Макар Иванович, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1877

Картинки общественной жизни
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.

Томъ VII.
Картинки общественной жизни.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.

Макаръ Ивановичъ.

I.
Перешли Дунай?..

Вотъ единственный вопросъ, который не сходилъ съ устъ нетерпливаго обывателя добраго города Петербурга, едва прошла недля, другая, съ тхъ поръ какъ — выражаясь языкомъ передовыхъ статей — ‘роковое слово было произнесено’:
— Господа, не торопитесь! Ахъ, не торопитесь, пожалуйста, господа! Такъ скоро никакъ невозможно даже и на войн. ‘Постепенное, но неуклонное шествіе впередъ’ даетъ одинаково хорошіе результаты какъ въ мирное, такъ и въ военное время. Не торопитесь… Дайте срокъ. Не только перейдемъ Дунай и перешагнемъ Балканы, но и вторично посл Святослава прибьемъ щитъ къ вратамъ Царьграда (нынче ‘Константинополь’ слдуетъ упразднить, а называть его Царьградомъ) на зло гордому Альбіону и коварной Австріи.
Такъ, или почти такъ, только нсколько длинне и боле крупнымъ шрифтомъ, усовщевали, съ любезностью цивилизованнаго городового, нетерпливую публику наши ‘руководители’ ежедневной печати, наскоро повторяя въ то же время географію Балканскаго полуострова и малой Азіи и снаряжая на вс театры войны самыхъ опытныхъ, самыхъ испытанныхъ, самыхъ спеціальныхъ корреспондентовъ.
Но публика все-таки торопилась, какъ можно скоре прочитать нчто врод памятнаго суворовскаго бюллетеня Екатерин II:
Слава Богу, слава вамъ
Туртукай взятъ и я тамъ!
и стала усиленно покупать карты театровъ военныхъ дйствій, при чемъ не пренебрегала и повтореніемъ географіи при помощи сыновей-гимназистовъ. Отцы и матери стали разспрашивать дтей о Румыніи, прочли кратко-изложенные курсы тактики, обороны крпостей и переправъ черезъ большія рки, которые стали печатать у себя газеты, ‘наиболе удовлетворяющія потребностямъ публики’. Въ самомъ дл, нельзя такъ торопиться! Русскій солдатъ хоть и ходитъ довольно таки ходко, особливо если подрядчикъ поставитъ доброкачественную подметку, тмъ не мене, и при самой доброкачественной подметк, дойти до Дуная вовсе не то, что създить въ Павловскъ.
— А румынскія желзныя дороги!— все-таки не усовщевались боле нетерпливые.— Разв и тамъ ихъ строилъ Поляковъ!?
— Поляковъ не Поляковъ, а, кажется, такой же гусь — Струсбергъ, но не въ томъ дло. Вдь Румынія тоже ‘дистанція огромнаго размра’, а войска надо перевести не мало.
— Ну, повременимъ!
Одно время съ театра войны не было нсколько дней извстій и одновременно съ этимъ въ город стали ходить самые разнообразные слухи. Разсказывали какія-то баснословныя исторіи. Само собою разумется, слухи тотчасъ же прекратились, какъ только была получена телеграмма о безостановочномъ и безпрепятственномъ движеніи нашихъ войскъ къ тому самому Дунаю, который до войны многимъ былъ разв знакомъ по вальсу Страуса. Однако, нкоторые органы возмутились и вознегодовали, что публика смла повторять такіе ‘нелпые’ слухи. ‘Какъ, молъ, вамъ не стыдно. Кажется, взрослые люди и вдругъ, встрчаясь другъ съ другомъ у Пассажа, передаете одинъ другому чертъ знаетъ какой вздоръ!’
Я не знаю, устыдилась ли публика, или нтъ, передъ такой головомойкой или стерпла, какъ терпитъ многое, знаю только, что она съ успхомъ могла бы отвтить своимъ ‘руководителямъ’ слдующей рчью въ форм эпистолы:

‘Милый и откровенный человкъ!

Напрасно ты бранишь меня, добрую публику, неоставляющую тебя своей милостью относительно розничной продажи. На то я и публика да еще ‘всероссійская’ публика, чтобы повторять услышанные отъ ‘врнаго человка’ слухи да еще и самые нелпые. Хоть я, какъ утверждаешь ты, откровенный человкъ, нын и дозрла до того даже, что червонныхъ валетовъ сужу при открытыхъ дверяхъ, маленькихъ воришекъ посылаю, по справедливости, куда слдуетъ, да и большимъ, которые поотважне и попадаются, спуску не даю, хотя я, въ случа растраты или, врне, ‘помощи самому себ’, обращаюсь къ самому опытному присяжному прелюбодю, который бы умлъ во время евангеліе развернуть и во время изъ ‘Madame l’Archiduc’ передъ присяжными спть, розничную продажу повременныхъ изданій поощряю и, слава Богу, знаю, что такое текущій счетъ, дебетъ и вредитъ, тмъ не мене — ужъ не обезсудьте!— все таки очень хорошо помню то доброе старое время, когда иногда самые ‘нелпые’ слухи опережали самыя ‘достоврныя извстія’ и оказывались боле близкими къ тому отвлеченному понятію, которое принято называть истиной. Чмъ же виновата я, что хотя съ того времени, когда я, еще ребенкомъ, съ чувствомъ декламировала ‘Воеводу Пальмерстона’ и когда одинъ казакъ отдувался, бывало, къ общей радости, за всхъ,— и прошло двадцать четыре года, тмъ не мене, несмотря на комплименты, которые ты и подобные теб начали расточать мн, доброй публик, я все-таки сохранила увренность въ необходимости соблюденія ‘тайнъ’ не только во всхъ вдомствахъ, гд существуютъ тайные совтники, но даже и въ такихъ учрежденіяхъ и банкахъ, гд тайныхъ совтниковъ нтъ, а есть разв тайные грабители. Суди самъ, милый человкъ. Стиховъ по случаю переправы черезъ Дунай ты въ воскресномъ нумер не напечаталъ, телеграммы отъ достоврнаго корреспондента съ театра войны не далъ, а на самомъ на этомъ театр у меня есть отцы, сыновья и братья, о которыхъ я, публика, жажду имть всточку. А всточки нтъ. Извстно, я, публика, да еще русская, привыкла къ сомннію. Вся моя исторія — древняя, средняя, а пожалуй, и новая, несмотря на увреніе профессора Соловьева,— какъ бы настойчиво держитъ меня въ томъ двусмысленномъ положеніи, когда человкъ не знаетъ, пожурятъ ли его или, наоборотъ, дадутъ Станислава 3-й степени или, по крайности, орденъ Іакова, а не то концессію на постройку повсемстно домовъ для умалишенныхъ. И вотъ я, съ такой исторической мнительностью, публика, и выхожу на улицу прогуляться. Подхожу къ Знаменью и слышу, что говорятъ, будто ‘Дунай загорлся’. ‘Вздоръ!’ думаю и продолжаю итти себ дальше. Однако, червь сомннія — самый историческій червякъ, который древне Юрьева дня,— все-таки гложетъ мою душу. ‘А все-таки, думаю я,— надо у Пассажа узнать, врно, что-нибудь да есть’. А у Пассажа ужъ не только ‘Дунай загорлся’, но уже въ пламени погибла и пхота, и артиллерія, и кавалерія съ обозомъ и принадлежностями… На Снной и того еще больше. Одинъ совралъ, другой подхватилъ, а вс повторили. Кажется, ясно. Но ‘исторія’ затемняетъ эту ясность и я, признаться, хоть и чувствую, что Дунай загорться никакъ не можетъ, все-таки повторяю: ‘загорлся, да и шабашъ’ до тхъ поръ, пока не пришло извстіе, что ничего подобнаго и быть не могло. И я, добродушная публика, какъ скоро поврила, такъ же скоро и разуврилась, прочитавъ телеграмму, и даже хлопнула себя по лбу. ‘Телятина, молъ, какъ это я безъ оффиціальнаго извщенія не сообразила?’ Но вдь противъ исторіи и ты даже, милый руководитель, не пойдешь, а я все-таки три дня испытывала непріятныя минуты. А ты бы, руководитель, вмсто того, чтобы сердиться на меня, телеграфировалъ бы своимъ самымъ спеціальнымъ корреспондентамъ, чтобы они откровенно сообщили теб самыя врныя свднія. Натурально, отказу ни теб, ни имъ не было бы. Они бы пришли, куда слдуетъ, и рапортовали бы: ‘такъ, молъ, и такъ. Публика безпокоится, хочетъ имть свднія, позвольте получить’.— ‘Сдлайте одолженіе, получите’. Ты бы, откровенный человкъ, все это напечаталъ, а я бы ‘нелпыхъ’ слуховъ не повторяла. Теб была бы честь, а мн спокойствіе. Вотъ что, милый человкъ. Надюсь, что за мою откровенность ты не будешь сердиться на меня. А за тмъ — до свиданія’.
Въ послдніе дни слухи о переход Дуная повторялись усердно не только газетными разносчиками (съ благою цлью получить гривенникъ), но и телеграммами агентовъ гг. Краевскаго и Трубникова. Они не только ‘перешли Дунай’, но даже чуть ли не втеченіи двухъ дней слышали ‘усиленную канонаду’ на Дуна. Тмъ не мене до сихъ поръ слухи неподтвердились и оффиціальнаго сообщенія никакого нтъ, такъ что публика снова стала спрашивать:
— А что, перешли Дунай?..

II.

На-дняхъ захожу я къ одному старому знакомому. Предварительно надо сказать о немъ пару словъ. Въ послднее время онъ что-то совсмъ перемнился. Былъ онъ прежде человкъ тихій, занимался себ по-маленьку политикой вншней и внутренней,— послдней, конечно, съ осторожностью человка, тридцать пять лтъ служащаго въ министерств и обремененнаго семействомъ,— почитывалъ ‘Голосъ’ (много, говоритъ, свдній сообщаетъ) и особенно любилъ читать дипломатическія ноты. ‘Главное, что,— говаривалъ онъ,— нравится мн: читаешь, читаешь эти закругленные, ласковые такіе періоды и ровно ничего не понимаешь: хотятъ ли тебя по уху създить или, напротивъ, заключить съ тобою самый священный союзъ’. Все шло хорошо до той поры, пока не сбило его съ пути воинственное направленіе. Съ тхъ поръ ползъ Макаръ Ивановичъ на стну и сталъ такимъ политикомъ, что жена его, указывая на пятерыхъ дтей, настоятельно совтовала ему не упускать изъ виду этого насущнаго ‘внутренняго’ вопроса и держать ухо востро.
— Все это вздоръ теперь!— возразилъ онъ на это.— Теперь на ‘внутренніе вопросы’ начихать… Теперь… урра!..
— Тише… тише… что ты!.. Маничка спитъ…
— Ну что жъ! Поврь, душа моя, нынче Маничка ближе къ истин, чмъ вс эти господа, толкующіе о какихъ-то внутреннихъ вопросахъ. Теперь время Маничекъ, этихъ младенцевъ, чистыхъ духомъ. Они все чувствуютъ своимъ сердцемъ. Умъ теперь по-боку!
Совсмъ бдняга въ послднее время зарвался въ политику. А, кажется, какой тихій человкъ былъ! Любилъ, бывало, почитывать ‘Встникъ Европы’ и доискиваться причинъ паденія римской имперіи, а теперь ‘что, говоритъ, мн римская имперія, когда мы сами имперія! Довольно, говоритъ, напускать на себя дурь, позорить себя и бичевать своими ‘валетами’, Овсянниковыми да недоимками и считать себя какими-то неучами, прихвостнями Европы… Мы сами внесемъ свтъ въ Европу… Да воскреснетъ Богъ и расточатся: врази его!’
Передъ этимъ, надо откровенно сознаться, онъ очень долго читалъ размышленія г. Достоевскаго и потому на него напалъ какой-то зудъ просвтлнія и какой-то мистическій туманъ, среди котораго русскій человкъ преображался въ какого-то идеально-добраго, простоватаго парня, который стоялъ на Итальянскомъ бульвар въ Париж и оттуда кричалъ Европ:— Европа! Я принесъ теб смиреніе, любовь и прощеніе. Понимаешь?— смиреніе, прощенье и любовь. Къ этихъ трехъ словахъ вся суть, способная замнить вашу науку. Любите другъ друга, ибо вс мы братья’.
Жена Макара Ивановича даже испугалась и какъ-то сказала мн:
— Сталъ манкировать службой. Недавно чуть не самому господину директору департамента сталъ совтовать смиреніе, любовь и прощеніе. Тотъ на первый разъ, по случаю сербской войны, простилъ и даже одобрилъ, но потомъ, когда прошелъ слухъ объ отмн славянскаго сочувствія и когда ‘Голосъ’ возсталъ на генерала Черняева, за эту проповдь ему сдлали замчаніе и посовтовали ходить аккуратне на службу. Вдь такъ, Боже храни, Макаръ Ивановичъ и мсто потеряетъ?
— Богъ милостивъ!— утшалъ я.
— А славяне и восточный вопросъ просто съ языка не сходятъ. Прежде, бывало, о славянахъ онъ и не думалъ, врядъ ли и зналъ, сколько ихъ-то всхъ этихъ славянъ, и о восточномъ вопрос тоже что-то отъ него не слыхать было, какъ вдругъ сталъ онъ сперва этакъ индйскимъ птухомъ газеты читать, потомъ во сн бредить, а наконецъ, и на яву.
— Не онъ одинъ… Всмъ жаль стало.
— И мн жалко, какъ же не жалко, кто объ этомъ говоритъ! и дай имъ Боже избавиться съ нашей помощью отъ турокъ, это я, даромъ что женщина и ни въ одномъ благотворительномъ обществ не участвую, очень хорошо понимаю, но бда въ томъ, что сталъ онъ славянъ сортировать. Сербамъ, говоритъ, надо перемнить князя. Черногорцы — молодцы, ихъ поощрить придется: Боснію и Герцеговину за храбрость отдать… Болгаре, говоритъ, при помощи нашей, составятъ отдльный департаментъ, но только подъ надзоромъ нашей полиціи. Потомъ опять новую сортировку начнетъ длать. Сербіи не надо мнять князя, князь, какъ князь, хотя войны и боится, но скупщину распустилъ, слдовательно, конституцію понимаетъ хорошо… И этакъ цлый день. Вдь чего добраго за этакую сортировку еще угодитъ не то въ сумасшедшій, не то въ смирительный.
— Никуда не угодитъ… Все это пройдетъ. Не безпокойтесь только и посовтуйте ему, кром газетъ, что-нибудь освжающее читать.
— Совтовала.
— И что же?
— Дурой назвалъ.
Вотъ что сдлали съ моимъ впечатлительнымъ пріятелемъ послднія событія.
Пришелъ я къ нему въ кабинетъ. Смотрю: возится что-то у большого стола, а на стол лежатъ большія ландкарты.
— Ты что это длаешь, Макаръ Ивановичъ?
— Разв не видишь: войска двигаю. Вотъ эти булавочки — турки, эти — румыны, а эти — наши. Дорого только продаютъ эти булавки.
— Двигай, братъ, двигай. Двигать гораздо безопасне, чмъ самому двигаться.
— Да я бы и самъ готовъ въ дйствующую хоть сейчасъ, но только семейство и вдобавокъ, согласись, что я такое? Такъ себ — чиновникъ, силенки мало, привыкъ здить на извозчикахъ, къ тому же геморой. И безъ насъ солдатиковъ довольно. Постоятъ за насъ, не бойся.
— Слава Богу, чего намъ-то бояться!..
— Однако, садись да разсказывай: двухчасовыя, лиловыя телеграммы читалъ?
— Читалъ. Ничего особеннаго.
— Дунай перешли?
— Нтъ еще.
— Да и нельзя такъ скоро. Широкъ этотъ, бестія, Дунай. Персія войну объявила Орд?
Въ послднее время Макаръ Ивановичъ, по примру московскаго профессора Иловайскаго, далъ себ зарокъ: не произносить слова ‘Порта’, а замнить его ‘Ордой’ и такъ какъ во всхъ послднихъ письмахъ, печатаемыхъ въ ‘Русскомъ Мір’, авторъ ихъ, профессоръ Иловайскій, иначе и не говоритъ, какъ ‘Орда’, ‘Орда’ и ‘Орда’ и ни за что иначе, то и Макаръ Ивановичъ длаетъ то же самое.
— Нтъ еще!
— Ну, значитъ, завтра объявитъ!
И сказалъ онъ это такимъ ршительнымъ тономъ, какимъ, надо полагать, говаривалъ Наполеонъ I съ своимъ министромъ иностранныхъ длъ.
Когда человкъ говоритъ о чемъ-нибудь такъ ршительно и съ такимъ апломбомъ, то волей-неволей начинаешь подозрвать, что онъ и въ самомъ дл до тонкости знаетъ то дло, которое такъ фамиліарно третируетъ. А потому я не безъ любопытства спросилъ его мннія насчетъ настоящаго положенія длъ.
— Ахъ, и не говори. Макъ-Магонъ вс мои мысли разстроилъ своимъ послднимъ пассажемъ. Все молчалъ, молчалъ, покуривалъ caporal и побаивался маршальши, какъ вдругъ захотлъ Наполеономъ III объявиться и объявить порядокъ въ опасности, а по сему случаю палаты отпустилъ по домамъ. Конечно, все это римскій папа, сердитый на Бисмарка, да разные проходимцы, врод Фурту и Брольи, подстроили маршала. Самъ маршалъ, какъ извстно, къ политик, исторіи и географіи такъ-же не причастенъ, какъ и къ правиламъ правописанія, однакожъ, при ныншнемъ вооруженіи и быстромъ передвиженіи войскъ, даже и Макъ-Магонъ можетъ сдлать не мало кутерьмы, такъ что и не сообразишь, что впереди будетъ. Читалъ, какъ скоро желзный князь почувствовалъ облегченіе? Едва Макъ-Магонъ призвалъ Брольи, какъ Бисмаркъ маршъ въ Берлинъ для дипломатическаго ‘урегулированія’ въ pendant къ тому ‘урегулированію’, которое сочинилъ генералъ Мольтке. Вотъ теперь и соображай нейтралитеты!
— А какъ по твоему, англичане станутъ воевать или нтъ?
— Эти торгаши… Эти всемірные купцы!? Пусть сунутся! Индія у нихъ тогда фукнетъ.
— Ну?
— Врно теб говорю. Недаромъ одинъ литераторъ на развдки въ Индію ходилъ и претерплъ столько злосчастій. Слава-Богу, хивинскій походъ сдлали, сдлаемъ и индійскій. Австрія, эта коварная женщина, тоже у меня подъ сомнніемъ. Эти ‘разстроенные нервы’ у Андраши меня сильно безпокоятъ. Того и гляди, отъ локализаціи останется одно пріятное воспоминаніе. Да, братъ, нынче политикой трудно заниматься! Я просто удивляюсь, какъ носятъ ноги въ такія тревожныя времена составителей передовыхъ статей. Тяжело!
Макаръ Ивановичъ заходилъ по комнат, наморщивъ лобъ и принявъ ршительное выраженіе.
— А на-счетъ Балканскаго полуострова знаешь, какъ намъ надо быть?
— Нтъ, не знаю, робко отвтилъ я.— Полагаю, впрочемъ, что виды правительства…
— Ну, такъ я теб скажу, прервалъ онъ меня,— какую комбинацію я придумалъ. Слушай!
И Макаръ Ивановичъ развернулъ передо мной большую тетрадь съ подробнымъ ‘планомъ будущаго устройства судьбы нашихъ меньшихъ братьевъ’ и сталъ читать. Я не стану утомлять читателя подробной передачей этого плана, я передамъ его только въ краткомъ извлеченіи. Предварительно замчу одно: видно было, что ‘планъ устройства’ былъ облюбованъ Макаромъ Ивановичемъ во всхъ подробностяхъ и по тщательной разработк ихъ, равно какъ и по источникамъ, которыми онъ пользовался, далеко оставлялъ за собою ‘планы’, предложенные нашими газетами, хотя въ существ съ ними и не расходился.
Слушая чтеніе обширной ‘докладной записки’, я просто былъ пораженъ той административной предусмотрительностью, которую столь блистательно обнаружилъ Макаръ Ивановичъ, несмотря на сравнительно небольшой постъ, занимаемый имъ въ своемъ отечеств. Не говоря уже о политическомъ раздл, совершенномъ имъ надъ картой г. Зуева, впрочемъ довольно плохой, и о назначеніяхъ лицъ на высшія должности, (причемъ оклады этихъ лицъ, вмст со столовыми, суммами ‘на первое обзаведеніе’ и негласнымъ фондомъ ‘для особаго назначенія’ не были, конечно, упущены) онъ одинаково предусмотрительно распорядился и на-счетъ губернаторовъ, вице губернаторовъ, предсдателей палатъ, полицмейстеровъ, исправниковъ и становыхъ. Просвщеніе, судъ, школа, полиція, финансы, почта, телеграфы, пошлины и сборы, желзныя дороги, пароходство, медицина, благотворительность, театры и другія увеселительныя заведенія все было подробно регламентировано. Количество классическихъ гимназій и прогимназій, равно и количество часовъ на занятія латинскимъ и греческимъ языками (послднимъ,— на случай ‘греческихъ притязаній’) точно обозначено. ‘Классиковъ намъ будетъ спеціально поставлять ‘Чехія’, замтилъ авторъ, когда я выразилъ опасеніе за недостатокъ ихъ, вслдствіе громаднаго требованія ихъ въ наши учебныя заведенія. Корпусъ квартальныхъ, околодочныхъ и городовыхъ (часть ихъ. будетъ назначена изъ нашихъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ) исчисленъ вмст съ кандидатами на должности представителей негласной полиціи. ‘Нравы и обычаи’ опредлены были съ подробностью по истин замчательной, равнымъ образомъ не упущены были и правила о паспортахъ и предусмотрно количество увеселительныхъ заведеній. Короче, это было цлое уложеніе (уложеніе о наказаніяхъ составляла отдльный томъ, значительно большихъ размровъ только что прочитаннаго), систематически изложенное.
Я былъ очарованъ. Трудъ, по совсти говоря, грандіозный.
— Ну что? спросилъ меня Макаръ Ивановичъ, окончивъ чтеніе.— Могутъ-ли теперь говорить ‘прямолинейные либералы’, что мы не заботимся о славянахъ и не знаемъ ихъ?
— Не могутъ!..
— То-то, братъ. Ну, теперь не хочешь-ли пробжать уложеніе о наказаніяхъ?
— Зачмъ-же… Судя по первой части твоего Труда, я вполн увренъ, что и вторая разработана съ такою-же добросовстностью, какъ и первая… Вотъ только я позволю себ задать одинъ вопросъ… Опредляя правы и обычаи, а равно пошлины и сборы, ты, натурально, сообразовался съ желаніемъ населенія?
— Нтъ, не сообразовался,— какъ-то особенно рзко отвчалъ онъ,— а ввелъ нравы и обычаи, сборы и пошлины, согласуясь съ здравымъ русскимъ смысломъ. Твои вопросъ, какъ я вижу, просто теоретическій. Нынче, братъ, время теорій и книжекъ прошло, а наступило блаженное время здраваго смысла. Не надо намъ теоріи… Здравый смыслъ и. больше ничего!— почти воскликнулъ Макаръ Ивановичъ, начиная раздражаться.— И какія-такія могутъ быть желанія у бдныхъ нашихъ братьевъ, находящихся столько вковъ (сколько — Макаръ Ивановичъ не сказалъ) подъ игомъ?.. У нихъ нтъ ни желаній, ни нравовъ, ни обычаевъ, ни суда, ни школъ, ни театровъ, ни таможни… все это имъ надо дать.
— Но Сербія, напримръ… У нея все это есть… Быть можетъ, она найдетъ, что количество становыхъ, тобою опредленное, не соотвтствуетъ числу жителей и, вслдствіе этого, пожалуй, возникнутъ недоразумнія между скупщиной и княземъ?
— II это предусмотрно… Во-первыхъ, гд это видано, чтобы младшій братъ ‘находилъ’. Онъ станетъ ‘находить’, такъ вдь и мы ‘найдемъ’. Онъ можетъ просить. А если попроситъ и представитъ о сокращеніи становыхъ… чтожъ? мы сократимъ, если дйствительно сокращеніе штатовъ будетъ необходимо… Не задашь-ли ты еще вопросовъ?— вдругъ, уже совсмъ раздражаясь, спросилъ Макаръ Ивановичъ.— Быть можетъ, ты и существованіе скупщины считаешь несоотвтственнымъ съ моимъ уложеніемъ, а?..
Но я не задавалъ боле вопросовъ. Я видлъ, что пріятель мой не на шутку начинаетъ сердиться, и постарался свести разговоръ на открытіе Демидова сада. Но маневръ не удался.
— Какой теперь Демидовъ садъ?.. Какъ теб не стыдно о Демидовомъ сад говорить!— набросился онъ.
Тогда я, все-таки желая отвлечь его отъ ‘восточнаго вопроса’, позволилъ себ спросить его мнніе насчетъ разстройства длъ на юг, о которомъ въ послднее, время кратко сообщили газеты.
— Да ты смешься надо мной, что-ли, что съ внутренними вопросами пристаешь? Эти ‘вопросы’ (еще слдуетъ-ли называть ‘вопросами’-то какія-нибудь тамъ разсужденія о мрахъ къ пресченію неурожаевъ) теперь дураковъ интересуютъ… Тамъ вотъ на Дуна два броненосца взорвано, а онъ о какомъ-то ‘разстройств длъ’! Разстройство длъ — частное явленіе и, слдовательно, чертъ съ нимъ съ этимъ ‘разстройствомъ’. Ну что за бда, если и дйствительно тамъ гд-нибудь обыватели и потерпятъ, (я вотъ самъ теперь англійскаго портера далъ зарокъ не пить и то-же терплю) когда вотъ ‘проклятые торгаши’ то-и-дло замышляютъ ‘интригу’. Особенно этотъ подлецъ Биконсфильдъ.
— Да ты полегче. Вдь что-бы тамъ ни было, а все-таки министръ дружественной державы…
— Хороша ‘дружественная’!
— А по моему скромному мннію, теперь-то и время обращать вниманіе общества именно на ‘внутренніе вопросы’.
По Макаръ Ивановичъ такъ рзко оборвалъ мою рчь и такъ ехидно спросилъ меня: ‘прописанъ-ли мой паспортъ’, что я въ самомъ дл почувствовалъ смущеніе и совершенно забылъ отвтить, что паспортъ мой прописанъ.
Спасибо, насъ позвали завтракать, во время завтрака Макаръ Ивановичъ только ворчалъ, но все-таки довольно тихо. Однако, посл бутылки вина онъ вдругъ неожиданно брякнулъ:
— А на будущее лто мы, братъ, въ Царьградъ на дачу подемъ. И дтей съ собой возьмемъ!
— Съ дипломатическимъ порученіемъ?
— Нтъ, безъ порученія, а такъ, по своей вол подемъ. Къ тому времени Царьградъ долженъ быть нашимъ градоначальствомъ, по примру одесскаго, керченскаго и таганрогскаго.
Я просто вытаращилъ отъ изумленія глаза.
— Чего ты глаза таращишь? Я самъ прежде таращилъ, но теперь вс сомннія у меня насчетъ Царьграда разсялись. Было время, когда я даже открещивался отъ него, и когда едя, мой первенецъ, еще въ прошломъ году, бывало, звалъ брата своего хать въ Константинополь на палочк верхомъ, я даже разъ пошлепалъ его за это — боялся, братъ, осложненій!— но теперь для меня все стало ясно, и, съ божьей помощью, Царьградъ долженъ быть нашъ.
Мы переглянулись съ супругой Макара Ивановича, и я замтилъ, что бдная женщина грустно покачала головой, по за то вс три птенца моего пріятеля слушали внимательно рчь своего папеньки.
— Да, намъ необходимъ этотъ городъ!— продолжалъ между тмъ Макаръ Ивановичъ, глядя въ какомъ-то блаженномъ восторг впередъ, словно-бы чувствуя періодъ наступленія чревовщательства. При этомъ онъ выговаривалъ слова нараспвъ и правой рукой отбивалъ по столу тактъ.— Если-бы мы были только русскіе — еще туда-сюда. Но мы не русскіе только, мы — самая сильная отрасль славянскаго племени. Для русскихъ достаточно Москвы и Кіева, не считая Петербурга, для русскихъ и славянъ этого недостаточно. Москва — представительница великорусскаго племени, какъ Кіевъ — малорусскаго, какъ Варшава — польскаго, какъ Прага — чешскаго, какъ Блградъ — сербскаго, но для всхъ славянъ нуженъ другой городъ, который-бы отвчалъ ихъ утренней, новой цивилизаціи, который былъ-бы центромъ міровой торговли, который служилъ-бы мстомъ общенія и обмна между Востокомъ и Западомъ, который сдлался-бы святынею, цлью общихъ стремленій, общаго уваженія и былъ-бы защищенъ отъ всякихъ вншнихъ напастей. Такимъ городомъ можетъ быть только Константинополь и никакой другой. Только онъ можетъ соперничать съ столицами Европы, только тамъ можетъ пустить роскошные цвты славянская цивилизація.
Макаръ Ивановичъ замолкъ, но, казалось, будто въ столовой еще раздавался этотъ вщій голосъ и слышались слова ‘утренняя’ цивилизація… роскошные цвты… общеніе и обмнъ.
— Да, я врю, врю, врю и врю!.. восторженно сказалъ онъ и очнулся.
— Послушай, братъ, я вдь гд-то читалъ твои послднія слова… Чуть-ли не въ фельетон гд-то… да именно… И какъ-будто совершенно т-же слова.
— Что-жъ… Быть можетъ: не спорю. Разв можно что-нибудь возразить противъ нихъ?
— Положимъ, Макаръ Ивановичъ, робко возразилъ я,— Константинополь взятъ, твой планъ устройства примненъ… что-же дальше-то?
— Какъ что? Во-первыхъ, общая радость вмст съ одой на взятіе Царьграда, во-вторыхъ, учрежденіе градоначальства и открытіе новыхъ вакансій, въ-третьихъ, постройка постояннаго моста черезъ Черное море, въ-четвертыхъ, постройка желзныхъ дорогъ (при 5% гарантіи, конечно) съ выдачей концессій на оныя гг. Полякову, Губонину, Дервизу и инымъ, въ-пятыхъ, отъздъ г. Лохвицкаго и Плевако въ виду могущихъ возникнуть на Балканскомъ полуостров процессовъ, въ-шестыхъ, производительные классы получатъ возможность боле легкаго обмна сырыхъ продуктовъ…
— Однако, причемъ тутъ производительные классы?
— При своемъ интерес. Они, по-прежнему, будутъ производить, а мы потреблять… Обмнъ-же мыслей, у кого есть деньги на проздъ, въ Константинопол. Тамъ-же и общеніе. Напримръ, положимъ, какой-нибудь, живя въ Праг, выдумаетъ новый способъ защиты ‘коммерческой тайны’ — сейчасъ и пишетъ, положимъ, другому въ Москв. ‘Тогда-то и тогда-то, любезный коллега, маршъ въ Константинополь’. Условятся насчетъ свиданія и скоро по желзнымъ дорогамъ и но постоянному мосту черезъ Черное море прідутъ въ Константинополь, гд и помняются мыслями. Смотришь, тогда и въ Праг, и въ Москв, и въ Блград, и въ Варшав цна за защиту будетъ одинаково возвышенная, причемъ и разницы на потеря курса не будетъ. ‘Утренняя’ цивилизація дастъ такіе роскошные цвты, что мы съ тобою будемъ курить сигары рублей въ 50 сотня, турецкія шали подешевютъ, а арабскіе жеребцы будутъ возить не только старыхъ адвокатовъ, но даже и начинающихъ, которые еще содрагаются отъ удовольствія при вид лика Екатерины на радужной бумажк. А тмъ временемъ производители будутъ производить, а мы потреблять, и такъ-какъ мы будемъ потреблять всего больше, то и недоимокъ будетъ больше… виноватъ, т. е. меньше… Понимаешь, теперь?..
Я хотлъ-было сдлать маленькое возраженіе, но жена Макара Ивановича усиленно замигала мн, и я замолчалъ.
‘Бдный Макаръ! думалъ я.— Жилъ себ тихо, скромно, любилъ даже въ недавнее время книжки старыхъ журналовъ просматривать и все боле о внутреннихъ вопросахъ, какъ вдругъ теперь написалъ уложеніе, собирается дешево купить арабскаго жеребца и жить на дач въ Константинопол!’
Я сталъ-было прощаться.
— Ты куда?
— Да такъ, по Невскому пройти. Кстати посмотрть, какъ публика.
— Пойдемъ вмст. Мн тоже итти надо. Хочу къ одному человчку зайти. Газету издавать собираемся.
— Газету?.. Ты?.. Часъ отъ часу не легче.
— Да, я, въ компаніи съ однимъ человчкомъ. Теперь газетамъ самое время. Одна розничная продажа можетъ дать больше, чмъ черногорское княжество.
— Какъ будетъ называться ваша газета?
— Еще не придумали названія. Есть, впрочемъ, одно и краткое, но не знаю еще. Какъ теб нравится, напримръ, такое названіе: ‘Отмыкай штыкъ’. По моему, не дурно, особенно принимая въ соображеніе, что по ныншнему времени газета будетъ преслдовать военныя цли.
— И редакторъ есть?
— Есть уже. Отставной штабсъ-капитанъ. Теперь онъ будетъ на своемъ мст…

III.

Мы вышли. Невскій былъ оживленъ: былъ третій часъ. Мы шли себ потихоньку и только отмахивались отъ разносчиковъ, которые, словно мухи, лзли съ газетами и телеграммами, причемъ выкрикивали: ‘переходъ черезъ Дунай! Самыя свжія извстія!’ Макаръ Ивановичъ хотлъ-было взять телеграмму, но, пробжавъ быстро содержаніе и не увидавъ въ ней никакого ‘перехода’, возвратилъ ее обратно разносчику.
— А гривенникъ?
— А городовой!?— ехидно возразилъ мой спутникъ.
— Помилуйте, господинъ, зачмъ же вы читали депешу?
— А ты зачмъ добрыхъ людей смущаешь ложными извстіями, а?.. За это вдь и къ мировому можно.
— Эхъ, господинъ, господинъ!— промолвилъ вслдъ, съ прибавленіемъ нкотораго прилагательнаго, газетный разносчикъ, снова принимаясь выкрикивать: ‘переходъ черезъ Дунай!’
Когда мы подходили къ книжному магазину Черкесова, то насъ чуть не столкнулъ выскочившій оттуда, сломя голову, молодой человкъ съ книгами подъ мышкой. Не извинившись даже, онъ побжалъ впередъ рысью, точно времени у него даже и на Невскомъ не хватаетъ.
— Иванъ Ивановичъ! Иванъ Ивановичъ!— крикнулъ ему вслдъ мой пріятель.
Молодой человкъ круто повернулся и такъ же рысью пробжалъ къ намъ навстрчу. Очевидно, онъ спшилъ… Онъ былъ весь въ поту, глаза разбгались, точно онъ потерялъ что-нибудь.
— Куда это вы такъ спшите, словно угорлый?
— Угоришь! Сегодня съ поздомъ ду на Дунай. Неожиданное приглашеніе…— говорилъ онъ, выпаливая залпомъ фразы.— Еще чемоданъ купить… Карту тоже… Вотъ руководство географіи купилъ. Сами знаете нынче… еще и соврать не дадутъ настоящимъ манеромъ, а ужъ обругаютъ… Вотъ не знаю, гд кинжалъ подешевле купить… Быть можетъ, отъ Ивана Ивановича одно воспоминаніе останется… Не то на колъ, не то взорвутъ… И стиховъ не будетъ… Кстати, не помните, въ которомъ году болгарскій царевичъ Боянъ, сынъ царя Симеона, жилъ?
— Не помню.
— Жаль. Гд тутъ справиться… Г. Миллера теперь не застанешь… Ну, все равно… Притоки Дуная въ вагон… будетъ время… тамъ и географію подзубрю между разговорами.
— Да вы зачмъ?
— Какъ зачмъ? Корреспондентомъ… На курьерскомъ… боюсь опоздать… Письмо изъ вагона, письмо изъ трактира, письмо со станціи, письмо изъ Москвы, изо всхъ городовъ… Ну, будьте здоровы… Вотъ чемоданъ въ Гостиномъ… дешевле…
И онъ, сломя голову, пустился въ Гостиный дворъ.
— Да,— умилился по этому случаю Макаръ Ивановичъ.— Нынче, братъ, не то, что прежде было. Прежде жди реляцій, терзайся, пока не узнаешь, что съ нашей стороны два казака убито, а нынче каждая газета шлетъ корреспондентовъ. Ишь вдь юркій какой,— говорилъ Макаръ Ивановичъ, слдя, какъ молодой человкъ пробирался въ прискочку между каретъ.— Какъ ему не пробраться къ Абдулъ-Кериму и не узнать диспозиціи! Непремнно проберется и узнаетъ. Одно только жаль: географію плохо знаютъ и подчасъ врутъ хуже мериновъ.
Корреспондентъ уже скрылся изъ нашихъ глазъ и мы продолжали нашъ путь. Макаръ Ивановичъ началъ-было объяснять, почему нынче корреспондентовъ посылаютъ, а прежде газеты не посылали, и почему ‘внутренніе’ корреспонденты не такъ важны, какъ вншніе, какъ его остановилъ надтреснутый, мрачный голосъ, произнесшій: ‘Здравствуйте, Макаръ Ивановичъ’.
Передъ нами былъ старикъ въ форм отставного офицера. Костюмъ, плохо выбритое лицо и осанка свидтельствовали, что бывшій передъ нами субъектъ еще не получилъ мста, а существуетъ на половинной пенсіи.
— А, капитанъ! Откуда?
— Да вотъ, былъ въ редакціи.
— Стихи носили?
— Стихотворенія и самыя патріотическія… На взрывъ броненосцевъ, на взятіе Ардагана, на лорда Биконсфильда, на Андраши… и, что всего удивительне,— не приняли! Бывало, въ 1853 году я нашивалъ стихи къ адею Венедиктовичу и Николаю Ивановичу, т всегда принимали и печатали, хоть гонорара и не платили. Помните. ‘Вотъ въ воинственномъ азарт’ какого шума надлало, а теперь — странное дло — отказываютъ, хотя и гонораръ нынче платятъ недурной. Я и спрашиваю господина редактора: ‘что за причина, господинъ редакторъ? Или стихосложеніе неправильно? Или, говорю, мысль не достаточно сильно выражена? Такъ вы укажите, говорю, я поправлю и стихосложеніе, и мысль’.— ‘Нтъ, отвчаетъ редакторъ,— и стихосложеніе недурно, и мысли самыя врныя, но стиховъ не требуется, такъ-какъ эти самыя мысли мы въ передовыхъ статьяхъ излагаемъ и почти что стихами ихъ пишемъ, но только платимъ за нихъ по пятачку. Да и публика — прибавилъ онъ — больше проз вритъ, чмъ стихамъ. Вотъ мы въ проз и пишемъ: ‘мерзавцы англичане’, алтынники, торгаши, а турокъ и турецкихъ министровъ такъ костимъ, что страсть, не смотря на то, что они министры и могутъ давать предостереженія, ну, публика на стну и лзетъ. Стихамъ вры нтъ. Въ 1853 году было много стиховъ, а что изъ этого вышло?’
Такъ говорилъ капитанъ, мрачно поглядывая на насъ.
— А вы въ другую редакцію снесите.
— Разв въ другую… Удивительно… Удивительно!— шепталъ онъ, раскланиваясь и крпче сжимая свертокъ со стихами.
— Ну, вотъ здсь мой редакторъ живетъ. Сегодня у насъ совщаніе. Не хочешь ли?— проговорилъ мой спутникъ, заворачивая въ Казанскую улицу.
— Нтъ, благодарю.
Макаръ Ивановичъ пошелъ къ редактору, а я поворотилъ назадъ.

IV.

Странное, ей-богу, созданіе русскій читатель. Всему-то онъ вритъ и на все надется! Сегодня ему говорятъ, что ‘интересы Россіи’ требуютъ похода на Гималаи и вслдствіе того появится ‘заря новой жизни’, и онъ, вслдъ за первымъ оголтлымъ публицистомъ, оретъ, что только ‘слово скажи’ и мы будемъ на самыхъ Гималаяхъ, и ждетъ при этомъ ‘зари’, точно она и въ самомъ дл уже напечатана на столбцахъ ‘Правительственнаго Встника’. Завтра какой-нибудь родной или побочный сынъ ‘о дух’ адя Венедиктовича Булгарина стыдитъ читателя за то, что читатель вдругъ рискуетъ усомниться, что русскій человкъ, хотя и хорошій человкъ, но все-таки однимъ ногтемъ никакъ не придавитъ всю Европу, хотя, въ случа приказанія по сему предмету, и противъ Европы пойдетъ,— смотришь, читатель какъ-будто и устыдится за то, что усомнился, будто адй давно умеръ, а не воплотился въ разныхъ публицистахъ и фельетонистахъ, продолжающихъ псню о ‘русскомъ ногт’. ‘Неужели, наконецъ, Европа забыла, что наша сила лежитъ не въ одной арміи, не въ вооруженіи ея, не въ блестящемъ состояніи финансовъ, а въ томъ характер всего народа, который далъ намъ возможность два раза со славою бороться, почти голыми руками, съ коалиціями почти всей Европы?..’ восклицаетъ — и, главное, не безъ пафоса — новйшій адй Булгаринъ.
Читатель какъ-будто умиленъ. Въ самомъ дл, если съ ‘голыми руками’ противъ всей Европы шли, то что будетъ, если мы пойдемъ съ руками, въ которыхъ бердановское ружье, дающее 12 выстрловъ въ минуту?..
Само собою, что при этомъ умиленный ‘голыми руками’ читатель совершенно позабываетъ, что посл ‘голыхъ рукъ’ являлись оголенными и другія части тла, а ‘двугривенные’, о которыхъ съ такимъ презрніемъ говорятъ нкоторые наши публицисты, исчезали изъ обращенія среди тхъ классовъ общества, для которыхъ ‘двугривенный’ дйствительно — ‘валюта’, а не монета на извощика для перезда изъ редакціи въ Демидовъ садъ. Позабывъ все это, огорошенный читатель, вслдъ за оголтлыми фельетонистами, повторяетъ: ‘ляжемъ костьми, мертвые бо сраму не имутъ’, еще не зная наврное, имется-ли въ виду ‘лечь костьми’, или это только легкомысленное предложеніе фельетониста, еще неузнавшаго дйствительныхъ намреній на этотъ счетъ.
Казалось-бы, исторія русскаго народа должна была-бы убдить нашихъ шовинистовъ, что русскій народъ — замтьте: народъ, а не тотъ сбродъ, откуда являются публицисты, проповдующіе самый сомнительный патріотизмъ,— и безъ всякихъ возгласовъ съуметъ, когда надо, ‘лечь костьми’. На его костяхъ написана исторія, на его костяхъ создалось государство и на его костяхъ мы получили возможность ‘прорубить въ Европу окно’ и заниматься не только науками и искусствами, но и растратой общественныхъ суммъ, и культивировкой французскихъ кокотокъ. Люди, дйствительно видвшіе и знающіе русскій народъ, очень хорошо понимаютъ, что не его учить, какъ ‘ложиться костьми’, и не его наставлять недостойными устами… Онъ и безъ этихъ непрошенныхъ совтниковъ, жадно охраняющихъ свои ‘кости’ на счетъ чужихъ,— молча длаетъ свое дло и безъ фразъ, безъ лицемрныхъ криковъ выноситъ бремя испытаній… Къ чему-жь еще эти подогрванія? Кому нужны они? Кого убдятъ они? Народъ, если-бъ и узналъ о нихъ, горько усмхнется, а т, на кого они мтятъ, врядъ-ли и снизойдутъ до прочтенія разныхъ ‘патріотическихъ’ совтовъ. ‘Что имъ Гекуба и что Гекуб они?’
По всмъ видимостямъ, русскому читателю приличне всего было-бы съ терпніемъ, не разъ и не два испытаннымъ, ждать у себя на дач, въ тни березъ, событій и оффиціальныхъ извстій,— ждать съ тою увренностью, которою переполнена до края большая часть нашихъ газетъ, отнюдь не предршая намреній ближайшаго начальства, изъ опасенія, по меньшей мр, очутиться въ положеніи того черезчуръ самонадяннаго школяра, который, распвая на вс лады ‘тра-та-та, тра-та-та’ на глазахъ у наставника, вдругъ совершенно неожиданно (неожиданность эта объясняется совершенно естественно тмъ восторженнымъ состояніемъ чириканія, въ которомъ находится школьникъ) получаетъ весьма недвусмысленный кукишъ и не мене категорическое привтствіе въ лаконической форм: ‘брысь!’
Конечно, слишкомъ частое повтореніе этого педагогическаго пріема со временемъ ослабляетъ силу его впечатлнія, и школяръ принимаетъ это привтствіе какъ нчто должное, врод: ‘bonjour, maman’ или ‘bonjour, papa’, и хотя на-время умолкаетъ и какъ-будто даже хмуритъ брови, но по прошествіи извстнаго промежутка снова начинаетъ чирикать, до будущаго кукиша…
Увы! Такова природа человческая! Даже самый искушенный читатель не прочь попытаться проникнуть въ глубь той таинственно-стыдливой науки, которая называется ‘вншней политикой’, и если ему въ волнахъ дипломатіи не видно даже и кончика ея, то, натурально, онъ норовитъ схватить эту политику ‘за хвостъ’, частью основываясь на собственныхъ мечтаніяхъ, частью на основаніи сообщеній ‘врнаго человка ‘, причемъ все-таки находится въ нершительности относительно того, какъ поступить съ Константинополемъ.
— Я, батюшка, имю самыя врныя свднія на этотъ, счетъ!— говоритъ одинъ ‘читатель’ другому.— халъ я вчера въ дилижанс, а рядомъ со мною сидлъ камердинеръ графа NN. Онъ по секрету сказывалъ, что слышалъ, будто Константинополь ршено не брать. Богъ съ нимъ! Лучше ни намъ, ни вамъ…
— Гм… Это пожалуй, что и врно. Камердинеры, шельмы, лучше всхъ должны знать тайны вншней политики.
— Однимъ словомъ, ‘врный человкъ’… Ему что за надобность врать!— утшаетъ себя ‘читатель’.
— Но, однако-же, журналисты говорятъ, что Константинополь слдуетъ взять и никому его не давать.
У ‘читателей’ снова сомннія.
‘Положимъ, думаютъ они,— камердинеръ и ‘врный человкъ’, но, быть можетъ, подавая сапоги, онъ и ослышался на-счетъ Константинополя. Съ другой стороны, какже согласить непреклонныя намренія на-счетъ Константинополя журналистовъ? Они — люди проницательные, люди ученые и стоятъ, такъ сказать, у самаго порога министерства иностранныхъ длъ. Положимъ дале, что намренія эти раздляются нами, и мы охотно готовы скупить по дешевой цн дома въ Константинопол, но кто поручится намъ за это и, главное, гд, въ какомъ собраніи вольно-экономическаго общества или общества содйствія торговл и промышленности, можемъ мы узнать о томъ, опробованы-ли эти намренія или нтъ, и, въ противномъ случа, какъ-бы не очутиться намъ въ положеніи бахвалящихся дураковъ съ кукишемъ въ карман?’
Положеніе, какъ видите, не особенно пріятное. Спасибо еще, что нашему любопытству по части вншней политики нсколько помогаютъ т самые ‘презрнные торгаши’ и ‘алтынники’, противу которыхъ питаетъ самые коварные замыслы г. Иловайскій. Благодаря англійскому парламенту, мы имемъ возможность узнать многое изъ того, что иначе или осталось-бы намъ неизвстнымъ, или извстнымъ въ туманной форм слуховъ, изъ третьихъ рукъ ‘врнаго человка’…
Гораздо плодотворне оказываются занятія ‘внутренней политикой’, особливо если эта ‘политика’, какъ нын во Франціи, подкрпляется достаточнымъ количествомъ пхоты, артиллеріи и кавалеріи. По этому случаю невольно припоминается опредленіе какъ вншней, такъ и внутренней политики, сдланное какъ-то однимъ изъ знакомыхъ мн исправниковъ, человкомъ направленія дйствительно самаго откровеннаго и дйствій ‘ршительныхъ’. Мой знакомый исправникъ принадлежалъ къ рдкому въ настоящее время типу. Онъ не походилъ на дтей ‘новйшей формаціи’, которые одной рукой берутъ за шиворотъ, а другой посылаютъ поцлуй одобренія рчамъ Гамбеты. Напротивъ. Помня присягу и будучи по существу весьма честнымъ человкомъ, онъ во всю свою жизнь только и занимался, что и правой, и лвой рукой производилъ жесты, изображающіе хватаніе за шиворотъ, за которые и получалъ сравнительно небольшое содержаніе, едва хватавшее на прокормленіе многочисленной семьи. Онъ былъ откровененъ и плодовитъ и, благодаря этимъ способностямъ, въ своей жизни не могъ получить ни одного подряда, ни сколько-нибудь значительнаго повышенія, которое позволило-бы ему аплодировать обими руками рчамъ Гамбеты. Плодовитость мшала ему тратиться на поздки въ Петербургъ, а откровенность препятствовала излагать свои желанія съ тмъ оттнкомъ ‘обмана приличія’ (бываютъ-же визиты приличія), подъ покровомъ котораго можно самымъ откровеннымъ образомъ ратовать за охраненіе семьи и собственности, производя на свтъ незаконныхъ дтей и переводя чужую собственность на свое имя.
Быстрота ‘десяти лтъ реформъ’ исключила изъ списковъ почтеннаго старика и забросила его на половинную пенсію въ одинъ изъ отдаленныхъ уголковъ Петербургской стороны съ восемью человками дтей. И странное дло! У этого старика повыростали все славные подростки, не только никогда не упрекавшіе старика за его ‘старые жесты’, но, напротивъ, уважающіе его и лелющіе, по возможности, его печальную старость. Съ тхъ поръ старикъ не брется и даже рдко моется, въ видахъ экономіи, и все свободное время посвящаетъ размышленіямъ о происхожденіи души, полагая, что это занятіе самое подходящее въ его положеніи.
Не такъ давно я постилъ старика. Старикъ любилъ поболтать о политик. Говорилъ, впрочемъ, боле я, а старикъ только слушалъ, какъ-то странно по временамъ усмхался и длалъ по привычк жесты устрашенія, впрочемъ безъ всякихъ злыхъ намреній.
Когда я сталъ развивать ему значеніе вншней и внутренней политикъ съ государственной точки зрнія, причемъ не жаллъ всхъ тхъ словъ о ‘правд въ политик’, о ‘благ народовъ’, о ‘постепенности въ реформахъ’, о ‘сохраненіи порядка’ и о ‘святости семейныхъ началъ’, которыя обыкновенно повторяются всми государственными людьми, начиная съ тайнаго совтника и кончая молодымъ становымъ, дебютирующимъ въ знаніи государственной мудрости передъ молодой помщичьей барышней,— старикъ не выдержалъ и разсердился.
— Посмотрю я на васъ, такъ и впрямь вы какіе-то прелюбоди, готовые за двугривенный продать черту душу и потомъ, надувши самого черта, благо онъ не совершилъ нотаріальнаго акта, заложить ее снова. Вдь богъ знаетъ чего вы не нагородили, чтобы отуманить меня, старика! И ‘благо народовъ’, съ одной стороны, и ‘мсто въ тридцать дв тысячи’, съ другой, ‘французская содержанка’, съ третьей, и ‘сохраненіе семьи’, съ четвертой… Это все ваши газеты туманъ напускаютъ, вмсто того, чтобы на чистоту говорить хоть о томъ, за что мстъ не даютъ. По-моему, по-стариковскому, вся эта ваша вншняя и внутренняя политика, по поводу которой вы распускаете столько чернилъ въ газетахъ и лжете хуже корреспондентовъ, при откровенности, самая простая вещь. Вншняя — это дипломатическая игра въ ‘кто кого проведетъ’, а затмъ сборъ контрибуціи, при помощи арміи и флота, съ побжденнаго народа. Что-же касается внутренней, то задача ея — безнедоимочный сборъ и. охраненіе порядка при помощи строгихъ мръ. Вотъ и вся недолга. Обстоятельства заставили меня довольно коротко познакомиться съ внутренней политикой и я, памятуя присягу, никогда не разсуждалъ, а только охранялъ и взыскивалъ. Такъ-таки всю свою жизнь охранялъ и взыскивалъ. Охранялъ, по порученію, порядокъ и взыскивалъ платежи, причемъ никогда не разсуждалъ, потому что въ интересахъ семьи трепеталъ всякаго разсужденія боле, чмъ непосредственнаго начальства. Начни я тогда разсуждать съ той послдовательностью, съ какою я разсуждаю за досугомъ теперь, то, пожалуй, закружилась-бы голова и я сталъ-бы взыскивать платежи не съ плательщиковъ, а съ самого себя… Тогда рука моя отучилась-бы длать жесты ‘взысканія’ и семья пошла-бы по-міру. Помню я разъ случай. Хоть я и длалъ турецкую компанію 1828 года и, слдовательно, имлъ случай закалить нервы, но и меня разъ взяло сомнніе, когда я однажды услышалъ такое покорное: ‘хоть заржь, а не могу’, что мурашки по кож забгали. Признаюсь, и я поколебался. Но я хватилъ три рюмки крпкаго полыннаго настоя и сдлалъ привычный жестъ…
Старикъ нсколько помолчалъ и будто что-то припоминалъ. Прошло съ пять минутъ и онъ продолжалъ:
— Съ тхъ поръ я никогда боле не думалъ, а только исполнялъ но совсти и по закону свои служебныя обязанности. Книгъ не читалъ, газетъ не видалъ и мундира не снималъ до той поры, пока меня не попросили оставить службу. ‘Слишкомъ ужъ откровенный старикъ’, выразился про меня молодой начальникъ изъ либераловъ.— Теперь время такое, что надо и взыскивать все сполна, но въ то-же время и откровенности большой не выказывать’. Какъ огорошили меня, пріхалъ я сюда, въ самый ‘центръ умственнаго движенія’ — дтей учить надо было — и сталъ думать, такъ-какъ находился въ чистой отставк и взыскать ни съ кого ничего не могу. Напротивъ: нынче еще съ меня у мирового взыскиваютъ. Я по-крайности дйствовалъ на чистоту… а теперь что? Недалеко за примромъ ходить: хотя-бы мой племянникъ! Какъ наднетъ пиджакъ — сейчасъ разныя Арапіи выдумываетъ и только моихъ дочерей смущаетъ — мальчики, не будь дураки, только посмиваются!— а сниметъ пиджакъ, наднетъ мундиръ да станетъ въ суд передъ своимъ аналойчикомъ, такъ, точно локомотивъ, ходъ впередъ дастъ, сейчасъ-же грянетъ противъ безпорядковъ или распнется въ защиту уворованнаго дерьма такъ яростно, точно у него у самого это дерьмо украли, и возопіетъ о мстахъ не столь отдаленныхъ съ такимъ азартомъ, точно въ этихъ мстахъ только и мста его кліенту. Вернется домой, скинетъ мундиръ и наднетъ пиджакъ, смотришь — опять или о блой Арапіи ведетъ разговоръ, или къ Альфонсин собирается. И безъ всякаго стыда! Тьфу! какіе изъ васъ повыходили безстыдники!— закончилъ старикъ.
Не знаю, какъ по-вашему, а но-моему онъ, потратившій большую часть своей жизни на честное исполненіе своихъ обязанностей, какъ онъ ихъ понималъ, и неуспвшій, за недосугомъ, выучить т прекрасныя жалкія слова, которыми съ одинаковой невоздержностью щеголяютъ какъ французскіе министры, такъ и русскіе становые,— несравненно невинне своего племянника, одной рукой нжно предлагающаго вамъ създить въ Нижнеудинскъ, а другою — заманчиво рисующаго (впредь до достиженія 30-лтняго возраста и полученія тридцати-тысячнаго гонорара) безмятежность и сладость житія въ блой Арапіи…
Современная жизнь рже и рже представляетъ намъ типы такой простодушно-честной откровенности.
— Удивляюсь, чего Мак-Магонъ повторяетъ еще ‘жалкія’ слова!— горячился отставной исправникъ,— Во-первыхъ, онъ и самъ-то хорошо не понимаетъ, а во-вторыхъ, только затягиваетъ исторію. Возьми два баталіона съ Кассаньякомъ во глав и объяви новую конституцію взамнъ старой, вотъ и вся недолга! Кто недоволенъ, того ‘честью’ въ Кайену. Тьера и Гамбету, какъ людей извстныхъ, можно отправить за-границу, и затмъ на свобод производи какіе хочешь жесты! Даже и ‘честный солдатъ’ на старости лтъ вздумалъ, по примру молокососовъ, ‘разводить бобы’, точно на артилерію не надется. При помощи артилеріи, да еще скорострльной, можно совершенно свободно заниматься внутренней политикой, а то еще какіе-то ‘принципы’! Э-эхъ, батюшка, какое нынче время наступило, что даже ‘честный солдатъ’ и тотъ о ‘принципахъ’ пишетъ посланіе въ сенатъ!..— заключилъ на прощаніе добродушный старикъ.

V.

Однажды въ прихожей раздался рзкій звонокъ. Такъ звонятъ почталіоны и кредиторы. Но на этотъ разъ такъ сильно позвонилъ мой пріятель Макаръ Ивановичъ, уже знакомый читателю.
Давно-ли я съ нимъ видлся, а между тмъ какая въ немъ произошла перемна! Онъ похудлъ, постарлъ и не имлъ уже гордаго вида человка, разсчитывающаго взять Константинополь.
— Что, братъ, съ тобой? Здоровъ?
— Здоровъ-то я здоровъ.
— Кажется, военныя дла хороши?
— И военныя дла хороши.
— Такъ что-жъ это ты ходишь, точно въ воду опущенный?..
— Заботы, братецъ. Помнишь, я теб говорилъ на-счетъ газеты?
— Ну?
— Ну и издаемъ!— какъ-то кисло промолвилъ пріятель.
— То-то, я думаю, ты теперь радъ? Вс свои мысли, которыя, помнишь, высказывалъ, сейчасъ-же на бумагу?
— То-то и не совсмъ оно такъ. Высказывать мысли и печатать ихъ — маленькая разница. Тамъ тебя слушаютъ жена съ дтьми, а тутъ ты находишься въ зависимости даже отъ газетнаго разносчика. Иной разъ такъ прямо-бы и передовую напечаталъ ‘У воротъ Царьграда’, анъ, смотришь, еще видовъ настоящихъ нтъ и ты попридерживай перо, а то публика скажетъ: ‘скоръ, братъ’!.. Заботы очень и очень много!
Вообще, замтно было, что прежняя отвага Макара Ивановича куда-то исчезла.
Однакожъ, когда рчь зашла о подписк и о розничной продаж, онъ нсколько оживился. Надежды у него были большія по случаю военнаго времени.
— Однако, ты, братъ, еще и не видалъ нашей газеты. Непремнно вышлю, за хлопотами забылъ, а вотъ пока, если желаешь, просмотри вотъ хоть сегодняшній нумеръ. Каковъ?— не безъ гордости промолвилъ Макаръ Ивановичъ.— Три передовыя статьи! Телеграммы отъ собственныхъ корреспондентовъ, а главное вниманіе обращено на корреспонденціи. Просмотри-ка.
Я взялъ нумеръ. Газета на видъ чистенькая. Называлась она не ‘Отмыкай штыкъ’, какъ онъ предполагалъ, а ‘Ласточка’
Вначал, какъ водится, шла передовая статья (нумеръ первый, всхъ ихъ было три) подъ рубрикою:

‘С.-Петербургъ 12 іюня, 1877 г.’.

‘Не съ чего, такъ съ бубенъ’.
(Поговорка игроковъ).

‘Политическій горизонтъ проясняется. До сихъ поръ мы были крайне смущены неизвстностью относительно дипломатическихъ переговоровъ, но нын, благодаря самымъ точнымъ свдніямъ, полученнымъ нами изъ источника, назвать который мы, по понятной скромности, не ршаемся, мы съ полной увренностью можемъ оглянуться вокругъ и сказать, что теченіе событій не оставляетъ желать лучшаго, и нейтралитеты Англіи и Австріи, надо думать, вполн обезпечены.
Не принадлежа къ числу тхъ скоросплыхъ политиковъ, которые на самыхъ шаткихъ основаніяхъ строютъ неврные выводы и вводятъ, такимъ образомъ, въ заблужденіе своихъ читателей (наша газета всего этого избгаетъ и при этомъ дешевле другихъ), мы въ своихъ политическихъ обозрніяхъ стараемся уяснить читателямъ событія, на основаніи строго провренныхъ данныхъ, для чего не жалемъ ни нравственныхъ, ни матеріальныхъ затратъ.
Извиняясь передъ читателемъ за это невольное отступленіе, продолжаемъ:
‘Безбожные торгаши’, готовые, какъ доподлинно извстно, ровно за одинъ фунтъ и десять шилинговъ продать дьяволу душу, тогда какъ русскій человкъ не только дьяволу, но даже самому богатому концессіонеру своей души не продастъ ни за какія суммы,— ‘безбожные торгаши’, говоримъ мы, не смютъ явно выступить защитниками ‘поганыхъ’ и, какъ намъ извстно, благодаря дипломатическимъ соглашеніямъ, будутъ взирать на наши побды, хотя и со ‘скрежетомъ зубовнымъ’, но, во всякомъ случа, флота не пошлютъ.
Изъ того-же источника мы достоврно узнали, что относительно Константинополя еще ничего не ршено и потому пока вс толки о немъ надо считать преждевременными.
Относительно Австріи спеціальный нашъ корреспондентъ сообщаетъ довольно утшительныя извстія. Австрія будетъ спокойно, хотя и облизываясь, смотрть на событія, не лишая себя, впрочемъ, удовольствія конфисковать чешскія газеты до той поры, пока ни одна изъ нихъ выходить не будетъ.
Сербія, съ такою славою боровшаяся въ прошломъ году съ вковчнымъ врагомъ, твердо будетъ соблюдать нейтралитетъ. Совтуя, съ своей стороны, этому княжеству благоразуміе, мы заканчиваемъ статью твердой увренностью, что великія событія не заставятъ себя долго ждать’.
— Ну, что?
— Ничего себ. Скажи мн только, пожалуйста, какіе это такіе источники, о которыхъ вы ‘по понятной скромности’ умалчиваете?
— Да никакихъ!
— Какъ никакихъ?
— Очень просто. Какіе у насъ могутъ быть источники, кром иностранныхъ газетъ, допущенныхъ къ обращенію? Это я прежде, когда еще самъ этимъ дломъ не занимался, легкомысленно ‘источникамъ’ врилъ, а теперь вижу, что иностранныя газеты — наши единственные источники. Но вдь надо-же успокоить читателя на-счетъ достоврности. Ну, теперь читай другую. Каково заглавіе?

‘Хаосъ въ политик’.

‘Ничего въ волнахъ не видно’.

— Это, братъ, я заглавіе придумалъ.
— А писалъ кто?
— Да все одинъ и тотъ-же авторъ. Онъ ихъ по три въ день качаетъ.
Я прочиталъ слдующее:
‘Сейчасъ мы получили весьма важныя извстія. Эти извстія подтверждаются къ тому-же однимъ извстнымъ нашимъ дипломатомъ, который вчера, садясь въ вагонъ царскосельской желзной дороги, весело потиралъ руки и, неожиданно чихнувъ, произнесъ въ присутствіи редактора нашей газеты и многочисленной публики: ‘А la bonheur!’ Австрія мобилизуетъ два корпуса. Англійское правительство намрено требовать кредитовъ для защиты своихъ интересовъ на Восток. Персія стягиваетъ войска къ границ. Князь Бисмаркъ вдругъ прекратилъ купанье въ Киссниген (см. телеграмму собственнаго корреспондента) и телеграммой спросилъ фельдмаршала Мольтке о здоровь. Мак-Магонъ, повидимому, окончательно остановился на ршеніи, въ случа смерти, весьма близкой, папы Пія IX, баллотироваться въ папы. Къ послднему извстію, сообщаемому однимъ изъ корреспондентовъ газеты ‘Новая Пчелка’, слдуетъ, конечно, отнестись съ нкоторой осторожностью, но общій ходъ событій не исключаетъ большой вроятности подобнаго слуха. Если ко всмъ этимъ признакамъ прибавить ‘тревожную’ бесду П. Д. Боборыкина съ митрополитомъ сербскимъ Михаиломъ и разговоръ съ редакторомъ ‘Neue freie Presse’, то нельзя не сказать, что готовится нчто такое грандіозное и вмст съ тмъ непонятное, чего не только умъ человческій, но даже прозорливость А. А. Краевскаго, обнять не можетъ.
Въ самомъ дл, противъ кого Австрія мобилизуетъ войска? Зачмъ англійскому правительству деньги? Что значитъ его коварная политика? Зачмъ шахъ персидскій стягиваетъ войска, князь Бисмаркъ перестаетъ лчиться и Мак-Магонъ разсчитываетъ баллотироваться въ папы?..
Не предршая вопросовъ, впредь до появленія офиціальныхъ разъясненій, мы можемъ сказать только, что политическій горизонтъ омрачился и положеніе длъ крайне усложнено. Вполн довряя мудрости политическихъ руководителей, мы завтра попытаемся нсколько подробнй опредлить задачи Россіи при этой новой комбинаціи’.
— Знаешь-ли что… Ты не сердись, а какъ-будто эта статья противорчитъ первой.
— Такъ что-жъ?
— Все-таки…
— Это, братъ, вздоръ! Что-же длать, если сами событія противорчатъ? Бдняга составитель передовыхъ уже не разъ вздыхаетъ и говоритъ, что нынче время дипломатическихъ противорчій… Тяжеленько ему! Ты посмотри-ка, что онъ въ дневник своемъ написалъ.
Макаръ Ивановичъ подалъ мн дневникъ, въ которомъ, между прочимъ, было написано:

‘Невольный вздохъ публициста’.

‘Какъ охотно-бы я промнялъ положеніе русскаго публициста на положеніе англійскаго портного!
Недавно на митинг портныхъ, два лорда (цлыхъ два!) объясняли портнымъ свои ‘политическіе виды’.
Какую передовую написалъ-бы я, если-бъ былъ въ шкур англійскаго портного! ‘
Вслдъ за этими строками шла надпись, сдланная посторонней рукой:
‘Роптать не годится. Зачмъ малодушно роптать? Кто судьбой не доволенъ и не обладаетъ терпніемъ, тотъ званія своего недостоинъ и внушаетъ понятное подозрніе’…
— Ну, теперь третью и послднюю передовую! Мы на этотъ счетъ отличаемся отъ другихъ газетъ: даемъ небольшія, но за то бойкія передовыя статейки.
Нечего было длать. Я началъ третью. Она называлась:
‘Вритъ-ли’?

‘Врить-ли?

Сію секунду получено весьма сенсаціонное извстіе: Альбіонъ униженно протягиваетъ руку дружбы сверному колосу и предлагаетъ въ компаніи ‘предоставить Турцію своей участи’.
Давно-бы пора!
Суэзскій каналъ Англія купитъ.
Пускай покупаетъ!
Персію тоже купитъ.
На здоровье!
Султану Англія будетъ давать полный пенсіонъ.
Врить-ли?
Прочь свары! Прочь взаимныя подозрнія. Мы всегда были убждены, что Англія, въ конц-концовъ,— нація просвщенныхъ мореплавателей, что англичане великій народъ, не ‘презрнные торгаши’, а дальновидные, практическіе, гуманные сыны отечества…
Гипъ, гипъ, ура!
Кто сметъ упоминать о Турціи? Турціи теперь не существуетъ!
Новая эра начинается съ этой секунды. 13 іюня 1877 года въ два часа 36 минутъ пополуночи будетъ записано на страницахъ всемірной исторіи. Въ благоговйномъ безмолвіи мы кладемъ перо до слдующаго нумера’.
— Какова? Малъ золотникъ да дорогъ!
— Да откуда это ты о новой эр узналъ?
— По секрету, братъ, по секрету и главное совершенно случайно. Объ этомъ, впрочемъ, разсказывать теперь не буду. Все будетъ объяснено въ свое время… А ты смотри-ка дальше. Телеграммы интересны. Мы во всхъ городахъ своихъ телеграфистовъ… виноватъ, то-есть своихъ корреспондентовъ имемъ. Но, главное, обрати вниманіе на сегодняшнія корреспонденціи. Это, братецъ, чудо что. такое!
И Макаръ Ивановичъ даже причмокнулъ пальцы.
— Будешь читать — пальчики оближешь. Все ‘спеціальные’. Не жаллъ никакихъ ни нравственныхъ, ни матеріальныхъ затратъ, я вдь, братъ, для организаціи корреспондентовъ (а ихъ у меня 25 человкъ) имніе недавно въ поземельномъ кредит заложилъ…
Я приступилъ.
Первая корреспонденція называлась:

‘Среди министровъ’.
(Спеціальная корреспонденція ‘Ласточки’).

‘Согласно данному мн редакціей ‘Ласточки’ порученію повидаться со всми европейскими министрами, въ рукахъ которыхъ находятся нити, какъ вншней, такъ и внутренней политики, я, разумется, первымъ дломъ, направился въ Киссингенъ, чтобы имть возможность поговорить, что называется, ‘по душ’ съ первымъ политикомъ нашего времени. Вы догадываетесь, конечно, что я говорю о княз Бисмарк.
Не стану отвлекать вниманія читателя описаніемъ невиднаго городка. Замчу только, что тотчасъ по прізд я озаботился наведеніемъ справокъ о томъ, когда можно имть аудіенцію у князя. Первыя попытки мои были неудачны. Нмцы, къ которымъ я обращался, категорически заявили мн, что аудіенція невозможна, что князь исключительно лчится и никого не принимаетъ, причемъ указали мн на напечатанное въ киссингенскомъ указател заявленіе, въ которомъ ‘знаменитый паціентъ’ выражаетъ, во-первыхъ, желаніе, ‘чтобы не приходили смотрть, какъ онъ садится въ ванну, и, во-вторыхъ, чтобы ему не кланялись при встрч, потому что если станутъ кланяться (а нмцы на это большіе охотники!), то онъ будетъ поставленъ въ такое положеніе: или не отвчать на поклоны и, слдовательно, оказаться невжливымъ, или-же безпрестанно снимать шляпу и простужать голову, уничтожая, такимъ образомъ, все цлебное дйствіе водъ’.
Какъ ни любопытно было-бы посмотрть способъ погруженія знаменитаго человка въ ванну, (я, впрочемъ, имлъ честь въ 1871 году видть въ ванн Гамбету и Виктора Гюго) тмъ не мене это представляло нкоторыя затрудненія. Правда, по словамъ оберъ-кельнера, я-бы могъ за полталера или за талеръ посмотрть въ замочную скважину, (хотя и на это охотниковъ такъ много, что раздаются билеты), какъ погружается въ ванну знаменитый человкъ, но такой способъ, позволительный разв начинающему писателю, едва-ли приличенъ для писателя, имющаго за собой пятнадцати-лтнюю дятельность и знакомаго почти со всми знаменитостями Европы.
Несмотря на неутшительное начало, я, какъ уроженецъ Ярославля, не упалъ духомъ. Вамъ, конечно, извстно, что ярославцы всегда славились предпріимчивостью и остротою ума. Это даже извстно почтенному Джону Стюарту Миллю, у котораго я въ 1869 году завтракалъ. За завтракомъ, весьма, впрочемъ, умреннымъ (кофе, сандвичи, яичница съ ветчиной, matten chop, сыръ и рюмка портвейна), я былъ даже польщенъ лестными замчаніями англійскаго мыслителя насчетъ достоинствъ ярославцевъ.
При помощи рекомендательныхъ писемъ, обязательно данныхъ мн петербургскими друзьями къ главному смотрителю водъ и къ пользующему князя доктору Шпернгазе (съ которымъ мы еще въ 1859 году водили въ Вн дружбу), я, на другой-же день по прізд, имлъ честь получить отъ князя карточку, на оборот которой крупнымъ, четкимъ почеркомъ были написаны слдующія строки но-нмецки:

‘Въ ванн. Отъ 10 до 11.
Бисмаркъ’.

Какъ видите, я убилъ, такъ-сказать, сразу двухъ зайцевъ: вопервыхъ, получилъ безъ особыхъ затрудненій аудіенцію и, вдобавокъ, могъ наблюдать великаго человка au naturel, что врядъ-ли выпадаетъ на долю многимъ корреспондентамъ.
Признаюсь, я былъ въ нкоторомъ затрудненіи относительно выбора костюма для предстоящаго визита. Фракъ и блый галстухъ, вполн естественные въ гостиной или кабинет, казались мн нсколько странными въ ванной комнат, въ присутствіи хозяина, неодтаго вовсе. Я вспомнилъ по этому поводу, что когда я длалъ визитъ Гамбет (онъ тоже принялъ меня въ ванн и все время болталъ безъ умолку), то былъ въ обыкновенномъ костюм ‘de fantaisie’, но съ Гамбетой мы были все-таки старинные пріятели, а съ ‘желзнымъ княземъ’ мн приходилось еще знакомиться… Чтобы не подать ни малйшаго повода къ какому-бы то ни было нареканію, я въ-конц-концовъ остановился на фрак и бломъ галстух.
Сегодня, ровно въ три четверти десятаго, я отправился въ заведеніе ваннъ. По дорог пожалъ руку Ауэрбаху, перекинулся парой словъ съ Шпильгагеномъ (замчательно ‘покладистая’ натура, хотя съ нкоторой филистерской ‘повадкой’), общая свидться съ ними посл посщенія князя. Ровно въ десять часовъ я постучалъ въ двери комнаты No 18, у порога которой стоялъ кельнеръ и толпилась масса нмцевъ, ожидающихъ по билетамъ очереди взглянуть въ щелку. Громкій, отрывистый горловой голосъ окликнулъ меня: ‘Werda?’, и когда я сказалъ фамилію, произнесъ обычное: ‘Komm in’, и я, сопровождаемый почтительными восклицаніями ожидающей публики, вошелъ въ комнату.
Въ небольшой, довольно просто убранной комнатк, у правой стны стояла ванна, обыкновенная цинковая ванна, на подобіе тхъ, которыя я видлъ въ Карлсбад и Маріенбад.
Изъ ванны выставлялась извстная типическая, ширококостная голова съ необыкновенно развитымъ, почти голымъ черепомъ. Особенно отличались скуловыя кости, обличавшія характерность и интелигентный устой. Большіе, серьезные глаза, цвта сро-нмецкаго сукна, глядли ровно и вдумчиво на кранъ, изъ котораго текла холодная вода. Сдые усы, торчащіе небольшими щеточками, тихо подымались и опускались отъ ровнаго, спокойнаго дыханія. Общее впечатлніе чего-то мощнаго, нмецки-законченнаго…
Я кашлянулъ и поклонился.
— Очень радъ, очень радъ! Руки не подаю — мокрая! улыбнулся желзный князь.— Садитесь. Давно желалъ съ вами познакомиться. Слышалъ о васъ. Ну, что у васъ въ Россіи, хорошо нмцамъ?
— Превосходно, ваша свтлость.
— Я въ этомъ былъ увренъ. дете на Дунай?
— Имю намреніе, но, собственно говоря, спеціальная: моя цль: разсять предубжденія Европы относительно Россіи… Но передъ этимъ я, конечно, считалъ святымъ своимъ долгомъ услышать мнніе вашей свтлости на-счетъ современнаго состоянія Европы.
Желзный князь крякнулъ и улыбнулся.
— Мое мнніе?— переспросилъ онъ и снова улыбнулся.— По-моему, все хорошо, что хорошо кончится. При хорошемъ вооруженіи жить можно. Только не слдуетъ никогда увлекаться. Вотъ есть у васъ herr Souworin… Спшитъ очень въ Константинополь. Сколько ему лтъ?
— Около сорока.
— Скажите! Вотъ никакъ не думалъ! Ну, однако, простите: сейчасъ придутъ еще корреспонденты,— ласково замтилъ князь и прибавилъ.— Если увидите папу, передайте мое почтеніе.
‘Великій человкъ’ кивнулъ головой и свиданіе наше кончилось.
Завтра ду въ Парижъ. Повидаюсь съ Мак-Магономъ. Я съ нимъ познакомился, когда еще онъ дивизіоннымъ генераломъ былъ и не мечталъ о президентств. До слдующаго письма’,
Затмъ я прочиталъ корреспонденцію другого корреспондента:

‘По дорог къ событіямъ’.
(Спеціальная корреспонденція ‘Ласточки’).

‘Одесса, 1 іюня. халъ, сломя-голову. Если остался живъ, то благодаря Провиднію. Представьте себ, два раза нашъ поздъ терплъ крушеніе: триста раненыхъ, пятьдесятъ убитыхъ. Изъ всхъ пассажировъ уцллъ я одинъ и на локомотив (машиниста разорвало на три части) прибылъ въ Одессу. Но едва усплъ я выйти на станцію, какъ вдругъ на меня наскочила собака, величиною съ тигра, и чуть-было не изорвала въ клочки. Но счастію, спасся, бросившись въ двери. Въ Одесс странныя собаки, непохожія ни на петербургскихъ, ни на кавказскихъ: головы громадныя, туловища среднія, ноги маленькія, а хвостовъ нтъ вовсе. Говорятъ, что ихъ несоразмрность зависитъ отъ климата, а хвосты откусываютъ имъ крысы.
На другой день посл моего прізда приходилъ турецкій флотъ. Кораблей до ста, по крайней мр, я насчиталъ простымъ глазомъ до ста кораблей. Корабли громаднйшіе и все броненосные. Они постояли этакъ часа два и ушли.
Что сказать объ Одесс? Городъ торговый, много грековъ, много пыли и мало зелени, а женщины!..
Завтра ду дале.
Яссы, 5 іюня. Наконецъ, я въ Румыніи! Чудесная страна эта Румынія! Природа великолпная, погода — чудо что такое! Представьте себ: дете вы по желзной дорог среди лсовъ пальмъ, березы и банановъ. На высокихъ кронахъ арековой пальмы доврчиво щебечетъ крошка колибри — малюсенькая, пестренькая птаха!— и третъ свои клювъ о стволъ рябины блоснжный съ оранжевымъ ожерельемъ какаду. Большіе мандрилы и граціозныя мартышки скачутъ съ дерева на дерево и передъ глазами выдлываютъ такія-же уморительныя штуки, какъ въ зоологическомъ саду Роста. Въ отдаленіи слышится ревъ бенгальскаго тигра. Ночь. Луна мягко, ласково такъ глядитъ съ небеснаго свода и какъ-бы шепчетъ слова любви и нги, а между тмъ съ Дуная глухіе раскаты выстрловъ доносятся. Поздъ быстро мчится. Въ вагон жарко, душно.
На одной изъ промежуточныхъ станцій напротивъ меня селъ пожилой румынъ, толстый, сдой съ внушительнымъ и интелигентнымъ видомъ. Я тотчасъ-же вступилъ съ нимъ въ разговоръ, полагая, что около меня сидитъ г. Братіано (въ этотъ день именно ждали его прозда), говорили мы на румынскомъ язык. Румынскій языкъ удивительно похожъ на испанскій, а такъ-какъ по испански я говорю не хуже г. Скальковскаго, то никакого затрудненія въ бесд не было.
Посл первыхъ-же словъ я не сомнвался, что имю честь бесдовать съ г. Братіано, и поспшилъ спросить:
— Не съ господиномъ-ли Братіано имю я честь говорить?
— Онъ самый! А вы?
— Корреспондентъ русской газеты ‘Ласточка’.
Мы пожали другъ другу руки.
— Ну, какъ вамъ понравилась страна?..
— Превосходная… вотъ только берутъ за все дорого.
Братіано улыбнулся.
— Вы народъ богатый… Это ничего!
Затмъ разговоръ перешелъ на политику. Конечно, говорили о только-что объявленной независимости.
— Небойсь, вы довольны теперь?
— Весьма. Я давно собирался устроить независимость, но все какъ-то не удавалось…
— Австрійцы?— подмигнулъ я.
— Они самые…
И мы оба засмялись.
Хотя румыны, особенно бояре, заносчивы, но г. Братіано оказался весьма порядочнымъ человкомъ. Онъ болталъ безъ умолку всю дорогу, разсказывалъ о надеждахъ въ будущемъ и вообще держалъ себя совершенно sans faon. Его интимность дошла даже до того, что онъ не безъ любопытства разспрашивалъ о нашихъ кафе-шантанахъ.
Можете представить себ мое удивленіе, когда, по прізд въ Яссы, г. Братіано вдругъ обратился ко мн:
— Кстати, сеньоро русски, дайте мн пять франковъ… Въ Бухарест заходите въ министерство… отдамъ.
Я далъ десять.
Въ это время подошелъ почтенный мой другъ, корреспондентъ ‘Чижика’. Я, натурально, ему обрадовался и собирался познакомить его съ Братіано… Но когда я заявилъ объ этомъ, указывая на моего спутника, который уже нанималъ коляску, то мой другъ замтилъ не безъ горечи:
— Какой это Братіано! Я самъ-было его за Братіано принялъ и съ его словъ о положеніи Румыніи написалъ цлую корреспонденцію въ ‘Чижикъ’. Это кельнеръ ясской гостинницы, а не Братіано…
Что станешь длать?.. Въ такое горячее время, которое мы переживаемъ, легко кельнера принять за министра и наоборотъ!
Яссы, 6 іюня. Яссы — городокъ чистый, хорошенькій, вымощенный. Домики маленькіе такіе, на швейцарскій ладъ, тонутъ въ зелени олеандровъ, магнолій, черемухи, акацій, сирени и геліотроповъ. Душистый ароматъ цвтовъ раздражаетъ нервы, особенно когда надъ городомъ спустится многозвздная, южная, страстная ночь. Подъ горой, струясь между скалъ прихотливой серебристой лентой, протекаетъ Двина и по берегамъ ласково шепчутся, подъ обаяніемъ ночи, крокодилъ, тюлень и иволга… Улицы кишатъ женщинами и все женщинами высшаго общества. Румынскія женщины очаровательны. Такихъ красавицъ я на своемъ вку не видалъ ни въ Африк, ни въ Америк, ни на Волг, ни на Дону. Он стройны, граціозны, съ ласкающими взоръ полными формами, съ томнымъ, страстно-жгучимъ взглядомъ черныхъ, какъ коринка, глазъ. Одваются он роскошно въ цвтныя платья и темныя кружевныя испанскія мантильи, а на ножкахъ у нихъ такія крошечныя туфли, что румынскую туфлю совершенно свободно можно умстить въ наперстокъ. Какъ говорятъ всесвдующіе люди, нравственность румынскихъ дамъ крайне сомнительна… Конечно, главную роль тутъ играетъ климатъ. И правда, едва только мы съ другомъ вышли изъ гостинницы, какъ на всхъ улицахъ увидали коляски и кареты, въ которыхъ румыны и румынки, не стсняясь публикой, цловались съ самой безумной страстью.
Ночь наступила. Поцлуи все длались жарче и жарче. Соловьи заливались сильнй и сильнй. Мы шли по главной улиц и разсчитывали-было поужинать, какъ вдругъ около насъ остановилась роскошная коляска и изъ нея выскочила такая красавица, что я вздрогнулъ отъ восхищенія.
— Monsieur!— обратилась она ко мн на изящнйшемъ французскомъ язык.— Я за вами съ утра слжу… Хотите знать, какъ можетъ любить дочь румынскаго министра? Слдуйте за мной…
Что было длать? Зная, что въ качеств корреспондента, я, быть можетъ, при посредств дочери министра, узнаю дислокацію турецкой арміи и сообщу объ этомъ читателямъ ‘Ласточки’, я отправился…
Завтра узжаю на мсто событій. До слдующаго письма.

——

— Ну, какова газета!— спросилъ меня мой пріятель, когда я кончилъ.
— Недурна… Совершенно во вкус самыхъ распространенныхъ… Только одного я не могу сообразить, отчего это ты, Макаръ Ивановичъ, въ своей газет какъ будто еще не знаешь: обратить-ли Константинополь въ градоначальство или повременить?
— Ты займись-ка самъ газетой, тогда поймешь!.. Пока мы только проводимъ идею о свобод проливовъ для судоходства, а тамъ время покажетъ, какъ подписка… Пойдетъ хорошо — и до Царьграда доберемся!..
Станюкович Константин Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Идиллия, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1876
  2. Недоставленные письма, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1877
  3. В сумасшедшем доме, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
  4. ‘Жид’, ‘Ланд-Лорд’ и ‘Золотая ручка’, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1881
  5. Картинки общественной жизни, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1879
  6. Дело Юханцева, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1876
  7. Времена ‘Иудушек’, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1876
  8. Картинки общественной жизни, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1879
Электронная библиотека