НЕДОРАЗУМНІЯ.
НЕДОРАЗУМНІЯ.
I.
II.
III.
IV.
Недоразумения, Забытый О., Год: 1884
Время на прочтение: 128 минут(ы)
Александръ Алексичъ Перовъ былъ учитель исторіи и географіи въ —ской четырехклассной прогимназіи. Это еще очень молодой человкъ. На смуглыхъ, плоскихъ щекахъ, на широкомъ, остромъ подбородк и на тонкихъ губахъ его едва успли пробиться признаки зрлости. Явился онъ на мсто службы до того бдно одтымъ, что стснялся домашняго знакомства даже съ самыми благодушными и невзыскательными изъ своихъ сослуживцевъ. Когда ему выдали такъ называемое ‘третное не въ зачетъ жалованье’, онъ такъ обрадовался этому, какъ будто двсти тысячъ выигралъ, хотя тутъ же долженъ былъ боле половины полученной суммы ухлопать на присвоенный его званію мундиръ и вицъ-мундиръ. Квартиру себ, онъ нанялъ въ одномъ изъ захолустныхъ переулковъ, у старичка-чиновника казенной палаты. Отдлили ему переднюю и маленькій залецъ, затворили дверь въ гостинную,— и образовалась учительская квартира, которою Александръ Алексичъ былъ очень доволенъ. Находясь въ такомъ близкомъ сосдств съ чужой семьей, онъ, тмъ не мене, не испытывалъ особенныхъ неудобствъ при своихъ домашнихъ занятіяхъ. Маленькихъ надодливыхъ ребятишекъ у хозяевъ не было, а была единственная семнадцатилтняя дочка, Лиза. Старики-хозяева вели жизнь строго патріархальную. Вечеромъ Иванъ Ильичъ (такъ звали хозяина), прочитавши нсколько разъ нумеръ ‘Сына Отечества’, аккуратно складывалъ его на старыя кресла, на кучу предшествовавшихъ нумеровъ той же газеты и, потягиваясь, возглашалъ:
— А что, супруга, не пора ли намъ… тово… Глянь-ка на часы-то: вдь, почти девять.
Старушка въ это время обыкновенно что-либо молча штопала или чинила, вооружившись двадцатикопечными очками съ толкучки. Она отлично понимала, что нужно разумть подъ словомъ тово и на предложеніе супруга обыкновенно отвчала:
— Погоди… ты вотъ свое кончилъ, а я еще своего не кончила. Кончу, тогда и тово.
— Да ты, можетъ, долго? А на часахъ-то — посмотри-ка, что длается. Э-ва! Сейчасъ бить будутъ. Шутка сказать — девять! Добрые люди небось ужь…
— Ну, не ворчи, не ворчи!— невозмутимо ограничивала супруга, не отводя глазъ отъ работы.— Сію минуту… Доколбаю! вотъ, да и…
Въ нетерпливомъ, ожиданіи ужина, Иванъ Ильичъ подойдетъ къ шкафчику, достанетъ графинчикъ съ звробойной настойкой, выпьетъ рюмочку и, утершись рукавомъ, торопливо зашагаетъ по комнат коротенькими шажками, для развлеченія затянетъ. ‘Среди самыхъ юныхъ лтъ вяну я, какъ нжный цвтъ’, но тотчасъ же броситъ. Мимоходомъ заведетъ старенькіе стнные часы и при этомъ не преминеть промолвить:
— Времени-то, времени сколько! Фу ты, Боже мой!
Между тмъ, старушка все колбаетъ и колбаетъ, сильно щурясь и морщась и съ досадой подталкивая вверхъ сползающія съ носу очки. Противъ нея, на противуположномъ конц стола, сидитъ, облокотясь, Лиза и, слегка надвинувъ брови, углубляется въ лежащую передъ ней книгу.
Все это съ точностью повторялось изо дня въ день. Въ тиши своихъ quasi-кабинетныхъ занятій Перовъ ясно слышалъ отрывочные фразы и монологи, произносимые хозяевами въ сосдней комнат, и могъ безошибочно предсказать, когда именно послышится многозначительное ‘тово’, когда Иванъ Ильичъ начнетъ ‘вянуть, какъ нжный цвтъ’, когда затрещить цпочка у часовъ и т. п. Но это нисколько не мшало квартиранту, а, напротивъ, доставляло ему нсколько минутъ развлеченія.
Разъ, утромъ, въ какой-то праздникъ, двери изъ ‘хозяйскаго отдленія’ въ учительскую квартиру растворились, и Перовъ получилъ отъ хозяйки радушное приглашеніе ‘откушать вмст пирожка’. Квартирантъ не заставилъ себя долго ждать. На этомъ-то ‘пирожк’ Александръ Алексичъ и увидлъ въ первый разъ Лизу.
Она высматривала почти уже сложившеюся физически двушкой, а наружность ея отличалась довольно характерными чертами. У нея было продолговатое, смуглое лицо, большой лобъ, глубокіе, темные, тревожно-задумчивые глаза, прямой, тонкій носъ, маленькія, розовыя губы, выражавшія своимъ складомъ что-то среднее между грустью и иронической улыбкой.
Заинтересованный наружностью двушки, а равно и тмъ, что она представляетъ въ нкоторомъ род интеллигентный элементъ въ семь, Александръ Алексичъ сосредоточилъ на ней особенное вниманіе и въ разговор обращался больше къ ней, чмъ къ ея родителямъ. Она говорила негромко, нсколько неровно и торопливо, часто передыхая, какъ будто отъ усталости, при этомъ держалась прямо, даже немного вытянувшись, и смотрла на собесдника какъ-то съ боку, рчь свою она сопровождала порывистыми и, въ то же время, какъ бы нершительными жестами… Изъ первой же бесды съ Лизой Перовъ заключилъ, что она двушка весьма не глупая, что къ усвоеннымъ ею чужимъ мыслямъ она могла присоединить и свою собственную, иногда довольно мткую. Изъ той же бесды онъ узналъ, что она, при страстной любви къ чтенію, можетъ доставать книги только съ величайшимъ, трудомъ. Когда рчь коснулась книгъ, то Софья Степановна (мать Лизы), умиленно осклабясь, жалобно проговорила:
— Да, вотъ… Александръ Алексичъ, вникните вы въ нее, пожалуйста. Очень ужь она страдаетъ насчетъ книгъ. Нельзя ли какъ-нибудь?… Давали бы ей хоть изрдка почитаться…
— Я съ удовольствіемъ,— отозвался Перовъ.
— Благодарю васъ,— сказали въ одинъ голосъ и мать, и дочь.
Во время этихъ объясненій Иванъ Ильичъ сидлъ, положивъ нога на ногу. Свсивъ голову на грудь, онъ совсмъ было собрался понюхать, да позадумался, а табакъ передъ носомъ въ щепоти держалъ. Когда произошла небольшая пауза, Иванъ Ильичъ торопливо вынюхалъ приготовленную порцію табаку и какимъ-то трескучимъ голосомъ заговорилъ:
— Оно вотъ что… оно, положимъ… просвщеніе… образованіе… Но, какъ я уже неоднократно говорилъ, объ этомъ судить нужно законно, а не зря.
— Ну, пошелъ теперь,— замтила старушка.
— Пошелъ!… Я не пошелъ, я сижу,— подхватилъ старикъ уже доле твердымъ и звучнымъ голосомъ.— Я только дло началъ говорить. Съ вами-то я ужь и закаялся: что можно ршить съ баб… съ женщинами? Но поелику теперь тутъ просвщенный мужъ… какъ бы сказать… э-э… образованный, то я и счелъ своимъ долгомъ представить на его судъ мое твердое… какъ бы сказать… мнніе. Въ самомъ дл, Александръ Алексичъ, разсудите-ка вотъ насъ.
Старикъ поднялъ голову и, усиленно и быстро моргая, уставился на квартиранта.
— Я не знаю, въ чемъ дло,— отозвался Перовъ.
— Хочу я сказать то, что уже неоднократно говорилъ вотъ этимъ умницамъ,— пояснилъ Иванъ Ильичъ, кивнувъ на жену и дочь.
Старушка устремила на мужа полный упрека взглядъ. Лиза нервно вздернула плечами и отвернулась.
— То-есть?— допытывался Перовъ.
— А то и есть,— значительно произнесъ Иванъ Ильичъ, кивнувъ головой.— Я говорю насчетъ непомрности, которая… отъ которой… Он вотъ знаютъ. Я имъ неоднократно…
— Папаша, пожалуйста!— начала было Лиза.
— Я ничего, ничего,— торопливо перебилъ Иванъ Ильичъ.— Я только хотлъ вотъ… понимающему и разсудительному человку доложить, что у насъ не въ порядк…
— Молчалъ бы ужь… порядочный!— произнесла старушка.— Вы, Александръ Алексичъ, не обращайте вниманія… Онъ самъ не знаетъ, что плететъ.
Старикъ оскорбился и началъ горячиться.
— Нтъ, погоди!— воскликнулъ онъ, возвысивъ голосъ.— Я хочу совершенно напротивъ… я хочу, чтобъ почтеннйшій Александръ Алексичъ побольше обратилъ на меня вниманія. Вотъ чего я хочу!
Перовъ почувствовалъ себя крайне неловко. Чтобы предотвратить дальнйшія, еще боле нелпыя сцены, онъ поспшилъ встать и, обращаясь къ хозяину, проговорилъ:
— У васъ, кажется, какія-то семейныя недоразумнія. Не разъясняйте мн ихъ, пожалуйста.
Иванъ Ильичъ вскочилъ съ своего мста и, ухвативъ гостя за об руки, залотошилъ:
— Нтъ, сдлайте милость… Я васъ прошу… Ужь позвольте изложить… дло великое. Скорбь… Нтъ, ужь вы мн помогите!
Перовъ сдлалъ маленькую гримасу и слъ. Иванъ Ильичъ придвинулъ свой стулъ въ его стулу, мелькомъ взглянулъ на жену и дочь, громко кашлянулъ и началъ:
— Скажите мн, пожалуйста, многоуважаемый Александръ Алексичъ, вотъ при нихъ скажите, для чего… для чего намъ… дарованы женщины?
Лиза, выслушавъ этотъ приступъ, стремительно выбжала изъ комнаты, старушка, что-то бормоча про себя, принялась убирать со стола. Иванъ Ильичъ посмотрлъ вслдъ удаляющейся дочери и обличительно произнесъ:
— А — а, не нравится? Давно знаю, что не нравится! А, все-таки, нужно это ршить… я, впрочемъ, ршилъ… правильно ршилъ, да слова-то мои не принимаются! Ушла… Ну, да главное дло не въ ней, а вотъ въ матери. Она всему виною… Такъ вотъ, Александръ Алексичъ, благоволите ршить, для чего женскій полъ предназначенъ?
Озадаченный такимъ вопросомъ, Перовъ сперва ничего не отвтилъ, а только кристально посмотрлъ на угловатый черепъ старика, на его коротко остриженные сдые волосы, на вдавленные виски, темно-срые, рзкіе глаза, толстый носъ и длинный-длинный, бритый подбородокъ.
— Вотъ онъ, сударыня, вопросецъ-то какой!— продолжалъ старикъ, обращаясь къ супруг,— умный, ученый человкъ — и тотъ не сразу на него отвчаетъ!… А вы сейчасъ: тра-ла-ла, тра-ла-ла, и ужь все ршили, всхъ за поясъ заткнули… Такъ какъ же, Александръ Алексичъ? Я васъ усерднйше прошу! Отъ вашихъ словъ у насъ будетъ зависть очень многое. Поддержите!
— Я не знаю, какую поддержку я вамъ могу оказать. Вы поставили такой общій вопросъ, о которомъ намъ съ вами довольно неудобно распространяться. Въ свою очередь, и я васъ просилъ бы сказать мн, что вамъ отъ меня нужно?
— Помощи!— съ чувствомъ произнесъ старикъ, наклонивъ голову и вытянувъ руки.
— Въ чемъ?
— Дочку жаль… Вдь, я, все-таки, отецъ… Одна она у меня. Боюсь пропадетъ…
— Отчего?
— Отъ чрезмрности…
— То-есть?
Старикъ пошевелился на мст, методически вытеръ платкомъ носъ и губы, громко кашлянулъ и твердо, отчетливо заговорилъ:
— Вотъ, извольте видть: Лаза теперь въ гимназіи въ седьмомъ класс. Я, съ своей стороны, я, собственно… я не хотлъ отдавать ее въ гимназію, потому что, во-первыхъ… Впрочемъ, это дло прошлое. Не будемъ объ этомъ говорить. Отдали, такъ отдали… хотя гораздо было бы лучше, если бы… Ну, да ужь такъ и быть, не воротишь… Хорошо, учится двочка. Учится она, а я, все-таки, не понимаю, зачмъ она учится, для чего это нужно, потому что,— какъ я уже вамъ сказалъ,—я собственно, съ своей стороны…
— Слышалъ, слышалъ,— перебилъ Перовъ.
— Ну, хорошо, не будемъ объ этомъ… изъясню вамъ самое главное… Пока Лиза шла по низшимъ классамъ, все еще было ничего… хотя, по правд сказать, у меня ужь и тогда сердце сокрушалось. Но когда она подвинулась къ старшимъ классамъ, то я увидлъ, что дло совсмъ плохо. Въ такіе года, когда двица должна быть ‘кровь съ молокомъ’, Лиза моя начала хирть. Посмотрю-посмотрю: Боже мой, да что же это такое? Мы ляжемъ спать, а она все сидитъ, да, вдь, какъ сидитъ-то? За-полночь! Уроковъ много, уроки большіе, хозяйства… никакого. И чмъ дальше, тмъ хуже. Съ прошлаго года кто-то ей натрубилъ, якобы нужно побольше книгъ читать. Пристала съ матерью: вынь да положь денегъ на библіотеку! А сколько, молъ, требуется?— ‘Десять цлковыхъ залогу, да десять цлковыхъ единовременно’.— Ого! Да гд-же я вамъ возьму этакую сумму? Мн и такъ книги-то обходятся каждый годъ вонъ сколько. Что ни годъ, то новые учебники, да плата за ученіе, да платьице, да шляпочка, да башмаки, да шубочка съ плюшемъ… А тамъ домъ ремонту проситъ, да въ думу за него изволь вносить… И не перечтешь всего. А жалованье-то не бо знать какое, шестьсотъ рублей. Отказалъ, не далъ. Боже мой, что только было посл этого! Какъ только меня Господь скрпилъ! Немного погодя, гляжу моя Лизавета достала-таки гд-то книгу. Рада, улыбается. Я молчу. Пообдала — прямо читать, напилась чаю — опять за ту же книгу. Я все молчу. Поужинали. Мы съ женой спать собрались, а она все проклятую книгу читаетъ. Тутъ ужь я не стерплъ.— Докуда-жь, говорю? Вдь, ужь, собственно говоря, спать пора.— ‘Я, говоритъ, еще уроки должна выучить’. И прокорпла часовъ до двухъ, либо больше. На другой день опять та же исторія. Одну книгу прочла, другую притащила. Другую прочла — третью. Ото всего отбилась, спшитъ, суетится, путемъ не пообдаетъ, лишь бы ей до книги поскорй дорваться. Еженощно корпитъ, засиживается, извелась вся. Двичью красоту, свжесть свою юную высидла. Скажешь что-нибудь — какъ къ стн горохъ, потому мать за нее. Горе, да и только! Да еще что: посл книгь-то даже спорить начала! Иной разъ такую рацею заведетъ, что хоть и не говори. Отецъ, изволите видть, не такъ разсуждаетъ, а она, дочка, все правильно понимаетъ. Наконецъ, слава Богу, книги эти у ней переменились. Кто ей тамъ давалъ ихъ и почему перестали давать,— не знаю. Но что же вы думаете? Я радуюсь, а она злится. Подъзжали было съ матерью опять ко мн, но тутъ ужь я безъ всякихъ объясненій на отрзъ… Вотъ он теперь къ вамъ и подбираются. По своей любезности и по вжливости, вы общали давать книги, но я увренъ, что посл моего изъясненія перемните свое намреніе.
Закончивъ свое ‘изъясненіе’, старикъ впился глазами въ учителя. Но Перовъ ничего не отвтилъ, а только медленно потеръ себ ладонью лобъ.
— Иначе я боюсь, какъ бы у насъ съ вами не вышли какихъ-либо непріятностей,— пригрозилъ старикъ, опустивъ глаза, но тутъ же прибавилъ:— чего, конечно, не дай Богъ. Я съ роду ни съ кмъ не ссорился.
Старушка, неоднократно удалявшаяся во время длинной рчи мужа, снова появилась въ той же комнат и запальчиво заговорила:
— Какъ теб, старый, не стыдно? Срамникъ ты безпардонный! Вдь, дочь-то у тебя одна. Двочка занимается образованіемъ, желаетъ въ люди выйти, а онъ на свою же кровь лихія болсти выдумываетъ, да позоромъ ее позоритъ!
Перовъ увидлъ, что его отвтная рчь старику предвосхищена, по существу, но, тмъ не мене, продолжалъ сидть. ‘Все равно,— думалъ онъ,— сдлавшись невольнымъ зрителемъ семейной драмы, прослжу ее до конца’.
— Ты безъ ума-то не шуми,— возразилъ, между тмъ, Иванъ Ильичъ.— ‘Одна’!… То-то и больно то, что одна. Одна, да и та можетъ сдлаться ни Богу, ни людямъ. ‘Въ люди желаетъ выйти’!… Позвольте васъ спросить: въ какіе такіе люди они выйти можетъ? Высокій человкъ ее, по нашей бдности, не возьметъ, а за котораго пониже — она, по своей фанаберіи, не дойдетъ. Я, дескать, образованная. Вдь, я все вижу. Слыхалъ я объ этакихъ-то. Ты-то ничего не думаешь, не разсуждаешь, а я все понимаю!.. Какъ поразмыслишь, такъ подумать страшно… съ вашимъ образованіемъ!… То ли дло: пріучила бы ее къ хозяйству, въ рукодлью, ко всякой простот. По смерти моей приняли бы къ себ степеннаго, простенькаго зятька и поживали бы себ съ Богомъ, безъ всякихъ затй. А теперь что? Попробуй выйти изъ меня духъ — куда вы съ ней годитесь?
— Ну-у ‘духъ’!… Зачмъ онъ выйдетъ? Что пустяки-то болтать? Богъ души не вынетъ, сама не выйдетъ,— находчиво отвчала старушка. А ежели пошлетъ Богъ какую немилость, то, все-таки, съ образованіемъ лучше, нежели какъ безъ образованія. Посмотри-ка вонъ на Семениху-то…
— Какую Семениху?— спросилъ Иванъ Ильичъ, заряжая носъ табакомъ.
— Вона-а! Семениху не знаетъ!— упрекнула супруга.— Городскаго головы кухарка…
— Хе-хе-хе!— засмялся старикъ.— Вотъ такъ особа! Кухарка городскаго головы!… Простите, что визита до сихъ поръ не сдлалъ. Что-жь она, эта Семениха, посредствомъ образованія, что ли, такъ возвысилась? Хе-хе-хе!…
— Да ты прежде выслушай, а тамъ ужь и хихикай.
— Дочь-то ея въ классахъ дамою состоитъ, да уроки по городу раздаетъ, да рублей шестьсотъ, либо больше загребаетъ. А то еще одна двушка, тоже бдная, въ телеграф за жалованье служитъ. А тутъ вотъ сидишь день и ночь, слпнешь,— колбаешь да штопаешь, а все нтъ ничего. Вотъ что значитъ образованіе и что значитъ необразованіе!
— Погоди!— перебилъ Иванъ Ильичъ.— Ты мн насчитала только двухъ счастливицъ, значитъ, наша будетъ третья? Хе-хе-хе!.. Вотъ блаженство-то! Каждый годъ ихъ оканчиваетъ курсъ видимо-невидимо, а деньги загребаютъ только дв, а наша будетъ третья… А я-то, дуракъ, никакъ не пойму… Охъ, вы, бабы-бабы! То-то вы глупы-то!— заключилъ старикъ уже серьезно и, махнувъ рукой, поплелся въ сосднюю комнату.
— Куда-жь ты прешь? Невжа! Вдь, съ гостемъ-то, чай, проститься надо!— укорила старушка.
— Ахъ, простите Христа ради!— воскликнулъ Иванъ Ильичъ, быстро обернувшись.
Онъ мелкими шажками приблизился къ Перову.
— Бога ради, простите. Видите, и взволнованъ… поколебленъ окончательно!— изъяснялъ старикъ, держа обими руками руку квартиранта — Надюсь, что вы резоны мои уразумли. Вдь, я для васъ собственно и говорилъ. Съ ними я ужь… давно пересталъ… Такъ, пожалуйста… войдите въ мое положеніе. Вы можете все понять… такъ ужь я буду въ надежд… Конечно, ли человкъ посторонній, къ кому же мн обратиться, какъ не къ вамъ? Будьте ужь не какъ квартирантъ, а какъ… Понимаете? Вы все можете сдлать,— заключилъ старикъ и, быстро осадивъ руку Перова внизъ, заковылялъ въ свой кабинетъ.
Спустя минутъ пять посл того, какъ Александръ Алексичъ возвратился въ свой уголъ и затворилъ ‘пограничныя’ двери, дверь изъ сней быстро распахнулась и въ учительской квартир появилась Лиза. Она подбжала въ Перову, съ боязливой доврчивостью положила ему об руки на плечи и, не поднимая на него глазъ, взволнованно и торопливо залепетала:
— Александръ Алексичъ! ради Бога не сердитесь на папашу… не смйтесь надъ нимъ, не презирайте его! Это онъ такъ… У него такая привычка… Не думайте, что у насъ тутъ Богъ знаетъ что…
— Не думаю, не думаю, успокойтесь, что вы? Я все понимаю, все,— смущенно заговорилъ Перовъ, неловко и грубовато устраняя съ своихъ плечъ руки двушки.
— Нтъ, онъ такъ много наговорилъ… касался такихъ вещей, которыя вамъ могли показаться просто дикими,— шептала Лиза, слегка вздрагивая. На лиц ея изображались тревога и глубокое сокрушеніе.
— Ничего не значитъ, совершенно ничего не значитъ, успокойтесь,— твердилъ Перовъ, переступая съ ноги на ногу и простирая впередъ руки.— Мы объ этомъ поговоримъ съ вами… посл поговоримъ… Вы увидите, вы убдитесь…
— Спасибо, благодарю васъ… Не осуждайте же, пожалуйста, погодите осуждать!— проговорила Лиза и быстро выбжала изъ учительской квартиры.
Перовъ, безпокойно поглаживая волосы, нсколько разъ прошелся по комнат, вздохнулъ, покачалъ головой и, подойдя къ окну, долго смотрлъ въ открывавшуюся изъ него луговую даль.
Мсяцевъ черезъ семь посл описаннной сцены, 4 іюня. Лиза должна была сдавать экзаменъ по закону Божію. Это былъ предпослдній экзаменъ. На предыдущихъ экзаменахъ она отвчала очень удачно и получила высшіе баллы. Отъ напряженныхъ трудовъ въ экзаменаціонный періодъ она значительно похудла, но настроеніе въ ней было довольно свтлое. Переходъ въ восьмой, педагогическій классъ представлялся ей уже несомнннымъ, и она была очень рада этому. Къ экзамену по закону Божію она готовилась усердно и серьезно, какъ и къ другимъ экзаменамъ, оставивъ въ сторон любимое чтеніе книгъ, она все вниманіе свое сосредоточила на учебник.
Ровно въ 9 часовъ утра экзаменаціонная коммиссія явилась къ отправленію своихъ обязанностей. Коммиссію эту составляли, директоръ, лтъ пятидесяти, съ круглою невозмутимо-спокойною физіономіею и длинными, съ просдью, бакенбардами, директрисса, смиренная, щурящаяся старушка, похожая больше на монахиню, чмъ на свтскую даму, законоучитель — высокій, свжій, остроносый протоіерей, съ черною окладистой бородой и мастерскимъ крестомъ на груди, и, наконецъ, депутатъ отъ епархіальнаго начальства, дряхлый старецъ, съ впалыми щеками, потухшимъ взоромъ и нсколькими орденами на груди. Прочитали молитву. Нкоторыя ученицы, усвшись, перекрестились еще по нсколько разъ. Законоучитель сперва вытащилъ изъ-за пазухи ‘программу’ и, старательно расправивъ помявшіеся листы, положилъ ихъ передъ собою, потомъ досталъ изъ кармана завернутые въ бумажку билеты, усердно перемшалъ ихъ и разбросалъ по зеленому сукну стола съ такимъ движеніемъ рукъ, которое напоминало процессъ сдачи картъ. Директоръ началъ вызывать ученицъ. Вызывали ихъ по алфавиту. Фамилія Лизы начиналась съ буквы щ (Щурова), и ей приходилось каждый разъ очень долго ждать вызова, тмъ боле, что ученицъ въ седьмомъ класс было свыше тридцати. Она сперва слдила за тмъ, какіе билеты достаются вызваннымъ къ большому столу подругамъ, и отмчала эти билеты въ книжк, чтобы уже не просматривать ихъ, потомъ, когда это ей прискучило, она стала съ напряженнымъ вниманіемъ вслушиваться въ вопросы экзаменаторовъ и отвты ученицъ. Но ни эти вопросы, ни отвты на нихъ не представляли ничего особеннаго. Нсколько заинтересовало ее только то, какъ батюшки (законоучитель и депутатъ) поспорили между собой по вопросу о причинахъ раздленія церквей и еще о магометаиств. Батюшки воодушевились и говорили на этотъ разъ довольно громко, такъ что Лиза, сидя на предпослдней скамь, могла воспринять почти все содержаніе пренія, изъ котораго узнала нчто новое для себя сравнительно съ тмъ, что ей приходилось слышать на урокахъ закона Божія. Но чмъ дале шло время, тмъ однообразне и томительне становился экзаменъ. Преній больше уже не было. Слышались только вялые возгласы, врод, напримръ, слдующихъ:
— Наумова, у васъ какой номеръ?
— Восемнадцатый.
— Гм. Ну-съ, такъ потрудитесь сказать о… и т. д.
Начиналось монотонное, нсколько торопливое чтеніе.,
— Довольно… А у васъ, Нещадова, кажется, двадцать второй?
— Да.
— Гм… Въ такомъ случа… (батюшка пробгаетъ глазами конспектъ) въ такомъ случа… гм… не скажете ли вы намъ, въ чемъ состоитъ… и т. д.
И снова чтеніе, и какъ разъ такое же, какъ вс предъидущія… ‘Отчего это мы вс читаемъ, какъ одинъ человкъ?— думаетъ Лиза.— И тонъ, и интонація голоса, и даже манеры у всхъ одинаковы. Какъ это я прежде не замчала?’
— Довольно.
И долго-долго чередовались отрывочные возгласы батюшки и монотонное чтеніе. Рдко-рдко, какъ бы для разнообразія, къ слову ‘довольно’ законоучитель прибавлялъ еще нсколько словъ, врод слдующихъ:
— На урокахъ вы нсколько лучше отвчали. Ну, да, впрочемъ… идите себ съ Богомъ.
Или:
— Очень пріятно, что на испытаніи (батюшка никогда не говорилъ: ‘экзаменъ’, а всегда ‘испытаніе’) вы возвышаете своимъ отвтомъ свой годичный баллъ. Очень, очень пріятно. Дай Богъ вамъ… и въ жизни…
Вотъ уже и два часа. Палящіе лучи іюньскаго солнца, дотол освщавшіе другія части гимназическаго зданія, пробрались къ этому времени и въ экзаменаціонную залу, въ которой и безъ того было душно. Экзаменаторы то и дло вытираютъ себ платками лобъ, шею и руки. Во всемъ тл ощущалось разслабленіе, въ душ — невольное, безотчетное уныніе. Изрдка промелькнетъ подъ окнами ласточка, прощебечетъ и скроется подъ карнизомъ зданія.
А, между тмъ, экзаменаторы возглашали фамиліи только еще на букву т. Лиза чувствовала, что голова ея совсмъ отяжелла. Она закрыла книгу, прислонилась къ спинк скамьи, скрестила на груди руки и, истомленно дыша, безъ всякой опредленной мысли переводила глаза съ одного предмета на другой, чаще, впрочемъ, останавливаясь почему-то на опрокинутыхъ протоіерейскихъ камилавкахъ… На стол оставалось всего два-три билета.
Законоучитель подбавилъ къ нимъ штукъ десять изъ ‘отвченныхъ’.
— Щурова!— произнесъ, наконецъ, директоръ.
Лиза вздрогнула, будто не ожидала, что ее спросятъ. Она поправила фартучекъ, торопливо провела рукою по голов и вышла къ столу. Схвативъ первый попавшійся подъ руку билетъ, она нсколько удивилась и невольно сдлала маленькую гримасу. На билет стоялъ No 1-й. ‘Стоило ли изъ-за этого столько волноваться и такъ долго сидть!’ — подумала она и предъявила билетъ законоучителю.
— А-а, первый билетъ! Скажите, пожалуйста!— удивился тотъ въ свою очередь.— Ефремъ Лукичъ, смотрите-ка: первый билетъ!— обратился законоучитель къ директору.
— Что-жь, ея счастье,— сказалъ директоръ.
— Конечно, конечно, но какая случайность!— возразилъ законоучитель и, поднося билетъ къ носу сосда-депутата, присовокупилъ:— смотрите-ка — первый… Какъ это вамъ кажется?
— Первый, такъ первый. Что-жь теперь длать? Кому-нибудь нужно и на первый отвчать,— прошамшилъ депутатъ.
— Это такъ, совершенно врно,— продолжалъ законоучи тель.— но ученица-то такая, что… она бы могла и…
— Чего тамъ… Богъ съ ней. Пусть отвчаетъ, что ей выпало на долю,— вмшалась директрисса.
— Ну, стало быть, длать нечего,— заключилъ законоучитель и предложилъ Щуровой вопросъ.
Не успла Лиза сказать пяти словъ, какъ депутатъ остановилъ ее:
— Скажите коротко, что, напримръ, сотворилъ Господь… хоть, напримръ… напримръ, хоть въ пятый день?
Лиза отвтила не впопадъ.
— Что вы, что вы? Въ пятый-то?!— воскликнулъ законоучитель.
— Тогда что же было въ день четвертый?— возражалъ депутатъ.— А? Что, молъ, было въ четвертый, ежели, какъ вы говорите, все это было въ пятый? А?
Лиза молчала.
— Ну, скажите, что было создано въ шестой день?— спрашивалъ законоучитель.
Лиза опять отвтила не впопадъ.
— Да что вы это, Богъ съ вами!— волновался законоучитель.
— А тогда что же было въ пятый?— вмшался депутатъ.
Лиза молчала.
— Что это вы, Щурова?— началъ законоучитель.— Въ такомъ вы ужь возраст… первый билетъ… въ теченіе года — хорошо… и вдругъ такимъ образомъ… Помилуйте, вдь, это Богъ знаетъ что! Вотъ-те и счасть. Вдь, другая бы какъ на этотъ билетъ-то!… Ну-ну-у! (Батюшка покачалъ головой).
— Лучше ей предложить вопросъ изъ другаго билета,— замтилъ директоръ.
— Прикажете по всей систем?— спросилъ законоучитель.
— Не то, что по всей, а такъ… вопросъ-другой откуда-нибудь,— сказалъ директоръ.
Лиза стояла, сложивъ руки на груди и потупя глаза. Брови и плечи ея слегка вздрагивали.
— Ну-съ, длать нечего, скажите намъ еще о чемъ-нибудь,— обратился къ ней законоучитель.— Кто, напримръ, былъ… то-есть кто будетъ… антихристъ?
— Противникъ Христа, чуть слышно отвтила Лиза, не поднимая глазъ.
— Вы смлй, смлй, не стсняйтесь. Чего тутъ стсняться?— ободрила директрисса.
— А въ какомъ это смысл онъ будетъ противникъ?— возразилъ депутатъ.
Лиза молчала. У ней уже начинала кружиться голова. Къ ней обращались еще съ какими-то вопросами все насчетъ того же антихриста, но она ихъ не поняла и почти не слышала. Только какими-то судьбами долетло до ея слуха нсколько словъ изъ рчи законоучителя, обращенной къ ‘депутату’… ‘Курсовое сочиненіе на магистра писалъ, да и то…’,— сообщалъ о комъ-то законоучитель.
— Ну, что-жь, Щурова, довольно съ васъ,— заключилъ директоръ тономъ сожалнія.— Такъ это неожиданно… и жаль… но мы должны будемъ поставить вамъ два. Посл каникулъ передержите по закону Божію. А теперь идите себ.
Лиза быстро направилась къ двери, забывъ даже взять изъ стола книги.
— А, вдь, хорошая была ученица. Странно!— Довольно непостижимо!— недоумвалъ законоучитель.
Иванъ Ильичъ былъ уже дома и съ нетерпніемъ ожидалъ дочери: очень ужь ему хотлось пообдать, а Софья Степановна все твердила: ‘Погоди, сейчасъ Лиза придетъ, тогда вмст… Авось не умрешь’. Только что Лиза появилась на порог, какъ Иванъ Ильичъ съ упрекомъ произнесъ:
— Что это ты, матушка, нынче особенно долго? Говй тутъ изъ-за тебя…
— Утшьтесь, больше не буду ходить въ гимназію, завтра же подаю увольненіе!— съ нервною энергіею проговорила Лиза, подойдя къ отцу, и тотчасъ разрыдалась.
— Что ты, что ты, дурочка ты этакая… что ты это?— смущенно забормоталъ отецъ.— Вдь, это я такъ… разв я въ самомъ дл?… Что ты это выдумала?
Онъ взялъ было ее за руки, но она вырвалась и, бросившись на диванъ, продолжала рыдать сильне и сильне.
Старушка перепугалась и, подскочивъ къ дочери, торопливо и ласково заговорила:
— Голубка моя, Господь съ тобой! Перекрестись… успокойся, милая. Охъ, Господи, вдь, родятся же такіе старые… прости ты меня, гршную! И къ чему такія рчи… сдуру?… Ну же, перестань, голубка. Вдь, это все пустое. Разв ты не понимаешь? Ужь не маленькая. Стоитъ ли такъ убиваться?
Мать нжно обвила дочку руками, цловала ее, но дочка ни мало не успокоивалась.
— Извстное дло — устала… уморилась, вотъ и… и… тово,— изъяснялъ, между тмъ, Иванъ Ильичъ, прохаживаясь возл накрытаго обденнаго стола.— Я и самъ усталъ. Что-жь теперь длать-то? Стало быть, и сказать ужь ничего нельзя? Какъ, вдь, нжны-то вс стали. Господи, Боже мой!… Ну, стало быть, виноватъ… стало быть, простите. Ну?..— Будетъ рюмить-то. И мать туда же разрюмилась. Фу ты, Боже мой, вдь, этакъ совсмъ пропадешь. Полно, садитесь-ка за столъ. Когда-жь мы будемъ обдать-то? Завтра, чтоль?
Но обдъ долго еще не могъ состояться. Софья Степановна все хлопотала около Лизы: разстегнула ее, вспрыскивала холодной водой, дула на нее, махала большимъ платкомъ и т. п. Наконецъ, Лиза нсколько успокоилась. Дышала она еще быстро и тяжело, но плакать уже перестала. Успокоилась немножко и мать. Посидвши около дочки минутъ десять молча, она, наконецъ, заговорила:
— Погорячилась, моя милая… Зачмъ такъ?… Сейчасъ ужь: ‘и не буду учиться, и увольненіе…’ Что ты это? Богъ съ тобой!
— Нтъ, мама, я дйствительно увольняюсь изъ гимназіи. Я нынче получила ‘двойку’, передерживать не хочу. Завтра же увольняюсь!— твердо произнесла Лиза.
— О, Господи!— взвыла старушка, всплеснувъ руками.
— Да-а, во-отъ что!— произнесъ Иванъ Ильичъ и повелъ головою внизъ.— Это дло другаго рода. Тутъ ужь я не причемъ. Мое дло было споспшествовать… и я споспшествовалъ. А тамъ — доучилась ты, или не доучилась,— это ужь дло не мое. Не могу же я самъ учиться за другихъ. Такъ вотъ онъ, ‘ларчикъ’-то!.. А, вдь, все выходило, что отецъ виноватъ. Теперь вотъ не угодно ли вамъ сообразить… уразумть все это… Однако, давайте обдать. Докуда-жь мн ждать?
— Да шь ты, ради Бога! Ну, шь! шь! шь!— раздражительно воскликнула Софья Степановна сквозь слезы.— Лиза, не огорчай ты меня, пожалуйста!— упрашивала старушка.— Другія по два года въ класс остаются, и то ничего. Если случилось несчастіе, такъ нужно его какъ-нибудь перенесть. Передержать, такъ передержать. Не можешь, что-ль, ты? Господи, помилуй! Больше трудилась, а ужь теперь остается немного. За то судьбу свою докончишь, какой-нибудь жребій себ найдешь.
— Нтъ, мама, лучше не говорите.. Ни за что, ни за что не буду передерживать!— съ удареніемъ произнесла Лиза.
— Пор-рядки, нечего сказать!— ворчалъ, между тмъ, Иванъ Ильичъ, проворно удовлетворяя свой аппетитъ.— Обдаешь одинъ… точно дома никого нтъ!…
— Что теперь подумаетъ Александръ Алексичъ?— продолжала старушка, не обращая вниманія на слова старика.— Вотъ, скажетъ, читала, читала книжки, а учиться не хочетъ. Какое тогда уваженіе къ теб будетъ? Ты подумай-ка. И не стыдно теб будетъ передъ нимъ?
— Ни передъ кмъ мн не стыдно!— отрзала Лиза.
Но вотъ Иванъ Ильичъ кончилъ свой одинокій обдъ. Процессъ пищеваренія, ‘споспшествуемаго’ звробоемъ, скоро оказалъ благотворное дйствіе на его психическое состояніе. Щеки его оживились румянцемъ, въ глазахъ засвтилось благодушіе. Угостивъ себя, вмсто дессерта, большой понюшкой табаку, онъ подошелъ въ дочери и громко и весело заговорилъ:
— А знаешь что, Лиза! Ты, посмотрю и, молодецъ,— ей-Богу, молодецъ! Люблю, истинно люблю! Взяла да и плюнула. Такъ и слдуетъ. Чего тамъ добиваться? Хоть поздно, да уразумла.
— Что ты городишь, нескладный?— упрекнула Софья Степановна.— Чмъ бы поддержать, вразумить, а онъ Богъ знаетъ что… Иди-ка лучше спать. Подкрпился!
— Нтъ, Лиза, ей-Богу… я тебя окончательно уважаю,— продолжалъ Иванъ Ильичъ, переступая съ ноги на ногу и перекладывая платокъ изъ одной руки въ другую.— Мать-то вотъ только хнычетъ, а я… я все понимаю. Нтъ худа безъ добра. Я, вдь, постоянно присматривался… всячески предусматривалъ… Еще, пожалуй, вышла бы изъ тебя какая-нибудь… стриженая…
— Па-апа, что вы говорите!— обиженно и строго произнесла Лиза, сверкая влажными глазами.
— И что только плететъ старый, что онъ плететъ!— воскликнула старушка.— Уйди ты отъ грха! Спи — ступай. Вдь, пообдалъ, чего теб еще? Иди.
— Чего ‘иди’? Я дло говорю. А, главное, Лизу уважаю. А тамъ… какъ хотите,— ораторствовалъ Иванъ Ильичъ, присаживаясь на диванъ возл, дочери.
— Охъ, Господи!— прошептала Софья Степановна и, вскочивъ съ мста, подбжала къ затвореннымъ дверямъ, служащимъ границей владній квартиранта.— Александръ Алексичъ!
— Что вамъ угодно?— отозвался квартирантъ.
— Вы не спите?
— Нтъ.
— Будьте добры, войдите къ намъ, пожалуйста. У насъ несчастіе.
— Сейчасъ, сію минуту.
Перовъ слышалъ рыданія Лизы и почти вс разговоры хозяевъ, волновался, сожаллъ, досадовалъ, но не ршался явиться въ качеств непрошеннаго посредника въ семейномъ междуусобіи. Поэтому, когда старушка пригласила его, онъ съ радостью напялилъ на себя сюртукъ и поспшно переступилъ заповдную черту своихъ владній.
Лиза сидла, закутавшись въ материнскую шаль. Ее начинала пробирать дрожь. Иванъ Ильичъ, опершись локтями на колнки, лниво похлопывалъ сонными глазами. Софья Степановна, сложивъ руки на живот, стояла посреди столовой въ нетерпливо-ожидательной поз.
— Здравствуйте!— промолвилъ Перовъ, входя въ столовую и длая общій поклонъ.— Что у васъ такое?
— Да вотъ… поздравьте насъ: пошабашали,— началъ Иванъ Ильичъ, протягивая руку постителю.— Учиться больше не будемъ. Хе-хе-хе! Хотимъ прійти въ свое натуральное положеніе. Больше ничего. Все слава Богу.
— Что это вы, Лизавета Ивановна? Съ вами лихорадка!— участливо воскликнулъ Перовъ, задерживая въ своей рук холодную, какъ ледъ, руку Лизы.
— Больше ничего. Все слава Богу,— повторилъ старикъ.
— Батюшка, Александр Алексичъ, помогите намъ какъ-нибудь!— взмолилась Софья Степановна, низко кланяясь Перову.— Вы видите?— добавила она, кивнувъ на мужа.— Что-жь намъ остается? А, вдь, Лиза-то не хочетъ учиться, хочетъ увольненіе взять! Совсмъ разстроила и себя, и меня. Сдлайте милость, постарайтесь ее какъ-нибудь! Она меня какъ громомъ поразила… Скажите намъ что-нибудь…
— Я вамъ вотъ что скажу,— началъ Перовъ, оглядывая всхъ членовъ семьи:— Лизавета Ивановна положительно больна, Иванъ Ильичъ замтно усталъ, вы тоже сильно утомлены и встревожены, вамъ всмъ нужно отдохнуть, успокоиться, особенно Лизавет Ивановн.
— Да какое же спокойствіе, помилуйте!— возразила Софья Степановна.— О томъ-то я васъ и прошу, чтобъ вы насъ успокоили… сказали бы что-нибудь этакое…
— Посл, хоть немножко позже,— сказалъ Перовъ.— Вдь, вы, кажется, еще не кушали?— прибавилъ онъ, взглянувъ на два чистыхъ прибора, которые продолжали еще оставаться на обденномъ стол — Можетъ быть, сегодня же вечеромъ потолкуемъ! если только Лизавета Ивановна будетъ чувствовать себя лучше. А теперь — пріятнаго аппетита,— заключилъ онъ, длая общій поклонъ.
Остатокъ дня и весь вечеръ Лиза пролежала на диван, кислая, больная и раздраженная. Она настойчиво отклонила предложеніе матери пригласить Перова къ вечернему чаю. Старушка обидлась и замолчала. Ей очень хотлось, при содйствіи квартиранта, переломить капризъ дочери и направить ее на путь истинный. Между тмъ, Лиз хотлось только одного: ни о чемъ не вспоминать и ни о чемъ не загадывать: такъ она была потрясена событіями дня.
Но утро вечера мудрене. За ночь нервы Лизы успокоились, силы возстановились. Она проспала до десяти часовъ и встала бодрою и свжею. Проворно одвшись, Лиза отворила окно своей спальни. Утро стояло ясное и тихое. На травяныхъ коймахъ мостовой блестли капли недавно выпавшаго дождя. Она съ минуту подышала у окна прохладно-влажнымъ воздухомъ. Ей чувствовалось легко, свободно и даже весело.
‘Больше не пойду, пусть ихъ тамъ’,— подумала она и, самодовольно улыбнувшись и махнувъ рукой, побжала умываться.
Когда она вышла въ столовую, гд ее дожидался самоваръ, Иванъ Ильичъ, готовясь отправиться въ казенную палату, собственноручно чистилъ свой сюртукъ, а Софья Степановна перебирала въ решет вишни. Увидя дочь, родители ни слова не сказали, только, когда Лиза, быстро повертываясь на каблучкахъ, стала что-то напвать про себя, старикъ съ улыбкой проговорилъ:
— Вотъ этакъ-то лучше. А то вчера Богъ знаетъ какую меланхолію распустила. То ли дло! И посмотрть пріятно.
— Прія-ятно!— протянула старушка и покачала головой.
— Пожалуйста, ничему особенно не радуйтесь и ни о чемъ не безпокойтесь!— сказала Лиза и услась за чай.
Тмъ на этотъ разъ и кончился семейный разговоръ. Немного спустя, Иванъ Ильичъ отправился на службу, а Лиза пошла въ садикъ готовить жаровню для варенья. Въ тнистомъ углу садика, на скамеечк, она увидла Перова съ книгой въ рукахъ.
— У меня сегодня нтъ ни экзамена, ни ассистенства… свободный день,— объяснилъ Перовъ, вставая навстрчу барышн.— Ну, какъ теперь вы чувствуете себя?— освдомился онъ и тотчасъ добавилъ:— повидимому, ничего?
— И повидимому, и на самомъ дл ничего. Даже прекрасно!— оживленно объяснила Лиза и кивнула головой.— Ни чмъ не связана, ни къ чему оффиціальному не обязана. Пойдемте въ бесдку.
И она быстро зашагала впередъ по узенькой дорожк. Перовъ, закрывъ книгу, покорно направился за гимназисткой.
— Курсъ ученія, какъ вы знаете, я еще вчера покончила, или, врне говоря, оборвала,— развязно говорила Лиза уже въ бесдк, сидя съ учителемъ на скамеечк — Теперь хочу учиться по Домострою, какъ ‘ствы варити’ (она указала на жаровню съ холодными угольями) и тмъ пополнить проблы въ своемъ образованіи. Похвалите меня.
— Нтъ, не похвалю,— сказалъ Перовъ.
— Почему?
— Уже потому, что вамъ самимъ не понравилась бы такая похвала, хотя вы на нее, повидимому, и напрашиваетесь. Надюсь, вы позволите мн говорить прямо.
— Съ удовольствіемъ. Очень рада… Только извините, пожалуйста… Я сейчасъ…
Она убжала изъ сада и минуты черезъ три возвратилась съ мднымъ тазикомъ, сверткомъ сахарнаго песку и съ стаканомъ, затмъ снова убжала въ домъ, откуда немедленно возвратилась съ вишнями, чистой тарелкой и столовой ложкой. Ей хотлось предотвратить появленіе матери въ садъ со всми этими вещами. Старушка, наврное, завела бы съ Перовымъ нескончаемый разговоръ на докучливую тему, о дочери. А Лиз казалось боле удобнымъ и боле пріятнымъ послушать Александра Алексича и поговорить, съ нимъ наедин.
— Такъ что вы мн хотли сказать, Александръ Алексичъ?— возобновила Лиза, разводя въ жаровн уголья.
— Я хотлъ бы сказать вамъ нсколько дружескихъ словъ, именно дружескихъ, и прошу выслушать меня не какъ учителя, не какъ квартиранта вашихъ родителей, а какъ хорошаго вашего знакомаго, желающаго вамъ полнаго счастья (Перовъ выражался иногда нсколько книжно).
— Что же именно? Какихъ ‘вещей’ вы не расположены хвалить?— допрашивала Лиза, прислонясь къ одной изъ колонокъ бесдки.
— Не расположенъ хвалить вашей необдуманности,— пояснилъ Перовъ.— Вы хотите уволиться изъ гимназіи. Что за фантазія? Изъ-за чего губить семилтніе труды?
— Изъ-за того, что я не выдержала экзамена изъ закона Божія.
— Знаю. Но это дло поправимое. Во время каникулъ исподволь подготовитесь по этому предмету и въ август передержите экзаменъ. Вамъ легко дается… Времени много, на все достанетъ. Каникулы ваши, я увренъ, нисколько не испортятся. Передержите — и все пойдетъ своимъ порядкомъ. Ваша неудача скоро забудется.
— Вы, значитъ, желаете, чтобъ я разыграла изъ себя тупицу? Покорно благодарю!— обиженно проговорила Лиза и, отвернувшись, рванула за кончикъ ближайшую втку акаціи.
— Изъ чего вы это вывели?— возразилъ Перовъ, удивленно раскрывъ глаза.
— Какъ изъ чего? Выводъ прямой. Передерживаютъ экзаменъ обыкновенно тупицы. Вотъ и мн вы совтуете явиться такимъ жалкимъ существомъ, которое можетъ сдать экзаменъ не иначе, какъ съ двухъ пріемовъ. Но я не желаю, чтобъ на меня такъ смотрли.
Сказавъ это, Лиза принялась отмривать стаканомъ сахарный песокъ.
— Никто и не посмотритъ на васъ продолжалъ Перовъ.— Напрасно вы этого опасаетесь. Зная васъ въ теченіе семи лтъ, какъ хорошую ученицу, гимназія, конечно, и теперь не утратила увренности въ вашихъ способностяхъ. Неудачи же на экзаменахъ могутъ зависть отъ разныхъ причинъ, не имющихъ ничего общаго съ качествомъ способностей и степенью развитія экзаменующихся. Поврьте мн. Я учился и экзаменовался больше васъ. Поврьте также, что гимназія съуметъ отнестись къ вамъ разумно и гуманно… Вы черезъ-чуръ самолюбивы.
— И это, по вашему, порокъ?
— Какъ вамъ сказать?… Самолюбіе вообще не порокъ, но, за извстными предлами, какъ, напримръ, у васъ, пожалуй, и порокъ.
— Вотъ какъ!
— Да. По моему мннію, такъ… Самолюбіе должно быть развито въ человк настолько, чтобъ онъ могъ не давать себя въ обиду и не унижать себя…
— Вотъ я и не хочу себя унижать,— подхватила Лиза, присаживаясь на скамеечку возл жаровни, на которой уже стоялъ тазикъ съ элементами будущаго варенья
— Да въ чемъ вы видите униженіе? Въ предстоящей вамъ переэкзаменовк нтъ никакого униженія. Вы создали его сами… Вотъ опрометчивое ршеніе ваше дйствительно можетъ привести васъ къ униженію.
— Какимъ образомъ?
— Очень просто. Вы отрекаетесь отъ тхъ благъ въ своей жизни, на которыя имете полное право. Остаться позади тхъ, кто хуже васъ, не значитъ ли добровольно унизить себя? Подумали ли вы объ этомъ?
— Объ этомъ я, положимъ, не думала… Но, вдь, есть другія средства къ тому, чтобъ не остаться позади худшихъ. И я воспользуюсь ими.
— Какія же это средства?
— Какъ какія? Они вамъ хорошо извстны… Я разумю особый экзаменъ на званіе учительницы. Сдамъ этотъ экзаменъ и получу свое.
Лиза вскинула на Перова ясные, оживленные глаза и улыбнулась. Щеки ея, частію отъ волненія, частію отъ сосдства съ жаровней, пылали яркимъ румянцемъ.
— Да-а… Ну, это дло другаго рода!— одобрительно произнесъ Перовъ, тоже улыбаясь.
— А вы какъ же обо мн думали? Вы думали, у меня никакихъ мыслей, никакихъ плановъ… одинъ слпой капризъ? Ха-ха-ха!… Это немножко обидно.
— Нтъ, я, собственно… Я говорилъ только о томъ, что вижу теперь,— оправдывался Перовъ, слегка покраснвъ.— Ваши планы мн не были извстны… Но, все-таки, я нахожу, что вы напрасно предпочитаете длинный и трудный путь къ цли кратчайшему и боле удобному. Вы обрекаете себя на лишніе труды. Лишніе труды потребуютъ отъ васъ лишней затраты силъ. Къ чему эта затрата, когда можно обойтись и безъ нея?
— А вотъ тутъ-то я и могу показать, что я не тупица и не трусиха, что я со всмъ могу сладить и ничего не боюсь. Впрочемъ, я даже не думаю, чтобы мн пришлось затрачивать лишнія силы… Вдь, въ восьмомъ класс я должна бы была работать цлый годъ. Я только замню одну работу другою… За то какъ хорошо я буду себя чувствовать! Вс будутъ считать меня пропащимъ существомъ, будутъ осуждать меня, презирать… и вдругъ и вы-ро-стаю!.. Ай-ай-ай!— вскрикнула она, замтивъ, что варенье бжитъ черезъ края тазика.
Пока Лиза принимала мры къ укрощенію раскипвшагося варенья, Перовъ сидлъ молча и пристально и вдумчиво всматривался въ ея красивую, слегка наклоненную голову.
— Ну, что, Лиза, много наварила?— раздался вдругъ голосъ незамтно подкравшейся Софьи Степановны.— А, да здсь и Александръ Алексичъ!— воскликнула старушка, не дождавшись отвта дочери.— Здравствуйте, батюшка… Когда же это вы возвратились? Я что-то не замтила, а сидла все подъ окномъ.
— Я сегодня никуда не ходилъ.
— А-а, скажите, пожалуйста!… Кабы я знала это, я бы давно сюда пришла. Ежеминутно порывалась съ вами поговорить, да думала, васъ дома нтъ. Не спала ночь напролетъ, все думала… вотъ объ этой сокрух-то!
— Нечего, мама, думать обо мн,— спокойно сказала Лиза.
— Какъ нечего? Легкомысленная! Вдь, во мн вся душа изныла о теб. Этакое несчастіе…
— Дйствительно, нечего думать,— подтвердилъ Перовъ.
— Что вы, Александръ Алексичъ, какъ можно этакъ говорить?— угрюмо проговорила старушка.— Вы вникните-ка…
— Я вникалъ. Мы съ Лизаветой Ивановной тутъ много говорили.
— Ну, что-жь, образумили хоть малость?
— Успокойтесь, все слава Богу. Лизавета Ивановна получутъ свое.
— Дай-то, Господи!… Пошли ей, Царица небесная!— причитала старушка, крестясь.— Покорно васъ благодарю, мой батюшка,— продолжала она, отвшивая Перову низкій поклонъ.
— Что вы, что вы? Вовсе не за что,— смущенно проговорилъ Перовъ.— У Лизаветы Ивановны своего разума много. Она прекрасно все обдумала.
— Будетъ толковать-то, давайте-ка варенье пробовать,— сказала Лиза, выливая готовое варенье въ миску.
— Въ самомъ дл, Александръ Алексичъ, ну-те-ка,— встрепенулась старушка.
Она сперва сама посмаковала новинки, одобрила ее и затмъ уже передала ложку квартиранту. Пока Перовъ лакомился вареньемъ, Софья Степановна лепетала:
— Нынче ужь не знаешь, какъ, и варить. Ягода дорогая, сахаръ дорогой… Собственно изъ-за того варишь, что иной разъ хорошій человкъ прилучится… А сами-то мы… Гд ужь тамъ?… Что же вы мало? Кушайте, милый, кушайте. Дай Богъ вамъ… Кушали бы еще… Ужь такое-то вы намъ одолженіе оказали, право… А я все сокрушалась, думала, какъ бы все это уладить поскоре. А то, молъ, Александръ Алексичъ удетъ, тогда все пропало, тогда ужь…
— Ну, мама, будетъ объ этомъ,— умоляющимъ тономъ произнесла Лиза и тотчасъ обратилась къ Перову:— А вы удете на каникулы?
— Думаю похать,— отвтилъ тотъ.
— Куда?
— Окончательно пока не ршилъ. Можетъ быть, на родину проду, а, можетъ быть, еще куда-нибудь.
— Мы тоже, должно быть, подемъ,— сказала старушка.
— А вы куда?— полюбопытствовалъ Перовъ.
— У насъ одно мсто — въ Хвостово,— пояснила Софья Степановна.— Тамъ у меня деверь священникомъ. Живетъ, слава Богу, въ достатк. Къ нему вотъ и здимъ иной разъ погостить. Не знаю только, дадутъ ли Ивану Ильичу отпускъ…
— Что-жь, мама, ‘отпускъ’? Разв мы не можемъ похать одн?— возразила Лиза.
— Можемъ-то, можемъ,— отвтила старушка,— да мн не хочется отца дома оставлять одного. Ты знаешь…
— Ну-у, пустяки!— таинственно промолвила Лиза и вдругъ оживилась.— А знаете что, Александръ Алексичъ? Подемте съ нами.
— А что-жь? Это бы хорошо,— одобрила старушка.— Въ самомъ дл, Александръ Алексичъ, а? Тамъ будутъ страсть какъ рады.
— Не знаю, право,— колебался Перовъ.— У меня были иные планы.