СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.
Томъ VII.
Картинки общественной жизни.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.
Если судить о настроеніи Петербурга по вншнимъ признакамъ, можно заключить, что настроеніе петербургскаго обывателя — превосходнйшее, исключающее всякія подозрительныя мысли объ уныніи.
По крайней мр изъ моихъ наблюденій, подтвержденныхъ многими старожилами, оказывается, что давно ужъ въ Петербург такъ много не танцовали, какъ танцуютъ въ послднее время. Танцуютъ нынче везд, при каждомъ удобномъ случа, даже при извстіяхъ невеселаго свойства и тогда съ большимъ еще остервенніемъ. Пляшутъ и старые, и малые, и тайные совтники, и молодежь. Куда ни зайдете вы: въ клубъ ли, на вечеринку ли, васъ поразитъ, во-первыхъ, обиліе танцующихъ паръ и количество толпящихся у буфета, гд стоитъ водка. Рюмка водки и полька! Опять рюмка и вальсъ! А еще говорятъ, будто петербуржецъ унываетъ.
Разсказываютъ, что въ эту зиму брилліантовъ продавали больше обыкновеннаго и спросъ на порнографическую литературу усилился. При этомъ я замтилъ еще любопытную черту: вс, какъ будто, получили такое отвращеніе къ политик, что всячески избгаютъ о ней говорить,— такъ-таки и избгаютъ, словно бы до нея нтъ никакого дла. Потолкайтесь-ка въ клубахъ — послушайте.
— Какъ вы думаете насчетъ будущаго?..— спрашиваетъ прізжій, очевидно, провинціалъ,— какіе нынче вянія, взгляды?
— А вы еще думаете?..
— Говорятъ: комиссія…
— А не сыграть ли въ винтъ!
И сейчасъ же: ‘человкъ, карты!’
— Говорятъ, въ скоромъ времени…
— Свтопредставленіе?, — съ улыбкой перебиваетъ вопрошающій,— какъ же… какъ же… общаютъ! Вы коньякъ или очищенную?
— Коньякъ…
— Значитъ западникъ?.. Стыдно, стыдно батюшка… Я такъ ‘Русскаго Добра’ придерживаюсь…
— Слышали?..— раздается съ боку чей-то голосъ и къ буфету подходитъ фракъ.
— Слышалъ, слышалъ! О Сар Бернаръ.
— Нтъ… Какая Сара Бернаръ?.. Ухала давно… Я о земскихъ докладахъ… Читали?
— Читалъ…
— Каково?
— А протестъ губернатора изволили читать?
— Но все-таки…
— Все-таки, милый мой, пойдемъ-ка лучше танцовать!.. Только прежде хлопнемъ по рюмк!
Собственно говоря, въ настоящее время усердно занимаются политикой лица, на обязанности коихъ — хочешь, не хочешь!— лежитъ исключительное ея вдніе, затмъ журналисты для очистки совсти и пополненія передовыхъ статей, которыя читаетъ разв человкъ, не знающій куда дться отъ одури, и, наконецъ, дворники — да и т больше въ видахъ развлеченія.
Въ часы томительнаго ночного бодрствованія у воротъ, дворникъ, нтъ, нтъ, да отъ скуки перекинется съ городовымъ, вотще устремляющимъ взоръ въ полумракъ глухой улицы въ надежд прозрть ‘безпорядокъ’ (все тихо и мирно въ Прядильномъ переулк!) — бесдой съ политическимъ оттнкомъ:
— Что слышно новаго?— спрашиваетъ дворникъ, предобродушный человкъ, замчу я въ скобкахъ, который во время знаменитой переписи, выдуманной градоначальникомъ генераломъ Барановымъ, для выборовъ ‘двадцати пяти’, пресерьезно объяснялъ всмъ жильцамъ, что переписка будетъ для удостовренія, кто измнникъ и кто нтъ, и совтовалъ, на всякій случай, уничтожать всякія книги. (Мало ли изъ-за книгъ можетъ быть непріятностей. Такъ ужъ лучше, господинъ, за одно вс уничтожьте!).
— Новаго? Да что новаго?— лниво повторяетъ городовой изъ отставныхъ солдатъ.— Благополучно все, слава Богу… У васъ какъ?
— У насъ благополучно, слава теб Господи. Жилецъ все хорошій — смирный, самъ знаешь… Чистый жилецъ…
— Нонче и чистый… И чистый тоже.. Ты и чистаго для спокоя наблюдай…
— У насъ чиновникъ, что его наблюдать!.. Онъ свое дло знаетъ — утро въ должность, къ обду домой, а, выспавшись, въ клубъ въ карты… Разв только наблюдай, какъ бы поймать его при деньгахъ, чтобы за квартиру получить… Но нашей улиц все народъ невидный живетъ… А насчетъ порядковъ какихъ новыхъ не слышно?
— Кажется, не слышно… Вотъ сказываютъ, помощникъ пристава будетъ новый.
— Новый?
— Новый!
— А стараго куда?
— По шапк.
— Проштрафился?
— А Богъ знаетъ… Сказываютъ, у него съ приставомъ все нелады были — свою волю хотлъ показать, а приставъ-то свою. Ты, говоритъ, мн покорись, а онъ въ отвтъ: я, говоритъ, теб не покорюсь, я самъ по себ, я, говоритъ, самъ полковникъ и многоусерденъ по служб, давай, говоритъ, раздлимъ участокъ по совсти и тогда я покорюсь, а то я, говоритъ, порядокъ везд слжу, а слава одному теб…
— Ишь ты!.. А приставъ-то небойсь не согласенъ?
— Онъ на него жалобу: такъ и такъ — я въ такомъ смысл ни за что отвчать никакъ не могу и не согласенъ, молъ, служить съ такимъ озорникомъ, который на всхъ перекресткахъ меня, своего начальника, охаиваетъ… Ну, помощника-то и по шапк…
— Поди жъ…
— Доподлинно опять же уврить не могу, потому зря вдь болтаютъ… Кто ихъ знаетъ. Разно сказываютъ. Околодочный говоритъ опять другое…
— А что?
— Быдто помощникъ хотлъ выпороть одного охальника въ кутузк…
— Ну?…
— А приставъ узнай и говоритъ: ‘Нынче, молъ, на это, полковникъ, моды нтъ, чтобы человка зря пороть, безъ свидтелевъ и суда. Изъ-за этого самаго, на насъ., говоритъ, можетъ задарма мараль одна пойти. Надо со всякимъ человкомъ по чести… Наказать его — накажи, но опять-таки по правилу, а безъ правила, милый мой — не годится.
— Это что и говорить!— подтвердилъ дворникъ,— надо по правилу.— И, помолчавъ, прибавилъ:— Новый-то помощникъ каковъ?
— А ничего не извстно — еще новаго не опредлили.
— Такъ. Всячески дурного не опредлятъ!— А насчетъ чего иного не слышно?
— Нтъ, такого, кажется, ничего. Разв вотъ мышь, говорятъ, въ новомъ адмиралтейств появилась, страшенная… Большая такая мышь — не крыса, а мышь… Съ роду такой не видали… Не къ добру!
— Ужъ какое добро отъ мыши! Дознались откеда она?
— То-то дознаться не могутъ. Все мелкая мышь была, а теперь крупная пошла… Двухъ околодочныхъ посылали дознаться… мышь сторожить… Шалишь… Съ чмъ пришли, съ тмъ и ушли!
— Дда… времена, нечего сказать… Тоже нашему брату…
— И нашему не сладко. Теперь самъ знаешь, какъ насчетъ провизіи, а жалованье!.. Вы-то къ новому году по квартирамъ обойдете и дань соберете, а намъ разв изъ мелочныхъ лавочекъ да съ кабаковъ… Одна разстройка везд!
Что же касается остальныхъ смертныхъ, то они, кажется, махнули рукой на всякую политику и ищутъ случая доставить себ именно такое развлеченіе, которое бы ни въ какомъ отношеніи не напоминало ни вншней, ни внутренней политики. Итакъ какъ лучшее отвлеченіе — танцы, то Петербургъ и бросился танцовать. Я уже не говорю о полнйшемъ равнодушіи къ ‘свдущимъ людямъ’, обнаружившемся въ обществ, несмотря на увренія оптимистовъ, что какъ ни какъ, а ‘свдущіе люди’ въ нкоторомъ род всетаки шагъ къ… къ ‘севрюжин съ хрномъ’. Однако — подите жъ — и эта ‘севрюжина’ не возбудила петербуржца, а многихъ земцевъ даже обидла, такъ что, если врить газетамъ,— одному ‘свдущему’ человку и земцу г. Костливцеву, говорившему на тему о безпробудномъ пьянств русскаго мужика, пришлось по возвращеніи домой услышать отъ сотоварищей-земцевъ довольно ехидный вопросъ: ‘отъ своего ли имени говорилъ г. Костливцевъ или въ качеств представителя земства?’ Оказалось, по заявленію г. Костливцева, что онъ вопросомъ о пьянств не занимался, но счелъ своимъ долгомъ говорить, говорилъ, впрочемъ, какъ частный человкъ, такъ какъ никакихъ уполномочій отъ земства не имлъ…
Такимъ образомъ, ‘свдущіе люди’ какъ-то прошли тихо, хоть ‘Новое Время’ даже и біографическіе очерки свдущихъ людей печатало, изъ коихъ можно было узнать, что такой-то кончилъ курсъ тамъ-то и затмъ служилъ тамъ-то, такой-то занимался сельскимъ хозяйствомъ, а такой-то иметъ винокуренные заводы.
Оказывается, что петербургскій житель словно и взаправду предпочитаетъ рюмку водки ‘свдущимъ людямъ’ и упражненіе въ танцахъ всякимъ бесдамъ по поводу иностранныхъ и отечественныхъ словъ: отплясываетъ нынче онъ такъ, что смотрть даже любо.
Я смотрлъ, какъ отплясывали и большіе и малые. Смотрлъ на это веселье, возбуждавшееся cresczendo по мр экскурсій къ буфету. Къ тремъ часамъ утра состояніе, казалось, было благонадежно до невозможности — отплясывали всласть, и когда кто-нибудь начиналъ подходы касательно политики, то такого оглядывали съ подозрительностью, и я увренъ, въ случа дальнйшей назойливости, политику грозила опасность довольно серьезная…
Когда я подошелъ къ одному молодому человку и хотлъ было подлиться съ нимъ послдней новостью, слышанной мною отъ одного ‘врнаго человка’,— то молодой человкъ съ какой-то тревогой посмотрлъ на меня, махнулъ рукой и, подхвативъ даму, столь стремительно бросился въ ‘вихрь вальса’, что находившійся рядомъ со мной пожилой господинъ, самаго скромнаго вида, но съ очень бгающими по сторонамъ глазами — пріятно улыбнулся и, обратившись ко мн, сказалъ:
— Давно бы такъ!.. Люблю я, когда молодежь отъ души веселится! По крайней мр унынія нтъ, а нтъ унынія — нтъ и сомнній… Помните псню изъ Лукреціи-Борджія: ‘пейте, пойте, любите’…
Вотъ этой-то ‘души’, признаюсь, я, и не видлъ, хоть не могъ не согласиться, что танцуютъ дйствительно много и ретиво… Но мн казалось, наоборотъ, что въ этомъ веселіи чудится совсмъ не веселье, а какая-то напускная отчаянность, какой-то розмахъ адской скуки, неудовлетворенности, готовой хоть на голов ходить, чтобы только не думать ни о сегодняшнемъ, ни о завтрашнемъ дн…
Глядя на вс эти танцующія пары, носящіяся подъ звуки каскаднаго вальса, мн почему-то припомнились слдующія строки Пушкина изъ ‘Пира во время чумы’:
Какъ отъ проказницы зимы,
Запремся также отъ чумы!
Зажжемъ огни, нальемъ бокалы,
Утопимъ весело умы —
И, заваривъ игры да балы.
Возславимъ царствіе чумы…
Только тутъ, казалось, славили не ‘царствіе чумы’, а царствіе скуки…
— А вы отчего не танцуете?— обратился ко мн одинъ изъ веселившихся.
— Не могу… одышка…
— Но отчего же не пьете?..
— И того не могу…
— Такъ къ чему же вы сюда пріхали… Зачмъ?… Къ черту политику… Къ черту всякіе вопросы… Здсь надо веселиться… Вы видите какъ мы отплясываемъ!— проговорилъ онъ и засмялся тмъ нервнымъ смхомъ, который теперь слышится на каждомъ шагу…
— Необходимо выпить… необходимо… Пойдемте въ буфетъ!..— увлекалъ меня мой молодой пріятель…
Прізжіе изъ провинціи разсказываютъ, что и тамъ избгаютъ всякихъ бесдъ о политик и какъ только соберется нсколько человкъ, то немедленно:— ‘Человкъ! Столъ и карты! ‘
Нсколько времени тому назадъ нервы еще не притупились. Отъ разговоровъ на тему ‘что съ нами будетъ’ и ‘куда намъ идти: впередъ ли безъ страха и боязни или назадъ безъ оглядки’ — некуда было дваться. Всюду — встревоженныя лица, растерянные взгляды, натянутые до невозможности нервы. Куда, бывало, ни придешь, везд встрчали вопросомъ: ‘слышали?’, произносимомъ встревоженнымъ голосомъ и съ такимъ выраженіемъ на лиц, которое заране готовило васъ къ самымъ невозможнымъ вещамъ. И вслдъ затмъ сыпались новости одна другой пикантнй, одна другой нелпе.
— Не можетъ быть!..
— То-то и я говорю… Однако…
— Это вздоръ…
— Но вы прочтите газеты-то, газеты что пишутъ… ‘Московскія Вдомости’, ‘Русь’_, ‘Новое Время’…
— Мало ли что пишутъ…
Вы уходили еще боле напуганный и не знали, врить или не врить. Одинъ другого нелпе ходили слухи въ публик и такъ какъ нельзя было точно проврить ихъ, вс говорили на основаніи ‘достоврныхъ источниковъ’ (говорилъ Иванъ Ивановичъ, а Ивану Ивановичу говорилъ Петръ Петровичъ, которому сообщилъ, въ свою очередь, едоръ едоровичъ, слышавшій отъ близкаго человка близкому человку одного знакомаго чиновника) — то понятно, что возбужденіе тревоги достигало высшей степени. Оно росло, росло до тхъ поръ, пока, наконецъ, не наступила невольная реакція, и возбужденіе и тревога не замнились тмъ естественнымъ состояніемъ, когда желаніе ‘забыться и уснуть’ является доминирующей чертой общественнаго настроенія. Исходя изъ этой точки зрнія, можно, пожалуй, смотрть и на бснованіе по поводу прізда Сары Бернаръ и на всякія другія отвлеченія. Надо же наконецъ, дать отдыхъ и нервамъ… Надо же хоть на время заткнуть уши отъ всхъ этихъ ‘мы слышали’, которыми одно время донимали съ остервенніемъ газетныя кликуши… ‘Камо бгу отъ духа твоего и отъ лица твоего камо бгу?’ могъ воскликнуть полоумный читатель.— Рюмку водки! Другую! Третью!— Какъ вашъ сынъ?— Здравствуетъ?.. Слава Богу.— Еще рюмку! А затмъ, сударыня, не угодно-ли туръ вальса!..
Ужъ на что, кажется, политики по невол, разные департаментскіе начальники отдленій — о, тяжела ты шапка Мономаха!— а и т, кажется, ослабли, изнемогли въ борьб съ пустымъ мстомъ и очень бываютъ рады, когда вмсто занятій можно дернуть на выставку ‘Наны’ или поговорить о чемъ-нибудь совсмъ постороннемъ, по преимуществу изъ области порнографіи — потому-что кому же неизвстно, что въ большинств случаевъ заправскіе ‘политики’ только и сильны въ этихъ двухъ областяхъ. Или политика… или порнографическіе анекдоты…
О таковомъ пресыщеніи по горло политикой я сужу, покрайней мр, по многимъ даннымъ и по личнымъ впечатлніямъ, вынесеннымъ мною изъ бесдъ съ молодыми кандидатами на званіе государственныхъ людей,— кандидатами, правда, еще не у длъ, или у ‘длъ’ сравнительно не видныхъ,— но все-таки не теряющими надежды когда-нибудь — когда потребуются свжія силы — управлять департаментомъ, и длать въ нкоторомъ род политику.
Прежде — и давно ли?— когда я заходилъ къ старому моему знакомому, Твердолобову, онъ всегда, бывало, весь какъ-то выпрямится, выпятитъ свою грудь колесомъ, глубокомысленно задумается и, потрясая своимъ блымъ, сочнымъ, здоровеннымъ кулакомъ, проговоритъ съ какимъ-то блаженнымъ замираніемъ въ голос:
— Теперь не время шутки шутить… Теперь…
И снова кулакъ, въ вид угрозы, помавалъ въ воздух, а круглое, румяное лицо Твердолобова, боле похожее на кусокъ ростбифа, чмъ на изображеніе того человка, котораго искалъ Діогенъ — вдругъ закипало гнвомъ, и мускулы на его рукахъ вздувались такими желваками, что, казалось, сейчасъ лопнетъ сюртукъ.
Я молчалъ, но зато онъ говорилъ, и говорилъ тмъ грозне, чмъ упорне я молчалъ. Хотя генералъ никакихъ ‘длъ’ не вершилъ и изображалъ собою только кандидата къ отправленію обязанностей умиротворителя, тмъ не мене, онъ считалъ своимъ долгомъ говорить не просто какъ Твердолобовъ, а какъ носитель ‘принципа’ и неоднократно грозилъ мн, что если бы ему позволили, то онъ уничтожилъ бы вс пакости въ двадцать четыре часа.
Очень естественно, и едва ли нужно докладывать объ этомъ читателю, что Твердолобовъ, культивировавшій постоянно свои мускулы и еще въ учебномъ заведеніи давшій клятву (а онъ клятвы держалъ), въ пику инспектору,— никогда до гроба ничему не учиться,— не удовлетворялъ самому снисходительному умственному цензу, потому, врятно, и не мечталъ о служб въ народномъ просвщеніи, а мечталъ спеціально посвятить свои силы (и какія, Господи, силы!) внутренней политик. Обыкновенно, пріятель мой продолжалъ свои угрозы и, надо правду сказать, руководствуясь самыми добрыми намреніями спасти любимую Россію. У него было состояніе боле чмъ приличное и сомнваться въ его искренности было невозможно.
Такой ‘тонъ’ выдерживалъ онъ мсяцъ, другой. Но затмъ, къ крайнему моему изумленію, при нашихъ бесдахъ Твердолобовъ не только не общалъ въ 24 часа покончить со всмъ, но заговорилъ даже въ такомъ минорномъ тон, который у Твердолобова былъ совершенною новостью. И лицо его какъ-то измнилось и стало меньше походить на кусокъ ростбифа и больше на подобіе Божіе.
— Положеніе, братецъ, не такъ просто, какъ я полагалъ… Необходимо серьезно обдумать, серьезно обдумать… Съ одной стороны надобно очистить все кругомъ… съ другой сообразить о финансахъ… Финансы важная вещь… И съ третьей стороны — довріе…
— А въ 24 часа?..
— То-то нельзя!— добросовстно согласился онъ… Я прежде думалъ, но теперь вижу, что въ этотъ промежутокъ времени можно, правда, сдлать очень многое, но все-таки для окончательнаго устроенія… срокъ малъ.
И онъ снова пускался въ комбинаціи, жаловался, что людей нтъ, что хищеніе большое и что вообще онъ подчасъ теряетъ голову отъ разныхъ сомнній…
— Иногда просто, братъ, такъ тяжело, такъ тяжело, что хоть бги…
— Да вдь ты, кажется, не привязанъ къ мсту… Ты не служишь… Кто жъ теб мшаетъ бжать?..
— Пока, конечно, я свободенъ, но кто знаетъ, кто знаетъ?..
Еще боле удивилъ меня Твердолобовъ, когда однажды я увидлъ на письменномъ его стол краткій учебникъ Иловайскаго и руководство къ изученію финансовъ… Неужели онъ нарушилъ клятву? Оказалось, что нарушилъ и, красня, проговорилъ:
— Ты понимаешь… въ настоящее время, когда народъ съ одной стороны, финансы съ другой и хищеніе съ третьей… Необходимо повторить то, чему мы учились…
— Но разв ты надешься?..
— Кто знаетъ, кто знаетъ!— задумчиво повторялъ онъ, нынче такъ мало людей, а люди такъ нужны, честные, трезвенные люди…
— Не упражняешься въ гимнастик?..
— Не то на ум… Нервы пошаливаютъ.
— И у тебя?..
— А то что жъ? Разв у меня нервовъ нтъ, что ли?.. обидлся Твердолобовъ.— Вы вотъ, господа литераторы, въ самомъ дл думаете, что у васъ только нервы… что ли?.. И мы съ нервами.
— Нтъ, я не къ тому… Ты всегда отличался крпкимъ здоровьемъ…
— Отличался?… Мало ли чмъ я отличался…
Бдняга, въ самомъ дл, похудлъ и, сколько мн извстно, не только просиживалъ часы за учебникомъ Иловайскаго, но даже принанялъ студента, который давалъ ему уроки ариметики. Одоллъ онъ и учебникъ Иловайскаго, и руководствокъ изученію финансовъ, прочелъ нсколько секретныхъ ‘записокъ’ о разныхъ системахъ наилучшаго успокоенія умовъ, составленныхъ въ разныя времена, начиная съ екатерининскихъ,— проштудировалъ сочиненіе бывшаго агента 3-го Отдленія Фока, напечатанное въ ‘Русской Старин’, выписалъ ‘Московскія Вдомости’ и ‘Русь’,— (прежде того онъ признавалъ только г. Лейкина и ‘Journal de St.-Petersbourg’) и при каждомъ нашемъ свиданіи жаловался, что у него нервы разстроены и что политика у него ‘вотъ гд’, указывалъ онъ на шею. Сталъ онъ хандрить и совсмъ запустилъ свои гимнастическія упражненія.
Наконецъ, недли три тому назадъ, прізжаю я къ нему и застаю его углубленнаго въ занятія. Смотрю — онъ штудируетъ японскія картинки очень нескромнаго содержанія, привезенныя, вроятно, нашими моряками изъ кругосвтнаго плаванія. И самъ онъ, какъ будто, повеселлъ и расцвлъ. Я порадовался за него, ршивъ, что онъ, наконецъ, пришелъ къ ршенію вопроса объ успокоеніи умовъ и потому на досуг штудировалъ японскія картинки — и хотлъ было попытать его съ этой стороны, но онъ замахалъ даже руками.
— Нтъ ужъ… спасибо… Довольно съ меня политики… Довольно… Abas la politique! Съ ней можно сойти съума — даже и мн!— простодушно разсмялся онъ. Пусть ею занимаются другіе. Вотъ, напримръ, свдущіе люди. Можно имъ дать тему, направленіе и они будутъ разрабатывать вопросы. А съ меня, любезный другъ, довольно. До-во-льно!— прибавилъ онъ съ радостью въ голос.
— Конечно, продолжалъ онъ,— нашъ родъ издавна давалъ государственныхъ людей! Мы вдь ведемъ родъ со времени Симеона Гордаго, когда предокъ нашъ Лобатини, а по другимъ сказаніямъ Ломбатъ, переселился въ Россію… Съ тхъ поръ имена представителей нашего рода неизмнно упоминаются въ русской исторіи. Вспомни Ивана Лобастаго, отличившагося при Калк, затмъ едора Твердый Лобъ — отъ него и пошли Твердолобовы — боярина сторожевого полка при взятіи Казани и цлый рядъ Твердолобовыхъ, отличавшихся боле или мене на разныхъ государственныхъ поприщахъ. Все это, разумется, обязываетъ, и я надюсь принести пользу… Буду служить, но только по такому вдомству, гд не требуется политика. Предкамъ нашимъ было легко… времена были другія, а теперь… И, наконецъ, я тоже жить хочу!
И Твердолобовъ съ такимъ аппетитомъ разсказалъ мн три скабрезныхъ анекдота, что я снова узналъ прежняго добродушнаго, широкоплечаго, не мудрствующаго пріятеля, которому вовсе было не къ лицу готовиться къ роли политика.
Оказалось, что и его коснулась реакція. Даже и твердолобовскіе нервы не выдержали, и онъ растерялся, никогда досел прежде не терявшійся ни при какихъ обстоятельствахъ и разршавшій вс затрудненія съ тою же простотой, съ какой ршилъ князь Ширвашидзе, изрубившій пьяныхъ купцовъ! На моихъ глазахъ онъ совершилъ заколдованный кругъ: началъ съ торжествующаго помаванія кулака, продолжалъ повтореніемъ учебника Иловайскаго и кончилъ тмъ, что изнемогъ въ непосильной борьб. Это что-нибудь да значитъ…
А онъ ли не потрясалъ нсколько мсяцевъ тому назадъ кулакомъ и какимъ здоровеннымъ!
Да и онъ ли одинъ изнемогаетъ, испытывая отвращеніе къ политик?
Поговорите съ любымъ департаментскимъ страдальцемъ: вы услышите далеко не веселые звуки голоса и увидите на лиц кислую гримасу, если заговорите о злоб дня.
Не дале, какъ на-дняхъ мн довелось встртиться съ однимъ старымъ знакомымъ, представителемъ мстной администраціи, пріхавшимъ на праздники изъ провинціи, навстить свою дочь. Это — человкъ въ политик опытный (двнадцать лтъ онъ служитъ исправникомъ), доброжелательный, разсудительный, старающійся, какъ онъ выражается, ‘не забывать и совсти’…
Встртились мы, и первымъ дломъ онъ сталъ жаловаться.
— Вы не поврите, какъ трудно… О-охъ, голубчикъ вы мой, какъ трудно…
— Но въ чемъ же трудности?..
— Во всемъ… во всемъ чрезвычайно трудно. Теперь насъ со всхъ сторонъ жарятъ… И изолгались то мы, и воры то мы, и мошенники, и превышаемъ то мы власть. И все это, если хотите, справедливо, во многомъ справедливо, но разв мы то опять по своей вольной вол живемъ!? Еслибъ вы знали, какое и наше положеніе тамъ на мст то… Надо, чтобъ и начальство осталось довольно, надо опять, чтобы и купецъ не фордыбачилъ,— купецъ нынче вдь не то, что прежде, когда я взялъ бы его аршинника да по сусаламъ, по сусаламъ!— продолжалъ старикъ, внезапно оживляясь, словно старый парадеръ, услыхавшій музыку,— надо и съ земскими людьми ладить… Особенно съ этими земцами, которые нынче въ моду пошли и до нашего брата добираются… Есть между земцами такіе… Только лучше ли будетъ?.. Это, господа, надо обмозговать… очень даже обмозговать… Вотъ хоть бы у насъ въ Обжорск изъ какихъ-такихъ земцевъ управа состоитъ?… Предсдатель — бывшій становой, одинъ членъ бывшій письмоводитель полицейскаго управленія, а другой — такъ безпутный какой то, ему даютъ жалованье, семейства ради… Такъ вы думаете лучше будетъ, если такая управа бдокурить начнетъ?..
— Зачмъ, непремнно такая?..
— Да вдь другой и не будетъ, если остальное все по старому останется… Я тоже смотрю и вижу, какъ дла длаются… Земецъ земцу розь, только настоящій-то земецъ, изъ такихъ, который не думаетъ, только какъ бы урвать, да свою линію вести, настоящій-то притаился и у насъ на подозрніи состоитъ, въ качеств, какъ бы, несвдующаго въ образ мыслей!— засмялся старикъ.— А вы вотъ и въ самомъ дл здсь въ Питер думаете, будто къ вамъ излюбленные пріхали!? Излюбленные!.. Знаемъ мы этихъ вашихъ излюбленныхъ-то, живучи на мст… И чего у васъ только не пишутъ… Господи! Вотъ хоть бы по длу бывшаго губернатора Токарева…
— А что?
— Да то, что очень ужъ въ азартъ пришли…
— Какъ же въ азартъ не придти… Дло-то такое исключительное…
— Исключительное!? Ха-ха-ха… И не такія дла мы видли, батюшка. Читалъ я, хавши сюда, ‘Русь’ и диву давался, какъ это она насчетъ администраціи… Изолгались, говоритъ… Вс изолгались… А кто же тогда служить будетъ, коли вс изолгались!? Оно точно грабежъ, положимъ, безспорно, но разбери ты, почему и какъ этотъ грабежа, бываетъ… Ты разбери, а не то, чтобы изругать,— и тогда мы тебя послушаемъ… Вотъ возьмите вы этого самаго исправника Капгера, который, собственно говоря, былъ главный исполнитель логишинской экзекуціи…
— Однако, судя по длу, должно быть… этотъ исправникъ…
— Не должно быть, а есть… Я его и не защищаю… Я видывалъ такихъ… видывалъ… Это, батюшка, что называется, показной исправникъ, исправникъ-гроза… Они, эти исправники, и обликъ вс ужъ одинакій имютъ:— коренастые, грудастые, лицо-то мордастое, малино-багроваго цвта, и непремнно усянное прыщами и бородавками. Усы торчкомъ, глаза на-выкатъ, ну, словомъ, зврь-звремъ… Скажи такому начальство: исправникъ сокруши!— онъ готовъ все сокрушить и самъ отъ крови приходитъ въ такое остервенніе, что ему все кажется мало… Вотъ какіе между нами бываютъ исправники…
— Все это такъ, но только многіе ли пойдутъ на такую должность по доброй вол — это разъ, а во-вторыхъ — разв тотъ же исправникъ не творитъ волю начальства?.. Легко сказать: изолгались, но ужъ коли ты говоришь, такъ ты почести: почему изолгались, и какъ это все лганье по іерархіи идетъ и внизъ и вверхъ… Тяжко, батюшка, тяжко, я вамъ доложу, а вдь терпишь, потому и у насъ ‘фатерный вопросъ’… Я, временемъ, почитываю журналы и понравилось мн это выраженіе. Именно ‘фатерный’ вопросъ. Изъ-за него человкъ подъ конецъ и въ звря обратится… Вотъ теперь этотъ г. Капгеръ превысилъ… А не превысь онъ? Вдь его можно и турнуть, исправника-то… Такъ-то и вс мы подъ Богомъ ходимъ… А вы, господа, рады, что вамъ можно исправника-то на сковород жарить — вы и жарите, словно бы въ немъ и начало и конецъ всему… А чуть ежели по восходящей лстниц, тогда упретесь лбомъ и будто все исполнители виноваты… Исправникъ хищеніемъ займется на тысячу въ годъ — карраулъ!.. Экономія…
Старикъ даже пришелъ въ раздраженіе.
— И народъ сколько мутите вы здсь — подлинно мутите!— продолжалъ онъ: — нынче вс народниками объявились, и у насъ теперь становые, кто помоложе, побойчй, да хочетъ у начальства показаться,— тоже въ мужичка играютъ! И мы вдь газеты читаемъ, слышимъ, какъ это вы здсь съ мужичкомъ возитесь! Прідетъ это становой въ деревню… ‘Мужичекъ да мужичекъ!’ а какъ надо съ мужичка взыскивать недоимки, а у мужичка-то хоть шаромъ покати, а начальство опять же требуетъ ‘строжайше и немедленно’ вотъ, скажу я вамъ, тотъ же становой да этого мужичка розгами… Вотъ теб и мужичекъ!.. А чуть грхъ какой случись, въ род жидовскаго безпорядка, разнесетъ мужикъ кабаки и имущество, — опять исправнику выговоръ: зачмъ-де мръ не принялъ, и опять этого самого мужичка розгами… Пройдетъ бда и опять: ‘мужичекъ да мужичекъ’… А мужичекъ-то, вы думаете, слпой, что ли… не понимаетъ?.. А какъ баню-то ему. зададутъ, такъ вдь вы закричите: ‘Зври исправники… Народъ порятъ!’ Мы и въ отвт!
— Нтъ, не люблю я этихъ вашихъ выкрутасовъ. По-моему ужъ лучше дло на чистоту. Надо мн съ него шкуру драть, такъ духу у меня, у старика, не хватаетъ заигрывать-то съ нимъ. Ботъ какъ я понимаю… А то ‘мужичекъ’, а потомъ: ‘ну-ка ложись!..’ Нынче у насъ становые эту моду взяли, только глупы они: не понимаютъ, что этимъ пуще народъ раздражаютъ. Доиграетесь вы, господа, съ вашимъ мужичкомъ!..— прибавилъ серьезно старикъ.
— А что?
— А то, что только облещиваете его въ газетахъ да смущаете, а настоящаго -то облегченія ему нтъ. А мужичекъ-то вритъ — доврчивый вдь онъ — и ждетъ. Ждетъ, а мы исправники въ тревог. Чуть что — опять мы виноваты. И очень ужъ онъ этими ожиданіями смущенъ. Тамъ теперь въ деревн, что ни выдумай — всему поврятъ. Нынче, говорятъ, мужика-то вспомнили. Мужику нынче честь честью’. Недавно еще ко мн приходили изъ одной деревни.— ‘Такъ и такъ, Иванъ Никанорычъ, пришла, спрашиваютъ бумага?— ‘Какая, говорю бумага?’ — Посмиваются. Вижу — у нихъ что-то въ голов засло. ‘Говорите толкомъ, какой ждете бумаги?’ — ‘А на счетъ земли?’ — ‘Какой земли?’ ‘Добавочный надлъ, будто не понимаешь? Нешто насъ такъ и оставятъ при трехъ десятинахъ да еще какихъ, самъ знаешь?.. Сказываютъ, велно нарзывать!..’ — Вотъ вы тутъ и бейтесь съ ними — объясняйте, что никакой земли не будетъ. Еще, слава Богу, крестьяне меня знаютъ и, безъ хвастовства скажу, довряютъ мн, такъ что я такъ и сякъ, а разубдилъ ихъ. Такъ вдь я знаю — не всегда-то нашему брату довряютъ. Тогда что?.. Опять, ‘а ну-ка, мужичекъ, ложись!..’ Просто тошно у насъ теперь въ узд-то жить, я вамъ скажу. И везд поспй. А на тебя вс зубы точатъ. И свои же товарищи. Чуть было и меня не съли…
— За что?
— А ни за что… Жилъ у насъ въ одной деревн учитель, молодой человкъ. Ну я, какъ слдуетъ, его предварилъ, чтобы онъ ни Боже ни… А онъ и такъ кром своего дла — никакими другими длами не гршенъ. Но, вижу я, его хотятъ състь… Ужъ становой около него вертится. Ну я и призвалъ учителя, и говорю ему по душ: ‘узжай, молодой человкъ, ты лучше отсюдова съ міромъ. Какъ-ни-какъ, а доберутся до тебя’. И жаль мн стало его. Прежде-то я, быть можетъ, и не пожаллъ бы его, а теперь — прибавилъ старикъ и вдругъ заморгалъ глазами — какъ свой-то сынъ въ Якутской области… Положимъ, онъ, быть можетъ, и виноватъ, но и я — отецъ, жалть-то могу?..— Вотъ и чужого пожаллъ, и совтъ ему благой далъ. Только прошло этакъ дв недли… Онъ ухалъ, а меня къ отвту.— ‘Зачмъ вы его призывали!’.. Я по совсти, какъ было дло разсказалъ. А ужъ на этого учителя два доноса были. Одинъ дьяконъ настрочилъ, а другой становой. Ну посл оказалось, что все изъ-за пустяковъ. Какъ дло-то разъяснилось — и съ меня подозрніе сняли… А то, чуть было, меня не турнули съ мста! Да-съ… У насъ тамъ въ глуши теперь такая кутерьма въ умахъ идетъ съ вашимъ мужичкомъ… А здсь видно вы этого не понимаете, господа? Все ‘мужичекъ да мужичекъ!’ — Но только, по правд, по истинной, я вамъ скажу, вс эти разговоры здсь меня донимаютъ… Кажется, отъ этой самой теперешней политики бжалъ бы безъ оглядки… да тоже семья… Кормиться надо! Такъ-то-съ!— заключилъ старикъ свои жалобы.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
