КОНСТАНТИН КЛЯГИН
I. НЕСУРАЗНАЯ. II. БАБУШКИНО ГОРЕ
МОСКВА — 1930
ИЗДАТЕЛЬСТВО ‘КРЕСТЬЯНСКАЯ ГАЗЕТА’
НЕСУРАЗНАЯ
НЕСУРАЗНАЯ
*
*
Несуразная, Клягин Константин Иванович, Год: 1930
Время на прочтение: 7 минут(ы)
С того дня, когда Марфенка услыхала как Николка, соседа сын, читал стихи, не пропускала дня, чтобы не забежать к нему.
Придет и обязательно упросит Николку прочитать ей стихи. Нахохлится он, согнется в дугу и начнет выводить по складам печатанное в книге.
А Марфенка сложит губы в трубочку, подопрет рукой подбородок, слушает и про себя повторяет. А времечко бежит, не успеешь оглянуться — вечер.
В зимний вечер рано ко сну клонит. Путем еще звезды не успеют разгореться на черном небе, а в деревне мрак. Все уж спят. Рано ложились и отец с матерью Марфенки.
Зато Марфенке простор, никто не мешает, никто не кричит — сама себе хозяйка.
И вот, как только во мраке избы неведомо куда поплыл храп отца и матери, Марфенка вылезла из-под зипуна, тихонько, как мышка, спустилась с печки. Села за стол и вспоминает, что читал сегодня Николка. В заиндевевшие стекла окон с улицы и со двора, будто странник утомленный и прозябший, стучится ветер, а в углу или за печкой далеким воем плачет чей-то голос.
Поежилась от робости Марфенка, крепче за край стола ухватилась и еле слышно начала так же нараспев, как Николка:
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи —
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
И так до того места прочла, до которого учил Николка.
Повторила два раза и на свое место — на печку.
Тепло на печке. Пригрелась Марфенка, перевернулась на бок и уснула…
А на другой день, как только завидела шагающего из школы Николку, зашмурыгала в отцовских опорках навстречу.
— А я знаю стих, который ты учил вчера. Хочешь, прочту?
— Пойдем в избу, там прочтешь. Не здесь же слушать.
И только переступили порог, Марфенка, не торопясь, прочла.
— Николка, научи еще. Уж больно мне нравятся стихи.
— Подожди, пойду, поиграю с ребятами, а потом научу, — отговаривается Николка.
— Ну, ты хоть прочитай. Успеешь — небось баклуши набить. У, лентяй!
Николка нахмурился, косо взглянул на Марфенку и важно заявил:
— Я — первый ученик, а не лентяй. Вон сапог нету, хожу в тятькиных. А ты попробуй, походи в них — душа из тебя вылезет. Вот Макарка, Степка — те лентяи. У них и сапоги есть, а они вместо школы на ледяшках катаются. А ты говоришь — я лентяй.
— Нет, и ты лентяй. Если б не был лентяй, то прочитал бы.
Махнул Николка рукой, сплюнул так, как это делает его отец, и пробасил:
— Беда мне, с этими бабами, привяжутся, не отстанут. Ладно, садись, прочитаю. Что тебе прочитать-то?
— А вот ту, знаешь ту…
‘Носится ветер, свистит над загонами…’
— Да ведь ты же знаешь.
— Не всю знаю, а надо всю…
— Ну, ладно.
И Николка прочел два раза стихотворение.
Как-то весной Марфенка спросила у матери:
— Мамка, а мамка, скоро ты меня отдашь в школу?
— Да куда тебе учиться-то! Ты погляди на себя — от горшка два вершка, а учиться лезешь. Подрасти маленько. Таких в школу не принимают.
— А как же Танюшка Водовозова учится, а мы с ней вровень летами.
— Ну, ладно, не приставай, придет время — пойдешь, — буркнула Матрена и пошла прочь на двор помогать отцу борону ладить.
А Марфенка осталась одна и крепко задумалась.
— Как же так, — мерекает она, — Танюшке можно, а мне нельзя? И с чего бы это так? — От горшка два вершка, — вспомнились ей слова матери. — Чем же я виновата, што ростом не удалась!
Села на лавку к окну. На улице ребят шумными табунами бегали, брызгались водой и хохотали.
Не до смеху было Марфенке. Засела гвоздем мысль, у кого бы узнать насчет ученья. Долго перебирала она в памяти, кого бы спросить. Но кого ни вспомнит — все кажется, что они ответят так же, как и мать. И опять Марфенка смотрит в даль голубого весеннего неба. И видит, что постепенно небо заволакивает серый полог, и вдруг стало оно черным. Вздрогнула Марфенка, и небо заголубело. Только хотела подумать, отчего это так бывает, глядь — учительница переходит улицу. Сорвалась с лавки и опрометью на улицу в чем была.
Учительницу встретила у ворот.
— Марь Иванна, можно вас спросить?
Учительница всплеснула руками:
— Батюшки мои, босиком выбежала! Ступай домой, простудишься.
— Ничего, Марь Иванна, ничего. Я только у вас спросить хочу, — а у самой вот-вот и слезы покатятся из глаз.
— Ну, ну, говори скорей.
— Марь Иванна, мамка говорит, што меня в школу не примут, больно мала,— выговорила Марфушка и как заревет.
— Ты не плачь, не плачь, а скажи лучик сколько тебе лет.
— Да я вровень летами с Танюшкой Водовозовой, а она учится.
— Ну, ну, не плачь, не плачь. Можно тебе учиться. Вот осень придет и приходи в школу. А сейчас беги домой.
— Правда? Можно значит?
— Можно, можно. Иди, иди домой.
А Марфенка стоит и не знает, что ей делать, не то плакать, не то смеяться, улица перед глазами заплясала, закружилась.
— Ах, ты, несуразная, — крикнул над ухом строгий голос, — долго ли простудиться. Пошла домой!
Встрепенулась Марфенка, а около нее стоит мать.
— Ты зачем выбежала?
— Я… Я… Я… — залепетала Марфенка,— я ничего, я так…
— Я тебе дам так! — крикнула Матрена и подзатыльником угостила.
Заплакала горько Марфенка, побежала в избу.
Но не успела еще добежать до крыльца, боль как рукой сняло, и она радостно закричала:
— Учиться, учиться буду.
За ужином Марфенка долго смотрела на отца и будто что-то искала в его глазах.
— Чего ты, Марфушка, пригляделась на меня, аль не узнаешь, — спросил угрюмый Макар.
— Да так, тять, пригляделась, — соврала Марфенка.
— Да нет уж, што-то у тебя есть на уме?
Покраснела Марфенка и глаза потупила.
— Ну што ж ты молчишь? Говори.
— Боязно, тятя,— протянула Марфенка.
— Ну, дурашка, чего ж ты боишься,— приласкал ее Макар.
— Да вот, тятя, учиться хочу. А мамка говорит, что я мала. А я спрашивала у Марь Иванны, она говорит можно. Только осенью!
— Куда нам учиться! — завопила мать.— В чем ты будешь ходить-то? Несуразная! Вон всю зиму просидела без обужи!..
— Постой, постой, Матрена, — перебил ее Макар. — Раз девка хочет учиться,— пусть. До осени далеко. Глядишь, дела поправятся и оборудуем ей обужу. Вот и все. Молодец Марфушка, обязательно в школу отдадим, ты уж большая.
И сегодня, когда все крепко уснули, Марфенка в первый раз почувствовала себя большой. Она уже видит ясно: как она пойдет в школу с ребятами, как оденет новые ботинки и как в школе она будет сидеть впереди всех. А поутру первый, кому Марфенка объявила, что она будет учиться, был Никол ка.
Когда бабье лето, окутанное в летучую паутину, с ясными, погожими днями прошло, табуном повалили ребята в школу. Впереди важно выступала Марфенка. Ее большие серые глаза светились и переливались огнем радости, а босые ноги не чуяли земли. Школа от деревни далеко, но Марфенка не заметила, как прошла длинный путь.
— Ну, Марфуша, значит учиться пришла. Ну вот, а ты плакала тогда,— встретила ласково ее учительница,
А Марфенка алым маком расцвела и ничего не ответила.
— Молодец, молодец, — продолжала учительница. Погладила по голове и посадила на первую парту.
Но и маленькая парта ей была неподстать.
Скоро Марфенка прослыла за дельную ученицу. Глядишь, остальные ребята то шалят то ворон ловят, глядя в окно, а она уставится на учительницу и глаз с нее не спускает — слушает, что она объясняет. А чтоб удобнее сидеть, подопрет подбородок ладонью и не шевелится…
Пробежал сентябрь, а там, глядь, через прясло перепрыгнул октябрь. Пошли дожди. Дороги жидким месивом покрылись. Зябко стало.
Половина ребят сегодня не пришла в школу, не пришла и Марфенка.
Поутру по обыкновению, зашел за ней Пиколка. Вошел в избу и оторопел.
На скамейке сидела Марфенка и горько плакала, будто мать с отцом похоронила. У печки стояла Матрена и ругалась:
— Вот навязалась дура несуразная! Куда тебя понесет в такую непогодь босиком?
— Маменька! — тянула Марфенка, — да ведь тятька же обещал купить мне обужу. Почему же он не купил?
— Не купил, не купил,— передразнила ее Матрена. — Вот не купил. Где деньги-то? У Савки в лавке. Видишь, думали урожай будет, а оно еле-еле до нови хватит.
Посмотрел Николка на свои новые сапоги, потом на Марфенку, защемило у него сердце.
— Ну чиво ты стоишь? — накинулась Матрена на Николку, — не пойдет она в школу. Не терзай ее, иди!
Кинулась было Марфенка к двери, чтоб убежать, а мать поймала и подзатыльника дала.
Николка вылетел за дверь, а Марфенка отскочила в угол и пуще прежнего залилась слезами.
Долго плакала. Плакала, плакала и уснула, согнувшись в клубочек. И чудится ей, что она в школе сидит и слушает, как учительница объясняет. А потом в перемену, забившись в угол, она любовалась новыми ботинками, которые ей тятька привез….
А тем временем Николка шагал в школу, хлюпая по грязи новыми сапогами.
Пришел в школу Николка хмурый. Молча сел за парту и уткнулся взглядом в одну точку.
— Что с тобой, Николка? — спросила учительница,— ай болен?
— Нет. Да так, — махнув рукой, ответил Николка и отвернулся.
— Обидел что ли кто?
— Да нет…
— Ну, что же такое?
— Эх, Марь Иванна, одна досада, а не жисть, и говорить не хочется.
— Ну что же, что?
— Да то. Вон Марфутка сидит дома и надрывается от слез. Ходить в школу не в чем, а мать еще ругает ее несуразной. У меня вот сапоги есть, а у ней нет. Так вот обидно мне, почему так.
Учительница попыталась разъяснить, почему так, но Николка ее не слушал, не выходила из ума Марфенка, стояла она перед глазами.
— Жаль, — добавила учительница, — способная девочка и к ученью охочая. Глядишь, через это и бросит учиться. А у отца и матери нет сапог?
— Да вот то-то и беда, что у них на всю семью одни опорки. А куда они годны Марфушке? Она целиком в них спрячется.
В это время задребезжал звонок. Начались занятия.
Весь урок Николка думал об одном. Он несколько раз говорил что-то сам себе, хмурил брови, а потом вдруг просиял.
Кончился урок. Николка улучил минуту, когда учительница осталась одна, потихоньку шепнул ей:
— Марь Иванна, я надумал, ей-богу, надумал. Знаете, мы с Марфушкой будем ходить в одних сапогах. Она скажем сегодня, а я завтра, она послезавтра, а я после послезавтра. А уроки будем сказывать друг другу. Можно так?
Улыбнулась учительница:
— Можно…
А Марфенка проснулась и дивится: почему она сидит дома, а не в школе. Вспомнилось тяжкое утро, вспомнился Николка в новеньких сапогах и снова залилась слезами. Села у окошка, смотрит в серую муть слезливого дня и плачет. В это время, запыхавшись, влетел Николка и еще с порога закричал:
— Эй, Марфушка, не все пропало, будешь ходить в школу!
Но Марфенка не унималась, плакала.
— Да перестань ты хныкать! Эх, горе мне с этими бабами, — крикнул басом Николка. — Слушай, што скажу-то.
Марфенка, сдерживая слезы, пролепетала:
— Ну, сказывай.
— Вот видишь. Сегодня я ходил в школу в сапогах, а завтра пойдешь ты в них. Так и будем меняться. Я тебе, а ты мне про уроки будем говорить. Я уж все обстряпал. С Марь Иванной говорил про это. Она согласна.
Слушает Марфенка и ушам не верит.
— Ну, вот, а ты плакала. Присылай завтра мать за сапогами. Я дома все устрою. Только смотри про уроки мне скажи.
Захлопала в ладоши Марфенка, заплясала на одной ноге и припевает:
— Учиться пойду, учиться пойду!..
— Вот несуразная-то, господи боже мой! — вздохнув, пробурчала мать.
Николка сердито посмотрел на Матрену и ушел прочь.
Поутру другого дня Марфенка, хлюпая по грязи, шла в николкиных сапогах в школу.