В.В. Розанов
В.В. Розанов
Назад!!
(об абортах)
Назад!!
(об абортах)
Назад!!, Розанов Василий Васильевич, Год: 1914
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Выразили ли врачи-‘гинекологи’ и врачи-акушеры, как ‘господа’, так и ‘госпожи’ между ними, как на Пироговском съезде врачей в лето минувшего года, так и теперь, на съезде криминалистов, хотя малейшую тревогу и малейшую заботу о тех несчастных русских роженицах, что разрешаются от бремени на мостовых улиц и на панелях тротуаров, ‘потому что нет вакантных мест в родовспомогательных заведениях’, придумали ли они ‘ответственность за недостаток одной лишней кровати’ в подобных критических случаях, которые не столь уж часты, как частных ближайших к данному пункту родильных приютов, так и городских и государственных родовспомогательных заведений? Вообще, что они придумали и как позаботились о нормальных матерях-роженицах, о работницах, простолюдинках, мещанках? Ничего! Ровно ничего! Полное молчание, притом бесстыдное молчание, безжалостное, жестокое молчание! Да можно подобрать такие случаи жестокого и тупого отношения врачей к больным, — такую пригоршню ‘драгоценностей’ в этой области, что у читателей ‘со стороны’ волосы на голове дыбом встанут, от страха, от отвращения, от негодования. Всего месяца два назад мне было рассказано о случае (в Москве), когда над интеллигентною женщиною, больною раком желудка, была прочитана слушателям лекция, что ‘операция уже не может спасти больную’, — прочитана вслух больной, тут же около лектора лежащей, — и затем у этой больной, которой производилось питание через серебряную трубку, была ‘вынута серебряная казенная трубка, потому что она стоит шесть рублей’, и сама больная, ‘как безнадежная’, была насильственно выписана, т.е. официально выброшена, из означенной, очевидно ученой, больницы, с ‘профессором-лектором’. Этот случай беспримерной жестокости был передан мне членом московской судебной палаты Т.Д. Р., — случай недавний, года два назад, с его личною знакомою, так что передаваемое мною не есть ‘темный’ или ‘невежественный слух’, а реальный и вполне освещенный факт.
Плач и слезы.
И вдруг такое рвение: ‘аборт!’. Пожалуйста, чтобы ‘он был ‘безнаказан’ для прибегающих к нему женщин’ и, конечно, главным образом, ‘для врачей’. Когда доктор Личкус (действительный статский советник, гинеколог и еврей) на Пироговском съезде читал о необходимости отменить ‘наказуемость аборта’, то аудиторию переполнили молодые студентки женского медицинского института, т.е. будущие врачи-женщины, из евреек {Пишу по данным статьи М.О. Меньшикова: ‘Подгрызают корни’.}.
‘Лечить’ довольно трудно: ‘распознавай’, ‘всматривайся’, ‘выбирай метод лечения’. Аборт ясен: кроме случаев роковой неверности руки, это 5-6 уколов иглой. И — кончено. ‘Лечение’ простое, ‘ребенка нет’, девица или вдова, которой случилось забеременеть, ликует и щедро расплачивается с ‘помогшей’ женщиной-врачом или с любезным ученым-‘гинекологом’.
Лафа. Море разливанное. ‘Имей удовольствия’, и ‘никакой расплаты’.
Врачи-‘гинекологи’ (какое ученое, греческое название!!!), бросившиеся с криками — ‘ненаказуемость аборта!!!’, не слышат в увлечении густого смеха за спиной своей.
‘Это они кинулись за будущим гешефтом!‘ Лечить — трудно, хлопотно, долго. Они хлопочут за выделение из среды врачей целого сословия врачей-абортистов, врачей ‘похуже’, которые и будут практиковать одну эту практику, набивать в ней одной руку, — без затруднения и науки или с наукою самою легкою и ремесленною, шаблонною, — но с обширнейшею практикой и превосходною в каждом случае платою! Они кинулись на богатство, на деньги, через голову науки, через голову какого бы то ни было человеколюбия. ‘Человеколюбие’ у этих господ… Да какой неимущей матери, рожающей вот на панели, на мостовой или где-нибудь в ‘дамской уборной’ вокзала, они подали торопливо и не торгуясь помощь?! Где их забота о матерях-роженицах, о законных женах законных мужей, чтобы организовать в городе так помощь, дабы ни одна из них и никогда не оставалась без врача около себя, чтобы ни одна не получила отказа в каком бы то ни было родильном доме, не в одном, так в другом, — не в другом, так в третьем, но именно — сейчас, не позже как через 60 минут после заявления ‘городовому на улице’, что она ‘нуждается в помощи в родах’. Ведь можно ежедневно сообщать по полиции о ‘вакантных кроватях’ подобных заведений в Петербурге, Москве и везде, и ‘списки’ давать ‘за обшлаг’ шинели постовым городовым. Да вообще если я не так придумываю, — пусть придумают врачи. Ведь они ‘ученые’ и не без всякого же дара организации, придумывания, изобретения. Не только у них ‘клистирная трубка’ в руках, а и наука…
Да, обширнейшая и легкая практика, — и ничего более! Врачи, у которых как у сословия — сословная задача: охранять здоровье в стране и никак не способствовать его разрушению, — бросились не только к разрушению здоровья, но к детоубийству у легкомысленных матерей, у нечаянных матерей, у флиртующих девиц и вдов… Вот и все!! Ссылки на ‘ученые причины’, на ‘социальные причины’ — пусты. Они растяжимы, эти причины, — особенно ‘социальные’-то. В случаях ‘невозможности нормальных родов’ и теперь прибегают к хирургической помощи, с гибелью плода, совершенно безнаказанно, — и нет родовспомогательного заведения, где не было бы инструмента для просверливания черепа плоду в случае невозможных родов или родов чрезмерно опасных (сам осматривал в Мариинском родовспомогательном заведении, где состоит теперь д-р Личкус директором, — этот инструмент, осматривал в директорство д-ра Шмидта, лет 17 назад). Вообще ‘сострадательные врачи’, и особенно будущие ‘врачихи-женщины’ (студентки), кидаются вовсе не на эти страдательные и тяжелые случаи рожениц, коих всегда будет немного, — а они, и особенно они, эти будущие повитухи, кидаются на богатство, на обширнейший класс ‘веселящегося Петербурга’, ‘веселящейся Москвы’, ‘веселящейся провинции’, где им предстоит жатва, обширная и широкая. ‘Денежки! денежки! и веселись сколько угодно!’ — вот бесстыдный крик, который подобал бы в Монте-Карло и вдруг раздался… на съезде криминалистов в Петербурге, на съезде врачей в Москве! ‘Веселитесь, бабеночки: зародыш ваш мы убьем’, — ‘убьем, если будет безнаказанно‘, хотя и теперь, при наказуемости, мы все же потихоньку практикуем эту прибыльнейшую практику. Ведь практика-то практикуется уже и теперь, ведь есть специалисты этого, но потаенные, ‘под страхом уголовной ответственности’. Эти-то преступники, в своем роде фальшивомонетчики медицинского мира, хотят выйти въявь, сбросить покров, и хотят этого для чрезвычайного расширения своей практики, прежде всего… ‘В темноте’ всегда немного наработаешь, ‘в темноте’ немногие приходят, приходят — тайно. Ну, а ‘при дневном свете’ повалят валом. Да, вот сравнение: ‘при дневном свете’ и охотников печатать кредитные билеты у себя дома и на ручном станке оказалось бы очень много. ‘И так легко. Все будем богаты’. Отличная социология, господа врачи.
Но что отвратительно — это что они хныкают. Что они так ‘сострадают женщинам’, ‘жертвам социальных условий’. — ‘Помилуйте, у нее муж алкоголик‘, ‘помилуйте, — мать бедна, нищая, не знает чем зарабатывать и на себя‘. Ах, врачишки, врачишки: да ведь не пойдете вы к бедной, к нищей, туда вас и плетью не загонишь. Да и нищая, бедная ‘побоится Бога’ по-старому, не очень испугается ‘незаконных родов’ (их почти половина всех, бывающих в Петербурге, по статистике) и преспокойно официально разродится ‘в казенке’ (в казенном родовспомогательном заведении). Не эти гроши и пятаки вам нужны, а ‘радужные’ кредитки от барышень, от барынек, от вдовушек, ‘не желающих себя связывать’ одним мужем, постылым постоянным мужем, а предпочитающих ‘Ялту’ и ‘Кисловодск’… ‘Пусть будет весело по всей России, как теперь бывает весело и приятно только в сезон купаний в Ялте и Кисловодске’. Вот куда вы пробираетесь, недостойные ученики Галена и Гиппократа, постыдные современники таких великих и действительно гуманных биологов, как Пастер и Гельмгольц.
Отчаиваться не надо. Надо верить и, понятно, есть основание верить, что есть и ‘святой врач’ на Руси, в бедности и невидности лечащий последнюю бедноту. Но не они ораторствуют на съездах. Они — лечат по глухой провинции. Они трудятся, ‘знаменитого имени’ не имеют. И, может быть, лечат ‘не по-золотому’, то есть уж не ахти-превосходно, но все же стараются. В этих скромных и честных врачах крики о ‘ненаказуемости аборта’, конечно, вызывают омерзение, но они по скромности молчат. Как и вообще все скромное и рабочее на Руси — молчаливо. Есть ‘добродетели профессий’ и есть ‘пороки профессий’. На съезде криминалистов, как и минувший год на Пироговском съезде, буйно закричал жадный к золоту порок:
— Шире дорогу! Мы идем!
На что им нельзя не сказать скромно:
— Т… ш… ш… Назад!!.. Под сурдинку… ‘Кредитки домашним способом’ всегда наказывались тюрьмой и будут наказываться. И от тюрьмы не избавит никого даже ученый диплом и ‘признанное общественное положение’. О христианстве своем не распространяйтесь, о социологии тоже не распространяйтесь и о сострадании к несчастным женщинам не говорите. Хотите повыть — пойдите на паперть церкви, с нищенками и убогими. Там что-нибудь подадут. Но ничего вам ‘не подадут’ ни на съезде криминалистов, ни на Пироговском съезде, кроме казенной квартиры в одном очень строгом здании.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1914. 23 февр. No 13632.