НЕ ТАКЪ ЖИВИ КАКЪ ХОЧЕТСЯ, А ТАКЪ КАКЪ БОГЪ ВЕЛИТЪ.
НЕ ТАКЪ ЖИВИ КАКЪ ХОЧЕТСЯ, А ТАКЪ КАКЪ БОГЪ ВЕЛИТЪ.
ПОВСТЬ.
——
——
Не так живи как хочется, а так как Бог велит, Энгельгардт Софья Владимировна, Год: 1854
Время на прочтение: 72 минут(ы)
Это случилось въ Москв, года два тому назадъ.
Въ небольшой комнат, слабо освщенной стеариновой свчей, горвшей подъ зеленымъ колпакомъ, въ просторномъ сафьянномъ кресл, вдоволь снабженномъ подушками, покоилась Катерина Михайловна Кремницкая. Ей было лтъ сорокъ, но казалось боле, въ силу рдко проложенныхъ по ея блдному и исхудалому лицу слдовъ болзни и внутреннихъ тревогъ. Ея глаза сохранили однако всю живость выраженія и съ любовью останавливались на молодомъ человк, сидвшемъ противъ нея: онъ просилъ руки Анны, единственной дочери Катерины Михайловны. По своей наружности Викторъ Иванычъ Тарбеневъ (такъ звали молодого человка) принадлежалъ къ числу тхъ людей, мимо которыхъ вы сто разъ пройдете, не замчая ихъ. Въ немъ васъ не поразитъ ни богатство природныхъ данныхъ, ни обиліе тхъ условныхъ совершенствъ, которыя создаютъ личность привлекательную, если не достойную исключительнаго вниманія, и такое отсутствіе особенностей, ласкающихъ глазъ, не выкупалось въ Тарбенев ни одной рзко-характерною чертой, примтами внутренней энергіи, невольно дйствующими на воображеніе. Онъ не былъ ни дуренъ, ни хорошъ собой, правда, что его сухіе члены, его довольно высокій станъ, которому постоянныя занятія придали преждевременную сутуловость, не были лишены гибкости и силы, но это совершенно исчезало за неуклюжими подробностями туалета обличавшаго въ портномъ Тарбенева высокое презрніе въ требованіямъ современнаго вкуса и полное довріе къ необузданнымъ внушеніямъ собственной фантазіи. Правда также, что свтлорусые волосы Тарбенева вились природно, но нельзя было не замтить, что ни парикмахерскій гребень, ни женская заботливость не придавали имъ должнаго блеска и шелковистости. При строгомъ осмотр вы убждались что широкая и худощавая рука его могла бы служить моделью ваятелю, но вплоть остриженныя ногтя, неровность и краснота кожи вопили противъ недостатка холы….. Одно, что могло остановить васъ, еслибъ вы невзначай встртили Тарбенева, — это необыкновенная звучность и чистота его голоса. Но встртить Тарбенева въ свт невозможно, и вы, вроятно, не услышите его голоса.
— Вы не ршались прямо просить ея руки потому только, что вы меня не знаете, говорила ему Катерина Михайловна.— Зачмъ было прибгать къ намекамъ и вертться около вопроса? Ваша гордость не подвергалась отказу. Вы человкъ, не свтскій, ваше имя неизвстно, но я знаю васъ за благороднаго человка. Вы даете уроки, чтобы добыть себ пропитаніе, но за дочерью моею не боле сорока тысячъ приданаго, она почти не богаче васъ, и воспитана въ привычкахъ строгой простоты: я прочила ее на скромный удлъ. Вручаю вамъ судьбу этого ребенка.
Слезы прервали голосъ матери. Въ сильномъ смущевіи Тарбеневъ взялъ ея руку и поцаловалъ. Катерина Михайловна продолжала:
— Васъ пугала мысль о прежнихъ связяхъ моихъ съ обществмъ? Другъ мой, он разорваны разъ на всегда. Когда я вышла замужъ, я была богата, хороша собой и нсколько лтъ прожила съ мужемъ въ большомъ свт. Мы нжно любили другъ друга и наслаждались жизнію, не заботясь о будущемъ. Мужъ мой былъ доврчивъ и слабъ. Мнимые друзья изъ собственныхъ выгодъ, втянули его въ спекуляціи, и въ короткое время не стало нашего состоянія и исчезли друзья. Такъ неожиданно обнаружилось наше несчастье, что мой бдный мужъ не вынесъ удара и скорооостижно умеръ. Тутъ выказалась не только холодность, но и злоба тхъ, отъ которыхъ я въ прав была ожидать участія и помощи…. Надобно вамъ сказать, что еще при жизни мужа за мной ухаживалъ одинъ молодой человкъ, котораго я даже не удостоивала вниманіемъ. Распустили слухъ, что я съ нимъ состояла въ переписк, и что мужъ мой, случайно узнавъ о томъ, насильственно прекратилъ свою жизнь. Я чувствовала, что мн не по силамъ мои новыя обязанности. Убитая горемъ, неопытная въ длахъ, забытая цлымъ свтомъ, одна съ семилтнею дочерью, я чуть чуть не сошла съ ума!…. Но возмущенная гордость утшила меня отъ измны близкихъ мн людей, а необходимость заставила приняться за дло. Я пожертвовала всмъ состояніемъ, чтобы выплатить долги мужа, и оставила за собой маленькую деревеньку, куда и перехала съ моей Анной, и гд мы прожили безвыздно одинадцать лтъ. Мои любящія способности сосредоточились на этомъ ребенк. Я одна занималась ея воспитаніемъ даже не держала при ней гувернанки, не терпя между нею и мной никакого посредничества. Когда ей минуло семнадцать лтъ, меня стала преслдовать мысль о ея будущности. Въ кругу нашихъ сосдей, впрочемъ людей добрыхъ и насъ искренно полюбившихъ, Анна не могла познакомиться ни съ обществомъ, ни съ жизнью, а ей надо было жить, видть людей, узнать счастье! Но что было длать? Возвратиться въ общество тхъ людей, которые въ теченіе одинадцати лтъ не позаботились о вашемъ существованіи, бросить ее въ тотъ свтъ, гд изъ зависти или пустоты меня оклеветали и забыли! Возможно ли это? Часто мн казалось, что я не долго проживу, и тогда найдутся люди, которые распорядятся будущностью моей дочери и, подъ видомъ благодтельнаго подвига, отравятъ ея молодость и испортятъ ея нравственность. Эта мысль не давала мн покоя. Я ршилась, во что бы не стало, вступить въ новыя связи и пристроить Анну какъ Богъ пошлетъ, къ какому кругу ни принадлежалъ бы честный человкъ, который ее полюбитъ…
Я продала послднюю деревню и перехала въ Москву. Бывшихъ своихъ знакомыхъ я не вижу, за исключеніемъ двухъ-трехъ лицъ, которыя, узнавъ о моемъ прізд, явились ко мн сами и, кажется, не совсмъ забыли наши прежнія сношенія. Когда случай познакомилъ меня съ вами, когда я васъ узнала и убдилась въ вашей любви къ моей Анн, мое сердце радостно забилось. Отъ васъ я не скрою этого чувства, вы поймете его. Я обожаю дочь мою, и любовь ваша къ ней первое вознагражденіе за одинадцать лтъ лишеній и мелочныхъ заботъ! Тяжко мн становилось иногда. Посмотрите: я старуха, а мн всего сорокъ лтъ!
Катерина Михайловна говорила съ жаромъ: глаза ея наполнялись слезами, румянецъ внутренняго волненія горлъ на ея щекахъ, голосъ дрожалъ, и она рукой проводила по сдымъ волосамъ своимъ, еще недавно чернымъ и прекраснымъ…
— Какъ я счастливъ! какъ я счастливъ! повторялъ Тарбеневъ, съ умиленіемъ смотря на больную и не находя словъ для полнаго выраженія своихъ чувствъ. Но… еще одинъ вопросъ….. Вы согласны, а она?
— Успокойтесь на этотъ счетъ, отвчала Катерина Михайловна, — До встрчи съ вами, Анна жила въ уединеніи и не знаетъ, что такое любовь. Вы еще мало говорили съ ней, она васъ просто дичилась, но я успла убдиться, что она васъ видитъ съ удовольствіемъ, хотя и не понимаетъ, что вы ее любите. Теперь въ вашихъ рукахъ завладть ея неопытнымъ сердцемъ. Проведите съ нами вечеръ, посл вашего отъзда, я ей скажу о вашемъ предложеніи, и не сомнваюсь въ ея согласіи.
— Вы думаете? отвчалъ Викторъ.— Съ какимъ счастіемъ беру я на себя отвтственность за ея будущность! Я не богатъ, но она не увидитъ недостатковъ, я буду трудиться, чтобы доставить ей излишекъ. До сихъ поръ я жилъ беззаботно, теперь стану работать охотне, съ опредленной цлью. Не сомнвайтесь въ счастіи вашей дочери, если только оно зависитъ отъ меня!
— Не сомнваюсь, другъ мой, но едва ли успю его увидть, отвчала грустнымъ голосомъ Катерина Михайловна, погружаясь въ свое кресло.
Въ эту минуту дверь отворилась, и восьмнадцати-лтняя двушка вошла въ комнату. Она была безукоризненно хороша собою. Самый взыскательный наблюдатель не могъ бы упрекнуть въ малйшей неправильности ея нсколько строгій профиль, большіе черные глаза и роскошно развитый станъ. Столько было жизни и молодости въ ея широкихъ плечахъ, здоровый румянецъ такъ прозрачно разливался по ея щекамъ, что нельзя было не подивиться такому сочетанію совершенствъ молодости и женской красоты.
Она подошла къ матери, поцаловала ее и поклонилась Tapбеневу. Онъ ей протянулъ руку, она съ нкоторымъ удивленіемъ подала ему свою и вопросительно взглянула на мать. Въ первый разъ жизнь Тарбенева озарялась свтлымъ событіемъ.
Вышедши изъ университета, онъ прожилъ до двадцати-семи лтъ безсемейно, въ кругу товарищей, не заботясь о будущемъ дн. Доходъ съ незначительнаго капитала, оставленнаго ему родителями, и уроки по часамъ обезпечивали его существованіе. Но не рдко ему случалось, съ беззаботностью русскаго человка, прожить въ одинъ день долгими трудами вырученныя деньги и потомъ долгое время переносить всякаго рода лишенія, пока новымъ трудомъ не покрывались издержки гршнаго дня. Тарбеневъ давалъ уроки исторіи и русской словесности. На занятія свои по этимъ двумъ любимымъ своимъ предметамъ онъ смотрлъ какъ на продолженіе университетскаго курса, трудился безропотно, хотя и не родился труженикомъ: онъ не годился ни въ ученые, ни въ спеціалисты, и напрасно, и долго искалъ своей спеціальности…. Науку онъ любилъ по своему. Въ первой молодости онъ уже обладалъ способностью отдлять самые сухіе предметы отъ педантскихъ формъ, доводить истину до послдняго выраженія простоты и открывать въ этомъ груд неисчерпаемый источникъ чистопоэтическихъ наслажденій. Это свойство развивалось въ немъ съ годами, стало находить приложеніе во всякомъ явленіи и наконецъ обратилось въ родъ помшательства. По укоренившейся привычк Тарбеневъ аккуратно отправлялся въ девять часовъ на уроки, но если случалось ему пройдти мимо магазина и взглянуть на изящную статуэтку, то онъ забывалъ объ урок, выдавалъ послдній рубль, уносилъ домой свое пріобртеніе, и по цлымъ часамъ, не сводя съ него глазъ, лежалъ на диван въ своей комнатк. Это созерцаніе продолжалось нсколько дней сряду, потомъ онъ начиналъ свыкаться съ новымъ предметомъ увлеченія, съ врностью знатока подмчалъ его недостатки и вновь возвращался къ трудовой жизни. Въ опер ли понравится ему мотивъ, откроетъ ли онъ невзначай книгу, и бросится ему въ глаза забытый стихъ, онъ и ходитъ себ по улицамъ, не узнавая друзей, толкая прохожихъ и напвая все тотъ же мотивъ, или повторяя завтную строку. Объ мертвыхъ языкахъ онъ говорилъ какъ антологическій поэтъ, изъ исторіи составилъ великолпную эпопею и на историческихъ дятелей смотрлъ съ тмъ пристрастіемъ, которое возбуждаютъ въ насъ только современные и близкіе намъ люди…
Разъ онъ увлекся химіей, и вотъ по какому случаю: мы вмст прочли исторію средневковаго химика Раймонда Люллія. ‘Хроника говоритъ, что онъ былъ влюбленъ въ знаменитую испанскую красавицу, которая на его признавніе въ любви отвчала, что отъ нея зависитъ его разочаровать, и обнаживъ грудь, показала созрвающій на ней ракъ. Раймондъ, приведенный въ отчаяніе, посвятилъ себя на отысканіе цлебнаго средства, долго странствовалъ, трудился въ лабораторіяхъ, рылся въ фоліантахъ, и наконецъ средство было найдено. Раймондъ возвратился на родину и явился къ своей возлюбленной. Но она была уже стара и безобразна: года протекли незамтно, ихъ Раймондъ не считалъ. Мысли его приняли другое направленіе. Онъ обратился къ религіи, сдлался миссіонеромъ и былъ убитъ въ Африк.’
Тарбеневъ молча закрылъ книгу и принялся ходить по комнат. Вдругъ онъ началъ мн разсказывать объ Раймонд Люллі, но не ту повсть, которую мы прочли въ немногихъ сжатыхъ строкахъ, а повсть дополненную, подробную, знакомившую меня не только съ историческою личностью, но и съ самою наружностью средневковаго мечтателя: предо мною воплощался одинъ изъ типическихъ портретовъ Вандика, мн видлся Раймондъ въ черной бархатной одежд, съ огромной фрезой, съ остроконечной бородкой и блой рукою, выразительно прижатой къ груди. Но Тарбеневъ разрушилъ также внезапно, какъ его создалъ, этотъ романическій образъ, исполненный земныхъ страстей. Онъ вдругъ перенесся въ послдній періодъ жизни Раймонда, мткими чертами опредлилъ переходъ его отъ земной любви къ религіозной восторженности, и мн чудился сдой монахъ съ строгимъ взглядомъ, съ фанатической рчью, карающей земныя страсти и призывающей на мученическіе подвиги. Образы, вызванные передо мною Тарбеневымъ, не мшали мн слдить за нимъ самимъ въ эти минуты: онъ походилъ на вдохновеннаго импровизатора. Но импровизація кончилась, а внутренній жаръ въ немъ нескоро остылъ, и подъ вліяніемъ исторіи Раймонда Люллія онъ посвятилъ химіи цлые три мсяца вакаціоннаго времени.
Такими-то выходками онъ и прослылъ неизлечимымъ сумасбродомъ во мнніи своихъ товарищей, постоянно журившихъ его за недостатокъ практическаго смысла. Въ сущности изъ нихъ немногіе знали настоящую цну Тарбеневу, но вс любили видть его въ холостомъ своемъ кругу, за нсколько шумнымъ обдомъ, вслдствіе котораго онъ обыкновенно спалъ безъ просыпу часовъ десять сряду и цлый день потомъ ходилъ словно угорвшій… Самъ же Тарбеневъ друзей своихъ любилъ съ пристрастіемъ, обличавшимъ въ немъ сердце, созданное для любви. Въ любви ему до сихъ поръ не везло, для него рано миновались т года, въ которые молодой человкъ довольствуется связью, и давно душа его требовала прочной и нравственной привязанности. Сколько разъ увлекаясь этой потребностью, онъ, при случайной встрч съ хорошенькимъ женскимъ личикомъ, заносился, Богъ знаетъ, въ какой фантастическій міръ и многими совершенствами надлялъ незнакомую ему женщину, и при первомъ сближеніи съ ней пугался ея нравственной испорченности.
Было ли то дломъ случая, или дйствительно образованность въ извстномъ кругу остается исключительнымъ удломъ мужчины, только до знакомства своего съ Анной Тарбеневъ не встрчалъ женщины, которая бы хоть замедлила оказаться живой пародіей имъ заране созданнаго призрака… Въ свою очередь и женщины, которыхъ встрчалъ Тарбеневъ, оставались недовольны имъ. Надобно сознаться, что въ среднихъ слояхъ общества онъ не производилъ никакого эффекта: не носилъ яркихъ цвтовъ, не говорилъ напыщеннымъ слогомъ и вообще держалъ себя очень прилично.
Въ первый разъ онъ увидлъ Анну у крестной своей матери, Марьи Петровны Райской, хозяйки того дома, который нанимала Кремницкая. Необыкновенная красота Анны, двственная, неподдльная ея скромность, близкая къ застнчивости, поразили Тарбенева.
Черезъ нсколько дней онъ нашелъ случай явиться въ домъ Катерины Михайловны: Анна, одтая въ простенькое блое платье, сидла противъ кресла больной матери и читала ей вслухъ стихи Лермонтова. Викторъ заговорилъ съ Анной: она покраснла по уши и опустила глаза на книгу.
Голова и сердце Виктора вспыхнули, онъ влюбился не на шутку. Много провелъ онъ безсонныхъ ночей, пересталъ видться съ товарищами и почти не ходилъ на уроки. Ему безпрестанно слышался свжій голосъ повторявшій:
Меня тревожитъ духъ лукавый
Неотразимою мечтой…
Тогда начали осуществляться смутныя желанія его души, и раскрылась передъ нимъ волшебная будущность. Вся его любовь къ прекрасному, вс его созерцательныя привычки перенеслись на любимую женщину какъ на источникъ всего прекраснаго, какъ на неистощимый предметъ созерцанія. Познакомить это молодое существо съ первыми волненіями любви, развить его умственныя и душевныя начала, получить живой отзывъ на потребности собственнаго сердца! Боже мой! отъ мысли о такомъ блаженств, у Виктора захватывало духъ!
Но сбыточно ли это?
Въ первый разъ отъ роду Викторъ сталъ вглядываться въ свое общественное положеніе и впалъ въ тоску…. Марья Петровна Райская не замедлила отгадать, что сильно затронуто сердце молодого человка. Она обладала практическимъ русскимъ умомъ, которому не нужна обработка для здравой оцнки вещей. Въ качеств хозяйки дома навязавшись на знакомство съ Кремницкой, она мигомъ обсудила ея положеніе. Любовь Виктора казалась ей дломъ далеко не безнадежнымъ на томъ основаніи, что Катерина Михайловна, при всей своей образованности, бдна, оставлена свтомъ, страдаетъ смертельной болзнью, и что дочь у ней невста. Марья Петровна безъ обиняковъ приступила къ объясненію съ Викторомъ, которому сильно не понравилось предлагаемое ему посредничество крестной матери, хотя онъ и зналъ ее за очень добрую женщину. Онъ наотрзъ просилъ ее не вмшиваться въ это дло, но какъ утопающій схватился за соломенку: слова Марьи Петровны заронили первую надежду въ его сердце, онъ сталъ объяснять въ пользу любви своей хорошее къ нему расположеніе Катерины Михайловны, долго вертлся около объясненія и насилу, насилу вымолвилъ ршительное слово!
Тарбеневъ, конечно, не ожидалъ, чтобы Катерина Михайловна такъ охотно дала свое согласіе. Онъ едва врилъ счастью, выпадавшему на его долю, и боясь проронить хоть частичку этого счастья, глазъ не спускалъ съ своей красавицы.
— Анна, дай намъ чаю, сказала Катерина Михайловна.— Кажется Викторъ Иванычъ до него охотникъ.
— А не правда ли, я мастерица разливать чай? спросила Анна.
— Мн нравится все, что вы длаете, отвчалъ Тарбеневъ.
Мой герой, какъ видите, мало заботился объ взысканномъ выраженіи своихъ чувствъ. Но въ какой бы форм не повторялись общія мста языка влюбленныхъ: затйливымъ ли выраженіемъ скрыта ихъ ветхость, или просто он высказаны человкомъ, даже не говорящимъ по французски, за ними остается преимущество глубоко западать въ сердце женщины. Чистосердечная лесть одно изъ главныхъ очарованій любви. Къ-тому же Викторъ былъ первый мужчина, котораго Анна видла вблизи, она самодовольно улыбалась и выбжала изъ комнаты, чтобы выполнить приказаніе матери. Вскор подали самоваръ, и Анна съ заботливостью хозяйки принялась хлопотать около чайнаго стола. Незамтно прошелъ этотъ вечеръ для дйствующихъ лицъ моего разсказа, соединенныхъ общимъ чувствомъ счастья. Чмъ-то привольнымъ вяло отъ скромной комнаты, гд все отзывалось миромъ семейной жизни, гд скудость матеріальныхъ средствъ скрывалась своего рода щеголеватостью, обличавшей на всемъ присутствіе заботливой руки: на окнахъ кисейная драпировка необыкновенной близны, блые чехлы на креслахъ и диванахъ, не хитро выкрашенныхъ темной краской подъ орхъ, на стол книги въ новыхъ переплетахъ…. Туалетъ самой Анны отличался свжестью едва ли не слишкомъ безупречною: ея платье изъ дешевой кисеи черезчуръ бережливо сохранялось отъ малйшей складки, по которой можно было догадаться, что оно надто уже не въ первый разъ, оно какъ будто прямо съ иголочки попало на плеча Анны, да и сшито было съ излишней отчетливостью, пригнано въ самый разъ, какъ выражаются русскіе люди, а, казалось, стягивало ставъ красавицы и вредило свобод ея движеній.
Все это не помшало Виктору замтить, что Авна очаровательна въ этомъ плать.
— Я сама его сшила, сказала она.
— Неужели, спросилъ Викторъ.— Вамъ не скучно тратить время на работу, не созданную для васъ?
— Отчего же? это занятіе мн кажется не только не скучнымъ, по и очень пріятнымъ. Вы, можетъ быть, не знаете, что мы бдны… Маменька желала, чтобы я все сама длала, даже шила платье и блье. Съ тхъ поръ, какъ maman больна, я одна занимаюсь хозяйствомъ.
Этотъ отвтъ чрезвычайно понравился Виктору. Простота и отсутствіе ложнаго стыда — достояніе полной образованности,
— Когда же вы успваете читать ‘Демона’? спросилъ Викторъ.
— Всему своя очередь, отвчала Анна.— Лермонтова я читаю съ maman по вечерамъ.
И Анна засмялась, такъ, безъ причины, какъ смются дти, но такимъ свжимъ смхомъ, что Тарбеневъ его заслушался.
Катерина Михайловна долго смотрла на нихъ, но ея нервы не вынесли потрясеній этого вечера, радостное волненіе отозвалось на ея больномъ организм, она видимо ослабвала.
— Я дурно спала сегодня, сказала она: — и пойду отдохнуть, а теб, Анна, поручаю занимать Виктора Иваныча.
Викторъ довелъ ее до двери, воротился къ Анн, и слъ возл нея. Въ ея свтлыхъ глазахъ не было ни смущенія, ни задумчивости. Она болтала о погод, о хозяйств, о своей радости видть Москву, и прочее. Викторъ мене слушалъ Анну, нежели любовался ею, онъ понималъ, что ему суждено призвать эту двственную душу еще къ незнакомымъ ей волненіямъ, и не сомнвался въ магнетической сил любви. Вдругъ Анна встала: ей почему-то отъ взгляда Виктора становилось неловко, не зная, чмъ занять страннаго гостя, она открыла книгу.
— Вы, кажется, говорили, что любите стихи? спросила она.— Хотите, я буду читать?
И прочла, сама не зная что, страстную страницу, на которой случайно раскрылась книга. Викторъ, себя не помня и уступая непобдимому влеченію, нагнулся къ Анн, схватилъ ея руку и такъ крпко прижалъ къ губамъ своимъ, что Анна вскрикнула и быстрымъ движеніемъ высвободила свою руку. На ея лиц, покрывшемся румянцемъ, изобразилась оскорбленная двственная чистота. Викторъ, въ раскаяніи, готовъ былъ упасть передъ ней на колни.
— Простите меня, сказало онъ едва внятно и, схвативъ шляпу, быстро вышелъ изъ комнаты.
Анна съ неописаннымъ удивленіемъ посмотрла ему вслдъ, потомъ бросилась къ дверямъ и побжала въ спальню своей матери. Катерина Михайловна не снала еще.
— Разв Тарбеневъ ухалъ? спросила она.
— Ухалъ, maman, отвчала Анна: — да знаете, что онъ сдлалъ?
И разсказала выходку Тарбенева.
Катерина Михайловна улыбнулась и молча прижала къ груди своей наклоненную голову дочери.
— Ангелъ мой, я дала ему право такъ поступать. Сегодня онъ просилъ твоей руки, и я общала, что ты согласишься идти за него замужъ. Скажи сама, вдь теб нравится Тарбеневъ?
— Ахъ, maman! что это такое? ты шутишь.
— Послушай: ты въ иныхъ случаяхъ положительна не по лтамъ, а въ другихъ сущій ребенокъ. Обдумай и отвчай. Ты говорила мн, что съ удовольствіемъ видишь Тарбенева?
— Ну да, конечно, я его вижу съ удовольствіемъ.
— Мы часто съ тобой говорили о замужств, о назначеніи женщины, о супружескихъ обязанностяхъ?.. Ты знаешь, какъ я ихъ высоко цню…. Нравится ли теб Тарбеневъ достаточно, чтобы ты могла пойдти ка него замужъ?
— Конечно, maman, онъ мн нравится, но что касается до замужства, это какъ ты хочешь.
— Я предвидла твой отвтъ, сказала Катерина Михайловна посл минутраго молчанія: — и потому дала слово Тарбеневу. Я рада, что ты полагаешься на мой выборъ и предоставляешь мн располагать твоей судьбой. Но этого мало. Мн бы хотлось, чтобы здсь ты дйствовала по собственному внушенію боле, чмъ по моемъ наставленіямъ. Чувствуешь ли ты въ себ способность его любить?
Анна долго думала.
— Это, maman, само собою разумется, отвчала она наконецъ.— Если мн суждено быть его женой, я буду его любить. Какъ скоро онъ теб нравится, то почему же ему не нравиться и мн?
— Ты поймешь, отчего, когда привяжешься къ нему. О чемъ вы говорили?
— Мы много говорили. Я ему разсказала, какъ мы перехали въ Москву, онъ все слушалъ и смотрлъ на меня, да только такъ странно слушалъ и смотрлъ. Я стала читать, и вдругъ онъ поцаловалъ мою руку. Ты понимаешь, до какой степени меня удивилъ его поцалуй, вдь я не имла понятія о его намреніяхъ.
— А что же онъ говорилъ?
— Что онъ говорилъ? онъ тоже много говорилъ.
— Онъ отличный человкъ, сказала Катерина Михайловна.— Въ мои лта рдко ошибаются въ людяхъ. Когда я убдилась, что онъ тебя любитъ, я стала пристально всматриваться въ него, часто разговаривать съ нимъ, вызывать наружу самыя задушевныя мысли, узнала и полюбила его. Ты присутствовала при нашихъ бесдахъ, и могла убдиться, что онъ благороденъ, уменъ и образованъ.
Анна молчала.
— Состоянія у него нтъ, продолжала Катерина Михайловна: — но у тебя будетъ маленькій капиталъ, и я уврена, что, разъ принявъ на себя семейныя обязанности, этотъ человкъ будетъ трудиться и трудиться съ пользою для васъ обоихъ.
Анна все молчала.
— Пока я буду жива, сказала опять Катерина Михайловна: — я съ вами не разстанусь, и въ послднія минуты меня утшитъ мысль, что ты счастлива.
— Ахъ, maman, не говори этого… Ты будешь жить со мной!
— Онъ довершитъ твое образованіе, замнитъ меня тамъ, гд мн измнили силы. Ты еще такъ молода, теб многаго не достаетъ.
— Какже это, maman? ужь когда я выйду замужъ я учиться ее буду. У женщины и безъ того много занятій.
— Безспорно, но есть занятія для ума, который не весь же долженъ быть обращенъ на ежедневныя хозяйственныя распоряженія. Женщина должна образовать себя, ей прежде всего должно быть другомъ своего мужа.
— Конечно такъ, maman. Я отъ мужа ничего не буду скрывать.
Долго еще разговаривали мать и дочь. Анна нсколько разъ замчала, что Катерин Михайловн пора заснуть, да и у ней самой слипались глаза. Нжно поцаловавъ мать, она отправилась раздться, осмотрла, не измялось ли и не изорвалось ли платье, потомъ заказала обдъ на завтрашній день и осторожно воротилась въ спальню, гд горла лампада, образуя кругъ трепетнаго сіянья на потолк. При свт этой лампады, больная слдила за движеніями своей дочери, и много чувствъ волновало ея грудь. Думая объ Анн, она вспомнила свою протекшую молодость и безсознательно сравнивала себя съ дочерью, но такъ, чтобы сравнененіе непремнно обратилось въ пользу Анны. Она видла, какъ Анна стала на колни и молилась, ей показалось, что она молилась доле обыкновеннаго. Анна нсколько минутъ сидла на своей кровати и словно задумалась, но ея голова опустилась на подушку, и вскор ровное дыханіе спящей стало долетать до слуха Катерины Михайловны.
— Ну, такъ спятъ чистые сердцемъ! подумала мать.
Майская ночь уже пролетла, а Катерина Михайловна все еще смотрла на спящую свою Анну.
Нсколько дней посл этого вечера Тарбеневъ и Анна сидли рядомъ, рука въ руку. Онъ усплъ побдить робость своей невсты, Анна платила неизбжную дань молодости: она любила Тарбенева. И такъ создана была Анна, что чувство, освященное обязанностями, должно было пустить глубокіе корни въ ея сердце, и только такое чувство могло вызвать наружу полный запасъ ея любящихъ способностей.
Викторъ смотрлъ на нее съ непонятнымъ ослпленіемъ, оправдывающимъ древнее изображеніе бога любви съ повязкой на глазахъ. Онъ никогда такъ долго не заглядывался на статуэтку или гравюру и не зачитывался новой книги. За ребяческой веселостью Анны, за непринужденностью ея обращенія, за искренностью ея чувства и ласковаго, а стыдливаго вмст, исчезла въ его глазахъ ограниченность ея природы. Въ сущности Анна принадлежала къ числу тхъ женщинъ, которыя въ данномъ случа беззаботно и безсознательно сгубятъ чужой вкъ, а свой проживутъ съ чистой совстью невднія… Безпристрастному зрителю не трудно было съ разу разгадать Анну, но ослпленіе Виктора поддерживалось данными его собственной природы еще боле нежели привлекательными свойствами красавицы, ставшей центромъ того міра, въ которомъ онъ жилъ душею, — міра, составленнаго изъ всего, что онъ любилъ въ жизни, природ и искусств…
— Какъ хорошъ этотъ вечеръ! говорилъ онъ своей Анн.— Прежде я не наслаждался бы имъ какъ теперь. Понимаешь ли?…
Скажу той звзд, что такъ ярко сіяетъ,
Давно не встрчались мы въ мір широкомъ…
— Теб не хочется ли погулять? предупредительно спрашивала Анна.— Сойдемъ въ полисадникъ, я пойду надну калоши.
— Какъ я люблю твое имя, говорилъ Викторъ.— Анна значитъ благодать.
— Говорятъ, что всякое имя что-нибудь да значитъ, замчала Анна.
Викторъ наслаждался мыслью ознакомить ее съ любимыми его авторами. Анна уже многое прочла подъ руководствомъ матери, и когда Викторъ открывалъ книгу, она говорила, что это она знаетъ, что это хорошо написано, а если приходилось выслушивать чтеніе, старалась подавить звоту. У нея были назначены часы для хозяйственныхъ распоряженій, и ничто въ свт не заставило бы ее измнить разъ заведенный порядокъ Пошли ей судьба сто тысячъ годоваго дохода, Анна не отказалась бы отъ своихъ привычекъ, но обдъ заказывала бы уже не изъ двухъ, а изъ шести блюдъ, и сметала бы пыль съ бархатнаго, а не съ дешеваго шерстянаго платья. Такой характеръ рдкое явленіе въ нашемъ обществ и тмъ пріятне дйствуетъ на русскаго человка… Ослпленіе Виктора было полное, но не могло быть продолжительнымъ. Есть организація до такой степени благородныя и нжныя что нравственныя ихъ начала не заглушаются пыломъ крови и неизбжными увлеченіями молодости. Не прошло трехъ недль, Тарбеневъ сталъ хандрить, сбиваясь самъ въ значеніи своей хандры, онъ хотлъ объяснить ее нервнымъ разстройствомъ и множествомъ ничтожныхъ причинъ, къ которымъ безсознательно прибгалъ для того, чтобы не сознаться въ грустной истин. Но истина бросалась ему въ глаза, и посл долгой и безполезной борьбы съ самимъ собою Викторъ далъ себ полный отчетъ въ своемъ положеніи. Ему просто становилось тяжко и скучно въ обществ Анны, разъ даже у него вырвалось нетерпливое движеніе, за которое онъ обвинилъ себя въ нетерпимости и сухости. Онъ старался утшить себя мыслью, что умственное образованіе Анны запущено, и что ему слдуетъ пробудить въ ней многія еще дремлющія струны, не останавливаясь на разршеніи вопроса о томъ, дйствительно ли существуютъ эти струны. Онъ сталъ вызывать Анну на анализы и споры, но она не спорила, а оказывала необыкновенную приверженность къ разъ принятымъ ею понятіямъ, никакъ не объясняя, почему она ихъ освоила. Она выслушивала доводы Виктора и возвращалась къ первому своему положенію, какъ будто бы рчь шла вовсе не о немъ. Это свойство обнаруживалось ярче и ярче при каждомъ свиданіи Виктора съ Анной, стало предметомъ особеннаго вниманія Виктора и часто возбуждало въ немъ плохо скрытую досаду. Напрасно женская и материнская ловкость Катерины Михайловны поспвала на помощь Анны, Анна неожиданной выходкой выводила материнскую хитрость на чистую воду. Иногда Тарбеневъ приводилъ къ Кремницкимъ друзей своихъ съ тайной надеждой пріучить невсту свою къ образу мыслей образованныхъ людей, дать ей новое направленіе. Она всхъ принимала ласково, всхъ угощала чаемъ и разъ навсегда затверженнымъ привтомъ, а потомъ одной и той же постоянной формулой опредляла каждую новую личность: ‘Да, онъ очень уменъ!’ Одинъ живописецъ, пріятель Виктора, вызвался нарисовать пастелемъ портретъ Анны. Назначили день перваго сеанса, Анна стала къ нему готовиться и заране обдумывать свой туалетъ. Ей хотлось быть одтой къ лицу, и она высказала нсколько дикихъ мыслей на этотъ счетъ, но Викторъ умолялъ ее остаться въ простомъ ежедневномъ плать, а Катерина Михайловна поддерживала Виктора, говоря, что портретъ его собственность. Въ назначенное утро Тарбеневъ явился вмст съ художникомъ. Но Анна воспользовалась сномъ матери, чтобы нарядиться по своему. Она явилась въ гостиную въ розовомъ плать очень пышномъ и очень неудачномъ. Кром того, что оно сообщало ей слишкомъ праздничную наружность, оно и сидло на ней неловко, до того стягивало ея станъ и плечи, что полнота ихъ теряла всю свою естественность и красоту. Прическа была подъ стать платью. Волосы красавицы были немилосердо взбиты и правильными, тяжелыми буклями опускались за ея плечи и верхнюю часть шеи.
Викторъ глядлъ на Анну съ подавленными движеніями досады, молодой художникъ какъ-то вяло принялся за работу. Викторъ не вытерплъ, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, потомъ отозвалъ Анну въ сторону и спросилъ ее, кто занялся ея туалетомъ.
— Я сама, отвчала она.
— Да это ни на что не похоже, сказалъ онъ: — и ты была бы во сто разъ лучше, ежели бы послушалась меня. Посмотри, ты не очень высока ростомъ, и твои локоны тебя давятъ. Платье это слишкомъ по теб сшито… Ради Бога, возьми гребенку и зачеши себ волосы какъ нибудь иначе.
— Ахъ, Викторъ! отвчала Анна, сильно задтая въ своемъ самолюбіи: — право, ты непонятенъ. Снять мои локоны! Да я за ними просидла до двухъ часовъ ночи!
— Позволь мн сдлать по своему, сказалъ Викторъ, понизивъ голосъ.— Сядь… Вотъ, вотъ — и такъ будетъ гораздо лучше.
Онъ приподнялъ концы локоновъ и закинулъ ихъ за косу. Эта импровизированная прическа необыкновенно пристала къ правильному овалу лица Анны. Викторъ взялъ со стола кусокъ барежа, приготовленный для какого-то рукодлья, и ловкими складками драпировалъ плечи своей невсты.
— Опрокинься на спинку креселъ, сказалъ онъ.— Все равно… какъ придется. Пусть одна рука придерживаетъ драпировку, а другая ляжетъ на ручку креселъ, какъ попало… какъ теб удобне… такъ прекрасно!… Калитинъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ живописцу: — посмотри, она похожа на Аріадну. Опусти немного голову на грудь, Анна… Видишь, какъ теперь локоны оттняютъ лобъ и какъ живописно падаютъ съ косы… А какъ ловко легла эта драпировка! Не правда ли? Начинай! теб удастся этотъ портретъ!
— Да ты вс букли мои измялъ, сказала Анна плаксивымъ голосомъ.— Позволь мн хоть пригладить ихъ.
— Нтъ, пожалуйста, оставь… Я не позволю никакой перемны.
Художникъ сталъ всматриваться въ свою модель и смлыми чертами набросалъ прямой профиль, правильный овалъ лица, безукоризненныя линіи шеи Анны, но онъ не могъ сладить съ взглядомъ, остававшимся безъ выраженія.
— Отдохните, говорите, повторялъ онъ.— Попробуйте смотрть внизъ… на вашу руку… вотъ такъ…
Анна опустила глаза, и живописецъ нарисовалъ ихъ полузакрытыми. Это обстоятельство не ускользнуло отъ Виктора. Онъ задумчиво сидлъ противъ Анны.
— Быть не можетъ, думалъ онъ: — чтобъ эта восхитительная голова лишена была мысли! Гармонія цль природы. Нтъ! Катерина Михайловна не съумла дать должное направленіе этой природ… Какъ ни говори, свтская женщина невольно вноситъ въ воспитаніе дтей много свтской пустоты!…
Портретъ быстро подвигался, сеансъ продолжался часа полтора. Когда онъ кончился, Викторъ, въ восхищеньи отъ работы, обнялъ художника, который скромно радовался своему успху и отправился домой, общаясь возвратиться на слдующій день.
— Теб точно нравится этотъ портретъ? спросила Анна.
— Чудо! отвчалъ Викторъ.— Взгляни сама.
— Да скажи, Викторъ, отчего черты карандаша такъ грубы? тутъ нтъ никакой нжности. Ты не находишь?
— Это-то именно составляетъ красоту рисунка. Смотри, видишь ли, сколько движенія въ этой рук, которая придерживаетъ драпировку. Въ ней осязательно чувство стыдливости: она спшитъ закрыть грудь и плечи. Сколько задумчивости въ наклон головы!
— По крайней мр закажи для него золотую рамку: онъ будетъ гораздо лучше.
Викторъ разсматривалъ портретъ и не отвчалъ.
— А вотъ, продолжала Анна: — я теб покажу маменькинъ портретъ.
Она отворила бюро и вынула изъ него миніатюрный рисунокъ, сильно сбивавшійся на журнальную картинку, размръ глазъ былъ увеличенъ, а ротъ съуженъ до невозможности, штрихи волосъ казались проведенными не кистью, а тончайшей иголкой.
— Теб нравится этотъ портретъ? спросилъ Викторъ.
— Очень. Я думала, что и мой будетъ также нарисованъ. Maman никогда не была такъ хороша, какъ на этомъ портрет, а въ томъ и состоитъ искусство живописца, чтобы уловить сходство, а вмст и польстить оригиналу.
— Это искаженіе природы ты называешь лестью! вскричалъ Викторъ.— Кто теб далъ такое дикое понятіе объ искусств! Въ какомъ пошломъ роман прочла ты это?… Слушай!
И словно подъ вліяніемъ внезапнаго внушенія, онъ быстро раскрылъ лежавшій на стол томъ Гоголя и прочелъ первую часть ‘Портрета’.
— Понимаешь ли? спросилъ онъ, весь взволнованный чтеніемъ этихъ превосходныхъ страницъ: — понимаешь ли ты теперь, что цль художника пониманіе природы? Всякое улучшеніе — глупость, и всегда остается ниже истины! Искусство не терпитъ прихотей невждъ, везд и въ живописи, и въ поэзіи оно отбросило вымышленные размры и условныя красоты. Искусство свято, какъ говоритъ Гоголь. Оно всегда возьметъ свое, оттого то и пали всевозможныя натянутыя школы романтиковъ и классиковъ. Въ природ вчное разнообразіе, нтъ общей мрки ея красотамъ. Цосмотри, какъ разрослось это дерево, какъ хороши и развсисты его втви, и ты не найдешь двухъ одинакихъ втвей, ищи гармоніи въ цломъ, а не въ повтореніи подробностей! Для красоты портрета не должно быть ничего заученаго ни въ наряд, ни въ постановк, ни въ самой отдлк. Везд необходимо присутствіе мысли, душевное движеніе, говорящее воображенію!… Теб врно случалось на постояломъ двор видть портретъ хозяина, написанный деревенскимъ маляромъ? Часто портретъ похожъ на хозяина, но не похожъ на человка. Точно такой же маляръ писалъ портретъ твоей матери!
Долго еще говорилъ Тарбеневъ, и все съ большимъ жаромъ и теряя изъ виду, что ученіе дтей начинается азбукой… Анна слушала, но не понимая и не оживляясь: Галатея не сходила съ своего пьедестала.
— Нтъ, замтила она, когда замолчалъ Викторъ: — маменькинъ портретъ очень хорошъ.
Викторъ махнулъ рукой, взялся за шляпу и направился къ дверямъ. Анна, испуганная его быстрымъ движеніемъ, побжала за нимъ. Онъ обернулся, холодно поцаловалъ ее въ лобъ, сказалъ, что будетъ вечеромъ, и вышелъ.
Долго безъ цли бродилъ онъ по улицамъ, въ обденное время зашелъ въ трактиръ, гд нашелъ двухъ-трехъ знакомыхъ, но вмсто обда выпилъ два стакана вина, а пріятелей своихъ удивилъ странностью своего обращенія: первый разъ въ жизни онъ придирался ко всякому слову съ явнымъ намреніемъ завести споръ.
Бдный Тарбеневъ искалъ насильственнаго развлеченія. Въ восьмомъ часу онъ медленнымъ шагомъ отправился къ Кремницкямъ.
Ему навстрчу выбжала Анна.
— Викторъ, я тебя ждала, сказала она: — маменька занемогла.
— Что съ ней? спросилъ Викторъ.
— Не знаю, докторъ ничего не сказалъ.
Викторъ торопливо вошелъ въ спальню. Въ сущности его такъ разстроилъ утренній разговоръ, что дурная всть не могла подйствовать на него, какъ на свжаго человка. Но съ перваго взгляда на больную, онъ понялъ, что ея положеніе безнадежно. Тяжкія страданія вырывали у ней невольные стоны.
Увидавъ Тарбенева, она знакомъ подозвала его къ себ.
— Вы, кажется, сегодня повздорили съ Анной, проговорила она съ усиліемъ.— Тмъ лучше. Журите ее, она немного избалована… она взрослый ребенокъ.
Катерина Михайловна старалась улыбнуться. Викторъ, тронутый ея неусыпной заботливостью о дочери, обратилъ въ шутку утреиній споръ свой съ Анной и просилъ больную заниматься только собой.
— Я жду доктора, отвчала она: — впрочемъ, онъ и былъ, а мн все не легче.
Викторъ вызвался хать за докторомъ, и вышелъ изъ спальни, Анна слдовала за нимъ. Ей въ голову не приходило, что болзнь матери опасна.
— Куда же ты дешь, Викторъ? спросила она.— Докторъ самъ скоро будетъ. Гд ты его отыщешь. Maman не въ первый разъ такъ занемогаетъ, я знаю, это скоро пройдетъ.
— Я не покоенъ, на ея счетъ, отвчалъ Викторъ:— и сейчасъ поду.
— Какъ хочешь! я помню, какъ-то разъ у меня заболла голова: ты тоже придумалъ Богъ знаетъ что, а я на другой же день была совершенно здорова.
Викторъ ухалъ, не возражая.
Катерина Михайловна умирала жертвою чувства, которому она посвятила восьмнадцать лтъ своей жизни. Такъ умираютъ многія женщины на свт, унося съ собой тайну своихъ страданій. Бдная мать не долго радовалась счастливому событію, которымъ устроивалась судьба ея дочери. Это самое событіе подвергло Анну испытанію, окончательно давшему Катерин Михайловн всю мру ея материнскаго ослпленія. Въ этотъ день, посл безсонной ночи, она долго лежала въ постели, вслушивалась въ разговоръ Анны и Тарбенева и поняла, но поздно, что имъ никогда не слдовало бы встрчаться другъ съ другомъ, что они другъ друга обрекаютъ на вчное горе!
Сильное нравственное потрясеніе, которому подверглась Катерина Михайловна, разршилось нервною горячкою.
Черезъ часъ Викторъ воротился съ докторомъ. Больная выслала Анну изъ комнаты и съ неженскою твердостью требовала, чтобы докторъ не скрывалъ отъ нея опасности ея положенія.
Докторъ старался смягчить свой отвтъ, во Катерина Михайловна поняла, что нтъ надежды на выздоровленіе. Она задумалась и молчала нсколько минутъ, потомъ перскрестилась и, обратясь къ Виктору, сказала нетвердымъ голосомъ:
— Мн надо сдлать кой-какія распоряженія, Викторъ, дайте мн листъ бумаги и карандашъ.
Викторъ молча подалъ бумагу. Катерина Михаиловна съ большимъ усиліемъ написала нсколько строкъ и поручила Виктору вложить записку въ конвертъ.
— Пишите адресъ, прибавила она, — Елисавет Васильевн Петровской. Надо сію минуту послать къ ней человка верхомъ. Она живетъ въ сорока верстахъ отъ Москвы, по Владимірской дорог. Мои люди знаютъ, гд ее найдти.
Когда Тарбеневъ распорядился отсылкою записки, Катерина Михайловна сказала:
— Петровская была замужемъ за нашимъ родственникомъ. Я ей поручу Анну до времени вашей свадьбы. Изъ всхъ близкихъ мн людей она одна меня не забыла, но обстоятельства не позволили ей сдлать для насъ все, что она хотла сдлать. Теперь она свободна и прідетъ на мою просьбу… Помнишь ли ты Лизу? спросила она у вошедшей Анны.
— Очень помню, maman. Она была у насъ въ деревн и подарила мн платье съ розовыми бантами.
— Она очень полюбила тебя, замтила Катерина Михайловна.
— Да. Что же теб веллъ докторъ, maman?
— Докторъ веллъ мн поставить піявки.
Анна постоянно ухаживала за матерью, сама помогала ставить ей піявки, подавала ей лекарства въ назначенные часы и между тмъ находила время записать расходъ, присмотрть за порядкомъ въ дом, и продолжала уврять, что Викторъ обладалъ необыкновенною способностью волноваться безъ причины. Виктора возмущало это спокойствіе, которое онъ былъ готовъ приписать отсутствію чувства. Онъ бы въ Анн предпочелъ порывы отчаянія и безразсудныя опасенія нжной природы… Ночью Катерина Михайловна была въ забытьи и бредила. Анна сидла у ея изголовья, а Викторъ, облокотясь на спинку кровати, молча смотрлъ поочереди то на блдное лицо умирающей, то на полное жизни лицо ея дочери.
Висвшая передъ образомъ лампада освщала эти дв женскія головы. И странное дло! Виктора въ первый разъ поразило ихъ сходство, въ ту самую минуту, какъ он должны были поражать страшной противоположностью жизни и смерти… Отдльныя черты этихъ двухъ лицъ были одн и т же. Только впалость лица и вообще худоба Катерины Михайловны придали рзкость ея профилю, который прежде, какъ и профиль Анны отличался нжностью и тонкостью очертаній. вообще, было мене правильности въ увядшей красот Катерины Михайловны. Ея сухой, горбоватый носъ очень чувствительнымъ, далеко не греческимъ изгибомъ сливался со лбомъ, форма ея черныхъ глазъ опредлялась мене строгими линіями, боле развиты были ея губы… Вглядываясь въ это сходство, Викторъ понялъ, почему оно давно не бросилось ему въ глаза. Потому что не въ совершенств лини состояла истинная красота Катерины Михайловны, а въ богатств выраженія. Это была красота женщины, мыслящей и страстной!… Виктору невольно пришломъ голову, что въ двадцать лтъ Катерина Михайловна была бы именно та женщина, которую бы онъ могъ полюбить надолго всми силами своей души. Ему больно стало смотрть на Анну. Блдный какъ смерть, онъ отошелъ отъ кровати и мрными шагами принялся ходить по комнат.
Поутру Катерина Михайловна потребовала духовника. Горничныя съ заплаканными глазами окружили ея постель, а докторъ молча стоялъ у окна. Тутъ только Анна поняла всю мру опасности, вышла въ другую комнату и громко зарыдала. Викторъ, тронутый и почти обрадованный ея слезами, взялъ ея руки:
— Плачь, душа моя, сказалъ онъ тихимъ голосомъ.— Нельзя не оплакивать потери такой матери.
— Пойдемъ, помолимся за нее, отвчала она сквозь слезы.
Но день прошелъ, не принеся пользы больной, и также прошла безсонная ночь. Анна сидла у ногъ матери на кровати, грустно потупивъ голову. Къ утру она утомилась, и сонъ ею овладлъ нечувствительно. Голова ея опустилась, она легла поперекъ кровати, рукой обнимая ноги Катерины Михайловны, волосы ея разсыпались, яркій румянецъ молодости заблисталъ на ея щекахъ. Такъ хороша и непорочна показалась она Виктору въ эту минуту, что онъ обвинилъ себя въ непростительной строгости прежнихъ сужденій и заглядлся за свою невсту! Ему самому нужно было освжиться, онъ осторожно вышелъ изъ спальни. Комнаты не были убраны, въ дом никто не смлъ шевельнуться…
Ходили ли вы когда нибудь за больнымъ, который не выздоровлъ?… Какъ отчетливо вспоминается каждый часъ этого тяжкаго времени, какъ живо представляются воображенію вс мстныя подробности? Поутру безпорядокъ въ комнатахъ, догорвшая свча на стол, тетрадь бумаги съ листомъ, надорваннымъ для рецепта, и перомъ, еще не высохшимъ, во всемъ дом мертвая тишина!… И сколько эта обстановка нагоняетъ на душу тяжелыхъ, безотрадныхъ чувствъ! Викторъ прошелъ въ залу и открылъ окно, обращенное на палисадникъ. Солнце всходило, на Виктора пахнуло утреннимъ воздухомъ, напитаннымъ запахомъ едва распускавшихся березовыхъ листьевъ. По мостовой стали кой гд раздаваться стукъ телгъ и дребезжанье извощичьихъ дрожекъ, мало по малу городъ началъ оживляться. Долго Викторъ сидлъ у окна, въ глубокомъ раздумьи. Мысли о смерти Катерины Михайловны приводили его къ сознанію всхъ обязанностей, которыя выпадали на его долю. На нихъ онъ смотрлъ теперь иначе нежели въ первые дни своего сватовства. Счастливйшею долею казалась ему тогда трудовая жизнь, посвященная польз любимой женщины. Его утренняя работа щедро вознаграждалась вечернею бесдой, длившейся долго, долго въ ночь, живой обмнъ мыслей установлялся между нимъ и его Анной: какъ охотно она у него училась, какія онъ открывалъ въ ней душевныя сокровища и съ какою гордостью знакомилъ ее съ своими друзьями!
Мало по малу стала блднть эта картина семейнаго счастья. Страшно остыли мечты о жизни вдвоемъ и незамтно перешли въ безотрадное чувство долга, само собою сложившееся въ душ Виктора, который съ нкоторыхъ поръ избгалъ давать себ отчетъ въ своихъ чувствахъ… Но теперь наставало время ихъ проврки, и Викторъ обдумывалъ свое положеніе, уже не увлекаясь ложными надеждами и не скрывая отъ себя горькихъ истинъ. Въ замнъ умной, пылкой и любящей женщины ему доставалась добрая хозяйка и честная жена: онъ былъ обреченъ на душевное одиночество, но во всемъ винилъ одну свою опрометчивость и ршался за нее безропотно поплатиться. Въ утшеніе себ онъ старался убдиться, что женщина, о которой онъ мечталъ, едва ли сбыточное явленіе. Однако смертельная грусть ложилась ему на сердце: его первый ршительный шагъ въ жизни — вызывалъ его на борьбу съ лучшими надеждами молодости! Но онъ отъ борьбы не уклонился, и Анна могла разсчитывать на безмятежную будущность, конечно, не потревоженную сознаніемъ чужаго несчастья!… Раздавшійся на двор стукъ колесъ прервалъ размышленія Виктора… Онъ видлъ, какъ у подъзда остановилась запыленная коляска. Изъ нея вышла женщина, въ дорожномъ плать суроваго цвта и въ соломенной шляп, съ длиннымъ зеленымъ вуалемъ. Это была Петровская. Викторъ поспшилъ къ ней навстрчу. Первый ея вопросъ былъ о Катерин Михайловн.
— Ей не лучше, отвчалъ Викторъ.
— Можно ли ее видть?
— Она, кажется, заснула.
Петровская вошла въ залу, опустилась на стулъ и сказала въ полголоса:
— Какъ я боялась опоздать!
— Катерина Михайловна васъ ждетъ съ нетерпніемъ.
— Скажите, пожалуйста, вы докторъ Катерины Михайловны?
— Я женихъ ея дочери.
— А?… она слегка поклонилась. Скажите, неужели нтъ никакой надежды?
— Кажется, никакой.
Она молча облокотилась на столъ.
— Я узнаю, не проснулась ли Анна, продолжалъ Викторъ:— она утомилась и тоже спала.
— Прошу васъ не будить и… я подожду.
— Не угодно ли вамъ чаю? спросилъ Викторъ.— Вы, кажется, устали?
— Дайте, пожалуйста. Я дйствительно устала.
Викторъ приказалъ подать чаю и неохотно воротился въ залу, Петровская ему не понравилась. Ему неловко было говорить съ ней, на него повяло холодомъ отъ ея пріемовъ, отъ гордаго выраженія ея походки, отъ едва замтнаго наклоненія головы, которымъ она отвчала на его поклонъ, отъ лаконизма ея вопросовъ и отвтовъ. Боле привычный глазъ сразу отгадалъ бы въ этихъ пріемахъ результатъ тщательнаго свтскаго воспитанія, пріучающаго къ крайней-воздержности въ выраженіи всякого душевнаго движенія.
Что касается до наружности, Петровская была высока и стройна. Когда она откинула свой вуаль, Викторъ увидлъ неправильныя, но довольно тонкія черты ея лица, котораго болзненная блдность переходила около висковъ въ желтоватые отливы. Годы ея трудно было отгадать: она принадлежала къ числу тхъ женщинъ, которыхъ года опредляются минутнымъ выраженіемъ необыкновенно подвижной физіономіи. Всматриваясь въ нее, вы въ ней находили что-то юное и вмст ласковое, что особенно зависло отъ бархатнаго взгляда карихъ глазъ, которые она часто опускала. Вообще она была интересна, но не боле.
Она расположилась на диван, обратилась къ Тарбеневу, какъ бы желая ему что-то сказать, и закрыла лицо платкомъ.
— Мн жаль Катерину Михайловну, сказала она наконецъ,— жизнь ея была грустна… Что, Анна выросла, похорошла? Когда я ее видла, она была почти ребенкомъ.
Ея слезы и бархатность взгляда нсколько помирили съ ней Виктора. Онъ подробно отвчалъ на ея вопросы, но замтилъ, что она слушала разсянно, и что лицо ея выражало одну усталость, какъ будто весь запасъ ея чувствительности истощился однимъ невольнымъ движеніемъ.
Въ комнату вошла Анна, Петровская ее поцаловала, потрепала по щек какъ ребенка и вмст съ нею отправилась въ спальню. Катерина Михайловна ей обрадовалась и пожелала остаться съ ней наедин. Петровская обернулась къ Виктору и сказала ему: ‘теперь отправляйтесь домой и отдохните, я васъ замню’, и стала на колно у кровати больной.
Ихъ бесда продолжалась довольно долго, но казалось, Катерину Михайловну безпокоила какая-то недоказанная мысль.
— Послушай, Лиза, сказала она наконецъ: — судьба Анны, кажется, устроена, но какъ ручаться за будущее? Тарбеневъ прекрасный человкъ, и Анна къ нему привязалась, но они едва узнали другъ друга, когда я дала согласіе на ихъ свадьбу. Кто знаетъ? можетъ быть, ихъ характеры и не сойдутся. Если Анн не суждено быть его женой, ты ее не оставишь?
— Никогда, сказала Лиза.— Но что за сомнніе? Вашъ выборъ не можетъ быть дуренъ.
— О нтъ! отвчала Катерина Михайловна:— но кто знаетъ? Мало ли разстроивается свадьбъ, и иногда это бываетъ къ лучшему. Они ничмъ не связаны… Я, можетъ быть, налагаю на тебя тяжелую обязанность, прибавила она, глубоко вздохнувъ.
— Удалите эту мысль, возразила Лиза,— я готова сдлать все, что только отъ меня зависитъ для васъ и для вашей дочери.
Эти слова видимо успокоили больную, но разговоръ ее утомилъ. Однако къ вечеру она почувствовала облегченіе и ласкала Анну, спросила чаю и вскор посл того уснула. Петровская приняла этотъ сонъ за счастливый переломъ болзни и вышла изъ комнаты съ обрадованной Анной. Домъ былъ такъ тсенъ, что он расположились въ гостиной.
Петровская замнила свое дорожное платье блымъ пенюаромъ, распустила волосы и, пока ихъ расчесывала горничная, звнула и сказала Анн:
— Разскажи же мн что-нибудь. Очень ты любишь своего жениха?
— Да… очень, отвчала Анна, слегка покраснвъ.— А какъ онъ вамъ нравится?
— Онъ мн очень нравится, отвчала Лизавета Васильевна, хотя она едва замтила Тарбенева.
— Не правда ли, онъ хорошъ собой?
— Да… да, можетъ быть, разсянно отвчала она.
— Да вдь вы его видли? Какъ же вы его находите?
— Право, еще не знаю. Съ физіономіей мужчины знакомишься, когда его коротко узнаешь, а хорошъ ли онъ собой, это видишь тогда только, когда начинаешь его любить.
— Какъ это странно, да вдь черты его не мняются, когда его полюбишь.
— Иногда и мняются, отвчала Лизавета Васильевна съ невольной улыбкой.— Что же ты рада, что перехала въ Москву?
— Ахъ! какъ рада. А вы здсь не живете?
— Я никогда не живу постоянно ни въ город, ни въ деревн, а такъ, какъ придется.
— Какъ это должно быть весело длать все, что вздумается!
— Какой ты еще ребенокъ! замтила Лизавета Васильевна, всматриваясь въ нее.
— Разв не правда, что это весело?
— Не скажу. Вотъ ты любишь Таребенева. Еслибъ теб предложили промнять его на полную свободу дйствій, была ли бы ты согласна?
— О, разумется, нтъ!
— Стало быть свобода для женщины хороша только тогда, когда ей пятьдесятъ лтъ или когда ее обезобразила оспа.
— Да! у васъ нтъ ни мужа, ни дтей… Что же вамъ скучно жить одной? спросила Анна.— Maman мн говорила, что вы любите наряды.
— Наряды? когда-то я любила ихъ, а теперь стара.
— Вы стары?
Эта мысль разсмшила Анну, которая не переставала разсматривать Лизавету Васильевну съ дтскимъ любопытствомъ, сама не понимая, что именно въ ней было особеннаго, неуловимаго, чего она не замчала ни въ одной женщин. Она смотрла на ея темные длинные волосы, которые та соединила въ одну косу и небрежно подобрала подъ гребенку, но такъ ловко, какъ не всегда удается при тщательной уборк. Платье, лента, обувь, все было у нея въ совершенной гармоніи, хотя не было ничего изысканнаго, ни блестящаго. Блой рукой Лизаветы Васильевны Анна. занималась какъ игрушкой и любовалась перстнемъ, надтымъ на мизинецъ.
Викторъ воротился, и они долго сидли втроемъ, навдываясь повременамъ о Катерин Михайловн, которая еще не просыпалась. Этотъ продолжительный сонъ начиналъ тревожить Виктора. Онъ тихо подошелъ къ больной. Она лежала съ полу закрытыми глазами, дыханье ея было тяжело: она отходила. Лизавета Васильевна обернулась къ Виктору, не ршаясь на вопросъ. Викторъ понялъ и грустно покачалъ головой. Вс трое простояли до утра около этой кровати… Ежели вы когда нибудь были свидтелемъ тяжелаго перехода отъ жизни въ вчность, вы поймете, что перо отказывается передать этотъ страшный процессъ: послднія судорожныя движенія, полубредъ, неясныя отрывистыя слова, слабое выраженіе убгающей мысли… Нтъ! лучше жизнь съ ея минутными радостями, съ ея долговременными расплатами… Страшно умирать!
Погребальные проводы продолжались три дня. Анна очень плакала и даже бросила вс обычныя свои занятія. Но молодость ваяла свое: у Анны не заболла голова, не поблднли щеки. Она крпко засыпала ночью, но, проснувшись, только въ неизмнный часъ обда или завтрака отходила отъ гроба матери… Лизавета Васильевна, напротивъ, изнемогла совершенно. На ея впечатлительную и нервную организацію сильно подйствовалъ рядъ печальныхъ сценъ. Она была не въ состояніи выстоять отпванье: Викторъ вывелъ ее на паперть, гд ее освжилъ весенній воздухъ… По окончаніи церемоніи, Петровская сла въ карету съ Анной и Викторомъ, и первая прервала молчаніе.
— Анна, сказала она: — ты уже не вернешься въ этотъ домъ.
— А куда же мы демъ? спросила Анна.
— Ко мн. Для меня уже нанятъ домъ, и мы съ тобой не разстанемся до твоей свадьбы. Викторъ Иванычъ будетъ у насъ каждый день.
— Ты теперь у меня одинъ остался, Викторъ, сказала Анна, протягивая ему руку.
Смыслъ этого слова глубоко отозвался въ душ Виктора. Свтлый и нарядный домъ Петровской, казалось, былъ ею выбранъ именно съ желаніемъ освободиться отъ воспоминанія печальныхъ картинъ. Вс окна были уставлены цвтами, столы завалены книгами, журналами, литографированными портретами, принадлежностями рисованья и женскаго рукодлья… Смна обстановки не замедлила отразиться на Петровской, она занялась окончательнымъ устройствомъ своего жилища, разстановкою вещей и просила своихъ гостей не стсняться ея присутствіемъ и быть какъ дома.
— Я не умю занимать гостей, сказала она: — а предоставляю имъ заниматься мной или собой, какъ имъ вздумается.
Посл обда Анна стала проситься домой, чтобы въ цлости перевезти вещи. Лизавета Васильевна отговаривала ее хать, но Анна настояла.
— Отпустите меня, говорила она.— Я поду съ няней. Конечно, грустно, но безъ меня будетъ плохой порядокъ. Какъ ты думаешь, Викторъ?
— Это совершенно въ твоей вол, отвчалъ Тарбеневъ.
— Такъ я поду.
— Какъ хочешь, сказала Лизавета Васильевна: — прикажи заложить карету. Я боялась, чтобъ эта поздка тебя не разстроила.
Анна отправилась.
Извстно, что ничто такъ не сближаетъ людей какъ путешествіе или хлопоты около больного. Такого рода сближеніе избавляетъ новое знакомство отъ общихъ предварительныхъ формальностей. Въ продолженіе четырехъ дней, проведенныхъ вмст, Виктору приходилось не разъ ухаживать за Лизаветой Васильевной, подавать ей стаканъ воды или флаконъ съ летучей солью и даже отгонять съ нея мухъ, во время сна. Такимъ образомъ, хотя Викторъ и Лизавета Васильевна въ сущности оставались незнакомыми другъ съ другомъ, онъ силою обстоятельствъ сталъ ей почти свой человкъ, и между ними установились отношенія, исключающія всякую принужденность обращенія. Но въ Тарбенев не совсмъ изгладилось первое непріятное впечатлніе, которое произвела на него Петровская. Правда, онъ узналъ въ ней чувствительное сердце, но почему же такъ сдерживалась, такъ неохотно выражалась эта нжная женская черта? И какъ съ чувствомъ дружбы къ семейству Кремницкихъ согласовать совершенное равнодушіе Лизаветы Васильевны къ нему, къ Тарбеневу, и къ его положенію въ этомъ семейств? Какъ она не сдлала ни одного вопросу о знакомств Виктора съ Анной, объ ихъ сватовств, наконецъ о характер Виктора, объ его жить-быть? Такія противорчія подстрекали любопытство Тарбеяева, и оно не разъ уже выражалось въ нсколько нескромныхъ формахъ, свойственныхъ человку совершенно незнакомому съ условіями свта.
— Вы измучились этими днями, сказала Лизавета Васильевна Виктору, посл продолжительнаго молчанія.
— Ничего, лтомъ я свободенъ и успю отдохнуть.
— А въ прочее время года вы очень заняты?
— Очень, часто съ утра до вечера.
Было опять молчаніе.
— Но вы, началъ Викторъ: — вы похудли въ эти четыре дня.
— Вроятно. На мн всегда отзываются такія сцены. Мн вообще суждено оживать изрдка, и то не на радость себ.
— Извините, я не совсмъ понимаю, сказалъ Викторъ, немного подумавъ.
— Очень просто: есть нравственная смерть, какъ есть смерть физическая.
— Не думаю, чтобъ это были два отдльныя явленія, иначе надо допустить, что природа дйствуетъ безъ цли… Мн неизвстны обстоятельства вашей жизни, но позвольте мн думать, что вашъ образъ мыслей измнится, онъ отзывается или крайней молодостью, или раздражительностью болзни.
Лизавета Васильевна взглянула на Виктора какъ на школьника, съ которымъ не стоитъ тратить словъ.
— Какъ тихо! сказала она, отворяя окно и съ явнымъ намреніемъ перемнить разговоръ..— Вы, вроятно, любите лунный свтъ, а я его не терплю. За то какъ хорошъ этотъ молодой мсяцъ!
И не занимаясь боле Викторомъ, она облокотилась на окно и, глядя вдаль, принялась довольно фальшиво напвать какой-то романсъ…
Никторъ долго смотрлъ на ея задумчивую голову и готовъ былъ поклясться, что эта женщина далеко не отжила. Ему смерть хотлось возобновить прерванный разговоръ, но трудно было сдлать это безъ особенной неловкоети.
— Скажите, вы очень заняты въ деревн? ршился наконецъ спросить Викторъ.
— Очень, отвчала Лизавета Васильевна.— По цлымъ часамъ скучаю надъ акварелью или журналомъ. По вечерамъ, какъ слдуетъ, гуляю по аллеямъ сада и слушаю псни соловьевъ. Впрочемъ, аллеи и соловьи не успли мн надость: я ограничиваюсь только шапочнымъ знакомствомъ съ ними, гуляю для моціона и не доле положеннаго времени.
— Я понимаю, сказалъ Викторъ: — что при извстныхъ условіяхъ на насъ болзненно дйствуетъ природа. Пока ваши любящія способности обрчены въ бездйствіе, вы не можемъ безъ нкотораго раздраженія смотрть на общее спокойствіе и гармонію, изъ которыхъ насъ выключили обстоятельства. Но скучать надъ акварелью или книгой странно: вы вольны въ выбор занятій, какъ же вы ихъ выбрали не по душ?
— Видно душа моя слишкомъ взыскательна и не довольствуется ученическимъ рисункомъ или разсказомъ неизвстнаго мн автора. Впрочемъ, положимъ, что я увлекусь разсказомъ, чтожь изъ этого? Можно биться объ закладъ, что стоитъ познакомиться съ самимъ разсказчикомъ, чтобы совершенно разочароваться.
Въ ея голос слышалось что-то горькое и насмшливое, но Тарбеневъ не отказался отъ своихъ разспросовъ.
— Вы давно отказались отъ свта?
— Давно, вотъ уже три года я почти никого не вижу.
— Жаль.
— Я не жалю. Кмъ себя окружить? Положительные люди хвастаютъ своею сухостью, а идеалисты бездарны.
— Можетъ быть, но одиночество разовьетъ въ васъ начало эгоизма.
— Да, я чувствую, что эти начала довольно глубоко пустили во мн корни.