Собраніе сочиненій
Чарльза Диккенса.
Нашъ общій другъ.
(Романъ.)
Часть первая.
Переводъ М. А. Шишмаревой.
С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’,
Забалканскій просп., соб. д. No 75.
I. На поискахъ
II. Человкъ невдомо откуда
III. Еще человкъ
IV. Семейство Р. Вильфера
V. Павильонъ Боффина
VI. Брошенъ на произволъ судьбы
VII. Мистеръ Веггъ ищетъ самого себя
VIII. Мистеръ Боффинъ на консультаціи
IX. Мистеръ и мистрисъ Боффинъ на совщаніи
X. Супружескій договоръ
XI. Подснаповщина
XII. Потъ лица честнаго человка
XIII. Выслживаніе хищной птицы
XIV. Хищная птица подшиблена
XV. Двое новыхъ слугь
XVI. Питомцы
XVII. Болото
I. Педагогическая
II. Тоже воспитательнаго свойства
III. Хлопотливое дло
IV. Вспомоществуемый амуръ
Нашъ общій другъ.
(Романъ въ четырехъ книгахъ.)
Въ наше время (не важно, въ какомъ именно году) плыла однажды къ концу осенняго вечера, грязная, зазорной наружности лодка съ двумя сидвшими въ ней людьми. Плыла она по Темз, между Саутваркскимъ мостомъ, желзнымъ, и Лондонскимъ, каменнымъ. Сидвшіе въ лодк были крпкаго сложенія: мужчина съ всклокоченными, сдоватыми волосами, съ загорлымъ отъ солнца лицомъ, и смуглая двушка, настолько походившая на него, что ее сразу можно было признать за его дочь. Двушка ловко дйствовала парою небольшихъ веселъ, а мужчина держалъ натянутыя рулевыя бичевки и, опустивъ свободно руки на колни, нетерпливо посматривалъ то впередъ, то по сторонамъ. При немъ не было ни стей, ни крючковъ, ни удочекъ,— значить, онъ не былъ рыбакомъ, лодка его не имла ни подушки для сиднья, ни окраски, ни надписей, никакого орудія, кром небольшого лодочнаго багра и связки веревокъ, а потому нельзя было принять его за перевозчика, лодка его была слишкомъ легка, слишкомъ мала для перевозки товаровъ, и потому нельзя было счесть его за плашкотника.
Не было ничего такого, что могло бы объяснить, чего онъ искалъ на рк, а между тмъ онъ что-то высматривалъ очень пытливо. Морской отливъ въ рк, уже съ часъ какъ начавшійся, бжалъ внизъ но руслу, а глаза этого человка безъ устали слдили за каждой струйкой, за каждою рябью широкаго потока, въ то время какъ лодка шла то носомъ противъ теченія, то кормою по теченію, смотря по тому, какое направленіе онъ указывалъ движеніемъ своей головы работавшей веслами двушк. Она не сводила глазъ съ его лица, пока онъ осматривалъ рку, въ ея напряженномъ взор былъ оттнокъ страха, даже ужаса.
Люди, плывшіе въ лодк,— боле сродной дну рки, чмъ ея поверхности, по тин и илу, ее покрывавшимъ, а равно и по ея ветхости,— длали что-то такое, что случалось имъ часто длать, и искали чего-то такого, чего имъ, очевидно, случалось часто искать. Полудикаремъ казался этотъ человкъ съ непокрытою всклокоченною головой, съ обнаженными выше локтей руками, съ голыми плечами, на которыя былъ наброшенъ слабымъ узломъ завязанный платокъ, лежавшій на голой груди подъ густой бородой. Его платье было какъ будто сработано изъ грязи, облплявшей его лодку, но въ его взгляд былъ замтенъ навыкъ длового человка. То же самое виднлось въ каждомъ пріем двушки, въ каждомъ движеніи ея рукъ, больше же всего въ ея оттненныхъ страхомъ глазахъ. Оба они, очевидно, были людьми, занимавшимися какимъ-то ремесломъ.
— Держи, Лиззи, немного въ сторону. Тутъ отливъ больно силенъ. Потомъ веди ее противъ воды.
Увренный въ ловкости двушки, и потому не дйствуя рулемъ, онъ продолжалъ смотрть на набгавшій потокъ съ глубочайшимъ вниманіемъ. Такъ же внимательно смотрла и двушка на этого человка. Но тутъ лучъ заходившаго солнца случайно упалъ на дно лодки и, скользнувъ тамъ по загнившему пятну, напоминавшему своими очертаніями закутанную человческую фигуру, окрасилъ его будто бы жидкою кровью.
— Что съ тобой?— спросилъ человкъ, глядвшій не отрываясь на струйки бжавшей воды и все-таки замтившій движеніе своей спутницы.— Я ничего не вижу на вод.
Красный отблескъ исчезъ, прошелъ и страхъ двушки, и взглядъ мужчины, на минуту брошенный на лодку, отправился странствовать снова. Тамъ, гд потокъ встрчалъ какое-нибудь препятствіе, его глаза останавливались на мгновеніе. Они останавливались на каждой якорной цпи, на каждомъ канат, на каждой неподвижно стоявшей лодк или барж, у каждаго водорза быковъ Саутваркскаго моста, на колесахъ каждаго парохода, пнившаго зловонно-мутную воду, на каждомъ колыхавшемся плоту изъ связанныхъ бревенъ, на нкоторыхъ пристаняхъ. По прошествіи часа или около того, онъ вдругъ натянулъ рулевыя бичевки и круто повернулъ лодку по направленію къ Соррейскому берегу.
Двушка, неустанно смотрвшая ему въ лицо, тотчасъ же ударила веслами, сообразуясь съ его движеніемъ. Лодка быстро описала полукругъ, дрогнула будто отъ удара, и верхняя половина сидвшаго въ ней человка перегнулась за корму.
Двушка между тмъ надвинула себ на голову и на лицо капюшонъ плаща, которымъ была прикрыта, и, обернувшись назадъ, такъ что переднія складки капюшона были обращены къ низовью рки, продолжала грести въ этомъ направленіи по отливу. До сихъ поръ лодка шла не по теченію, а держалась своего собственнаго направленія, крутясь все около одного мста, теперь же берега передъ нею начали смняться одинъ за другимъ, густой мракъ арокъ и сверкающіе фонари Лондонскаго моста миновали, по об стороны поднялись ярусами корабли.
Тутъ только верхняя половина туловища отца откинулась назадъ и выпрямилась въ лодк. Руки его были мокры и грязны, онъ вымылъ ихъ черезъ бортъ. Въ горсти правой руки онъ что-то держалъ, онъ и это вымылъ въ рк. То были деньги. Онъ звякнулъ ими, потомъ дунулъ и плюнулъ на нихъ:
— На счастье — проговорилъ онъ хрипло и потомъ опустилъ ихъ въ карманъ.— Лиззи!
Двушка торопливо взглянула на него, продолжая грести молча. Лицо ея было блдно. У сидвшаго съ нею человка былъ носъ крючкомъ, и это, вмст съ блестящими глазами и всклокоченною головой, придавало ему сходство со встрепенувшейся хищною птицею.
— Сбрось эту штуку съ лица.
Она откинула капюшонъ.
— Теперь дай мн весла. Я буду самъ грести.
— Нтъ, нтъ, отецъ! Право не могу! Ни за что не сяду такъ близко къ этому…
Онъ уже придвинулся къ ней, чтобы перемниться мстами, но ея тревожная просьба остановила его, и онъ снова слъ на скамейку.
— Чего же ты боишься?
— Ничего, отецъ! Но я не могу этого выносить…
— Ты, значитъ, и рку выносить не можешь?
— Правда, я не люблю ея, отецъ.
— Не любишь! Своей кормилицы-то не любишь?
При послднихъ словахъ дрожь снова охватила двушку. Она перестала грести и, казалось, готова была лишиться чувствъ. Отецъ не замтилъ этого, онъ смотрлъ за корму на что-то шедшее за лодкой на буксир.
— Какъ же это, Лиззи, нтъ у тебя никакой благодарности къ твоей кормилиц? Даже тотъ огонь, что обогрвалъ тебя, когда ты была ребенкомъ, доставалъ я изъ рки вдоль барокъ съ каменнымъ углемъ. Корзинку, въ которой ты спала, эта самая рка выбросила на берегъ. И качалку подъ корзинку — изъ рки же взялъ кусокъ дерева да сработалъ теб.
Лиззи оставила одно весло, приложила руку къ губамъ, привтно махнула ею отцу и, не сказавъ ни слова, принялась снова грести. Въ это время другая лодка, съ виду такая же, но почище, выдвинулась изъ темноты и плавно подошла къ первой.
— Опять привалило счастье, Гафферъ?— сказалъ, косясь и скрививъ лицо, человкъ, сидвшій въ появившейся лодк и управлявшій въ ней веслами.— Я сразу узналъ, что теб повезло,— по хвосту узналъ.
— А-а!— отвтилъ тотъ сухо.— Ты тоже вышелъ на ловъ?
— Да, товарищъ.
Слабый желтый свтъ мсяца освщалъ рку. Новоприбывшій, держась на полъ длины лодки позади Гаффера, пристально посмотрлъ на слдъ, крутившійся за ней.
— Вонь, говорю я про себя, какъ только ты показался, продолжалъ онъ,— вонъ Гафферу опять привалило счастье, клянусь Георгіемъ, опять счастье!.. Это я весломъ черкнулъ, товарищъ,— не безпокойся, до него я не дотронулся.
Послднія слова были сказаны какъ бы въ отвть на торопливое движеніе Гаффера: сказавшій ихъ закинулъ весло съ той стороны къ себ въ лодку, подплылъ ближе и взялся рукою за бортъ другой лодки.
— Коли судить по его виду, такъ до него уже довольно дотрагивались,— будетъ съ него! Его порядкомъ поколотила вода. Вотъ мн такъ не дался онъ: такое ужъ видно мое счастье! Онъ непремнно мимо меня проплылъ, когда я караулилъ тутъ, пониже моста. Ты, словно коршунъ, товарищъ,— должно быть, носомъ ихъ чуешь.
Онъ говорилъ это пониженнымъ голосомъ и нсколько разъ взглянулъ на Лиззи, которая снова надвинула на лицо капюшонъ. Оба человка посмотрли затмъ съ какимъ-то таинственнымъ и недобрымъ участіемъ на то, что плыло за лодкою Гаффера.
— Не втащить ли мн его въ лодку, товарищъ?
— Не надо,— отвчалъ Гафферъ такимъ суровымъ тономъ, что задавшій вопросъ вытаращилъ глаза и тутъ же проговорилъ:
— Или ты чего обълся, товарищъ?
— Правда, что обълся,— сказалъ Гафферъ.— Ты меня своими товарищами — то ужъ очень накормилъ. Я теб не товарищъ.
— Съ которыхъ же поръ ты мн не товарищъ, ваше благородіе Гафферъ Гексамъ?
— Да съ тхъ поръ, какъ тебя обвинили, что ты ограбилъ человка, ограбилъ живого человка, отвтилъ Гафферъ въ сильномъ негодованіи.
— А что, если бы меня обвинили, что я ограбилъ мертваго человка — скажи-ка Гафферъ.
— Ограбить мертваго ты не могъ.
— А ты бы могъ, Гафферъ?
— Нтъ, ограбить мертваго нельзя. Что мертвому длать съ деньгами? Разв мертвый можетъ имть деньги? На коемъ свт мертвый? На томъ свт. На коемъ свт деньги? На этомъ свт. Такъ какъ же деньги могутъ быть у мертваго тла? Разв мертвое тло можетъ владть деньгами, тратить ихъ, получать ихъ, терять? Такъ ты не путай и не мшай честь съ безчестьемъ. А ограбить живого человка только подлая душа можетъ.
— Да ты выслушай, какъ было дло…
— Нтъ, и слушать не стану, я самъ скажу, какъ это было. Ты легко отдлался за то, что запустилъ лапу въ карманъ къ матросу,— къ живому матросу,— ну, и считай себя счастливымъ, а ко мн посл этого не суйся съ товарищами-то. Были мы съ тобой товарищами, а теперь не товарищи, да и впередъ не будемъ. Пусти лодку! Отчаливай!
— Гафферъ! Если ты думаешь отдлаться отъ меня такимъ манеромъ…
— Не такимъ, такъ другимъ, пальцы отшибу весломъ, не то багромъ царапну по голов. Отчаливай, говорятъ теб!.. Лиззи, махай! Домой махай, коли не хочешь, чтобъ отецъ самъ взялся за весла!
Лиззи сильно двинула лодку впередъ, другая лодка осталась позади. Отецъ Лиззи, успокоившись внутренно и принявъ видъ человка, возвщавшаго высоко-нравственное поученіе и занявшаго неприступную позицію, нетерпливо раскурилъ трубку и, держа ее въ зубахъ, посмотрлъ на то, что было у него на буксир. То, что было у него на буксир, минутами страшно выставлялось изъ воды, когда ходъ лодки замедлялся, а минутами какъ будто бы силилось оторваться, хотя по большей части слдовало за нею покорно. Новичку, быть можетъ, померещилось бы, что струйки, проходящія надъ тмъ, что плыло за лодкой, имли страшное сходство съ измненіями въ выраженіи незрячаго человческаго лица: но Гафферъ былъ не новичекъ, и ему ничего не мерещилось.
II. Человкъ невдомо откуда.
Мистеръ и мистрисъ Венирингъ были людьми съ иголочки новыми, жившими въ дом съ иголочки новомъ и въ части Лондона съ иголочки новой. У Вениринговъ все было съ иголочки новое. Вся ихъ мебель, вс ихъ друзья, вся ихъ прислуга, ихъ серебро, ихъ карета, ихъ лошади, сбруя и сами они были съ иголочки новыми. Они были новобрачными, насколько законнымъ образомъ возможно быть новобрачными, имя новорожденнаго ребенка. Если бъ имъ представилась нужда завести въ хозяйств праддушку, то и онъ явился бы изъ магазина запакованнымъ въ рогожи, безъ малйшей царапинки, отполированнымъ французскимъ лакомъ до самой маковки.
Въ хозяйств Вениринговъ — отъ стульевъ въ передней, украшенныхъ гербами, вплоть до рояля съ новйшими усовершенствованіями, а въ верхнемъ этаж вплоть до огнеспасательнаго снаряда — все было отлично вылакировано и отполировано. А что замчалось въ мебели, то замчалось и въ самихъ Венирингахъ: отъ нихъ какъ будто немножко пахло мастерской и они какъ будто липли немножко.
Была у нихъ еще одна невинная обденная утварь, которая перекатывалась на ходкихъ колесцахъ и, пока не представлялось въ ней надобности, хранилась надъ извозчичьею конюшнею въ Дьюкъ-Стрит, въ Сентъ-Джемскомъ сквер. Для этой утвари Вениринги служили источникомъ нескончаемаго смятенія. По фамиліи утварь эта называлась Твемло. Мистеръ Твемло приходился двоюроднымъ братомъ лорду Снигсворту, и потому на него былъ большой спросъ, такъ что во многихъ домахъ онъ изображалъ собою обденный столъ въ его нормальномъ вид. Мистеръ и мистрисъ Венирингъ, напримръ, устраивая обдъ, прежде всего брались за Твемло и потомъ раздвигали его на нсколько досокъ, то есть прибавляли къ нему гостей. Такимъ образомъ столъ составлялся иногда изъ Твемло и полудюжины досокъ, иногда же Твемло раздвигался во всю свою длину, на вс двадцать досокъ. Мистеръ и мистрисъ Венирингъ, въ случаяхъ торжественныхъ, садились другъ противъ друга по копнамъ стола, но и тутъ параллель вполн выдерживалась, ибо при этомъ всегда случалось такъ, что чмъ боле Твемло раздвигался, тмъ дале оказывался онъ отъ центра и тмъ ближе или къ буфету на одномъ конц комнат, или къ оконнымъ занавсямъ на другомъ-конц.
Однакоже не это повергало въ смятеніе слабую душу Твемло. Зіяющая пропасть, въ которой онъ не находилъ дна и изъ которой поднималось постоянно возраставшее затрудненіе его жизни, заключалось въ неразршимомъ вопрос: самый ли старый онъ другъ Вениринговъ или самый новый ихъ другъ. Сей смиренный джентльменъ посвящалъ ршенію своей задачи много тревожныхъ часовъ какъ въ квартир надъ конюшней, такъ и въ прохладной тни Сентъ-Джемскаго сквера. Разршилъ же онъ ее такъ: Твемло впервые познакомился съ Венирингомъ въ клуб, гд Венирингъ тогда не зналъ никого, кром одного человка, который познакомилъ ихъ другъ съ другомъ, который, казалось, былъ ему самымъ задушевнымъ пріятелемъ въ мір и съ кмъ онъ самъ познакомился только за два дня до того, когда поводомъ къ союзу ихъ душъ послужилъ случайно обсуждавшійся предосудительный образъ дйствій клубнаго комитета по поводу изготовленія телячьяго филе. Тотчасъ же посл этого Твемло получилъ отъ Вениринговъ приглашеніе къ обду, и онъ обдалъ у нихъ, и съ нимъ присутствовалъ за обдомъ и тотъ самый господинъ, который познакомилъ его съ Венирингами. А вслдъ за тмъ онъ получилъ приглашеніе къ обду отъ этого господина и обдалъ у него. Венирингъ вмст съ нимъ присутствовалъ за столомъ. На обд у этого господина были еще Членъ Парламента, Инженеръ, Погашеніе Національнаго Долга, Дума о Шекспир, Забота объ общественномъ благ и одно Присутственное Мсто. Вс эти гости были, повидимому, людьми совершенно неизвстными Венирингу. Тотчасъ же посл этого Твемло опять получилъ приглашеніе обдать у Вениринговъ спеціально для того, чтобы встртить тамъ Члена, Инженера, Погашеніе Національнаго Долга, Думу о Шекспир, Заботу и Присутственное Мсто. Обдая съ ними, Твемло убдился, что вс они — самые задушевные друзья Вениринга и что жены всхъ ихъ (тоже тутъ присутствовавшія) были для мистрисъ Венирингъ предметами самаго искренняго вниманія и нжнйшей пріязни.
Результатомъ этого было то, что Твемло, сидя въ своей квартир и приложивъ руку ко лбу, говорилъ самъ себ: ‘Нтъ, ужъ лучше не думать объ этомъ, ужъ лучше не думать, а то мозгъ размягчится!’ А ему все-таки думалось, и онъ все-таки не зналъ, что подумать.
Въ ныншній вечеръ у Вениринговъ обдъ. Одиннадцать досокъ прилаживалось къ Твемло: всего на всего четырнадцать персонъ. Четыре офиціанта въ темныхъ фракахъ съ блою грудью стоятъ на вытяжку въ передней. Пятый офиціантъ, шедшій впереди кого-то, всходить на лстницу съ угрюмымъ видомъ, какъ будто бы желая сказать: ‘Вотъ и еще одно несчастное существо пріхало обдать: вотъ она жизнь!’ и провозглашаетъ: ‘Мистеръ Твемло!’
Мистрисъ Венирингъ привтствуетъ милаго мистера Твемло, привтствуетъ дорогого Твемло и мистеръ Венирингъ. Мистрисъ Венирингъ, хотя и не думаетъ, чтобы мистеръ Твемло могъ интересоваться такими неинтересными вещами, какъ грудныя дти, но все-таки полагаетъ, что такому старинному другу будетъ пріятно взглянуть на ея младенца.— Погоди, Тутлюмсъ,— говорить мистеръ Венирингъ, съ чувствомъ кивая своей новой вещиц: — когда ты будешь больше смыслить, ты лучше оцнишь друга твоего семейства.— Потомъ онъ проситъ позволенія познакомить любезнаго Твемло со своими двумя друзьями — съ мистеромъ Бутсомъ и съ мистеромъ Бруэромъ, хотя, очевидно, самъ хорошенько не знаетъ, кто изъ нихъ который.
Но тутъ случается ужасная вещь:
— Мис-теръ и Мис-сисъ Подснапъ!
— Душа моя,— говорить мистеръ Венирингъ, обращаясь къ мистрисъ Венирингъ съ видомъ живйшаго интереса, въ то время какъ отворяется дверь.— Душа моя, Подснапы пріхали!
Появляется дюжій господинъ фатальной свжести, весь улыбка, съ супругою, и тотчасъ же, бросивъ супругу, устремляется къ Твемло со словами:
— Какъ поживаете? Очень радъ познакомиться. Какой у васъ очаровательный домъ! Надюсь, мы не опоздали! Крайне радъ случаю, поврьте!
Твемло, выдержавъ первый натискъ, дважды отступилъ назадъ въ своихъ элегантныхъ башмачкахъ и въ элегантныхъ шелковыхъ чулочкахъ старинной моды, какъ будто намреваясь перескочить за диванъ, стоящій у него за спиной, но дюжій господинъ вцпился въ него крпко.
— Позвольте,— говоритъ дюжій господинъ, стараясь издали привлечь вниманіе своей супруги: — позвольте мн имть удовольствіе представить вамъ, какъ хозяину, мою мистриссъ Подснапъ. Она будетъ крайне рада…— Въ своей фатальной свжести онъ, кажется, находить неувядаемую прелесть и вчную юность въ этой фраз.— Она будетъ крайне рада случаю, поврьте!
Между тмъ мистрисъ Подснапъ (которая не имла никакой возможности впасть въ заблужденіе, такъ какъ мистрисъ Венирингъ — единственная дама въ комнат, кром ея самой) длаетъ все съ своей стороны, чтобы наипріятнйшимъ образомъ поддержать ошибку своего мужа. Она смотритъ на мистера Твемло съ соболзнующимъ лицомъ и чувствительнымъ голосомъ обращается къ мистрисъ Венирингъ съ двумя замчаніями: во-первыхъ, что онъ къ сожалнію, по всей вроятности, страдалъ недавно разлитіемъ желчи, а во-вторыхъ, что ея ребенокъ ужъ и теперь иметъ большое сходство съ нимъ.
Сомнительно, чтобы кому-нибудь могло нравиться, когда его принимаютъ за другого. По крайней мр мистеръ Венирингъ, который на этотъ вечеръ въ первый разъ надлъ сорочку съ грудью юнаго Антиноя (изъ шитаго батиста, только что полученнаго въ Англіи), не видитъ никакого комплимента въ томъ, что его принимаютъ за Твемло, тщедушнаго, поджараго человчка тридцатью годами старше его. Мистрисъ Венирингъ точно такъ же не очень польщена тмъ, что ее сочли за жену мистера Твемло. Что же касается самаго Твемло, то онъ до такой степени чувствуетъ себя выше Вениринга по воспитанію, что въ дюжемъ господин видитъ грубйшаго осла.
Желая съ честью выйти изъ затруднительнаго положенія, мистеръ Венирингъ приближается къ дюжему господину съ протянутой рукой и старается уврить эту неисправимую личность, что онъ чрезвычайно радъ его видть. Дюжій господинъ, въ своей фатальной свжести, отвчалъ немедленно:
— Благодарю васъ. Къ стыду моему, я долженъ сказать, что въ настоящую минуту не могу припомнить, гд мы встрчались, но я крайне радъ случаю, поврьте.
Потомъ, стремительно кинувшись опять на Твемло, старающагося отбиться отъ него всми своими слабыми силами, онъ хочетъ представить его своей супруг, какъ мистера Вениринга, но прибытіе новыхъ гостей объясняетъ ошибку. Дюжій господинъ вновь пожимаетъ руку Венирингу, какъ Beнирингу, и Твемло, какъ Твемло, и совершенно успокаиваетъ себя словами, обращенными къ послднему изъ поименованныхъ:
— Забавный случай,— говорить онъ,— но я крайне радъ ему, поврьте!
Твемло, выдержавъ кое какъ это страшное испытаніе, увидлъ затмъ, какъ Бутсъ переплавился въ Бруэра, и Бруэръ въ Бутса, и какъ изъ остальныхъ семи гостей четверо вошли съ растеряннымъ, блуждающимъ взглядомъ и ршительно отказывались признать Вениринга въ комъ-либо изъ присутствовавшихъ, пока къ нимъ не подходилъ самъ Венирингъ. И мистеръ Твемло, сообразивъ все имъ виднное, чувствуетъ, что мозгь у него твердетъ по мр того, какъ онъ приходитъ къ заключенію, что онъ дйствительно самый старинный другъ Вениринга. Но мозгъ его размягчается снова, и снова все потеряно въ ту минуту, какъ глаза его усматриваютъ Вениринга и дюжаго господина, стоящихъ рука объ руку, какъ братья-близнецы, въ задней гостиной у двери въ оранжерею, между тмъ какъ мистрисъ Венирингъ сообщаетъ ему на ухо пріятное извстіе, что дюжій господинъ будетъ крестить ея ребенка.
— Кушать подано!
Такъ возглашаетъ меланхолически офиціантъ, хотя ему слдовало бы сказать: ‘Шествуйте долу и отравляйтесь тамъ, вы, злополучныя чада человческія’.
Твемло, оставшись безъ дамы, идетъ одинъ позади всхъ, крпко прижавъ руку ко лбу. Бутсъ и Бруэръ, полагая, что ему нездоровится, шепчутъ: ‘Ему дурно. Не позавтракалъ’. Но они ошибаются: онъ только отуманенъ неразршимой загадкой своего существованія.
Подкрпившись супомъ, Твемло скромно бесдуетъ съ Бутсомъ и Бруэромъ о придворныхъ новостяхъ, Венирингъ, въ то время какъ на столъ ставится рыба, обращается къ нему за разршеніемъ спорнаго вопроса, въ город или за городомъ въ настоящее время кузенъ его, лордъ Сингсвортъ. Твемло отвчаетъ, что кузенъ его за городомъ.
— Въ Сингсвортскомъ парк?— спрашиваетъ Венирингъ.
— Въ Сингсвортскомъ,— отзывается Твемло.
Бутсъ и Бруэръ заключаютъ изъ этого, что съ Твемло не худо сблизиться покороче, а Венирингъ окончательно убждается, что это человкъ, которому стоитъ оказывать вниманіе. Между тмъ офиціантъ обходить вокругъ стола и, какъ какой-нибудь мрачный алхимикъ, обращается къ гостямъ съ предложеніемъ: ‘Шабли, сэръ?’, повидимому, думая про себя: ‘Вы не стали бы и пробовать его, если бы знали, изъ чего оно состряпано’.
Большое зеркало надъ буфетомъ отражаетъ обденный столъ и все сидящее за нимъ общество. Отражаетъ оно гербъ Вениринговъ,— вьючнаго верблюда изъ золота и серебра, мстами матоваго, мстами отшлифованнаго. Геральдическая коллегія отыскала для Вениринговъ предка въ Крестовыхъ походахъ,— предка, который на щит имлъ верблюда (или могъ имть, если бы захотлъ),— и вотъ въ дом Вениринговъ появился цлый караванъ верблюдовъ, навьюченныхъ фруктами, цвтами, свчами, и преклоняющихъ колни для принятія груза соли. Отражаетъ зеркало мистера Веииринга: сорокалтній возрастъ, волосы волнистые, лицо смуглое, наклоненъ къ ожирнію, лукавая, таинственная и скрытная физіономія,— благообразный пророкъ подъ покрываломъ, только не пророчествующій. Отражаетъ оно мистрисъ Венирингъ: красива, носъ орлиный, пальцы тоже орлиные, пышно одта, вся въ драгоцнностяхъ, восторженная, дипломатичная и сознающая, что кончикъ покрывала ея мужа лежитъ и на ней. Отражаетъ Подснапа: исправно кушаетъ, два свтлыя торчащія крылышка по обимъ сторонамъ плшивой головы, столько же походящія на волосы, сколько на головныя щетки, съ туманною картиной красныхъ пупырышковъ на лбу, съ довольно сильно помятымъ воротничкомъ рубашки на затылк. Отражаетъ оно мистрисъ Подснапъ: превосходный объектъ для профессора Оэна,— кости сильно развиты, шея и ноздри, какъ у игрушечнаго коня, черты лица суровыя, головной уборъ величественный: Подснапъ привсилъ къ небу свои золотыя жертвоприношенія. Зеркало отражаетъ Твемло — сухопараго, сдого, учтиваго человка, чувствительнаго къ восточному втру, воротничекъ и галстухъ ‘Перваго Джентльмена въ Европ’ {Такъ прозывался англійскій король Георгъ IV, носившій небольшіе воротнички и высокій галстухъ.}, щеки втянуты, какъ будто нсколько лтъ тому назадъ онъ усиливался всосаться внутрь себя и усплъ въ этомъ до извстной степени, а больше не могъ. Отражаетъ оно совершенно молодую двицу: локоны черные, какъ вороново крыло, цвтъ лица хорошій, если оно хорошо напудрено, и теперь именно такого свойства, что можетъ значительно способствовать плненію совершенно зрлаго молодого джентльмена съ преизбыткомъ имбирнаго цвта въ бакенбардахъ, съ преизбыткомъ торса подъ жилетомъ, съ преизбыткомъ блеска въ запонкахъ, въ глазахъ, въ пуговицахъ, въ разговор и въ зубахъ. Отражаетъ зеркало очаровательную старую леди Типпинсъ, сидящую по правую руку отъ Вениринга: большое, тупое, длинное лицо темнаго цвта, словно лицо, отраженное въ ложк, и подкрашенная длинная дорожка на голов до самой макушки, какъ открытый для публики приступъ къ пучку фальшивыхъ волосъ, торчащихъ на затылк, она съ удовольствіемъ патронируетъ сидящую насупротивъ мистрисъ Венирингъ, которой пріятно быть патронируемой. Отражаетъ оно еще нкоего Мортимера, тоже одного изъ самыхъ старинныхъ друзей Вениринга, который никогда до этого дня не бывалъ въ его дом да, кажется, и впредь не желаетъ бывать. Онъ задумчиво сидитъ по лвую руку мистрисъ Венириніъ, его заманила къ ней леди Типпинсъ (знавшая его ребенкомъ), убдила пріхать, чтобы побесдовать, но онъ бесдовать не хочетъ. Отражаетъ зеркало Юджина, друга Мортимера: заживо погребенный въ спинк стула, за припудреннымъ плечомъ зрлой молодой особы, онъ мрачно прибгаетъ за утшеніемъ къ бокалу шампанскаго каждый разъ, какъ его подноситъ алхимикъ. Наконецъ, зеркало отражаетъ Бутса и Бруэра и еще два другихъ буффера, размщенныхъ между остальною компаніей, какъ бы въ предупрежденіе несчастныхъ случаевъ.
Обды у Вениринговъ всегда превосходные (иначе новые люди не стали бы къ нимъ прізжать), и потому все идетъ хорошо. Мимоходомъ можно замтить, что леди Типпинсъ все время производить рядъ опытовъ надъ своими пищеварительными отправленіями, до того сложныхъ и смлыхъ, что если бы опубликовать ихъ со всми результатами, это облагодтельствовало бы человческій родъ. Побывавъ во всхъ частяхъ свта, этотъ старый, но выносливый корабль доплылъ до свернаго полюса, и въ то время, какъ убирались со стола тарелки изъ подъ мороженаго, произнесъ слдующія слова:
— Увряю васъ, мой дорогой Венирингъ (тутъ руки бднаго Твемло поднялись снова ко лбу, ибо ему стало ясно, что леди Типпинсъ готовится въ свою очередь сдлаться самымъ стариннымъ другомъ Вениринговъ) увряю васъ, мой дорогой Венирингъ, что это дло чрезвычайно странное. Я, какъ говорится въ газетныхъ объявленіяхъ, не прошу васъ врить мн на слово безъ надлежащей проврки. Вотъ Мортимеръ можетъ удостоврить, онъ объ этомъ все знаетъ.
Мортимеръ вскидываетъ свои опущенныя вки и пріоткрываетъ ротъ. Но слабая улыбка, какъ будто говорящая: ‘Къ чему это!’, пробгаетъ по его лицу. Онъ снова опускаетъ вки и снова закрываетъ ротъ.
— Послушайте, Мортимеръ,— говоритъ леди Типпинсъ, постукивая косточками своего зеленаго вера по костяшкамъ своей лвой руки, которая особенно костлява.— Я хочу, чтобы вы разсказали все, что вамъ извстно о человк изъ Ямайки.
— Честное слово, я никогда не слышалъ ни о комъ изъ Ямайки, разв только о неграхъ,— отвчаетъ Мортимеръ.
— Ну такъ изъ Тобаго.
— И изъ Тобаго ни о комъ не слыхалъ.
— Кром,— ввернулъ тутъ Юджинъ до того неожиданно, что зрлая молодая особа, совершенно про него позабывшая, быстро отодвинула отъ него свое плечо,— кром одного нашего друга, долго питавшагося однимъ рисовымъ пуддингомъ и рыбьимъ клеемъ, покуда докторъ или кто-то тамъ кому-то тамъ не посовтовалъ давать ему чего-нибудь другого, и пока баранья нога не стала его всегдашней діэтой.
Вокругъ стола пробгаетъ трепетъ ожиданія, что теперь Юджинъ выйдетъ на свтъ. Но ожиданіе не оправдывается: онъ снова исчезаетъ.
— Позвольте мн теперь, моя милая мистрисъ Венирингъ, обратиться къ вамъ съ вопросомъ,— говоритъ леди Типпинсъ: — скажите, совершался ли когда-нибудь на свт такой предательскій поступокъ, какъ этотъ? Я всегда вожу съ собою своихъ поклонниковъ, двухъ или трехъ заразъ, съ тмъ, чтобы они оказывали мн знаки своей покорности,— и что же? Вотъ мой старинный обожатель, главнйшій изъ главныхъ, начальникъ всхъ рабовъ моихъ, сбрасываетъ съ себя на глазахъ всей компаніи узы моего господства. А вотъ вамъ и другой, правда, суровый, какъ Кимонъ, но всегда подававшій надежды на исправленіе. Вотъ и онъ прикидывается, будто не можетъ припомнить даже сказочекъ своей няньки. Поврьте, онъ длаетъ это только затмъ, чтоб мн досадить, потому что знаетъ, какъ я этого не терплю!
Маленькая фикція леди Типпинсъ объ ея обожателяхъ — ея конекъ. Она постоянно является въ обществ въ сопровожденіи двухъ или трехъ обожателей, ведетъ списокъ своимъ обожателямъ и безпрестанно вноситъ въ книгу новаго обожателя или вычеркиваетъ изъ нея стараго, вписываетъ обожателя въ черный реестръ или, въ вид поощренія, въ синій реестръ, или подводитъ итогъ обожателямъ. Мистрисъ Венирингъ совершенно очарована такимъ юморомъ, какъ очарованъ и самъ Венирингъ.
— Я теперь же изгоню коварнаго измнника и сегодня же вечеромъ вычеркиваю его изъ Купидона (такъ называю я свою книгу, моя милая). Какъ бы то ни было, я твердо ршилась добиться свдній объ этомъ человк невдомо откуда.
Тутъ леди Типпинсъ обращается къ мистрисъ Венирингъ и говоритъ:
— Душа моя, уговорите его разсказать намъ о немъ, сама я, какъ видите, утратила надъ нимъ власть. О, клятвопреступникъ!
Послднія два слова обращены къ Мортимеру, причемъ леди Типпинсъ пристукнула своимъ веромъ.
— Мы вс страшно интересуемся этимъ человкомъ невдомо откуда,— замчаетъ Венирингъ.
Тутъ четыре буффера, воодушевившись вс заразъ, восклицаютъ:
— Глубоко интересуемся!
— Сгораемъ отъ любопытства!
— Наврно эта исторія исполнена драматизма!
— Можетъ статься, это человкъ ни откуда?
Посл этого мистрисъ Венирингъ складываетъ руки, какъ умоляющее дитя (такъ страшно поразительны причуды леди Типпинсъ), и, обратившись къ своему сосду по лвую руку, произноситъ дтскимъ лепетомъ:
— Пожалуйста! Сказочку! Человчекъ невдомо откуда!
Услышавъ это, четыре буффера воодушевляются вс заразъ и снова восклицаютъ:
— Ну, ужъ теперь вы не можете отказаться!
— Клянусь вамъ,— говоритъ тихимъ голосомъ Мортимеръ,— я совершенно смущенъ, видя, что глаза всей Европы обращены на меня, и единственнымъ мн утшеніемъ служить то, что вс вы въ глубин вашего сердца постуете на леди Типпинсъ, когда убдитесь — не убдиться въ этомъ нельзя,— что этотъ человкъ невдомо откуда — прескучная матерія. Сожалю, что мн приходится нарушить интересъ романа опредленіемъ мсторожденія этого человка, но я долженъ сказать, что онъ пріхалъ изъ того мста (названіе это ускользнуло изъ моей памяти, но вроятно каждый изъ васъ легко припомнитъ его) — изъ того мста, гд приготовляютъ вино.
Юджинъ подсказываетъ:
— Дэй и Мартинъ?
— Нтъ, не оттуда,— возражаетъ невозмутимый Мортимеръ: — тамъ фабрикуютъ портвейнъ. Мой герой происходить изъ страны, гд выдлывается капское вино. Замть себ, милый другъ: то, что ты сказалъ, несообразно со статистикой и весьма некстати.
За столомъ у Вениринговъ всегда замчательно то, что никто не обращаетъ вниманія на самихъ Вениринговь и что всякій, желающій что-нибудь сказать, обыкновенно обращается не къ нимъ, а къ кому-нибудь другому.
— Человкъ этотъ,— продолжаетъ Мортимеръ, обращаясь къ Юджину,— по имени Гармонъ,— единственный сынъ отъявленнаго стараго плута, который нажилъ состояніе мусоромъ.
— Звоня въ колокольчикъ?— спрашиваетъ мрачный Юджинъ.
— И при помощи ручной лстницы и корзины, если угодно. Отъ того ли, отъ другого ли, только онъ разбогатлъ въ качеств мусорнаго подрядчика и жилъ въ какой-то лощин, среди холмовъ, сплошь состоявшихъ изъ мусора. Этотъ угрюмый старый негодяй нагромоздилъ въ своемъ имньиц, словно какой-то вулканъ, цлый горный хребетъ, геологической формаціей котораго былъ мусоръ: каменно-угольный мусоръ, растительный мусоръ, костяной мусоръ, крупный мусоръ и просянный мусоръ всхъ сортовъ.
Тутъ Мортимеръ, вспомнивъ мимоходомъ о мистрисъ Венирингъ, обращаетъ къ ней съ полдюжины словъ, но потомъ постепенно отъ нея отворачивается, обращается къ Твемло и, не получая отъ него отвта, ршительно поворачивается къ буфферамъ, которые принимаютъ его съ энтузіазмомъ.
— Нравственное существо — кажется, можно такъ выразиться — нравственное существо этой образцовой личности находило величайшее наслажденіе въ томъ, чтобы проклинать всхъ своихъ ближайшихъ родныхъ и выгонять ихъ изъ дому. Старый негодяй прежде всего наградилъ такими любезностями — что было вполн естественно, конечно,— подругу своего сердца, жену, а потомъ оказалъ такую же справедливость и дочери. Онъ выбралъ ей жениха по своему нраву, но не по вкусу ей, и принялся готовить ей въ приданое — не умю сказать сколько — мусору, но что-то очень много. Когда дошло до этого, бдная двушка почтительно объявила отцу, что она втайн помолвлена съ ‘другимъ’ и что задуманный имъ бракъ можетъ обратить въ прахъ ея сердце и въ мусоръ всю ея жизнь. Достопочтенный родитель, говорятъ, тутъ же проклялъ ее и выгналъ изъ дому въ холодную зимнюю ночь.
Тутъ алхимикъ (который, повидимому, мало интересовался разсказомъ Мортимера) предлагаетъ бургонскаго буфферамъ. Какимъ-то чудомъ воодушевившись, вс четверо заразъ, буфферы пропускаютъ въ себя тихонько вино съ своеобразною гримасой наслажденія и потомъ вскрикиваютъ хоромъ:
— Пожалуйста, продолжайте!
— Денежныя средства ‘другого’ были, какъ обыкновенно бываетъ въ такихъ случаяхъ, самаго ограниченнаго свойства. Я думаю, что выражусь не слишкомъ сильно, если скажу, что ‘другой’ просто-напросто голодалъ. Онъ однако женился на молодой двушк. Поселившись въ бдномъ домишк, единственнымъ украшеніемъ котораго были, можетъ быть, душистая жимолость да козелистникъ, обвивавшійся вокругъ дверей, онъ жилъ тамъ съ нею, пока она не умерла. Вы можете обратиться въ регистратуру округа, гд стоялъ тотъ домишко, если желаете узнать офиціальную причину ея смерти. Но горе и нужда, безспорно, тоже способствовали ей, хотя они и не вписываются въ реестровыя книги. Несомннно во всякомъ случа то, что эти два недуга сгубили ‘другого’: онъ былъ такъ убитъ потерей молодой жены, что пережилъ ее однимъ только годомъ.
Въ вяломъ Мортимер есть что-то такое, что какъ будто говорить вамъ, что хотя онъ и принадлежитъ къ хорошему обществу, которое не должно поддаваться впечатлніямъ, но въ то же время не чуждъ маленькой слабости поддаваться впечатлнію собственнаго разсказа. Онъ скрываетъ ее съ величайшимъ стараніемъ, но все-таки она у него есть. Мрачный Юджинъ тоже не лишенъ этой черты: въ ту минуту, когда страшная леди Типпинсъ торжественно заявляетъ, что если бы ‘другой’ остался въ живыхъ, она поставила бы его на первомъ мст въ списк своихъ обожателей, и когда зрлая молодая особа пожимаетъ плечами и смется какому-то конфиденціальному замчанію со стороны зрлаго молодого джентльмена, сумрачность Юджина сгущается до такой степени, что онъ принимается почти свирпо играть своимъ дессертнымъ ножомъ.
Мортимеръ продолжаетъ:
— Теперь мы должны возвратиться, какъ говорятъ романисты (хотя читатель вовсе не желаетъ, чтобъ они возвращались),— теперь мы должны возвратиться къ человку невдомо откуда. Четырнадцатилнимъ мальчикомъ онъ учился на мдныя деньги въ Брюссел, когда послдовало изгнаніе его сестры изъ родительскаго дома. Онъ узналъ объ этомъ лишь по прошествіи нкотораго времени,— вроятно, отъ нея же узналъ, потому что матери ихъ уже не было тогда на свт. Впрочемъ это обстоятельство достоврно мн неизвстно. Онъ тотчасъ же бжалъ и перебрался въ Англію. Надо думать, что онъ былъ малый бойкій и находчивый, если сумлъ перебраться сюда, получая только по пяти су въ недлю на содержаніе, но такъ или иначе, а онъ въ этомъ усплъ. Онъ бросился къ отцу и сталъ просить его за сестру. Достопочтенный родитель немедленно проклялъ его и выпроводилъ за дверь. И вотъ растерявшійся, испуганный мальчикъ бжитъ, куда глаза глядятъ, искать счастья, садится на корабль, детъ на мысъ Доброй Надежды, поселяется между тамошними винодлами и наконецъ самъ становится маленькимъ хозяиномъ, фермеромъ, плантаторомъ — назовите, какъ хотите…
Въ эту минуту послышался сперва тихій шорохъ въ передней, а затмъ легкій стукъ въ дверь столовой. Алхимикъ подходить къ двери, сердито шепчется съ кмъ-то невидимымъ, смягчается, когда узнаетъ причину стука, и выходитъ вонъ.
— Онъ отыскался только на дняхъ, посл четырнадцатилтняго пребыванія на чужбин.
Одинъ изъ буфферовъ внезапно удивляетъ трехъ остальныхъ своимъ самостоятельнымъ выступленіемъ и заявленіемъ своей индивидуальности, обратившись къ разсказчику съ вопросомъ:
— Какимъ же образомъ его разыскали и зачмъ?
— Ахъ да! Вы совершенно правы. Благодарю, что напомнили… Достопочтенный родитель умираетъ.
Тотъ же буфферъ, ободренный своимъ первымъ успхомъ, снова спрашиваетъ:
— Когда?
— Недавно. Мсяцевъ десять или годъ тому назадъ.
Тотъ же буфферъ опять проворно задаетъ вопросъ:
— Отчего умираетъ?
Но на этомъ, подъ оцпенлымъ взглядомъ, трехъ остальныхъ буферовъ, и увядаетъ его злополучное индивидуальное бытіе, не привлекая затмъ на себя вниманія ни одного смертнаго.
— Достопочтенный родитель,— начинаетъ сызнова Мортимеръ, вспомнивъ, что за столомъ сидитъ мистеръ Венирингъ, и обращаясь къ нему въ первый разъ,— достопочтенный родитель умираетъ.
Признательный Венирингъ съ важностью вторитъ: ‘умираетъ’ и, скрестивъ на груди руки, расправляетъ свой лобъ, какъ бы собираясь слушать съ чувствомъ и съ толкомъ, но тотчасъ же видитъ себя вновь покинутымъ въ пустын.
— Посл его смерти находятъ духовное завщаніе,— продолжаетъ Мортимеръ, улавливая взглядъ мистрисъ Подснапъ, напоминающій своимъ выраженіемъ взглядъ деревянной лошадки,— оно было написано вскор посл бгства сына. По этому завщанію весь нижній пластъ мусорныхъ горъ, вмст съ какимъ-то жильемъ у ихъ подошвы, переходитъ въ собственность стараго слуги мусорщика, его единственнаго душеприказчика, а остальная часть имущества, весьма значительная, назначается сыну. Старикъ завщалъ еще, чтобы его похоронили съ какою-то причудливой церемоніей и съ предосторожностями на случай возврата къ жизни въ могил, но я не стану утомлять ими ваше вниманіе. Вотъ и все, за исключеніемъ…
Тутъ разсказъ снова прерванъ.
Алхимикъ возвращается, и вс глаза обращаются на него. Но вс на него смотрятъ не потому, чтобы каждому хотлось его видть, а потому что, вслдствіе необъяснимаго закона природы, люди вообще пользуются всякимъ случаемъ смотрть на что угодно, только не на того, кто обращается къ нимъ съ рчью.
— За исключеніемъ того, что наслдство сыну завщано условно, а именно съ тмъ условіемъ, чтобы онъ женился на двушк, которая когда писалось завщаніе, была четырехъ или пятилтнимъ ребенкомъ, а теперь уже невста. Объявленія и справки повели къ тому, что сыномъ оказался человкъ, о которомъ у насъ идетъ теперь рчь, и въ настоящую минуту онъ возвращается на родину, безъ сомннія крайне удивленный,— возвращается, чтобы получить большое наслдство и вдобавокъ жениться.
Мистрисъ Подснапъ вопрошаетъ, хороша ли собой молодая двица. Мортимеръ не можетъ отвтить на этотъ вопросъ:
Мистеръ Подснапъ вопрошаетъ, что станется съ большимъ наслдствомъ въ случа неисполненія условія завщанія, касающагося этого брака. Мортимеръ отвчаетъ, что тогда, по особому параграфу завщанія, наслдство перейдетъ къ вышеупомянутому старому слуг, за устраненіемъ сына. Точно такъ же, если бы сына не оказалось въ живыхъ, наслдникомъ былъ бы тотъ же старый слуга.
Въ это время мистрисъ Венирингъ только что успла разбудить захрапвшую леди Типпинсъ, ловко толкнувъ ея костлявую руку подносомъ съ тарелками, и въ это же время вс, кром Мортимера, увидли, что алхимикъ съ таинственнымъ видомъ подаетъ ему какую-то сложенную бумагу. Любопытство на нсколько мгновеній овладваетъ мистрисъ Венирингъ.
Но Мортимеръ, не смотря на вс старанія алхимика вручить ему бумагу, преспокойно освжаетъ себя рюмкой мадеры, не замчая письма, возбуждающаго общее вниманіе, пока наконецъ леди Типпинсъ (имющая обыкновеніе просыпаться въ совершенно безсознательномъ состояніи) не вспомнила, гд она находится, и, сообразивъ все окружающее, не сказала:
— О человкъ, вроломствомъ превзошедшій Донъ-Жуана. Да примите же записку отъ командора!
Алхимикъ при этихъ словахъ подноситъ письмо подъ самый носъ Мортимеру, который оборачивается къ нему и спрашиваетъ:
— Что это такое?
Алхимикъ нагибается и шепчетъ.
Мортимеръ смотритъ на него во вс глаза и развертываетъ письмо. Онъ читаетъ его, перечитываетъ, смотритъ на адресъ, перечитываетъ въ третій разъ.
— Письмо это является необыкновенно кстати,— говоритъ онъ съ измнившимся лицомъ, обводя взглядомъ присутствующихъ.— Въ немъ заключеніе исторіи того человка.
— Какъ?! Ужъ женился?— спрашиваетъ кто-то.
— Отказывается жениться?— спрашиваетъ кто-то другой.
— Не нашли ли въ мусор дополнительнаго завщанія?— спрашиваетъ третій.
— Нтъ, все не то,— говоритъ Мортимеръ.— Странное дло — никто не отгадалъ. Исторія выходитъ боле законченная и эффектне, чмъ я ожидалъ. Этотъ человкъ утонулъ.
Когда шлейфы дамъ, всходившихъ по лстниц Вениринговъ, совершенно скрылись изъ вида, Мортимеръ, слдомъ за ними вышедшій изъ столовой, повернулъ въ библіотеку, обставленную новыми съ иголочки книгами въ новыхъ съ иголочки богато вызолоченныхъ переплетахъ, и попросилъ ввести къ нему посланнаго, доставившаго письмо. Явился мальчикъ лтъ пятнадцати. Мортимеръ взглянулъ на мальчика, а мальчикъ посмотрлъ на новую съ иголочки, только что написанную картину, изображавшую пилигримовъ, идущихъ въ Кентербери, и висвшую на стн въ золотой рзной рам.
— Чей это почеркъ?
— Мой, сэръ.
— Кто поручилъ вамъ написать это?
— Мой отецъ, Дусессъ Гексамъ.
— Разв онъ нашелъ тло?
— Онъ, сэръ.
— А кто такой вашъ отецъ?
Мальчикъ замялся, бросилъ укоризненный взглядъ на пилигримовъ, какъ будто они поставили его въ затрудненіе, и потомъ, загибая складку на правой калошк своихъ панталонъ, сказалъ:
— Онъ промышляетъ на рк.
— Далеко отсюда?
— Что далеко?— переспросилъ мальчикъ осторожно и снова направился въ Кентербери.
— До вашего отца.
— Конецъ порядочный, сэръ. Я пріхалъ сюда на извозчик, и извозчикъ ждетъ денегъ. Если угодно, мы можемъ на этомъ же извозчик и отправиться, а потомъ вы ужъ ему и заплатите. Я сперва похалъ въ вашу контору по адресу, найденному въ бумагахъ, которыя были вынуты изъ кармановъ, только тамъ я никого не засталъ, кром молодца моихъ лтъ, онъ-то меня и направилъ сюда.
Въ мальчик была какая-то странная смсь полудикости и полуцивилизаціи. Голосъ у него былъ хриплый и грубый, лицо грубое и вся фигура грубая, но онъ былъ опрятне другихъ мальчиковъ его типа, почеркъ его, хотя крупный и дтскій, былъ тоже хорошъ. Притомъ онъ смотрлъ на корешки книгъ съ какимъ-то возбужденнымъ любопытствомъ, которое проникало за переплеты. Человкъ не умющій читать, никогда такъ не смотритъ на книги, даже не раскрытыя, стоящія на полкахъ, какъ смотритъ на нихъ человкъ, умющій читать.
— Не знаешь ли, мальчуганъ, были ли приняты какія-нибудь мры пернуть его къ жизни?— спросилъ Мортимеръ, отыскивая свою шляпу.
— Вы этого не спросили бы, сэръ, если бы знали, въ какомъ состояніи онъ найденъ. Его такъ же легко было вернуть къ жизни, какъ фараоновы полчища, что потонули въ Чермномъ мор. Если Лазарь испортился наполовину противъ него, такъ воскрешеніе Лазаря было чудомъ изъ чудесъ.
— Каково!— воскликнулъ Мортимеръ, повернувъ голову, уже прикрытую шляпой.— Да вы, мой другъ, ужъ и Чермное море перешли?
— Читалъ о немъ съ учителемъ въ школ,— отвчалъ мальчикъ.
— И о Лазар читали?
— Читалъ и о Лазар. Но вы этого не говорите отцу. У насъ покоя въ дом не будетъ, если онъ узнаетъ. Меня въ школу сестра пристроила.
— У васъ, стало быть, добрая сестра.
— Сестра не дурная,— отвчалъ мальчикъ.— Она тоже уметъ читать, за то ужъ больше ничего не уметъ, да и читать-то я ужъ ее научилъ.
Мрачный Юджинъ, засунувъ руки въ карманы, вошелъ въ эту минуту въ библіотеку и услышалъ послднюю часть разговора. Когда мальчикъ проговорилъ свои послднія слова о сестр, Юджинъ довольно грубо взялъ его за подбородокъ и, приподнявъ его лицо, внимательно посмотрлъ на него.
— Будетъ, будетъ, сэръ!— сказалъ мальчикъ вырываясь.— Встртите въ другой разъ, надюсь, узнаете.
Юджинъ не отвтилъ ему, а обратился къ Мортимеру:
— Я поду съ тобой, если хочешь.
И вс трое отправились въ экипаж, въ которомъ пріхалъ мальчикъ. Два друга (когда-то вмст учившіеся въ школ) закурили сигары и сли внутри, а гонецъ помстился на козлахъ рядомъ съ извозчикомъ.
— Послушай, Юджинъ,— заговорилъ Мортимеръ, когда кебъ покатился,— я состою въ почетномъ списк стряпчихъ въ высшемъ Канцлерскомъ Суд и въ списк атторнеевъ Общаго Права ровно пять лтъ, но, за исключеніемъ безвозмездныхъ порученій, получаемыхъ мною круглымъ счетомъ разъ въ недлю по длу духовнаго завщанія леди Типпинсъ, которой нечего оставлять по завщанію,— у меня до сей минуты не было ни одного романическаго дла.
— И я,— сказалъ Юджинъ,— семь лтъ состою въ списк, а не имлъ никакихъ длъ, да и не буду имть. Если же и случится какое, такъ я не буду знать, какъ за него приняться.
— Что касается этого послдняго твоего замчанія,— проговорилъ Мортимеръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ,— то я не могу сказать утвердительно, имю ли я какое-нибудь преимущество передъ тобой.
— Я ненавижу свою профессію,— сказалъ Юджинъ, положивъ ноги на противоположное сиднье.
— Не обезпокою ли я тебя, если и я вытяну ноги?— спросилъ Мортимеръ.— Благодарю. Я тоже ненавижу свою профессію.
— Мн мою профессію навязали,— продолжалъ мрачный Юджинъ: — полагали, что наша фамилія нуждается въ адвокат. Ну, вотъ и запаслись однимъ неоцненнымъ!
— Мн мою профессію тоже навязали,— сказалъ Мортимеръ: — полагали, что наша фамилія нуждается въ стряпчемъ. Ну, вотъ и запаслись однимъ, неоцненнымъ!
— Насъ четверо, и имена наши написаны на двери какой-то темной кануры, называемой конторой,— сказалъ Юджинъ,— и на каждаго изъ насъ приходится по четверти писца — Касимъ Баба въ пещер разбойниковъ,— и этотъ Касимъ — единственный достойный уваженія членъ всей компаніи.
— Я занимаюсь въ верхнемъ этаж, высоко по лстниц,— сказалъ Мортимеръ, — оттуда открывается широкій видъ на кладбище, и тамъ на меня одного имется цлый писецъ, которому нтъ иного дла, какъ смотрть на кладбище. Что изъ него выйдетъ, когда онъ достигнетъ полной зрлости, не могу вообразить. Мудрости ли онъ набирается въ этомъ гадкомъ грачиномъ гнзд, или замышляетъ душегубство, пріобртетъ ли онъ посл долгаго одиночнаго заключенія способность просвщать себ подобныхъ, или отправлять ихъ на тотъ свтъ,— вотъ единственные интересные вопросы, представляющіеся тамъ для моего юридическаго ума. Дай мн, пожалуйста, огня. Благодарю.
— Толкуютъ люди,— заговорилъ опять Юджинъ, произнося слова немного въ носъ и откинувшись назадъ, съ сложенными на груди руками, съ закрытыми глазами и съ дымящейся сигарой во рту,— толкуютъ люди объ энергіи. Если есть въ словар подъ какой бы то ни было буквой отъ А до Z слово, которое я ненавижу всми силами души, такъ это слово — энергія. Это такое рутинное суевріе, такое попугайство! Ну что за чертовщина? Нужно, въ самомъ дл, мн выбжать изъ дому на улицу, схватить за горло перваго встрчнаго, по виду богатаго человка, и закричать: ‘Ступай сейчасъ же въ судъ, собака, и возьми меня своимъ адвокатомъ, не то — духъ вонъ!’ А это-то и есть энергія.
— Совершенно согласенъ, Юджинъ. Но дай мн благопріятный случай, дай что-нибудь такое, что стоитъ приложенія энергіи, и тогда я покажу, что такое энергія.
— И я покажу,— сказалъ Юджинъ. Весьма вроятно, что десятокъ тысячъ молодыхъ людей въ черт лондонской городской почты говорили то же самое въ теченіе этого вечера.
Колеса катились, кебъ миновалъ Монументъ {Изъ всхъ монументовъ въ Лондон собственно монументомъ называется памятникъ лондонскаго пожара 1666.}, миновалъ Тоуэръ, миновалъ Доки, прохалъ Ратклиффъ и Родерхитъ, прохалъ мста, гд всяческій мусоръ, накопленный человчествомъ, ждетъ, пока собственною своею тяжестью не рухнетъ съ берега и не исчезнетъ въ рк. Прохалъ кебъ между кораблями, будто выброшенными на берегъ, между домами, будто сползшими въ воду, то възжая въ ихъ ряды, то вызжая изъ нихъ, прохалъ между бушпритами, смотрящими въ окна и между окнами, смотрящими на суда, и наконецъ остановился у одного темнаго угла, подмытаго ркою. Тутъ мальчикъ слзъ съ козелъ и отворилъ дверцы кеба.
— Вамъ теперь нужно пройти немного пшкомъ, сэръ,— нсколько ярдовъ.
Мальчикъ проговорилъ это въ единственномъ числ, какъ бы намренно устраняя Юджина.
— Какое непроходимое захолустье!— говорилъ Мортимеръ, скользя по камнямъ и разнымъ отбросамъ на берегу и въ тоже время слдуя за мальчикомъ, огибавшимъ уголъ.
— Вотъ тутъ живетъ мой отецъ, сэръ,— вотъ, гд огонь свтится.
Низенькое строеніе это, повидимому, было прежде втряной мельницей. На немъ торчали полусгнившіе остатки башенки, на которой, вроятно, помщались мельничныя крылья, но все это было едва различимо въ темнот ночи. Мальчикъ приподнялъ щеколду у двери, и они тотчасъ же вступили въ низкую круглую комнату, гд передъ горящими угольями стоялъ человкъ, пристально смотрвшій въ огонь, и сидла двушка, занятая шитьемъ. Огонь горлъ въ заржавленной жаровн, не вдланной въ очагъ. Воткнутый въ горлышко глиняной бутылки ночникъ въ вид луковицы стоялъ на стол, пылая и пуская копоть во вс стороны. Въ одномъ углу стояла деревянная койка, а въ другомъ находилась лстница въ верхнюю комнату, до того крутая, что походила больше на приставную. Къ стн были прислонены три или четыре старыя весла, тутъ же стоялъ небольшой шкапъ съ самою грубою кухонною посудой. Потолокъ былъ нештукатуренный и служилъ поломъ для верхней комнаты. Доски въ немъ — старыя, суковатыя, растрескавшіяся и покривившіяся,— придавали комнат мрачный видъ. Повсюду — на потолк, по стнамъ и на полу — были замтны слды муки и суриковой краски, и все это, вмст съ сыростью, производило впечатлніе гнили.
— Отецъ! Джентльменъ пріхалъ.
Старикъ, стоявшій у жаровни, повернулъ всклокоченную голову и посмотрлъ, какъ хищная птица.
— Вы — Мортимеръ Ляйтвудъ, эсквайръ? Такъ, сэръ?
— Да, меня зовутъ Мортимеръ Ляйтвудъ. Здсь ли ваша находка?— спросилъ Мортимеръ, неохотно взглянувъ по направленію къ койк.
— Не то чтобы здсь, а недалеко отсюда. Я все длаю аккуратно: тотчасъ же далъ знать въ полицію, и она взяла къ себ. Я ни минуты не промшкалъ, а полиція уже объявила печатно, и вотъ что сказано въ печатномъ…
Онъ взялъ бутылку съ ночникомъ, и поднесъ ее къ приклеенной на стн бумаг съ полицейскимъ заголовкомъ: ‘найдено тло’. Оба друга начали читать объявленіе, а Гафферъ, держа ночникъ, внимательно оглядывалъ обоихъ.
— Только бумаги несчастнаго человка. А, понимаю,— сказалъ Ляйтвудъ, отводя глаза отъ описанія найденнаго и смотря на нашедшаго.
— Только бумаги.
Тутъ двушка поднялась со своею работой и вышла за дверь.
— Денегъ не оказалось, кром трехъ пенсовъ въ жилетномъ карман.
— Три — пенсовыя — монеты,— проговорилъ Гафферъ Тексамъ съ разстановкой.
— Брючные карманы пусты и выворочены.
Гафферъ Тексамъ кивнулъ головой.— Это часто бываетъ. Быстрина ли воды тому причина,— не умю сказать. Вотъ посмотрите,— продолжалъ онъ, поднося ночникъ къ другому объявленію, — тутъ то же: ‘его карманы оказались пусты и выворочены’. Вотъ и еще: ‘ея карманы оказались пусты и выворочены’. То же самое и въ этомъ. То же и вонъ въ томъ. Я не умю читать, да и надобности въ этомъ не имю, но знаю вс эти объявленія по тому, какъ они висятъ по стн. Въ этомъ, напримръ, найденъ матросъ съ наколотыми на рук двумя якорями, флагомъ и буквами G. F. Т. Посмотрите, такъ ли?
— Такъ.
— А вотъ здсь объявленіе о молодой женщин въ срыхъ ботинкахъ, блье помчено крестикомъ. Взгляните, такъ ли?
— Такъ.
— Тутъ вотъ о человк съ подозрительной раной надъ глазомъ. Вотъ о двухъ сестрахъ, которыя связались платкомъ. А это о старомъ пьяномъ молодц, въ туфляхъ и въ ночномъ колпак, который бился объ закладъ на четверть рому — какъ было дознано посл — что пробьетъ дыру въ рк, если закладъ выставятъ ему впередъ, и сдержалъ свое слово въ первый и въ послдній разъ въ жизни. Объявленія-то у меня, видите, словно обои на стн, я ихъ вс знаю и читаю наизусть.
Онъ провелъ передъ собою ночникомъ вдоль висвшихъ бумагъ, точно свтъ ночника былъ эмблемой свта его школьныхъ познаній, потомъ поставилъ бутылку на столь и сталъ позади него, зорко вглядываясь въ своихъ постителей. Въ немъ была странная особенность, составляющая принадлежность нкоторыхъ хищныхъ птицъ, а именно: каждый разъ, какъ онъ хмурилъ лобъ, его всклокоченный хохолъ приподнимался.
— И вы всхъ ихъ вытащили, всхъ?— спросилъ Юджинъ.
На это хищная птица въ свою очередь спросила:
— А какъ ваша фамилія?— позвольте узнать.
— Это мой другъ,— сказалъ Мортимеръ,— мистеръ Юджинъ Рейборнъ.
— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ? Хорошо. А почему бы мистеру Юджину Рейборну задавать мн вопросы?
— Я такъ просто спросилъ: вы ли всхъ ихъ вытащили?
— Я отвчу вамъ такъ же просто: по большей части я.
— Какъ вы полагаете, не было ли насилія или грабежа въ нкоторыхъ изъ этихъ случаевъ?
