Несчастный случай, Эдельштейн Яков Самойлович, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Несчастный случай.

(Дйствительное происшествіе).

Въ И—ской гавани царило необычайное оживленіе. У берега стояло нсколько плоскодонныхъ лодокъ, одинъ большой баркасъ и три легкихъ оморочки {Оморочка — легкій долбленый челнокъ.}. У пристани суетилась кучка людей. Они сгружали въ лодки какіе то тюки и связки, наваленные кучей на берегу. Молодой стройный блокурый инженеръ, въ коротенькой тужурк со свтлыми пуговицами и въ длинныхъ сапогахъ, распоряжался погрузкой и отдавалъ приказанія. Работа шла довольно быстро. Нсколько дюжихъ пріискателей въ желтыхъ бродняхъ и широчайшихъ плисовыхъ шароварахъ, точно шутя, перетаскивали на своихъ могучихъ плечахъ тяжеловсные кули съ мукой, ящики съ разными товарами и связки какихъ то желзныхъ инструментовъ. Имъ помогало нсколько мстныхъ полудикихъ туземцевъ — орочей {Орочи — такъ называются туземцы тунгузскаго племени живущіе по верховьямъ Аммура.}. Одтые въ срые грязные и тонкіе халатики, смшно обвисавшіе вокругъ узенькихъ поясковъ, въ своихъ сохатиныхъ унтахъ {Унта — мягкіе башмаки безъ каблуковъ и подметокъ.} и плотно подвязанныхъ у щиколокъ шароварахъ, съ косичками, падавшими на спину изъ-подъ маленькихъ коническихъ шапочекъ, худые, невзрачные, они казались жалкими карликами въ сравненіи съ рослыми и коренастыми сибиряками-рабочими. Немного поодаль у небольшого костра сидли дв пожилыя орочонки, съ огромными серьгами въ ноздряхъ, и меланхолически покуривали изъ тонкихъ длинныхъ трубочекъ. Къ нимъ жались ребятишки, испуганные необычной возней и шумомъ, а также видомъ странныхъ людей ‘луча’ {‘Луча’ — такъ называютъ орочи русскихъ.}.

Орочи больше кричали, чмъ помогали. Они придерживали лодки веслами, чтобы т не отошли отъ берега, и указывали, куда что класть. Среди нихъ находился самъ Иванъ Михайловичъ, ороческій старшина, богатый, въ своемъ род мстная знаменитость. Онъ командовалъ надъ своими соплеменниками самымъ безапелляціоннымъ образомъ и весьма авторитетно и важно давалъ указанія рабочимъ. ‘Эй ты, парень,’ — кричалъ Иванъ Михайловичъ,— ‘ты куда куль положилъ, нельзя туда!’

— Пошто нельзя?— огрызался рабочій.

— Пошто! Разв не видишь, тамъ носъ лодки. На носъ много груза положишь, носъ заливать станетъ въ мор. Видишь, нынче валъ есть!

Рабочій нехотя перетаскиваетъ куль къ корм и ворчалъ:

— Небось, не зальетъ! Ишь испужался! Тоже мореходъ выискался!

— А что, Иванъ Михайловичъ,— спросилъ инженеръ,— какъ ты думаешь, врно, что будетъ валъ, или ты это пошутилъ?

— Зачмъ пошутилъ!— недовольно проговорилъ Иванъ Михайловичъ,— однако, будетъ! Разв не видишь самъ, какое море?

Инженеръ посмотрлъ на востокъ, туда, гд за темными плоскими громадами мысовъ чуть виднлись полоски открытаго моря. Но тамъ не было замтно ничего угрожающаго. Только клубы тяжелаго тумана низко неслись надъ землей съ юго-востока. Въ гавани все было тихо и спокойно, и прозрачная зеленоватая вода чуть зыбилась и съ нжнымъ рокотаніемъ плескалась о прибрежную гальку. На противоположномъ высокомъ берегу залива неподвижно, точно зачарованный, стоялъ темный вковой боръ.

И среди этого мира и тишины инженеру не врилось, что тамъ, въ открытомъ мор, дуетъ свжій втеръ и грозные валы поднимаются высоко вверхъ, обрушиваясь своими тяжелыми ударами объ утесы и подводные рифы.

Когда погрузка уже приближалась къ концу, Иванъ Михайловичъ вдругъ подошелъ къ инженеру и сказалъ озабоченнымъ голосомъ: ‘Петръ Васильевичъ, а Петръ Васильевичъ! Однако, у насъ людей мало!’

— Какъ мало?

— Такъ, я думаю, что мы не дойдемъ съ этими людьми до Даты.

— Почему же ты раньше ничего не говорилъ?

— А я почемъ зналъ, что у тебя такъ много груза… Если бы груза меньше, тогда бы ничего. А теперь придется и баркасъ прихватить. А баркасъ тяжелый, на него надо посадить по крайней мр четырехъ человкъ.

— Да гд же я возьму ихъ?

— А ты у старшаго попроси, онъ теб солдатъ дастъ!

Петру Васильевичу этотъ совтъ, видимо, не очень понравился. Онъ задумался на минуту, но потомъ, такъ какъ другого выхода изъ затрудненія не предвидлось, ршительно повернулся и направился вверхъ къ казарм.

Казарма — старое одноэтажное зданіе, почернвшее отъ ветхости и покосившееся на бокъ — стояла саженяхъ въ 50 отъ моря на склон горы, среди непривтливой болотистой поляны, покрытой пнями отъ росшихъ здсь когда то, но давно срубленныхъ, елей и пихтъ. Въ ней помщалось 10 солдатъ и командовавшій ими унтеръ-офицеръ, котораго вс звали ‘старшій’. Зачмъ собственно держали въ И—ской гавани эту кучку солдатъ, никому не было извстно, даже ближайшему начальству ихъ. Гавань была совершенно пустынная и никому ненужная. Правда, въ теченіе лта въ нее заходилъ разъ пять почтовый пароходъ, но заходилъ онъ отчасти именно ради солдатъ. Наблюдать солдатамъ было не зачмъ, стеречь некого, и тмъ не мене ихъ продолжали ежегодно присылать сюда, смняя старыхъ новыми каждое лто. Впрочемъ, солдаты были довольны своей судьбой. Жилось имъ здсь хоть и скучно, но за то спокойно и беззаботно: ни смотровъ, ни ученій, ни карауловъ. Можно было не только отдохнуть хорошо, но и поживиться кой-чмъ отъ простодушныхъ орочей, которые охотно уступали драгоцнныя шкурки соболей за небольшія деньги или за бутылку водки. И рдкій солдатикъ, возвратившись въ Николаевскъ {Николаевскъ — портовый городъ на берегу рки Амура.} посл годичнаго пребыванія въ И—ской гавани, не привозилъ съ собой нсколько собольихъ шкурокъ, которыя продавалъ потомъ по выгодной цн китайскимъ и русскимъ пушнымъ торговцамъ.

Когда Петръ Васильевичъ подошелъ къ казарм, онъ увидлъ ‘старшаго’ — браваго усатаго унтера Михайлова, стоявшаго на крылечк. Михайловъ былъ въ одной сорочк и брюкахъ, онъ только-что умылся и теперь, фыркая и сопя, энергично вытиралъ раскраснвшееся лицо срымъ полотенцемъ, ежась отъ утренней свжести. Замтивъ подходившаго инженера, онъ поспшилъ застегнуть воротъ рубашки и расправить усы.

— Вотъ что, Михайловъ,— началъ Петръ Васильевичъ, поднявшись на крыльцо.— Я къ вамъ съ просьбой. У меня не хватаетъ четырехъ гребцовъ на баркасъ. Не можете ли отпустить солдатъ дня на два помочь намъ?

— Никакъ нтъ, ваше благородіе! Какъ, значитъ, приказъ есть отъ начальства, строго воспрещено, ежели которые, значитъ, на частныя работы,— отвтилъ Михайловъ, напустивъ на себя оффиціальную важность.

— Ну вотъ, пустяки! Какіе тамъ приказы и начальство! Отсюда до вашего начальства тысяча верстъ. Да и солдатамъ вдь скучно такъ то безъ дла сидть. Лучше бы они что-нибудь заработали. Вдь я даромъ ихъ трудомъ не хочу воспользоваться.

Михайловъ помолчалъ и затмъ уже совершенно другимъ тономъ, полушепотомъ сказалъ: ‘Оно, конечно, ваше благородіе! Какая тутъ отъ нихъ польза! Окромя дармодства, дйствительно, ничего не производятъ! Лежебоки, однимъ словомъ.’

— Такъ въ чемъ же дло?

— Боязно, какъ бы начальство не дозналось. Нагорть можетъ.

— Ну если боитесь, тогда не надо.

— Нтъ, зачмъ же бояться! Я только такъ къ примру сказалъ. А между прочимъ, я съ полнымъ моимъ удовольствіемъ. Только вы, ваше благородіе, уже и меня не забудьте, какъ ваша милость будетъ.

— Хорошо, хорошо! Только пожалуйста поскоре. Надо торопиться выйти въ море, а то какъ бы погода не разыгралась.

— Чичасъ, чичасъ!— заторопился Михайловъ и бросился въ казарму.

Петръ Васильевичъ послдовалъ за нимъ.

Въ казарм вс уже встали. Койки были убраны и солдаты пили чай. Появленіе ‘старшаго’ и инженера заставило ихъ всхъ подняться.

— Вотъ что, ребята,— заговорилъ Михайловъ,— господину анджинеру гребцы на баркасъ нужны. Которые изъ васъ пожелаютъ, я отпущу. До Даты тутъ верстъ 30, больше не будетъ. Они хорошо заплатятъ. Ежели есть охотники, ступай. Четверыхъ надо.

Солдаты молча переглянулись и молчали.

— Ну что же вы? Аль не охота?

— Я согласенъ,— вдругъ заявилъ приземистый блобрысый солдатикъ, съ бойкими синими глазами.— Я насчетъ гребли понимаю, самъ на Волг сколько плавалъ!

— И я, и я!— присоединились къ его заявленію еще три товарища.

— Вотъ и отлично, тогда живо, ребята, собирайся! Времени терять нечего. Тутъ до Даты живымъ духомъ слетаете, а завтра и назадъ.

Солдаты бросились снаряжаться въ путь. Черезъ четверть часа они уже хлопотали на баркас, прилаживая себ поудобне сиднія. Но когда уже все, казалось, было готово къ отплытію, вдругъ выяснилось, что не хватаетъ еще одного гребца для лодки. Михайловъ помчался въ казарму, и увидвъ сидвшаго на койк солдатика Лейзера, закричалъ ему:

— Эй, Лейзеръ, бери шинельку и живо, маршъ!

— Куда прикажете, ваше благородіе?— вытянувшись передъ ‘старшимъ’, спросилъ Лейзеръ, сразу не сообразивъ, въ чемъ дло.

Михайловъ неожиданно вспылилъ:

— Ишь, еще спрашиваетъ, куда? Маршъ, говорятъ теб. Въ Дату подешь съ другими солдатами, вотъ куда! Ну чего ротъ разинулъ?! Чтобъ сію минуту готовъ былъ!

Ошеломленный Лейзеръ не посмлъ больше разговаривать. Онъ по опыту зналъ тяжелую руку унтера и не хотлъ испытывать на себ послдствія его гнва. Но пока онъ торопливо отыскивалъ свою шинель и натягивалъ на себя сапоги, руки его нервно дрожали и сердце сжималось какой то странной жутью и тревогой. О мор онъ имлъ очень смутное представленіе, онъ видлъ его одинъ только разъ, когда его съ товарищами везли на пароход въ И—скую гавань изъ Николаевска. И это море показалось ему тогда такимъ необъятнымъ и грознымъ, что теперь онъ даже не могъ себ представить, какъ онъ очутится среди его безбрежнаго простора на утлой лодочк. Но его тревога мгновенно разсялась, какъ только онъ вышелъ къ берегу, гд веселой гурьбой толпились рабочіе, солдаты и орочи, гд вода въ гавани манила своей безмятежной тишиной, гд воздухъ былъ наполненъ такой бодрящей свжестью осенняго утра, гд, словомъ, все казалось такимъ свтлымъ, простымъ и нисколько не страшнымъ.

— Ну что? Все готово?— спросилъ Петръ Васильевичъ, стоя въ лодк и окидывая глазами всю свою маленькую флотилію.

— Кажись, все,— отозвались рабочіе и солдаты.

— Ну, въ такомъ случа, съ Богомъ, отчаливай!

Гребцы отвязали веревки, которыми были прикрплены къ берегу лодки, и стали отталкиваться веслами отъ прибрежныхъ камней. Лодки одна за другой начали отходить. ‘Эй, баркасъ, не отставать!’ — крикнулъ Петръ Васильевичъ. Но тяжелый неуклюжій баркасъ не могъ поспвать за легкими лодками, и потому пришлось подождать его. Вскор вс выравнялись и пошли рядомъ. Гребли рабочіе и солдаты, орочи же исполняли роль рулевыхъ. Трудне всего приходилось сидвшимъ на баркас. Гребцы усердно налегали на весла, такъ что уключины трещали и скрипли, но несмотря на вс ихъ старанія, тяжелая посудина подвигалась впередъ съ убійственной медленностью.

Предсказаніе Ивана Михайловича на этотъ разъ не вполн оправдалось. Въ открытомъ мор, правда, чувствовалось легкое дуновеніе южнаго втра, но большой зыби не было, а главное, не было тхъ коварныхъ крутыхъ волнъ съ блыми гребешками, которые опасне всего для маленькихъ лодокъ. Зато мертвая зыбь тяжело и плавно перекатывалась со стороны открытаго пролива къ берегу. Она подкрадывалась къ плывущимъ совершенно неожиданно и незамтно: внезапно подъ лодкой поверхность моря вздувалась округло, выпуклымъ продолговатымъ сводомъ, нечувствительно, точно на качеляхъ, подбрасывая лодку высоко вверхъ, а черезъ мгновеніе сводъ куда то проваливался, оставивъ вмсто себя глубокое корыто, на дн котораго уже лежала лодка, а сводъ оказывался рядомъ и на гребн его покачивался баркасъ. Сначала эти плавные исполинскіе розмахи немного пугали не привыкшихъ къ морю солдатъ и рабочихъ, но очень скоро они освоились съ ними, и это мрное колыханіе начало даже нравиться имъ: казалось, кто то невидимый, но сильный и добрый, убаюкивалъ ихъ могучей рукой. Послышались шутки, смхъ, остроты. Особенный восторгъ проявлялъ блобрысый солдатикъ Сергй Неурядовъ, первымъ вызвавшійся плыть въ Дату. Уроженецъ Поволжья онъ съ дтства сроднился съ водной стихіей и до страсти любилъ ее. Попавъ въ И—скую гавань, онъ давно съ завистью посматривалъ съ высокихъ мысовъ на море и давно его неудержимо влекло въ этотъ безграничный просторъ. Теперь, когда его завтная мечта осуществилась, когда онъ чувствовалъ подъ собой мрное, неторопливое колыханіе воднаго гиганта, а взоръ его могъ безпрепятственно скользить по колеблющейся поверхности моря на десятки верстъ кругомъ — онъ ощущалъ приливъ необычайной радости и веселія, ему неудержимо хотлось пть и въ родной псн излить волновавшее его чувство восторга. Онъ затянулъ высокимъ теноркомъ:

‘Внизъ по ма-а-атушк- по Волг Во-о-ол-г’…

Но голосъ у Неурядова былъ неважный и едва онъ заплъ, какъ кругомъ послышался хохотъ и дкія восклицанія. ‘Эхъ, ты, запвало горемыка! Ровно нерпа захрюкалъ!’ ‘Чего нерпа? Нерпа, братъ, таково высоко не вытянетъ!’ ядовито вставилъ рабочій Огневъ, ‘такъ только волку матерому впору заголосить!’

Но Неурядовъ ничуть не обидлся. ‘Эхъ, вы пермяки — соленыя уши! {Такъ почему то дразнятъ въ Сибири выходцевъ съ Урала.} замтилъ онъ добродушно, ‘много вы въ псняхъ то понимаете!’ и онъ безнадежно махнулъ рукой и еще крпче налегъ на весла. Но едва онъ замолчалъ, послышалось гораздо боле оригинальное пніе.

Это плъ одинъ изъ орочей, сидвшихъ на корм. Онъ выводилъ воющимъ голосомъ однообразную ноту, то ускоряя, то замедляя темпъ, то повышая звукъ, то понижая его до степени шепота. Это была импровизація, на какую способенъ любой орочъ. Гребецъ плъ о томъ, что въ Дату детъ много русскихъ, которые везутъ хорошій рисъ и огненную воду, что у этихъ русскихъ отличныя ружья, черные унта, что губы у нихъ красны, точно вымазаны кровью, а носы прямые и плоскіе, какъ доски, и волосы обрзаны. Онъ плъ о томъ, что море нынче хорошее, что богъ Андури веселъ, не сердится и не шлетъ большого втра. И обо всемъ, что бросалось въ глаза и что взбредало на умъ безхитростному сыну природы, онъ тутъ же слагалъ незатйливую псенку. А русскіе рабочіе слушали непонятную для нихъ рчь и ихъ забавлялъ этотъ напвъ, похожій на причитаніе калики-перехожаго. Нердко они сопровождали какую нибудь особенно высокую нотку ороча взрывами здороваго хохота, но онъ не смущался и продолжалъ самъ упиваться своей мелодіей.

Пользуясь попутнымъ втромъ, Иванъ Михайловичъ распорядился поставить парусъ. Это ускорило ходъ лодокъ и облегчило гребцамъ работу. Шли по возможности не далеко отъ суши, такъ что вс подробности береговыхъ обрывовъ съ чернвшими въ нихъ скалами базальта и красными полосами древнихъ лавъ были отлично видны и только тамъ, гд попадались фіорды, далеко врзывавшіеся вглубь материка, или гд у прибрежныхъ обрывовъ морское дно было усяно опасными рифами, приходилось нсколько отдаляться отъ береговъ.

Посл полудня зашли въ маленькую бухточку, чтобы отдохнуть и подкрпиться. Въ бухточк было такъ красиво и уютно, какъ въ хорошо убранной комнат. Съ трехъ сторонъ она была ограждена почти отвсными блдно красными, черными и срыми скалами базальта, глыбы послдняго самой причудливой формы валялись у подошвы скалъ въ вод. Вода въ бухт была прозрачна, какъ хрусталь, и каждый камешекъ на дн ея былъ виденъ, точно подъ стеклянымъ колпакомъ. По трещин въ скалахъ, сбгая, журчалъ чистый, какъ слеза, холодный ключъ. Рабочіе живо набрали на прибрежной полос сухого плавника (выброшенный моремъ плавучій лсъ) и развели огонь. Посл основательной прогулки по морю чай и завтракъ показались всмъ необыкновенно вкусными.

Отдохнувъ, поплыли дальше. Втеръ между тмъ совершенно стихъ, туманъ разсялся и на прояснившемся неб показался золотистый солнечный дискъ. Море окрасилось въ нжные голубоватые тона.

На свер въ прозрачномъ воздух ясно вырисовывалась черная округленная громада какого то мыса, далеко вдававшагося въ море. До него, казалось, рукой подать.

— Ванька, а Ванька!— крикнулъ Неурядовъ, обращаясь къ Ивану Михайловичу.— Это какая гора?

Иванъ Михайловичъ, курившій трубку, отвтилъ не сразу. Онъ точно обдумывалъ что то, и только спустя нкоторое время, произнесъ: ‘какая гора?’

— Эвона, какая?…— Ослпъ ты, что ли? Вонъ эта, что впереди!

— Эта? Это Датинскій мысъ.

Иванъ Михайловичъ презрительно фыркнулъ и помоталъ головой. ‘Ничего ты, парень, не понимаешь. Еще далеко надо плыть. Это только такъ оказываетъ, будто близко’.

Дйствительно, плыть пришлось еще боле трехъ часовъ. Уже солнце давно опустилось за горы и пепельно срыя тни сумерекъ легли на море и берегъ, уже въ потемнвшемъ неб начали зажигаться трепетными искорками первыя звздочки, когда путешественники подошли наконецъ къ устью р. Тумнина. Въ наступившей полутьм едва можно было различить широкій просвтъ въ горахъ, откуда открывалась долина величавой рки.

Иванъ Михайловичъ и другіе орочи встали въ лодкахъ во весь ростъ и привычнымъ глазомъ всматривались впередъ. Предстояло пройти одно опасное мстечко. Тамъ, гд воды могучей рки встрчались съ моремъ, образовались подводныя мели (баръ), на которыхъ даже при слабомъ втр ходили опасные буруны. И теперь, несмотря на то, что въ открытомъ мор было почти тихо, на бар перекатывались крутые валы. Но опытные орочи ловко провели здсь свои суда, такъ что только въ баркасъ попало немного воды.

Уже въ полной темнот вся флотилія достигла, наконецъ, большого ороческаго стойбища Даты, раскинувшагося на невысокомъ плоскомъ берегу у одного изъ глубокихъ рукавовъ Тумнинскаго лимана. Въ стойбищ прибытіе гостей вызвало необыкновенную суетню.

Сотни собачьихъ глотокъ заливались самымъ свирпымъ лаемъ и воемъ. Изъ всхъ юртъ повыбжали люди и столпились у причаловъ. Узнавъ, кто пріхалъ, датинскіе жители принялись прежде всего энергично разгонятъ собакъ, награждая ихъ пинками и весьма не лестными прозвищами. Только посл того, какъ неистовые четвероногіе стражи были усмирены, прибывшіе ршились выйти на берегъ. Здсь ихъ ждала самая радушная встрча. Сдовласый датинскій старйшина Тимофей привтствовалъ первый гостей и пригласилъ ихъ въ свою юрту. Такъ какъ разгружать лодки было уже поздно, то ихъ только хорошо укрыли брезентами на случай ненастья и оставили такъ до утра подъ наблюденіемъ двухъ караульныхъ. Остальные вс отправились на ночлегъ къ орочамъ въ юрты.

Въ большой юрт ороча Хиню, гостепріимно пріютившаго у себя на ночь солдатъ и рабочихъ, ярко пылалъ на полу костеръ. Веселое пламя острымъ языкомъ лизало донышко закоптлыхъ чайниковъ и котелковъ, въ которыхъ кипятилась какая то каша. Дымъ поднимался кверху и уходилъ въ большое квадратное отверстіе въ крыш. Гости и хозяева расположились вокругъ огонька на земл, примостившись, какъ кто могъ. Орочонки съ дтьми сбились въ кучку въ одинъ уголъ и оттуда съ робкимъ любопытствомъ поглядывали на русскихъ. Мущины держали себя совершенно спокойно и развязно, и, какъ умли, объяснялись съ чужеземцами, больше при помощи жестовъ и мимики. Среди рабочихъ и солдатъ, усвшихся тснымъ кружкомъ за чайникомъ, изъ котораго валилъ густой паръ, шелъ оживленный разговоръ по поводу пережитыхъ впечатлній. Боле всхъ доволенъ былъ путешествіемъ Неурядовъ.

— Вотъ говорятъ, будто въ мор страшно. А оно и вовсе нестрашно!— повствовалъ онъ… Право слово! Все равно, что у насъ на Волг.

— Пошелъ ты съ Волгой со своей!— обрывалъ его Огневъ,— затвердила сорока: Волга да Волга! Ты думаешь, много моря то видлъ. Нтъ, братъ, ты моря то настоящаго еще и не нюхалъ. Велико дло: вдоль бережка да въ тихую погоду проползти… Нтъ, ты бы въ шторму то попробовалъ, тогда бы, небось, Лазаря и заплъ.

— Ничего не заплъ бы — огрызался Неурядовъ: я, паря, воды ни вотъ столько не боюсь. Мальчонкой махонькимъ еще былъ — сколько разъ тонулъ, а все Богъ миловалъ, по сю пору цлъ. Мн что шторма?! Въ шторму то еще веселе. Поставилъ парусокъ, да знай, зачесывай!..

— Ну, не очень то зачесывай. Легко ты, я вижу о мор то понимаешь, потому въ голов у тебя еще втеръ гуляетъ. Ты вотъ лучше спроси у нихъ у орочонъ, они теб все въ лучшемъ вид растолкуютъ, какое такое бываетъ на мор столпотвореніе. Что Хиню, наму манга? {Наму манга — на мор скверная погода.} — внезапно обратился Огневъ къ орочу, внимательно слушавшему на половину непонятный для него споръ. Хиню не сразу понялъ, чего отъ него хотятъ, но, сообразивши, сдлалъ испуганное лицо, живо закачалъ головой и замахалъ руками: ‘Манга, анайе, ма-анга’!

— Да мн что твой орочонъ?— не унимался солдатикъ — они, извстно, трусы.

— Кто? орочоны то трусы? Нтъ, парень, шалишь Противъ кого другого, а противъ нихъ нашему брату не выстоять. Онъ орочонъ все равно, что зврь таежный — днемъ ли, ночью ли — куда хоть его пошли, хоть за сто верстъ — одинъ пойдетъ: въ сопки, въ лсъ, по морю, ему все одно. А вашъ братъ, даромъ, что солдатъ, не больно то храберъ на походы.

— Не трусъ, говоришь? а зачмъ они насъ такъ боятся? ихъ, ежели пять здоровыхъ мужиковъ соберется, а погрози имъ только кулакомъ, сейчасъ вс врозь,— какъ зайцы. Храбрецы то — пятеро отъ одного не побгутъ.

— Потому и бгутъ, что, значитъ, смирные они. Они людей обижать не любятъ. Это еще не трусъ — ежели смирный. А вотъ ты на медвдя одинъ на одинъ пойдешь съ копьемъ? Нтъ? то-то. Вотъ это не трусъ. А изъ орочонъ рдкій кто нсколько штукъ своими руками не ухлопалъ. Ты, Хиню, сколько медвдей на своемъ вку поймалъ? Мафа {Мафа — медвдь.}, говорю, сколько убилъ?

Хиню вынулъ трубку изо рта, добродушно осклабился и показалъ об руки съ растопыренными пальцами.

— Вотъ видишь!— торжествующе вскричалъ Огневъ, онъ десятокъ штукъ звря этого уложилъ, а ты — горе богатырь, хоть на одного то пошелъ бы? Нтъ напрасно ты на орочоновъ то поклепъ наводишь!

Но Неурядовъ все же не хотлъ признать себя побжденнымъ и споръ, то разгораясь, то принимая боле мирный характеръ, затянулся далеко за полночь. Остальные рабочіе и солдаты почти не принимали въ немъ участія. Лейзеръ меланхолически слушалъ горячія разсужденія Неурядова и подъ шумъ голосовъ спорившихъ въ его памяти почему то съ необыкновенной отчетливостью воскресали картины далекой — далекой родины. И вспомнилось ему мстечко Кіевской губерніи, гд онъ родился, выросъ и откуда до своего призыва къ отбыванію воинской повинности никуда не вызжалъ. Вспомнился день отъзда на Дальній Востокъ, сцена прощанія съ родными, рыданія обезумвшей отъ горя матери. Что то она теперь подлываетъ? Вроятно все ждетъ встей отъ своего любимаго сына, все гадаетъ, скоро ли онъ вернется. Дождется ли? И Лейзеръ сталъ размышлять о томъ, что было бы хорошо подать о себ всточку матери и что слдовало бы попросить объ этомъ Петра Васильевича. Онъ добрый, наврно не откажетъ помочь солдату въ его нужд и разршить переслать съ окказіей письмо на Амуръ. Его вывелъ изъ задумчивости голосъ солдатика Ивана Черноусова, съ которымъ онъ жилъ въ особенной дружб. ‘Что, товарищъ, опять загоревалъ? Нечего киснуть. Спать пора, завтра рано вставать надо, чтобы до вечера поспть назадъ въ гавань’.

На другой день Петръ Васильевичъ пораньше отпустилъ солдатъ, щедро вознаградивъ ихъ за труды, и веллъ имъ немедленно возвращаться въ И—скую гавань на баркас. Въ проводники и рулевые онъ далъ имъ Семена, ловкаго молодого ороча, хорошо знакомаго съ моремъ. Семену было строго наказано не оставлять солдатъ до тхъ поръ, пока не доставитъ ихъ въ самую гавань.

Когда совсмъ разсвло, баркасъ отчалилъ и поплылъ обратно. Благополучно миновавъ опасный баръ, онъ направился къ югу, по прежнему стараясь итти возможно ближе къ берегу. День стоялъ пасмурный, сренькій, довольно студеный. Море имло непривтливый холодно-свинцовый оттнокъ, на немъ лежала печать какой-то угрюмой задумчивости, точно оно замышляло совершить нчто злое и жестокое. Срыя плоскія тучи низко нависли надъ нимъ и порою роняли въ воду снжныя крупинки. Берегъ тонулъ въ синеватой мгл. Все было погружено въ странную оцпенлость и безмолвіе. Только рзкіе, жалобные крики быстро проносившихся надъ лодкою чаекъ непріятно нарушали суровое затишье, наводя на душу невольную грусть и жуткое предчувствіе.

Люди сидли молчаливые и сосредоточенные, каждый думалъ про себя свою невеселую думу. Вс усердно налегали на весла. Орочъ Семенъ былъ также угрюмъ и не въ дух. Ему хотлось поскоре домой къ жен и дтямъ, а тутъ надо возиться съ этими русскими. Не будь ихъ, онъ прямо отправился бы въ свою юрту, благо она находится недалеко отъ моря, какъ разъ на пути въ И—скую гавань. Но теперь волей неволей приходится отложить возвращеніе домой еще на сутки.

Посл полудня баркасъ подошелъ къ тому мсту, гд въ море открывается длинный и узкій фіордъ, принимавшій въ себя ту рчку, на которой стояла юрта Семена. До гавани оставалось отсюда не больше 10— 12 верстъ. Было ршено здсь немного отдохнуть и напиться чаю.

Отыскали удобное мстечко, солдаты вытащили баркасъ на берегъ, живо развели огонекъ и вскипятили чайникъ. Семенъ сидлъ безучастно въ сторонк, посасывая свою трубочку, и когда Неурядовъ предложилъ ему кружку чаю, онъ угрюмо отказался.

— Да ты что, ровно филинъ, насупился?— спросилъ Неурядовъ.

Семенъ исподлобья посмотрлъ на него, потомъ внезапно какъ то вздернулся весь и заговорилъ быстро и нервно: ‘Все работай, все работай! Моя не хочетъ работай! Моя мамка {Мамка — жена.} есть, мальчишка есть! Юрта работай надо. Юрта дрова нту, кто помогай? Мамка холодомъ помирай, ребятишка маленька, кто помогай?’

Неурядовъ слушалъ его съ удивленіемъ и вдругъ расхохотался:— Да шутъ съ тобой! Ступай къ себ въ юрту, коли хочешь. Зачмъ ты намъ? Эва, заважничалъ. Мы и безъ тебя дорогу до гавани найдемъ, не маленькіе чай!’

Семенъ весь просіялъ и даже вскочилъ отъ радости. ‘Вотъ хорошо, луча! Луча добрый’! и онъ въ знакъ расположенія и благодарности поспшно обтеръ мундштукъ своей трубочки полою халата и предложилъ ее солдату. Неурядовъ не побрезгалъ угощеніемъ, затянулся изъ трубки раза два крпкимъ листовымъ табакомъ ‘Манджуркой’ и, возвращая ее Семену, проговорилъ уже совсмъ дружелюбно:— Ну, вотъ, такъ бы и сказалъ съ самаго начала, а то ишь нахохлился, какъ сычъ! Тоже думаетъ, мы безъ него не обойдемся. Безъ тебя то мы еще лучше пройдемъ. Небось, съ пути не собьемся. Дорога то одна, вона какая гладкая!’

Семенъ изъ всей рчи Неурядова понялъ только самое для него важное, именно, что его отпускаютъ домой. Онъ побжалъ къ баркасу, досталъ оттуда узелокъ со своимъ несложнымъ багажемъ — халатъ и запасныя унты — взвалилъ его себ на плечи и, распрощавшись съ солдатами, поспшилъ уйти. Съ ловкостью дикой козы вскарабкался онъ по скалистому откосу наверхъ и вскор скрылся изъ глазъ.

Окончивъ чаепитіе, солдаты также отправились въ дальнйшій путь. На руль вмсто Семена слъ теперь Неурядовъ. Остальные четверо работали на веслахъ. Посл горячаго чая и въ виду близкаго завершенія путешествія, вс были гораздо лучше настроены, чмъ съ утра. Даже Лейзеръ утратилъ свой печальный видъ и улыбался на шутки и остроты Неурядова.

Когда баркасъ вышелъ изъ фіорда въ море, солдаты сразу же почувствовали, что погода перемнилась. Съ сверо-запада со стороны материка потянулъ свжій, холодный втерокъ. Онъ былъ еще не особенно силенъ и подъ его дуновеніемъ вода морщилась и покрывалась длинными разорванными полосами темнаго цвта.— ‘Ребята, поставимъ парусъ!’ предложилъ Неурядовъ. ‘Валяй’! поддержали вс его предложеніе ‘авось скоре доплывемъ.’

Черезъ нсколько минутъ посредин баркаса высилось уже весло вмсто мачты и на немъ трепался старый парусъ, засаленный и затасканный. Конецъ веревки отъ паруса Неурядовъ держалъ одной рукой, а другой управлялъ рулемъ. Но на первыхъ порахъ дло съ парусомъ не клеилось. Подъ защитой береговыхъ утесовъ втеръ ощущался очень слабо и почти не надувалъ паруса, только тамъ, гд къ морю открывались ущелья, налетали свжіе порывы, и тогда баркасъ начиналъ скользить быстре, увлекаемый силой втра. Чтобы избжать этой неравномрности въ ход лодки, рулевой сталъ держать курсъ подальше отъ берега въ открытое море. Тамъ, дйствительно, было гораздо свже, парусъ живо надулся, и неуклюжее судно плавно понеслось по волнамъ, оставляя за собой замтный узкій слдъ на вод.

Неурядовъ, весь поглощенный ролью рулевого и наблюденіемъ за парусомъ, охваченный приливомъ бодрящаго веселія и новизной удовольствія по случаю прогулки по морю въ свжую погоду, не обращалъ вниманія на грозные признаки надвигавшейся бури, да, если бы и обратилъ, то, вроятно, не понялъ бы всего ихъ страшнаго смысла. А между тмъ начинался одинъ изъ тхъ осеннихъ штормовъ, которые ежегодно свирпствуютъ по нскольку дней въ суровыхъ водахъ Татарскаго пролива. Втеръ свжлъ и крпчалъ съ каждой минутой, надъ береговыми горами клубились свинцово-срыя тучи. Он спускались разорванными клочьями къ морю, какъ будто таяли съ краевъ и пропадали, но вмсто того, чтобы уменьшаться, наоборотъ сгущались и расползались все шире. Волненіе на мор росло и вскор то здсь, то тамъ на верхушк валовъ показались зловщіе блые гребешки.

— Смотри, парень,— замтилъ Черноусовъ:— не забирай очень въ море, а не то, какъ бы не утащило насъ.

— Ничего, не бойсь,— самоувренно отвтилъ рулевой:— Это не шторма, какая это шторма, такія ли еще бываютъ!.. Вотъ какъ противъ того мыса будемъ, сейчасъ поверну прямо въ гавань.

Дйствительно, впереди виднлся уже широкій входъ въ И—скую гавань, а за нимъ на юг выдвигалась изъ моря округлымъ высокимъ куполомъ громада Николаевскаго мыса, тонувшая въ свинцовыхъ штормовыхъ тучахъ.

Подгоняемый крпкимъ втромъ баркасъ летлъ теперь съ легкостью чайки прямо на этотъ мысъ. Парусъ надулся до такой степени, что весло, къ которому онъ былъ прикрпленъ, совершенно изогнулось.— ‘Сергй, закричалъ Лейзеръ,— ‘смотри, какъ бы весло не сломалось!’ — ‘Ничего, не бойсь, не лопнетъ! Сейчасъ поворачивать стану’… отвтилъ Неурядовъ — но не усплъ онъ окончить фразы, какъ внезапно налетлъ шквалъ, раздался сухой трескъ, и парусъ вмст съ частью весла перелетлъ черезъ бортъ и упалъ въ воду. Неурядовъ невольно вскрикнулъ отъ боли. Конецъ веревки, который онъ держалъ, вырвался у него съ такой силой, что обжегъ ему руку. Въ тотъ же мигъ первая волна съ рзкимъ шумомъ хлестнула въ баркасъ и окатила цлымъ фонтаномъ брызгъ всхъ сидвшихъ въ немъ. Поднялся переполохъ. Люди растерялись: сначала вс бросились въ одну сторону и чуть не опрокинули судно. Одинъ Неурядовъ не потерялъ присутствія духа.

— Опомнись, ребята! За весла беритесь, за весла, скоре!

Но прошло нсколько мгновеній прежде чмъ ошеломленные солдаты пришли въ себя и поняли его слова. Тогда вс схватились за весла и съ отчаянными усиліями стали грести къ берегу. Теперь нечего было и думать о томъ, чтобы итти въ гавань. Единственная мысль, единственная надежда всхъ была поскоре вернуться подъ защиту береговыхъ утесовъ, гд сила втра не была бы такъ чувствительна. Но было уже поздно. Штормъ уже ревлъ во всю, точно глумясь надъ жалкими усиліями смльчаковъ, дерзнувшихъ помряться съ нимъ въ открытомъ бою. Солдаты налегали на весла съ удесятеренной энергіей, смертельная опасность придавала имъ силы, они не оглядывались назадъ и упорно гребли, не обращая вниманія на то, что ихъ все чаще и чаще окатывали брызги волнъ, что въ баркас уже было много воды. Одинъ Неурядовъ, сидвшій на корм, видлъ, что они не только не подвигаются впередъ, а что ихъ, напротивъ, относитъ все дальше и дальше отъ берега, и въ душу его постепенно закрадывался холодный ужасъ отчаянія. Мысль о томъ, что именно онъ своимъ легкомысліемъ и самонадянностью погубилъ товарищей и себя, точно гвоздемъ вонзилась въ его мозгъ. Онъ окинулъ глазами море и только теперь впервые постигъ всю его непреодолимую силу, весь грозный и жестокій гнвъ этой разсвирпвшей стихіи. И онъ безпомощно выпустилъ весло изъ рукъ. Въ ту же минуту, точно по команд, вс солдаты перестали грести. Въ глубин души каждый изъ нихъ понялъ, что все кончено, что спасенія нтъ никакого, но никто не хотлъ въ этомъ громко сознаться и вс ждали чуда, которое избавило бы ихъ отъ неизбжнаго…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На вершин высокой скалы, круто падавшей къ морю, стоялъ орочъ Гуингуну и пристально всматривался въ даль. Онъ стоялъ здсь уже боле получаса и съ недоумніемъ слдилъ за странной лодкой, болтавшейся въ мор далеко отъ берега. Своими орлиными глазами онъ различалъ въ ней нсколько черныхъ фигуръ, видлъ, что это не орочи, а русскіе, но никакъ не могъ понять, что длаютъ они тамъ въ такую погоду, когда ни одинъ порядочный человкъ не ршится отойти больше, чмъ на выстрлъ изъ лука отъ берега. Но въ тотъ моментъ, когда онъ, наскучивъ смотрть, хотлъ уже уходить, лодка, приковавшая къ себ его вниманіе, внезапно исчезла. Гуингуну подскочилъ отъ волненія и снова пристально устремилъ глаза въ море. Вотъ на вод показалась черная точка — уже не одна, а нсколько — три, четыре. И вдругъ онъ понялъ, что это русскіе тонутъ, что ихъ лодку опрокинуло. Гуингуну въ страшномъ волненіи сталъ кричать, потомъ схватился за ружье и зачмъ-то выстрлилъ на воздухъ. Но тутъ же ему стало ясно, что все это безполезно и что гибнущихъ ничто не спасетъ. Въ ужас онъ опустился на землю и, точно прикованный какой-то силой, не могъ отвести взора отъ того мста, гд только-что на его глазахъ совершилась страшная катастрофа. Русскіе еще боролись со смертью. Вотъ изъ трехъ точекъ на вод осталось только дв. Потомъ одна. Вскор и она исчезла и на необозримомъ пространств бушующей стихіи виднлись только нескончаемые ряды сердитыхъ бляковъ.

Жадное море рдко возвращаетъ земл свои жертвы. Баркасъ и вс пять солдатъ исчезли совершенно безслдно.

Весною, когда открылась навигація, въ И—скую гавань пріхалъ для слдствія важный генералъ. Онъ долго допрашивалъ Михайлова и орочей, что-то записывалъ въ книжку и затмъ ухалъ.

Михайловъ былъ вызванъ въ Николаевскъ и преданъ военному суду, который приговорилъ его къ двухмсячному аресту на гауптвахт. Оставшіяся посл погибшихъ вещи были собраны, запечатаны и при казенныхъ пакетахъ препровождены въ Россію ихъ семьямъ. Въ каждомъ пакет сообщалось, что такой-то солдатъ такого-то числа, мсяца и года утонулъ въ Татарскомъ пролив во время бури по собственному легкомыслію и неосторожности.

Не знаемъ, утшило-ли это сообщеніе родственниковъ погибшихъ? И не плачетъ-ли и понын гд-нибудь въ сел на Волг, или въ мстечк Кіевской губерніи старуха-мать при воспоминаніи о сын, возвращенія котораго она ждала съ такой тоской и тревогой, и вмсто котораго ей прислали пакетъ за казенной печатью и посылку.

Я. Эдельштейнъ.

‘Юный Читатель’, No 11, 1906

Несчастный случай.

Читайте также: