Так Бог велел, Энгельгардт Софья Владимировна, Год: 1872

Время на прочтение: 66 минут(ы)

ТАКЪ БОГЪ ВЕЛЛЪ

ПОВСТЬ.

I.

Moй разказъ относится къ іюлю 1870 года На двор было сыро и очень холодно, слабый огонекъ теплился въ камин уютной гостиной стариннаго московскаго дома. Хозяйка, Марья Павловна Образцова, сидла у огня въ большомъ кресл и играла въ шахматы съ своимъ дядей графомъ Чаплинымъ, пожилымъ холостякомъ. Ея миловидная голова была обращена неподвижно на шашки, а худощавая маленькая рука спускалась на складки траурнаго платья.
На другомъ конц комнаты сидла сестра хозяйки, вдова, Катерина Павловна Мечникова, или Кети, какъ ее звали въ семейств. Она нисколько не походила на Образцову, и казалась старше ея, хотя была свжа какъ роза и очень недурна собой: не высокаго роста, довольно полная, съ каштановыми волосами, съ карими на выкат глазами. Кокетливо сшитое траурное платье сидло ловко на ея круглыхъ плечахъ, грудь была украшена жемчужнымъ крестомъ. Кети занималась шитьемъ an pin metis по батистовой полоск, и глубокое молчаніе которое царствовало въ комнат выводило ее изъ терпнія. Нсколько разъ она подымала голову, взглядывала на сестру и на дядю, пожимала плечами, обрывала нитку и бросала работу на столъ. Вдругъ гнвъ ея разразился громкимъ монологомъ.
— Боіке милостивый! что за скука! какая безжалостная судьба вызвала меня въ этотъ варварскій край! хала взглянуть на своихъ: попала прямо за похороны матери — первое удовольствіе! И вмсто двухъ недль живу здсь скоро два мсяца!…
— Эта слова насколько не возмутила Марьи Павловны, она не отвела глазъ отъ шашекъ, но графъ Чаплинъ взглянулъ на Катерину Павловну взглядомъ которому онъ желалъ придать убійственное выраженіе. Одна бровь его скривилась, другая поднялась вверхъ, губы сжались, все его кругловатое желто-блдное старческое лицо приняло не свойственное ему выраженіе строгости.
— Что вы на меня взглянули какъ зврь? продолжала Кети.— Вспомнили дядюшекъ прежнахъ временъ? Желала бъ я васъ поставить на мое мсто. Вотъ ужъ нсколько лтъ какъ я привыкла къ жизни полной, къ образованному обществу, и вдругъ изъ Висбадена попала сюда. Да здсь можно помшаться отъ скуки, и я помшаюсь!
— Ужъ кажется дло сдлано, флегматически замтила Марья Павловна.
— Ха, ха, ха, разразился графъ.— Ха, ха, ха, заливался онъ, все поднимая выше и выше ноту добродушнаго смха,— ха, ха, ха, одолжила душенька!
Глядя на него и Марья Павловна невольно разсмялась, а сестра ея взбсилась окончательно. Но въ ней припадки гнва были не желчные, скорй комическіе.
— Да что я теб, въ самъ дл, шутиха досталась что ли? сказала она покраснвъ.— Ты способна проводить цлый день за шахматною доской, и хихикать надо мной, потому что мн нужны не шашки, а живые люди, которыхъ у васъ нтъ.
— Слава Богу, перебила Марья Павловна,— что у меня въ настоящую минуту нтъ живаго человка: онъ бы здсь написалъ каррикатуру для какого-нибудь сатирическаго журнала.
— А! каррикатуру! нтъ, ужъ это слишкомъ, я уйду!
— Куда же это?
— Хоть къ сосду, денегъ попрошу взаймы, чтобы завтра же ухать въ Висбаденъ.
Она бросилась къ дверямъ, но вдругъ раздался рзкій звукъ колокольчика. Катерина Павловна остановилась, выраженіе ея лица измнилось въ одну минуту, вся особа преобразилась, просіяла.
— Bonjour, Mr de-Morangy, сказала она граціозно, тихимъ голосомъ, который у нея былъ въ запас для гостей.
Графъ, не подымая головы, свирпо взглянулъ на дверь, а Марья Павловна взглянула на графа и чуть-чуть покраснла.

II.

У насъ не вывелась до сихъ поръ русскія барыни которыя, проживая за границей, объявляютъ съ азартомъ что у нихъ нтъ родины. Эти явленія не такъ рдки и большею частію очень забавны: Катерина Павловна принадлежала къ разряду забавныхъ, и раздляла съ ними одну общую черту, а именно: усвоивъ себ нкоторые европейскіе пріемы, она ихъ приберегала для гостиной, а дома оставалась вполн русскою барыней, не обузданною воспитаніемъ, но къ счастію гнвъ ея исчезалъ мгновенно, лишь бы предметъ забавы являлся вовремя, и вотъ онъ явился въ лиц виконта Гаспара де-Моравія.
Виконтъ женился во Франціи на богатой русской двушк, (французскій аристократъ не женится иначе какъ на приданомъ) и овдоввъ, пріхалъ въ Россію съ цлію получить части женинаго имнія, доставшуюся ему по закону. Дло легко бы сладилось, но усложнилось казенными взысканіями.
Тонкіе и сухіе члены, сухія черты лица, глаза черные, живые, зубы подозрительной близны и тщательная холя за своею собственною особой составляли въ цломъ то что называютъ: un joli homme. Его завивалъ ежедневно Нвиль, и онъ носилъ фракъ какъ только одни Французы умютъ его носить. Отъ ранней молодости до тридцати шести лтъ Моранжи велъ ту жизнь которою живутъ вс праздные Французы, пока ихъ не угомонятъ недуги старости. День посвященный визитамъ и прогулк, вечеръ театру, ночь aux aventure въ маскарад или въ будуар — вотъ программа всей жизни. Ея серіозную сторону составляетъ для подобныхъ людей такъ зываемый политическій вопросъ, вопросъ состоящій въ надежд на возвращеніе Бурбоновъ: Моранжи былъ ярый легитимисть.
Раскланявшись съ дамами, онъ протянулъ руку графу Чаплину, съ которымъ встрчался уже во второй разъ. Графъ что-то промычалъ. Широкій, старомодный сюртукъ сидлъ мшковато на его широкихъ плечахъ, а на жилетк блистала золотая цпь, украшенная тяжелыми печатями. Почему взглянулъ онъ свирпо на Моранжи? Потому, вопервыхъ что онъ любилъ глядть такимъ образомъ. Въ его понятіяхъ свирпый взглядъ есть признакъ твердаго характера. Вовторыхъ, ему показалось что Моранжи ухаживалъ за Марьей Павловной, любимою племянницей и крестницей графа, а Марья Павловна была такой ангелъ чистоты, говорилъ графъ,— который въ шестьдесятъ слишкомъ лтъ врилъ въ ангельскую чистоту женщинъ вообще,— что мужской глазъ не долженъ безнаказанно смтъ на нее подняться. Графъ и наказалъ Моранжи свирпымъ, но, къ сожалнію, незамченнымъ взглядомъ. Легкое смущеніе обнаруженное племянницей ускользнуло отъ дяди, и его вскор успокоило неожиданное обстоятельство. Моранжи устроился возл Кети и завелъ съ нею разговоръ, ‘ la pointe de l’aiguille въ которомъ графъ разобралъ слова ‘des paules de desse, un pied d’enfant’ и т. п. Кети отвчала весело, бойко, смялась не то надъ нимъ, не то надъ его ухаживаньемъ, и вызывала его на новыя любезности..
— Вотъ не ожидалъ! втеръ подулъ въ другую сторону, подумалъ графъ.— Должно-быть Маша его проучила по-своему, а та втрена только на словахъ, а промаха не дастъ. Шахъ и матъ! провозгласилъ онъ громко.
— Все-таки я выиграла дв партіи, сказала Марья Павловна, и обращаясь къ своему гостю, спросила: — Ну что ваши дла?
— Тянутся до безконечности, отвчалъ Моранжи.— Кажется чего проще: удлить мн часть отъ имнія покойной жены. Ничего не добьюсь. Я начинаю приходить въ отчаяніе.
— А кто хлопочетъ по вашему длу? вмшался графъ.
Моранжи проговорилъ съ трудомъ слово въ которомъ не было возможности разобрать человческаго имени. Дамы улыбнулись.
— Я можетъ-быть не совсмъ такъ выговариваю, продолжалъ онъ.— Все равно, вы понимаете, что-то въ этомъ род! Вотъ уже два мсяца какъ я учусь произносить это имя, оно мн ршительно не дается.
— Не могу ли я вамъ помочь? заговорилъ графъ,— располагайте мной.
— Какъ вы обязательны! отозвался Моранжи.— Если вы позволите, я явлюсь къ вамъ завтра за совтами и съ изъявленіемъ моей искренней благодарности.
— Очень радъ оказать вамъ услугу. Это моя обязанность: вы вашъ гость.— Вы хали на Петербургъ?
— О! нтъ, на Вну. Я представлялся королю.
— Какому королю?
Моранжи на него посмотрлъ и подумалъ: ‘Ah a, d’ou vient-il donc cet homme-l?’
— Какъ, какому королю? подхватила Катерина Павловна:— разв вы не знаете, дядя, что король Генрихъ V въ Фросдорф? Разсянность…. прибавила она, обращаясь къ Моранжи.
— И вы не потеряли надежды на возвращеніе Генриха V? опросилъ графъ.
— Нисколько. Онъ будетъ королемъ Франціи. Онъ милостью Божьею нашъ законный король.
— А самъ Генрихъ V надется на будущность?
— Безъ сомннія. Хотите взглянуть на его подарокъ?
Онъ вынулъ изъ кармана портфель, въ которомъ былъ сложенъ листокъ бумаги, и развернулъ его осторожно чтобы не измять. На лист была приложена печать, изображающая крестъ съ надписью: Spes. {Надежда. Такіе листы графъ Шамборъ раздавалъ своимъ приверженцамъ.} Внутри подписано рукой графа Шамбора: А monsieur de Morangy.— Henri.
Пока разсматривали съ любопытствомъ этотъ листокъ, Moранжи усплъ вынуть изъ бумажника записочку, которая осталась въ его рук.
— Я поклонница Генриха V, оказала Кети.
— А вы? спросилъ Моранжи у ея сестры.
— Я ничего не знаю о его личномъ характер, отвчала Марья Павловна.— Но мн не разъ приходилось читать и слышать разказы путешественниковъ о принцахъ Орлеанскихъ Вотъ сегодня!
— Bah! отозвался почти съ презрніемъ легитимистъ.— Ихъ ддъ и ихъ отецъ были измнники.
— А какое мн дло до ихъ дда и отца! Я знаю, а вс знаютъ что принцы Орлеанскіе рыцари, и тмъ хуже для Французовъ, если они не способны ихъ оцнить. Я бы прошла сто верстъ пшкомъ чтобы на нихъ взглянуть.
— Какой огонь! замтилъ съ изумленіемъ. Моранжи.
Для него было непонятно такое горячее сочувствіе къ людямъ съ которыми не имешь ничего общаго. Онъ это замтилъ Марь Павловн.
— Il faut bien admirer quelqu’ un, отвчала она вся вспыхнувъ.
— Сестра моя очень молода сердцемъ, сказала какъ бы ей въ извиненіе Кети, которая звала что французскому аристократу кажется неумстнымъ, смшнымъ — все то что выходитъ изъ границъ строгихъ приличій, все то что называется экзальтаціей.
Между тмъ графъ всталъ съ своего мста и закуривалъ папироску. Моранжи подошелъ къ камину, и воспользовавшись минутой когда Кети стала къ нему спиной, положилъ записочку на шахматную доску.
— Принцы Орлеанскіе не подозрваютъ что у нихъ прелестный адвокатъ, сказалъ онъ, и на этомъ слов обернулся къ Мечниковой, между тмъ какъ Марья Павловна бросила съ нкоторымъ замшательствомъ носовой платокъ на записку.
— Ловка! подумалъ Моранжи,— и должно-быть опытна.
— Какъ небо прояснилось: солнце! сказала Кети, заглянувъ въ окно.— Пойдемте на бульваръ. Маша, хочешь? Мн нуженъ воздухъ.
— Нтъ, мн нездоровится.
— Вы мн позволите идти съ вами? спросилъ Моранжи.
— Очень охотно. Я надну шляпку.
Когда она вышла, Моранжи бросилъ значительный взглядъ за Марью Павловну. Она не успла его избжать и покраснла. Графъ ее выручилъ, обратившись къ Французу съ приглашеніемъ назначить часъ свиданія для общанной бесды о длахъ. Кети не замедлила явиться въ шляпк и въ шали.

III.

— Дядя, вдь вы съ нами обдаете? спросила Марья Павловна.
— Конечно съ вами, отрзалъ графъ, какъ будто Марья Павловна сказала ему дерзость.
— Дядя, вотъ что…. начала она, придумавъ вдругъ предлогъ чтобы выйти изъ комнаты.— Я велю приготовить къ обду вашъ любимый яблочный пирогъ.
Графъ улыбнулся племянниц и яблочному пирогу.
Марья Павловна сжимала крпко въ рук записочку Moранжи, и распечатала ее не безъ смущенія, а распечатавъ не вдругъ развернула. Она тогда только испугалась своею смущенія.
Какъ! неужели она, женщина серіозная, готова полюбятъ этого пустаго Моранжи, который не обратилъ даже на себя ея вниманія пока былъ къ ней равнодушенъ? Неужели она готова закрытъ глаза на его недостатки, на такіе недостатка которыхъ онъ не покупаетъ ни сердцемъ на умомъ?… Записка, вынутая изъ конверта, дрожала слегка въ ея рук.
‘Я съ ума сошла! сказала себ Марья Павловна. Неужели я его боюсь?— Себя боюсь? Не онъ первый объяснялся со мной въ любви.’
‘Что можетъ ожидать отъ такой женщины какъ вы человкъ до такой степени недостойный васъ? писалъ онъ между прочимъ. Однако я не могу устоять противъ счастья сказать вамъ что я васъ люблю, что я становлюсь другимъ человкомъ когда я съ вами. Умоляю васъ, не прогоните меня отъ себя, а позвольте мн говорить вамъ что я люблю васъ. Вамъ это не повредить, а мн доставить столько наслажденія!’
Записки такого рода Моранжи писалъ къ десяти женщинамъ, Марья Павловна это понимала инстинктивно, однако, помимо ея воли и разсудка, ласковыя слова, сладкія увренія въ любви, граціозныя общія мста сказанныя въ граціозной французской форм, дйствовали на ея воображеніе и самолюбіе. Она подожила записку въ карманъ и пошла къ дяд. Услышамъ тяжелый стукъ его шаговъ, она вспомнила о яблочномъ пирог и вернулась чтобъ его заказать.
Во все время ея отсутствія графъ ходилъ вдоль комнатъ съ озабоченнымъ видомъ человка у котораго на ум важное дло, требующее дипломатическихъ соображеній. Онъ даже шевелилъ губами, точно готовилъ заране что ему надо сказать. Когда Марья Павловна вернулась, онъ слъ противъ нея и смотрлъ долго ей въ глаза, лотомъ сдлалъ громкое и продолжительное ‘гм…. ггмм!…’
— Маша, началъ онъ,— сегодня надо съ тобой переговорить.
‘Замтилъ!’ подумала Марья Павловна, и спросила съ изумительною наивностью и съ ршительнымъ намреніемъ ни въ чемъ не сознаваться:
— О чемъ это, дядя?
— Мн надо съ тобой переговоритъ, повторилъ графъ.— Я ждалъ чтобы мы осталась вдвоемъ.
— Ну вотъ, мы теперь вдвоемъ.
— Матери твоей нтъ на свт, началъ онъ опять, — а при ея жизни я не давалъ себ права говорить съ тобой, откровенно о нкоторыхъ вещахъ очень важныхъ….
— Дядя, перебила Марья Павловна,— я вамъ даю право говорить безъ предисловія о чемъ хотите.
— … О нкоторыхъ вещахъ, очень важныхъ, настоялъ онъ, какъ будто бы его не перебивали.— Ты знаешь что мы не сходилась съ покойницей….
— Я это давно знаю и вполн понимаю, вставила молодая женщина.
— Ты это сама понимаешь? Въ такомъ случа я теб сдлаю вопросъ, котораго бы не сдлалъ при ея жизни. Скажи мн по какимъ причинамъ ты разсталась съ мужемъ?
Марья Павловна глубоко вздохнула.
— Дядя, отвчала она,— вы полагаете, я это вижу, что моя мать разлучила меня съ мужемъ. Что жь мн вамъ сказать? Вы правы, но я сама поняла не скоро и не сразу что она была во многомъ причиной вашей размолвки.. Да! много она взяла на себя, вы, дядя, знаете какъ я его любила.
— Знаю, знаю, но разкажи же мн какъ это случилось?
— Ахъ, Боже мой! Да разв это перескажешь?… и что я разкажу?… Что было между нами?… Что случилось? Ничего. Правда, что моя мать его не любила и старалась насъ разлучить… Это правда… Но онъ?… Зачмъ онъ меня оставилъ? Еву, видите ли, надоли мои слезы, моя ревность, а зачмъ онъ ихъ возбуждалъ?
— Да полно, онъ ли ихъ возбуждалъ?
— Э, Боже мой! возразила съ сердцемъ Марья Павловна,— кто же ихъ возбуждалъ, коли не онъ? Кто можетъ стать между мужемъ и женой, если они любятъ другъ друга взаимно? Ни мать, ни отецъ, ни сестра — никто на свт!
— Не правда. Чмъ больше женщина любитъ мужа, тмъ легче злонамреннымъ людямъ возбудить ея ревность и подозрительность….
— Мужу такъ легко оправдаться, перебила Марья Павловна.
— Я замчаю что ты себ противорчишь, продолжалъ графъ.— То ты сама сознаешь что тебя разлучили съ мужемъ, то его длаешь виновникомъ всего несчастья.
— Да, я виню мать за то что она хотла насъ разлучить, но разлучить насъ она была бы не въ силахъ, еслибы не онъ самъ. Но я вамъ скажу правду, дядя, я еще не могу говорить хладнокровно объ этомъ, и лучше не говорить.
Графъ пожался, покряхтлъ и устремилъ глаза на племянницу.
— Ты знаешь что я его всегда очень любилъ, проговорилъ онъ.— Онъ отличный человкъ.
— Онъ эгоистъ, онъ любитъ только себя…. да право, будетъ объ этомъ! Что вамъ вздумалось поднять эту старую исторію?
— Я и поднялъ не даромъ. Я хотлъ тебя приготовить къ одному извстію…. Мужъ твой въ Москв.
— Онъ здсь? сказала Марья Павловна, измняясь въ лиц.
— Я его видлъ.
— Что же?… онъ обо мн ни слова? не спросилъ даже жива ли я?
— Спросилъ….
— А что жъ онъ говорилъ?
— Онъ говорилъ: мн бы хотлось ее видть.
— Въ самомъ дл?
— Да, онъ хочетъ тебя видть, чтобы судить собственными глазами насколько ты измнилась и нравственно и физически.
— То-есть, онъ желаетъ меня видть изъ любопытства?
— Не думаю.
— Неужели изъ участія посл шестилтняго равнодушія? съ усмшкой спросила Марья Павловна.
— И я ему отвчалъ что если ты измнилась, то конечно къ лучшему. Я всегда думалъ что рано или поздно….
— Что рано или поздно мы сойдемся? заключила она, взявъ руку дяди, который не отвчалъ на пожатіе ея руки. Лицо молодой женщины приняло насмшливое, почти злое выраженіе.— Вы бы готовы насъ сблизить, не правда ли? Нтъ, прошедшаго не вернешь. То что прошло, прошло навсегда.
Графъ опять смотрлъ сердито. Ему было досадно что Марья Павловна такъ легко угадала его замыслы и такъ легко ихъ разрушала.
Странныя чувства волновали ее. Ей самой хотлось встртиться съ мужемъ, и не разъ она мечтала о встрч съ нимъ, о томъ, какъ и гд и когда она могла бы состояться. Ей хотлось чтобы случайность ихъ соединила, или въ загородной прогулк, или на желзной дорог. Въ такой встрч было что-то неожиданное и раздражающее, на что бы она пошла охотно. Мужъ оставилъ ее какъ любовникъ, во всемъ разгар страсти, и послднее слово еще не было сказано между ними.
— Я слышала что онъ гд-то служитъ? промолвила она небрежно.
— Онъ служитъ мировымъ судьей, и взялъ отпускъ. Ему очень хотлось побывать въ Москв.
‘А мн до этого какое дло!’ сказала она себ. Но что-то въ, глубин ея сердца протестовало противъ такого равнодушія.
— Ахъ, дядя, сказала она рзко,— оставимъ этотъ разговоръ! Я вамъ показывала старинный бокалъ, который я купила вчера?
И она подошла къ этажерк нервною походкой.
Графъ слдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за каждымъ движеніемъ и за каждымъ словомъ своей племянницы.
Скоро возвратилась Катерина Павловну, вымоченная дождемъ съ головы до ногъ.
— Фу, какъ несносенъ этотъ Французъ! воскликнула она, бысіро проходя мимо сестры.— Уговорилъ меня идти гулять…. точно мы въ Париж! Ногъ изъ грязи не вытащишь.
Она переодлась и, вернувшись въ гостиную, взглянула на дядю и на сестру.
— Что это на васъ за лица? спросила она.— Можно подумать что вы съ похоронъ.
— Оставь Машу въ поко, шепнулъ ей графъ, — я ей привезъ извстіе что ея мужъ въ Москв.
Пылкая Кети вспыхнула.
— Ахъ, Боже мой! очень было нужно сообщать ей такое утшительное извстіе! ужъ и такъ, кажется, она достаточно натерплась отъ этого господина! Маша, Мимиша, обратилась она нжно къ сестр.— Это извстіе тебя очень разстроило?
— Ничего, отвчала съ досадой Образцова. Но она замтила сострадательные взгляды своей сестры, и ей стало совстно. На кого и за что она сердилась?
Въ иныхъ случаяхъ стоитъ только преодолть себя, и послушные нервы успокоятся. Давнишнее горе не то что свжая раза, расшевелить его легко, но и угомонить возможно….

IV.

Графа не было въ Москв когда Марья Павловна разсталась съ мужемъ, но зная коротко свою невстку, онъ поврилъ что размолвка молодой четы была дломъ покойной графини Чаплиной. Она слыла не даромъ за интриганку первой руки. Младшая дочь ея вышла замужъ помимо ея желанія за человка который ни въ какомъ отношеніи не нравился графин. Она побоялась скандала тайнаго брака и уступила дочери скрпя сердце. Но давъ свое согласіе, она требовала чтобы Маша осталась въ ея дом, который оживляла своимъ присутствіемъ, а старуха боялась одиночества и скуки, и знала что безъ дочери лишится возможности поддержать кругъ своего знакомства.
Образцовъ былъ такъ влюбленъ что согласился на все. Но графиня скоро убдилась что она ошиблась въ своемъ разчет. Маша посвятила себя мужу и избгала пріемныхъ вечеровъ, утреннихъ визитовъ и званыхъ обдовъ. Графиня возненавидла окончательно своего зятя и дала себ слово поссорить его съ женой.
Чтобы совершить такое дло, надо быть женщиной. Не ударомъ меча поразила она, убила счастье молодыхъ людей, она извела его coupe d’pingle. Сплетни, ложь, притворство, внушительныя слова, всевозможныя унизительныя средства была приведены въ дйствіе. Графиня скоро напала на чувствительную струну сердца дочери: Маша была ревнива, и ревность ея легко было возбудить. Начались между мужемъ и женой убійственныя для счастья сцены упрековъ, обмнивались съ обихъ сторонъ раздражающими и наконецъ оскорбительными словами. Бурныя объясненія утомили наконецъ Образцова. Чтобъ избжать ихъ, онъ сталъ отлучаться изъ дома. Когда ему надола домашняя жизнь, графиня восторжествовала,— поняла что побда осталась за ней.
Онъ ршился увезти свою жену, но какъ скоро рчь заходила о разлук съ дочерью, съ графиней длалась истерика, и Маша умоляла мужа не говорить объ отъзд.
Эта адская жизнь продолжалась два года, и становилась не въ мочь Образцову. Ему измнялъ его бодрый и ровный нравъ, онъ чувствовалъ припадки тоски. Иногда онъ обдумывалъ свое положеніе, и умъ его помрачался отъ сознанія собственнаго безсилія предъ ничтожнымъ, глупымъ, но неодолимымъ врагомъ, предъ семейными дрязгами. Какъ полно было счастье и какъ пошло онъ его лишился! Онъ чувствовалъ что съ каждымъ днемъ онъ терялъ уваженіе къ жен, которая перестала ему врить на слово, между тмъ какъ одинъ материнскій намкъ возбуждалъ въ ней цлую бурю подозрній и ревности. Но къ несчастью, обвиняя жену, онъ не умлъ обвивать себя за то что у него не хватало силъ стать выше обстоятельствъ, волей-неволей вырвать Машу изъ губительной среды, а тмъ спасти ихъ общее счастье.
Насталъ тотъ день когда онъ сказалъ жен: ‘Ты не двадцати двухъ-лтняя женщина, а безхарактерный ребенокъ. Ты не способна ни оцнить порядочнаго человка, ни составитъ его счастье. Мы разстанемся.’
Онъ вышелъ изъ дому и не возвращался, не взирая на письма и на просьбы Марьи Павловны.
Она была въ отчаяніи и, какъ сама говорила дяд, поняла не съ разу что ея несчастіе устроила мать. Но понявъ это, Маша не пощадила ея и осыпала не разъ горькими упреками. Какъ ни билась графиня, ей не удалось побдить холодности и непокорности дочери. Марья Павловна не ршалась однако разстаться съ матерью, или, лучше сказать, освободиться вполн отъ ея ига, но за то, несмотря на ея просьбы, оставила свтъ, здила въ тюрьмы, записалась въ комитетъ благотворительнаго общества, и все-таки скучала смертельно. Смерть графини развязала ей руки.
Посл описаннаго мною дня сестры остались вдвоемъ.
Кети разыгрывала вальсъ, а Марья Павловна опять заняла свое мсто у камина. Ея мысли бродили въ разныя стороны. Сколько разъ Кети ее звала за границу…. вотъ и Моранжи скоро удетъ…. Но связь, неосязаемая какъ волосокъ, удерживала Марью Павловну въ Москв, эту связь образовало слово брошенное Образцовымъ: ‘мн бы хотлось ее видть’…. Оно вертлось у нея на ум, лишь только она принималась сооружалъ планы для поздки за границу или мечтала о Моранжи, который внушалъ ей чувство похожее на призракъ любви.
— Кети! сказала она.
— Что? спросила Кети.
— Что ты думаешь о желаніи Михаила Александровича взглауть на меня?
— Я?… ровно ничего не думаю. Да и теб охота объ этомъ думать! И она продолжала играть.
Въ другомъ случа мнніе Кети имло бы мало значенія въ глазахъ Марьи Павловны, но въ настоящую минуту ей нужно было чтобы чей-нибудь голосъ, чтобы кто-нибудь, хоть Кети, положилъ конецъ ея недоумніямъ.
— Кети! сказала она опять,— увези меня съ собой. Нечего мн здсь ждать.
— А! наконецъ-то! воскликнула Кети.— Умница! Вдвоемъ будетъ такъ весело! Я теб все покажу, покажу Парижъ! Мущины будутъ у твоихъ ногъ…. А ты знаешь? Моранжи…. вдь онъ въ меня влюбленъ.
— Право? онъ теб это сказалъ?
— Нтъ. Но понимаешь, cette mani&egrave,re franaise propos de tout намекать женщин что онъ ее любитъ….
‘Зачмъ онъ играетъ съ ней эту комедію?…’ подумала Мары Павловна, ощупывая въ карман записочку Моранжи.

V.

Графъ Чаплинъ плохо зналъ людей, а страстей ихъ и не понималъ, но нжныя, сентиментальныя даже стороны его душа отзывались сочувственно на привязанность оставленной женщины, въ которой онъ видлъ, какъ мы знаемъ, ангела чистоты.
Онъ былъ увренъ что Марья Павловна готова сойтись со своимъ мужемъ во имя нравственнаго чувства, и что все дло зависитъ отъ ихъ перваго свиданья. Это свиданіе графу хотлось устроитъ у себя.
Зайдемъ вмст съ нимъ въ его кабинетъ.
Онъ былъ не великъ и не высокъ, и ничто въ немъ не обнаруживало привычекъ человка богатаго. На стнахъ, покрытыхъ дешевыми обоями, висли въ вызолоченыхъ, но потускнлыхъ, широкихъ рамкахъ, временъ первой имперіи, семейные портреты, написанные масляными красками. Рядомъ съ ними красовались въ узенькихъ, золотыхъ, новыхъ рамкахъ дв-три женскія головки, называемыя ‘ttes de fantaisie’. Графъ ими постоянно любовался. Онъ былъ подъ сдыми волосами поклонникъ женской красоты и граціи, женскаго ума, онъ знавалъ всхъ красавицъ и замчательныхъ женщинъ своего времени, и любилъ описывать въ разговор черты ихъ лица, цвтъ ихъ волосъ, любилъ повторять мткое или остроумное выраженіе, оставшееся у него въ памяти. На письменномъ стол было нсколько обрамленныхъ фотографическихъ карточекъ, нсколько печатей, бумажникъ и бюваръ женскаго издлія, и наконецъ старинная табатерка превосходной работы.
Мебель не отличалась, ни комфортомъ, ни изящностью, а ситецъ которымъ она была обита давно полинялъ. Нсколько переплетенныхъ томовъ сочиненій Жуковскаго, Веневитинова (современниковъ графа) и проповди Филарета лежали на висячей полк.
— Анисья едоровна кушала чай? спросилъ онъ у камердинера
— Сейчасъ только самоваръ подалъ, отвчалъ камердинеръ.
Графъ покряхтлъ, поставилъ въ уголъ свою трость и отправился въ гостиную, которая была красиве и свже кабинета.
Анисья едоровна Истомина, его сосдка по имнію, знала его съ дтства. Оставшись по смерти мужа съ двумя дтьми, она пріхала изъ деревни въ Москву, чтобы помстить сына въ учебное заведеніе, и остановилась у графа недльки на дв, но въ то время какъ мы съ нею знакомимся, жила у него безъ малаго тринадцать лтъ. Графъ помстилъ ея сына въ заведеніе на свой счетъ, а въ послдствіи снарядилъ въ военную сдукбу. Дочь ея, Соню, онъ воспиталъ дома, тоже на свой счетъ. У Анисьи едоровны было однако небольшое состояніе, но доходы свои она откладывала въ Опекунскій Совтъ, разчитавъ что ей и семейству гораздо выгодне жить щедростью графа.
Ей было подъ пятьдесятъ лтъ. Глядя на ея узкія плечи, впалыя щеки и грудь, можно было подумать что она страдаетъ сухоткой, но графъ говорилъ что и съ молоду она была такая же, что ей не мшало пользоваться превосходнымъ аппетитомъ. Ея длинное, смуглое лицо казалось еще длинне отъ размровъ длиннаго, плосковатаго носа и маленькихъ крысиныхъ глазъ. Волосы ея были зачесаны вгладь за ухо подъ гребенку и покрыты филейною сткой. Она носила постоянно люстриновое платье коричневаго цвта, съ гладкимъ воротничкомъ и гладкимъ лифомъ, который обрисовывалъ слишкомъ отчетливо ея костлявую грудь и плечи. Для дополненія портрета, мы упомянемъ объ ея коралловыхъ сергахъ, изображающихъ римскій профиль. Она ихъ не скидавала съ тхъ поръ ей проняли уши.
— Должно-быть весь день у Марьи Павловны просидли? спросила она съ очевиднымъ нерасположеніемъ къ Марь Павловн.
— У ней, отвчалъ отрывисто графъ.
Анисья едоровна подала ему стаканъ чаю и сказала ядовито:
— Желательно бы знать, сойдется ли она оо своимъ мужемъ? Говорятъ, ихъ мать поссорила? Ну, вотъ мать умерла.
— Это до нихъ касается.
Анисья едоровна знала что онъ былъ неприступенъ когда задвали Марью Павловну, однако не могла лишить себя удовольствія ввернуть въ разговоръ непріятное словечко на ея счетъ.
— Я только такъ, сказала она:— къ тому что раздоръ мекду мужемъ и женой смущаетъ добрыхъ людей…. Соня, подай калачъ графу. Сама сбгала къ Филиппову за горячимъ камнемъ.
— Спасибо, милая, сказалъ графъ.
— Дождикъ-то меня всю-ю-ю промочилъ, продолжала Анисья едоровна.— Хотла Семена послать, не тутъ-то было. Изволилъ со двора уйти, и безъ спроса, до сихъ поръ не вернулся. Изъ силъ съ нимъ выбьешься.
— Смните его, я вамъ уже говорилъ. Охота же мучиться изъ такого вздора.
— И рада бы смнить, да на другаго мошенника наскочишь. Вотъ прачку смнила, а что взяла? Сегодня, негодная, блье принесла, двухъ наволочекъ нтъ! Хотла взять ту что на уму живетъ, да говорятъ что она блье поташомъ изводитъ. Прасковья, кухарка, слышала отъ сосдей…. А сливки-то вы и не похвалили!
— Отличныя! сказалъ графъ.
— То-то же! То ли дло своя корова. У насъ сегодня были за обдомъ цыплята на сливочномъ масл, ну просто объденье! ужъ мн такъ досадно что вы дома не кушали. А шитье-то Сонино не замтили? Въ первый разъ надла. А ты и не благодарила?
Анисья едоровна стала видимо льститься къ графу, даже улыбнулась и показала рядъ небольшихъ испорченныхъъубовь.
— Я, маменька, благодарила, отвчала Соня, подошла къ графу и поцловала его.
Графъ погладилъ ее по голов, полюбовался платьемъ и замтилъ что Соня блдна и что надо будетъ отвезти ее лтомъ на воды.
Соня была золотушная, невзрачная двочка, съ большими добрыми глазами. Анисья едоровна любила ее умренно, за то съ яростью любила сына, который не удался и разорялъ графа.
— Мы съ Соней ходили сегодня въ городъ, начала она. Но въ городъ мы за ней не пойдемъ. Графъ слушалъ ея тупую болтовню и спокойно курилъ трубку. Ему чего-то недоставало за завтракомъ, за обдомъ и за чаемъ въ т рдкіе случаи когда Анисьи едоровны не было дома, когда въ его ушахъ не жужжали ея голосъ, ея сплетни, ея жалобы.
— Какъ онъ терпитъ этого урода? Что между ними общаго? Что ихъ связываетъ? спрашивали друзья и родственника графа.
Его связывала неразрывно съ Анисьей едоровной крпкая цпь привычки.
Графа занимала мысль: какъ бы устроить у себя вечеръ для свиданья Марьи Павловны съ мужемъ? Сладить это дло нельзя было иначе какъ съ согласія Анисьи едоровны. Онъ зналъ что согласія ему не добиться даромъ и ршился его купить. Анисья едоровна ему намекала всячески уже цлую недлю что ея сыну нужны деньги, графъ ихъ не далъ, потому что у него не было денегъ подъ рукой, но онъ ихъ получилъ наканун.
— Анисья едоровна, сказалъ онъ не безъ тайнаго страха,— вотъ двсти рублей для Кости….
Она сладко улыбнулась, протянула руку къ пачк ассигнацій и заговорила о своей благодарности, но графъ придержалъ ассигнаціи, и заглушивъ ея голосъ, продолжалъ:
— А вотъ на эти десять рублей я васъ попрошу купить на дняхъ фруктовъ и сладкихъ пирожковъ. Маша прідетъ ко мн вечеркомъ, но когда, я еще не знаю.
— Голубчикъ графъ, проговорила Анисья едоровна, — вы такъ добры…. поврьте что я чувствую…. будьте покойны, я все сдлаю какъ вы желаете.
— Такъ прошу же васъ чтобы все было хорошо, промолвилъ графъ, и поспшилъ выйти изъ комнаты, предвидя что посщеніе Марьи Павловны можетъ однако вызвать непріятный для него намекъ, несмотря на радость и на изъявленіе благодарности вдовы.
Анисья едоровна взглянула съ досадой на десятирублевую бумажку.
— Стоитъ того, нечего сказать, ворчала она, — бросить десять рублей чтобъ угостить эту бонтонную барыню. Видишь, радостъ какая что она сюда пожалуетъ! Лучше бы съ мужемъ жила честно.
— Маменька, замтила Соня,— вдь онъ и вамъ даль двсти рублей.
— Перестань умничать! крикнула на нее мать.

VI.

Пробило уже десять часовъ. Пролетка остановилась у подъзда квартиры графа и кто-то позвонилъ.
Графъ вышелъ на звонъ изъ своего кабинета, онъ поджидалъ Образцова.
Образцовъ былъ въ милости у Анисьи едоровны. Она ему предложила чаю и расположилась съ нимъ побесдовать, но графъ увелъ его къ себ. Въ первомъ свиданіи они говорили немного о Марь Павловн: Михаилъ Александровичъ ограничался вопросами о ея жить-быть съ тхъ поръ какъ она лишилась матери, но теперь графу хотлось приступитъ къ вопросу о сближеніи мужа и жены. Но вступленіе въ рчь очень его затрудняло, и онъ не мало обрадовался когда Образцовъ началъ самъ:
— Вы хотли быть сегодня у Марьи Павловны, дядя, спросилъ онъ, закуривая папироску.— Что жъ были?
— Былъ.
— Сказали ей что я здсь?
— Сказалъ.
— Я желалъ бы знать какъ она приняла это извстіе?
Графъ помолчалъ, покряхтлъ. Онъ готовился на длинный и подробный разказъ, началъ наконецъ, и ничего не забылъ: и игру въ шахматы, и апатичное расположеніе духа Марьи Павловны, и какъ ее поразило извстіе о прізд мужа Онъ старался угадать какое дйствіе производили эти подробности на Образцова, но угадать впечатлнія Образцова было трудное дло. Слушая графа, онъ чертилъ карандашомъ квадратики на клочк бумаги, графъ не спускалъ глазъ съ его блднаго, рябоватаго лица, обращеннаго къ нему въ профиль. Было что-то сухое въ выраженіи, и взглядъ смотрлъ холодно и неуловимо. Блокурые, мягкіе и не густые волосы были приподняты вверхъ и вились.
Графъ помолчалъ, подождалъ отзыва на свой разказъ, и не получивъ никакого, началъ опять:
— Если она была виновата предъ тобой, то вина ея такого рода что ее можно простить.
— Она ни въ чемъ предо мной не виновата, отвчалъ Образцовъ, положивъ карандашъ на столъ и опрокидываясь въ кресла — Она была бы славная женщина, еслибъ вліяніе ея матери не уничтожило въ ней всякую самостоятельность. Главный виновникъ — я! Я не сумлъ одолть этого проклятаго вліянія и оставилъ ее сгоряча. Я не разъ въ этомъ раскаивался. Но вернуться назадъ не ршился.
— Гм!… напрасно, эта женщина мягкій воскъ.
— Къ несчастью. Сначала это мн самому понравилось.
— Сначала?.. Мн кажется однако что мягкость характера одна изъ главныхъ женскихъ добродтелей, возразилъ графъ, который мечталъ всю свою жизнь о женщин-ангел.
— Когда я узналъ о смерти ея матери, продолжалъ Образцовъ, не отвчая на его замчаніе,— я пріхалъ въ Москву… но можетъ-быть слишкомъ поздно.
— Для честной женщины никогда не поздно. На дняхъ я ее позову къ себ…. Я думаю что она не только тебя не забыла, но и любитъ-то не переставала.
— Что до этого касается, то я даже и не въ прав разчитывать на ея любовь.
— Ты на нее разчитываешь, самъ того не сознавая, ха-ха-ха! возразилъ графъ.— Еслибъ ты на нее не разчитывалъ, зачмъ бы теб пріхать въ Москву?… Вы поступили какъ безумные, какъ дти, и сами теперь на себя плачетесь.
Еслибъ Образцовъ имлъ дло не съ шестидесятилтнимъ ребенкомъ, онъ бы отвчалъ: ‘Не о любви я мечтаю, я пересталъ мечтать о невозможномъ, мн тридцать четыре года.’
Онъ бы сказалъ что съ годами только и съ опытностью онъ понялъ что супружество не можетъ и не должно быть мгновеннымъ сближеніемъ двухъ личностей, вспышкой любви, а жизненнымъ вопросомъ налагающимъ серіозныя обязанности. А онъ бросилъ жену въ ту именно минуту когда ей нужна была опора и самоотверженіе мущины. Онъ ушелъ изъ удушливой среды, а жену въ ней оставилъ, и убдился по. собственному опыту что честный человкъ дойдетъ, рано или поздно, до сознанія неисполненнаго долга и не заглушитъ упрека совсти, на которой лежитъ чье-нибудь несчастіе.
Сознаніе своей вины оправдало Машу въ глазахъ Образцова. Онъ зналъ черезъ общихъ знакомыхъ что она ведетъ безукоризненную жизнь. Онъ уважалъ ее, жаллъ объ ней и думалъ уже къ ней написать, когда дошло до него извстіе о болзни тещи. Онъ дожидался ея смерти, и пріхалъ въ Москву, какъ скоро могъ отлучиться отъ должности.
Явиться прямо къ жен или даже написать къ ней, не вызнавъ заране какъ она приметъ первый шагъ къ сближенію, онъ не ршился, онъ и не признавалъ за собою права пріхалъ къ ней незваннымъ. Онъ обратился къ графу, но посл своей бесды съ нимъ остался попрежнему въ туман предположеній насчетъ чувствъ Марьи Павловны.
— Что же? теперь теб надо дйствовать, дло въ твоихъ рукахъ, началъ графъ.— Я могу на дняхъ ее позвать къ себ…
— Увидимъ, отвчалъ Образцовъ.
Въ его рукахъ?… полно въ его ли рукахъ?
— Я къ ней напишу, сказалъ онъ,— передайте ей мою записку.
Онъ подвинулся къ письменному столу и начертивъ нсколько строкъ, вложилъ ихъ въ пакетъ.
— Только! подумалъ графъ, который разчитывадъ по крайней мр на четыре страницы.
— Только.
‘Позволите ли ни мн пріхать къ вамъ? писалъ онъ.— Когда люди разстаются не утративъ уваженія другъ къ другу, они должны встртиться безъ мелочной непріязни. Зная васъ, я полагаю что вы раздляете мое мнніе на этотъ Но каковъ бы ни былъ вашъ отвть, прошу васъ разчитывать на меня какъ на человка искренно преданнаго вамъ.’

VII.

Анисья едоровна догадывалась что дло шло о чемъ-то важномъ между графомъ и его гостемъ, и подъ предлогомъ поправить лампу, входила нсколько разъ въ переднюю и прислушивалась къ разговору. Ей удалось уловить нсколько словъ, которыя подтвердили ея предположенія и обрадовали ее до крайности: она смекнула въ одно мгновеніе что если Марья Павловна сойдется съ мужемъ, то, вроятно, удетъ изъ Москвы, гд положеніе ея будетъ неловко, хотя на первыхъ порахъ, да и Михаилъ Александровичъ говорилъ еще наканун что онъ на за что не оставитъ службы.
Удалить графа отъ Марьи Павловны было любимою, но до сигъ поръ недосягаемою мечтой Анисьи едоровны. Дарилъ ли онъ своей племянниц драгоцнную бездлушку, Анисья едоровна думала съ завистью и горестью что Марья Павловна обкрадываетъ ея дтей. Проводилъ ли онъ цлый день у Марьи Павловны: не было сомннія что Марья Павловна наговариваетъ на нее графу, и Анисья едоровна не пропускала случая намекнуть ему съ желчью и грубостью на кляузы извстной ей особы. И вотъ, судьба сжалилась наконецъ надъ беззащитною вдовой, какъ она сама себя называла, и посылала ей, можетъ-бытъ, въ лиц Образцова, избавителя отъ интригъ Марьи Павловны.
Проводивъ своего гостя, графъ вошелъ въ гостиную, гд Ааосья едоровна сидла за работой.
— У васъ засидлся Михаилъ Александровичъ, начала она,— а я, признаться, успла здсь выспаться, да вотъ опять принялась за вязанье, и все думала…. Знаете, о чемъ я думала?
— О чемъ это? спросилъ графъ, очень довольный ея бархатнымъ тономъ.
— Вы скажете, пожалуй, что я сумашедшая, а я вотъ о чемъ думала: Марья Павловна женщина молодая, и теперь живетъ одна, ну долго ли до бды? Что бы вамъ поговорить ей, не оойдется ли она съ мужемъ? Михаилъ Александровичъ такой прекрасный человкъ что, мн кажется, онъ согласится съ удовольствіемъ.
— Я знаю что у васъ добрйшее сердце, отвчалъ графъ.
— Вы-то, графъ, это понимаете, отозвалась съ чувствомъ Анисья едоровна.— Конечно, не вс ко мн одинаково распожены…. Что же? вы полагаете что они могутъ сойтись?
— Это все въ Божьихъ рукахъ, голубушка.
— Конечно все въ Божіихъ рукахъ, но и вы, какъ родной дядя, должны имъ внушать что жить врозь грхъ предъ Богомъ и соблазнъ для добрыхъ людей.
— Увидимъ, увидимъ что будетъ, промолвилъ графъ.
— Вишь, ничего не добьешься, подумала Анисья едоровна,— точно она, прости Господи, святыня какая что до нея не дотрогивайся.
Ааосья едоровна такъ-таки ничего и не добилась, но поняла что надежда есть, и большая.
На слдующеп утро графъ принялъ у себя Моранжи, потолковалъ съ нимъ усердно, и общался переговорить съ его повреннымъ и дать un coup d’paule его дламъ.
Въ тотъ-же день Моранжи писаль къ своимъ парижскимъ друзьямъ:
‘Lee russes sont obligeant toujours prte venir en ade aux trangers dans les proc&egrave,s d’britage surtout. Ce sont des Tartaree polics. Guizot est leur auteur de prdilection.’ {Русскіе обязательны, всегда готовы предложить свои услуги инстранцамъ, въ особенности въ процессахъ по наслдству. Они цивилизованные Татары. Гизо ихъ любимый писатель.}
Это послднее заключеніе онъ вывелъ изъ того что видлъ на стол какого-то Москвича томъ Гизо.
Графу не удалось раньше вечера похать къ Марь Павловн, которой Кети описывала цлый день прелести заграничной жизни. Моранжи захалъ поутру къ двумъ сестрамъ и ему сообщили новые проекты, онъ имъ, разумется, горячо сочувствовалъ, и когда явился графъ, воображеніе Образцовой было уже сильно настроено въ пользу путешествія.
— Поздравьте меня, дядя, сказала Катерина Павловна,— я увожу Машу.
— Какъ увозишь? Куда? Когда?
— Куда? въ Европу изъ Азіи! Когда? какъ скоро намъ вышлютъ деньги, хоть завтра. Знаете что? Не увезти ли намъ и васъ? Только безъ Анисьи едоровны.
Графъ нахмурился, не отвчалъ, услся, и между тмъ какъ Кети его угощала потокомъ словъ, вынулъ записочку изъ бумажника.
— Отъ твоего мужа, сказалъ онъ въ полголоса Марь Павловн.
— Отъ моего мужа! воскликнула она.
— Отъ ея мужа! повторила въ свою очередь Кети.
— Ну, да, отъ ея мужа. Что же тутъ удивительнаго?
Марья Павловна отошла въ сторону и читала записку съ видимымъ смущеніемъ. Графъ наблюдалъ за каждымъ движеніемъ ея подвижной физіономіи, а Кети смотрла на нее, подавляя съ трудомъ свое нетерпніе.
— Ты, кажется, замерла надъ этимъ посланіемъ, сказала она наконецъ.
Марья Павловна, придя понемногу въ нормальное состояніе, положила письмо на столъ и сказала сухо:
— Прошу васъ передать Михаилу Александровичу что я ему очень благодарна за его увренія въ преданности, но скажите, что ему вздумалось просить у меня свиданія? Мн кажется лучше его, наоборотъ, избгать. Для меня по крайней мр оно будетъ слишкомъ тяжело.
— Ты прекрасно длаешь что не соглашаешься на свиданіе! подхватила Кети.— Что это за комедія? Бросилъ жену и вдругъ вздумалъ у ней просить rendez-vous. Какъ трогательно!
Послдовало молчаніе. Графъ страдалъ и пріискивалъ выраженіе которымъ думалъ уязвить смертельно неугомонную вдову.
— Твоя сестра, началъ онъ наконецъ, обращаясь къ Образцовой,— ршила что ты не должна ршаться на это свиданіе.
— Она ршила? Нтъ! я никому не позволю въ это вмшаться.
— Вотъ какъ! промолвила Кети.
— Да, не позволю. Но я должна признаться что я согласна съ твоимъ мнніемъ. Странно, смшно даже пріхать ко мн какъ гость… Мн будетъ совстно даже предъ прислугой.
— Во всякомъ случа твой мужъ поступилъ какъ варваръ…
— Это не твое дло. Maman тоже твердила что онъ варваръ, и я знаю чмъ я поплатилась за то что позволяла ей вмшиваться въ наши отношенія.
Графъ просіялъ.
— Ты права, замтилъ онъ,— никто не долженъ вмшиваться въ отношенія мужа къ жен.
— А вы-то зачмъ же вмшиваетесь? спросила Кети.
— Я съ безумными не говорю, и попрошу тебя помолчать.
— Дикій островъ здсь, что ли, что нельзя сказать слова безъ разршенія начальства! Маша, удемъ немедленно… Признаюсь, очень странно что Михаилу Александровичу вздумалось возобновить отношенія съ женой сейчасъ посл смерти maman. По-моему, это подозрительно.
Марья Павловна поняла намекъ на корыстныя цли Образцова и возразила съ негодованіемъ:
— О! это уже не простительно, и ты сама не думаешь того что говоришь.
— Твоя сестра перешла за границы приличія, сказалъ графъ на распвъ, густымъ голосомъ, и смотря изъ подлобья.
Ей самой стало совстно. Она вдругъ обняла сестру и дядю.
— Ну, прости меня, Маша, и вы, дядя, не сердитесь, милый. Что длать! вы знаете, языкъ мой — врагъ мой.
Образцова, отказавшись съ первыхъ словъ отъ свиданья съ мужемъ, уже раскаивалась въ своей торопливости. Дло въ томъ что письмо ее озадачило, взволновало, но не тронуло. Оно было такъ несложно и сухо что не допускало никакого рода объясненій, нельзя было отвчать на него иначе какъ согласіемъ или отказомъ. А Марь Павловн не хотлось сказать ни да ни нтъ, ей надо было обдумать свое ршеніе….
Графъ ожидалъ положительнаго отвта на переданное имъ письмо и былъ совершенно сбитъ съ толку равнодушіемъ своей племянницы. Онъ принялъ важный видъ и говорилъ отрывисто и лаконически. Кети, посл своей выходки, стала вдругъ кротка какъ ягненокъ и была все-таки несносна: она раскладывала пасьянсъ и не кончивъ закуривала пахитосъ, бросая его не докуривъ и бралась за работу, потомъ опятъ за пасьянсъ. Вечеръ длился, наконецъ графъ принялся отыскивать свою трость. Марья Павловна, прощаясь съ нимъ, сказала:
— Дядя, я васъ однако попрошу передать Михаилу Александровичу что я сама надюсь что мы встртимся безъ непріязни….
Графъ взглянулъ на нее вопросительно, даже глупо, такъ онъ былъ удивленъ, и спросилъ:
— Гд вы встртитесь?
— Живя-то въ одномъ город? Да везд можемъ встртиться! У общихъ знакомыхъ, на улиц, у васъ наконецъ, я не знаю!

VIII.

Однообразіе жизни Марьи Павловны было нарушено неожиданно. Не оставалось сомннія что Михаилъ Александровичъ не безъ задней мысли изъявилъ желаніе ее видть: онъ ничего не длалъ даромъ. Что же касается до нея, она не отдавала себ отчета въ своихъ чувствахъ. Ей хотлось встртиться съ нимъ, чтобы помучить и его и себя, какъ будто они не довольно мучили другъ друга, высказать ему что-то недосказанное, какъ будто мало было говорено. Этотъ человкъ ее такъ оскорбилъ, разбилъ ея жизнь такъ неожиданно и грубо что простить ему казалось ей унизительнымъ и несогласно съ гордостью, ни даже съ ея чувствами. Разв она любила его? Были такія минуты, когда она бы дала полжизни за то чтобы онъ въ нее влюбился страстно и далъ бы ей возможность отмстить за себя, броситъ его и сказать ему: ‘Мы поквитались.’
Но чувство которое перешло въ ненависть не перестаетъ быть чувствомъ, и при первомъ случа можетъ обратиться въ страсть. Все дло въ одномъ вопрос: сохранилось ли оно въ сердц, или живетъ только въ воображеніи?
Образцова вышла замужъ прелестною, но дурно воспитанною двочкой, не отдавая себ ни малйшаго отчета въ обязанностяхъ замужней женщины. Съ тхъ поръ какъ ее оставилъ мужъ, опытность, пріобртенная годами и страданіями, развода въ ней нкоторое понятіе о жизни, которое она не успла приложить къ длу. Ей приходилось въ первый разъ испытать свои собственныя силы и она невольно опасалась себя, не довряла себ, чувствовала что готова идти очертя голову, тамъ гд другая измрила бы заране послдствія важнаго шага.
Марья Павловна не вполн даже сознавала что въ ея жизни разыгрывается не романъ, а серіозный вопросъ. Ей даже нравилось неожиданное сплетеніе обстоятельствъ, въ которыхъ она находилась, она вдругъ охладла къ Моранжи и между тмъ начала съ нимъ кокетничать.
‘Пусть же Михаилъ Александровичъ увидитъ его у моихъ ногъ’, думала она, и ожидала съ нетерпніемъ чтобы графъ привезъ ей какую-нибудь всточку объ муж.
Моранжи являлся почти каждый день къ двумъ сестрамъ. Ему нравился контрастъ который онъ находилъ между ними: одна была полна, другая стройна и худощава, съ одной онъ находился en fraie de coquetterie, а о другой вздыхалъ, и ни съ тою ни съ другою не игралъ однако комедіи. Ухаживаніе за женщинами было въ немъ потребностію, природнымъ свойствомъ, какъ да, сонъ, движеніе.
Разъ, пріхавши съ надеждой поболтать съ ними, онъ не засталъ Кети дома и обрадовался возможности увидть наедин ту которая ему больше нравилась.
Марья Павловна смялась, подшучивала надъ нимъ и казалась такъ весела что Моранжи выразилъ желаніе видть ее серіозне.
— Вы слишкомъ требовательны, отвчала она.— Разв возможно смотрть серіозно на ваши письма и слова?
— Вы меня оскорбляете. Я васъ умоляю объясниться.
— Вы писали ко мн что вы меня любите?
— И готовъ это повторить тысячу разъ.
— И ухаживаете за моею сестрой?—
— Потому именно что я влюбленъ въ васъ.
— Вы кажется сметесь, Мг de Morangy?
— Боже мой, что вы говорите! Ваша сестра благосклонно смотритъ за людей которые за ней ухаживаютъ, а я счастливъ что нашелъ предлогъ который мн позволяетъ бывать у васъ каждый день.
— Какъ! вы мн признаетесь что играете комедію съ моею сестрой!
— Какая же тутъ комедія?— Я влюбленъ въ васъ, а не въ нее, но она хорошенькая женщина, я ей это повторяю, и мы оба довольны.
— Я давно слышала что Французы смотрятъ на любовь какъ на шутку, но странно что они обращаются съ объясненіями къ женщинамъ которыя ею не шутятъ.
— Кто сказалъ что Французы не умютъ любитъ? возразилъ съ жаромъ Моранжи, оскорбленный ея замчаніемъ. Они потомки рыцарей, и каждый изъ нихъ обнажитъ шлагу за честь и любовь дорогой женщины.
— И они носятъ дв шпаги? спросила она, разсмявшись
— О! это жестокое слово! Это нехорошо съ вашей стороны. Вы забавляетесь любовью человка который готовъ умереть за васъ — а я смлъ надяться что моя любовь васъ тронула.
— Я буду искренна…. Да…. тронула, на минуту!.. Но я убдилась что я вамъ не внушаю серіознаго чувства, и выходитъ что я за это не въ претензіи.
— Вы меня приводите въ отчаяніе! воскликнулъ Моранжи.— Я былъ бы самый пошлый изъ смертныхъ, еслибы не умлъ васъ любить серіозно. Прикажите мн броситься для васъ въ огонь и въ воду, и тогда вы не усомнитесь во мн!
Моранжи увлекся въ одно мгновеніе и своими собственными словами, и tte—tte, и миловидностью Марьи Павловны, кровь ему бросилась въ голову. Онъ придвинулъ свое кресло такъ близко къ молодой женщин что коснулся ея колнъ, она вспыхнула и отодвинулась. Онъ сталъ на колни и схватилъ ея руку, она ее высвободила, вскочила съ мста и отошла, а онъ всталъ и остановился предъ ней съ умоляющимъ взглядомъ, который ей внушалъ отвращеніе.
— Оставьте меня! Вы не имете уваженія къ женщин, сказала она громко и строго.
— Боже мой! за то что человкъ васъ обожаетъ, вы говорите что онъ не уметъ васъ уважать? Я отдамъ полжизни за одинъ день вашей любви….
И онъ занесъ руку, чтобъ ее обнять.
— Вы забываетесь! вскрикнула Марья Павловна.
Моранжи давно не врилъ въ строгость женщинъ, но тутъ нельзя было не поврить. Вс черты ея лица выражали почти двственный страхъ, онъ опомнился, и наклонивъ голову, замеръ предъ ней въ поз jeune premier предъ Мадленой Броганъ.
— Простите меня, оказалъ онъ.— Выгоните меня…. Я сумашедшій. Я кругомъ виноватъ!
Полудраматическая поза не была въ немъ вымышлена, придумана для даннаго случая. Не онъ перенялъ ее у jeune premier — а jeune premier перенялъ у него. Французы дома какъ и въ людяхъ, особенно съ женщинами, т же самые что на сцен, актеры до такой степени втянувшіеся въ роль что она перестаетъ быть ролью. Въ иныхъ случаяхъ они ею такъ вдохновляются что идутъ на геройскіе подвиги.
Марья Павловна вздохнула свободне и сказала:
— Я бы никогда не простила себ, еслибы могла предвидть эту сцену.
— Я отсюда не выйду пока вы мн не простите, отвчалъ Моранжи.— Не судите обо мн слишкомъ строго. Женщины которыхъ я любилъ до сихъ поръ не стоили вашего мизинчика. Да! я ихъ любилъ шутя, васъ нельзя такъ любить. Вы исключеніе….
Долго говорилъ онъ въ этомъ смысл, и его сладкія рчи слушала не безъ удовольствія Марья Павловна. Моранжи это угадывалъ, несмотря на серіозность и строгость которыми она вооружилась.
Ихъ бесд положило конецъ возвращеніе Кети. Моранжи се привтствовалъ съ обычною любезностью, на его лиц, во всей его особ не оставалось слда смущенія или чувства. Онъ разговорился о политик, война между Франціей и Германіей была уже объявлена.
— Война можетъ сдлать переворотъ во Франціи, сказалъ онъ.
— Переворотъ въ пользу Бурбоновъ? спросила Кети.
— Непремнно. Революція — и Наполеонъ палъ.
— Вы не боитесь Прусаковъ?
— О! Разв можетъ быть объ этомъ рчь? Ихъ перебьютъ какъ мухъ! Надо спшить въ Парижъ.
— Ждите же васъ въ Париж съ того дня, когда въ немъ будетъ развваться блое знамя.
— О! это было бы слишкомъ много счастія разомъ!
Онъ слъ къ роялю, и взглянувъ на Марью Павловку, весело заплъ:
Dieu garde mon me!
Ma vie est an Roi,
Mon coeur ma dame,
Mon honneur moi!’
‘У нихъ все кончается пснями’, подумала она съ презрительною досадой.

IX.

Графъ не замедлилъ передать Образцову свой послдній разговоръ съ Марьей Павловной. Какъ тяжело ему ни было, онъ не забылъ ни одного слова, ни малйшей подробности, и замтилъ съ большимъ удивленіемъ что Михаилъ Александровичъ остался доволенъ.
Правда, она отказалась принять, его у себя, но не избгала встрчи съ нимъ у другихъ. И съ какою же цлію сдлалъ бы онъ шагъ къ сближенію, еслибъ остановился при первомъ препятствіи?
Узнавъ что она гуляетъ ежедневно пшкомъ, онъ старался ее встртить на улиц около ея дома, но она какъ нарочно не выходила. Наконецъ ему удалось взглянуть на нее, но она шла объ руку съ сестрой, и около нея увивался незнакомый щегольски одтый иностранецъ. Эта встрча повторилась два раза, Образцова не замтили. Имя иностранца ему сказалъ графъ Чаплинъ, и изъ его подробнаго и не хитраго разказа легко было заключить что Моранжи ухаживаетъ за Марьей Павловной. Образцовъ, не откладывая боле, попросилъ дядю устроить ему свиданіе съ женой.
Графъ написалъ немедленно къ Марь Павловн, что зоветъ ее одну на чашку чая, и задетъ за ней самъ вечеромъ.
Она поняла, и не сообщила приглашенія сестр. Кета звала ее за-городъ, но получивъ положительный отказъ, ухала одна съ Моранжи.
Марья Павловна провела цлый день въ раздумьи и въ тревог, ходила, садилась, то улыбаясь, то хмурясь. Она твердила роль: какъ ей войти, что сказать мужу, и посл долгахъ колебаній и соображеній ршилась обращаться съ нимъ какъ новая знакомая: холодно и прилично.
Въ семъ часовъ пріхалъ графъ, посадилъ племянницу въ карету, и увезъ къ себ.
Карета катилась по мостовой, а сердце Марьи Павловны все боле и боле замирало. Она схватила руку дяди и сказала:
— Ради Бога, не оставляйте насъ вдвоемъ..
— Смшно! ты боишься оставаться вдвоемъ съ мужемъ?— Карета остановилась.
— Я васъ прошу… дядя, ради Бога! настояла Образцова. Выходя изъ кареты она оступилась и подумала: ‘дурная примта.’
Пойдемъ ли мы за ней шагъ за шагомъ? Возможно ли передать хаосъ чувствъ поднявшійся въ ея сердц, когда она очутилась лицомъ къ лицу съ единственнымъ человкомъ когораго она любила и не могла забытъ?… Онъ ее окинулъ пытливыхъ, хотя и смущеннымъ взглядомъ, и нашелъ въ ней большую перемну. Рзвая, пылкая, неспособная скрыть малйшаго чувства двушка преобразилась въ женщину владющую вполн собой. Она протянула руку Образцову, и сказала, какъ будто бы они познакомились наканун:
— Здравствуйте, Михаилъ Александровичъ.
Голосъ ея не задрожалъ. Серіозное выраженіе лица бросилось въ глаза Образцову, привыкшему видть его въ слезахъ или сіяющимъ радостью. Онъ замтилъ что она была бломъ, несмотря на трауръ. Она сла, сняла перчатку и бросила ее на столъ, перчатка упала, Образцовъ ее поднялъ.
— Merci, сказала она, взглянувъ на него привтливо.— Дядя, у васъ масса журналовъ?… и она наклонила голову надъ газетой и перевернула листъ.
— Я ихъ выписываю съ тхъ поръ какъ началась война. Сегодня дурное извстіе, Французовъ разбили подъ Вртомъ… А ты, Мишель, хотъ ихъ и не долюбливаешь, все-таки желаешь чтобъ они Нмцевъ отдлали, ха, ха, ха!
— И васъ интересуетъ война? спросила Марья Павловну, обращаясь вдругъ къ мужу.
— На эту войну никто не смотритъ равнодушно…. она многое ршитъ и для насъ, отвчалъ Образцовъ.
Разговоръ о политик, начатый графомъ, прекратился разумется самъ собой. Заговорили о погод, и обрадовались что въ сосдней комнат зашумли чашками. Графъ былъ какъ на иголкахъ, но не смлъ выйти изъ комнаты, а Образцовъ все ждалъ чтобъ онъ вышелъ.
‘Какое пошлое положеніе, думалъ онъ, а я самъ напросился на эту комедію. Надо было найти возможность видться — только не здсь. А я не ожидалъ отъ нея такой выдержки.’
Марья Павловна взяла на колни котенка, который мурлыкалъ около нея, и принялась его гладить и щекотать за ухомъ. Легкая дрожь пробгала по всему тлу молодой женщины, и рука ея была холодна и красновата.
— А что его хозяйки не видать? спросила она, поглаживая котенка.— Гд Соня?
— Слышишь? тебя зовутъ, поди поздоровайся, сказала Аннсы едоровна, которая сидла въ зал около чайнаго стола и боялась проронить малйшее слово изъ бесды графа съ его гостями..
Соня вошла въ гостиную и поцловалась съ Марьей Павловной.
— Какъ эта двочка блдна! сказала Марья Павловна, взглянувъ на мужа.— Ей бы надо на воды въ Липецкъ.
— А вы, я слышалъ, собираетесь за границу? спросилъ Образцовъ.
— Да, перемна, знаете, иногда необходима. Перемна жизни, мн кажется, измняетъ иногда и людей… не правда ля?
— Я нахожу что вы и такъ измнилась, не вызжая изъ Москвы.
— Къ лучшему или къ худшему? спросила она, слегка улыбаясь.
— Вы измнились…. вотъ все что я пока могу сказать.
Графъ, обрадованный что разговоръ завязался, всталъ и подошелъ къ столовымъ часамъ, потомъ къ висящей на стн фотографіи, останавливался и разсматривалъ ихъ какъ будто видлъ въ первый разъ. Однако разговоръ опять прекратился. Марья Павловна, которая ожидала другаго отвта отъ мужа, не отозвалась на его слова, наклонила опять голову надъ Иллюстраціей и замолчала.
Ея выдержка начинала сокрушать надежды Образцова и вс его соображенія относительно будущаго примиренія. Она или мстила за себя или дошла до послдней степени равнодушіе, и онъ на нее глядлъ съ возбужденнымъ любопытствомъ. Но Марья Павловна ждала другаго взгляда, ждала слова, хоть слова упрека, которое разбило бы между на на ледяную преграду. Вншнее спокойствіе и необщительность мужа ее раздражали, оскорбляли. Она уже не играла роли и была холодна, потому что у ней было смертельно холодно на сердц.
Человкъ подалъ чай, а за намъ сама Аяпсья едоровна вошла съ банкой варенья и поставивъ ее на столъ, сказала любезно мужу и жен:
— Прошу отвдать: морошка. Сама варила. Признаюсь, не надялась что вы будете ее кушать вмст.
Оба опустили съ досады глаза свои на чашки.
Вечеръ отъ котораго Марья Павловна такъ много ожидала вышелъ, какъ почти всегда случается въ жизни, вялый и пустой. И чего, чего она не передумала, на что она не ршалась въ какія-нибудь три четверти часа? Зачмъ онъ ее вызвалъ? Зачмъ она пріхала? Надо было понять что онъ ей готовить новое оскорбленіе. Не долженъ до онъ былъ встртить ее съ повинною головой? Не за нимъ ли осталось слово которое должно было ее вызвать на гнвъ или снисхожденіе? Завтра же она удетъ куда-нибудь, чтобъ не быть въ одномъ город съ нимъ.
‘Одно остается, думалъ въ свою очередь Образцовъ, оказать ей прямо что я желаю ее видть наедин.’
Но прежде чмъ онъ ршился исполнить свое намреніе, самое неожиданное обстоятельство нарушило однообразіе вечера.
Катерина Павловна провела цлый день въ Останкин съ Моранжи. Никогда еще ей не было такъ весело, никогда они не кокетничали другъ съ другомъ съ такимъ усерднымъ желаніемъ вскружить другъ другу голову, къ вечеру собрались тучи и пошелъ дождь, надо было вернуться домой. У подъзда Моранжи простился съ Кети и объявилъ что онъ поденъ къ графу Чаплину.
Кети призадумалась, она замтила что домъ не освщенъ, спросила у людей гд ея сестра и узнавъ что она была у графа, предложила Моранжи хать къ нему вмст. Похали: прислуга графа получила приказаніе всмъ отказывать, но никакъ не полагала что запрещеніе простирается на родную племянницу, и впустила ее безпрекословно, Катерина Павловна вошла шумно и весело, но узнавъ своего зятя, остановилась въ дверяхъ, поражонная удивленіемъ. Произошло общее смятеніе. Графъ подошелъ къ Моранжи, что-то пробормоталъ и не познакомилъ его съ Образцовымъ, который тотчасъ его узналъ.
Между тмъ Кети успла оправиться, взглянула за сестру, та ей кивнула головой, улыбнулась и поднесла палецъ къ губамъ. Не оставалось сомннія что мужъ и жена не случайно встртились у графа, но объ этомъ надо было молчатъ предъ постороннимъ лицомъ. Объяснивъ себ такимъ образомъ знакъ сдланный сестрой, Кети протянула съ недоумніемъ руку Михаилу Александровичу и проговорила: ‘Bonsoir’.
Моранжи уже усплъ устроиться возл Марьи Павловны и сказалъ почти шопотомъ:
— Я васъ не узналъ въ первую минуту, какъ этотъ блый нарядъ идетъ къ вашему смуглому лицу! Почему вы въ бломъ сегодня?
Она сидла въ углу, Моранжи слъ такъ близко къ ней, его шепотъ ей показался такъ неумстенъ что она вспыхнула до ушей.
— Почему вы сняли трауръ? спросилъ онъ опять, объясняя по-своему ея смущеніе.
Она солгала:
— Сегодня день моего рожденія, и я сняла черное платье. Примта.
Ея желаніе сбылось: Моранжи у ея ногъ, и Образцовъ не отводилъ отъ нея глазъ. Почему же она растерялась? Неужели она дорожитъ его мнніемъ? Надо превозмочь себя, кокетничать съ Моранжи.
— Вамъ было весело въ Останкин? спросила она.
— Да, весело, но я думалъ о васъ и досадовалъ на себя.
— Почему?
— Мн бы слдовало любить не васъ, а вашу сестру.
Разговоръ поддерживался нкоторое время на этотъ ладъ, съ неимоврными усиліями со стороны Марьи Павловны.
Кети болтала, пила чай, и между тмъ не теряла изъ виду сестры. Чувство до тхъ поръ ей незнакомое, чувство ревности подымалось въ ея груди. Она слишкомъ разчитывала за себя: пустое кокетство перешло незамтно въ любовь. Она полюбила, насколько была способна полюбить. Мучительное безпокойство овладло ею, она не могла съ нимъ совладать и громко позвала Моранжи, чтобъ отвлечь его отъ разговора.
— Mr de Morangy, не правда ли, вы не врите въ успхъ прусской арміи?
— Это вроятно журнальная сплетня, отвчалъ Моранжи.— А если даже и не сплетня, что же это доказываетъ? Eh bien, on les battra demain, voil tout!
Отъ Образцова ничего не ускользнуло: ни смущеніе Марьи Павловны, ни смлость этого Француза, съ которымъ она говорила шепотомъ. Теперь онъ понималъ почему Марья Павловна отказалась его принять, онъ объяснилъ себ ея неприступность…. У него соперникъ, и кто же!
Какъ хотлось Образцову посмяться надъ нимъ, одурачить его въ глазахъ жены.
Моранжи высказывалъ пошлости о политик и литератур во всей простот своего французскаго нахальства, со всею наивностью человка никогда не усомнившагося ни въ себ, ни въ другихъ. Онъ стоялъ противъ Образцова, заложивъ пальцы въ карманъ жилета, а правою рукой длалъ жесты, подтверждающіе неопровержимость его словъ.
Образцовъ не длалъ жестовъ, слушалъ и смотрлъ съ поддльною серіозностью и вниманіемъ, въ которыхъ ошибся одинъ Моранжи. Но Образцовъ зналъ какими глазами русскій человкъ могъ смотрть на его противника въ настоящую минуту, съ какимъ чувствомъ могъ его слушать
Кети, которая выходила изъ себя, сказала вдругъ:
— Mr de-Morangy, оставьте литературный споръ, онъ мн надолъ. Акомпавируйте мн пожалуста, я спою романсъ.
Моранжи слъ къ роялю, а Образцовъ подошелъ къ своей жен.
Она была очень блдна и поблднла еще больше. Онъ нагнулся къ ней и сказалъ довольно громко подъ звукъ музыки:
— Онъ неотразимъ!
— Представьте себ, отвчала Марья Павловна, смло выдерживая его презрительный взглядъ, — что я еще недавно была готова полюбить этого ничтожнаго человка!
Смлость отвта смутила Образцова.
— Если только готовы… слава Богу! И это правда?… Неужели бы вы могли его полюбить?
— Почему нтъ, я какъ и многія женщины, которыхъ не любили безупречные люди.
Образцовъ слъ возл нея.
— Скажите мн, спросилъ онъ немного помолчавъ,— зачмъ вы пригласили сюда этого господина и вашу сестру?
— Они пріхали случайно. Сестра моя не знала даже что я здсь. Но я рада что она пріхала.
— Рады?
— Да! Мн еще никогда не было такъ холодно какъ сегодня! Я никогда не чувствовала себя до такой степени одинокою.
— Marie…. Вы снимаете наконецъ вашу маску, сказалъ онъ.
Она узнала его прежній голосъ, во прежняго вліянія онъ не произвелъ на нее. Неужели она его любила только воображеніемъ, только въ прошедшемъ?
— На мн не было маски, отвчала она кротко и грустно.
— Согласитесь меня принять, просилъ Образцовъ.— Я хочу — я долженъ васъ видть.
— Хорошо, отвчала она, подумавъ.— Мы увидимся, только не у меня. Мн хочется избжать домашнихъ толковъ и сплетней… Я придумаю гд…. я къ вамъ напишу.
Онъ поймалъ ея руку и пожалъ торопливо ее, это тихое пожатіе какъ будто смутило ея сердце.

X.

Образцовъ провелъ свое юношество въ строгой и тихой сред, между матерью и сестрами. Онъ женился въ двадцать шесть лтъ, мало зная жизнь, не вынесъ перехода отъ мирныхъ семейныхъ отношеній къ домашнему аду, и не совладалъ съ новыиъ положеніемъ. Разставаясь съ женой, онъ еще далеко не охладлъ къ ней, но преодоллъ чувство, которое называлъ слабостью. Онъ ее обвинялъ во всемъ несчастьи неудавшагося супружества, и было что-то жесткое и непоколебимое въ его обвиненіяхъ. Но прошло нсколько лтъ не безъ горькихъ разочарованій въ людяхъ вообще и въ женщинахъ въ особенности. Въ провинціи у него была связь, въ которой онъ узналъ до чего можетъ доходить женская пустота и несостоятельяость, онъ видлъ вблизи пустыхъ женщинъ и сдалъ невольное сравненіе между ними и Марьей Павловной. До него доходили со всхъ сторонъ похвалы ея уму и сердцу и ея безупречной жизни. Онъ зналъ что она не простила матери ея вмшательства въ ихъ отношенія, и отстаивала его, хотя на него нападала графиня. Не разъ онъ перечелъ ея письма въ которыхъ каждое слово дышало отчаяніемъ и любовью, когда остыли первыя горькія впечатлнія, онъ взглянулъ безпристрастно на прошлое и поступилъ какъ поступали бы немногіе, онъ обвинилъ себя и началъ мечтать о сближеніи съ женой.
Но увы! въ его сердц не оставалось уже тни прежняго чувства. Онъ его разбилъ, продешевилъ, заглушилъ мелочными и минутными привязанностями. Но тмъ не мене внутренній голосъ ему говорилъ что онъ не принадлежитъ себ и долженъ поправить свою вину, пока еще не слишкомъ поздно.
И сердце его просило не страсти, а тихой семейной жизни. Онъ узналъ ее съ раннихъ лтъ, и она осталась его лучшимъ воспоминаніемъ. Образцовъ принадлежалъ къ числу людей всегда занятыхъ и дятельныхъ, для которыхъ необходимы, въ часы отдыха, женская заботливость и тихій разговоръ. Онъ надялся что для Марьи Павловны, какъ и для него, не прошелъ даромъ страшный жизненный урокъ, и видлъ ее подъ своимъ кровомъ кроткую, серіозную, понявшую призваніе жены и матери.
Вечеръ проведенный съ нею не могъ ему дать опредленнаго понятія о перемн которая въ ней совершилась. Но врно то что впечатлніе было выгодно для нея, и онъ ждалъ нетерпливо назначеннаго свиданія.
Но Марья Павловна не слишкомъ торопилась исполнить данное общаніе. Посл встрчи, такъ давно и такъ горячо ожидаемой, мысли ея не успли придти въ порядокъ, и она не могла отдать себ отчета въ собственныхъ чувствахъ. Ея воображеніе не успокоилось, въ немъ воскресъ волшебный сонъ прошедшаго, и вмст съ нимъ надежды…. Она не была далека отъ мысли что Образцовъ не переставалъ ее любить попрежнему, отмститъ ли она ему за прошлыя оскорбленія, которыя лежали еще такъ тяжко на ея душ? или не вспыхнетъ ли и ея сердце подъ токомъ страсти?…
Обстоятельства приходили ей за помощь, чтобы поддержать ее въ романическомъ настроеніи духа. Она назначила свиданіе мужу какъ любовнику, и сама собой сбывалась ея мечта о загородной прогулк, и ей мерещились длинныя аллеи, въ ея ум мелькали стихи Пушкина или Мицкевича. Она устроивала свиданіе то въ одной, то въ другой подмосковной: въ Сокольникахъ и въ Парк было слишкомъ многолюдно, Останкино потеряло для нея свою прелесть, потому что было ей слишкомъ знакомо, и посл долгихъ колебаній она остановилась на Царицын, гд еще никогда не бывала. Ей вспомнилось что въ первый годъ замужества она собиралась провести тамъ день съ Образцовымъ, но поздка не состоялась. Думала ли еще такъ недавно Марья Павловна что она состоится, наконецъ, и что они подутъ вмст въ Царицыно?
Иногда ею овладвало безотчетное и глухое безпокойство. Безсознательная, можетъ-быть, надежда сойтись съ мужемъ таилась нсколько лтъ въ ея сердц за негодованіемъ, за озлобленіемъ, и вотъ наконецъ ея мужъ длаетъ самъ первый шагъ къ сближенію, и она спрашиваетъ себя: ‘любитъ ли она его?’ и ей страшно ея спокойствіе, ея равнодушіе. Ей иногда хотлось бы ухать куда-нибудь далеко, далеко, подальше отъ него….
Въ одну изъ такихъ минутъ безнадежности и недоумній, нп зная куда уйти отъ самой себя и съ кмъ подлиться своими чувствами, Марья Павловна вошла къ сестр.
Она была очень къ ней привязана, и готова серіозяо съ ней подружиться, еслибы та, съ своей стороны, умла отвчалъ на ея дружбу. Но Кети была исключительно занята собой. Она перестала говорить о поздк за границу, не жила почти дома, и мало видалась съ сестрой, но успла намекнуть нсколько разъ на то что Маша хорошо бы сдлала, еслибы сошлась съ мужемъ. Марья Павловна не могла понять почему мнніе сестры такъ быстро измнилось, и почему, получивъ деньги, она не собиралась за границу. Кети видлась ежедневно съ глазу на глазъ съ Моранжи, а Марья Павловна, избгая его, не подозрвала что устраивала свиданія, принявшія уже характеръ ей извстный изъ французскихъ романовъ.
— Кети, ты опятъ куда-то собираешься? сказала они, взглянувъ на шляпку, лежавшую на туалетномъ стол.
— На Кузнецкій мостъ, Маша…. Надо непремнно… А что?
— А мн хотлось съ тобой поговоритъ… Но никакъ не выберешь времени….
Кети сла противъ нея.
— Говори…. я могу подождать.
— Съ нкоторыхъ поръ я тебя не узнаю, Кети…. Ты какъ будто и забыла что мы собирались ухать вмст.
Кети нсколько смутилась. Ей хотлось ухать съ Моранжи, и Марья Павловна могла только ихъ стснить.
— Маша, правда… но видишь…. Меня безпокоитъ одно… Ну, если ты соскучишься за границей?… А я этого ожидаю. Ты сама не своя съ тхъ поръ какъ повидалась съ мужемъ, и для меня ясно что ты желаешь съ нимъ сойтись.
— Это для меня самой не ясно…. Еслибы ты знала какъ я намучилась!,
— Охота же теб мучиться! Трудно входить въ чужія дла, но вотъ теб мой совть: остаться здсь пока ты не примешь какого-нибудь ршенія…. А тамъ увидимъ. Уложиться и ухать не долго.
— Давно ли ты возставала такъ горячо противъ моего мужа?
— Да я не ты! Мы бы не ужились съ нимъ двухъ дней, а ты его обожала….
И между тмъ Кети отыскивала то зонтикъ, то перчатки.— Ну, прощай, Мимиша. Мы объ этомъ поговоримъ толкомъ… А то ты какъ нарочно выбрала самое неудобное время…. Она поцловала сестру и ушла.
— Богъ съ ней! подумала Марья Павловна, посмотрвъ ей вслдъ.— Ршено! я напишу ему сегодня, а завтра пусть ршится моя судьба!
Она написала мужу.
‘Ждите меня завтра въ первомъ часу у дебаркадера Бурской дороги. Мы проведемъ день въ Царицын.’

XI.

Москвичъ посщающій Царицыно задумается невольно надъ его странною судьбой. Много грезъ навваетъ видъ этихъ развалинъ уже отжившихъ и не жившихъ никогда, этого великолпія безъ прошедшаго и безъ воспоминаній. На душ становится такъ же пусто какъ и въ этихъ огромныхъ галлереяхъ, которыя видишь сквозь безчисленное множество темныхъ оконъ. Никогда не свтились въ нихъ огни, человческое лицо никогда изъ нихъ не выглядывало, осенью въ нихъ воетъ втеръ, а зимой ихъ засыпаетъ снгомъ. Только лтомъ кое-гд изъ окна высунется березовая втка. Единственная жилица дворца, она выросла подъ дождемъ и солнцемъ за насыпью земли и мусора не устланной паркетомъ, и ея свжая зелень составляетъ странный контрастъ съ почернлыми стнами.
Въ народ разказываютъ что это мсто проклято. Чей-то голосъ, преданье не говоритъ чей, сказалъ: ‘Пусто здсь будетъ’…. По немъ и сталось. Съ тхъ поръ Русская царица-орлица, {Императрица Екатерина II.} одтая въ атласъ, сіяющая красотой, золотомъ и алмазами, прозжала тмъ мстомъ. Полюбилось оно ей, и она приказала на немъ выстроить дворецъ на диво народу, а по ея повелнію мигомъ, подъ звуки псень, завизжала пила, и стукъ топоровъ, съ утренней зари до вечерней, раздавался по сосднимъ лсамъ. Великолпныя стны дворца, башенъ, словно кружевныя ворота, воздвигались не по днямъ, а до часамъ. И захотлось цариц взглянуть на свое будущее жилище, которое и звали Царицынымъ. Вотъ она и пріхала, какъ въ первый разъ, пышная, веселая, но какъ взглянула за дворецъ — стало у нея грустно на сердц. ‘Оставьте его, говоритъ. Мн сдается что этотъ дворецъ гробъ мой.’
Все и замолкло около дворца. Много десятковъ лтъ прошло съ тхъ поръ. Русскому царю вздумалось постить покинутый дворецъ, онъ и похалъ, какъ выхалъ изъ города, сбился съ дорога, плуталъ-плуталъ, словно духъ-нечистый отводилъ его кучера отъ настоящаго пути. Видитъ онъ издали крыши да башни, а он ему не даются что кладъ. Такъ и вернулся назадъ, не дохавъ до Царицына. Прошло еще времени не мало: другой Русскій царь захотлъ взглянуть на дворецъ, и похалъ онъ, да только-что выхалъ на дорогу, кони начали фыркать и подыматься на дыбы, да бить землю копытами, словно чуяли что-то не доброе. Бились съ ними, бились, длать нечего, повернули вазадь, и они такъ и бросились къ городскимъ воротамъ. {Исторически: императоры Александръ I и Николай.}
Ходятъ разные слухи о Царицын. Чья-то тнь, говорятъ, тамъ бродитъ по ночамъ, и видали ее въ разныхъ видахъ. То стоитъ она въ плащ, какъ сторожъ, на башн, и черный профиль всклокоченной бороды рзко обрисовывается на блднокрасноватомъ небосклон. То она бродитъ около пруда. Разъ мальчикъ водилъ лошадь на водопой и поравнялся въ ветловой алле съ незнакомцемъ въ плащ. Мальчикъ позвалъ его, но онъ не обернулся. Мальчикъ схватилъ его за плащъ, по плащъ и вся фигура были прозрачны какъ воздухъ…. Мальчикъ перекрестился, да давай Богъ ноги!
Марья Павловна пріхала на желзную дорогу за нсколько минутъ до перваго звонка, и сла въ вагонъ съ Образцовымъ который ее долго ждалъ у входа въ галлерею. Она замтила что онъ привезъ холодный обдъ въ плетеной корзинк, и подумала:
‘Прогулка влюбленныхъ! Возможно ли угадать его чувства до выраженію его лица?’
Дйствительно! Онъ разговаривалъ съ своими сосдями спокойно и свободно, и никто бы не угадалъ что жизненный вопросъ долженъ былъ разршиться для него черезъ нсколько часовъ.
Вагонъ остановился противъ Царицына. Образцовы рука въ руку спустились съ площадки и шли молча нсколько минутъ. Михаилъ Александровичъ былъ смущенъ не мене жены. Этотъ человкъ холоднаго темперамента и всегда владющій собою не зналъ какъ приступить къ объясненію, а у ней былъ въ голов хаосъ, въ которомъ не проглядывала ни одна ясная мысль. Она сознавала только что человкъ идущій рядомъ съ ней былъ ей чужой, и что его присутствіе поднимало въ ней неопредленныя, но мучительныя чувства.
— Мы не знаемъ что сказать другъ другу, началъ онъ.
— Мы даже не знаемъ зачмъ мы встртились и почему мы здсь, отвчала Марья Павловна.
— Что касается до меня, я это хорошо знаю. Было время когда мы мучили другъ друга, мы разстались на шесть лтъ: въ шесть лтъ многое, если не все, изгладится изъ памяти, забудется….
У нея развязался языкъ.
— Забудется! повторила она.— Ничто не забывается. Да и какъ забыть! То что я выстрадала осталось на мн, во мн, отразилось на моемъ здоровь, на моемъ лиц, на характер. Какъ же я могла забыть то что мн напоминается само собой на каждомъ шагу!
Образцовъ опасался упрековъ, но зналъ заране что ему ихъ не избгать. Да и за что бы она его пощадила? Онъ сыгралъ въ ея жизни роль непостояннаго любовника, а не законнаго мука.
— Договаривайте, сказалъ онъ,— не щадите меня. Я приготовился на все.
Эти слова ее нсколько смягчили.
— Скажите, спросила она посл минутнаго молчанія, — съ какою цлью вы пріхали въ Москву? пожелали вдругъ меня видть?
— Я желаю уже давно и отъ всей души сойтись съ вами.
Она не была приготовлена къ этому спокойному и прямому отвту и растерялась.
— Я васъ не понимаю, промолвила она, — я васъ вовсе не понимаю!,
— Вамъ надо однако понять меня, и я не теряю надежды что мы поймемъ другъ друга.
Но она покачала головой, движеніемъ которое значило: ‘Врядъ ли?*
Они подымались по отлогому скату на каменный мостъ и вышли на лужайку, раскинутую противъ задняго фасада дворца и осненную со всхъ сторонъ старыми деревьями. Направо стоять полувыбленныя, еще не совсмъ сокрушенныя временемъ, прелестныя ворота, и ярко отдляются отъ темнозеленой рощи, которая подымается за ними, обновляясь и украшаясь ежегодно.
Марья Павловна взглянула невольно на ворота, на рощу, на богатую зелень луга, и слезы навернулись на ея глазахъ.
— Помните ли вы, спросила она,— что мы сюда собирались восемь лтъ тому назадъ?…
— Я объ этомъ вспомнилъ не разъ съ тхъ поръ какъ получилъ вашу записку, отвчалъ Образцовъ.
Онъ поцловалъ ея руку и продолжалъ чрезвычайно мягко, чрезвычайно ласково:
— Пойдемте въ рощу. Сядьте сюда…. Я боюсь вы устанете…. и онъ разостлалъ свое пальто на землю.
У Марьи Павловны кнуло сердце.
— Вотъ оно начало! и она впилась въ мужа взглядомъ и мыслью.
— Намъ надо понять другъ друга, началъ опять Образцовъ, садясь у ея ногъ.— Я признаю себя кругомъ виноватымъ предъ вами…. я долженъ былъ не просить, не умолять, не уступать, а требовать чтобы вы оставили домъ вашей матери, увезти васъ, несмотря на ея обмороки и на ваши слезы. Я не ршился бытъ тираномъ, и погубилъ наше счастье.
Она раздумывала и отвчала по-женски,
— Вы не увезли меня потому что недостаточно меня любили.
— Этотъ упрекъ несправедливъ до крайности, но упрекайте меня въ чемъ хотите и сколько хотите! Я тогда замучился въ мелочной борьб, она меня унижала въ моихъ собственныхъ глазахъ, и вмсто того чтобъ ее одолть, я отъ нея бжалъ. Прошедшее безъ поправки, но будущее въ вашихъ рукахъ.
Будущее! Какой смыслъ имло это слово въ его понятіяхъ? Она за него смотрла, не ршаясь спросить: ‘Какое будущее?’
Все что онъ сказалъ было такъ мало похоже на то чего она обжидала, такъ далеко отъ міра ея идеаловъ….
Образцовъ продолжалъ:
— Чмъ боле я виноватъ предъ вами, тмъ боле я обязанъ поправить свою вину, заставить васъ забыть о ней. Я вамъ снова предлагаю мою руку. Согласны ли вы быть моею женой?
Боже мой! Какъ это было холодно, какъ опредленно, какъ обдуманно! Марья Павловна перенеслась къ той минут, когда онъ ей сдлалъ свое первое предложеніе. То было не предложеніе, а горячее, заразительное признаніе въ безсвязныхъ словахъ. Они не понимали что говорили, понимали только что они безумно счастливы….

XII.

Она не могла отвчать. Чтобъ отвчать на такіе положительные, обдуманные вопросы надо было надуматься и запастись положительностью. Однако, хотя отъ этого человка вяло холодомъ и благоразуміемъ, она не сказала ему опредленнаго нтъ, стало-бытъ дорожила имъ, иначе говоря, была боле или мене, хотя и безсознательно, подъ его вліяніемъ.
Ея молчаніе не озадачило Образцова. Онъ взялъ ея руки и тихо сжалъ въ своихъ, она хотла ихъ высвободить.
— Позвольте мн ихъ удержать, настоялъ онъ — Я былъ такъ долго лишенъ этого счастья, такъ мы ближе другъ къ другу…. Marie…. Маша, началъ онъ вдругъ, обращаясь къ ней какъ къ своей жен,— ты мн призналась что ты чуть было не полюбила этого Француза? Подобный выборъ можно объяснить только потребностью привязанности, какой бы то ни было. Я пришелъ во-время и можетъ-быть стою того счастья которое ты готова была отдать ему…. Поручишься ли ты что завтра теб не понравится другой Моранжи?
— Почему же Моранжи, а не человкъ достойный любви?… и который бы мн далъ…. желанное счастіе?… спросила она вспыхнувъ.
— Назовемъ вещи по-имени: который бы тебя любилъ страстно.
Она молчала.
— Да? не правда ли? Послушай. Мы любили страстно другъ друга, и еслибы не разставались, страсть перешла бы уже въ другое чувство. Что длать! таковъ законъ природы. Поставъ же себя въ положеніе женщины которая желая жить одною страстью переходила бы отъ медоваго мсяца къ другому. Ты бы на это пошла?
— Нтъ! сохрани Богъ! Женщина сходится навсегда съ любимымъ человкомъ, или сознаетъ что вчная связь между имъ и ею невозможна…. Кажется, грустный опытъ намъ доказалъ что мы сойтись навсегда не можемъ.
— Но съ тхъ поръ ты меня совершенно забыла?… Кром Моранжи, ты встртила человка которому ты бы отдала всю жизнь? Я требую прямаго отвта.,
— Нтъ! я не встртила такого человка, и нашего прошедшаго не забыла, отвчала Марья Павловна, избгая говорить ему ты.
— Какъ я счастливъ! Стало-быть ты не въ прав сказмъ что мы не сошлись. Насъ разлучило недоразумніе, чужое вмшательство, а не личные характеры. Почему я врю безусловно твоему слову?… Почему ты мн вришь?… Это взаимное довріе не есть ли ручательство взаимной привязанности, которую не совсмъ уничтожила разлука? И я въ эти шесть лтъ встрчалъ женщинъ которыя мн нравились минутно, а при сравненіи съ тобой теряли все свое значеніе въ моихъ глазахъ….
— Но въ такомъ случа, спросила Марья Павловна,— зачмъ же ты не вернулся, не написалъ? Почему это все сбылось такъ поздно?…
Образцовъ глубоко вздохнулъ.
— Почему? повторилъ онъ,— почему? Я жилъ въ это время. Больше я ничего не могу сказать. Я узналъ жизнь и людей, я мн захотлось къ пристани. Наглядлся я и на супружескую жизнь, и понялъ что ея неудачи объясняются большею частью неловкостью и неопытностью той и другой стороны. Нтъ причины чтобы порядочные люди не сплись. Помнишь какъ мы съ тобой плакали, когда умеръ нашъ ребенокъ? Еслибъ мы тогда и не любили страстно другъ друга, врь что насъ сблизило бы общее горе. Есть и общія радости….
— Все такъ, перебила она.— Но мн кажется что главное условіе счастья въ сходств характеровъ…. Одинъ ставитъ разсудокъ выше всего, а другой, какъ ни бейся, однимъ разсудкомъ не проживеть….
— Понимаю! Я человкъ положительный, а ты мечтательница. Тутъ еще нтъ зародыша разлада: спокойствіе семейной жизни основано на взаимныхъ уступкахъ. Маша, подумай…. я не хочу вырвать у тебя согласіе. Поступай по совсти и по душ. Я теб доказалъ насколько я тебя уважаю, о скажу что ты единственная женщина которую я бы могъ любить какъ друга.
Уважать! но разв она не была въ прав требовать больше чмъ уваженія?… И все что было въ ней чувства возстало противъ этого слова.
Образцовъ глядлъ на нее и прибавилъ, какъ бы отвчая на собственную мысль:
— А въ теб нтъ ни мелочности, ни лжи….
— Но и въ мущин можно любить искренность и отсутствіе мелочности, перебила она съ холодною досадой.
Какъ отвтилъ Образцовъ на это замчаніе? Онъ обнялъ ее, поцловалъ ея волосы, руки, но его ласки отзывались нжностью, но не страстью.
Едва замтная, почти принужденная улыбка мелькнула на ея губахъ. Она не отвчала на ласки мужа, однако и не отталкивала ихъ. У ней стало тсне на сердц
— Хоть бы ты разъ написалъ…. спросилъ бы, жива ли я? сказала она кротко.
— Я узнавалъ постоянно изъ разныхъ источниковъ все, все что до тебя касалось, отвчалъ Образцовъ,— но сблизить насъ могло лишь время, или сила обстоятельствъ. Мн памятенъ одинъ день, который ршилъ можетъ-быть нашу судьбу. Это было осенью, года два тому назадъ. Цлое утро я возился съ длами и вернулся домой разбитый, больной. Посл обда я легъ на диванъ и долго лежаль. Около меня мертвая тишина. Мои мысли были какъ въ туман. Я смотрлъ упорно на пятнышко, находившееся на потолк. Пробило шестъ, семь часовъ. Наканун я провелъ вечеръ съ провинціальными нигилистками и львицами, вдругъ вспомнилъ о нихъ, почувствовалъ отвращеніе, и не остановился на этомъ воспоминаніи. Одуряющая тишина и стукъ дождя въ окна наводили на меня тоску, которая лишаетъ способности думать. Часы опять пробили. Я вспомнилъ что надо ихъ завести, всталъ машинально и подошелъ къ бюро, но открылъ ошибкой не тотъ ящикъ въ которомъ лежалъ ключъ, и рука моя коснулась связки писемъ. Это были твои письма…. и послднія, и т что ты мн писала невстой, тайкомъ отъ твоей матери. Я ихъ перечелъ…. и съ той минуты я ни разу не вошелъ вечеромъ въ мой кабинетъ чтобы не вспомнить о теб. Мн казалось что ты сидишь то въ одномъ кресл, то въ другомъ, то возл меня на диван. Твой портретъ виситъ надъ диваномъ.
Этотъ мягкій, ласковый тонъ, это неподдльное заискиваніе ея чувствъ имли своего рода обаяніе, Марья Павловна тронутая невольно пожала руки Образцова и привтливо ему улыбнулась.
— Какъ часто, говорилъ онъ,— меня мучило твое ложное положеніе и одиночество. Ты не могла бы жить безсмысленно какъ твоя сестра, ни кончить какъ она.
— Моя сестра? она слишкомъ честна, пожалуй слишкомъ пуста, чтобы чмъ-нибудь кончить.
— Полно такъ ли?… Одну погубитъ неудачный выборъ — а другую именно пустота. Какъ же ты назовешь ея отношенія къ г. Моранжи?
— Она съ нимъ пококетничаетъ, да и забудетъ его.
— Такъ, да не совсмъ. Вчера я былъ въ Сокольникахъ, и по привычк гулять тамъ гд никого нтъ, зашелъ въ самую гущу лса…. ну…. и засталъ Кети въ объятіяхъ этого Француза.
— Что ты говоришь! воскликнула Марья Павловна, и подалась назадъ.
— Ты ничего не замтила, а эту исторію она затеяла однако у тебя въ дом, и поставила тебя въ самое непріятное положеніе, которое можетъ только выпасть на долю молодой женщины. Ты не находишь что онъ слишкомъ поторопился тебя забыть?
Марья Павловна засмялась принужденно.
— Однако, сказала она,— онъ не прикидывался.
И разказала подробно свой пошленькій романъ съ Моранжи, чтобы доказать насколько она была въ прав разчитывать на его чувства. Образцовъ слушалъ не съ ревностью любовника, а съ серіозностію и негодованіемъ человка одержимаго старымъ и всегда юнымъ предразсудкомъ, человка который стоитъ за свои права, за свою честь. Въ разлук съ Марьей Павловной онъ не узналъ бы равнодушно что она запятнала его имя, и въ настоящую минуту онъ сознавалъ что между вамъ и этою женщиной была связь, на которой основана наша общественная жизнь и которая выражается въ двухъ словахъ: семейный кровъ.
Спокойнымъ, твердымъ словомъ онъ нечувствительно подчинялъ Марью Павловну своимъ убжденіямъ, своей вр. Обвиняя себя въ размолвк и выгораживая свою жену, онъ довелъ ее однако до сознанія что большую половину вины, она должна взять на себя.
Марья Павловна видла мужа въ новомъ свт, и кто бы поврилъ? Онъ побждалъ ее не страстью, а истинами до такой степени неопровержимыми что он показались бы ей пошлыми еслибъ ихъ сказалъ другой, и сказалъ бы иначе. Онъ понялъ жизнь, и слишкомъ рано, можетъ-быть, снялъ шапку предъ премудростію прописей, но дло въ томъ что он его не опошлили. Онъ былъ милый, ловкій, умный малый, нсколько крутъ и упрямъ. Захочетъ — поставитъ на своемъ, жестокостію или мягкостію, какъ ему Богъ на душу положитъ. Его бесда съ женой становилась часъ отъ часу интимнй, дружественнй. Онъ вошелъ въ самыя мелочныя подробности ея жизни, разспрашивалъ объ общихъ знакомыхъ, на его вопросы она отвчала съ лихорадочнымъ оживленіемъ, и онъ нашелъ что она необыкновенно развилась, поумнла, похорошла, онъ былъ почти влюбленъ. Они пообдали холоднымъ пирогомъ и бутылкой вина, а для десерта Образцовъ запасся ея любимыми конфектами.

XIII.

Марья Павловна была какъ въ чаду, и отдавалась вліянію мужа, не успвая проврить своихъ чувствъ. Но они ей глухо сказывались. Между ею и Образцовымъ лежала все-таки какая-то преграда, какою-то натянутостію отзывалась эта внезапная короткость посл долгаго отчужденія. Въ ея памяти такъ врзался образъ прежняго Михаила Александровича что она не могла еще примириться съ новымъ человкомъ и съ новымъ чувствомъ, которое онъ ей навязывалъ. Когда они жили врознь, когда встртились у графа Чаплина, онъ былъ въ ея глазахъ боле похожъ на самого себя, онъ не усплъ высказаться, и оставался для нея двадцати-шести-лтнимъ страстнымъ любовникомъ.
Посл обда онъ ей предложилъ прогулку, и они вошла въ обширный дворъ, заросшій травою и обнесенный неоконченными строеніями. Огромный фасадъ дворца раскинулся предъ Марьей Павловной: на ея чуткое воображеніе произвели мрачное впечатлніе зіяющія двери и окна, провалившіяся крыши, шатающіяся башни. Этотъ видъ разрушенія такъ мало соотвтствовалъ порывамъ всей ея молодой природы что она вздрогнула и отвернулась.
— Благородныя развалины! замтилъ Образцовъ.
— Ахъ, какъ мрачно! безжизненно! Нтъ, т это не нравится.
— А ты побробуй достроить воображеніемъ этотъ дворецъ. Какое будетъ великолпіе!
— Воображеніе меня не помирить съ его настоящимъ видомъ. Я хочу дйствительности….
— Ну, пойдемъ дальше.
Они стали спускаться къ пруду.
Образцовъ шелъ спокойно и весело возл жены, а она?.. Прохлада пруда, окруженнаго старыми ивами, а за ивами густымъ кустарникомъ, тишина поющаго, благоуханнаго вечера подняли въ ней цлую бездну ощущеній, вызвали страшныя требованія отъ жизни. Ея грудь обдавала молодая кровь, молодая греза… И она опять почувствовала что мужъ ея — ей чужой. Онъ ей не внушалъ даже ненависти. Въ эту минуту ея сердце раскрылось вдругъ предъ ней, она поняла что любовь угасла въ немъ навсегда.
Отчаяніе овладло ею. Положеніе показалось ей безвыходнымъ, и она была готова броситься въ прудъ, разбить себ голову объ камень.
— Ты мечтаешь о дворц, Маша? спросилъ Образцовъ.
Все что бы онъ ни сказалъ показалось бы ей неумстнымъ, взбсило бы ее. Но къ счастію, его вопросъ коснулся одной мечты которою тшилось иногда ея воображеніе. Воображеніе вспыхнуло.
— Да…. я мечтаю о дворц, отвчала она,— о такомъ дворц котораго нтъ во всей Европ.
— Въ Европ однако много дворцовъ.
— Не такихъ, наврное. Хочешь, я теб его опишу?
— Пожалуста.
— Прямо изъ саду входъ въ галлерею…. Она широка, на сводахъ, стны покрыты рзьбой, расписаны художниками. Я иду по этой галлере какъ въ очарованномъ сн. Какія чудеса у меня предъ глазами! Ей нтъ конца, и все арки да арки! То въ ней образуется прелестный садъ, то она облита свтомъ, блескомъ, золотомъ, солнцемъ, то вдругъ рзкій переходъ…. Она освщена луннымъ свтомъ, цвты разставлены вдоль стнъ и окроплены росой. Между ними стоятъ статуи. То мн кажется что своды опустились, ихъ освщаютъ не солнце, не мсяцъ — а свча. Я вижу что-то мрачное, таинственное, средневковое. Стны выкрашены темными красками. На нихъ изображены ангелы…. и падшіе ангелы…. И вотъ я стою между ними…. и вспоминаю….
Ея голосъ прервался, подбородокъ задрожалъ, и вся кровь прихлынула къ лицу.
— Мишель, начала она вдругъ, ты помнишь эти стихи?
Господень ангелъ тихъ и ясенъ,
На немъ горитъ смиренья лучъ,
Но пышный демонъ такъ прекрасенъ,
Такъ лучезаренъ и могучъ!
Ея раздраженные нервы не выдержали напряженія, она закрыла лице руками и зарыдала.
Образцовъ растерялся и смотрлъ молча на жену. Отъ нея такъ и сіяло. Щеки, глаза, губы разгорлись, горли на солнце и черные волосы, они вились волнами и свертывались змйками на лбу и на затылк подъ пышною косой. Не будь Образцовъ ея мужемъ, онъ упалъ бы предъ ней на колни.
Въ первый разъ онъ спросилъ у себя, не беретъ ли онъ на свою совсть слишкомъ большой отвтственности? Что даетъ онъ этой женщин взамнъ свободы, чмъ удовлетворить ея жажду полной жизни?
Однако его не запугалъ этотъ вопросъ, не заставилъ отказаться сразу отъ своихъ надеждъ. Онъ понималъ жизнь по-своему, и у него былъ свой идеалъ….
— Что мы сдлали, Маша? сказалъ онъ грустно.— Ты знаешь разказъ о дикар который нашелъ брилліантъ и разбилъ, не зная ему цны? Это наша исторія.
— Съ тою разницей что мы хотимъ собрать осколки брилліанта и склеить ихъ, отвчала она съ горькою улыбкой.
— То счастье миновало бы рано или поздно…. Я мечталъ о другомъ счасть…. Но какъ скоро оно не по теб, не забудь что ты свободна. Было время когда взаимная страсть давала мн право спасти тебя насильно, я не умлъ имъ воспользоваться. Но теперь дло другое. Я въ твоей власти. Я теб даю право располагать моею судьбой.
Что-то измнилось въ его голос, въ его пріемахъ. Въ нихъ звучала тихо грустная нота, которая тронула Марью Павловну.
— Не смотри на меня какъ на законнаго мужа, продолжалъ онъ,— а какъ на лучшаго друга, и будь со мной вполн искренна. Не забывай что ты свободна.
Она свободна? Ихъ ничто не связываетъ! Это увреніе сняло бремя съ ея души.
— И ты искрененъ? Ты не обманываешь ни себя, ни меня?…
— Даю теб слово — нтъ…. Я готовъ на все, еслибъ даже пришлось разбить мое сердце.
— Michel, какой ты добрый, благородный! сказала она, и пожала ему руку.
Образцовъ не хотлъ ни въ какомъ случа насиловать чувствъ своей жены, но желалъ овладть ими, и надялся что можетъ дойти до своей цли уступкой и самоотверженіемъ, но сердце его, сжалось отъ этого пожатія руки, въ которомъ слишкомъ краснорчиво высказалась непрошенная благодарность.
Марья Павловна шла задумчиво, одикко выраженіе ея лица было спокойно и кротко. Она отдыхала посл напряженнаго состоянія, въ которомъ находилась цлый день. Долго они не обмнивались ни однимъ словомъ, наконецъ Образцовъ посмотрлъ на часы и замтилъ что надо поспшить къ отъзду позда. Молча дошли они до станціи и пріхали въ Москву когда уже совсмъ стемнло. Образцовъ нанялъ пролетку и слъ рядомъ съ Марьей Павловной. Дорогой онъ покрылъ ея ноги плэдомъ, накинулъ шаль на ея плечи и молчалъ, чтобъ ее не тревожить. Ее трогала эта мужская заботливость, отъ которой она давно отвыкла. Не далеко отъ дома онъ остановилъ извощика и сказалъ ей:
— Ты не хочешь, можетъ-быть, чтобъ твои домашніе васъ видли вмст? Я выйду здсь.
Онъ вышелъ, пожавъ ей руку, отошелъ на два шага и вдругъ вернулся.
— Marie, позволь мн подать теб совть: не показывайся на улицу съ сестрой и этимъ Французомъ. Право, это не годится…
— Хорошо, хорошо, я теб общаю, отвчала она
— Ну, прощай!
‘Какъ онъ странно сказалъ это ‘прощай’, подумала Марья Павловна.

XIV.

Кети обдала у Шевріе съ Моранжи. Вернувшись домой, она замнила свое платье лтнимъ пенюаромъ, и легла въ большое кресло, протянувъ ноги на подушку. Позы ея измнились съ нкоторыхъ поръ: отзывались обдуманностью, подражаніемъ. Тни Бальзаковыхъ женщинъ бродили въ ея голов. Это подражаніе было неудачно, къ Кети боле шли замашки русской барыни. Покойный Мечниковъ держалъ жену въ рукахъ, хотя и баловалъ ее, и она была привязана къ нему, занималась хозяйствомъ, любила свтъ, нодержаласьприлично. Овдоввъ, и не зная на что употребить свою свободу, она ухала за границу, и тамъ ея мысли совершенно спутались. Перелетная птица заговорила съ презрніемъ о родномъ гнзд, и запла, по ея понятіямъ, европейскіе мотивы, но природный характеръ часто пробивался сквозь заимствованныя перья. Кокетничанье съ Моранжи отвлекало ее отъ московской скуки, и вскружило ей голову, но она была готова поклясться что оно не приведетъ къ серіознымъ послдствіямъ. Однако вышло иначе: она не устояла противъ любви человка который ее возвелъ въ героини французскаго романа. Кети была на высот человческаго блаженства, романъ ея начался въ Сокольникахъ и еще не дошелъ до развязки, но развязка казалась неминуемою, и Кети шла къ ней съ непостижимымъ ребячествомъ. Она не предвидла и не хотла предвидть будущихъ недочетовъ и униженій.
Марья Павловна застала ее лежащею въ креслахъ съ романомъ въ рукахъ.
— Откуда ты, Маша? спросила она небрежно.— А я устала,— отдыхаю. Мы обдали…. au cabaret….
Марья Павловна, несмотря на треволненія протекшаго дня, часто думала о сестр, и собралась съ духомъ чтобы затронуть щекотливый вопросъ объ ея отношеніяхъ съ Моранжи.
— Кети…. а я хочу тебя предупредить…. Только ты не сердись… Кому же, коли не мн….
— Господи! да что такое! перебила Кети, попадая уже въ настоящую ноту.
— Тебя встрчаютъ безпрестанно съ Моранжи. Мн объ этомъ говорили…. И еслибъ ты знала что еще говорятъ!
Катерина Павловна вспыхнула.
— А мн-то какое до этого дло что у васъ говорятъ! Видишь чмъ хотла меня запугать! Провинціальными сплетнями! А ты какъ позволила обо мн говорить?… Дядюшка, должно-быть, отъ Анисьи едоровны слышалъ….
— Я теб даю честное слово….
— Нечего мн длать съ твоимъ честнымъ словомъ! Я теб говорю разъ навсегда: я знать не хочу что обо мн говорятъ! Да еслибъ я испугалась такихъ переносовъ, Моранжи меня бы принялъ, я…. я не знаю за что!
— За голубицу, вроятно, замтила Марья Павловна, взяла свчу со стола и вышла.
— Вотъ и дружба! подумала она, ложась въ постель утомленная, оскорбленная до глубины сердца.
Въ сущности Кети, хотя и эгоистка, была честная и до извстной степени очень добрая женщина. Предостереженіе сестры вызвало въ ней взрывъ гнва потому именно что задло ее за живое. Честныя женщины всегда боятся общественнаго мннія. Кети поняла что поступала съ крайнею неосторожностью и подумала со страхомъ о своемъ положеніи. Но она зашла слишкомъ далеко чтобъ отступить и утшилась мыслью что за границей ее ожидаеть вождеднная свобода. Долго она не дожилась спать, думая о московскихъ сплетняхъ и о сестр, которую даромъ оскорбила. Утромъ она вошла къ Марь Павловн и обняла ее, говоря:
— Не сердись на меня, Маша. Прости меня, душка.
Он нжно поцловались, но тутъ Марья Павловна поняла насколько ихъ отношенія были далеко отъ настоящей дружбы. Она не ршилась сказать слова о Моранжи, а Кети, занятая собственными заботами, не спросила гд и какъ сестра провела день наканун Он пробыли вдвоемъ нсколько часовъ, толкуя о постороннихъ предметахъ, но Кети ждала Моранжи и была видимо озабочена его отсутствіемъ.
Она и не подозрвала причины которая помшала ему пріхать.
Онъ стоялъ у Дюссо. Въ гостиниц было замтно необыкновенное движеніе… разнесся слухъ о пораженіи французской арміи при Гравелотт. Постояльцы разныхъ націй, по большей части Русскіе, толковали между собой, знакомилась съ Моранжи, разспрашивали о Паликао, о Макъ-Магон Моранжи переходилъ безпрестанно отъ хвастовства и самоувренности къ порывамъ гнва и отчаянія, и не могъ достоточно наговориться о событіяхъ начинавшихъ поражать ужасомъ всю Европу. Онъ выхалъ поздно и отправился къ графу Чаплину.
— А я было самъ собирался васъ навстить, оказалъ графъ, пожавъ ему руку крпче обыкновеннаго.
— Благодарю васъ, графъ, отвчалъ Моранжи, угадывая почему онъ хотлъ его навстить.— Еслибы мн только покончить съ этими проклятыми длами…. Я могъ бы быть тамъ, на мст… И оставаться здсь какъ на цпи въ такія минуты…. Вы понимаете…
Моранжи былъ совершенно разоренъ и пріхалъ на послднія деньги въ Россію, съ надеждой собрать довольно значительное наслдство. Но дло затянулось. Онъ прожился въ Москв, и ему не на что даже было вернуться во Францію.
Графъ зналъ возможность ускорить развязку дла: надо было дать взятку, но онъ совстился сказать объ этомъ Моранжи. Но медлить теперь было невозможно, и онъ ршился объяснитъ иностранцу что у насъ называется ‘благодарностью’ въ служебномъ мір.
Бдный Моранжи вынулъ изъ своего бумажника сторублевую ассигнацію и сказалъ:
— Вотъ мои послднія деньги. Я дамъ впятеро, если только согласятся взять заемное письмо.
— Я поговорю, поговорю, отвчалъ графъ,— но необходимо датъ и теперь, по возможности.— Эта бумажка вамъ пригодится самому.. Деньги у меня есть…. я прошу васъ…. Я съ большимъ удовольствіемъ….
— А! графъ, я этого никогда не забуду! отозвался съ чувствомъ Моранжи.— Я воспользуюсь вашимъ предложеніемъ…
— Подемте не теряя времени къ вашему повренному.
Моранжи схватился за шляпу, но отъ повреннаго онъ похалъ не къ Кети. Вс его помышленія стремились въ гостиницу, гд толковали лишь о политическихъ событіяхъ, гд изъ рукъ въ руки переходили газеты. На свою мнимую любовь къ Кети онъ смотрлъ какъ на минутную забаву, коротко ему извстную, и она совершенно испарилась предъ единственнымъ серіознымъ чувствомъ которое онъ испыталъ когда-либо: любовь къ родин.
Кети его ждала день, другой, и наконецъ узнала съ удивленіемъ отъ графа что онъ здоровъ, но поглощенъ политикой. Моранжи явился наконецъ. Кети дулась, говорила двусмысленныя колкости, а онъ отшучивался и старался напрасно быть любезнымъ. Любезность ему не удавалась, и ни въ какомъ случа не могла бы замнить увреній въ любви, которыя ровно ничего не значили, но по крайней мр въ свое время не были лишены искренности. Кети страшно обидлась, и они разстались холодно.
Этотъ неожиданный, неугаданный исходъ только-что начинавшагося романа поразилъ одинаково ея самолюбіе и сердце. Тоска овладла ею, и на ея характер тяжело отозвалась первая житейская неудача. Она ссорилась съ сестрой, придиралась ко всему, чтобы жаловаться на всхъ, бранила Русскихъ, Прусаковъ и даже Французовъ.

XV.

Прогулка въ Царицын установила между Марьей Павловной и Образцовымъ отношенія новаго рода. Незамтно для нея самой они пустили корни въ ея сердц, оно отдохнуло за этихъ благородныхъ, миролюбивыхъ отношеніяхъ. Мужъ, котораго она обвиняла съ горечью въ продолженіи нсколькихъ лтъ, оправдался въ ея глазахъ, и она думала съ нкоторою гордостью что онъ былъ готовъ ей вручить свою судьбу. Заглянувъ безпристрастно въ прошедшее, она сознала наконецъ что выпустила сама счастье изъ рукъ, вспомнила какъ она безумно и напрасно мучила Образцова, выдавала его матери въ порывахъ страсти, какъ онъ переносилъ терпливо неровности ея характера и ребяческое непониманіе его любви. Отъ прошедшаго мысли перешли къ настоящему. Очевидно переломъ совершался въ ея судьб. Вс прежнія условія жизни разрушились сами собой, а будущее было темно. Что ее до въ будущемъ?… Свобода? Но это магическое слово ей еще ничего не сулило, кром смутныхъ ожиданій, а лучшіе годы прошли, ничего не оставляя за собой.
Волей-неволей она отказалась отъ поздки за границу, нетолько потому что въ военное время сообщенія становилась съ каждымъ днемъ затруднительнй, но и потому что жизнь подъ одною кроваей съ Кети становилась невыносимою — то Кети звала ее съ собой, то совтовала ей остаться въ Москв, и Марья Павловна приняла твердое намреніе не хать съ ней ни въ какомъ случа. Она ждала какого-нибудь извстія отъ Образцова, но онъ молчалъ, а внезапное прекращеніе ихъ отношеній начинало ее безпокоить. Ей казалось иногда что онъ простился съ ней, какъ будто они разстались навкъ.
‘Неужеди на вкъ?… подумала вдругъ Марья Павловна.— Неужели онъ мн не проститъ моего отказа?… Чего я жду чтобы провдать его, написать къ нему?..’
И она написала длинное письмо, почти нжно, но избгала вопросовъ затронутыхъ въ Царицын. Образцовъ отвчалъ съ большомъ тактомъ, приноравливаясь къ ея пріемамъ, говорилъ обо всемъ что не касалось до нихъ лично, упомянулъ и о войн вопросъ который было невозможно обойти въ то время молчаніемъ.
‘Журнальныя извстія, писалъ онъ, отвлекаютъ меня отъ собственныхъ заботъ, но поддерживаютъ въ лихорадочномъ состояніи. Я просто боленъ — тоска! Спасибо дяд: онъ меня часто навщаетъ. Цлую твои руки.’
Марью Павловну совершенно успокоилъ интимный и дружелюбный тонъ письма. ‘Онъ уметъ чувствовать горячо’, замтила она вслухъ, складывая письмо.
Кети сидла за работой, подняла голову и вдругъ залилась слезами. Въ одно мгновеніе Марья Павловна очутилась возл нея.
Слезы рдко плачущихъ людей возбуждаютъ всегда сочувствіе. Въ семейств были холодны къ Кети, но Марья Павловна, увидя ее въ слезахъ, забыла что Кети не внушала теплой привязанности, потому что сама не была на нее способна. Вс свои чувства она расточила вн семейства, отдавала ихъ людямъ съ которыми дружилась скоро, но не надолго. Новое лицо имло для нея такую же прелесть какъ новое мсто. Такіе люди какъ она, доживъ до старости, утрачиваютъ способность привязываться даже мгновенно, и вдаются въ денежные обороты, въ финансовыя предпріятія, чтобъ утолить чмъ-нибудь жажду новизны и врожденную суетливость.
— Мн надо ухать, Маша, говорила она.— Я чувствую сама что въ Москв мн не сдобровать.
— А если Моранжи подумаетъ что ты похала за нимъ?
— Нтъ! все кончено между нами: я получила сегодня письмо. Онъ все забылъ. У него только на ум что ‘ma patrie, ma patrie’. Какъ будто одно чувство исключаетъ другое! Все слова. Не дай теб Богъ полюбить человка который заставляетъ краснть за минуту увлеченія. Я уду на этой недл, а куда?… сама не знаю, Висбаденъ мн опротивлъ. Но везд будетъ лучше нежели здсь.
И, обтирая слезы, она поцловала сестру. Ея капризы и желчь растаяли въ этомъ поток слезъ. Она просила прощенья у Марьи Павловны, которая не отговаривала ее ухать. Къ несчастію он были дружны тогда только когда жили врознь. Кети принялась укладываться. Моранжи, узнавъ объ ея отъзд, захотлъ съ ней проститься. Разставаясь съ нимъ навсегда можетъ-бытъ, она его приняла безъ упрековъ. Послднее свиданіе оставило имъ по крайней мр хорошее воспоминаніе.
Марья Павловна проводила сестру на желзную дорогу и вернувшись къ себ, не могла достаточно надышаться спокойствіемъ и тишиной которыя водворились въ дом съ отъздомъ Кети. Она такъ шумно укладывалась, въ комнатахъ былъ такой безпорядокъ, она до такой степени разстраивалъ всмъ нервы въ эти послдніе дни! Отдыхая въ спокойномъ одиночеств, Марья Павловна подумала съ сожалніемъ и нкоторымъ страхомъ о суетливой и пустой жизни, которая неслась теперь далеко и безъ цли, и день за день проходя безъ пользы. ‘А что станется теперь съ моею жизнію?…’ спрашивала себя Образцова.
Прошелъ длинный лтній день, настали сумерки, въ комнат стало душно, скучно, пусто. Марь Павловн хотлось-бы броситься на улицу и уйти, пройти нсколько верстъ, ходить до изнеможенія. Но куда пойдетъ она безъ цли одна?… Она вышла на маленькую террасу, обращенную улицу и освщенную газовымъ фонаремъ. Мимо нея катились экипажи и двигались пшеходы, и вдругъ мелькнулъ огромный букетъ въ рук молодаго человка.
Марья Павловна смотрла долго ему вслдъ. На нее пахнуло запахомъ цвтовъ, перемшанныхъ съ зеленью, и неразлучными съ этимъ запахомъ воспоминаніями перваго бала, перваго поцлуя. Но этотъ поцлуй давно простылъ на ея губахъ оставилъ за собой лишь гршную мечту о будущемъ…. А будущее таилось подъ непроницаемымъ покрываломъ и ей суждено томиться въ безплодномъ и болзненномъ сомнніи, пока не поднимется покрывало.
Въ воздух становилось сыро, на городскихъ часахъ пробило десять, а мимо Марьи Павловны все шли, шли, и хали незнакомыя лица, и знать не хотли о чемъ она мечтаетъ, чего ждетъ отъ судьбы. Надоли ей эти безучастныя лица, и она перешла съ террасы въ комнаты, тамъ было такъ тихо что она слышала визгъ комара, летающаго гд-то въ углу. Она попробовала читать, но не могла, и стала ходить вдоль комнать. Долго она ходила, спрашивая себя снова: ‘Что станется съ моею жизнію?’
Въ ея дом все затихло, успокоилось, но опустло посл отъзда Кети, такъ и въ жизни ея все успокоилось, но опустло посл прогулки въ Царицын. До тхъ поръ она жила хоть надеждой на свиданіе, на мщеніе, жила хоть чмъ-нибудь.

XVI.

Съ самаго разсвта перепадалъ дождь, и сквозь рамы, окропленныя его мелкими каплями, осеннее утро освщало тускло комнаты. Въ такіе дни людямъ празднымъ умомъ и душой трудно уйти отъ тоски.
Скука, или чувство сильне скуки, именно тоска выражалась на лиц Марьи Павловны, сидящей опять за шахматною доской съ дядей Чаплинымъ.
— Дядя, спросила она, передвигая шашку, — когда вы видли Михаила Александровича?
— Мы видимся ежедневно, отвчалъ графъ.— Онъ занемогъ въ сыромъ нумер и перехалъ къ Дюссо. Докторъ запретилъ ему вызжать.
— Какъ! разв онъ серіозно боленъ?
— Нтъ, пока не серіозно, а боленъ.
Графъ держалъ руку надъ шашкой, какъ бы обдумывая coup d’tat, однако сыгралъ плохо и промолвилъ:
— Люди которые его любятъ навщаютъ его ежедневно.
Марья Павловна поняла смыслъ этихъ словъ и сказала:
— А почему бы и мн его не навстить?… Я его навщу съ большимъ удовольствіемъ…. Пожалуй хоть сегодня. Онъ вамъ не говорилъ что желалъ бы меня видть?
— Нтъ, не говорилъ. Онъ вообще избгаетъ говорить о теб.
— Избгаетъ?… Что это значитъ?…
— Не знаю, лаконически отвчалъ графъ.
Дружескій договоръ заключенный между Образцовыми въ Царицын остался тайной для графа Чаплина. Марья Павловна не поспшила посвятить его въ свои новыя отношенія къ мужу, зная заране что они не найдутъ въ немъ поддержки однако чувствовала что добрый старикъ, горячо ее любящій не могъ играть въ этомъ дл роль посторонняго человка, придралась къ случаю чтобъ открыть ему истину.
— Tout bien pens, начала она,— я догадываюсь почему онъ избгаетъ говорить обо мн, даже съ вами. Не многіе поймутъ наши отношенія. Посл того вечера…. у васъ…. мы провели нсколько часовъ вмст….
Марья Павловна подождала отзыва, но графъ не выразилъ даже удивленія.
Помолчавъ немного, она продолжала не совсмъ твердымъ голосомъ:
— И вслдствіе всего что было сказано… мы разстались, но не людьми чуждыми другъ другу, а друзьями.
Графъ смотрлъ пристально на шашки.
— Я понимаю что вы меня осуждаете, заговорила Марья Павловна.— Я знала заране что вы меня осудите, и не вы одни. Мало ли ужъ обо мн толковали! Михаилъ Александровичъ былъ одинъ въ прав осудить, однако онъ-то и простилъ, она все понялъ.
Что онъ простилъ? Что понялъ? Ея слова были темны для графа. Что до него касается, онъ понималъ только что его мечты разрушились и что его любимица занялась понятіями которыя ей были навяны, безъ сомннія, дурными совтами и примрами. Сердце у него болло, но противорчить онъ не любилъ, и отвчалъ обыкновенно упрямымъ и упорнымъ молчаніемъ людямъ которые оскорбляли его понятія.
Марья Павловна поняла что это молчаніе протестъ противъ ея исповди. Когда графъ молчалъ такимъ образомъ, можно было его возненавидть.
— Дядя, сказала вдругъ Маша, оттолкнувъ шахматную доску, — вы смотрите на меня какъ на безнравственную женщину. Скажите однако что было бы лучше? Ненавидть мужа и возвратить ему законныя права, или разстаться съ нимъ по дружески?
Отвта она добилась самаго несложнаго.
— Въ своихъ дйствіяхъ всякій воленъ, сказалъ графъ.
— Обвиняйте же меня, Богъ съ вами! Моя совсть чиста, возразила съ жаромъ Марья Павловна.
— Разв я говорилъ что тебя обвиняю?
— Нтъ, вы ничего не говорите, и это еще оскорбительне. Она дорожила привязанностію и добрымъ мнніемъ графа, но оправдываться предъ нимъ какъ виноватой ей не хотлось и ни къ чему бы не привело, онъ остался бы при своемъ мнніи. Да разв графъ Чаплинъ былъ единственный судья которымъ она дорожила? Надъ ея дйствіями и чувствами былъ другой судья, самостоятельный и строже графа: мужъ ея. Онъ понялъ ея чувства: чего же ей больше?
Графъ такъ и ушелъ молча, и Марья Павловна съ нимъ холодно простилась. Ненастное утро и шахматная доска съ разбросанными шашками напомнили ей то утро когда дядя ей объявилъ о прізд Образцова. Дни и впечатлнія пережитыя съ тхъ поръ прошли какъ панорама предъ ея глазами, нтъ сомннія что совсть ея была чиста, что вся жизнь ея была примромъ чистоты, въ томъ смысл который свтъ придаетъ этому слову, къ сожалнію въ глазахъ Марьи Павловны оно не приняло боле обширнаго значенія. Повторяя на память свои разговоры съ мужемъ, она обсуживала и его и свое положеніе съ эгоизмомъ женщины переставшей любить. Женская потребность самоотверженія не пробудилась въ ней ни разу. Ея отношенія къ мужу были отношенія чисто личныя, въ которыхъ, съ ея стороны, забота о чужомъ счастьи не взяла ни на минуту перевса надъ заботой о своемъ собственномъ. Несмотря на чуткость сердца, на задатки недюжинной природы, она во второй разъ разбила безъ раскаянія жизнь честнаго человка и успокоилась на томъ что они разстались друзьями.
Однако разговоръ съ дядей потревожилъ ее настолько, что въ первый разъ она спросила у себя: можетъ ли она разчитыватъ вполн на искренность Образцова? Великодушное самоотверженіе не оставило ли въ его сердц капли желчи?… Это тяжелое сомнніе не долго впрочемъ ее мучило, она перечла его письма и не подмтила въ нихъ тни упрека или раздраженія.
‘Я уврена что онъ же заступится за меня предъ людьми, всегда готовыми рыться въ чужой совсти’, подумала она. ‘Въ этомъ человк нтъ единственнаго недостатка котораго женщина не прощаетъ: пошлости.’
Ей понравилась мысль пріхать къ нему тайкомъ, и она занялась своимъ нарядомъ. На ея волосы былъ накинутъ вуаль, приколотый къ корсажу брилліантовою булавкой. Спросятъ: съ какою цлью наряжалась она для человка съ которымъ не желала сойтись? Цли, собственно говоря, у ней не было, но она родилась женщиной въ полномъ смысл слова, и хотла оставить мужу выгодное впечатлніе. Къ Дюсо она похла въ веселомъ расположеніи духа и выходя изъ кареты спросила: ‘Нтъ ли гостей у Образцова?’ На вопросъ: какъ о ней додожить? она отвчала: ‘Безъ доклада’…. и поспшила удалиться, замтивъ что на нее смотрли подозрительно двое молодыхъ людей, остановившихся у входа гостиницы.
Ее повели высокою лстницей и длинными корридорахи до нумера Образцова. Марья Павловна вошла не постучась. Дверь отворилась.

XVII.

— Кто тамъ? спросилъ Образцовъ за перегородкой.
Она сняла пальто и вошла не отвчая.
Образцовъ лежалъ на диван. Возл него на стол горла лампа, нумеръ быдъ просторенъ, и фигура медленно приближющейся женщины не скоро освтилась вполн ламповымъ свтомъ.
— Мишель, ты меня не узнаешь? спросила Марья Павловна, она такъ испугалась внезапной блдности которая покрыла его лицо что голосъ ея оборвался.
‘Она согласна’, пролетло стрлой у него въ голов, но первыя слова Марьи Павловны вывели его изъ заблужденія.
— Я тебя испугала, заговорила она.— Извини пожалуста. Дядя мн сказалъ что ты боленъ, и я тебя не предупредила.
— Такъ ты пріхала только потому что я боленъ?…
Этотъ вопросъ далъ ей понять что Образцовъ объяснялъ ея неожиданное появленіе не простымъ участіемъ къ его здоровью. Она смутилась въ свою очередь и промолвила:
— Я слышала отъ дяди….
Они замолкли оба и пережили нсколько жуткихъ секундъ которыя не забываются. Образцовъ усплъ боле или мене оправиться. Онъ сидлъ на диван, а жена его еще стоялъ у стола.
— Вотъ сюрпризъ! сказалъ онъ протянувъ ей руку.
— Что, какъ ты теперь?
— Вздоръ…. немного слабъ, вотъ и все. Хорошо что дядя преувеличиваетъ мою болзнь. Здсь душно…. садись сюда у окна… Ну, чмъ же мн тебя угостить? Хочешь чаю?..
— Да, да, пожалуста.
Образцовъ вышелъ поспшно въ корридоръ, чтобы распорядиться объ угощеніи. Марья Павловна угадывала что подъ несвойственною ему поспшностью, подъ этою привтливостью скрывалось глухое разочарованіе.
‘Боже мой, что я сдлала!’ подумала она со страхомъ и не могла опомниться.
Но онъ вернулся съ улыбкой на губахъ, и за этою улыбкой никто не угадалъ бы задней мысли.
— Такъ мы проведемъ вечеръ en tte—tte, какъ старые пріятели? сказалъ онъ потирая себ руки.
— Я думаю, тебя одолла скука, отвчала она, начиная успокоиваться.— Да кажется ты теперь и знакомыхъ не нашелъ въ Москв? Вс въ разъзд.
— Я, признаюсь, ихъ и не отыскивалъ…. Не до нихъ! А Кети ухала, и ты осталась въ первый разъ одна?
Марья Павловна отвчала уклончиво:
— Ты вдь знаешь что мы не сходимся съ сестрой, и я не смотрю на ея отсутствіе какъ на горе.
— Да…. но вы хотли ухать вмст? Или ты отложила свою поздку?
— У меня нтъ плановъ. Я ршилась не смотрть въ будущее, сказала Марья Павловна оживляясь вдругъ.— Я хочу жить со дня на день чмъ Богъ пошлетъ. Онъ мн послалъ хоть бы сегодняшній вечеръ со стариннымъ пріятелемъ…. и я довольна.
Давно уже Образцовъ не испытывалъ обаянія женской красоты и глаза его останавливались съ умиленіемъ на жен. Она сидла около дивана, опрокинувшись въ кресло, а онъ смотрлъ на нее облокотясь на столъ.
— Ты слишкомъ хороша сегодня для стараго пріятеля, сказалъ онъ.
Марья Павловна покраснла.
— Съ какимъ искусствомъ надтъ этотъ вуаль!
— Этотъ вуаль? повторила она, помявъ его быстрымъ движеніемъ, и солгала:— Я его надла съ утра.,
— Надо было его снять, отвчалъ почти шепотомъ Образцовъ.
— Ахъ, Мишель, перестань пожалуста! Право — de vous гооі cela me fait l’effet d’une comdie.
— D’une comdie?… Какъ это слово нашло мсто между нами? Я хочу, хоть сегодня, жить какъ ты, чмъ Ботъ пошлетъ, и высказать все что у меня на сердц.
Разговоръ принялъ такой неожиданный оборотъ, Марья Павловна была такъ не приготовлена къ подобнымъ пріемами со стороны мужа что терялась на каждомъ шагу какъ восъмнадцатилтняя двушка. Ей было совстно за себя, а между тмъ ея смущеніе возбуждало долго лелянныя грезы Образцова. Имъ опять овладла мысль что она пріхала къ нему не совсмъ какъ къ старому пріятелю. Его сердце было слишкомъ полно чтобы дать ему возможность видть ясно въ ея сердц.
И вотъ они опятъ замолчали. Молчаніе затруднительнй разговора. Отъ словъ отшучиваешься.
— Какъ хороша эта гостиница, замтила Марья Павдовла.— Я въ ней еще не бывала.
— Ты въ ней не бывала?… въ самомъ дл? Знаешь что мн пришло въ голову? Ты прежде была суеврна какъ настоящая русская двушка, а теперь?
— Я суеврна и теперь.
— Ну, замть: съ тхъ поръ какъ я въ Москв, мы видимся каждый разъ въ такомъ мст гд еще никогда не встрчались. Сперва у дяди, онъ купилъ домъ посл моего отъзда изъ Москвы, потомъ въ Царицын, теперь здсь…. и каждое изъ нашихъ свиданій заключалось чмъ-нибудь неожиданнымъ.
— Да, странно! Но ты же меня бранилъ за мое суевріе. А право, эта гостиница очень хороша.
Марья Павловна встала подъ предлогомъ осмотрть комнату, но на самомъ дл чтобъ удалиться отъ мужа. Онъ сидлъ такъ близко къ ней и смотрлъ на нее взглядомъ исполненнымъ ласки и нги.
И вотъ она тихими шагами обходитъ комнату, касается рукой тяжелой драпировки и разглядываетъ ее, останавливается надъ растеніемъ, которое стоить на окн, и спрашиваетъ какъ его назвать. Но между оконъ, на стол, разобранъ дорожный, давно ей знакомый, несесеръ. Образцовъ его заказалъ къ своей свадьб, и Марья Павловна не разъ убирала волосы предъ этимъ самымъ зеркаломъ въ кабинет мужа. Теперь она въ него не заглянула, но быстро вернулась къ столу на которомъ стояла лампа, и положила руку на книгу. Въ книг лежалъ большой ножъ выточенный изъ кости. Марья Павловна, бывши невстой, подарила его Образцову. А Образцовъ слдилъ за ней глазами, и его взглядъ, и видъ знакомыхъ предметовъ, все заодно напоминало ей что подъ этою кровлей она не гостья. И подъ этою кровлей она задыхалась! Тяжелое, смутное, неразгаданное смущеніе все боле и боле стсняло ея мысли, движенія, грудь.
Чего онъ хочетъ? Неужели послднее слово не было сказано въ Царицын? Куда же длось его добровольное отреченіе отъ своихъ супружескихъ правъ? Что значатъ эти намеки, это преслдованіе за женщиной которая его не любитъ? И прямо ему сказала что не любитъ! Надо разъ навсегда положитъ конецъ этому мученію.
— Что же самоваръ? спросила она громко и весело.— Я проголодалась, не обдала сегодня.
— Почему не обдала? спросилъ разсянно Образцовъ.
— Голова разболлась. Ты хочешь чтобъ я налила чай?
— Непремнно.
Подали самоваръ. Марья Павловна сла противъ него, къ столу отдляющему ее отъ дивана. Ей не видать было мужа, но встртивъ нечаянно его взглядъ, она отвернулась и махнула рукой, какъ будто отгоняя муху.
Онъ молчитъ…. А она что скажетъ теперь? и придумывала это сказать.
Ахъ! спросить о Моранжи! и спросила:
— Ты здсь встрчаешься съ Моранжи?
— Какъ же! Я ему невольно протянулъ руку. Кто бы могъ подумать что онъ способенъ на глубокое чувство!
— Скажи пожалуста, подвигаются ли его дла? Ты врно слышалъ объ этомъ процесс, по наслдству?
— Я тебя не вижу, сказалъ Образцовъ и переставилъ самоваръ на другое мсто.
Она отодвинулась и сказала: ‘какъ жарко!’
— Я хочу смотрть на тебя, продолжалъ онъ.— Мн надо убдиться что я тебя здсь вижу наяву, а не во сн.
— Послушай, Мишель, это наконецъ странно! Почему ты такъ удивленъ что я здсь?… Я бы не отказалась навститъ хорошаго знакомаго, еслибъ онъ занемогъ. Ты мн писалъ что мы должны встртиться безъ непріязни, мы оба оправдали мнніе которое имли другъ о друг: сошлись, или врне оказать, разошлись — en gens comme il faut.
Она проговорила свой монологъ съ такою холодностью и свтскою выдержкой что обдала ледянымъ душемъ надежды Образцова.
— Я теб замчу, сказалъ онъ, превозмогая себя,— что ты поступила очень неосторожно. Никто здсь не знаетъ что ты моя жена, будутъ болтать…. Право, не стоило возбуждать толковъ изъ пустяковъ.
Марья Павловна своимъ холоднымъ тономъ вызвала это холодное замчаніе, однако оно ей не понравилось, огорчило ее: ей не хотлось оскорбить Образцова, она только желала ему напомнить что они друзья, а не супруги. Она заговорила ласково.
— Мишель, это не хорошо что ты сказалъ. Я съ радостью собиралась къ теб…. C’tait comme une partie de plaisir. Наши отношенія такъ оригинальны…. Но Боже мой! Какъ ты смотришь!
Она знала значеніе этого взгляда, сухаго и пристальнаго, которымъ рдко смотрлъ Образцовъ.
— Я тебя давно потерялъ изъ виду, отвчалъ онъ,— и знакомлюсь съ тобой какъ съ новымъ лицомъ. Поступки людей объясняются ихъ характеромъ. Я не знаю какъ сложился твой характеръ въ нсколько лтъ.
— Какъ бы онъ ни сложился, я не побоюсь отдать отчетъ въ своихъ дйствіяхъ. Я могу смло сказать что я всегда дйствовала прямо.
— Но сегодня ты поступила съ непостижимою необдуманностью.
— Разв ты не назвалъ себя моимъ другомъ?… Я теб поврила на слово: вотъ моя вина!
— Но иныя чувства сильне словъ, и женщина ихъ угадываетъ! Теб нравится оригинальность нашихъ отношеній?— А я смотрю на нихъ серіознй. Тутъ каждый шагъ, каждое слово получаетъ значеніе. Или ты дитя, или….
Онъ не договорилъ, а ей становилось жутко, и какъ въ былое время она была готова на все, чтобъ избжать его гнва.
— Что ты хотлъ сказать? спросила она.— Ты хотлъ назвать меня бездушною женщиной, кокеткой? Неправда! Я честная женщина. Пойми что есть такія положенія когда не знаешь что длаешь, что говоришь. Да, я поступила глупо и необдуманно…. Я уду.
Она уже встала и натягивала перчатки. Ея руки дрожали.
— Но мы такъ не простимся, сказала она, взгляувъ робко на Образцова.— Мы такъ не разстанемся….
— Не лучше ли намъ проститься теперь навсегда? отвчалъ онъ съ ласково-презрительнымъ выраженіемъ.— Идите своей дорогой, а я пойду своей. Вы привыкли тратить жизнь на грезы и млочи и утонете въ нихъ. Я въ васъ ошибся.
Марья Павловна поблднла.
— Прощайте же! сказала она сухо.
И вышла въ переднюю. Она думала что онъ ее остановить, уговоритъ остаться, но Образцовъ надлъ на нее пальто, проводилъ до кареты и, поклонившись, захлопнулъ дверцу.
Онъ не подозрвалъ черезъ что прошла Марья Павловна на пути отъ гостиницы домой. Сердце билось и рвалось въ ея груди. Она не могла помириться съ презрніемъ человка котораго она безусловно уважала, который былъ готовъ ее любить. Готовъ?… Но онъ любилъ ее! Въ ней вспыхнули раскаяніе, жалость, нжность, непобдимое желаніе добиться его прощенія.
Какомъ же именемъ назвать чувство которое онъ ей внушалъ?…
На полдорог она позвонила и крикнула кучеру:
— Назадъ въ гостиницу…. Я забыла шаль…. Поскорй!
Вихремъ она поднялась на лстницу. Дверь въ нумеръ была заперта, Марья Павловна судорожно потрясла ручку двернаго замка.
Образцовъ отперъ…. Я не знаю что въ немъ произошло въ одну секунду. Онъ понялъ что въ этотъ разъ онъ не ошибся и заключилъ жену въ свои объятія.

XVIII.

Четвертаго сентября, московскіе жители, начиная отъ высшихъ классовъ и кончая биржевыми извощиками, толковали о Седан. Удивлялись побдителямъ, сожалли побжденныхъ, на сторон которыхъ явно были симпатіи большинства.
— Французъ жалостливъ, говорили старики.— Въ т поры какъ Бонапартъ Москву держалъ, бушевали больше Нмцы да Поляки, а Французъ ничего не тронетъ. Я у нихъ въ услуженіи былъ. Ребята добрые!
— А въ Севастопол-то, разказывалъ отставной солдатъ,— какъ разъ мы со Слиридонычемъ въ плнъ попали, въ одной палатк лежали. У него руку оторвало, а меня какая-то бестія такъ хватилъ въ грудь, такъ я свта и не взвидлъ…. И то сказать, собой-то молодчина! цлая бы въ немъ сажень была, да жалко, двухъ аршинъ не хватило.
Громкій хохотъ прервалъ разкащика, онъ продолжалъ, разсмявшись въ свою очередь:
— Право слово! ужь и не помню какъ меня въ гошпиталь перенесли. Такъ я лежу, а такъ они лежатъ, кто безъ ноги, кто безъ руки, кто съ перевязанной головой, и показываютъ на голову — что и мы, молъ, ихъ тмъ же угостили. Браво! говоритъ, Русскій! Да разсмются, табачкомъ поподчують. Я у нихъ, братецъ ты мой, выучился по-ихнему говоритъ. Бываю что понадобится, покажу да спрошу: кама сапель? Сейчасъ и скажетъ, и обиды отъ нихъ не видали.
Въ сняхъ гостиницы поднялась суматоха. Какой-то нетрезвый Нмецъ, почувствовавшій вдругъ себя представителемъ побдоносной націи, ворвался въ гостиницу, спрашиваетъ можно ли видть хозяина. За отсутствіемъ хозяина, одинъ Французъ, прислуживающій въ гостиниц, отдлился отъ группы разговаривающихъ мущинъ и спросилъ: что нужно? Импровизованный побдитель угадалъ по его акценту съ кмъ иметъ дло и спросилъ съ грубою насмшкой, слышалъ ли онъ о сегодняшнемъ извстіи изъ Седана?
Французъ измнился въ лиц, ссора готова была разразиться, но въ это мгновеніе Образцовъ сильною рукой вытолкнулъ наглеца за дверь. Онъ наткнулся на графа Чаплина, который посмотрлъ во вс глаза нa племянника.
Графъ пріхалъ къ Моранжи и постучался къ нему въ дверь. Замокъ щелкнулъ.
Моранжи былъ неузнаваемъ. Черты его лица осунулось, онъ пожелтлъ какъ лимонъ и всталъ съ постели чтобъ отперетъ дверь. На немъ былъ надтъ шлафрокъ, перепоясанный шелковымъ шнуркомъ.
— Это вы, графъ, началъ онъ развязно.— У насъ стояла цлый день прекрасная погода. Вы пришли пшкомъ?
Онъ говорилъ скороговоркой, и въ его пріемахъ была лихорадочная торопливость.
— Да…. я пшкомъ, отвчалъ графъ.
— Вы кажется нездоровы?
— Немного нездоровъ.
— А я принесъ вамъ хорошое извстіе. Ваше дло будетъ кончено черезъ дв недли.
— Дв недли! Да можно умереть двсти разъ до тхъ поръ!
Настало долгое молчаніе. Моранжи высморкался, откашлялся, выпилъ воды, но все-таки не могъ преодолть себя. Слезы ему подступали къ горлу и вдругъ брызнули ручьемъ изъ его глазъ. Онъ зашагалъ по комнат и сказалъ:
— Я боленъ, я просто боленъ….
— Вамъ надо ухать, промолвилъ графъ.
— Еслибы меня здсь не задерживала жестокая необходимость, разв я уже не былъ бы тамъ, на мст?.. Видите, я здсь умру!
— Дайте мн довренность и заемное письмо, я вамъ достану денегъ, и узжайте съ Богомъ!
— О, у Русскихъ благородныя сердца! воскликнулъ Моранжи и бросился обнимать графа.
Онъ будто воскресъ, онъ вынулъ свои бумаги, вытащилъ коли на средину комнаты, суетился… и вдругъ его руки опустились и съ видомъ полнаго отчаянія онъ промолвилъ:
— Tout cela est-il Dieu possible?
— Полноте, что отчаяваться, утшалъ его графъ.— Еще не все пропало. Теперь будетъ вроятно поголовное возстаніе.
— Не сомнвайтесь въ этомъ! Франція подымется какъ единъ человкъ. Мы ихъ раздавимъ.
— Я на это надюсь, мы вс надемся… А я вамъ не разказывалъ какъ отличился мой племянникъ?..
Графь разказалъ исторію съ Нмцемъ. Физіономія Моранжи просіяла.
— Ah! parlez-moi des Russes! Позвольте, вашъ племянникъ?
— Образцовъ. Онъ мн сказалъ что вы здсь познакомились.
— Такъ, Mr Obras&egrave,ff… Я былъ влюбленъ въ его жену. Прелестная женщина и.. чиста какъ ангелъ. Скажите, они обожаютъ другъ друга? Она бываетъ у него каждый день.
Графь улыбнулся.
— Они никогда и не переставали обожатъ другъ друга, отвчалъ онъ. Ея мать разлучила ихъ на время, и на зло покойной вдьм они соединились теперь на всю жизнь.
Образцовъ скоро оправился и переселился съ женой въ городъ гд онъ служилъ мировымъ судьей.
Кети зимовала въ Брюссел и переписывалась съ сестрой. Одно изъ ея писемъ, полученное посл взятія Парижа, заключало подробности о Моранжи. Съ большими опасностями и затрудненіями ему удалось добраться до мста дйствій, онъ поступилъ въ армію генерала Ореля и сложилъ геройски голову при второмъ взятіи Орлеана.
Мы слышали что у Марьи Павловны родился сынъ. Она его обожаетъ, и вс указываютъ на Образцовыхъ какъ на примрно счастливую чету.

ОЛЬГА N.

‘Русскій Встникъ’, No 8, 1872

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека