Небо и земля, Байрон Джордж Гордон, Год: 1821 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

Дж. Г. Байронъ

Небо и земля.

Переводъ Е. Зарина. Предисловіе Э. Радлова

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

НЕБО и ЗЕМЛЯ.

‘Небо и земля’ тсно связаны съ ‘Каиномъ’. Всемірный потопъ, служащій лейтмотивомъ мистеріи Байрона, является естественнымъ слдствіемъ преступленія Каина и грховности его потомства. Однако потопъ врядъ-ли можетъ служить основною темою драматическаго произведенія. Борьба съ всепоглощающей стихіею немыслима, здсь нтъ мста для проявленія героизма, нравственной силы или, наоборотъ, глубокой преступности характера. Зритель, выйдя изъ театра, въ которомъ на сцен вс дйствующія лица тонутъ, врядъ-ли вынесетъ мотивъ для размышленія и никакого ‘катарсиса’ страстей произойти не можетъ. Потопъ есть тема живописи, эпики или лирики, но не драмы. Поэтому Байронъ въ свою мистерію, начинающуюся ожиданіемъ потопа и заканчивающуюся реальнымъ осуществленіемъ его, ввелъ романъ — любовь двухъ двицъ изъ племени Каина къ двумъ ангеламъ неизвстнаго происхожденія. Въ двухъ двицъ влюблены два сына Ноя, но само собою разумется, что они не могутъ конкуррировать на пол Эрота съ ангелами, посему нечего удивляться тому, что Ана и Аголибама предпочитаютъ Ираду и Іафету ангеловъ Саміаза и Азазіила. Неудовлетворенный любовный экстазъ даетъ поводъ Іафету къ произнесенію нсколькихъ лирическихъ монологовъ, въ которыхъ больная душа автора находитъ яркое выраженіе.

II.

Байрона упрекали, не безъ основанія въ томъ, что у него нтъ таланта драматическаго, его геній чисто лирическій, по этому характеристики лицъ у него нтъ, а во всхъ дйствующихъ лицахъ всегда можно узнать самого автора. Этотъ упрекъ въ значительной мр справедливъ, хотя въ драм ‘Небо и земля’ замчается нкоторая противоположность характеровъ, особенно женскихъ персонажей. Аголибама — страстная женщина, умная реалистка (типъ страстной черноокой южанки), привязанная къ міру конечнаго бытія и желающая извлечь изъ него наивозможно большую пользу и удовольствіе для себя, страсть порабощаетъ ея умъ. Ана напротивъ (типъ голубоокой сверянки) идеалистка, нершительная, рефлектирующая и испытывающая угрызенія совсти. Она любитъ своего ангела, но ей жаль и Іафета, съ которымъ она, по всей вроятности, была бы счастлива въ брак, если бы не замшался ангелъ. Та же противоположность замчается и въ характеристик мрачнаго Ирада и нжнаго, неэнергичнаго Іафета, Ирадъ и Аголибама, если бы имъ суждено было вмст погибнуть во время потопа, наврное не стали бы понапрасну терять силъ и прямо пошли бы ко дну, въ то время какъ Ана и Іафетъ непремнно произнесли бы нсколько чувствительныхъ монологовъ и дуэтовъ, прежде чмъ нырнуть въ разъяренную пучину. Но четыремъ дйствующимъ лицамъ мистеріи Байрона не суждено погибнуть, об двицы улетаютъ съ ангелами на небо, и дальнйшая судьба ихъ неизвстна, оба огорченные юноши прячутся въ ковчегъ, крпко сколоченный по всмъ правиламъ ветхозавхнаго кораблестроительнаго искусства. Старому Ною вовремя удалось извлечь своего сына Іафета изъ пещеры, ведущей къ центру земли и находящейся на гор Араратъ, въ этой пещер обитаютъ злые духи, ненавидящіе человческій родъ, гибель котораго ихъ радуетъ. Ирадъ и Аголибама испытываютъ нкоторое презрніе къ слабовольнымъ Ан и Іафету, отчасти и въ самомъ автор видно то же отношеніе къ этимъ двумъ персонажамъ. Кого зритель и читатель драмы можетъ пожалть, кому онъ можетъ сочувствовать? Разв только матери, которая тщетно, хотя и вполн резонно умоляетъ Іафета спасти ея ребенка, и хору смертныхъ, который погибаетъ, въ то время какъ Іафетъ сидитъ, сложа руки, въ ковчег, куда онъ подобралъ, неизвстно для какой цли, по два экземпляра разныхъ гадовъ.

Изобразить любовь ангеловъ, анатомія и психофизіологія которыхъ недостаточно обслдованы {Анатомія и психологія чорта изслдованы гораздо лучше. Ср. Graf. Geschichte d. Teufels. Въ сочиненіи Amoris effigies sive quid si amor нкоего Роберта Варинга (Londini 1671) o любви ангеловъ ничего не говорится, а въ сочиненіи Mario Equirola d’Alveto di Natura d’amore. Vinezia 1563 хоть и имется особая глава deiramor angelico, но любовь имется въ виду не плотская, а совершенно иная.}, къ двицамъ человческаго рода и племени, хотя бы и Каиниткамъ, заданіе весьма трудное. Ангелы являются не въ форм миологической — быка или золотого дождя, лебедя или облака, а въ весьма реальной форм молодыхъ и прекрасныхъ людей, отличающихся по имени (Саміазъ и Азазіилъ), но сходныхъ по характеру и мятежному духу. Чмъ они могли привлечь двицъ — неизвстно, рчи ихъ не обличаютъ ни особенной глубины, ни даже страсти. Остается предположить, что двицъ прельстило благородство происхожденія. Нельзя однако не отмтить, что благородные ангелы оказываются весьма нерадивыми служаками. На резонный вопросъ Іафета ‘что, ангелъ, ты здсь длаешь теперь, когда ты въ неб долженъ пребывать’, Азазіилъ отвчаетъ, ‘Ужели ты не знаешь, иль забылъ, что это часть великой нашей службы — охраной быть твоей земли’. Какимъ образомъ, однако, любовныя интриги можно подвести подъ понятіе ‘усиленной охраны земли’? Оправданіе, которое даетъ Саміазъ, мало удовлетворительно и вполн софистическое. ‘А разв человкъ не по подобію Бога сотворенъ? Разв Богъ не любитъ своего подобья въ насъ? Мы соревнуемъ только Его любви, любя его творенія*. Итакъ, ангелы не знакомы съ элементарными психологическими различіями любви платонической и любви плотской, они, повидимому, своего Бога представляютъ себ въ вид Зевса, обуреваемаго страстями къ дочерямъ смертныхъ и принимающаго ради удовлетворенія своихъ вожделній скотообразныя формы (напр. быка). Рафаилъ, ‘нжнйшій и наимене поддающійся соблазнамъ’ ангелъ сообщаетъ Саміазу и Азазіилу о ршеніи Господа покарать людей потопомъ, въ коемъ должны погибнуть вс, кром Ноя и его семьи. Рафаилъ приглашаетъ ангеловъ вернуться на небеса и покинуть осужденную землю. Но ангелы на столько сильно увлечены своими возлюбленными, что предпочитаютъ подвергнуться изгнанію изъ небесъ и отлученію отъ Бога, лишь бы только не разставаться съ возлюбленными. Об пары улетаютъ на отдаленную звзду, причемъ смертнымъ женщинамъ ангелы общаютъ вчность. Рафаилъ грозитъ мятежнымъ ангеламъ Божіимъ гнвомъ, но ангелы, уповая на свое безсмертіе, повидимому не очень устрашены. Ной и Іафетъ, присутствовавшіе при переговорахъ трехъ ангеловъ и видящіе исчезновеніе ангеловъ, прихватившихъ съ собою двицъ, остаются на земл въ весьма непріятномъ положеніи, при чемъ Іафетъ терзается еще и муками ревности. Оба удаляются въ свой ковчегъ, изъ коего созерцаютъ безпорядочное бгство людей и внимаютъ отчаяннымъ воплямъ матери, желающей спасти свою дочь, хора смертныхъ и погибающей женщины. Мистерія заканчивается словами Іафета, выражающаго сожалніе, что ему суждено пережить родъ людской.

III.

Мистерія Байрона въ цломъ врядъ-ли можетъ производить сильное впечатлніе на современнаго читателя, но во многихъ частяхъ своихъ она, несомннно, можетъ нравиться и обнаруживаетъ яркій поэтическій геній автора. ‘Небо и земля’, какъ драма, не захватываетъ читателя, ибо кульминаціонный ея пунктъ — отказъ ангеловъ повиноваться Богу — мало мотивированъ, современный читатель, привыкшій къ обвиненіямъ самого Господа со стороны пессимистовъ врод Леопарди и Ришпена, видящихъ въ Бог — brutto poter che ascoso al commun danno impera — понялъ бы возмущеніе ангеловъ, если бы они протестовали противъ велнія Господа, находя его несправедливымъ, если бы ангелы, заступаясь за родъ людской, возстали противъ небесъ. Но ангелы не отрицаютъ справедливости божественнаго ршенія, они выбираютъ изгнаніе просто изъ любви къ возлюбленнымъ, съ которыми и возносятся на какую то звзду.

Въ Ан и Аголибам нтъ ничего, что заставляло бы зрителя радоваться ихъ спасенію боле, чмъ спасенію кого либо иного изъ рода человческаго. Такимъ образомъ завязка и развязка драмы остаются зрителю одинаково чуждыми и малопонятными, почему и вся драма не можетъ произвести на зрителя глубокаго впечатлнія.

Но если въ цломъ драма Байрона не производитъ впечатлнія, то отдльныя мста и общій тонъ обличаютъ генія. Уже первый анонимный критикъ журнала ‘The Edinbourgh Review’ (38 т. 1823 г.), сравнивая мистерію Байрона съ поэмой Мура, ‘Loves of the Angels’, вышедшей нсколькими мсяцами раньше, говоритъ: ‘Мистерію ‘Небо и земля’ можно прочесть, не красня. Принимая во вниманіе особенности сюжета и темпераментъ автора — это большая заслуга’. И дйствительно какую картину разнузданности нравовъ въ виду неминуемой гибели могъ бы написать Байронъ! Но онъ не послдовалъ по стопамъ Боккаччіо и написалъ свою мистерію въ мрачныхъ тонахъ отчаянія, ревности, безотчетной страсти, среди которыхъ оздоровляющимъ элементомъ являются негодованіе Рафаила и покорная резигнація Ноя.

Геніальной чертой, чисто индивидуальной и пережитой, является сомнніе Іафета въ томъ, что справедливость можетъ идти рука объ руку съ гнвомъ и местью {‘Какъ ярость съ правосудіемъ сочетать’.}. Не ангелы, возмутившіеся противъ ршенія Бога, а смертный жалетъ о гибели людей и сомнвается въ справедливости ршенія. Вообще конецъ мистеріи прекрасно передаетъ приближеніе и наступленіе потопа и гибель людей. Точно такъ же нкоторые монологи Іафета и ангела Рафаила принадлежатъ къ лучшему, что можетъ дать поэзія всхъ временъ и народовъ. Рчи Рафаила вполн оправдываютъ эпитетъ, который даетъ ему Саміазъ: ‘перваго и прекраснйшаго изъ сыновъ Божіихъ’, ибо въ словахъ Рафаила чувствуется и божественная безмятежная ясность и непреклонность верховнаго судіи, напротивъ, въ рчахъ Іафета, въ которомъ авторъ изображаетъ самого себя и собственную израненную душу, слышится чисто человческое сомнніе, плодъ страданія,

IV.

Всемірный потопъ и до Байрона служилъ темою поэтическаго изображенія. Въ средневковыхъ англійскихъ мистеріяхъ Ной являлся центральной фигурою и дйствіе довольно близко придерживается библейскаго разсказа, только въ древне-французской мистеріи изображенъ самый потопъ, при чемъ, однако, настроеніе людей изображено совсмъ иначе: у Байрона гибнущіе въ отчаяніи и стараются спастись, во французской мистеріи они покорно подчиняются ршенію Господа {Ср. Rothschild ‘Le mistre du Viel Testament’ Paris, 1878. Въ этой книг указаны и нмецкія и итальянскія обработки этой ветхозавтной темы. Изъ русскихъ сочиненій можно указать на А. Медвдкова ‘Всемірный потопъ съ научной точки зрнія’ СПБ., 1904.}. Въ англійскихъ мистеріяхъ (Chester Plays, Townelly Mysteries, Coventry Mysteries и York Plays) Богъ является на сцену, съ цлью объявить Ною о томъ, что родъ человческій долженъ погибнуть и только Ной и его семья спасутся. Богъ даетъ указаніе, какъ построить ковчегъ, жена Ноя считаетъ постройку ковчега предпріятіемъ нелпымъ и ее насильно приходится втаскивать въ ковчегъ. Изъ сравненія этихъ мистерій съ произведеніемъ Байрона видно, что Байронъ нисколько ими не пользовался и что если встрчаются какія либо сходства въ планировк пьесъ, то это случайныя совпаденія, вызванныя общностью темъ.

Мистерія Байрона начата въ Равенн 9-го октября 1821 г., Байронъ написалъ ее въ четырнадцать дней. Появилась въ свтъ мистерія въ 1822 г. во второмъ номер журнала ‘Liberal’, основаннаго по иниціатив Байрона. Поэтъ послалъ свое произведеніе книгоиздателю Муррею, но этотъ осторожный человкъ не захотлъ напечатать мистерію. Переписка затянулась и поэма появилась лишь черезъ годъ. Байронъ собирался написать и вторую часть, планъ ея уже былъ составленъ, но поэтъ не выполнилъ своего намренія. Байронъ обыкновенно снабжалъ свои произведенія пояснительными предисловіями, но ‘Небо и земля*, особенно нуждающаяся въ поясненіяхъ, представляетъ въ этомъ отношеніи исключеніе. Байронъ вмсто предисловія помстилъ лишь указанія, что сюжетъ заимствованъ изъ 6-й главы книги Бытія, при чемъ слова ‘сыны божіи’ онъ понимаетъ въ томъ смысл, что рчь идетъ объ ангелахъ. Съ библейскимъ текстомъ Байронъ обращается довольно свободно, такъ Іафетъ у Байрона оказывается холостымъ, Ирадъ фигурируетъ въ числ сыновей Ноя, въ то время какъ по библіи онъ сынъ Еноха. Ангелы и влюбчивыя Каинитки — изобртеніе поэта, хотя имена этихъ двицъ и встрчаются въ книг Бытія, но Ана есть имя мужское: Ана имлъ дочь Оливему или Аголибаму. Имена ангеловъ Байронъ по всей вроятности заимствовалъ изъ англійскаго перевода книги Еноха, появившагося въ начал 1821 года, въ этой книг упомянуты ангелы Саміазъ и Азазіилъ. Наконецъ, изъ писемъ Байрона видно, что третьяго ангела онъ первоначально думалъ назвать Михаиломъ, а потомъ передлалъ имя въ Рафаила, точно такъ же, какъ онъ ‘Аду’ передлалъ въ ‘Ану’.

VI.

Одновременно съ Байрономъ тмъ же самымъ сюжетомъ заинтересовались Томасъ Муръ и Томасъ Дель. Первый выпустилъ свою ‘The loves of Angels’ нсколькими мсяцами ране, чмъ Байронъ свою мистерію. Почти одновременно съ Муромъ вы-пустилъ и Дель {Mayn, Georg. Ueber Byron’s ‘Heaven and Earth’, Breslau, 1887.} свой эпосъ ‘Ирадъ и Ада’ (‘А tale of the flood’). Уже первый критикъ въ ‘Edinbourg Review* сопоставилъ поэмы Мура и Байрона и весьма правильно указалъ основное различіе ихъ. Муръ оптимистъ, тогда какъ Байронъ пессимистъ, муза Мура веселая, счастливая, остроумная, она проливаетъ лишь случайныя слезы, между тмъ какъ строгая муза Байрона полна желчи. Поэзія Мура по преимуществу поэзія фантазіи, муза Байрона по преимуществу муза страсти.

Скомпанована мистерія Байрона несомннно удачне, чмъ поэма Мура, ибо три разсказа, изъ которыхъ состоитъ произведеніе Мура, мало между собою связаны, въ то время какъ мистерія Байрона объединена настроеніемъ, вызваннымъ ожиданіемъ потопа, и въ немъ находитъ развязку, которая вполн естественно, хотя и сверхъестественнымъ путемъ, заканчиваетъ все дйствіе. Точно такъ-же и въ стилистическомъ отношеніи, въ выбор образовъ и по сил, простот и сжатости стиля слдуетъ отдать Байрону преимущество передъ Муромъ.

Больше сходства представляетъ мистерія Байрона съ эпосомъ Деля, Оба произведенія имютъ своимъ предметомъ изображеніе потопа, въ обоихъ почти одни и т же дйствующія лица, носящія одинаковыя имена, дйствіе развивается правда не одинаково, но есть сходство въ одномъ эпизод, а именно — появленіе матери съ ребенкомъ, жалующейся на свою судьбу. Произведеніе Деля написано мстами блестяще и описаніе потопа производитъ сильное впечатлніе. Но въ настроеніяхъ обоихъ произведеній глубокое различіе. Байронъ скептикъ и пессимистъ, Дель, напротивъ, человкъ врующій, поэтому-то эти поэмы вкладываютъ въ уста матери совершенно различныя рчи. Мать у Байрона жалуется на несправедливость Бога и выказываетъ отчаяніе. Мать у Деля плачетъ о томъ, что она будетъ, быть можетъ, разлучена съ ребенкомъ, который попадетъ въ царство Божіе, въ то время какъ ее захватитъ смерть навки. Отношеніе поэмы Деля къ мистеріи Байрона недостаточно выяснено литературной критикой, нкоторое воздйствіе первой на вторую возможно, но знакомство Байрона съ произведеніемъ Деля составляетъ лишь предположеніе, а не доказанное положеніе.

VII.

Мистерія ‘Небо и земля’ представляется: въ цломъ мало удовлетворительнымъ драматическимъ произведеніемъ, но она въ. различныхъ отношеніяхъ весьма интересна. Во-первыхъ, она содержитъ отдльныя превосходныя по сил выраженія мста, вслдствіе чего ‘Небо и земля’ всегда будетъ находить себ читателей. Во вторыхъ, какъ произведеніе геніальнаго поэта оно будетъ всегда привлекать вниманіе изслдователя, который въ немъ будетъ искать выраженіе постоянныхъ чертъ міросозерцанія поэта, а также тхъ временныхъ и мимолетныхъ настроеній, подъ вліяніемъ которыхъ поэтъ написалъ свою мистерію. ‘Небо и земля’ въ цломъ — произведеніе, чуждое современному читателю, оно нуждается въ исторической перспектив, въ выясненіи культурныхъ условій начала XIX вка для того, чтобы сдлаться произведеніемъ понятнымъ и значительнымъ, но съ своей стороны оно является любопытнымъ историческимъ документомъ, въ которомъ мы отчетливо можемъ усмотрть черты духовнаго склада ‘поэта революціи’, выразителя цлой эпохи, поэта столь сильно повліявшаго на современниковъ, что Морлей могъ по справедливости говорить: ‘Только со времени Байрона континентальная Европа научилась цнить Шекспира и другихъ англійскихъ писателей’, а Маццини сорокъ лтъ спустя по смерти поэта могъ сказать, что придетъ день, когда демократія вспомнитъ о томъ, чмъ она обязана Байрону.

Припомнимъ обстоятельства, при которыхъ Байронъ писалъ своего ‘Каина’ и ‘Небо и землю’. Онъ въ 1816 г., посл разрыва съ женою, ухалъ изъ Англіи и поселился сначала въ Женев, а потомъ съ 1817-го года въ Венеціи. Въ Венеціи Байронъ, какъ нкогда Генрихъ III, герцогъ Анжуйскій, окунулся въ море чувственныхъ удовольствій, легкіе нравы, красота природы и людей, неблагопріятныя экономическія условія ихъ и накопленная роскошь, оставшаяся еще со временъ величія Венеціи, длали этотъ городъ весьма пригоднымъ мстопребываніемъ для лицъ, старающихся заглушить нравственныя раны и уязвленное самолюбіе жизнью изо дня въ день. Связь съ Маріаной Сегати — женою венеціанскаго купца, въ дом котораго жилъ Байронъ, продолжалась недолго и смнилась тоже непродолжительными, хотя и боле повліявшими на поэта отношеніями къ Маргарит Коньи, двушк изъ народа, послдняя любовь поэта къ молодой графин Терез Гвичіоли, урожденной Гаиба, имла боле поэтическую окраску и длилась до смерти поэта. Графин было 17 лтъ, она была прекрасна и влюбилась въ Байрона, какъ Ана въ своего ангела Азазіила. Въ характеристик Аны, нжной, благородной и возвышенной, легко подмтить черты молодой графини, точно такъ же какъ въ Іафет не трудно прослдить настроеніе самого поэта. Утверждать это мы имемъ право на основаніи по-дробной и нсколько педантичной характеристики поэта, опубликованной графинею въ 1868 г. (Lord Byron jug par les temoins de sa vie 2 t.). Здсь (2-й томъ ст. 405) мы читаемъ: ‘Dans le travail intellectuel de lord Byron l’imagination avait beaucoup moins de part que l’observation, la rflexion et la mditation solitaire. Tout chez lui prenait sa source dans la ralit des faits’. Такимъ образомъ весьма естественно предположить, что Ана есть не кто иная, какъ графиня Тереза Гвичіоли. Мистерія ‘Heбo и земля’ написана въ Равенн, куда Байронъ пріхалъ потому что его возлюбленная заболла и умоляла его пріхать. Байронъ еще всецло находился подъ обаяніемъ этой прекрасной женщины, онъ еще не усплъ охладть къ ней и еще не длалъ попытокъ порвать опутавшія его любовныя сти. Графиня Тереза имла блокурые съ золотистымъ оттнкомъ волосы, какіе встрчаются у женщинъ на картинахъ Тиціана и Джорджоне, ея цвтъ лица отличался рдкой для южанки близною и нжностью. Тлосложеніе ея было прекрасно. Гентъ, писавшій ея портретъ, утверждаетъ, что онъ никогда не видалъ боле красиваго носа и боле очаровательной улыбки. Муръ, постившій влюбленную парочку въ Венеціи, сохранилъ и посл смерти поэта добрыя отношенія къ графин и говоритъ о ней въ самомъ восторженномъ тон, хотя впослдствіи Муръ и признавалъ, что графиня вовсе не была красавицей. Съ обаятельной вншностью графиня Гвичіоли соединяла нжное сердце и весьма недюжинныя умственныя способности {Ср. Rabbe Flix. Les matresses authentiques de Lord Byron. Paris. 1890.}, къ тому же она была хорошо образована и любила литературу. Положеніе реальной графини Терезы во многомъ напоминаетъ положеніе Аны въ мистеріи Байрона. Подобно Ан, и Тереза терзается сомнніями и колеблется между исполненіемъ долга и влеченіемъ страсти. Страсть въ обоихъ случаяхъ одерживаетъ верхъ надъ долгомъ. Съ другой стороны и въ словахъ Іафета слышны ревность и отчаяніе, которыя могъ въ дйствительности испытывать Байронъ въ то время, какъ разыгрывалась сложная и богатая перипетіями трагикомедія любви поэта къ молодой графин.

Если вникнуть въ любовныя рчи, произносимыя Іафетомъ и Аною — (правда, рчи Аны обращены по большей части къ ангелу, а не къ Іафету), то намъ отчасти станутъ ясны и мотивы любви поэта къ итальянской графин, а также и ея чувства. Іафетъ-Байронъ говоритъ:

Миръ — миръ! да, я искалъ его такъ жадно,

Искалъ въ любви, гд онъ бы долженъ быть,

Искалъ любовью, можетъ быть, достойной

Найти его. И что жъ? взамнъ того,

Мн посланы вс — вс мученья сердца —

Тоска, печаль, дни, полны тревогъ,

И ночи, не дающія покоя.

Въ результат Байронъ не только не нашелъ мира, но и разочаровался въ самомъ средств достиженія его:

Увы! Любовь! Но что она иное,

Какъ не печаль?

Весьма естественно поэтому, что Байронъ неоднократно повторялъ, прежде чмъ порвать съ Терезою:

Прощай же, Ана!

Какъ часто говорилъ я это слово!

Теперь же говорю, чтобъ никогда.не повторять отнын.

Въ любви молодой графини къ геніальному поэту, на котораго она смотрла, какъ на существо высшаго порядка, какъ на ангела, играли роль совершенно иные мотивы, въ ея нжной душ несомннно звучала нотка благоговнія и тщеславія.

Читая рчи Аны, мы какъ бы слышимъ то, что думала въ одиночеств и что нашептывала Тереза влюбленному и тщеславному поэту:

А мысль о томъ, что онъ когда нибудь

Пріоснитъ безсмертными крылами

Могилу бдной дочери земли,

Могилу той, которой обоманье

Къ нему сильнй, чмъ обожаетъ онъ

Всевышняго,— мысль эта для меня

Смягчаетъ ужасъ смерти.

Или:

Вдь ты любилъ меня, я знаю,

И жить мн велно судьбой,

Пока лишь вру сохраняю,

Что въ небесахъ небесъ порой

Ты думаешь еще о той,

Кто создана для смертнаго удла

И полюбить безсмертнаго посмла.

О! велика любовь должна быть тхъ

Кто побораетъ страхъ и грхъ

И любитъ подъ грозящими мечами.

Я жизнь мою готова бы отдать,

Чтобъ въ вчности теб в часъ мученій

Не угрожалъ.

Когда же Тереза видла терзанія генія к тщету его усилій найти миръ, она, можетъ быть, восклицала:

Въ путь скорй!

И чтобъ теб само воспоминанье

Когда нибудь мгновеннаго страданья

Не принесло средь вчности твоей —

Забудь о той, кому вс бездны моря

Не принесутъ сильне горя,

Чмъ этотъ мигъ. Спши, спши летть,

Съ тобою врозь — мн легче умереть.

Можетъ быть, и въ другихъ дйствующихъ лицахъ мистеріи воплотились черты родственниковъ нжной Терезы, можетъ быть, мрачный Ирадъ списанъ съ брата Терезы, заговорщика Пьетро Гамба, почтенный старецъ Ной — съ стараго супруга пылкой итальянки. Въ характер Ноя, съ спокойствіемъ и съ покорностью взирающаго на гибель людского рода и въ то же время разсчетливо приготовляющаго все для путешествія, есть нчто, напоминающее стараго графа Гвичіоли, довольно спокойно взирающаго на не вполн корректныя отношенія супруги къ прекрасному англичанину и старающагося занять у него 10000 рублей. Въ страстной Аголибам слдуетъ, какъ кажется, признать Маргариту Коньи, молодую венеціанку изъ народа. Байронъ весьма увлекался силой ея характера. ‘Въ теченіе двухъ лтъ’,— говоритъ поэтъ,— она сохраняла свое вліяніе надо мной, другія женщины пріобртали власть надо мной, но никогда ея вліяніе не исчезало совершенно’. ‘Еслибъ дать Маргарит въ руку кинжалъ’, говоритъ въ другомъ мст поэтъ, ‘то она вонзитъ его въ кого угодно по моему указанію, и даже въ мою собственную грудь, еслибъ я оскорбилъ ее. Я люблю такія существа (animal) и я несомннно предпочелъ бы Медею всякой другой женщин’. Когда поэтъ ршился отослать ее къ матери, она бросилась съ кинжаломъ на него и была едва едва удержана Флетчеромъ, присутствовавшимъ при этой сцен, тогда Маргарита бросилась въ воду, изъ которой была впрочемъ благополучно извлечена. Страстность Маргариты соединялась съ религіозностью. Въ глазахъ Байрона она имла еще одно неоцнимое качество — она не умла ни читать, ни писать и, слдовательно, не могла преслдовать его письмами {Байронъ подробно разсказалъ исторію своего знакомства съ Маргаритою и очертилъ ее въ письмахъ къ Муррею отъ 1-го августа 1819 г. изъ Равенны. Въ этомъ письм встрчается слдующее любопытное мсто: ‘Она была чрезвычайно эгоистична и нетерпима къ другимъ женщинамъ, за исключеніемъ Сегати, которую она считала моей законной подругой, а такъ какъ я въ это время велъ довольно безпорядочную жизнь, то у насъ нердко происходили потасовки (great confusion and demolition of head dresses and handkerchiefs).’}.

0x01 graphic

Если сказанное справедливо, то мистерія Байрона, написанная въ такомъ возвышенномъ и патетическомъ тон, въ дйствительности иметъ весьма реальную подкладку. Въ своемъ произведеніи Байронъ изобразилъ то, что онъ переживалъ, и такъ какъ любовь переносила его на небо, а счеты и разговоры съ старымъ графомъ приковывали къ земл, то и и самое заглавіе выбрано весьма удачно. Разница между настоящею жизнью поэта и фантазіей лишь въ томъ, что ангелъ, улетаетъ на небеса со своею возлюбленною, Іафетъ спасается въ ковчегъ безъ возлюбленной, поэтъ же бжитъ отъ своей графини въ Грецію, разочарованный въ женщинахъ. Къ такому шагу побудило его ршеніе, вложенное поэтомъ въ уста Іафета: ‘Подобные союзы межъ ангеломъ и смертною не могутъ ни святы быть, ни счастливы. Вдь мы на нашу землю посланы трудиться и умирать, они же сотворены, чтобъ предстать Всевышнему’.

‘Я былъ ихъ мученикомъ’, писалъ Байронъ Муррею 10 декабря 1819 г. изъ Венеціи, ‘вся моя жизнь была отдана имъ на жертву и была ихъ жертвою’. Наступилъ моментъ, когда онъ захотлъ по-жертвовать собою ради безсмертныхъ идей…

Основной мрачный тонъ мистеріи ‘Небо и земля’ есть результатъ міровоззрнія, которое хорошо выражено въ словахъ Мефистофеля: ‘Und euch taugt einzig Taq und Nacht’. Дйствительно цль человческой жизни заключается въ страданіи и смерти. Печаль — наша стихія говоритъ Ана, а Аголибама того мннія, что нашъ удлъ — умереть, вторитъ имъ и Іафетъ: ‘Мы посланы на землю трудиться и умереть’. Злые духи обитатели пещеры, находятъ, что ‘сть, пить и жениться’ составляетъ сущность жизни. Тмъ не мене изслдователи Байрона, какъ напр. Элце, отмчаютъ не безъ основанія разницу въ настроеніи драмы ‘Каинъ’ и мистеріи ‘Небо и земля’. Основной тонъ ‘Каина’ совершенно безпросвтный, въ то время какъ въ разбираемой нами мистеріи къ основному мрачному тону примшивается струя колебанія, сомннія и даже надежды. Такое измненіе, ослабленіе пессимизма, отнюдь не слдуетъ искать въ субъективныхъ перемнахъ сознанія поэта. Обстоятельства его жизни, на протяженіи нсколькихъ мсяцевъ отдляющихъ ‘Каина’ отъ ‘Небо и земля’, нисколько не измнились къ лучшему: его окружала все та же атмосфера нравственнаго гніенія, которая тяготила поэта, но порвать съ которой онъ еще не находилъ въ себ достаточной ршимости. Такимъ образомъ разницу въ настроеніи этихъ двухъ произведеній слдуетъ искать въ условіяхъ самого сюжета драмы: потопъ — мра весьма грозная и радикальная, но. она касается не всего человческаго рода, потомки Ноя заселятъ землю боле благочестивымъ племенемъ, которому суждено видть появленіе Спасителя, уничтоженіе ада и осуществленіе блаженства на земл. Вра въ свтлое будущее совершенно ясно выражена въ словахъ Іафета, съ которыми онъ обращается къ пещерному духу: ‘Очищенная земля вновь вернетъ себ свою первоначальную красоту, человкъ не будетъ боле жертвою змя и будетъ жить въ вчномъ раю, и даже злой духъ измнитъ свой образъ мысли’. Все это случится, когда явится Спаситель. Эта надежда Іафета настолько ясно выражаетъ настроеніе его, что вс скептическія замчанія и сомннія должны быть отнесены на долю ревности и отчаянія. Эта вра въ возможность возрожденія въ дйствительности выражаетъ увренность самого поэта, что онъ найдетъ въ своемъ геніи достаточно духовной мощи и порветъ со всми путами, приковывающими его къ чувственному міру, чтобы выступить на путь свободнаго служенія иде.

VIII.

Со смшанными чувствами читатель кончитъ чтеніе мистеріи Байрона. Читатель, можетъ быть, не согласится съ Гете, предпочитавшимъ ‘Небо и землю’ ‘Каину’, но творчество генія тронетъ его сердце словами ангела Рафаила, величественными картинами бдствій человческаго рода въ борьб со стихіями и терзаніями самого автора, которыя отчетливо сквозятъ въ общемъ патетическомъ тон. Смшеніемъ субъективныхъ и реальныхъ элементовъ съ объективными и идеальными объясняется, мн кажется, то двойственное впечатлніе, которое оставляетъ въ читател ‘Небо и земля’. Эта мистерія приковываетъ и отталкиваетъ въ одно и то же время. Но конечнымъ мотивомъ служитъ примиряющій аккордъ — надежда. Геній не погибнетъ, онъ самъ выйдетъ на ‘новый путь’ и другимъ поможетъ справиться съ ‘вопросами жизни’.

Э. Радловъ.

0x01 graphic

НЕБО и ЗЕМЛЯ

МИСТЕРІЯ,

основанная на слдующемъ мст изъ книги Бытія, Глава VI, 1, 2:

Когда люди начали умножаться, сыны Божіи увидли дочерей человческихъ, что он красивы, и брали ихъ себ въ жены, какую кто выбралъ.

Грусть женщины о демон любимомъ.
Кольриджъ.

Дйствующія лица.

Ангелы.

Самaзъ.

Азазіилъ.

Рафаилъ-архангелъ.

Люди:

Hой и его сыновья.

Ирaдъ.

Іафетъ.

Ана.

Аголибама.

Хоръ духовъ Земли. Хоръ смертныхъ

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Лсная и гористая мстность близъ горы Араратъ.— Полночь.

Входятъ Ана и Аголибама.

АНА.

Отецъ нашъ спитъ, вотъ часъ, въ который т,

Что любятъ насъ, къ намъ сходятъ сквозь туманы

Скалистой Араратской вышины.

Какъ бьется сердце у меня…

АГОЛИБАМА.

Пора,

Приступимъ къ призыванью,

АНА.

Звзды скрылись.

Я трепещу.

АГОЛИБАМА.

И я боюсь, но только

Того, что намъ придется, можетъ быть,

Ихъ долго ждать.

АНА.

Сестра, хоть я сильне

Люблю Азазіила… ахъ! сильнй,

Чмъ Самого… Что это говорю я?

Мн въ сердце входитъ грхъ.

АГОЛИБАМА.

Какой же грхъ

Небесныя созданія любить?

АНА.

Но я Творца люблю, Аголибама,

Не такъ уже съ тхъ поръ, какъ полюбилъ

Меня одинъ изъ ангеловъ Его.

Но праведно ли это? и хотя я

Не сознаю, что длаю я злого,

Но тысячи боязней мн не даромъ

Сжимаютъ грудь.

АГОЛИБАМА.

Тогда возьми себ

Кого-нибудь между сынами праха

И прахомъ будь. Тебя Іафетъ вотъ любитъ

И любитъ такъ давно уже: возьми

Его въ мужья и народи ему

Такой же прахъ.

АНА.

Ахъ! я Азазіила

Любила бы не меньше, если бъ онъ

И смертнымъ былъ. Но рада, что онъ ангелъ,

Вдь пережить его я не должна.

Но мысль о томъ, что онъ когда-нибудь

Пріоснитъ безсмертными крылами

Могилу бдной дочери земли,

Могилу той, которой обожанье

Къ нему сильнй, чмъ обожаетъ онъ

Всевышняго — мысль эта для меня

Смягчаетъ ужасъ смерти. И однако,

Мн жаль его: печаль его должна

Быть вчною, моя, по крайней мр,

Печаль о немъ была бы такова,

Когда бъ я серафимъ была, а онъ

Былъ сынъ земли.

АГОЛИБАМА.

Поврь, что онъ себ

Другую дочь земли найдетъ и будетъ

Ее любить не меньше, чмъ когда-то

Любилъ тебя.

АНА.

Будь это даже такъ,

Я бъ предпочла, чтобъ онъ былъ такъ же много

Любимъ другой, чмъ плакалъ обо мн.

АГОЛИБАМА.

Будь я такихъ же мыслей о любви

Самьяза, я — хоть онъ и серафимъ,—

Презрньемъ бы ему лишь отвчала…

Но время къ призыванью.

АНА.

Серафимъ!

Ко мн — ко мн!

Въ какой бы неба глубин

Ты ни сіялъ своею славой,

Хотя бы ты на страж былъ

Въ числ ‘Семи’ предъ Богомъ силъ

Иль наблюдалъ, какъ въ путь свой величавый

Вставали солнца и текли —

Внемли!

О вспомни ту, кмъ ты любимъ,

Кто, можетъ быть, ничто передъ тобою,

Но для кого ты все, мой серафимъ,

Ты не былъ созданъ Еговою,

Чтобъ наши слезы раздлять,

(Ахъ, если бъ ни одно созданье,

Кром меня, не вдало страданья!)

Съ годами ты не можешь увядать,

Твой взоръ не можетъ перестать

Сіять безсмертными лучами,

Ни въ чемъ нтъ близости межъ нами

Кром любви… любви одной.

Но — въ этомъ, ангелъ дорогой,

Клянусь,— прахъ любящій такой

Не плакалъ никогда подъ небесами…

Ты правишь звздными мірами,

Ты видишь ликъ Того, Кто одарилъ

Тебя безсмертными крылами,

Меня жъ влачиться въ прах осудилъ…

Да — да, я дочь земли.

Но, серафимъ, внемли!

Вдь ты любилъ меня, я знаю,

И жить мн велно судьбой,

Пока лишь вру сохраняю,

Что въ небесахъ небесъ, порой,

Ты думаешь еще о той,

Кто создана для смертнаго удла,

И полюбить безсмертнаго посмла.

О, велика любовь должна быть тхъ,

Кто побораетъ страхъ и грхъ

И любитъ подъ грозящими мечами.

А я — права ль предъ небесами?

Но, серафимъ! Прости мн этотъ стонъ,

Вдь я рожденье человка.

Печаль вдь нашъ удлъ отъ вка,

А наша радость только сонъ…

Мгновенный сонъ о сладкихъ кущахъ рая…

Обычный часъ ужъ наступилъ,

Ужель забыта я тобою?

Явися, мой Азазіилъ,

Сквозь тучъ надъ этою горою!

Ко мн — ко мн, мой милый серафимъ.

Оставь т звзды имъ самимъ,

0x01 graphic

АГОЛИБАМА.

Мой Саміазъ! паришь ли ты

Теперь надъ звздными мірами,

Или свергаешь съ высоты

И гонишь мощными крылами

Враговъ надменныхъ Самого

Творца и Бога твоего,

Звзды ль заблудшейся теченье

Ты посланъ вновь установить,

И участь праха — разрушенье

Отъ ней на время отвратить,

Въ ряду ли съ низшими духами

Ты прославляешь Егову,—

Мой серафимъ! взмахни крылами,

Я жду тебя, люблю тебя, зову!

Ты мн не Богъ, хоть смертное творенье

Могло бъ тебя боготворить,

Но если тайное межъ нами есть влеченье,

Приди мой жребій раздлить!

Хоть создана я изъ земли

Моимъ Творцомъ была вначал,

Ты жъ — изъ лучей, какихъ струи

Эдемскихъ водъ не отражали,

Но можешь ли, хотя и серафимъ,

Любить ты больше, чмъ любимъ?

Есть лучъ въ груди моей,

Сіять до срока запрещенный,

Отъ одного огня зажженный

Съ природой Бога и твоей.

Пусть Евы-матери паденье

Насъ обрекло для смерти жить,

Пусть эта жизнь одно мгновенье,

Должно ль насъ это разлучить?

Нтъ! Я и ты — мы вчны оба,

Во мн есть то, чего земли утроба —

Я чувствую — не можетъ поглотить,—

Что пламенно такъ хочетъ

И Смерть, и Время побдить,

И, какъ надъ бездной, громъ внутри меня грохочетъ:

‘Ты вчно — вчно будешь жить!’

На радость ли?— объ этомъ откровенья

Не получилъ ничтожный прахъ:

Вдь нашъ Податель бдъ и благъ

Свои о насъ опредленья

Отъ насъ скрываетъ въ облакахъ.

Пускай! Но Онъ уже не можетъ

Себ подобныхъ истребить,

Безсмертья онъ не уничтожитъ,

Хотя и можетъ измнить.

Все, все длить готова я съ тобою,

Вка блаженства иль скорбей:

Ты жизнь мою смлъ раздлять со мною,

Я ль отступлю предъ вчностью твоей?

Нтъ, нтъ, хотя бъ тотъ змй проклятый

Насквозь мн жаломъ грудь пронзилъ,

Хотя бъ ты самъ обвилъ меня трикраты,

Какъ этотъ змй, и кольцами душилъ,—

Я все бъ тебя не проклинала,

Но улыбалась и сжимала

Въ моихъ объятьяхъ горячй!

Но серафимъ! Скорй, скорй!

Приди, безсмертный! Испытай

Оставленный для смертныхъ рай.

Но если ты блаженъ и въ небесахъ,

Останься при твоихъ звздахъ,

АНА.

Сестра, сестра! взгляни на этотъ свтъ,

Что стелется по мраку полосою.

АГОЛИБАМА.

Да, это ихъ двойной блестящій слдъ

По тучамъ разгорается зарею.

АНА.

Боюсь,— отецъ увидитъ ихъ полетъ.

АГОЛИБАМА.

Внезапный свтъ къ лун онъ отнесетъ,

Вообразивъ, что силой чародя

Ей велно сегодня встать скоре.

АНА.

Они спшатъ!.. Азазіилъ!

АГОЛИБАМА.

Идемъ встрчать, они ужъ надъ горою.

Ахъ, отчего намъ не дано ихъ крылъ,

Чтобъ мы могли взлетть до нихъ стрлою?

АНА.

Смотри,— ихъ свтъ весь западъ озарилъ,

Какъ будто бы вернулся часъ заката:

Вотъ разноцвтной радугой ихъ крылъ

Увнчана вершина Арарата!..

Гляди — гляди!— вотъ подъ навсомъ тучъ

Отъ ихъ пути послдній гаснетъ лучъ…

Вотъ мракомъ все по прежнему объято.

Такъ исчезаетъ пна съ гладкихъ водъ,

Поднятая игрой Левіаана,

Когда онъ вновь туда, гд онъ живетъ,

Опустится,— въ пучины океана.

АГОЛИБАМА.

Идемъ же, Саміазъ!

АНА.

Азазіилъ! (Уходятъ).

0x01 graphic

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Входятъ Ирадъ и Іафетъ.

ИРАДЪ.

Не унывай, зачмъ печальной тнью

Бродить въ ночи? Что пользы подымать

Слезливые глаза на эти звзды?

Он вдь не помогутъ.

ІАФЕТЪ.

Но он

Смягчаютъ грусть. Она, быть можетъ, также,

Подобно мн, глядитъ теперь на нихъ.

Не правда ли, прекрасное творенье,

Когда оно глядитъ на красоту,—

На красоту безсмертныхъ этихъ звздъ,

Должно еще прекраснй быть. О, Ана!

ИРАДЪ.

А между тмъ ты не любимъ.

ІАФЕТЪ.

Увы!

ИРАДЪ.

Мн гордая Аголибама также

Презрньемъ отвчаетъ.

ІАФЕТЪ.

Я теб

Сочувствую.

ИРАДЪ.

Оставимъ ей быть гордой.

Мн самому сносить ея презрнье

Лишь гордость помогаетъ. Можетъ быть,

Ей слишкомъ отомститъ за это — время.

ІАФЕТЪ.

Ужель въ подобной мысли можешь радость

Ты находить?

ИРАДЪ.

Ни радости, ни горя.

Я такъ ее любилъ, и я любилъ бы

Не такъ еще, лишь будь любовь моя

Взаимною. Но пусть, предоставляю

Ей слдовать возвышеннымъ судьбамъ,

Когда он ей кажутся такими.

ІАФЕТЪ.

Какимъ судьбамъ?

ИРАДЪ.

Она другого любитъ,

Какъ есть причины думать.

ІАФЕТЪ.

Ана?

ИРАДЪ.

Нтъ!

Ея сестра.

ІАФЕТЪ.

Кого другого?

ИРАДЪ.

Пока еще не знаю, но ея

Лицо мн говоритъ ясне словъ:

Она другого любитъ.

ІАФЕТЪ.

Но не Ана,

Что любитъ только Бога своего.

ИРАДЪ.

Кого бы ни любила — все равно,

Вдь не тебя. Теб какая польза?

ІАФЕТЪ.

То правда,— никакой, но я люблю.

ИРАДЪ.

И я любилъ.

ІАФЕТЪ.

Но вотъ теперь, когда

Ты разлюбилъ,— иль полагаешь только,

Что разлюбилъ,— уже ь ты сталъ счастливй?

ИРАДЪ.

Я думаю.

ІАФЕТЪ.

А я тебя жалю.

ИРАДЪ.

Меня! За что?

ІАФЕТЪ.

За то, что ты счастливъ,

Не вдая того, что столько муки

Приноситъ мн.

ИРАДЪ.

Ты отъ разстройства духа

Такъ говоришь. Чтобъ чувствовать, какъ ты,

Я не взялъ бы гораздо больше шеклей,

Чмъ могутъ дать стада моей семьи,

Когда бъ ихъ промнять на тотъ металлъ,

Тотъ желтый прахъ, что Каиновы дти

Пытаются намъ предлагать въ обмнъ,

Какъ будто ни къ чему ненужный соръ,

Хоть и блестящій, можно принимать

За молоко, за шерсть, плоды — за все,

Что намъ даютъ стада или долины.

А впрочемъ, продолжай вздыхать на звзды,

Какъ волки воютъ на луну. А я

Иду ко сну.

ІАФЕТЪ.

И я бы сдлалъ то же,

Когда бъ могъ спать.

ИРАДЪ.

Но все же ты къ шатрамъ

Держался бы поближе.

ІАФЕТЪ.

Нтъ, Ирадъ,

Мой путь теперь къ пещер, что слыветъ

Проклятою, какъ дверь отъ преисподней,

Для выхода на землю изъ нея

Духамъ земли.

ИРАДЪ.

Чего жъ ты хочешь тамъ?

IАФЕТЪ.

Печальнымъ видомъ душу усладить

Печальную: отверженное мсто

Отвергнутой душ — отрадный видъ.

ИРАДЪ.

Остерегись, тамъ непонятный гулъ

И странныя виднья наполняютъ

Все ужасомъ. Я провожу тебя.

ІАФЕТЪ.

Нтъ, нтъ, Ирадъ, я зла не помышляю,

Поэтому и не страшуся злыхъ.

ИРАДЪ.

Но злобныя созданія должны

Тмъ злйшими твоими быть врагами,

Что самъ ты не изъ ихъ числа. Вернемся,

Иль дай, и я пойду съ тобою.

ІАФЕТЪ.

Нтъ,

Я побреду одинъ.

ИРАДЪ.

Ну, миръ съ тобой. (Уходитъ).

ІАФЕТЪ (одинъ).

Миръ — миръ! да, я искалъ его такъ жадно,

Искалъ любовью, можетъ быть, достойной

Найти его. И что жъ? взамнъ того,

Мн посланы вс — вс мученья сердца,

Тоска, печаль, дни, полные тревогъ,

И ночи, не дающія покоя.

Что значитъ миръ? Безмолвіе страданья

Иль тишина таинственныхъ лсовъ

И шопотъ ихъ втвей передъ грозою?

Или покой отчаянья? Вотъ миръ

Обычный мой. Земля развращена,

И знаменья зловщія давно

Ей близкую превратность возвстили,

Ужасный приговоръ произнесенъ

Творенью беззащитному. О, Ана!

Въ тотъ страшный часъ, когда вс бездны водъ

Разверзнутся, вдь ты могла бъ припасть

На эту грудь, которую стихіи

Не разобьютъ, на эту грудь, что бьется

Такъ по теб напрасно! и увы!

Тогда еще напраснй будетъ биться…

О, Боже, Боже! Гнву Твоему

Не подвергай ее, по крайней мр!

Она была чиста средь развращенья,

Какъ та звзда, что въ темныхъ облакахъ

На время померкаетъ, но не гаснетъ.

О, Ана! Ана! какъ я обожать

Тебя бы могъ! Но ты не захотла.

О, какъ бы я спасти тебя хотлъ

И видть уцлвшею, когда

Земля найдетъ могилу въ океан,—

И въ мор безъ мелей и береговъ,

Ставъ водяной вселенной властелиномъ,

Левіаанъ самъ будетъ изумленъ

Безмрностью владнья своего. (Уходитъ).

Входятъ Ной и Симъ.

НОЙ.

Гд братъ твой… гд Іафетъ?

СИМЪ.

Онъ говорилъ,

Что выйдетъ на обычное свиданье

Съ Ирадомъ, но, я думаю, скоре

Онъ путь избралъ къ палаткамъ этой Аны,

Гд по ночамъ витать привыкъ, какъ голубь

Вкругъ разореннаго гнзда, не то,—

Свои шаги направилъ къ сторон

Зіяющей пещеры Араратской.

0x01 graphic

НОЙ.

Что можетъ онъ тамъ длать? Это мсто

Есть зло земли, хотя земля теперь

Вся стала зломъ. Онъ встртитъ тамъ созданья

Порочне, чмъ худшій изъ людей.

Онъ эту дщерь погибельнаго рода

Любить все продолжаетъ, а межъ тмъ

Онъ взять ее не могъ бы, если бъ даже

Любимымъ былъ, а онъ еще къ тому

И не любимъ. Увы! сердца людей

Несчастныя! Мой сынъ, мое рожденье,

Кому извстно зло сихъ страшныхъ дней,

И то, что близокъ самый день суда,

Такъ обуянъ любовью запрещенной!

Веди меня.

СИМЪ.

Отецъ, остерегись!

Іафета я могу найти одинъ.

НОЙ.

Не бойся за меня: созданья злыя

Не могутъ быть опасны для того,

Кто избраннымъ Господнимъ сталъ. Идемъ.

СИМЪ.

Къ родительскимъ палаткамъ двухъ сестеръ?

НОЙ.

Я говорю къ — пещер Араратской. (Уходятъ).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Горы. Араратская пещера.

ІАФЕТЪ (одинъ).

Вы, грозныя мста, которыхъ видъ

Напоминаетъ вчность, ты, пещера,

Что кажешься бездонною, вы, горы

Съ своей невыразимой красотой,

Съ величіемъ суровыхъ вашихъ скалъ,

Съ могучими деревьями на вашихъ

Отвсныхъ крутизнахъ, куда ничья

Нога не достигала, иль, достигнувъ,

Безъ трепета ступать не смла! Да,

Вы кажетесь мн вчными!— И что же?

Черезъ немного дней и, можетъ быть,

Не дней — часовъ, вы будете съ корнями

Исторгнуты, разбиты, сметены

Громадой водъ. Та грозная пещера,

Ведущая какъ будто въ самый адъ,

Увидитъ преисподнюю свою

Свирпою волною наводненной,

Дельфинъ взыграетъ въ логовищ льва,

А человкъ… О люди! Люди-братья!

Кто вашу непомрную могилу

Рыданьемъ огласитъ, кром меня,

Который остается, чтобы плакать?

Мои собратья! Лучшій ли удлъ

Назначенъ мн, что я переживу васъ?

Что ожидаетъ милыя мста,

Гд я бродилъ, пока имлъ надежду

Любимымъ быть? Иль т, почти не меньше

Любезныя, куда-ходилъ съ моимъ

Отчаяньемъ? Ужель все это будетъ?

Та гордая вершина, что блеститъ

Далекою звздою,— неужели

Бушующія волны закипятъ

Поверхъ ея? Ужели никогда

На ней восходъ румяный не зажжется,

Чтобъ разогнать клубящійся туманъ

Съ ея чела? Ужель закатъ волшебный

Въ обычный часъ надъ нею никогда

Горть внцомъ не будетъ многоцвтнымъ?

И маякомъ земли быть перестанетъ,

Гд ангелы спускались какъ на мсто

Ближайшее, по высот, къ звздамъ?

И это никогда ужель должно

Быть для ‘нея’ для всхъ созданій міра,

Ужаснымъ приговоромъ, кром насъ

И избранныхъ отъ тварей, сохраненныхъ

Моимъ отцомъ по вол Еговы?

Возможно ли? Онъ сохраняетъ тварей,

Я жъ лучшаго творенья на земл,

Милйшую изъ двъ земныхъ, не властенъ

Предохранить отъ участи, которой

Избгнетъ даже змй съ своей змей,—

Избгнетъ для того, чтобъ уязвлять

Тотъ новый міръ, пока еще не вставшій

Изъ праха настоящаго,— тотъ міръ,

Котораго дымящееся смя,

Надъ гноищемъ вселенной подымаясь,

Единственнымъ столбомъ могильнымъ будетъ

Служить для миріадъ… для миріадъ,

Теперь еще живыхъ пока. Какъ много

Дыханій будетъ вдругъ прекращено!

Прекрасный міръ, отмченный такъ рано

Для гибели! Съ разбитою душой

Слжу я день за днемъ и ночь за ночью

Исчисленные дни твои и ночи.

Я не могу спасти тебя, я даже

Спасти не властенъ ту, къ кому любовь

Мн тайны красоты твоей открыла.

Но какъ частица праха твоего,

Я не могу иначе помышлять

Объ участи, висящей надъ тобою,

Какъ прахъ, твой прахъ.— Но, Боже, неужели…

(Останавливается. Изъ пещеры раздается шумъ, слышны взрывы хохота, затмъ появляется духъ).

0x01 graphic

ІАФЕТЪ.

Во имя Неба, кто ты?

ДУХЪ.

Ха-ха-ха!

ІАФЕТЪ.

Всмъ тмъ, что есть святого на земл,

Я требую и заклинаю…

ДУХЪ.

Ха-ха!

ІАФЕТЪ.

Потопомъ, угрожающимъ земл,

Землею, обреченной океану!

Собраньемъ водъ неумолимой бездны,

Готовой отвориться! Этимъ Небомъ,

Грозящимъ облака свои въ моря

Преобразить! И тмъ, который создалъ

И рушитъ нашу землю!— Говори,

Ты грозное и мрачное виднье,

Безличное, но страшное: надъ чмъ

Такимъ ужаснымъ смхомъ ты смешься?

ДУХЪ.

А ты о чемъ рыдаешь?

ІАФЕТЪ.

О земл

И объ ея несчастныхъ дтяхъ.

ДУХЪ.

Ха-ха! (Исчезаетъ).

ІАФЕТЪ.

Какъ врагъ смется гибели вселенной,

Уничтоженью міра, гд взойти

Не суждено, быть можетъ, завтра солнцу,

Межъ тмъ, земля и все, что есть на ней,

Спокойно спитъ! Спитъ наканун смерти.

Ужель она проснется лишь затмъ,

Чтобъ умереть? Что я за тварей сижу? —

Он глядятъ, какъ бы живая Смерть,

А говорятъ, какъ будто жили прежде,

Чмъ созданъ умирающій нашъ міръ.

Он встаютъ, подобно облакамъ…

(Изъ пещеры выходятъ духи разнаго вида).

ДУХЪ.

Поемъ!

Тотъ родъ презрнный,

Что промнявъ Эдемъ блаженный

На знаніе съ его гнилымъ плодомъ,

На гибель обреченъ. Вотъ-вотъ —

Послдній часъ его идетъ.

Не отъ меча, сердечныхъ мукъ иль горя,

Не въ разноту — отъ времени и лтъ,

Погибнетъ онъ, нтъ! Чуть забрежжетъ свтъ —

Земля преобразится въ море,

Мгновенно смолкнетъ гамъ земной,

И только ураганъ выть будетъ на простор

Надъ безпредльною волной.

Напрасно будутъ ангелы искать

Вершины, гд бъ могли пристать.

Напрасно будетъ взоръ кругомъ кидать тоскливо

Отчаянный пловецъ, ища крутой скалы,

Гд, прежде чмъ умретъ, онъ сталъ бы ждать отлива,

Межъ тмъ какъ грозные валы

Къ нему бъ все ближе подползали,

Пока бъ ему не доказали,

Что быть отливу не дано,

Что все на смерть обречено…

Изъ праха созданная тварь

Перестаетъ владть землею,

Надъ ней встаетъ стихійный царь,

Съ свирпою волною.

Утесы горъ сравняетъ онъ съ пескомъ,

Сосну и кедръ съ лежачимъ тростникомъ,

И все, что блещетъ пестротою,

Покроетъ синевою.

Холмы, утесы, люди, лсъ,

Въ одно съ долиною небесъ

Сольются властью всемогущей

Свирпыхъ волнъ.— Поемъ, поемъ!

На той волн ревущей

Кто основать посметъ домъ?

ІАФЕТЪ (выступая впередъ).

То будетъ мой отецъ!

Вдь смя жизни сохранится,

Земля погибнетъ не въ конецъ,

Но лишь отъ зла освободится.

Прочь, демоны! Прочь это ликованье

О гибели того, что Вышній осудилъ,

Но что онъ истребить не попустилъ

Вамъ, злобныя, проклятыя созданья!

Сгинь, сгинь, кромшный родъ!

Въ свою пещеру, злое смя!

Пока васъ грозная волна тамъ не найдетъ

И не изгонитъ ваше племя

Въ воздушный безграничный океанъ,

Чтобъ тамъ кружилъ васъ вчный ураганъ!

0x01 graphic

ДУХЪ.

Сынъ Ноя!

Когда земля и все земное

Добычей станетъ волнъ и будетъ спасена

Семья избранника одна,

Вы будете ль счастливй? Нтъ,

Отъ васъ родятся поколнья,

Наслдники грха и преступленья,

А потому наслдники и бдъ.

Они не будутъ жить по стольку лтъ,

Не будутъ такъ стройны и величавы,

Такъ красоты исполнены и славы,

Какъ исполины ныншней земли,

Какъ эти гордые, ходящіе межъ вами,

Сыны любви

Прекрасныхъ ангеловъ съ земными матерями.

Какихъ бы ни питалъ ты грезъ,

Но общаго съ прошедшимъ, кром слезъ,

Не будетъ ничего у вашего рожденья.

И неужель ты можешь безъ зазрнья

Такъ, такъ все это пережить?

И будешь посягать и сть потомъ, и пить?

Ужель такъ безсердеченъ ты и низокъ,

Чтобъ въ этотъ часъ, когда конецъ такъ близокъ

И роду твоему, и міру, гд ты жилъ,

Не находить въ себ ни столько силъ,

Ни столько мужества и братственной печали,

Чтобъ броситься въ волну кипящую скорй,

Чмъ строить свой корабль, который бы качали

Т волны, т холмы могильные надъ всей

Вселенною твоей.

Кто пережить своихъ такъ можетъ братій,

Кром раба, достойнаго проклятій?

Мой родъ

Съ твоимъ вражду ведетъ,

Какъ племенемъ намъ ненавистной сферы,

Но онъ стоитъ за свой.

Изъ насъ нтъ никого, кто бъ трона за собой

Не бросилъ въ небесахъ, чтобъ населить пещеры,

Подобныя вонъ той,

И слыть межъ васъ проклятымъ

Скорй, чмъ измнить поверженнымъ собратамъ.

Иди же, тварь, не опоздай

На свой ковчегь и родъ свой распложай.

Когда же океанъ великій зареветъ

Надъ всмъ, что онъ въ своихъ похоронилъ пучинахъ,

То помяни объ исполинахъ,

О томъ, какъ погибалъ ихъ родъ,—

И прокляни отца, что могъ спастись одинъ,

И самого себя, отца такого сынъ!

ХОРЪ ДУХОВЪ (выходящихъ изъ пещеры).

Поемъ!

Отнын нашего круженья

Въ пространств голубомъ

Не возмутитъ ни дымъ куренья,

Ни вздохъ внезапный умиленья:

Порода рабская людей

Не будетъ строить алтарей.

А мы, что никогда не падали челомъ

Предъ вымогателемъ молитвъ и поклоненья,

Предъ Тмъ, Кто нераднье

О закаланьи жертвъ назвалъ грхомъ,

Мы будемъ зрители того, какъ хляби водъ,

Открывшись, заревутъ и какъ одна стихія

Хаосомъ сдлаетъ другія,

Того, какъ погибать начнетъ несчастный родъ

И какъ по всмъ норамъ, ущельямъ,

Стремнинамъ горъ и подземельямъ

Его останки разнесетъ,

Того, какъ дикій зврь забудетъ воевать

Съ подобными себ и слабаго терзать,

Того, какъ оробвъ, какъ бы ягненокъ бдный,

Тигръ будетъ умирать вблизи овцы, безвредной,

Того, какъ этотъ міръ вновь будетъ обращенъ

Въ хаосъ, носившійся надъ бездной,

Предъ тмъ, какъ былъ онъ сотворенъ.

И пусть настанетъ примиренье,

Пусть смерть захочетъ пощадить

Останки прошлаго творенья,

Чтобъ для себя ихъ снова расплодить*

Пусть солнце теплотой своею кипятящей

Переваритъ т смена,

И новый міръ создастъ, обиліемъ кишащій

Создастъ иныя племена…

Поемъ!

Мы въ мір томъ опять найдемъ

Тхъ самыхъ длъ такое же теченье:

Труды, печали, потъ,

Болзни, преступленья,

Лишенья, слезы, гнетъ,

Пока все это…

ІАФЕТЪ (прерывая).

Пока отвта

Намъ даровать Господь не удостоитъ

О таинств добра и зла,

Пока не соберетъ и вновь Онъ не устроить

Подъ снью всемогущаго крыла

Своихъ раскаявшихся чадъ

И уничтожитъ самый адъ!

И на земл возстановленной,

Съ первосозданной красотой,

Вновь явится Эдемъ, гд родъ нашъ обновленный,

Безгршный, чистый и святой,

Не будетъ боле ни падать, ни гршить,

Гд даже демоны не будутъ зла творить.

ДУХИ.

Когда жъ такое чудо наступить

Могло бы не во сн, а въ яв?

0x01 graphic

ІАФЕТЪ.

Когда Общанный придетъ насъ искупить

Сперва въ скорбяхъ, потомъ во слав.

ДУХИ.

Такъ жди, подавленный цпями,

Пока твой міръ, столь молодой,

Покрытъ не будетъ сдинами,

Веди напрасную борьбу съ самимъ собой,

Съ геенною и небесами.

Борись — не знай отдохновенья

И, не считая лтъ, вковъ,

Любуйся заревомъ кровавыхъ облаковъ

Отъ тысячей полей сраженья.

Другія времена наступятъ, поколнья,

Другіе люди будутъ жить,

Но слезы, зло и преступленья,

Мняя видъ, должны все т же быть

И тхъ же бурь грозою дикой

Грядущій міръ вашъ будетъ истребленъ,

Какъ исполиновъ родъ великій,

Готовый стать добычей волнъ.

ХОРЪ ДУХОВЪ.

Поемъ, собратья!

Прощай, несчастный смертный родъ!

Чу-чу! намъ слышенъ гулъ поднятья

Свирпыхъ океанскихъ водъ.

Ужъ втры, встрепенувшись, сторожатъ,

Ужъ тучи, переполнившись, кипятъ,

Великой бездны воды

Во вс ея отверстія стучатъ,

И небо распахнуть свои готово своды.

Пусть смертный, несмотря на знаменье временъ,

Ихъ страшнымъ языкомъ досель не вразумленъ,

Уже мы слышимъ гулъ собравшихся громовъ,

Лишь ожидающихъ послдняго велнья,

Мы видимъ на хребтахъ грозовыхъ облаковъ

Хоругви страшныя, для нашего лишь зрнья

Доступныя пока.

Рыдай, Земля,рыдай! Ты прожила мгновенье,

И уже къ смерти такъ близка.

Вы, горы, содрогнитесь! Океанъ

Надменныхъ вашихъ скалъ послднія верхушки

Дномъ сдлаетъ своимъ. Кавказскій великанъ

Подводнымъ будетъ камнемъ, и ракушки —

Послдній соръ морей — ракушки будутъ тамъ,

Гд вьетъ орелъ гнздо своимъ птенцамъ.

Какъ надъ безжалостнымъ кричать онъ будетъ моремъ,

Какимъ отчаяньемъ и безполезнымъ горемъ

Онъ надъ орлятами своими будетъ выть,

Межъ тмъ какъ человкъ, подавленный безсильемъ,

Завидовать начнетъ его широкимъ крыльямъ,

Которыя ему не могутъ пособить!

Гд сядетъ онъ, чтобъ отдохнуть имъ дать,

Когда надъ бездною не станетъ силъ летать?

Поемъ, собратья!

Напомнимъ втровъ свистъ и вой!

Вс, вс умрутъ сыны проклятья,

Спасется лишь съ своей семьей

Одинъ потомокъ Сиа — Ной,

И то затмъ, чтобъ горе

Не все погибло въ мор.

Но вы, вы Каина сыны,

На гибель вс обречены!

Вс ваши дочери, съ ихъ славной красотой,

Осуждены найти могилы подъ водой,

Или надъ ней, между волнами,

Носясь съ размытыми косами,

Заставятъ даже насъ то небо укорить,

Что красоты такой могло не пощадить!

Но ршено!

Должны погибнуть вс созданья,

И шумъ всемірнаго рыданья

Смнить всемірное безмолвіе должно.

Въ послдній разъ — шумнй, шумнй!

И въ нашъ воздушный путь скорй!

Насъ громы ужъ сразили,

Людей должны сразить,

Мы Неба не молили,

А имъ не умолить.

Погибни-жъ родъ, вдвойн презрнный,

Что былъ врагомъ небесъ и не былъ другъ геенны.

(Духи поднимаются вверхъ и исчезаютъ).

0x01 graphic

ІАФЕТЪ.

Господь изрекъ Земл свой приговоръ,

Ковчегъ отца давно его пророчилъ,

О немъ вопили демоны изъ темныхъ

Пещеръ своихъ, Еноховъ древній свитокъ

Задолго намъ предсказывалъ его

Въ безмолвіи страницъ своихъ, звучавшихъ

Сильнй громовъ для тхъ, кто слышать могъ.

Но люди не внимали и не внемлютъ,

И въ слпот идутъ къ своей судьб.

Она близка, но даже эта близость

Смущаетъ ихъ не больше, не сильнй,

Чмъ вопли ихъ послдніе смутятъ

Всевышняго, или Его велньямъ

Безжалостно-послушный океанъ.—

Но воздухъ чистъ, и я пока не вижу

Въ немъ знаменья: видъ этихъ облаковъ

Разсянныхъ — почти обыкновенный,

И солнце надъ послднимъ днемъ земли

Взойдетъ, какъ въ тотъ четвертый день творенья,

Когда Господь сказалъ ему: ‘Зажгись!’ —

И первая заря взошла надъ міромъ —

Заря, не освтившая людей,

Тогда не сотворенныхъ, но заря —

Предшественница дня, когда впервые

Надъ юною землей раздался голосъ

Плнительный, сладчайшій голосъ птицъ,

Назначенныхъ летать по тверди неба,

Какъ ангелы, и съ каждою зарей,

Подобно имъ, предупреждать привты

Адамовыхъ сыновъ Іегов.

Ихъ утро приближается, востокъ

Уже горитъ и близокъ день. Увы!

И ихъ удлъ ужасный такъ же близокъ —

И ихъ, и дня возлюбленнаго ихъ!

Он должны погибнуть въ бездн моря,

Когда измнятъ силы имъ, а день,

Недолго такъ сіявшій надъ землею…

Онъ вновь взойдетъ. Но что онъ озаритъ?

Хаосъ, что былъ до сотворенья дня,

Вновь вызванный, чтобъ уничтожить время…

Вдь что безъ жизни могутъ значить дни,

Или часы? Не боле, чмъ вчность

Безъ Еговы. Но какъ же безъ Него

Она могла бы быть вообразима?

Такъ время, сотворенное для смертныхъ,

Со смертными должно и умереть

И такъ же утонуть въ своей пучин,

Какъ этотъ міръ младенческій въ своей!..

Что вижу я?.. Земныхъ созданій вмст

Съ небесными?.. Нтъ, это лишь одни

Небесныя. Мн лицъ ихъ не видать,

Но какъ они легко скользятъ по ребрамъ

Сдой скалы, клубя ея туманъ!

Такихъ гостей увидть, посл стаи

Злыхъ демоновъ и ихъ злорадныхъ гимновъ,

Моей душ пріятно, какъ Эдемъ.

Они идутъ, быть можетъ, мн сказать,

Что новая дана еще отсрочка

Моей земл несчастной — я о ней

Такъ часто вдь молился. Вотъ они!..

Я подойду къ нимъ ближе… ана! Боже!

И въ обществ..

Входятъ Саміазъ, Азазіилъ, Ана и Аголибама.

АНА.

Іафетъ!

АЗАЗІИЛЪ.

А! Адамитъ!

САМІАЗЪ.

Что сынъ земли здсь длаетъ теперь,

Когда ему подобные вс спятъ?

ІАФЕТЪ.

Что, ангелъ, ты здсь длаешь теперь,

Когда ты въ неб долженъ пребывать?

АЗАЗІИЛЪ.

Ужели ты не знаешь иль забылъ,

Что это — часть великой нашей службы

Твоей земли быть стражей?

ІАФЕТЪ.

Но земля

Осуждена. Вс ангелы благіе

Ее уже оставили, съ нея

Бжали даже демоны, предвидя

Хаосъ, грозящій ей. О Ана, Ана!

Такъ долго, такъ напрасно, но досель

Такъ много мной любимая! Зачмъ

Ты съ этимъ духомъ водишься, въ то время,

Когда благимъ духамъ повелно

Оставить насъ?

AНА.

Іафетъ! я не могу…

Не нахожу, что отвчать, но… но

Прости меня.

ІАФЕТЪ.

Ахъ, если бы тебя

Могло простить и Небо, что такъ скоро

Прощать не будетъ боле. А ты

Въ опасности большого искушенья,

АГОЛИБАМА.

Иди къ своимъ шатрамъ, отродье Ноя!

А мы тебя не знаемъ.

ІАФЕТЪ.

Часъ придетъ,

Когда меня узнать ты можешь лучше.

Сестра твоя вотъ знаетъ обо мн,

Что я все тотъ, какъ былъ.

САМІАЗЪ.

Сынъ патріарха,

Ходящаго предъ Богомъ въ правот!

Какія бы ты ни имлъ печали

(А мн слышна въ словахъ твоихъ печаль

И вмст гнвъ),— какую нанесли

Азазіилъ иль я теб обиду?

ІАФЕТЪ.

Обиду? О, тягчайшую! Но ты,

Безсмертный, правъ. Хотя она изъ праха

Сотворена, я не былъ и не могъ

Ея достоинъ быть. Прощай же, Ана!

Какъ часто говорилъ я это слово!

Теперь же говорю, чтобъ никогда

Не повторять отнын. Ангелъ, или

Кто бъ ни былъ ты, иль скоро долженъ быть,

Имешь ли ты власть спасти мн эту

Прекрасную… иль нтъ… прекрасныхъ этихъ

Созданій, дщерей Каина?

АЗАЗІИЛЪ.

Спасти?

Но отъ чего?

ІАФЕТЪ.

Возможно ли, чтобъ вы

И этого не знали? Ангелъ, ангелъ!

Вы раздляли съ человкомъ грхъ,

И, кажется, вамъ предстоитъ и кару

Съ нимъ раздлить, или, по крайней мр,

Мою печаль.

АЗАЗІИЛЪ.

Печаль? До сей поры

Я никогда не думалъ, чтобы мн

Могъ адамитъ загадки говорить.

ІАФЕТЪ.

Ужель вамъ ихъ не объяснилъ Всевышній?

Такъ, значитъ, вы уже осуждены,

Осуждены, какъ эти…

АГОЛИБАМА.

Что жъ, пускай!

Когда они такъ любятъ, какъ любимы,

Они должны не больше трепетать

Стать смертными, чмъ я страшусь безсмертныхъ

Мученій съ Саміазомъ.

AНА.

О, сестра!

Затмъ такъ говорить?

АЗАЗІИЛЪ.

Ужели Ана

Боится близъ меня?

АНА.

Да, за тебя

Я отдала бъ остатокъ краткій жизни,

Чтобъ хоть на часъ одинъ тебя избавить

Отъ муки злой.

ІАФЕТЪ.

Такъ это для него!

Такъ это ты меня для серафима

Оставила!.. Но это ничего,

Когда бъ ты не оставила и Бога

Изъ-за него. Подобные союзы

Межъ ангеломъ и смертною не могутъ

Ни святы быть, ни счастливы. Вдь мы

На нашу землю посланы трудиться

И умирать, они жъ сотворены,

Чтобъ предстоять Всевышнему. Но если

Онъ властенъ лишь спасти тебя, то часъ

Къ его небесной помощи прибгнуть

Почти уже приблизился.

АНА.

Ахъ, онъ

О смерти говоритъ!

САМІАЗЪ.

О смерти — намъ!

И тмъ, кто къ намъ такъ близки! Если бъ онъ

Такъ не былъ омраченъ своей печалью,

Я могъ бы улыбнуться.

ІАФЕТЪ.

Да! Но я

Не за себя боюсь или печалюсь,

Я буду сохраненъ, не потому,

Чтобъ самъ достоинъ былъ, но по заслугамъ

Родителя, который былъ всегда

Настолько правъ и праведенъ предъ Богомъ,

Чтобъ искупить дтей своихъ. Зачмъ

Онъ силой искупленья обладаетъ

Столь малою! Иль отчего я самъ

Не властенъ обмняться жизнью съ тою,

Съ кмъ жизнь моя съ одною лишь могла

Счастливой быть! Родъ Каина тогда

Хотя бы въ ней — послдней и безцнной

Крас его — могъ раздлить ковчегъ

Съ послднею семьей потомковъ Сиа,

АГОЛИБАМА.

Ужель ты можешь думать, чтобы мы,

Рожденные отъ первенца Адама,

Отъ Каина, зачатаго въ раю,

Могучаго, съ его горячей кровью,

Текущей въ нашихъ жилахъ,— чтобы мы

Могли сойтись съ сынами Сиа? Сиа,

Что завщалъ потомству своему

Печальный грузъ дней старческихъ Адама?

Нтъ, никогда! Ни за спасенье міра!—

(Будь міръ въ такой опасности). Нашъ родъ,

Отъ твоего всегда вдали держался:

Такъ было изначала, такъ же будетъ

И до конца.

ІАФЕТЪ.

Я говорилъ въ отвтъ

Не на твои слова, Аголибама,

Ты слишкомъ унаслдовала кровь

Того, кмъ ты гордишься, кто былъ первый

Пролившій кровь, кровь брата своего.

Но, Ана, ты!.. Дозволь мн не считать,

Тебя такой же чуждой для меня,

Я не могу сродниться съ этой мыслью,

Хотя не ты виной тому. Какъ часто

Твой видъ внушалъ мн странныя мечты,

Что Авель, можетъ быть, оставилъ дочь

И что его кротчайшее потомство

Живетъ въ теб. Такъ не похожа ты

На остальныхъ суровыхъ каинитокъ

Во всемъ, во всемъ кром ихъ красоты.

АГОЛИБАМА (прерывая его).

Какъ смешь ты присвоивать ей чувства

Иль рабскій духъ врага ея отца?

Когда бы я ее такъ понимала,

Иль что-нибудь могла въ ней допустить

Отъ Авеля!… Прочь, прочь отъ насъ, сынъ Ноя!

Не поселяй раздора между нами.

ІАФЕТЪ.

Дочь Каина! такъ поступилъ отецъ твой.

АГОЛИБАМА.

Онъ Сиа твоего не убивалъ,

А что теб до длъ его другихъ?

Они должны остаться между нимъ

И Господомъ.

ІАФЕТЪ.

Ты хорошо сказала:

Его Господь давно ужъ осудилъ,

И я теб дла его напомнилъ

Лишь потому, что ты гордишься имъ,

Не трепеща, какъ кажется, предъ нимъ.

АГОЛИБАMA.

Онъ былъ отцомъ отцовъ моихъ, старйшимъ

Изъ всхъ людей, рожденныхъ отъ жены,

Сильнйшимъ всхъ, грознйшимъ и изъ всхъ

Несчастнйшимъ, какъ я могу краснть,

Что бытіемъ моимъ отцу такому

Одолжена? Взгляни на наше племя,

На красоту сыновъ его, ихъ силу,

Отвагу, станъ, на долготу ихъ дней…

ІАФЕТЪ.

Ихъ дни уже исчислены.

АГОЛИБАМА.

Пускай!

Но такъ какъ имъ часы еще остались,

Я похвалюсь моимъ отцомъ и родомъ.

ІАФЕТЪ.

А мой отецъ и родъ мой о своемъ

Лишь Бог похваляются. Ты, Ана,

Что думаешь?

AНА.

Что ни судилъ нашъ Богъ —

Богъ Каина и Сиа — я должна

Покорной быть, и покорюсь съ терпньемъ.

Но если бъ я молиться смла въ этотъ

Ужасный часъ всемірной мести, я

Просила бъ не о томъ, чтобы остаться

Мн жить одной изъ дома моего.

Сестра! Любимая сестра моя!

Что этотъ міръ, что вс міры, вся вчность,

Могли бъ мн дать, съ утратою всего

Минувшаго: тебя — твоей любви —

Любви отца — тхъ лицъ и тхъ вещей,

Что на моемъ пути зажглись, какъ звзды,

И радостнымъ сіяніемъ своимъ

Надъ темнымъ бытіемъ моимъ свтили?

Ахъ, если къ намъ еще возможна милость,

Проси о ней, молись, Аголибама!

Я смерти ужасаюсь — потому,

Что ты умрешь.

АГОЛИБАМА.

Какъ, мою сестру

Могъ устрашить сновидецъ этотъ бдный,

Или смшной ковчегъ его отца,

Назначенный быть пугаломъ для міра!

Но разв насъ не любятъ серафимы?

Да если бъ не любили, разв мы

Могли бъ желать спасенья нашей жизни

Отъ Ноевыхъ сыновъ? О, нтъ! скорй…

Но это все безумныя мечтанья,

Безсвязный бредъ — плодъ безнадежной страсти

И долгаго скитанья по ночамъ.

Кто пошатнуть способенъ эти горы,

Иль землю потрясти, или водамъ

И этимъ облакамъ дать видъ иной,

Чмъ тотъ, какой въ своемъ теченьи вчномъ

Они въ глазахъ отцовъ моихъ имли?

Кто сдлаетъ все это?

ІАФЕТЪ.

Тотъ, Кто это

Своимъ единымъ словомъ сотворилъ

Изъ ничего.

АГОЛИБАМА.

Кто слышалъ это слово?

ІАФЕТЪ.

Вселенная, что закипла жизнью

Въ отвтъ ему. Ахъ, неужель твой смхъ

Не есть хула? Спроси у серафимовъ,

Когда они не скажутъ, что я правъ —

Они не ангелы.

САМІАЗЪ.

Аголибама,

Чти Бога твоего!

АГОЛИБАМA.

Я, Саміазъ,

Всегда творю обычныя хвалы

Предъ Господомъ, создавшимъ насъ обоихъ.

Но Онъ, вдь, Богъ любви, а не печали.

ІАФЕТЪ.

Увы! Любовь! Но что она иное,

Какъ не печаль? Самъ сотворившій землю,

Въ своей любви, былъ скоро огорченъ

И возскорбилъ надъ нею.

АГОЛИБАМА.

Да, объ этомъ

Такъ сказано.

ІАФЕТЪ.

Оно такъ есть.

Входятъ Ной и Симъ.

НОЙ.

Іафетъ!

Что длаешь ты здсь съ дтьми проклятья?

Ужель ты не страшишься раздлить

Грозящую имъ участь?

ІАФЕТЪ.

Я, отецъ,

Не нахожу грха — искать спасенья

Созданьямъ земнороднымъ, и он

Не могутъ быть изъ гршныхъ, если ихъ

Сопровождаютъ ангелы. Взгляни!

НОЙ.

Т ангелы, что покидаютъ тронъ

Всевышняго и въ жены каинитокъ

Берутъ себ? Сыны небесъ, что ищутъ

И любятъ двъ земныхъ, за красоту ихъ?

АЗАЗІИЛЪ.

Да, патріархъ.

НОЙ.

О горе, горе, горе

Общенію такому! Разв Богъ

Межъ нашею землей и вашимъ небомъ

Не положилъ границъ? Не отдлилъ

Отъ рода родъ?

САМІАЗЪ.

А разв человкъ

Не по подобью Бога сотворенъ?

И разв Богъ не любитъ своего

Подобья въ васъ? Мы соревнуемъ только

Его любви, любя его творенья.

НОЙ.

Я только человкъ, и я не созданъ

Судить людей, а Божіихъ сыновъ —

Тмъ боле. Но такъ какъ нашъ Господь

Меня своимъ общеньемъ удостоилъ

И мн открылъ суды свои, то я

Скажу въ отвтъ: схожденье серафимовъ

Съ ихъ вчно-пребывающихъ небесъ

Въ погибельный и гибнущій, и больше,

Чмъ гибнущій,— почти погибшій міръ

Не есть добро.

АЗАЗІИЛЪ.

Хотя бъ они сошли

Спасти его?

НОЙ.

Нтъ, вамъ не искупить

И не спасти, со всею вашей славой,

Того, что осудилъ создавшій васъ

Столь славными. И если вы, навки —

Посланники спасенья, то для всхъ,

А не для двухъ прекрасныхъ этихъ двъ…

Да, да, он прекрасны, но он

Осуждены.

ІАФЕТЪ.

Отецъ! не говори такъ.

НОЙ.

О сынъ мой, сынъ! страшися ихъ судьбы

И позабудь объ ихъ существованьи.

Ихъ часъ насталъ, а ты иного міра,

И лучшаго, назначенъ быть отцомъ.

ІАФЕТЪ.

Дозволь мн съ этимъ умереть и съ ними.

НОЙ.

За эту мысль ты долженъ бы… Но Тотъ,

Кто можетъ все, теб судилъ спасенье.

САМІАЗЪ.

Зачмъ скорй ему или теб,

Чмъ той, кого твой сынъ бы спасъ цною

Обоихъ васъ?

НОЙ.

Спроси Того, Кто создалъ

Васъ боле великими, чмъ насъ,

Но столько же подвластными Его

Могуществу. Но вотъ Его кротчайшій

И высшій всхъ посланникъ передъ нами.

Входитъ архангелъ Рафаилъ.

РАФАИЛЪ.

Азазіилъ и Саміазъ!

Зачмъ не въ неб вижу васъ?

Съ какою службою высокой

Вы на земл, когда она

Быть одинокой

Теперь должна?

Скорй, скорй на небеса,

И слейте ваши голоса

Съ ‘семью’, собратьями своими,

Вашъ долгъ быть съ ними.

САМІАЗЪ.

Но Рафаилъ!

Славнйшій всхъ межъ Божьими сынами,

Кто жъ ангеламъ законъ тотъ положилъ,

Чтобъ по земл имъ не ходить стопами,

По той земл, гд есть еще тропы

Съ слдами Божіей стопы?

Не это ль міръ, любимый Еговой,

Куда, съ его сладчайшими судьбами,

Мы ревновали быть послами?

И не за этой ли звздой,

Юнйшею между звздами,

Мы вс съ заботою одной

Слдить любили, чтобъ она

Достойною была соблюдена

Ея Создателя и Бога?…

Но отчего чело твое такъ строго,

И рчь твоя угрозами полна?

РАФАИЛЪ.

Когда бъ Азазіилъ и Саміазъ

Своихъ небесъ не покидали,

Они бы въ этотъ грозный часъ

Не вопрошали

Меня о томъ,

Что въ неб писано огнемъ.

Но гд паденіе и грхъ,

Тамъ померкаетъ лучъ познанья,

Таковъ законъ — одинъ для всхъ,

И херувимскія созданья

Его не могутъ избжать:

Умъ гордыхъ долженъ померкать,

Одни изъ ангеловъ благихъ,

Вы въ этомъ мір развращенья

Вкушать остались упоенье

Любовью чуждой — двъ земныхъ!

Но вамъ даровано прощенье…

Скорй къ Нему — скорй!

Въ ряды своихъ друзей!

Иль будьте вашимъ двамъ

Врны —

И вчнымъ гнвомъ

Поражены.

АЗАЗІИЛЪ.

А ты, архангелъ?.. Если намъ

Досель невдомымъ закономъ

Земля запрещена, ты самъ,

Являясь въ мір запрещенномъ,

Не такъ же ли гршишь,

Какъ т, которымъ ты грозишь?

РАФАИЛЪ.

Я присланъ къ вамъ, во имя Бога,

Къ Нему друзей моихъ призвать!

Друзья, друзья! съ которыми такъ много

Страшусь я въ неб потерять!

Не вмст ль дружными крылами

Мы обтекали звзды съ вами?

О, будемъ вновь ихъ вмст обтекать!

Да, этотъ міръ созрлъ для истребленья,

Земля умретъ и вс ея творенья

Погибнутъ съ ней. Но неужель она

Не можетъ быть ни создана,

Ни вновь въ хаосъ обращена,

Чтобы въ рядахъ небесныхъ ополченій

Не длалось опустошеній?

Нашъ братъ надменный, Сатана,

Въ своемъ великомъ ослпленьи,

Дерзнулъ отвергнуть поклоненье,

Но и его глава опалена.

Вы мене могучи, серафимы,

Чтобъ подвергать чело свое громамъ.

И т, кмъ вы любимы,—

Ужель он замнятъ небо вамъ?

Я долго поборалъ

И я не прекращу боренья

Съ великимъ, гордымъ, что избралъ

Скорй геенну и мученья,

Чмъ признавать Того,

Кто далъ ему, какъ солнцу надъ лунами,

Сіять надъ серафимскими духами

И одесную отъ него

Веллъ своимъ архангеламъ стоять,

Чтобы въ его сіяньи исчезать.

Онъ былъ прекрасенъ — этотъ павшій,

Онъ былъ мн другомъ и главой.

О небо! Если бъ не Создавшій,

Кто славою, величьемъ, красотой,

Иль властью могъ равняться съ Сатаной!

Когда бы часъ его паденья

Постигло вчное забвенье!

Желанье это гршное… Но вы,

Пока съ неопаленной головою,—

Предъ вами вчность: съ Сатаною

Или съ сынами Еговы.

Вамъ выбирать дано. Увы!

Онъ васъ не соблазнялъ и отъ его стей

Природа ангеловъ давно ужъ безопасна.

Вашъ врагъ, о ангелы! сильнй,

Вдь женщина… Она прекрасна

И поцлуй ея опаснй жала змй.

Что змій? Онъ искусилъ лишь прахъ,

Она жъ грозитъ разстроить остальные

У Господа полки на небесахъ!

Но, нтъ! пока есть время,

Летимъ, летимъ!

Вдь все ихъ племя

Пройдетъ, какъ дымъ,

Межъ тмъ, какъ вы останетесь страдать

И небо воплями о прах оглашать,

О немъ воспоминать, томиться,

Пока то солнце не затмится,

Что нкогда свтило на него,

И доле того…

Он и вы! вдь вы созданья

Различныя отъ нихъ — во всемъ, кром страданья:

Завидно ли наслдство раздлять

Тхъ, что должны во времени рождаться,

Съ теченіемъ мгновеній увядать,

Съ заботами къ могил приближаться

И съ смертію, какъ призракъ, исчезать?

Да, ангелы, какихъ бы долгихъ дней

Вы имъ ни пожелали,

Он бы все добычей праха стали,

Бывъ жертвою безчисленныхъ скорбей!

0x01 graphic

АГОЛИБАМА.

Спшите, ангелы, летть!

Мы вс должны, я слышу, умереть

Не такъ, какъ патріархи умирали,

Съ многостолтней сдиной.

Намъ говорятъ, что небеса собрали

Свои вс воды надъ землей,

Земной же бездн приказали

До нихъ подняться высотой.

Спастись, какъ кажется, немногимъ суждено

И каинитамъ не дано

Ждать отъ небесъ пощады иль прощенья.

Сестра! какъ скоро такъ и мщенье,—

Хотя оно продлится только часъ —

Должно, должно постигнуть насъ,

Достойны будемъ тхъ, кого мы обожали,

И встртимся съ свирпою волной

Мы безъ волненья и печали,

Но съ безбоязненной душой.

Скоре жалки т, что остаются жить

Безсмертными иль смертными рабами,

Чтобы оплакивать мирьяды тхъ, что сами

Не будутъ никогда ужъ больше слезы лить.

Направьте жъ, ангелы, полетъ

Скорй туда, въ вашъ вчный край родимый,

Гд не грозитъ волна и втеръ не реветъ,

Прощайте, серафимы!

Нашъ жребій — умирать, вашъ — вчно жить,

Что лучше? Можетъ разршить

Лишь Тотъ Одинъ, Кто нашего желанья

Не спрашивалъ для нашего созданья.

Подобно намъ, смиритесь передъ Нимъ,

А я и одного мгновенья

Продолжить прахомъ быть такимъ

Не пожелала бы, противъ Его велнья,

Какъ не желала бъ я, чтобъ васъ

Постигнулъ гнвъ Его чрезъ насъ

За все Его благоволенье

Къ избраннику отъ Сиова рожденья.

Летите — близокъ часъ.

Но, воспаривъ надъ блдною землею,

О, помни, что моя любовь вслдъ за тобою

Восходитъ къ небу, Саміазъ.

И если я безъ слезъ туда воздну руки,

То знай, что ангела подруга эти муки

Безъ слабости перенесла.

Прощай!.. Теперь сгущайся, мгла!

Ты, бездна, хлынь изъ твоего жерла.

АНА.

Ужель спастись нтъ больше силъ?

Ужели самый часъ прощанья

Для насъ насталъ, Азазіилъ?

О сердце, сердце! предвщанья

Твои сбылись, хотя безмрность зла

Мои вс опасенья превзошла!

Но улетай!

Увы! помедли…

Нтъ, нтъ,— не- внемли

Моимъ словамъ. Прощай!

Моя, вдь, мука будетъ скоротечна,

Твоя жъ была бы вчна, вчна,

Съ утратой неба твоего.

Ты слишкомъ забывалъ о немъ и безъ того

Для земнороднаго созданья!

Вдь нашъ удлъ — одни страданья,

Намъ суждено ихъ приносить

Самимъ духамъ, дерзнувшимъ насъ любить.

Тотъ первый, что посмлъ намъ знаніе открыть,

Утративъ тронъ почти Господній,

Былъ сверженъ въ міръ какой-то преисподній.

Но ты, Азазіилъ! Нтъ, нтъ,

Изъ-за меня ни мукъ, ни бдъ

Ты не узнаешь. Въ путь! Скорй!

И чтобъ теб само воспоминанье

Когда нибудь мгновеннаго страданья

Не принесло средь вчности Твоей —

Забудь меня. Спши, спши летть,

Съ тобою врознь — мн легче умереть.

ІАФЕТЪ.

Увы! не прогнвляй такъ Бога!

Отецъ! и ты, архангелъ, ты!.

Какъ свтлое чело твое ни строго,

На немъ видна печать небесной доброты,—

Дозвольте имъ ковчегъ нашъ раздлить…

Или не дайте мн ихъ пережить.

НОЙ.

Молчи, дитя грха и страсти!

Ты сердцемъ чистъ, но самымъ языкомъ

Не выходи изъ Божьей, власти.

Живи, пока указано Творцомъ,

И умирай, когда Онъ повелитъ,

Но смертью праведныхъ,— не такъ, какъ каинитъ.

Твоя печаль должна быть молчаливой,

Остерегись слухъ Неба утомлять

Мольбой себялюбивой.

Возможно ль Богу согршать?

А это бъ самое и было,

Когда бъ Его ршенья измнила

Печаль твоя… Будь мужъ и не слабй.

Неси удлъ Адамовыхъ дтей.

0x01 graphic

ІАФЕТЪ.

Да, да, отецъ! Но вотъ, когда они

Умрутъ, и мы одни

Останемся надъ синею пустыней,

И будемъ знать, что этою пучиной

Поглощены родимыя поля,

И что въ ея безмрной пасти

Погребены мои собратья и друзья —

Чьей, чьей тогда достанетъ власти

Рыданья намъ и вопли запретить?

Кто о терпньи намъ посметъ говорить?

О Богъ! Будь Богъ!

И пощади, пока есть время,

Тобою созданное племя!

Ты былъ къ Адаму строгъ,

Но родъ нашъ былъ тогда одной четою.

Теперь же такъ умноженъ онъ,

Что капли всхъ ему грозящихъ волнъ

И всхъ дождей, висящихъ надъ землею,

Не превзошли бъ числа его могилъ,

Когда бъ могилъ онъ удостоенъ былъ!

НОЙ.

Безумный сынъ! Твои слова ужасны.

Но, ангелъ, онъ не разуметъ самъ,

Что говоритъ въ своей тоск напрасной.

РАФАИЛЪ.

Онъ говоритъ такъ по своимъ страстямъ,

Но, серафимы, вы безстрастны,

Летимъ же къ нашимъ небесамъ!

САМІАЗЪ.

Я не могу быть больше тамъ,

Гд эти осужденныя творенья

Не могутъ быть. Лети одинъ.

РАФАИЛЪ.

Азазіилъ! Твое ршенье?

АЗАЗІИЛЪ.

Онъ отвчалъ, а я скажу: аминь!

РАФАИЛЪ.

И ты? Тогда узнайте:

Вы съ часа этого осуждены,

Вы всей небесной власти лишены,

Вы чужды Господу. Прощайте!

ІАФЕТЪ.

Увы! гд обитать имъ остается?

Чу-чу! гудитъ… подземный, тяжкій гулъ

Въ груди у Арарата раздается!..

Нигд малйшій втеръ не пахнулъ,

Но каждый листъ на дерев трясется,

Цвтъ, осыпаяся, летитъ,

Земля заколебалась и дрожитъ.

НОЙ.

Чу-чу! морскія птицы голосятъ!

Ихъ стаи осаждаютъ Араратъ

И вьются тамъ, гд никогда досел,—

Какъ ни была бъ родная имъ волна

Свирпости и ярости полна,—

Они искать прибжища не смли.

Но это ихъ теперь одинъ пріютъ,

Пока не будетъ мста имъ и тутъ.

ІАФЕТЪ.

Ахъ солнце, солнце!.. Но оно

Своихъ лучей ужъ лишено,

Какъ и всего, что въ немъ прекрасно.

Багровый шаръ его кругомъ

Весь чернымъ обведенъ кольцомъ,

И если что онъ озаряетъ ясно,

Такъ лишь одно, что для земли

Дни лучшіе ея прошли!

Вотъ, тучи почернли прежней тьмою…

Лишь мднокрасной полосою

Багроветъ то мсто въ облакахъ,

Откуда день къ намъ приходилъ въ лучахъ.

НОЙ.

Вотъ — вотъ! вдали блеститъ,

Предтеча грома, молнія горитъ.

Идемъ, мой сынъ. Пусть грозная стихія

Возьметъ свои вс жертвы злыя.

Скорй, скоре въ нашъ ковчегъ святой

Съ его несокрушимою кормой!

ІАФЕТЪ.

Отецъ! постой!

Не попусти, чтобъ жертвою волны

Была любимая мной Ана.

НОЙ.

Не вс ли гршники должны

Быть жертвой океана?

Идемъ, мой сынъ!

ІАФЕТЪ.

Иди одинъ.

НОЙ.

Такъ оставайся жъ съ ними умирать,

Какъ смешь ты взирать

На этотъ сводъ съ пророческой грозою

И помышлять, чтобы твоей мольбою

Смягчиться міръ стихійный могъ,

Иль въ правосудномъ гнв Богъ?

ІАФЕТЪ.

Какъ ярость съ правосудьемъ сочетать?

НОЙ.

Какъ смешь ты, отступникъ, такъ роптать?

РАФАИЛЪ.

Смягчи свой гнвъ, будь, патріархъ, отцомъ,

Твой неразумный сынъ своимъ грхомъ

Не измнитъ того опредленья,

Чтобъ онъ былъ мужемъ правоты,

И благъ, и праведенъ, какъ ты.

А потому, онъ за свое паденье

Не будетъ жертвой горькихъ водъ,

Какъ опаленъ не будетъ Божьимъ гнвомъ

Подобно этимъ ангеламъ и двамъ.

(Ной уходить).

АГОЛИБАМА.

Гроза идетъ!

Земля, въ союз съ небесами,

На жизнь своихъ дтей ополчена!..

Борьба не можетъ быть равна

Межъ всемогуществомъ и нами.

0x01 graphic

САМІАЗЪ.

А наша власть и наша сила?

Кто запретитъ намъ васъ умчать

Въ страну тхъ звздъ, на новое свтило

Нашъ новый жребій раздлять?

И только бъ о земл не плакала ты тамъ,—

Забыть о небесахъ я постараюсь самъ,

АГОЛИБАМА.

Родимый лугъ съ отцовскими шатрами,

Холмы, лса, ручьи!

Когда не будетъ васъ, иль я разстанусь съ вами,

Кто слезы осушитъ мои?

АЗАЗІИЛЪ.

То будетъ ангелъ, твой супругъ.

Поврь, владній нашихъ кругъ

Еще великъ. Мы властвуемъ мірами,

Откуда насъ не могутъ низвергать.

РАФАИЛЪ.

Мятежный духъ! ты можешь обольщать

Себя и ихъ безбожными словами!

Но этотъ мечъ васъ всюду будетъ гнать,

Какъ нкогда, въ моей рук пылая,

Онъ первенца земли изгналъ изъ рая.

АЗАЗІИЛЪ.

Мечами можешь ты грозить

И объ изгнаньяхъ говорить

Созданьямъ уязвимымъ.

Но что мечи безсмертнымъ серафимамъ?

РАФАИЛЪ.

Ты скоро долженъ испытать

Теб оставленныя силы

И наконецъ узнать,

Какъ безполезно возставать

Противъ того, что небеса судили,

Вы только врой сильны были.

Входятъ Смертные, бгущіе спастись.

ХОРЪ СМЕРТНЫХЪ.

Земля смшалась съ твердью… Боже! предъ Тобою!

Въ чемъ гршны мы?Но пощади… Вотъ зври

Къ Теб ревутъ съ отчаянной мольбою.

Драконъ не улежалъ въ пещер

И въ ужас мятется межъ людей,

Какъ будто онъ ягненокъ, а не змй.

Вотъ бдныхъ птицъ отороплый гамъ,

Ихъ плачъ и крикъ, съ вопящею мольбою,

Іегова! о, сжалься надъ землею!

Внемли не намъ,—

Вселенной, созданной Тобою!

РАФАИЛЪ.

Прощай, земля! Вы, дти праха, вы!

Не отъ моей зависитъ воли

Избавить васъ отъ вашей доли,—

Таковъ законъ Іеговы. (Улетаетъ).

ІАФЕТЪ.

Одн изъ тучъ, какъ коршуны парятъ,

Другія неподвижны, будто скалы.

Чтобъ гнвные свои пролить фіалы,

Он лишь знакъ послдній сторожатъ.

Лазурь небесъ! теб ужъ не сіять!

Вамъ, звзды ночи! больше не вставать,

И ты, изъ всхъ славнйшее свтило!

Вотъ Смерть взошла — и будетъ окружать

Тотъ міръ, что ты досел обходило.

АЗАЗІИЛЪ.

Все близостью хаоса обуяно,

Послднее мгновеніе пришло…

Простись съ своей земной отчизной, Ана,

И подъ мое приди надежное крыло.

Ты будешь здсь сохранне зницы,

Какъ подъ крыломъ у матери орлицы

Ея птенецъ. Надъ грудой этихъ тучъ,

Что смертные считаютъ небесами,

Другихъ небесъ горитъ привтный лучъ

Надъ лучшими, блаженными мірами.

Тамъ бури не нарушатъ твой покой

И ты, какъ мы, тамъ будешь неземной.

(Азазіилъ и Саміазъ улетаютъ, унося съ собою Ану и Аголибаму).

IАФЕТЪ.

Вотъ, и он исчезли средь тумана,

И жить иль умереть имъ суждено,—

Мн никогда не будетъ ужъ дано,

Ахъ, никогда, тебя увидть, Ана!

ХОРЪ СМЕРТНЫХЪ.

О, Ноевъ сынъ! Вдь мы — одно рожденье,

Ужель ты насъ оставишь всхъ — всхъ — всхъ,

Межъ тмъ какъ самъ средь этого крушенья

Взойдешь ты въ свой спасительный ковчегъ?

0x01 graphic

МАТЬ (подавая своего ребенка Іафету).

О, дай спастись съ тобой, сынъ Ноя,

Младенцу этому. Гляди,

Какъ онъ — дитя мое родное —

Прильнулъ къ моей груди.

Что сдлалъ онъ, въ чемъ согршилъ,—

Птенецъ, питаемый сосцами?

Какими страшными длами

Іегову онъ раздражилъ?

Зачмъ ему родиться было?

Когда я на гору всходила,

Я оглянулась на гор,

Съ нея нашъ лугъ благословила.

Ничто не предвщало бдъ.

И вотъ — ихъ нтъ, ихъ нтъ!

Зачмъ я рождена на свтъ?

ІАФЕТЪ.

Чтобъ умереть! и умереть такъ рано,

И все таки счастливй быть, чмъ тотъ,

Кто это все переживетъ,

Чтобъ созерцать пустыню океана,

И надъ погибшимъ міромъ слезы лить!

Зачмъ его я долженъ пережить?

(Вода все прибываетъ, люди бгутъ въ разныхъ направленіяхъ, многіе подхватываются волнами, хоръ смертныхъ разсивается по горамъ, въ поискахъ безопаснаго убжища, Іафетъ остается неподвиженъ на скал, вдали виденъ плывущій къ нему ковчегь),

Е. Заринъ.

Примчанія.

НЕБО И ЗЕМЛЯ.

Стр. 4. Отправляя свое новое произведеніе издателю своему Муррею, Байронъ писалъ (изъ Пизы, 14 ноября 1821 г.). ‘При семъ посылается лирическая драма (названная, по ея содержанію, мистеріей), которая, можетъ быть, еще придетъ къ вамъ во-время для включенія ея въ одинъ томъ съ Сарданапаломъ и Каиномъ. Если же это не удастся сдлать (такъ какъ мн нужно еще прочесть корректуру, потому что рукопись не очень разборчива), то можете ее соединить въ одинъ томъ съ Пульчи и Данте. А можетъ быть, вы напечатаете ее отдльнымъ прибавленіемъ, въ томъ же формат и тмъ же шрифтомъ, для покупателей Каина, такъ, чтобы они могли переплести ее вмст съ этой книгой, а впослдствіи можно будетъ ихъ соедниить во второмъ изданіи, предполагая, что таковое потребуется. Надюсь, что вы найдете ее достаточно благочестивою… Такъ какъ она вышла длинне и боле въ греческомъ стил, чмъ я первоначально предполагалъ, то я не раздлилъ ея на дйствія, а назвалъ то, что теперь вамъ посылаю, первою частью: здсь дйствіе прерывается, и пьеса можетъ быть безъ неудобства или совсмъ закончена, или еще продолжена, какъ я это имю въ виду. Мн хотлось бы, чтобы первая часть была издана раньше второй, такъ какъ если она не будетъ имть успха, то лучше остановиться на этомъ, чмъ продолжать безплодную попытку’.

‘Небо и Земля’ появилась только въ 1822 г., въ журнал ‘Либералъ’. Вторая часть вовсе не была написана. Дугласъ Киннэрдъ сообщилъ Байрону, что никакъ не можетъ найти издателя для этой пьесы. Муррей отказался ее печатать, испугавшись заглавія: ‘ему не понравилось это четырехсложное словечко — мистерія, и онъ ршилъ, неизвстно, почему, что это — второй Каинъ.

Стр. 9. Байронъ былъ прилежнымъ читателемъ Библіи. Въ одномъ изъ писемъ къ Муррею, онъ проситъ его выслать хорошій экземпляръ Библія для повседневнаго употребленія, прибавляя: ‘Не забывайте, что я усердный читатель и почитатель этой книги я прочелъ ее отъ доски до доски, когда мн не было еще 8 лтъ. т.-е. Ветхій Завтъ, такъ какъ Новый былъ для меня урокомъ, а Ветхій — удовольствіемъ’.

Стр. 9. Аголибама, въ славянской Библіи Оливема, дочь Ана, сына Севегонова, жена Исава (Кн. Бытія, гл. XXXVI, ст. 14, 24). Ирадъ въ славянской Библіи Гаидадъ, сынъ Еноха, внукъ Каина (тамъ же, IV, 18).

Стр. 10. Въ числ ‘Семи’ предъ Богомъ силъ.. ‘Т. е. въ числ архангеловъ, о которыхъ говорится, что ихъ семь, и которые занимаютъ восьмое мсто въ небесной іерархіи’. (Прим. Байрона).

Ср. Книгу Товита, XII, 15: ‘Азъ есмь Рафаилъ, единъ отъ седми святыхъ ангеловъ, яже приносятъ молитвы святыхъ и входятъ предъ славу Святаго’.

Стр. 14. Тотъ желтый прахъ, что Каиновы дти

Пытаются намъ предлагать въ обмнъ.

Потомокъ Каина въ седьмомъ колн Дубалъ, (въ славянской Библіи — овелъ), былъ млатобіецъ, ковачъ мди и желза’ (Быт. IV, 22).

Стр. 22. Какъ исполиновь родъ великій,

Готовый стать добычей волнъ.

‘Исполини же бяху на земли во дни оны, и потомъ, егда вхождаху сынове Божіи къ дщеремъ человческимъ, и раждаху себ, тіи бяху исполины, иже отъ вка, человцы именитіи’ (Быт., VI, 4).

И небо распахнуть свои готово своды.

‘Въ день той разверзошася вси источницы бездны, и хляби небесныя отверзошася’ (Быт. VII, 11).

Еноховъ древній свитокъ

Задолго намъ предсказывалъ его.

‘Такъ наз. ‘Книга Еноха’, апокрифъ, сохраняемый у эіоповъ, которые говорятъ, что онъ написанъ еще до потопа’. (Прим. Байрона).

Стр. 37. Медвинъ (Conversations of Lord Byron) сообщаетъ слдующій очеркъ второй части мистеріи:

‘Азазіилъ и Саміазъ улетаютъ съ двумя сестрами. Земля постепенно поглощается океаномъ. Діалогъ между двумя сестрами, въ которомъ выражается нжная привазанность Аны къ навсегда покинутымъ ею роднымъ и торжество Аголибамы, которая надется на лучпгую и боле высокую долю. Он продолжають свой воздушный путь, но доступъ на вс планеты преграждается имъ небесною стражею, и путники вынуждены, наконецъ, пріютиться на единственной земной вершин, еще не покрытой водою. Здсь любовники должны разстаться. Падшіе ангелы призываются на судъ и осуждаются. Ихъ дальнйшая судьба и постигшая ихъ кара остаются неизвстными. Сестры карабкаются на утесъ, между тмъ какъ вода все прибываетъ. На водахъ появляется ковчегъ. Іафетъ пытается уговорить Ноя, во имя любви и состраданія, принять къ себ погибающихъ, или, по крайней мр, хоть одну изъ нихъ,—Ану, которая присоединяется къ его мольбамъ и пытается вскарабкаться на бортъ ковчега. Гордая и высокомрная Аголибама не желаетъ унижаться до мольбы ни къ людямъ, ни къ Богу, и, предупреждая неизбжную гибель, сама бросается въ волны. Между тмъ, Ной неумолимъ. Ана съ минуты на минуту можетъ погибнуть на глазахъ у спасающихся въ ковчег. Іафетъ въ отчаяніи. Наконецъ, волна смываетъ Ану съ утеса, и ея безжизненное тло плыветъ мимо ковчега, а надъ нимъ носится морская птица,—духъ ея возлюбленнаго ангела…

Читайте также: