НАШЕ РАЗНОМЫСЛЕ.
НАШЕ РАЗНОМЫСЛЕ.
.
Н. Радюкина.
‘Дло’, No 6, 1867
Наше разномыслие, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1867
Время на прочтение: 32 минут(ы)
На всякй вопросъ можно смотрть и съ широкой точки зрня и съ узкой. Но нкоторымъ соображенямъ, о которыхъ я считаю говорить теперь неудобнымъ, я приглашаю читателя встать со мною на узкую точку зрня.
Въ атомъ предложени читатель не долженъ видть ничего обиднаго для своего самолюбя, ибо и съ узкой точки зрня можно видть и говорить тоже умно. Посл этой необходимой оговорки, о которой впрочемъ я буду говорить дальше подробне, приступаю къ длу.
Предметомъ настоящей статьи будетъ то отсутстве единомысля, которое парализуетъ вс наши дйствя, мшаетъ всмъ нашимъ успхамъ, создаетъ нашу зависимость отъ иностранцевъ и длаетъ нашу внутреннюю, общественную и домашнюю жизнь, скучной, и однообразной. Течене и есть, но его разсмотришь только въ микроскопъ.
Чтобы быть доказательнымъ, нужно основываться на фактахъ, а такъ какъ мы условились съ читателемъ смотрть на вопросъ съ узкой точки зрня, то а и попрошу его переселиться со мною для наблюденй въ одинъ идеальный уздный городъ нашего обширнаго отечества.
Я не буду говорить вамъ ничего о наружности нашего идеальнаго узднаго городка. У всхъ нашихъ городовъ одна наружность, вамъ хорошо извстная. Если это и муравейная куча, то она населена вовсе не такими муравьями, о которыхъ одинъ древнй писатель, обращаясь къ одному лнивцу, сказалъ: ‘иди ко мравю, о лниве! и порвнуй видхъ пути его и буди онаго мудрйшй.’ Мудрости ршительно не оказывается и удобствамъ вншней жизни у нашихъ муравьевъ учиться невозможно. Столько же мудрости вы найдете и во внутренней жизни муравейника.
Прхавъ въ городъ вы прежде всего постараетесь познакомиться съ мстнымъ обществомъ. Для этого вы запасаетесь спискомъ лицъ, составляющихъ общество, и длаете всмъ визиты.
Если вы совершенно незнакомы съ людьми провинци и смотрли на нихъ прежде какъ на блыхъ медвдей, то вамъ придется взять свое мнне назадъ. Блые медвди окажутся по только людьми вполн европейской вншности, но и далеко лучше французовъ, нмцевъ и англичанъ. Особенно послднихъ.
Англичанинъ суровъ, онъ много знаетъ, много видлъ и пережилъ, онъ получилъ хорошее домашнее и политическое воспитане, его кошелекъ всегда туго набитъ деньгами. Однимъ словомъ, онъ владетъ всми средствами, чтобы выказать себя съ хорошей стороны, заставить себя любить и уважать. Но англичанинъ чудакъ. Онъ обойдется съ вами какъ какой нибудь киргизъ. Онъ не протянетъ вамъ руки, а если и протянетъ, то съ такимъ видомъ, точно вы можете заразить его чесоткой, онъ не дастъ вамъ ничего закусить, хотя бы вы не ли передъ тмъ ровно мсяцъ, тогда какъ въ его кухн готовится обдъ, на который не стыдно пригласить англйскую королеву, онъ станетъ говорить съ вами только о погод, хотя могъ бы доставить истинное умственное наслаждене своими богатыми, разносторонними познанями и своимъ умнымъ разговоромъ. Онъ точно скупецъ, смотрящй на васъ какъ на вора, отъ котораго онъ старается скрыть свои сокровища и оттого прикидывается бднякомъ.
Въ русскомъ провинцал вы не найдете этой замкнутости. О, онъ не сухой и скучный англичанинъ, онъ широкая, размашистая русская натура, живущая теплой сердечной жизнью, жизнью порыва и увлеченя, ему нужна самому теплота, и потому онъ старается обогрть, прютить и обласкать всякаго. Онъ не особенно богатъ внутреннимъ содержанемъ и изобилемъ земныхъ благъ, но за то онъ щедръ, онъ уметъ поставить ребромъ послднюю копйку, онъ гостеприменъ и великодушенъ.
Эту великодушную щедрость заставятъ васъ испытать въ каждомъ дом, куда вы явитесь. Васъ окружатъ самымъ утонченнымъ вниманемъ и предупредительностю, насъ примутъ такъ непритворно радостно, вамъ подадутъ такую закуску или по меньшей мр кофо, что вы придете въ неисходное смущене. Чтобы возбудить столько сердечной прязни и столько непритворнаго вниманя, нужно спасти жизнь кому нибудь изъ самыхъ близкихъ хозяину или выручить его изъ неисходнаго денежнаго затруднени, или вообще сдлать что нибудь неизмримо благодтельное. Вы же очень хорошо знаете, что, по отношеню къ хозяину, вы не произвели ни одного изъ подвиговъ великодушя, ибо видите его въ первый разъ въ жизни. Вы знаете не мене хорошо, что за вами нтъ никакихъ и общихъ заслугъ, вы не изобрли ни пороха, ни огнестрльнаго оружя, ни вы даже придумали дренажъ. Однимъ словомъ, заглядывая въ себя, вы не находите ничего такого, чтобы длало васъ героемъ и могло вызвать религозное почтене, оказываемое вамъ вашими провинцальными знакомыми. Въ чемъ же искать разгадку?
Такую проницательность съ вашей стороны нельзя успокоить ни софизмами, ни ложными толкованями. Мы не станемъ искать причинъ въ дурныхъ побужденяхъ, ихъ нтъ. Слдовательно все, что мы откроемъ съ вами, есть больше ничего какъ безобидное слдстве извстныхъ причинъ, къ которымъ поэтому слдуетъ относиться вполн объективно, головнымъ образомъ. А всякое головное отношене есть отношене почтенное и полезное, ибо оно научаетъ поступать и дйствовать боле разсудительнымъ, или проще, боле выгоднымъ образомъ.
Хотя размръ утонченнаго вниманя, которымъ васъ окружатъ въ разныхъ домахъ, не будетъ повсюду одинаковъ, хотя способы и премы вниманя и характеръ бесды окажутся тоже весьма разнообразными, но вы увидите очень хорошо, что это разнообразе происходитъ не отъ разнообразя причинъ, а отъ разнообразя средствъ. Понятно, что человкъ небогатый, не можетъ подать вамъ къ закуск свжую икру или хересъ въ 5 руб за бутылку, точно также какъ человкъ несильный въ отвлеченномъ мышлени незаведетъ философскиго разговора. Одни васъ очаруютъ больше, друге меньше, по это произойдетъ совсмъ не оттого, чтобы они не желали васъ очаровать, а только оттого, что, при одинаково сильномъ желани нравиться, не вс на столько красивы, богаты и умны, чтобы произвести одинаковое впечатлне.
Въ атомъ желани нравиться вы замчаете явлене обратное тому, чмъ поразилъ васъ непрятно негостепримный англичанинъ. Англичанинъ велъ себя съ сдержанностю человка, дорожащаго своимъ внутреннимъ, богатымъ, мромъ, преграждая въ него доступъ постороннему лицу, и показывая ему только незначительныя бездлицы. Наши же новые знакомые напротивъ Они раскрываютъ всю свою сокровищницу, они показываютъ вамъ все, что у нихъ есть хорошаго, они хотятъ произвести на васъ самое прятное впечатлне и заставить васъ понять неизмримую разницу между скупостю черстваго англичанина и ихъ великодушною щедростю. И вы дйствительно понимаете эту разницу, по только не такъ, какъ силятся заставить васъ понять ваши новые знакомые. Въ первомъ случа вы видите сознающую тебя силу, гордую своимъ сознанемъ и не нуждающуюся въ первой встрчной посторонней поддержк, во второмъ — слабосердече бднаго человка, недорожащаго даже тмъ немногимъ, что онъ иметъ.
Безошибочность этого вывода вы основываете на множеств разныхъ мелочей, которыя, при всей ихъ замаскированности, никакъ не могутъ ускользнуть отъ вашей проницательности.
Предположите, что вы человкъ знакомый хорошо съ литературой и съ соцальными вопросами новаго времени. Вы знаете то и другое, потому что знане есть ваша органическая потребность. Вамъ нужно знать потому же, почему вамъ нужно пить, сть и спать. Но вы не длаете изъ своихъ знанй выставки и не говорите о своихъ вопросахъ, безъ нужды, съ каждымъ встрчнымъ. Однимъ словомъ, вы похожи на скупаго и сосредоточеннаго англичанина, пережившаго перодъ тщеславя, суетности и пустой самохвальной болтовни, когда-то очень давно.
Какъ человкъ, отршившйся отъ многихъ слабостей, вы очень хорошо подмчаете въ другихъ все то, что напоминаетъ вамъ прошлое и, разумется, съумете отличить безъ труда вывску, хотя и блестящую, украшенную позолотой или чмъ угодно, отъ дйствительнаго магазина подобныхъ же предметовъ въ натур.
Въ вами заводятъ положимъ разговоръ по поводу ‘Послдней любви’ Жоржъ-Занда, разговоръ вполн салонный и приличный для перваго визита. Но при этомъ вы слышите, что хозяйка дома брендитъ вмст съ госпожею Дюдеванъ и не ощущаете никакой потребности говорить о вопрос, въ которомъ вы не встрчаете единомысля съ своимъ собесдникомъ.
Съ вами заводятъ разговоръ о современной русской литератур и журналистик, и вы узнаете, что притязаня вашихъ новыхъ знакомыхъ не простираются дальше ‘Петербургскихъ трущобъ’. Вы не отрицаете того, что ‘Петербургскя трущобы’ въ состояни поглотить все внимане читателей извстнаго сорта, но вы также знаете, что значитъ быть читателемъ извстнаго сорта и, не причисляя себя къ числу поклонниковъ таланта г. Крестовскаго, не считаете себя солидарнымъ съ тми людьми, мыслительныя способности которыхъ удовлетворяются вполн ‘Парижскими тайнами’ и другими литературными произведенями той же умственной закваски.
Съ вами заводятъ разговоръ о послднихъ европейскихъ событяхъ и вы узнаете, что ваши знакомые извлекаютъ уроки политической мудрости изъ ‘Всти’, и вообще относятся съ благоговйнымъ почтенемъ къ ныншнимъ жалостнымъ проявленямъ интелекта которыя зовутся русской литературой и русской журналистикой.
Вы не можете понять, почему должно благоговть предъ ‘Петербургскими трущобами’ и считать ихъ высочайшей точкой, до которой только можетъ достигнуть полетъ русской мысли. Вы задаетесь вопросомъ, неужели современная русская мысль такъ слаба, что не въ состояни создать ничего, кром всякихъ трущобъ — петербургскихъ, московскихъ и другихъ. Вы припоминаете, что писалось и пишется еще и теперь, потому что вы врне смотрите на силы хорошихъ людей, которыхъ не была никогда лишена Росся и вы находите, что и прежде, и теперь есть, и обращаются въ литератур и журналистик, мысли боле умныя и гуманныя, чмъ т, которыми пробавляются въ идеальномъ уздномъ город къ которомъ вы длаете свои наблюденя, по что эти мысли тамъ неизвстны и книги, въ которыхъ он изложены, сюда не доходятъ. Вы подмчаете одинъ фактъ, который еще ясне обрисовываетъ вамъ умственныя потребности наблюдаемыхъ вами лицъ.
Вс они обзаводятся стульями, столами и диванами на томъ основани, что человку нужно сидть, вс они покупаютъ говядину и муку на томъ основани, что человку нужно сть и покупаютъ они провизю свжую, потому что тухлая вредна для здоровья, поступая такъ разсудительно относительно своихъ матеральныхъ нуждъ, никто изъ нихъ не длаетъ однако запасовъ умственной нищи и расходы на книги, журналы и газеты, составляютъ совершенно случайную статью ихъ бюджета. Это вы заключаете изъ того, что когда пошла слава о ‘Петербургскихъ трущобахъ’ и они оказались только у нкоторыхъ счастливцевъ, владвшихъ ‘Отечественными Записками’, то эти ‘Отечественныя Записки’ отправились въ кругосвтное плаване по всмъ домамъ вашего узднаго городка и наконецъ покончили, неизвстно гд, свое земное странстве, не возвратившись къ своему первоначальному хозяину, и не удовлетворивъ всхъ желающихъ ихъ прочесть. И вотъ неудовлетворенные устремили взоръ надежды на васъ и у васъ стали просить прочитать ‘Петербургскя трущобы’, и никому, покупающему себ хлбъ и говядину, не показалось страннымъ, что онъ просилъ чужой книги, въ то время, какъ онъ сочтетъ крайне для себя обиднымъ попросить у васъ говядины или взять на подержане ваше удобное кабинетное кресло.
Вс эти Факты убждаютъ васъ въ томъ, что такъ называемая литературно-умственная жизнь для вашихъ новыхъ знакомыхъ не боле какъ диллетантизмъ u роскошь, очень пригодная для украшеня салонной праздничной бесды, въ то время когда и на диванный столъ кладется парадная праздничная салфетка. Вашъ визитъ былъ торжественнымъ праздникомъ. Еслибы вы не вошли такъ внезапно, то и передъ диваннымъ столомъ явилась бы иная, боле парадная салфетка, сбгать за которой въ комодъ не оказалось времени. Но раскрыть ящички, въ которыхъ хранятся умственныя драгоцнности, гораздо легче, и вамъ показали всю умственную роскошь, которой владетъ всякй, потому что только неразсудительный и лишенный самолюбя человкъ ршился бы выказывалъ себя въ умственной нагот, вызывающей сожалне. Никто такъ не скрываетъ свои недостаточныя средства, какъ бдный, и никто больше его не желаетъ выказать себя достаточнымъ.
Въ тхъ домахъ, гд хозяева, считая себя людьми боле практическими и положительными, относятся къ жизни мене идеально. ‘Послдняя любовь’ и ‘Петербургскя трущобы’ считались предметомъ недостаточнымъ для бесды и возбуждались вопросы боле серьезнаго свойства. Такъ въ иныхъ домахъ являлся на сцену вопросъ земскй и сообщались вамъ причины невозможности устроить то и то, и добыть деньги на т или другя предпрятя, вамъ указывали на дурныя дороги, на громадныя разстояня, на бдность земства. Отрицане шло мстами такъ далеко, что даже заявлялась мысль о преждевременности земскихъ учреждени и полной его невозможности существовать въ данной мстности, вслдстве недостатка средствъ не только на таке предметы, какъ дороги, почтовыя станци, больницы, школы, но даже и на жаловане членовъ земскихъ управъ. Не смотря на отрицательный премъ и на критическое отношене къ предмету, преобладавшее въ разговорахъ подобнаго рода, отъ вашей проницательности не укрывалось, что подъ прогрессивной формой скрывается сущность нисколько не прогрессивная.
Если мстами возбуждались друге вопросы, не меньшаго общественнаго значеня, изумлене ваше нисколько оттого не уменьшалось! Вамъ разсказывали разныя чудеса о мстныхъ требованяхъ воспитаня, о томъ, что современная молодежь, и особенно изъ сословя землевладльцевъ, далеко не оправдываетъ ожиданя ихъ родителей, вы слышали жалобы и на домашнихъ воспитателей, и на недостатокъ благонадежныхъ учителей, и на преждевременную непрочную зрлость воспитывающагося юношества, и на недостатокъ прочныхъ нравственныхъ правилъ въ молодежи. Правда, о добромъ старомъ времени при этомъ не упоминалось, но вы видли ясно, какъ сожалне о немъ проглядывало въ каждомъ слов, и точно тнь сопровождало каждую фразу.
Только въ преняхъ объ иностранной политик, вы встрчали истинную мощь мысли. Заходилъ ли разговоръ о кандотахъ, и предъ вами развертывался вопросъ о нацональностяхъ и греческой независимости въ такомъ широкомъ размр, что вамъ казалось порой ужь не съ тнью ли покойнаго графа Каподистри имли вы честь бесдовать. Бдственное положене французовъ во время второй импери описывалась вамъ не мене трогательно, на основани разсказовъ ‘Московскихъ и Биржевыхъ вдомостей’. Вообще было очевидно, что люди читаютъ ‘Московскя вдомости’ и чтутъ ихъ въ такой степени, что говоря повидимому свое, они, въ сущности, повторяютъ слово въ слово мысли нашихъ пресловутыхъ московскихъ политиковъ и дипломатовъ.
Но среди разговоровъ о такихъ высокихъ и трудныхъ вопросахъ, какъ литература, земство, финансы, кандотское возстане и дипломатическая тонина Наполеона III и ‘Московскихъ вдомостей’ ваше деликатное ухо поражалось нкоторыми диссонансами, заставившими васъ усумниться въ искренности всего того, что вамъ говорилось. Этими непрятными диссонансами были кое-какя отрывочныя фразы чисто мстнаго характера.
Вы сначала не придаете имъ большаго значеня, объясняя ихъ во первыхъ, искренностю людей, привыкшихъ держать свою душу на распашку, а не такъ какъ какой нибудь англичанинъ, замыкающй въ себ свою душу точно въ желзномъ несгараемомъ шкафу, а во вторыхъ, доброжелательствомъ людей, желающихъ предохранить васъ отъ нкоторыхъ мстныхъ опасностей. Но это больше ничего какъ иллюзи, которымъ суждено исчезнуть, какъ только вы опуститесь изъ высшихъ предловъ, куда лишь на время и то изъ вжливости для васъ, переселились ваши знакомые, на ту настоящую твердую почву, которая служитъ обыкновенной ареной ихъ обыкновенной, внпраздничной жизни. На этомъ новомъ пол наблюденй работа оказывается много трудне, потому что вамъ придется изъ своего обычнаго мра опуститься въ мръ мелочей, болзненнаго самолюбя, щепетильности и многихъ другихъ непостижимыхъ и новыхъ для васъ психологическихъ явленй, чуждыхъ того мра, въ которомъ сложились ваши привычки и ваши убжденя. Этотъ новый для васъ мръ, въ которомъ вы ршительно не въ состояни принять субъективнаго участя, есть сплетня и подземная, тайная, мелочная вражда, война козней и интригъ, съ сохраненемъ всхъ вншнихъ признаковъ, если и не дружбы, то добраго соглася и кажущейся искренности. Война эта, имющая вс признаки наружнаго соглася, не сопровождается поэтому ни кровопролитемъ, ни другими ужасными дйствями, отличающими всякую войну, такъ что непосвященный даже и не заподозритъ, что розовые сады кажущагося мира скрываютъ подъ собой мрачныя припасти и страшныя подземелья.
Такъ какъ только посвященный пользуется такимъ довремъ, что ему показывается весь подземный лабиринтъ, то вамъ, какъ новому лицу и постороннему наблюдателю, на первое время придется прогуливаться только въ розовыхъ садахъ и то, что вы узнаете о существующихъ подземельяхъ, будетъ лишь слдствемъ неосторожности нкоторыхъ отдльныхъ личностей, недостаточно владющихъ собою или желающихъ залучить васъ на свою сторону.
Васъ спросятъ, какъ будто мимоходомъ, какъ вамъ понравился городъ, были ли вы тамъ и тамъ, не скучаете ли вы, какъ привыкаете къ новой жизни, познакомились ли уже съ Анной Петровной или съ Иваномъ Семеновичемъ и т. д. Справка объ Анн Петровн и Иван Семенович будетъ сдлана такимъ тономъ и сопроводится такимъ взглядомъ, что вы сразу поймете, что предъ вами разверзаютъ тайную дверь въ подземелье. Я не посовтую вамъ упускать такой благопрятный случай для боле близкаго знакомства съ мстными подземельями. Но если вы хотите достигнуть своей цли и скоро, и успшно, держите себя постоянно на объективной высот, относясь ко всему, что вы видите и слышите, совершенно головнымъ образомъ, какъ человкъ понимающй жизнь и людей, какъ натуралистъ, наблюдающй ‘акты и явленя. Практическое указане на способъ какъ себя держать сдлаетъ вамъ афоризмъ Уго-Фоскало, который, вроятно, въ подобномъ же случа сказалъ: ‘все возможно и всякй правъ.’ Какъ только всякй изъ вашихъ новыхъ знакомыхъ узнаетъ, что онъ правъ, онъ васъ полюбитъ и вамъ довритъ, онъ вамъ разскажетъ все. Вы узнаете, что Анна Петровна только прикидывается доброй, но что въ сущности она вдьма, мучительница всхъ домашнихъ и знакомыхъ, что даже если она въ гостяхъ, то и тутъ не уметъ скрыть своего властолюбя и требуетъ, чтобы чай, варенье, или что тамъ придется, подавали ей первой, что если этого не сдлать, то можетъ произойти скандалъ или разстроиться знакомство. Если, съ отличающею васъ послдовательностю и чувствомъ независимости, вы вздумаете возразить — ну пусть разстраивается знакомство, то вслдъ затмъ вамъ придется сознаться, что вы не знаете ни жизни, ни людей.
Провинцальная жизнь есть сть, сотканная случаемъ изъ случайныхъ элементовъ. Вс перепутанныя нити, ее составляющя, могли бы служить матераломъ для всякой другой сти, во всякой другой мстности. И вы, и онъ, и третй, и десятый попали въ данный муравейникъ совсмъ не потому, чтобы это было угодно кому нибудь, а просто такъ, вслдстве разныхъ предварительныхъ причинъ, которыя ни устранить, ни измнить, ни создать не было въ вашей власти. Превратившись такимъ непроизвольнымъ образомъ въ одну изъ нитей мстной сти, вы, по необходимости, должны почувствовать свою солидарность со всми остальными нитями. Вамъ нельзя быть ни туже, ни слабе того, что нужно для стройности сти, безъ того, чтобы не вышелъ въ ней безпорядокъ. Если вы заставите Анну Петровну сдлать скандалъ или вздумаете съ нею раззнакомиться, то приведете Анну Петровну въ такое напряженное положене, что она потянетъ немедленно вс нити, находящеся съ нею въ ближайшей связи, и такое мстное нарушене гармони отразится на самыхъ отдаленныхъ концахъ сти. При очень сильномъ напряжени можетъ даже случиться разрывъ и тогда общество должно или распасться, или для своего спасеня вступить въ новыя комбинаци. Если по своей житейской неопытности, вы вздумаете отыскивать виновныхъ въ этой сумятиц, то вамъ придется наконецъ сознаться, что вы длаете великую ошибку, не давая настоящаго значеня практической мудрости, заключающейся въ словахъ Уго-Фосколо, и что точно всякй правъ. Неужели вы полагаете, что убдите Анну Петровну въ чемъ либо? Неужели вы полагаете, что Анна Петровна не считаетъ себя смертельно оскорбленной тмъ, что чай былъ поданъ не ей первой? Неужели вы полагаете, что Анна Петровна можетъ снести какую бы то ни было обиду безъ надлежащаго кровомщеня? Неужели вы полагаете, что кровомщене, учиненное ею, останется безотвтнымъ со стороны тхъ, на кого оно падаетъ! Неужели вы полагаете, что люди, близке къ этимъ послднимъ, останутся только спокойными зрителями? Неужели вы полагаете, что вы имъ докажете, что они неправы? Неужели вы думаете, что и Анна Петровна и противная партя не отвтятъ вамъ на вс ваши убжденя очень основательно,— вдь не мы начали ссору? Кто же началъ, кто обидчикъ? спросите вы и никто вамъ не отвтить, что онъ обидчикъ. Подумавъ, вы согласитесь, что это разстроенный органъ, фальшивыя дудки въ немъ фальшивы, только по отношеню къ другимъ, несогласнымъ съ нимъ дудкамъ, но они вовсе не фальшивы безусловно. Каждая дудка иметъ свой опредленный, точный тонъ и не измняетъ его. Если взять ее безотносительно и совершенно отдльно отъ другихъ, то вы не услышите никакого фальша, фальшь открывается только тогда, когда запоетъ другая дудка, безотносительно тоже врная и производящая диссонансъ лишь въ хор.
Ваша попытка явиться человкомъ послдовательнымъ или миротворцомъ, или объективнымъ наблюдателемъ, не спасетъ васъ ни отчего, и не принесетъ мстному нестройному органу никакой пользы, фальшь его еще усилится той новой дудкой, которую вы изобразите собой.
Если вы захотите держать себя послдовательно, не уклоняясь отъ своихъ привычекъ и правилъ, и не длая никакихъ уступокъ, то значитъ, что вы не дадите Анн Петровн чай первой, и не оказавъ ей такимъ образомъ надлежащаго решпекта, вы поднимете бурю и явитесь зачинщикомъ ссоры. Если, оставаясь тмъ же послдовательнымъ человкомъ, вы не столкнетесь съ Анной Петровной потому только, что не представится случай, то вы столкнетесь или съ Анной Ивановной, съ Анной Семеновной, Иваномъ Ивановичемъ, но уже столкнетесь непремнно съ кмъ нибудь, потому что своеобразность воззрнй каждаго члена вашего общества такъ велика, что оказалась необходимость выразить ее извстной народной поговоркой, имющей генеральное значене — у каждаго свой царь въ голов. Вы только въ томъ случа не заденете этого царя и можете сохранить свою независимость, если за вами стоитъ какая нибудь дйствительная сила, позволяющая вамъ вполн сохранить свой особнякъ. Но вдь тогда вы не членъ этого общества. Если же есть хотя малйшая связь съ обществомъ, то немедленно является и зависимость отъ него, а вмст съ нею создается необходимость уступокъ.
Когда обитатели муравейника только еще знакомили себя съ вами, они изображали изъ себя кокетливую двицу, желающую нравиться. А когда двица желаетъ нравиться, то она надваетъ на себя праздничныя одежды, принимаетъ прятную физономю и усиливается говорить умныя рчи. Это чрезвычайное положене опредляется только чрезвычайностю вызвавшихъ его обстоятельствъ и постоянно продолжаться не можетъ, ибо тогда оно перестаетъ уже быть желанемъ нравиться. Изъ этого вамъ понятно, что разговоръ о Наполеон III, о Парижской выставк, о Катков и о другихъ великихъ матеряхъ политическаго, экономическаго и соцальнаго характера, какъ вншняя праздничная оболочка не могъ имть никакой дйствительной жизненности. Вы имли полное право противорчить Анн Петровн при обсуждени ею мексиканскихъ длъ. Еслибы вы отозвались даже съ непочтенемъ о Максимилан и стали бы хвалить преувеличенно краснокожаго Хуареса, который хотя и президентъ и кончилъ курсъ даже въ университет, но тмъ не мене все-таки индецъ, то и въ этомъ случа между Анной Петровной и вами не послдовало бы никакого разрыва. Точно также вамъ позволили бы говорить все, что вамъ хочется о Бисмарк и о той штук, которую онъ съигралъ съ Германей. И если бы вы вздумали очень горячиться по поводу политическихъ вопросовъ, то разговору постарались бы придать шутливое направлене, потому что никому не показалось бы разсудительнымъ ссориться изъ за политическихъ убжденй. Пока вы говорите о политик, вы стоите на теоретической почв и съ вами говорятъ только потому, что политика, также какъ и географя или путешествя, можетъ служить предметомъ празднаго разговора, удовлетворяя физологической потребности легкихъ, языка и горла. Но держаться постоянно на этой высот невозможно и очень утомительно. Поэзя жизни прикрываетъ прозу, а прозой служитъ тотъ будничный мръ, который слагается изъ элементовъ инаго свойства и иной интелектуальности, этотъ будничный мръ есть мръ мстныхъ интересовъ и внутренней жизни каждаго. Поймите эту внутреннюю жизнь и вы не сдлаете никогда ошибки относительно другихъ, но за то вамъ придется вступить на путь уступокъ и въ вашемъ город не будетъ другой жертвы, кром васъ.
Вновь открытый вами внутреннй мръ не богатъ содержанемъ, требованя его немногосложны и удовлетворене его просто. Политика Наполеона III скользитъ, никого не задвая, да и въ самомъ дл отъ нея въ нашемъ городк повидимому никому ни тепло, ни холодно. Я знаю, чмъ вы можете мн возразить. Вы будете мн доказывать связь политики Наполеона и Бисмарка съ благоденствемъ Европы, отъ благоденствя Европы вы перейдете къ солидарности народовъ и къ тмъ послдствямъ, которыя проистекаютъ отъ того во внутренней политической и экономической жизни каждаго отдльнаго народа, вы наконецъ станете доказывать связь нашего идеальнаго городка съ другими неидеальными городами и со всей страной. Но вы напрасно берете на себя трудъ отыскивать эти отдаленныя связи и убждать меня въ томъ, чего я никакъ не могу понять. Чтобы находить связь близкихъ и отдаленныхъ причинъ, чтобы вывести изъ нихъ близкя и отдаленныя послдствя, чтобы опредлить свое собственное личное отношене къ этимъ причинамъ и послдствямъ, чтобы наконецъ ясно представить себ вс выгоды и невыгоды отъ того или другого пониманя явленй жизни, требуется большая, предварительная, умственная подготовка и сильная внутренняя дисциплина. Ну а это такя требованя, которыя совершенно несправедливо прилагать къ тому городку, въ которомъ вы производите свои наблюденя. Подобная зрлость мысли и выдержка не создаются даже и одной внутренней работой, нужна для этого еще и благопрятная вншняя обстановка, не мшающая, а помогающая развитю.
Создавъ себ жизнь рядомъ зависимостей отъ ближайшихъ причинъ, и не имя способности видть ничего кром самыхъ близкихъ послдствй, мы сосредоточиваемъ и свои интересы на очень узкомъ пространств. Поэтому вы можете говорить намъ все, что хотите, о Наполеон, о кандотахъ, о правахъ женщины, о московскихъ политикахъ и вы не возбудите въ насъ никакой ни акци, ни реакци. Но за то мы вамъ не позволимъ заикнуться насчетъ нашихъ дурныхъ построекъ, мы вамъ не позволимъ сказать о томъ, что въ нашемъ город жить скучно и опасно,— скучно отъ внутренней общественной пустоты, опасно отъ воровъ, мы не позволимъ, чтобы кому нибудь изъ насъ чай подавался не первому — мы вс хотимъ быть первыми, потому что хотимъ уваженя и, какъ намъ кажется, имемъ на него неоспоримое право.
Вступая въ внутреннюю жизнь города, вы должны знать, что право мстнаго гражданства дадутъ вамъ только на услови соблюденя всхъ мелочей, составляющихъ въ своей совокупности то, что жители этого города называютъ уваженемъ. Вы можете думать о внутреннемъ мр своихъ знакомыхъ все, что вамъ угодно, вы можете думать объ ихъ претензяхъ тоже все, что валъ заблагоразсудится, но если вы хотите быть членомъ нашего общества, не смйте учинять тхъ нарушенй, которыя бы заставили насъ думать, что мы, хотя чмъ нибудь, хуже англичанъ, Французовъ, нмцевъ. Правда, насъ не занимаютъ т вопросы, которые занимаютъ англичанъ, мы не живемъ литературно-интелектуальной жизнью, нашъ разговоръ направленъ преимущественно на повседневныя мелочи и чуждъ всякаго пониманья и своего, и чужаго внутренняго мра, но изъ всего этого вовсе не слдуетъ, чтобы мы простили вамъ ваше превосходство. Если вы хотите быть съ нами, будьте такимъ какъ мы. Мы требуемъ равенства, и если вы воображаете, что умне насъ, или умне насъ дйствительно, мы вамъ этого не простимъ, хотя бы и очень добрые люди.
И вы должны согласиться, что все это горькая правда, и что вамъ нужно или превратиться въ фальшивящую дудку нестройнаго хора и длать то, что длаютъ друге, или же выдлиться совершенно и жить какъ одинокй старый зубръ. Послднее трудне на первое время, пока по поводу такого дикаго поведеня не прекратились толки, но какъ только матералъ для разговоровъ истощился, васъ забудутъ и вы останетесь въ поко. Если же, вступивъ въ общество, вы опуститесь и до мелочныхъ его домашнихъ интересовъ, то васъ ничто не застрахуетъ отъ тхъ опасностей, которыя неразлучны въ жизни разномыслящихъ людей, составляющихъ вчныя парти, сочиняющихъ вчныя сплетни и добродушно думающихъ, что говорить глупости значитъ быть достойнымъ уваженя англичаниномъ и добрымъ человкомъ.
Въ нашемъ идеальномъ город ни о чемъ не имется такихъ смутныхъ понятй, какъ о человческой доброт.
Вс мы считаемъ себя очень добрыми и основываемъ это самомнне на фактахъ, которые вы, какъ человкъ наблюдательный, замтили безъ сомння. Разв мы не приняли васъ съ распростертыми объятями и съ самымъ утонченнымъ вниманемъ? разв мы не посадили васъ на лучшее мсто въ нашей квартир? разв мы не подали вамъ закуски и не растворили вамъ настежь двери гостепримства? разв мы не вели такого разговора, который, по нашему мнню, долженъ былъ доставить вамъ наибольшее удовольстве? это но отношеню къ вамъ Но наблюдайте насъ и въ другихъ случаяхъ, Наши кухни отворены для всхъ нищихъ и ни одинъ изъ нихъ не уйдетъ, не получивъ корки хлба, между нами есть таке, которые каждое воскресенье роздаютъ пищимъ по три ковриги хлба. Мы не откажемъ ни одному нищему въ копйк, если онъ встртитъ насъ дорогой, или если онъ придетъ къ намъ въ пашу лавку. Массы нищихъ, которыхъ вы встрчаете повсюду, могутъ служить самымъ краснорчивымъ подтвержденемъ нашей доброты. Что вамъ нужно еще? Правда, мы говоримъ очень дурно о другихъ, но зачмъ же друге говоритъ дурно о насъ? Правда, еще не зная васъ лично, мы распускали про васъ разные дурные слухи, но чмъ же мы виноваты, что добрая слава лежитъ, а худая бжитъ? Правда, что въ нашей кажущейся искренности наблюдательный человкъ слышитъ фальшивыя поты сторожливой боязливости, но разв мы знаемъ васъ на столько, чтобы васъ не бояться? боязнь чувство весьма понятное, и также понятно и то, что кого боятся, того не любятъ. Конечно вы можете возразить — почему мы васъ боимся, какой вы подали поводъ, составили ли вы репутацю разбойника и вора? Ничего этого нтъ. Но мы все-таки васъ боимся потому, что береженаго и Богъ бережетъ, все лучше не доврять, чмъ доврять. Какъ? почему? за что? не спрашивайте насъ объ этомъ. Вы сами знаете жизнь и людей, вы сами знаете, сколько на свт неискренности, коварства, продажности, измны.
Разв вамъ неизвстно, какъ опасно доврять кому нибудь свои намреня, проэкты, предпрятя, и ввритъ кому нибудь свое дло, особенно денежное? Вы обвиняете насъ въ томъ, что мы, не довряя никому, расчитываемъ только на собственный личныя силы и каждый работаетъ и держитъ себя особнякомъ? Но хотите, мы перечислимъ вамъ факты того, какъ жестоко наказывались за свое довре? Васъ обманываетъ мужикъ.на базар, васъ обманываетъ баба, приносящая вамъ на домъ масло, относительно васъ не держитъ слова ни мясникъ, ни сапожникъ, ни столяръ, ни портной, купецъ, съ видомъ искренности и распинаясь въ своей честности, обсчитываетъ, обмриваетъ васъ и беретъ въ три дорого. Люди, даже литературной спецальности, и т представили уже множество убдительныхъ фактовъ того, какъ теоретическое, проповдыване честности укладывается трудно съ его практическимъ осуществленемъ.
Я не отрицаю справедливости всхъ этихъ фактовъ, но я считаю невыгоднымъ и для себя, и для васъ длать изъ нихъ т выводы, каке длаете вы. Люди не ангелы. Лжи и обману много везд. Нмцы, французы, англичане, американцы тоже люди. У нихъ есть и надувалы, и лгуны, и предатели, у нихъ есть воры, разбойники и убйцы, у нихъ тоже продается гниль за свжее и поларшина за аршинъ, у нихъ есть тоже и сплетня и недоброжелательство и, не смотря на то, въ ихъ любомъ уздномъ город,— выбирайте самый послднй, какой хотите,— вы не встртите того, что поражаетъ васъ въ нашемъ идеальномъ городк. Нужны ли вамъ доказательства — сошлюсь на нашъ торговый Архангельскъ, потому что нигд факты, о которыхъ я говорю, не представляютъ большей доказательности въ мою пользу.
Русское купечество повсюду, а въ Архангельск, можетъ быть, больше чмъ гд нибудь, недовольно тмъ, что наша торговли находится въ рукахъ иностранцевъ. Ну что же, стоитъ только прибрать ее къ себ и неудовольстве изчезнетъ. Мысль очень проста, а исполнене ея можетъ показаться еще проще. Стоитъ русскимъ купцамъ сообразить планъ дйствй, сплотиться, составить дружную компаню и иностранцы будутъ вытснены, а ихъ барыши очутятся въ русскихъ карманахъ. Къ сожалню, все это не больше какъ плнительныя мечты, невозможныя въ осуществленя, ибо прежде всего мы неспособны сплотиться. Такъ какъ каждый самъ по себ, а одинъ Богъ обо всхъ, то мы подставимъ немедленно другъ другу ноги, воображая, что отъ этого явятся намъ большя выгоды, мы предложимъ свои услуги, своихъ заграничныхъ комиссонеровъ, мы подожгемъ нкоторыхъ предпримчивыхъ капиталистовъ завести прямыя сношеня, а затмъ — подстроимъ дла такъ, что предпримчивые люди потерпятъ громадные убытки и потеряютъ всякую охоту къ прямымъ сношенямъ съ иностранцами. Кто же это мы? Да т же самые русске, т, кто уже проторилъ себ дорожку за-границу и, слдовательно, своимъ личнымъ участемъ и своей установившейся фирмой могъ бы открыть уже широкй путь другимъ. Поступивъ такомъ, истинно христанскимъ образомъ, мы не красня будемъ кричать о своемъ патротизм и о любви къ ближнему.
Иностранцы дйствуютъ не такъ. Можетъ быть, они говорятъ мене краснорчиво и кричатъ мене громко о своихъ нжныхъ чувствахъ въ ближнему, можетъ быть, они скупе на закуску и вино, по за то спотыкающемуся они протянутъ руку помощи, а не подставятъ ногу, чтобы онъ упалъ побольне. Человкъ, разстроившй свои дла, человкъ, лишившйся мста, у нихъ не выталкивается вонъ и не погибаетъ безпомощнымъ. Мы, какъ архангельскй житель, знаете очень хорошо факты, подтверждающе справедливость этихъ словъ. Можетъ быть, англичане, нмцы и французы очень виноваты въ томъ, чти умютъ сплачиваться, но какъ было бы намъ выгодно, если бы мы умли быть такими же виноватыми и пожалуй еще виновне ихъ.
Если причины разрозненности нашихъ торговыхъ людей станемъ искать въ условяхъ ихъ торговаго быта и въ большихъ поводахъ къ разъединеню, то конечно т же торговыя дла не разъединяютъ, а напротивъ сплачиваютъ иностранцевъ, и почему въ нашей обыкновенной жизни, гд кажется уже совсмъ не существуетъ экономическаго соперничества, мы замчаемъ тоже самое разъединене? Напримръ, жителямъ нашего идеальнаго узднаго города длить между собою ршительно нечего, а между тмъ каждый идетъ въ свой особнякъ, каждый, если и не враждуетъ открыто съ другими, то тмъ не мене не любитъ своего сосда и старается пройтись при всякомъ удобномъ, и даже неудобномъ, случа на счетъ своего ближняго.
Перейдемте отъ нашего идеальнаго узднаго городка къ узднымъ городамъ неидеальнымъ. Когда въ Россю залетла мысль о необходимости сближеня и сплачиваня, повсюду начали устраиваться клубы и танцовальныя собраня. Прямая цль этихъ общественныхъ учрежденй была та, чтобы вытащить насъ изъ нашихъ домашнихъ берлогъ и поселить въ насъ иныя, боле выгодныя для насъ привычки, которыхъ у насъ прежде не оказывалось. Если бы это было иначе, не зачмъ бы учреждать клубы и собраня, а если понадобились они, то очевидно только потому, что само общество, по крайней мр въ лиц лучшихъ своихъ представителей, почувствовало всю убыточность для себя разъединеня. Любопытный фактъ, что во многихъ городахъ, гд процвтали прежде патрархальные нравы, гд мстные жители мирно похаживали другъ къ другу по воскресеньямъ, чтобы попивать водочку, а долге зимне вечера коротали другъ у друга за картами и закончивали неизбжной водкой, въ этихъ почтенныхъ городахъ клубы совершенно убили всю прежнюю невозмутимую тишину и все прежнее кажущееся единодуше. Устройство клубовъ заставило людей думать, размышлене повело къ критическому сравненю прошлой невозмутимости съ предстоящимъ европеизмомъ клубной жизни, пришлось подчиняться новымъ неизвстнымъ прежде условямъ, пришлось заявлять свое мнне въ баллотировк и люди, сдвинутые такимъ образомъ съ своихъ старыхъ обсидлыхъ мстъ, почувствовали, что лишились точки опоры, пришли въ великое смущене, не нашли въ себ силъ побдить внутрення противорчя и сформировать одно общее согласное мнне, очень разсердились друга на друга и перессорились. Въ такихъ городахъ вы услышите, что до клуба вс жили дружно, какъ одна семья, клубъ же перессорилъ всхъ и раздлилъ городъ на парти. Такое объяснене нельзя впрочемъ признать безусловно правильнымъ. Разъединене было уже и до клуба, но причины разъединеня были совершенно микроскопическя, и слдовательно являлись микроскопическими и создававшяся ими результаты. Хотя съ учрежденемъ клуба люди ссорились изъ за пустяковъ, но пустяки эти принимали уже характеръ общественныхъ причинъ, тогда какъ прежде ссоры имли характеръ исключительно личный. Конечно шагъ впередъ, и въ томъ, что люди перессорились между собой такъ, какъ они никогда не ссорились прежде, заключается хорошая сторона клубовъ и танцевальныхъ собранй. Они, по крайней мр, начали отучать отъ многихъ патрархальныхъ привычекъ и той домашней сан-фасонности, которыя превращали прежнй уздный городъ въ одну худо, несогласно живущую семью. Анна Петровна, обижающаяся еще, что не ей первой подается чай, есть послднй могиканъ этой патрархальной семьи.
Но если и стало лучше, то изъ этого вовсе не слдуетъ, что лучшее дйствительно хорошо. Личное, мелочное самолюбе но прежнему остается основнымъ принципомъ и краеугольнымъ камнемъ, на которомъ зиждется провинцальная общественная жизнь. Прежняя же безфасонность осталась только въ семь, и только въ семь люди хотятъ жить по прежнему, безъ всякаго самолюбя. Благополуче семейной жизни отъ этого конечно не возвышается и не сдлаетъ быстраго прогрессивнаго шага до тхъ поръ, пока клубы не повляютъ на введене и въ семейную жизнь боле мягкихъ и цивилизованныхъ привычекъ и отношенй, привычки эти патрархи должны пробрсти общественнымъ воспитанемъ въ клубахъ и въ общественныхъ собраняхъ.
Такимъ образомъ клубно-общественное воспитане нужно разсматривать пока, какъ средство чисто вншнее, поучающее вншней осторожности и вншней сдержанности. Что же касается до сдержанности внутренней, то ея еще нтъ, и личная обидчивость и узке домашне интересы отчуждаютъ людей другъ отъ друга по прежнему. Клубы безсильны устранить то и другое — здсь воспитательнымъ началомъ должны явиться земское самоуправлене и гласный судъ.
Но и эти учрежденя служатъ только посредствующей двигающей силой. Нужна внутренняя работа и кто на такую работу неспособенъ, того никакое самоуправлене и никакой судъ не сдлаютъ доброжелательнымъ человкомъ. И такъ, мы снова пришли къ той доброт, которая вызвала такое длинное и, какъ мн кажется, весьма необходимое объяснительное отступлене. Доброта, на недостатокъ которой я указывалъ, есть доброжелательство.
Это одно изъ тхъ словъ, съ довольно точнымъ смысломъ, которому бы желательно сообщить большую практику въ рчи, чмъ какою оно пользуется. Мы вс добры, но не вс мы доброжелательны. Многихъ, кого мы зовемъ добрыми, нельзя назвать, доброжелательными. Я конечно добрый человкъ, если предлагаю вамъ радушный премъ и вкусную закуску, но изъ этого вовсе не слдуетъ, что я человкъ доброжелательный. Разница въ точномъ смысл словъ еще видне изъ слдующаго примра. Человкъ, раздающй каждое воскресенье по три коровая хлба пищимъ, человкъ, разумется, добрый, но въ тоже время онъ меньше всего доброжелательный. Дйствя доброжелательнаго человка имютъ извстную умственную прочность и солидность, они не мгновенные порывы, а результаты извстныхъ принциповъ и извстнаго мровоззрня, построеннаго на понимани связи ближайшихъ причинъ съ отдаленными слдствями. Въ раздаваньи копекъ или короваевъ хлба, если и есть понимане и даже извстное мровоззрне, то совсмъ не такого рода, результатомъ котораго являлось бы прочное продолжительное благо. Мать, окармливающая своихъ дтей лепешками и разстроивающая имъ по нжному чувству здоровье, можетъ длать все это по доброт, по доброжелательства въ ея отношеняхъ къ своимъ дтямъ нтъ. Мы вс, радушно относящяся другъ къ другу, когда видимся лично, и въ тоже время держаще себя на сторож и позоряще одинъ другого за глаза, можемъ быть очень добры, но доброжелательства въ насъ нтъ, ибо мы не понимаемъ своихъ обоюдныхъ отношенй и той прочной, продолжительной пользы, которая можетъ быть намъ самимъ отъ истинно-разумныхъ, врно соображенныхъ и слдовательно доброжелательныхъ отношенй. Чтобы быть добрымъ, нужно умть только чувствовать, чтобы быть доброжелательнымъ, нужно умть мыслить. Добрый человкъ подчиняется только порыву, незная того, что любовь и злоба чувства пограничныя, совершенно незамтно и мгновенно переходящя одно въ другое. Отъ этого добрый человкъ но одному порыву окажетъ вамъ гостепримное внимане, и вслдъ за тмъ, по другому порыву выкажетъ вамъ ненужную злобность, безъ всякаго возбужденя съ вашей стороны, ибо въ добромъ человк вс его дйствя подчиняются непосредственно внутреннимъ органическимъ импульсамъ, безъ промежуточнаго интелектуальнаго вмшательства. Процессы доброжелательства совершаются нсколько иначе. Добрый человкъ можетъ надлать вамъ кучу непрятностей, иногда только потому, что онъ всталъ лвой ногой или потому, что у него разстроился желудокъ, но для доброжелательнаго человка этихъ причинъ еще недостаточно, ибо онъ понимаетъ, что если онъ боллъ, то это вовсе не основане, чтобы длать кому бы то ни было зло. Добрый человкъ отличается обыкновенно очень нжной чувствительностю и тою мягкостю нервовъ, при которой самое ничтожное обстоятельство возбуждаетъ въ немъ болзненное расположене, выражающееся въ мелочной обидчивости. Есть люди очень добрые, даже изъ тхъ, которые говорятъ и пишутъ весьма краснорчиво о человческомъ ум и человческомъ достоинств, и которые, не смотря на то, не въ состояни переносить ни малйшаго, самаго справедливаго противорчя и никакого о себ мння, если оно не заключаетъ въ себ похвалы. Ихъ собственная любовь къ себ простирается до такой чудовищной нжности, что они утрачиваютъ всякую способность понимать врнымъ образомъ свои собственныя положительныя выгоды. Всякй слухъ, всякй неврный толкъ, всякая сплетня на ихъ счетъ производятъ въ нихъ такое волнене и раздражене, что въ нихъ затемняются совершенно извстныя способности ума, а вс остальныя работаютъ подъ влянемъ непрятнаго ощущеня, и потому уже не въ состояни создать правильный выводъ. Такимъ людямъ очень полезно пить посл обда сахарную воду и питаться мучной пищей.
Врность этихъ мыслей вы проврите безъ труда, если станете анализировать попадающеся вамъ ежедневно факты человческой доброты и рдке факты, человческаго доброжелательства. Мы очень скоры на дружбу и вражду и, увлекаясь исключительно сердечностю, впадаемъ легко въ фамильярность. Петербургъ въ большинств случаевъ не знаетъ этой слабости, но провинця ею богата и больше всего богатъ ею нашъ идеальный уздный городокъ. Въ немъ живутъ все люди добрые и оттого-то въ немъ рже, чмъ гд либо, вы встртите факты истиннаго доброжелательства. Мы, люди провинци, полагаемъ, что любовь доказывается всего совершенне тмъ, если во время разговора съ человкомъ, которому мы желаемъ выказать свое расположене, будемъ хлопать его по плечу или обнимемъ его, или, какъ бы нечаянно, скажемъ ему ты и душечка! Пожалуйста не думайте, что я говорю о генерал Петрищев. Молодежь нашего узднаго городка этихъ манеръ не иметъ, ее скоре можно укорить ледяной холодностью. Но молодежь у насъ во-первыхъ, рдкое явлене, а во-вторыхъ, не она даетъ тонъ нашей жизни. Т же, кто даетъ тонъ и составляютъ такъ называемое общество, держатся по прежнему того, чего мы съ вами читатель не держимся. Имъ очень нравится выказывать свою дружбу и дйствовать на сердечную сторону выказыванемъ нжнаго вниманя и тонкой предупредительности, что происходитъ исключительно оттого, что интелектуальное вляне для насъ немыслимо. И въ самомъ дл, какя общя точки прикосновеня можемъ имть мы съ вами. Вс наши интересы сосредоточены въ узкомъ кружк нашихъ повседневностей, сосредоточены на удовлетворени такихъ нуждъ, которыя обходятся превосходно безъ всего того, безъ чего не можетъ обходиться ни одинъ даже самый маленькй заграничный городокъ. Нтъ у насъ библотекъ для чтеня и книжныхъ магазиновъ,— нтъ у насъ общественныхъ вопросовъ, которые требовали бы для своего ршеня нашего дятельнаго участя, нтъ у насъ никакого занятя, которое бы требовало необычнаго напряженя нашихъ мыслей. И всего этого нтъ у насъ совсмъ не потому, чтобы никто не хотлъ бы снабдить насъ такими превосходными вещами, какъ книжныя лавки, библотека для чтеня, общественные вопросы и необычныя мысли, а потому, что ни въ чемъ этомъ мы не нуждаемся. Отсюда понятно, что нашъ интересъ, не возбуждаемый тмъ, чего въ нашемъ идеальномъ городк не имется въ наличности, можетъ поддерживаться исключительно окружающими насъ повседневностями и вопросами скудной внутренней жизни. Поэтому всякому разговору о Наполеон III и Хуарес мы предпочтемъ свжее извсте о скандал, учиненномъ Анной Петровной, и всякому замчательному литературному явленю происшестве, случившееся въ нашемъ городскомъ острог. Такъ какъ вамъ, человку, не имющему корней въ нашей почв, до всего этого нтъ никакого дла, точно также какъ намъ нтъ дла до того, что растетъ на вашей почв, то намъ остается только одно — говорить о нашей любви другъ къ другу или играть молча въ карты или же, испивая водочку, нжно похлопывать другъ друга по животу, а какъ любовь и ненависть чувства пограничныя, то, при соотвтственныхъ обстоятельствахъ, мы переходимъ внезапно отъ нжныхъ разговоровъ къ крупнымъ словцамъ и даже къ еще боле крупной практик. Гд же во всемъ этомъ доброжелательство въ томъ вид, какъ оно было опредлено выше? Ему и взяться не откуда, вслдстве тснаго кружка, въ которомъ сосредоточены интересы мстнаго населени, понимающаго по преимуществу нжный языкъ лести и пустослове салонныхъ учтивостей.
Отсутстве доброжелательства, о которомъ здсь идетъ рчь, представляетъ для автора настоящей статьи одно, спецально до него относящееся, неудобство, ибо все то, что онъ говоритъ о жителяхъ идеальнаго городка, можетъ быть понято иначе жителями того дйствительнаго городка, въ которомъ пишется эта статья. Такое толковане было бы прежде всего несправедливо. Но какъ множествомъ разнообразныхъ горькихъ опытовъ, авторъ достаточно уже убдился въ остроуми и изобртательности человчества, и въ особенности проживающаго въ уздныхъ городахъ, то онъ увренъ совершенно въ томъ, что найдется нсколько добрыхъ людей, которые постараются увидть въ изложенныхъ выше общихъ мысляхъ продерзость и намеки, направленные лично на нихъ.
Въ предупреждене такого печальнаго, хотя и весьма вроятнаго обстоятельства, считаю нужнымъ прежде всего напомнить читателю слдующй историческй анекдотъ. Извстный Джордано Бруно, жившй во второй половин 16 столтя, написалъ въ 1584 г. свое знаменитое ‘Изгнане торжествующаго скота.’ Въ этомъ сочинени, въ высшей степени доброжелательномъ, больше ничего какъ осмивались правы 16 вка. Но пап Григорю XIII вздумалось принять это сочинене, преимущественно его заглаве, на свой счетъ. Современный читатель конечно засмется надъ неразсудительностю Григоря XIII, и разумется потому, что уметъ держать себя выше мелочной обидчивости и болзненной раздражительности, служащихъ основнымъ признакомъ слабости мыслительныхъ способностей.
Что нкоторыя изъ изложенныхъ здсь мыслей окажутся примненными къ той мстности, гд проживаетъ обидчивый читатель, въ этомъ, ради авторскаго самолюбя, мн бы не хотлось сомнваться, по той же причин, почему былъ бы очень огорченъ живописецъ, еслибы, надъ нарисованнымъ имъ человкомъ, оказалось бы необходимымъ подписать: ‘это человкъ, а не обезьяна’.
Но какъ бы ни было много уздныхъ и не уздныхъ городовъ, не отличающихся доброжелательствомъ своихъ обитателей, изъ этого однако вовсе не должно слдовать, что авторъ желаетъ непремнно нанести кому нибудь личное оскорблене и беретъ матералъ исключительно изъ той мстности, гд онъ проживаетъ, и жителемъ которой желаетъ всякаго благополучя, мира, соглася и разсудительности,— этихъ необходимыхъ элементовъ гражданственности и общественнаго процвтаня. А если такимъ образомъ автора упрекнуть въ злонамренности невозможно, то въ какой бы мстности, читатель, вы не обитали, мы останемся съ вами въ добромъ согласи. Это все, въ чемъ мы, русске, больше всего нуждаемся и чего къ сожалню не находимъ не только въ уздныхъ городахъ, но даже и между людьми, считающими себя представителями русскаго интелекта. Читатель догадывается, что я говорю о своихъ литературныхъ собратяхъ.
Есть много печальныхъ фактовъ, изъ которыхъ слдуетъ заключить, что и представители русскаго интелекта могли бы, безъ всякаго- ущерба русскому разномыслю, составить тоже очень хорошенькй идеальный городокъ.
Это тмъ боле печально, что литературное разномысле, принимавшее нердко характеръ мелочной личной ссоры и болзненной раздражительности, не имло даже права оправдываться какими нибудь серьезными причинами и прикрываться несходствомъ принциповъ и убжденй.
Я не стану отрицать того, что человкъ, выработавшй себ извстное убждене, необходимо долженъ сильно дорожить имъ и отстаивать его какъ дорогую для него истину. Но и вы, читатель, вроятно не станете отрицать того, что уважая вашу истину, я имю право расчитывать и на уважене убжденй, выработанныхъ мною.
Но если уважене убжденй есть непремнная необходимость, то изъ этого вовсе не слдуетъ, что всякая мысль, высказанная вами, есть убждене, которому я обязанъ подчиняться съ благоговйнымъ молчанемъ Если мы дойдемъ до такого пуризма въ отношеняхъ, то намъ придется похоронить себя въ четырехъ стнахъ и никогда не говорить другъ съ другомъ, что будетъ очень скучно и совершенно противно нашимъ собственнымъ органическимъ требованямъ.
Значитъ вопросъ сводится къ тому, что слдуетъ считать убжденями и въ чемъ должно выражаться къ намъ уважене, ибо одного молчаня для этого еще недостаточно, такъ какъ молчане можетъ быть иногда обидне всякаго возраженя.
Убжденя, или усвоенныя и выработанныя нами истины, бываютъ двухъ родовъ. Истины личныя, органическя или физологическя и истины общя.
Истины личныя составляютъ прямой результатъ личныхъ спецальныхъ положенй каждаго индивидуума и обнимаютъ его частную домашнюю жизнь.
Истины же общя — это кодексъ вндомашней нравственности.
Если вы желаете прожить какъ умный человкъ, никогда не забывайте границы, раздляющей эти два сорта истины и не переступайте заповднаго рубежа истины личной.
Мы привыкли дорожить особенно домашними истинами, потому что они даются намъ особенно дорогой цной и множествомъ разныхъ, иногда очень тяжелыхъ страданй.
Домъ для насъ мирное прибжище, въ которомъ мы ищемъ личнаго успокоеня и личнаго счастя. Сознательно или безсознательно, но всякй человкъ стремится къ тому, чтобы устроить себ подобное счастливое гнздо. Любовь, устройство шалаша съ любимымъ существомъ, или по просту женитьба, потомъ дти и новый мръ разныхъ родительскихъ чувствъ, являющихся съ ними — вотъ вншняя форма, въ которой представляется намъ домашнее личное счасте.
Но устройство гнзда, не смотря на всю кажущуюся его нехитрость, въ дйствительности такъ трудно, что человчество выставляетъ очень небольшое число архитекторовъ, отличившихся способностями, удачей и счастемъ. Главныя трудности заключаются здсь въ томъ, чтобы съумть согласовать собственныя потребности съ потребностями тхъ, съ кмъ, какъ намъ кажется, мы можемъ совершенне устроить наше счастье. Практическя трудности этого дла такъ велики, что про Сократа говорили весьма справедливо, что человкъ этотъ, предписывающй законы мру, не въ состояни однако устроить порядокъ въ своемъ собственномъ семейств.
Есть люди ужасные, люди больные, люди раздраженные до безумя, до бшенства. На нихъ не дйствуютъ никакя убжденя, никаке законы. Отъ нихъ нужно бжать, какъ бгутъ отъ бшенаго волка. И между тмъ судьба соединяетъ васъ съ ними такими узами, что разрывъ ихъ невозможенъ. Попробуйте прилаживать ихъ къ себ или себя къ нимъ, когда разномысле между вами такъ велико, что ршительно ни въ чемъ вы не находите общихъ точекъ соприкосновеня!
Есть люди мене ужасные, потому что они мене бшены и жизнь ваша какъ бы въ большей безопасности, но это не уменьшаетъ вашего съ ними разномысля и обоюдное прилаживане идетъ не мене трудно. Если многя шероховатости и сгладятся — многя останутся неизгладимыми. Устроить жизнь такъ, чтобы какъ можно меньше терпть отъ этихъ неизгладимыхъ шероховатостей для бдныхъ людей задача почти совершенно неразршимая, если они не имютъ вншней возможности для устройства себ особняковъ, помогающихъ лучше всего сохраненю личной независимости.
Есть люди не особенно ужасные, но которыхъ тоже нельзя назвать доброжелательными, и съ которыми прилаживане идетъ легче потому, что въ нихъ мало устойчивости и что они легко уступаютъ, не измняя однако своимъ стремленямъ и наклонностямъ. Такихъ людей бываетъ нетрудно подавить и подчинить своему авторитету, но какъ подобное подавлене свершается на счетъ человческаго достоинства подавленныхъ, то на него способны только люди властолюбиваго, деспотическаго характера, которые, въ подчинени себ другихъ, видятъ свое законное право, отъ котораго они не желаютъ отказаться.
Процессы этого сглаживаня и формированя своего мровоззрня, составленя кодекса домашнихъ отношенй и организацй внутренней домашней жизни до того сложны и трудны, страданя и радости, путемъ которыхъ формируется наше домашнее счастье до того намъ дороги, что мы ршительно запираемъ свой внутреннй мръ для всякаго посторонняго наблюдателя и не терпимъ никакого и ничьего посторонняго вмшательства, ничьей посторонней помощи. Такъ какъ этотъ мръ, какъ бы онъ иногда ни былъ тяжелъ для насъ и какъ бы мы не чувствовали въ немъ себя несчастными, намъ дороже всего, то все, что нарушаетъ его тайны, мы признаемъ величайшимъ для себя оскорбленемъ, и всякое осуждене нашихъ дйствй и нашего поведеня величайшей кровной обидой. Мы отстаиваемъ этимъ независимость нашего семейнаго особняка.
Изъ этого понятно, что основное правило общественной нравственности и доброжелательство должно заключаться въ томъ, чтобы ни вы не вмшивались въ мои домашня дла, ни я въ ваши, если ни васъ, ни меня никто объ этомъ не проситъ. Наша обоюдная сдержанность должна простираться такъ далеко, чтобы не высказывать никому ничего, ни въ форм мння, ни въ форм пересуда и злобнаго осужденя, что могло бы нарушить тайны дорогого для насъ мра, гд люди живутъ, или по крайней мр усиливаются жить, вполн независимо, свободно и счастливо. Ну какое мн дло до того, что вы дите, пьете, какъ вы спите и какя обоюдныя отношеня существуютъ у васъ съ вашей женой, дтьми, родными? Все это ваши дла, а не мои. Какъ я не хочу и ни за что не стану читать писемъ, адресованныхъ на ваше имя, такъ точно я не позволю себ проникнуть въ тайны вашихъ семейныхъ и домашнихъ отношенй. Какъ вы остались бы недовольны, еслибы я вздумалъ прочесть ваши письма, такъ, или еще больше, вы вознегодовали бы на меня за попытку проникнуть въ ваши семейныя тайны. А какъ правило практической мудрости говоритъ: не длай того другому, чего не хочешь, чтобы теб длали, то мы и поступимъ вполн доброжелательно, если побережемъ другъ друга.
Но этотъ внутреннй домашнй мръ дорогъ намъ не только потому, что въ немъ сосредоточиваются вс наши привязанности, вс наши сердечныя связи, дорогъ онъ намъ еще и тмъ, что въ немъ мы формируемъ наше общественное мровоззрне и беремъ первые уроки въ знани людей, обоюдныхъ человческихъ отношенй и почерпаемъ первый опытъ въ практик жизни.
Знане это пробртается нами такой сильной внутренней работой и такимъ напряженемъ интелектуальныхъ силъ, что мы очень цнимъ результаты, пробртенные подобнымъ тяжелымъ трудомъ и стоимъ, съ понятнымъ упорствомъ, за безусловную, справедливость пробртенныхъ нами истинъ, изъ которыхъ затмъ формируемъ кодексъ нашихъ внсемейныхъ отношенй.
Но какъ характеръ и смыслъ мровоззрня, почерпаемаго въ семейной жизни, зависитъ вполн отъ интелектуалыыхъ силъ нашихъ и всхъ тхъ, кто насъ окружаетъ, и такимъ образомъ истина, нами создаваемая, является истиной личной и относительной, то понятно, что перенесенная въ внсемейныя отношеня, она можетъ впадать въ противорчя съ истинами, извлеченными подобнымъ же путемъ другими. Вотъ причина разнорчй и разномысля, когда люди переносятъ свою дятельность изъ круга семейной жизни въ кругъ дятельности общественной, и въ этомъ же причина, почему они такъ горячо и съ такимъ расположенемъ къ обидчивости отстаиваютъ свои личныя мння.
На этомъ новомъ поприщ человку предстоитъ новая, но аналогичная работа, отличающаяся отъ первой но качествомъ, а только количествомъ, Какъ въ семь онъ устраивалъ свои отношеня съ немногимъ числомъ лицъ и создавалъ свою относительную истину, такъ теперь ему приходится формировать отношеня къ обществу и создавать истины соцальныя. И вотъ новыя столкновеня, новая борьба, новыя соглашеня.
Какъ въ семь главную роль играютъ интелектуальныя силы улаживающихся людей, такъ точно они играютъ роль и теперь.
Улаживане начинается съ сближеня сходственно мыслящихъ людей и съ образованя кружковъ.
Есть люди, которые по слабости своихъ силъ не бываютъ никогда въ состояни раздлаться съ кружковымъ воспитанемъ и истины кружка хотятъ сдлать истинами всего человчества.
Если истицы эти не противорчатъ общечеловческому стремленю къ благополучю, то противъ нихъ возражать нечего, ибо истина длается мровой истиной, а кружокъ растворяется во все человчество
Но если относительныя истины кружка не имютъ этого характера и кружковое понимане потребностей человчества не сходится съ стремленями большинства и истинами, выработанными человчествомъ путемъ наблюденй и сравненй, то такой кружокъ является печальнымъ Фактомъ человческой неспособности понимать свои собственныя выгоды или понимать истинныя выгоды тхъ, представителями интересовъ которыхъ является кружокъ
Часто случается, что кружковыя мння только потому являются изолированными, частными истинами, и кружки не выработываютъ общаго согласнаго мровоззрня, что даютъ слишкомъ большую важность несущественному, и главное приносятъ въ жертву второстепенному.
Причина такого печальнаго явленя заключается исключительно въ мелочности мыслей и стремленй кружка, воображающаго, что на-‘ стоящая всесвтная истина, долженствующая осчастливить человчество, есть именно истина выработанная кружкомъ, часто умозрительнымъ теоретическимъ путемъ, и что поэтому всякй, несоглашающйея съ мннемъ кружка вообще и съ мннями его членовъ въ спецальности, есть врагъ человчества, подлежащй позорному ошельмованю.
Русской жизни посчастливилось именно этими кружками. Каждый кружокъ считаетъ себя источникомъ всякой человческой мудрости и свои мння — закономъ для человчества, а вс остальные кружки своими смертельными врагами, противъ которыхъ слдуетъ дйствовать всми позволенными и непозволенными средствами.
И если бы причиной такого разномысля и отсутствя доброжелательства было несходство самихъ основанй или принциповъ, еще бы можно было, если не извинить, то по крайней мр понять человческое озлоблене. Напротивъ того люди совершенно согласные въ томъ, что солнце есть солнце, расходятся на вки и образуютъ два непрятельскихъ лагеря только потому, что одни изъ нихъ насчитываютъ на солнц десять пятенъ, а друге одинадцать.
И посл этого люди смотрятъ свтло на мръ божй, съ такимъ довольнымъ взглядомъ, какъ будто имъ вовсе и неслдуетъ стыдиться за собственную глупость.
Если подобное разномысле въ мелочахъ, ведущее къ окончательному разрыву, можетъ быть оправдано въ провинци недостаточностью мстныхъ средствъ для правильнаго умственнаго развитя и, слдовательно, отсутствемъ головной практики, то едва ли это оправдане справедливо прилагать въ большимъ центрамъ, какъ Петербургъ и къ такимъ людямъ, которые считаютъ себя представителями интелекта своей страны. Говоря безъ обиняковъ, я думаю теперь о русскихъ литераторахъ.
Но если провинцальный фактъ существуетъ и въ столиц, если въ провинци онъ создается такими-то и такими причинами, то, разумется, ни вы, ни я не сдлаемъ ошибки, если скажемъ, что значитъ и въ столиц дйствуютъ тже причины, и людьми управляетъ таже болзненная чувствительность, не провряемая размышленемъ, которая создаетъ разномысле и недоброжелательство провинцальное.
Фактъ этотъ, неоспоримую врность котораго отрицать невозможно, вы можете наблюдать и въ столиц, и въ провинци каждый день. Если хотите, вы можете о немъ сожалть, но вы поступите разсудительне, если отнесетесь къ нему головнымъ образомъ и пожелаете опредлить, какя выгоды и убытки приноситъ онъ нашему русскому благосостояню и благополучю.
На счетъ выгодъ я вамъ ничего сказать не могу,— они мн неизвстны, что же касается до убытковъ, то поговорить о нихъ можно.
Вамъ извстно вляне журналистики на общественное мнне и вы знаете, какъ оно создается прессой. Если вы это знаете, то вы должны знать и то, что наша журналистика на общественное мнне вляня никакого не иметъ, по той простой причин, что она иметъ чисто кружковый характеръ. У насъ соединятся два три человка, чтобы составить такъ называемую редакцю и разойдутся черезъ полгода единственно изъ за того, что имъ не понравились физономи другъ друга. Конечно они вамъ этого не скажутъ и постараются указать на какя нибудь серьезныя причины, по эти серьезныя причины больше ничего, какъ благовидное оправдане, по въ дйствительности ихъ никогда не существовало. Что разрывъ произошелъ не изъ за принциповъ, измняя которымъ измняешь себ, вы можете усмотрть изъ того, что наши журнальные сотрудники съ необычайною легкомысленностю перемняютъ свои мста, переходятъ изъ одной редакци въ другую, и затмъ пишутъ завтра о томъ, о чемъ вчера писать не ршались.
Вы скажете, что такъ поступаютъ люди безъ убжденй, работающе, какъ работаетъ всякй поденьщикъ. Одинъ хозяинъ велитъ тесать ему камень и онъ тешетъ, другой, на завтра, велитъ ему копать землю и онъ копаетъ, третй, велитъ ему возить воду и онъ возитъ. Вы знаете, что также дйствуетъ и всякая прислуга, служащая не длу, а лицу. Что ей ни вели, она длаетъ все, потому что за это собственно и получаетъ плату. О людяхъ такихъ кружковъ, по вашему мнню, и говорить не стоитъ, ибо по ихъ убжденю вся житейская сущность въ хорошемъ жалованьи.— Противорчить я вамъ не стану.
Но вы конечно не станете отрицать фактовъ того, что люди повидимому головные, люди говоряще искренно, горячо и умно о разныхъ вопросахъ жизни и поршающе мровыя задачи, точно также способны разорвать съ вами вс связи изъ за самыхъ легкомысленныхъ причинъ. Они дйствуютъ такъ потому, что имютъ ошибку превращать свои личные требованя въ требованя всего человчества, и ваши личныя недостатки въ преграды, мшающя общему благополучю. Это больше ничего какъ неврное примнене обобщеня и возведене въ мровой общечеловческй вопросъ того, что иметъ только кружковое или семейное значене.
Въ моментъ такого интелектуалыаго развитя, въ какомъ находится Росся въ настоящее время, подобныя ошибочныя обобщеня, возбуждающя въ насъ болзненную раздражительность и кончающяся разрывомъ, точно дло идетъ о глубочайшемъ оскорблени всего человчества, нужно разсматривать какъ большую неразсудительность, имющую вредное общественное значене.
Литературный, слдовательно общественный вопросъ, возведенный въ вопросъ личный и въ такомъ вид представляемый вниманю читающей публики, служитъ какъ бы гласнымъ обобщенемъ нашего домашняго или частнаго разномысля и не успокоиваетъ, а напротивъ усиливаетъ его. Въ то время, когда можетъ быть нужне всего создавать единомысле по отношеню къ главнымъ, основнымъ общественнымъ вопросамъ и расширять кругозоръ провинци, вступающей впервые на путь общественной жизни, паши литературные дятели дробятся на кружки и не обнаруживаютъ на столько интелектуальной силы, чтобы отршиться отъ кружковаго мровоззрня, съ его обидчивостю, мелочнымъ самолюбемъ и болзненной раздражительностю, вступить въ область высшихъ разсудочныхъ обоюдныхъ отношенй — мсто единственно приличное для представителей интелекта страны и понеровъ цивилизаци, если такое выражене не покажется никому обиднымъ. Сплетня и ложь подтачиваютъ точно также жизнь нашихъ лучшихъ людей, какъ и тхъ, кто не уметъ смотрть дальше своего носа. Мы раздражаемся мелочами, потому что не хотимъ пручить себя держать выше ихъ и свое личное раздражене переносимъ въ сферу нашей общественной дятельности. А потому, читатель, пожелаемте другъ другу и всмъ кому это нужно, поменьше разномысля и побольше доброжелательства. Пожелаемте другъ другу отршиться отъ мелочной обидчивости, отъ баловства самолюбя кружковымъ воспитанемъ и отъ привычки играть роль въ своемъ муравейник. Пожелаемте другъ другу понять разницу между семейнымъ и общественнымъ эгоизмомъ, и изъ своей общественной дятельности перестанемте длать домашнюю сан-фасонность. Если она вредитъ намъ безмрно даже дома, она въ милльонъ разъ вредитъ въ общественныхъ отношеняхъ. Однимъ словомъ, пожелаемте другъ другу пережить скоре перодъ кружковой жизни и вступить въ перодъ жизни общественной.