ пріхали дядюшка Петръ Семеновичъ изъ Подымова и Евгеній Алексевичъ изъ города.
Только-что дядюшка вошелъ, какъ тетя Женя подхватила его и со своею обычною болтливостью принялась его разспрашивать, сама отвчать и разсказывать.
— Что, братецъ, видли новыхъ родственниковъ? Не видли? Какая прелесть эта Софья Петровна! Какъ хороша, настоящій ангелъ и все. Такъ родственна, нжна! А какъ уменъ Павелъ Александровичъ! Вы еще не познакомились съ Павломъ Александровичемъ Тулиновымъ?.. Знаменитый Тулиновъ, вы знаете! Вотъ дайте срокъ, загоняетъ онъ васъ, братецъ! Такъ говоритъ!.. ахъ, какъ говоритъ!
— Что вы даже слушаете, сестрица, усплъ вставить свое саркастическое слово дядя Петръ Семеновичъ, который всегда утверждалъ, что сестрицу Евгенію Семеновну можно заставить слушать только сильно ошеломивъ ее чмъ-нибудь — ‘озадачиться и замолчать, но не боле какъ на полминуты, не успли высказать, пропало ваше дло.’ Но Евгенія Семеновна на этотъ разъ не озадачилась, сарказма не поняла и продолжала тараторить.
— Вотъ нашъ строгій критикъ сама Наталья наша Сергевна (взглядъ въ мою сторону) и та, кажется, довольна, не критикуетъ. Нтъ ужь, братецъ, этотъ васъ загоняетъ, загоняетъ, лучше и не вступайте съ нимъ въ споръ.
Дядюшка, какъ большой лохматый серьезный песъ, котораго задираетъ маленькая собаченка, презрительно оглянулся на сестру:
— Это васъ, бабье, сказалъ онъ,— загонять всякій можетъ, а не насъ, матушка. Мы за себя постоимъ.
— Всякій! Ты говоришь всякій, это не всякій, это талантливйшій человкъ и все… я рада, что ты засталъ его еще, послушаешь, какъ настоящіе-то ораторы говорятъ. Онъ извстный адвокатъ.
— Знавали мы такихъ! Щелкоперъ какой-нибудь!. Тетушка сразу оказала дружественную услугу Павлу Александровичу,— возстановила, я это сейчасъ почувствовала, дядю противъ него. Мн это очень досадно, изо всей нашей родни дядю Петра Семено вича Родвилова я люблю и уважаю боле всхъ. Дядя Родвиловъ братъ по отцу матери нашей и тет Жени, онъ сынъ ддушки отъ перваго брака его съ простою крестьянкой. Дядя вроятно унаслдовалъ отъ матери крестьянскую грубость и наивную прямоту. Онъ много старше сестеръ, ему за шестьдесятъ, тогда какъ матери моей нтъ еще и пятидесяти, а тетя Женя, когда принарядится, можетъ сойти за тридцатипяти-лтнюю женщину. Несмотря да свои годы, онъ очень крпкій и бодрый старикъ, здитъ верхомъ, ходитъ на охоту, стрлять безъ промаха. Онъ не женатъ. Живетъ онъ постоянно въ своемъ имнь и выработалъ свою собственную систему хозяйства, надъ которою вс смются, но которая, очевидно, приноситъ ему доходъ. Матушка очень любитъ и уважаетъ брата. Сестры лучше чмъ кто-либо могли убдиться въ его честности и безкорыстіи: когда умеръ отецъ ихъ, не оставивъ духовнаго завщанія, Петръ Семеновичъ, не говоря никому ни слова, распорядился своимъ достояніемъ, раздливъ его на три равныя части, и это тогда, когда сестры имли свое собственное наслдіе отъ матери. Тетя Женя никогда не могла говорить объ этомъ поступк брата безъ слезъ. Онъ же искренно считалъ, что поступилъ такъ, какъ поступилъ бы всякій ‘настоящій человкъ’ на его мст.— Я исполнилъ свой долгъ, говорилъ онъ.
Недружелюбіе дядюшки къ Тулинову выразилось еще за обдомъ, когда на мужскомъ конц стола завязался безконечный мужской разговоръ или скоре споръ. Павелъ Александровичъ говоритъ хорошо, покойно, не волнуясь, въ его словахъ, по-моему, очень ясно выражается его мысль. Но дядюшка длалъ видъ, что не хорошо понимаетъ, все требовалъ боле яснаго опредленія. Очевидно, они люди двухъ различныхъ лагерей. Дядя человкъ стариннаго закала, большой ретроградъ, надо сказать, Павелъ Александровичъ человкъ вполн либеральнаго образа мыслей. Вотъ дядя-то и желалъ его поймать на этомъ либерализм, и все укорялъ его въ неискренности. Мой дядюшка любилъ рзать все съ плеча и считалъ людей не искренними когда они говорятъ безъ пны у рта и съ уваженіемъ относятся ко мнніямъ другихъ, будь они діаметрально противоположныхъ мнній. Мы умемъ только кричать, особенно когда насъ подускиваютъ, какъ это длалъ изподтишка мой милйшій поклонникъ Евгеній Алексевичъ. Я сидла, какъ на иголкахъ во все время обда и рада была, когда обдъ кончился, задвигали стульями и мужчины разошлись.
Въ гостиной за кофе, однако, разговоръ возобновился, но въ немъ уже приняли участіе и дамы. Тетушка, охотница поговорить, собственно и начала-то его.
— Это ужасно, вы слышали, братецъ, вотъ!.. Бдный молодой человкъ: семья и все!!, и вдругъ такъ неожиданно…
— О чемъ вы говорите, сестрица, я ровно ничего не понимаю.
— Какъ о чемъ? О Павлов, бдный молодой человкъ! Такой талантливый и тому подобное и вдругъ застрлился… Я поплакала и все…
— А я ни пролилъ ни одной слезы. Непутевый малый этотъ Павловъ!
— Ахъ, что вы, братецъ, несчастный, несчастный? Павелъ Александровичъ, вотъ послушайте.
И тетушка передала безпорядочно, какъ только она уметъ, исторію несчастнаго Павлова, со своими, конечно, комментаріями.
Этотъ юноша съ большимъ, какъ разсказываютъ, поэтическимъ талантомъ, но безо всякихъ средствъ, года два тому назадъ женился по страстной любви на такой же бдной двушк, какъ былъ и самъ. Сначала онъ пробивался кое-какъ литературнымъ трудомъ, къ концу года однако, когда родился у нихъ ребенокъ, онъ внялъ просьбамъ жены и поступилъ на службу, на скудное, но врное жалованье. Литература была заброшена. Павловъ затосковалъ. Къ концу втораго года супружества у Павловыхъ родился второй ребенокъ, средства не увеличивались. Павловъ ходилъ повся носъ на службу, но почти ничего не длалъ, подвергая себя частымъ выговорамъ. Не прошло и двухъ мсяцевъ посл рожденія втораго ребенка, какъ Павловъ застрлился, мотивируя свое самоубійство совершенною своею непригодностью въ житейскихъ длахъ и неумньемъ устроить какъ слдуетъ свою семью.
— Обыкновенная исторія! сказалъ Павелъ Александровичъ.
— Самонадянный мальчишка! рзко выговорилъ дядя,— я-ста, де мы-ста, литературныя силы. А пороху-то и не хватило, чтобъ этими силами поддержать семью.
По умнымъ губамъ Павла Александровича скользнула грустная улыбка.
— Все это такъ, сказалъ онъ,— уважаемый Петръ Семеновичъ, все такъ, въ молодости много самонадянности, но надо сказать правду, ничто такъ не губитъ таланта, какъ семья.
— Позвольте, своимъ зычнымъ голосомъ запальчиво закричалъ дядя,— если талантъ настоящій, то семья будетъ только содйствовать его развитію.
— Нтъ, извините, онъ непокоенъ, долженъ искать чмъ прокормить семью, обуть, одть, дать нкоторый комфортъ…
— А, вотъ оно что — комфортъ. Для семьи ли его, батюшка, ищутъ-то, этотъ самый комфортъ. Самимъ намъ онъ нуженъ, семью-то мы только приплетаемъ кстати — да-съ. А дло-то въ томъ, батюшка, что много слишкомъ на себя мы надемся, силишки своей не соразмряемъ, да больше думаемъ о себ-съ, чмъ о семь. Такъ-то. Понравилась рожица смазливенькая, мы и женимся. Пусть, молъ, въ экстаз сидитъ предъ нами, да восхищается нашею геніальностью, а забываемъ о томъ, что эту хорошенькую рожицу намъ же придется кормить, а что она пожалуй народитъ намъ съ полдюжины дтей. А силенки-то у насъ и не находится, чтобы заработать на всхъ или перенести мужественно невзгоду.
— Ну пожалуй и силенки бы хватило, но невзгода является въ томъ, что хорошенькая рожица, какъ вы характерно изволили назвать, окончательно не понимаетъ своего мужа, его стремленія ей чужды, его интересы мало ее трогаютъ.
— Да-съ, мало трогаютъ! насмшливо воскпкнулъ дядя,— а вы хотли бы связать себя съ свободнымъ человкомъ и подчинить его волю всецло себ! Тотъ… кто позволяетъ себ роскошь жениться, тотъ, батюшка, идетъ на то, чтобъ уступать, самъ не уступишь, теб не уступятъ, я не люблю уступать и не женился..
— Вотъ видите ли, мы пришли, значитъ, къ одному и тому же заключенію — обзаводиться семьей не надо, значитъ, и по-вашему.
Дядюшка опшилъ, барыни засмялись.
— Какъ не надо! оглядываясь воскликнулъ онъ.— Нтъ, надо, надо, что вы тутъ проповдовать изволите!
— Я впрочемъ говорю не для всхъ. Есть люди, которымъ жениться необходимо, только въ семь они и могутъ найти спасеніе. Я говорилъ только объ одномъ сорт людей, людей стоящихъ нсколько выше общаго уровня, какъ этотъ Павловъ, напримръ, со словъ Евгеніи Семеновны, людей, которыхъ обыкновенно не понимаютъ женщины, или очень немногія изъ нихъ, сами выдающіяся. Такимъ людямъ, такъ или иначе, суждено гибнуть въ семь.
До этихъ поръ волновался дядя, Павелъ же Александровичъ былъ совершенно спокоенъ, теперь же, когда дядя, высказавшись, успокоился и не слушалъ даже своего оппонента, тотъ замтно волновался, глаза его горли, на щекахъ проступилъ румянецъ.
— Представьте себ, говорилъ онъ, обращаясь теперь исключительно къ намъ, женщинамъ.— Представьте себ хоть бы этого Павлова. У него не крупный, положимъ, но все же талантъ. Онъ дорожитъ имъ. Онъ думаетъ, — быть-можетъ онъ и не правъ, — что въ этомъ талант цль его жизни. Онъ влюбился въ двушку, которая, казалось ему, понимала его. И на первыхъ же порахъ онъ натыкается на полное равнодушіе къ тому, что составляетъ часть его жизни, его самого. Онъ рвется къ ней, чтобы подлиться тмъ, что боле всего занимаетъ его, а она: ‘не хочешь ли покушать, мой милый’? ‘Дай я тебя поцлую’! И обижается, что онъ не ласковъ съ ней, что въ дом недостатокъ. ‘Ты не любишь меня: еслибы любилъ, ты видлъ бы, ты досталъ бы’. Начинаются маленькія сцены, кончающіяся примиреніями вначал, но он отравляютъ жизнь. Родятся дти. Жена больна, раздражена и свое раздраженіе вымщаетъ на муж. Она становится требовательна. ‘Дти! восклицаетъ она. Ты долженъ для дтей’!
Онъ спасается отъ сценъ, работаетъ надъ прибыльною работой, а талантъ гибнетъ. И жена же, пожалуй, потшается надъ нимъ. ‘Талантъ, говоритъ она, гд онъ, твой талантъ?’
Онъ холодетъ къ жен, мщанская обстановка семьи ему длается противна. Онъ хотлъ бы бжать, искать другаго, но онъ привязанъ. Вотъ тутъ-то Павловы и стрляются! Другіе же бьются цлую жизнь, не смя сбросить съ себя жерновъ, который сами же навязали на шею, бьются, пока смерть не освободитъ ихъ сама. Дядя, вроятно, нашелъ бы, что возразить ему, но онъ уже давно покинулъ комнату и храплъ гд-нибудь на диван. Мы же женщины не возражали, мы были взволнованы, даже тетушка порывалась что-то сказать, но ничего не говорила, а утирала глаза платкомъ. Впрочемъ, она скоро пришла въ себя и стала излагать свой образъ мыслей. Покуда она говорила, я тихонько выскользнула изъ комнаты и пробралась на террасу. Вечеръ былъ теплый, по темный. Густыя облака собрались на неб. Столовая, окна которой выходятъ на балконъ, была еще не освщена, такъ что я очутилась въ абсолютной темнот. Въ первый моментъ было даже жутко. Потомъ, приглядываясь вдаль, я стала различать дорожки, силуэты липъ, кленовъ, полуоблетавшей березы. Этотъ темный вечеръ съ своими осенними ароматами левкоеевъ и прлаго листа наввалъ на меня грусть. Я сидла въ самомъ темномъ углу, прижавшись къ косяку окна и думала… думала о Тулинов, мн казалось, что сейчасъ онъ говорилъ не о Павлов, а о себ и мн было грустно, что я ничего не знаю о его прошломъ, мн хотлось заглянуть въ это прошлое, постараться разгадать его. Мн казалось, что возникшая въ эти нсколько дней между нами близость даетъ мн право на это любопытство. Неужели я не узнаю, ничего не узнаю о немъ! Говоря о Павлов, не говорилъ ли онъ о себ? Мн казалось, что впервые чужое несчастіе такъ глубоко трогаетъ меня, да, я была убждена, что онъ несчастливъ, и мн хотлось бы какъ-нибудь утшить его, приласкать, какъ маленькаго, сказать ему: ‘еслибъ это было въ моей власти, вы были бы счастливы’. Я кажется такъ занята была своими мыслями, что послднія слова выговорила вслухъ — это со мною случается иногда. И вдругъ услышала тихій голосъ:— Вы здсь, Наталья Сергевна?
Это былъ Туликовъ, онъ обошелъ кругомъ черезъ садъ и стоялъ подъ террасой. Онъ, вроятно, очень испугалъ меня, я почувствовала какъ точно что-то оборвалось у меня въ груди и стало трудно дышать. Съ секунду я боялась выговорить слово, наконецъ сказала первое, что пришло на языкъ.
— Вы не боитесь собакъ, он уже спущены, сказала я и сама чувствовала какое-то трепетаніе въ звукахъ моего голоса.
— Можно къ вамъ? У васъ тутъ такъ прекрасно… Вы такъ это хорошо придумали уйти, сюда. Можно?
— Само собою.
Онъ ухватился за балюстраду очень уже ветхую, поднялся на рукахъ и черезъ мгновеніе былъ уже около меня.
— Ну, что вы скажете, милая барышня?.. сказалъ онъ, чуть-чуть прикасаясь къ моей рук. Я видла слабое очертаніе его блднаго лица и на немъ дв большія темныя впадины, которыя точно имли свойство пропасти и притягивали къ себ, по крайней мр я не могла оторвать отъ нихъ взгляда.
— Что вы скажете? Вдь бываютъ такіе глупые, подлые моменты въ жизни человка!
— О чемъ вы говорите?
— Барышня милая, зачмъ эта личина притворства! Не притворяйтесь, вы знаете, о чемъ я говорю. Будьте другомъ, разбраните меня хорошенько. Скажите: старый дуракъ, мальчишка, старый, вчный студентъ, болтунъ… Ну скажите же, Наталья Сергевна.
Я засмялась.
— Не смйтесь, а разбраните. Ну говорите: болванъ, старый дуракъ…
— Старый дуракъ, повторила я и опять засмялась.
— Такъ, такъ, браните сильнй, милая Наталья Сергевна, чтобы стыдно мн стало! Ишь разболтался! Душу свою наизнанку выворачивать принялся. Надъ тобою смются и ништо теб!..
— Я ничего не понимаю, кто же смется и надъ чмъ?
— Надо мною, барышня милая, заговорилъ онъ задушевно, машинально беря мою руку,— всякій долженъ надо мною смяться, ишь, что выдумалъ изливаться на старости. Терплъ, терплъ, и вдругъ не вытерплъ, проврался. Бываютъ же вдь такіе моменты, когда вдругъ что-то точно толкнетъ тебя высказаться, пожаловаться на горькую судьбу, а, Наталья Сергевна, бываютъ вдь?..
Въ этой задушевности тона, къ которому онъ такъ быстро перешелъ, посл шутки, было что-то трогательное.
— Кто же посмлъ бы смяться, сказала я, удерживая слезы.
— Вы не смялись? спросилъ онъ серьезно,— вамъ жаль стало болтуна?
Я молчала, я боялась вымолвить слово, такъ тяжело было на сердц, такъ страшно было разрыдаться тутъ же при немъ.
— Эхъ, милая двушка! пожили бы вы съ мое, пережили бы то, что пережито мною, и тогда, можетъ-быть, ясно поняли бы, что бываютъ минуты, когда невтерпежъ, когда хочется излиться!..
Въ это время въ столовую принесли лампу и нашъ уголъ освтился. Изъ глубокихъ впадинъ сверкнули его темные глаза, грустные и серьезные. Онъ тоже вроятно увидлъ мое волненіе и продолжалъ:
— Вотъ когда предъ собою видишь такой вотъ честный, сочувственный взоръ, когда предчувствуешь, что есть душа, которая пойметъ тебя и пожалетъ… пожалетъ, барышня? спросилъ онъ. Я утвердительно кивнула головой.
Онъ повторилъ мой жестъ и въ этомъ повтореніи было столько ласки, нжности.
— Спасибо, спасибо… И понемногу, не спша, хотя и сильно волнуясь въ полутьм этой террасы, онъ разсказалъ мн свою интимную жизнь.
Онъ женился рано, увлекшись хорошенькимъ личикомъ влюбившейся въ него барышни. Первые восторги любви скоро миновали. Не прошло и трехъ мсяцевъ посл свадьбы, какъ глаза его открылись — онъ былъ связанъ на вки съ добренькою, но ограниченною двушкой, мечтавшею о поцлуяхъ, о маленькомъ комфорт, и только. Его, человка идеи, не искавшаго своего личнаго счастья, она не понимала. Она сразу предъявила свои требованія, и онъ долженъ былъ отказаться отъ своей мечты. Моя судьба, сказалъ онъ, похожа на судьбу Павлова. Такъ же, какъ у него, у меня былъ мой талантъ, который я долженъ былъ похоронить для того, чтобы заработать комфортъ жен и дтямъ.
И вотъ изо дня въ день потянулась жизнь, на которую принято не жаловаться, но которая хуже всякой каторги. Немилая работа, сцены и сценки изъ-за каждаго неурочнаго часа, проведеннаго вн дома. Упреки, слезы, ласки немилой жены! Рознь полная и жизнь бокъ о бокъ.
— Разойтись? да, мн приходило въ голову. Но подъ какимъ же предлогомъ я разойдусь съ женщиной вполн добродтельною? Какъ оставлю дтей, которыхъ люблю. Единственно когда бы я могъ разойтись съ нею, это еслибы встртилъ тотъ идеалъ женщины, который носилъ въ сердц своемъ. Но гд женщина, которая не гналась бы за комфортомъ, которая не ставила бы своей личной жизни, своего очага превыше всего? Гд женщина, для которой любовь превышала бы другія разныя соображенія, для которой княгиня Марья Алексевна не являлась бы серьезнымъ пугаломъ? Я не встрчалъ такой женщины. Моя жена могла бы и не ревновать меня! А главное — нтъ какъ-то охоты думать о личномъ своемъ счастіи. Не сложилась жизнь, какъ хотлось, ну и пусть! Есть, не правда ли, барышня милая, задачи выше личной нашей жизни, надъ которыми стоитъ подумать и потрудиться? Что жизнь одного человка въ сравненіи съ жизнью массы людей, главная забота которыхъ, забота о хлб насущномъ! И онъ не возвращался боле къ своей личной жизни, а сталъ развивать ‘теорію равновсія’, какъ онъ это называетъ. Онъ пишетъ большую статью по этому вопросу. Врядъ ли ученый трудъ его будетъ когда напечатанъ, идеи,— онъ говоритъ это самъ,— слишкомъ новы, смлы, наша цензура не переваритъ ихъ. Онъ мечтаетъ объ изданіи своей книги за границей, о перевод ея на иностранные языки.
21 августа. Онъ ухалъ, вчера мы простились съ нимъ, но странно — я не ощущаю пустоты, той пустоты, что была вокругъ меня и во мн до моего знакомства съ нимъ. Его нтъ, но онъ былъ тутъ, его мысль осталась со мною. Онъ пробудилъ меня и ушелъ. Пусть онъ ушелъ, но сонъ все же отлетлъ и спать я больше не могу. Въ тои сред гд мы живемъ, узкой, думающей только объ удовлетвореніи своихъ личныхъ потребностей, такой высокій умъ и характеръ, какъ его, съ отсутствіемъ всякихъ эгоистическихъ стремленій, естественно могъ поразить, тронуть и перевернуть во мн понятія и чувства. Да, чувства!.. Таня утверждаетъ, что я живу однимъ воображеніемъ. Нтъ, это ужь не воображеніе… Я люблю его и знаю почему люблю. Это не волненіе крови и не любовь по рецепту. Это не похоже на любовь мою къ офицеру, гд главнымъ образомъ играли роль пламенные взгляды, не похожа и на чувство Тани къ Григорію Петровичу, которому такъ легко было развиться подъ покровительствомъ тетушекъ и маменекъ, гд все такъ счастливо пригнано и по возрасту, и по состоянію, и по желанію родителей. Я же люблю того, кого по вашимъ правиламъ любить не смю, любовь моя не подходитъ подъ принятую мрку, но это не чувственная страсть, я умъ его люблю, его мысль проникла мн въ душу, и мы стали родными. У него жена, дти… Но они не могутъ мн помшать любить его. Люблю!.. Какъ страшно и сладко впервые самой себ выговорить это слово. Слышишь ли? я тебя люблю. Дорогой мой, слышишь ли, я тебя люблю!.. Если ты спишь, проснись и услышь мой голосъ. Если ты думаешь о другомъ, пусть мгновенно отлетятъ твои думы… Но нтъ, я знаю, ты думаешь обо мн, ты, такъ же какъ и я, полюбилъ внезапно и сильно, не думая о томъ позволено ли это? Пусть не позволено, но тмъ сильне мы любимъ другъ друга. И никто не догадывается о нашей любви! Можетъ ли придти въ голову благоразумной тетушк, мам, Тан, что въ дв недли могло бы возникнуть чувство. По ихъ разсчетамъ полагается какой-то срокъ на возникновеніе любви, а на поврку выходитъ, что она никого не спрашиваетъ и возникаетъ въ одинъ мигъ, какъ и когда ей угодно. Почемъ я знаю, когда я полюбила его, сейчасъ же какъ увидала, услыхала его или днемъ поздне? Почемъ я знаю! Я съ разу поврила въ него и знала, что онъ вритъ мн, но когда это случилось — я не могу отвчать, какъ, вроятно, не можетъ отвтить и онъ. Вчера весь день онъ былъ грустенъ. Я чувствовала, что онъ хочетъ сказать мн что-то, но какъ нарочно насъ не оставляли однихъ. Уйти же въ садъ было нельзя — шелъ дождь. День тянулся долго и томительно, въ моихъ ушахъ почти безпрерывно звенлъ голосъ тетушки. Я уходила къ себ, старалась заниматься, но ничто не шло на умъ. Нсколько разъ открывала дневникъ, но не написала въ немъ и строки. Наконецъ ужь посл ужина, когда женихи, вроятно, удовлетворившись своимъ сидньемъ въ угловой, рано разошлись по своимъ комнатамъ, а мама съ тетушкой и Софьей Петровной стали обсуждать какой-то очень сложный туалетный вопросъ, причемъ тетушка страшно горячилась и даже Павла Александровича звала во свидтели, я встала и стала ходить вдоль гостиной, залы и угловой.
— Ты долго будешь прохаживаться, Наташа, крикнула мн мама.— Мы расходимся спать.
— Похожу еще немного, цлый днь сидла, сказала я.
— Ну такъ лампы не забудь погасить, когда уйдешь, да окна посмотри вс ли заперты.
— Я посмотрю окна, сказалъ Павелъ Александровичъ и первый сталъ прощаться, забывъ въ своемъ спх выпроводить ихъ, что уходятъ он, а не онъ. Но тетушку не скоро-то можно было выпроводить, она еще долго собирала свои вещи, все время болтая съ Павломъ Александровичемъ, находила одно, забывала другое, посылала Тулинова искать, ахала, охала и находила потомъ въ своей корзин. Наконецъ она распростилась, наказавъ мн еще разъ осмотрть вс окна, двери и погасить лампы, и еще разъ я общала ей. Павелъ Александровичъ подошелъ ко мн. Вотъ сейчасъ, думалось мн, произойдетъ нчто знаменательное!.. И сердце сильно стучало въ груди. Но ничего особенно знаменательнаго не произошло. Посл долгаго томительнаго дня ожиданій, мы не находили ничего сказать другъ другу. Мы ходили изъ угла въ уголъ по амфилад и перекидывались незначительными фразами.
— Дождь все еще идетъ.
— Кажется идетъ. Это хорошо, пусть промокнетъ земля.
И молчаніе на нсколько минутъ. Такъ мы ходили около получаса.
— Однако, пора пополнить завтъ тетушки, сказала я, стараясь шутить.
— Погодимъ немного, сказалъ онъ просительно,— вдь это послдній вечеръ…
Я чувствовала, — не знаю, замтилъ ли онъ, — какъ поблднла при этихъ его словахъ. И мы продолжали ходить другъ около друга, теперь не перекидываясь даже словами. Я невольно вспомнила Гришу съ Таней.
— Ну теперь пора, сказала я ршительно.
— Пора, повторилъ онъ, какъ эхо.
Мы прошли со свчой въ угловую, осмотрли окна, онъ всталъ даже на подоконникъ и задвинулъ верхнюю задвижку.
— Такъ? спросилъ онъ, оборачиваясь и ища одобренія.
— Такъ.
Потомъ мы прошли въ гостиную и сдлали тамъ то же самое — осмотрли окна, погасили лампы и минуя залу, прошли въ переднюю. Пока мы шли залой, онъ точно про себя сказалъ:
— Въ послдній разъ по милому дому съ милою двушкой…
Въ передней онъ сталъ на ларь, чтобы достать и завернуть лампу. Но свернутый винтъ не поддавался его усиліямъ. Лампа мигала, вспыхивала, но не гасла. Онъ, стоя на лар, еще обернулся ко мн и съ неописуемою грустью сказалъ:
— Не хочетъ гаснуть… жалко тоже!
Я поняла мысль этихъ словъ и мн хотлось плакать, но я шутливо замтила:
— Ну если вы лампу не умете заставить повиноваться…
— Какъ не сумть! заставимъ! И онъ сильно дунулъ.
— Гасни, старина!.. Готово, барышня.
Мы обошли вс пять оконъ залы и балконную дверь, погасили об лампы.
— Ну теперь, сказала я,— доведу васъ до вашей двери,— онъ спалъ въ кабинет,— и прощайте.
Онъ остановился предо мною и смотрлъ на меня молча съ высоты своего роста, не протягивая руки навстрчу моей.
— Нтъ, такъ нельзя, такъ нельзя, сказалъ онъ.— Поймите, вдь, мы прощаемся совсмъ, совсмъ. Я общалъ вашей матушк пріхать сюда къ свадьб, но я не пріду, дитя мое… Васъ это огорчаетъ?.. я бы и хотлъ, да не могу, не могу!.. Простимся же здсь сейчасъ, завтра уже будетъ не то… завтра на народ… Онъ говорилъ отрывочно, волнуясь.
— Дайте мн здсь съ глазу на глазъ поблагодарить васъ за т нсколько отрадныхъ дней, что я провелъ съ вами. Можетъ-быть, мы никогда боле не встртимся, но впечатлніе, все равно, останется ярко. Вы сами не знаете, милое дитя, какъ огромно впечатлніе… Спасибо, спасибо вамъ!..
Онъ взялъ меня за об руки и вдругъ нагнулся и поцловалъ въ лобъ. Потомъ, не глядя на меня, онъ взялъ свчу и пошелъ впередъ. Такъ онъ довелъ меня по корридору до лстницы наверхъ.
— Ну, идите, сказалъ онъ, передавая мн свчку. Я сдлала нсколько шаговъ впередъ по лстниц, онъ смотрлъ мн вслдъ.
— Да скажите же что-нибудь на прощанье, сказалъ онъ съ мольбой. Мн дйствительно самой показалось необходимымъ сказать ему нсколько словъ, я торопливо вернулась и стоя на послдней ступеньк, почти въ ровенъ съ его лицомъ, длала усиліе что-то такое сказать, и вдругъ неожиданно для себя заплакала. Онъ схватилъ ту мою руку, что держала подсвчникъ въ об свои и сталъ беззвучно цловать.
— Милая, милая, повторялъ онъ,— да благословитъ тебя Богъ за твои слезы. И вдругъ онъ оторвался отъ меня и шибко пошелъ по темному корридору, не оглядываясь боле…
Онъ ухалъ. Увидимся ли съ нимъ или нтъ, все равно, я люблю его и знаю, что онъ меня любитъ. На радость или на горе намъ эта любовь?.. Что лучше, увидться или никогда боле не встрчаться и вчно носить воспоминаніе о немъ?..
24 августа. Какъ монотонно тоскливо тянутся дни. И сколько, сколько ихъ прошло съ тхъ поръ, какъ онъ ухалъ. Сегодня впервые посл долгихъ дней ненастной, холодной, сырой погоды проглянуло солнце, стало тепле, но на душ не стало легче, напротивъ, этотъ свтлый осенній день какъ будто идетъ въ разрзъ съ настроеніемъ. Схожу внизъ къ кофе. Все наше общество уже въ сбор. Гриша, блый, розовый, сіяющій, Таня блая, розовая, сіяющая, Софья Петровна блая, розовая, сіяющая. Мама съ тетушкой не блыя, не розовыя, но тоже сіяющія.
Вс встрчаютъ меня возгласами:
— Соня, Соня! сколько извстій проспала!
— Что такое? спрашиваю я насторожившись… (вдь можетъ-быть и отъ него есть извстіе).
— Мои новые папа съ мамой, говоритъ Таня, а сама смотритъ на Гришу,— завтра прізжаютъ. Слышишь, Соня, родители наши съ Гришей прізжаютъ!.
— Порадуйтесь и, за меня, говоритъ Софья Петровна свтля, мужъ мой тоже детъ, — я никакъ этого не ожидала, это такая радость!
— Слава Богу, вс, вс, говоритъ мама.— понемногу сбираются, веселая, хорошая у насъ будетъ свадьба.
Мн показываютъ письма, какъ будто я не врю имъ.
— А вотъ, говоритъ мама,— и отъ Павла Александровича письмо… Какой право обходительный, любезный человкъ, изъ молодежи такихъ теперь нтъ!
— Само собой нтъ такихъ, любезность и ‘все’ вывелось изъ нашего общества, говоритъ тетя Женя,— теперь стыдятся быть любезными, говоритъ она, и смотритъ почему-то на Гришу.
— Разв я не былъ любезенъ съ вами, тетя Женя?
— Ахъ нтъ, мой милый, это я не про васъ, но всегда скажу, ныншняя молодежь…
Болтовня тети Жени даетъ мн время оправиться.
— Что онъ пишетъ, Павелъ Александровичъ? спрашиваю.
— Да вотъ возьми, прочти сама. Обходительный человкъ!
Его письмо невелико. Онъ проситъ принять его благодарность за родственное гостепріимство, говоритъ, что онъ всегда будетъ вспоминать о двухъ недляхъ, проведенныхъ въ миломъ Бахмачеев. И никогда не забудетъ той атмосферы тепла, что окружала его здсь. Потомъ онъ выражаетъ сожалніе, что не можетъ еще разъ вернуться къ намъ, чтобы присутствовать на свадьб Тани, проситъ передать свои пожеланія счастья и шлетъ всмъ привтъ.
Мн посвящены отдльно дв строки.— ‘Скажите моему молодому другу и сотоварищу Наталь Сергевн, что никогда не забуду того самоотреченія, съ которымъ, не боясь скуки, занимала старика.’ — Этого онъ могъ бы и не писать! Зачмъ эта натянутость, эта ложь! все равно никто ничего не подозрваетъ. Нтъ, эти строки мн сдлали больно, больно. Зачмъ онъ ихъ написалъ!
26 августа. Всякій день прізжаютъ все новыя и новыя лица: родня наша и жениха. Вс углы нашего дома переполнены. Флигель весь отданъ мужчинамъ, старымъ и молодымъ, туда перешелъ и Гриша, помстившійся въ одной комнат съ отцомъ. Вс же дамы помщаются въ дом. Таня перешла ко мн наверхъ. Намъ кое-какъ примостили дв узенькихъ постельки, и насъ раздляетъ только одинъ небольшой столикъ. Таня въ восторг. Ей очень нравится, что мы напослдяхъ спимъ опять въ одной комнат и можемъ болтать, не поднимая головы съ подушки. Когда мы были маленькими, эта комната была нашею дтской. Тан нравится припоминать разные эпизоды, происходившіе въ этомъ углу, она въ восторг, что можетъ видть церковь изъ окна. Это старое зданіе странной архитектуры, испорченной, увы, пристройкой колокольни.— ‘Вотъ тутъ, говоритъ она умиленно, — насъ повнчаютъ съ нимъ, соединятъ на цлую, цлую жизнь!’
Таня въ расплавленныхъ чувствахъ, близость свадьбы, всеобщая ласка и восхищеніе ею, длаютъ ее еще добре обыкновеннаго и ласкове. Это понятно. Человкъ, который любитъ, любимъ и счастливъ, долженъ сдлаться лучше, естественно ему не хочется обмануть всеобщихъ ожиданій и хочется видть всхъ счастливыми, оттуда этотъ позывъ къ ласк. Она нсколько разъ на день, какъ-то невзначай, проходя мимо меня, то мазнетъ меня по плечу, то за руку возьметъ, то какъ будто ненарокомъ коснется щекой моей щеки… Весь нашъ домъ въ настоящую минуту наполненъ атмосферой ласки, любвп. Въ одномъ углу шепчутъ слова любви Гриша съ невстой, въ другомъ — Софья Петровна съ мужемъ цлый день о чемъ то трактуютъ. Она мурлычетъ и льнетъ къ нему, какъ кошка. Старики Свскіе тоже нжничаютъ между собою или ласкаютъ Таню, умиляются надъ Гришей. Они очень милы, добры эти старики, но смшны и скучны. Смшно смотрть, какъ мама со старухой Свской присдаютъ другъ предъ другомъ и стараются лицомъ показать свой товаръ.— ‘Мой Гриша, говоритъ какъ-то въ носъ Авдотья Степановна Свская,— такъ заботливъ, такъ ласковъ, у него такой ангельскій характеръ! жить съ нимъ Таничк будетъ легко, всегда скажу’.— ‘Моя Таничка. боле робко замчаетъ мама,— такая уступчивая, бывало маленькая совсмъ’… Тетя Женя, конечно, не даетъ докончить мам свою похвалу, не разобравъ въ чемъ дло, вмшивается и иногда выходятъ презабавныя недоразумнія. Пріхали наши двоюродные братцы-шафера — поперемнно ухаживаютъ то за невстой, то за Софьей Петровной, то за мною. За мною пытаются ухаживать и шафера жениха, его товарищи по школ Павлиновъ и Ладыжскій. Состояніе моего духа напряженное. Мн трудно выносить эту сутолоку. Ни минуты не быть одной? Иногда я тайкомъ убгаю въ лсъ, чтобъ отдышаться, вздохнуть полною грудью. Я рада, когда вечеромъ устраивается винтъ и вс усаживаются за столы, кром жениховъ, Софьи Петровны и меня. Можно, по крайней мр, ничего не говорить, ни о чемъ не думать, смотрть въ пространство. Съ нетерпніемъ жду свадьбы, ‘окончанія благополучія’, какъ говоритъ Авдотья Степановна, по крайней мр опять будемъ жить по старому. Не нужно будетъ насиловать себя — напряженно улыбаться, говорить. И то уже вс спрашиваютъ меня, почему я грустна. Особенно сегодня мн этимъ надодаютъ, оттого, вроятно, что я именинница. Евгеній Алексевичъ говорилъ сегодня все какими-то намеками, говоритъ, что онъ ‘все, все понимаетъ’. Хотя сегодня никого не звали, но человкъ шесть пріхало къ обду. У насъ было мороженое и дв бутылки не настоящаго шампанскаго. Антипъ очень искусно розлилъ — пны было пропасть. Тетушка, которую общая любовная атмосфера настраиваетъ на особый ладъ, которая уже нсколько разъ принималась стовать на свое одинокое вдовье положеніе, убждена, что я завидую Тан. Какъ-то на этихъ дняхъ она вдругъ обняла меня со слезами на глазахъ:
— Ахъ, моя милая, кабы намъ съ тобою ‘и все’!.. Это были очень многозначительныя слова, и слезы тетушки право тронули меня, но когда же наконецъ тридцатое августа, когда же свадьба?!
1 сентября. Какъ трудно быть послдовательнымъ, когда все перепуталось въ голов, по я дала себ слово не забгать впередъ. 29 августа у насъ былъ двичникъ. Нчто въ род бала. Съхались почти вс сосди, многіе изъ города, танцовали. Мн было очень тоскливо, да и Гриша съ Таней, кажется, не блаженствовали. Такъ какъ на другой день свадьба была назначена рано и предвидлось много хлопотъ, то вечеръ положено было кончить къ двнадцати. Въ десять часовъ начался котильонъ, въ одиннадцать вс сидли уже за ужиномъ, а къ двнадцати дйствительно вс не остающіеся на ночовку разъзжались. Было странно даже какъ это въ нашемъ безалаберномъ дом и программа такъ буквально выполнена.
Я была утомлена и предыдущими днями и только что прошедшимъ и рада была взобраться наверхъ въ нашу импровизованную комнату. Къ счастью, никто изъ барышенъ, какъ это предположено было раньше, не остался ночевать у насъ. Мы оставались вдвоемъ съ Таней. Но я давно уже была наверху, раздлась и лежала на своемъ неудобномъ, жесткомъ лож, а Таня все не шла. Я слышала голоса матери, тетки и ея внизу, въ спальн, гд теперь спала и тетя Женя, уступившая свою комнату кому-то изъ прізжихъ. Наконецъ послышались легкіе шаги Тани по лстниц.
— Ты еще не спишь? сказала она.— Мн тамъ пришлось утшать маму. Плачетъ наша старушка. Она живо раздлась, легла въ постель, но потомъ сейчасъ же вскочила, сла, какъ садилась двочкой, бывало, натянувъ на колни рубашку и обнявъ ихъ руками.
— И вдь какъ жалко мн маму, сказала она,— люблю ее, кажется, больше прежняго, а ничего бы не хотла измнить, ничего даже для нея. Еслибы ты знала, еслибы ты знала, Ната, какъ я счастлива. Она вся содрогнулась своими узенькими дтскими плечиками.— Вотъ знаю вдь, что завтра буду его женой и не могу еще привыкнуть къ мысли объ этомъ счастьи. Господи, Господи, какъ я его люблю!.. Вдь любила же я и прежде — маму, тетю, тебя, наше Бахмачеево. И всхъ васъ люблю еще больше, но все это не то, не то, что Гриша… Какъ мн объяснить теб, говорила она, страстно сжимая на груди свои худенькія ручки.— Это точно я, не я, точно я не принадлежу себ больше. И это такое счастье, такое счастье!.. Почему ты, Ната, не можешь такъ любить?
Она въ одинъ мигъ перескочила со своей кровати на мою и, нжно обнявъ и прильнувъ ко мн, говорила:
— Если я теб желаю чего на прощанье, такъ только любви, такой любви, какъ моя!.. Но ты не можешь такъ любить!..
— Но почему же, Таня, если я не люблю до сихъ поръ…
— Нтъ, нтъ, ты не полюбишь такъ, ты… ты, слишкомъ умна для этого. Мы съ Гришей любимъ не разсуждая. Ты стала бы допытываться, какъ, да почему? Ты не умла бы насладиться вполн. Любя сегодня, ты стала бы мучиться тмъ, что завтра ты разлюбишь. Мы же не думаемъ объ этомъ. Что-жь если и уменьшится наша любовь, то все же останется маленькая доля… Да и что думать о будущемъ, когда настоящее такъ хорошо!
— Можетъ-быть умъ-то въ томъ и есть, сказала я, чувствуя въ этотъ мигъ какую-то небывалую еще нжность къ сестр, чтобы жить настоящимъ, не думая о будущемъ.
Но Таня, кажется, не слушала меня, она цловала меня въ глаза, лобъ какими-то короткими, маленькими, щекочущими поцлуями, и на лиц ея была улыбка счастья.
— Ну, теперь спать, сказала она, потягиваясь,— завтра рано разбудятъ… Прощай… какой-то завтра будетъ день? Еслибы было ясно, какъ сегодня!
Она улеглась на своей узенькой постельк, свернувшись комочкомъ.
— Ты знаешь, я не увижусь съ нимъ цлое утро, мы встртимся только въ церкви… Какая счастливая встрча!.. Поспютъ ли пвчіе?.. Неужели не прідутъ!
Эти пвчіе составляли большую заботу Тани. Гриша уже два раза здилъ въ городъ, чтобъ уговориться съ архіерейскими пвчими, но всякій разъ чего-то не договаривалъ, и тетушка оставалась имъ недовольна. Она и теперь утверждала, что пвчіе не прідуть, такъ какъ задатку не получили.
— Ну, да все равно, воскликнула Таня,— и безъ пвчихъ обвнчаемся, пусть поетъ Василій Ивановичъ! Прощай, Ната.
Она погасила свчу. Черезъ пять минутъ она уже спала. Въ первый разъ я позавидовала сестр. Она любила, имла право люблть, имла право говорить о своемъ избранник. A я? Я, можетъ-быть, даже не увижусь никогда больше съ нимъ. Тутъ не разсужденія губять любовь, а сама судьба, думала я.
….Но судьб захотлось побаловать меня.