Народное одушевленіе во время Польскихъ смутъ.
Народное одушевленіе во время Польскихъ смутъ.
Москва, 8-го іюня.
Народное одушевление во время Польских смут, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1860
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Русскій народъ не втренъ, не легкомысленъ, — это вс знаютъ, въ этомъ согласны между собою его друзья и враги: онъ не вскипаетъ кипучимъ гнвомъ при малйшемъ оскорбленіи его чести, не воспламеняется какъ порохъ отъ искры слова, не податливъ на увлеченіе военною славой, не браннолюбивъ, тугъ на энтузіазмъ, врагъ ложныхъ восторговъ и театральныхъ эффектовъ, мужественный, разумный, бодрый, онъ отличается наклонностью къ миру и долготерпніемъ. Народъ по преямуществу бытовой, онъ не сндаемъ политическимъ честолюбіемъ, жаждою завоеваній и воинскихъ успховъ, какъ, напримръ, сосди его, Поляки. — Кром 1812 года, когда непріятель ворвался въ самое сердце Россіи, онъ довольно равнодушно и безразлично жертвовалъ своею жизнью, во всхъ войнахъ и кампаніяхъ, которыя предпринимало государство въ Петербургскій періодъ нашей исторіи. Даже въ послднюю Восточную войну, ознаменовавшуюся такими изумительными примрами Русскаго мужества, — народное одушевленіе сравнительно съ ныншнимъ, было довольно слабо, народъ охотно повиновался, но не вызывался на подвигъ повиновенія, не проявлялъ въ себ той способности и силы начинанія, — той иниціативы въ отраженіи враговъ, въ защит Русской народной и государственной чести и цлости, какая проявляется въ немъ въ настоящее время. Не только адресы, но вс доходящія до насъ извстія единогласно свидтельствуютъ о томъ глубокомъ, — именно глубокомъ, серьезномъ одушевленіи, которое обхватило, проникло, пробрало, такъ-сказать, весь Русскій народъ, его мысль, его волю, — всю его душу. ‘Точно Егорій Храбрый всталъ и ходитъ по Русской земл!’ восклицаетъ, въ письм къ намъ изъ провинціи, одинъ изъ нашихъ корреспондентовъ, — умный и безпристрастный наблюдатель крестьянскаго быта.
Что же это значитъ? Какая же причина такого воинскаго одушевленія, такихъ небывалыхъ со стороны простаго народа — проявленій любви къ Россіи и къ Государю, такого участія, выраженнаго народомъ, во вншней исторіи, во вншнемъ, повидимому, чисто государственномъ интерес?— ‘Помилуйте, народъ бездушная масса, ему нтъ дла до высокой цли и значенія борьбы, онъ знаетъ, что война поведетъ за собою рекрутскій наборъ, котораго онъ пуще огня боится, — а пожалуй, еще усиленіе податей и повинностей: при этихъ дйствительныхъ жертвахъ и страданіяхъ, можетъ ли онъ сочувствовать вашимъ отвлеченнымъ историческимъ интересамъ? Не все ли ему равно, убавилось ли или прибавилось Россіи на половину, и въ какой она чести у другихъ государствъ?..’ Такъ говорили у насъ еще очень недавно ‘практическіе’ и ‘благоразумные’ люди, такъ и дйствительно било прежде: по крайней мр вс бывшіе досел примры, казалось, нисколько тому не противорчили. Но то, что совершается теперь, выше разумнія этихъ практиковъ, и они или стараются набросить тнь сомннія на искренность народнаго голоса, или же съ изумленіемъ пожимаютъ плечами, тщетно отыскивая разгадки.
Въ самомъ дл, что же это такое? что возбудило и разшевелило народное чувство? Повода къ такому народному негодованію, какое было въ 1812 году, очевидно не имется.
Тогда врагъ предстоялъ предъ Русскимъ народомъ не призракомъ, а во очію, возвщалъ о себ не молвою и не газетами, а огненнымъ и кровавымъ шествіемъ, зарево Московскаго пожара пылало въ неб надъ всею Русскою землею отъ края до края. Не было надобности ни въ какомъ искусственномъ возбужденіи, или въ отвлеченномъ толкованіи о цлости и единств Россіи: достаточно было простаго чувства самосохраненія, чтобы воздвигнуть народъ и спасти Россію. Въ настоящую же пору война не только не объявлена, но войною даже и не угрожаютъ, — по крайней мр формально, да и новаго появленія дванадесяти языкъ въ самой средин Россіи вовсе и не предвидится. Слдовательно не грубый, понятный, осязательный фактъ насилія — причиною ныншняго народнаго одушевленія… Что же? Неужели народъ такъ горячо принялъ въ сердцу дипломатическое вмшательство Европейскихъ державъ, оскорбился нотами Росселя, Друэнъ де Люиса, Рехберга, Мирафлореса, выходками и нападками Западныхъ журналистовъ? Но, по увренію Сверной Почты, оскорбленія нтъ и оскорбляться нечмъ, да и нельзя предположитъ, говоритъ она, чтобъ такія данныя имли мсто, потому что ‘оскорбляя Россію, они были бы чрезъ то унизительны и для самой Европы, шедшей путемъ долгаго опыта къ сознанію политическаго приличія’, были только ‘дружественныя представленія’… Хотя, въ противность этому успокоительному увренію Сверной Почты, вс почти адресы выражаютъ оскорбленное національное чувство, да и поводъ къ адресамъ данъ былъ вовсе не Польскимъ возстаніемъ, а именно дипломатическимъ вмшательствомъ Европы, — тмъ не мене трудно, казалось бы, предположить даже въ простомъ народ такую чуткость, такую щекотливость чувства государственной и народной чести… Такъ не отъ того ли готовится народъ въ войн съ такимъ одушевленіемъ, что проснулась въ немъ старая ненависть въ старому историческому своему врагу — Польш, о нашествіи которой въ XVII вк — хранятся до сихъ поръ живыя преданія, говорятъ лтописи, свидтельствуютъ неумирающія имена Пожарскаго и Минина, церкви, крестные ходы, памятники? 1612 годъ — эпоха изгнанія Поляковъ изъ Москвы и возсозданія Русскаго государственнаго бытія, есть, безъ сомннія, эпоха лучшей народной дятельности въ нашей исторіи, наша слава и наша гордость.— Знакомый врагъ! вдомая вражда! борьба бывалая! не въ первой Русскому народу, именно народу, а не только государству, тягаться съ Польшей… все это, конечно, не мало способствуетъ народному одушевленію: предметъ войны понятенъ, и это главное. Однако же въ 1831 году, когда также бунтовала и воевала Польша, — народъ, собственно простой народъ (кром Малороссіи), мало принималъ участія въ патріотическомъ энтузіазм тогдашняго общества, хотя притязанія Поляковъ на Западный край предъявлялись и тогда съ неменьшею наглостью, какъ и нын.
Что же остается предположить? То ли, что вщее сердце народа чуетъ громадное историческое значеніе предстоящей борьбы, еще не раскрывшееся сознанію сильныхъ и мудрыхъ, вождей и правителей, — еще не обнаружившееся въ событіяхъ?… Сказывается ли въ народ его историческій инстинктъ и слышитъ онъ непосредственнымъ своимъ чувствомъ, что споръ идетъ не объ одномъ обладаніи тою или другою областью, но о результатахъ, добитыхъ десятью вками его страдной поры, о его правахъ на новое бытіе, въ которому прожитое тысячелтіе было только подготовленіемъ, — объ окончательномъ торжеств или окончательномъ паденіи Русско-Славянской народности, какъ всемірно-исторической силы? Но откуда же взялся этотъ инстинитъ, котораго не замчалось прежде? Неужели же эти грубыя, невжественныя народныя массы получили способность что-либо слышать и чувствовать? съ какихъ поръ, давно ли?…
При первомъ вяніи свободы, съ 19 февраля 1861 года, — съ той поры, какъ сняты узы крпостнаго права и народъ вошелъ, такъ сказать, въ кругъ дйствующей исторіи, въ общій цльный составъ организма, — однимъ словомъ: зажилъ! Нтъ ни малйшаго сомннія, что въ немъ пробудилось, и живетъ теперь, чувство своего бытія — историческаго, гражданскаго, земскаго, и чувство это не смутно, а ясно, отчетливо, полно жизненной силы. Всми этими ‘золотыми грамотами’ и лживыми манифестами можно было еще надяться обольстить и поколебать народъ нсколько лтъ тому назадъ: вс эти попытки сокрушаются теперь объ гражданскую совсть и гражданскій смыслъ граждански-существующаго и сознающаго себя народа! Если есть народъ въ мір, заслуживающій полнйшаго, безоглядочнаго гражданскаго доврія со стороны правительства, — такъ это, конечно, Русскій народъ! Обратитесь къ оффиціальнымъ даннымъ: что говорятъ они вамъ? Какое первое употребленіе длаютъ крестьяне изъ своей свободы? Какой первый всеобщій гражданскій актъ, совершаемый ими? — Бездоимочный взносъ государственныхъ податей, такой взносъ. какого никогда не бывало: изъ свдній, напечатанныхъ въ ‘Русскомъ Инвалид’, видно, что съ начала года до сихъ поръ поступило податей на 8 милліоновъ больше, чмъ въ прошломъ году, несмотря даже на недочетъ въ податяхъ въ Западно-Русскомъ кра, гд въ одной Ковенской губерніи, напримръ, вслдствіе Польскаго мятежа, недобрано 300, 000 рублей. Мы говоримъ здсь собственно не о помщичьемъ оброк, а o податяхъ, объ исполненіи народомъ своихъ обязанностей въ отношеніи въ государству, и о пониманіи этихъ обязанностей. ‘Теперь война, и царю деньги нужны’, говоритъ народъ — и нтъ недоимокъ, для взиманія которыхъ, во время оно, правительство вынуждено было иногда прибгать къ такимъ крутымъ и тягостнымъ мрамъ!… То же самое повторится и съ рекрутскимъ наборомъ, когда онъ будетъ объявленъ.— Народъ знаетъ, что теперь война, толкуетъ объ ней, не чувствуетъ себя чуждымъ общему государственному интересу, какъ прежде, и считаетъ себя обязаннымъ — всми мрами содйствовать власти, которой онъ вполн вритъ.—
Въ Сборник пословицъ Даля есть замчательная пословица: ‘царь думаетъ, народъ вдаетъ’, — и это вденіе, въ самомъ широкомъ смысл слова, въ смысл самостоятельнаго, сознательнаго знанія, и предполагающее самую искреннюю взаимную довренность царя и народа, — вотъ чего желалъ бы Русскій народъ и что представляется необходимымъ условіемъ для успшнаго дйствія власти: блистательнйшее тому доказательство мы видимъ именно въ бездоимочномъ сбор податей и въ одушевленной готовности народа на всякія жертвы въ случа войны, о которой онъ не только знаетъ, но отчасти и вдаетъ. Нельзя сказать, чтобъ эта готовность не послужила могучей нравственною поддержкой правительства передъ Европой, и не озадачила Западныхъ державъ, привыкшихъ въ мертвому безмолвію Русской народной жизни! Если и теперь еще встрчается порою недоброхотство въ народ къ исполненію своего народнаго долга, такъ это потому только, что вденіе его еще не полно.
Да, Русскій народъ былъ постоянно непонятъ и оклеветанъ какъ чужими, такъ и своими, — но своими еще больше. Наши писатели, наши историки долго смотрли на него въ Нмецкія или Французскія очки, видли Западную республику въ Новгород, Французскаго революціонера въ Стеньк Разин, стремленіе къ федераціи въ стремленіи къ единству, наше высшее образованное общество или презирало народъ, или боялось его, и постоянно подозрвало въ немъ кровожадные инстинкты. Если представить себ всю Русскую землю въ картин, то нельзя безъ сожалнія смотрть, какъ на темномъ, строгомъ фон народныхъ массъ выдляются, съ поразительной дисгармоніей, щеголеватыя и не Русскія фигурки Русскихъ, преимущественно Санктпетербургскихъ, штатскихъ и нештатскихъ джентльменовъ. Срый армякъ и Санктпетербургскій фракъ — какое неизмримое разстояніе между ними! Сличая ихъ, невольно думается, что не понять имъ другъ друга, никогда не сойтись ни въ чувствахъ, ни въ помышленіяхъ! Конечно, вновь пробужденная въ Россіи жизнь спшитъ зарыть бездну, раздлявшую общество отъ народа, но не закроется эта бездна, если мы, вмсто сближенія съ народомъ, будемъ отъ него отдаляться, будемъ съ ранняго возраста воспитывать нашихъ дтей заграницей, и научить ихъ — по-Нмецки боятся Русскаго простого народа и отказывать ему въ довріи! Наступитъ ли когда конецъ тому колоссальному историческому неразумнію, какое существовало такъ долго между простымъ народомъ и высшимъ слоемъ народа, между срымъ армякомъ и Санктпетербургскимъ фракомъ, между Русскими и Русляндцами, — между Русью и оффиціальной Россіей?! Авось либо предстоящая борьба съ Европой поможетъ разрушить намъ это тягостное недоразумніе, и докажетъ и намъ и міру, что наша сила, наша крпость, наше спасеніе — только въ народ и въ народности, только въ отреченіи отъ
Нмецкихъ преданій нашей новйшей, посл-Петровской исторіи, и въ полнйшемъ довріи правительства къ Русскому обществу и народу: всякое сомнніе, всякое опасеніе — есть исчадіе духа иноземщины, — было бы вредомъ для Россіи!…