НАБРОСКИ КАРАНДАШЕМЪ.
НАКАНУН ИВАНОВА ДНЯ.
НАКАНУН ИВАНОВА ДНЯ.
(БЫЛЬ).
Глава I.
Глава I.
Глава II.
Глава II.
Глава III.
Глава III.
Глава IV.
Глава IV.
Накануне Иванова дня, Шабельская Александра Станиславовна, Год: 1882
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Опять Верхняя Маліивка! Опять она. Эта захолустная Маліивка, куда скачи — не доскачешь, откуда ближайшій городъ находится въ тридцати пяти верстахъ, а во время половодья къ нему и не доберешься, гд о Крымской войн говорятъ: ‘тотъ годъ, когда у насъ ратниковъ брали’, а о послдней: ‘тоди, когда хлбъ на корни погнилъ’, гд при звук колокольчика вс останавливаются и, разинувши рты, смотрятъ на прозжающаго.
Но къ этой Маліивк приросли люди всми помыслами души, и потому о ней нужно говорить, несмотря на то, что она некрасива, не иметъ лса и воды и что весь ея югозападный склонъ выжженъ солнцемъ.
Маліивка стоитъ какъ бы на рубеж между лсистой мстностью и степями. Къ юго-западу отъ нея тянутся безпрерывныя балки, покрытыя кое-гд еще невырубленнымъ лсомъ, а въ пятнадцати верстахъ уже начинаются Святогорскія пущи, за то, въ противоположную сторону, къ юго-востоку, разстилается необозримая степь, гд, по выраженію маліивцевъ, ‘нима ни гилочки’ {Кусты, втви.}. А тамъ на Троицу украшаютъ избы вербой и осиной. А что такое верба? Это дерево родится съ дряблой сердцевиной и потомъ всю жизнь оплакиваетъ свои сдые волосы и свою преждевременную старость. А осина? Она съ того времени, какъ на ней повсился уда, мятежно шепчется, дрожитъ и рвется куда-то, несмотря на то, что годится только на одни колья. Зато какія степи окружаютъ Маліивку и какая трава въ этихъ степяхъ! Когда въ конц іюня зацвтетъ воронецъ, точно раскаленый уголь въ махровой темной зелени, когда полевой макъ, приподнявшись, высунетъ свою растрепанную головку, а его въ это время обовьютъ душистая розовая березка, колокольчики, пахучая материнка, разстрлъ-трава, кукушкины слезки, гвоздики и маргаритки — все это переплетется, перемшается и представитъ такой роскошный коверъ, что только Богу ходить по немъ. И среди этой зелени вьется дорога, куда она бжитъ?
Вечеромъ, когда зайдетъ солнце, эта степь раскрываетъ свои горячія, благоухающія объятія, зоветъ и манитъ человка. Кто можетъ прильнуть къ ней посл горькихъ слезъ отчаянія, посл безплодныхъ, томительныхъ ожиданій — тому спасеніе. Кто можетъ не алчнымъ взоромъ властелина, а полнымъ душевнаго умиленія взглядомъ обнять эту роскошь — тому спасеніе!
Маліивцы гордились своей степью. Если на траву былъ урожай, и она доходила до колнъ, они говорили: ‘трава до пояса’, если до пояса, такъ лошадь съ всадникомъ пряталась, и никто никогда не протестовалъ противъ подобныхъ гиперболъ, потому что Маліивка могла дать своимъ дтямъ все, что имъ было нужно. Не земля виновата въ томъ, что въ послднее время маліивцамъ стало жить худо. Я, напримръ, знаю, что Артемъ Якуша, предки котораго благоденствовали въ Маліивк, зажегъ свою избу и при свт зарева со слезами отчаянія воскликнулъ: ‘Будь проклята, будь тричи {Трижды.} проклята Маліивка!’ По мннію деревенскихъ властей, Якуша былъ мужикъ мятежный: онъ осмлился искать управы на старшину.
Какъ жаль, что я не могу тотчасъ описать исторію этого мятежника! А почему не могу? Потому что другіе образы нежданно встали въ душ моей и властно требуютъ: ‘Опиши насъ! Мы жили, любили, страдали и ненавидли. Мы переживемъ все, переживемъ и старшину, и писаря, и даже урядника! Переживемъ! Переживемъ!’ И никуда не уйдешь отъ этихъ докучливыхъ заявленій.
Начать мой разсказъ я должна издалека.
Посреди Маліивки, наискосокъ отъ старой заброшенной ратуши, жилъ Василій Стрлецъ, братъ того Стрльца, который былъ сосдомъ Шершню. Что его не даромъ называли стрльцомъ, свидтельствовало ружье и старая заржавленная пороховница. Эта эмблема поэтическихъ наклонностей хозяина висла на почетномъ мст недалеко отъ образовъ. Ружье послужило когда-то предметомъ раздора между братьями, Василіемъ и Иваномъ. Василій былъ младшій и палилъ, Иванъ — старшій и боялся взять ружье въ руки, но онъ привыкъ видть его на стн съ тхъ поръ, какъ только сталъ сознавать себя, и потому не уступалъ ружья брату. Пришлось прибгнуть къ старшин. Шершень, презиравшій всякое баловство, присудилъ ружье младшему и такъ краснорчиво доказывалъ всю несообразность охоты съ мужицкимъ положеніемъ, что тяжущіеся почувствовали себя пристыженными. Однако, Василій взялъ ружье и долго съ нимъ не разставался.
Когда онъ лишился жены своей, вздорной и злой бабы, ему было только сорокъ три года. Онъ былъ статный, красивый мужикъ и имлъ трехъ взрослыхъ сыновей. Злая жена, которую онъ никогда не любилъ, и страсть къ охот наложили на него печать свою. Онъ былъ тихъ, кротокъ, задумчивъ, религіозенъ. Все у него было свято: святой дождикъ, святые зайчики, святая травка. Когда его выбрали въ церковные старосты, онъ на радостяхъ принесъ пятьдесятъ рублей на поправку иконостаса. Но говорили, что эти деньги не послднія: Василій считался богачемъ.
Старшій сынъ его былъ весь въ мать: приземистый, широкоплечій, жестокій, съ такими кулаками, что всякій пятился отъ него, было что-то зврское въ очертаніи его безконечнаго рта. И вотъ однажды онъ объявилъ отцу, что желаетъ жениться и, о, ужасъ! на горничной полковника, Мар. Василій взвылъ. Это было до освобожденія крестьянъ, приходилось, значитъ, выкупать двку. На слдующій день отецъ отправился къ прикащику на барскій дворъ и тамъ узналъ, что Мара, тово… съ паничами… Что двка она красивая, но замужъ за крпостного не пойдетъ. Василія даже покоробило отъ всхъ этихъ разсказовъ.
Вернувшись домой, онъ, несмотря на свою кротость, задалъ порядочную нахлобучку сыну. Сынъ не унимался и продолжалъ настаивать. Дло было осенью. Василій въ воскресенье отправился на охоту, ему посчастливилось, и онъ понесъ полковнику цлый десятокъ уточекъ. Полковникъ на прощанье веллъ поднести ему водки. Василій задумчиво стоялъ, опершись на свое ружье. Вдругъ раздался мягкій, звучный голосъ. Онъ поднялъ голову: передъ нимъ, съ подносомъ въ рукахъ, стояла двушка, высокая, стройная, съ пышной грудью, прикрытой тонкой сорочкой. Она улыбнулась, а изъ-подъ опущенныхъ длинныхъ рсницъ свтились, точно уголья, два черные глаза.
У Василія почему-то рука дрогнула, когда онъ протянулъ ее, чтобъ взять рюмку, онъ сталъ разсянно слушать, что ему говорилъ полковникъ, взглядъ его полуопущенныхъ глазъ невольно слдилъ за быстрыми ножками, которыя, точно нарочно, мелькали передъ его глазами. Наконецъ, онъ поклонился и вышелъ.
За усадьбой ему послышались торопливые шаги, и знакомый голосъ звалъ его: ‘Дядько! а дядько!’
Василій остановился.
Передъ нимъ стояла таже двушка. Она запыхалась отъ скорой ходьбы, щеки покрылись яркимъ румянцемъ, силой и жизнью вяло отъ нея.
— Деньги забыли, сказала она.
Василій сконфузился. Онъ стоялъ передъ ней и чувствовалъ себя — точно въ чемъ-нибудь провинился, и ему нужно просить у нея прощенія.
— Чего сватовъ не шлете? сказала она, и расхохоталась.
Василій еще боле смутился.
‘Такъ вотъ она, Мара!’ подумалъ онъ, и-странно — ему не только не хотлось бжать отъ нея а, напротивъ, какая-то непреодолимая сила приковывала его къ мсту.
— Пришлите сватовъ отъ Василія, сказала она.
И голосъ ея зазвучалъ такъ повелительно, что тотъ поспшилъ отвтить:
— У меня нтъ сына Василія.
— Такъ батько у нихъ Василій, отвчала красавица, и опять залилась серебристымъ смхомъ.
Тутъ точно кто кипяткомъ ошпарилъ его, мурашки забгали по спин, онъ быстро повернулся и пошелъ. Сердце такъ и стучало, такъ и прыгало въ его груди.
Дома ему почему-то неловко было смотрть на своего старшаго сына. Онъ долго и горячо молился, ложась спать.
Прошло нсколько дней.
Въ воскресенье онъ, по обыкновенію, раньше другихъ отправился къ обдни: ему предстояло продавать свчи. Когда церковь наполнилась народомъ, и уже невозможно было протолкаться къ алтарю, онъ заперъ ящикъ. На душ у него смутно, непокойно. Онъ сталъ въ углу на колна и почти вслухъ повторялъ слова немногосложной молитвы.
Вдругъ онъ поднялъ голову и увидалъ ее. Она стояла впереди и, полуобернувъ голову и улыбаясь, во вс глаза смотрла на бднаго мужика. Василій почувствовалъ, что онъ холодетъ подъ этимъ взглядомъ, онъ силился перекреститься и не могъ, руки повисли и губы шепчутъ какія-то безсвязныя слова.
Служба кончилась. Онъ торжественно тушитъ свчи. Лицо его блдно и серьзно, онъ смотритъ только передъ собой. Народъ валитъ изъ церкви. Василій мшкаетъ, онъ нсколько разъ попробовалъ крышку отъ церковной кассы: не было сомннія, что ящикъ запертъ.
— Сватовъ пришли отъ Василія, шепчетъ ему опять знакомый голосъ, отъ котораго кровь стынетъ у него въ жилахъ.
Онъ прислонился къ стн, уставился глазами въ потемнвшій образъ и не двигается съ мста.
— Да идите же! раздается позади его сердитый голосъ дьякона.
Василій обернулся. Церковь совсмъ опустла, нсколько старухъ, стоя на паперти и осторожно отступая, набожно крестились.
Дьяконъ и Василій сходятъ со ступеней. Впереди ихъ на небольшомъ разстояніи, гордо поднявъ голову, и слегка раскачиваясь во вс стороны плыла, Мара.
— Видишь, чортова невста! толкнулъ его подъ бокъ дьяконъ:— сатана! кого захочетъ — приворожитъ!
Василій ничего не отвтилъ, но въ эту минуту онъ съ болью въ душ созналъ, что она его приворожила.
Все его благочестіе, вся набожность и степенность разлетлись въ прахъ. Онъ далъ зарокъ не жениться, но сердце, никогда не знавшее любви, рвется къ ней. Она стоитъ передъ нимъ и манитъ его. Сына старшаго стыдно, другихъ дтей жалко. Ну, какъ ему, степенному мужику, старост церковному, въ такое дло впутаться? Какъ взять за себя непутячую двку да еще выкупъ нести за нее, деньги, собранныя трудомъ и потомъ всей семьи?
Въ такія минуты Василій хватался за голову и готовъ былъ повситься. Наконецъ, онъ отправился къ Шершних. Онъ излилъ передъ ней всю свою душу, плакалъ и каялся. Шершниха поняла трагичность его положенія. Она отчитывала его, поила настоемъ разныхъ травъ, но такъ какъ ничего не помогало, то и ршила, что Мара, или обвила его куричьимъ зубомъ, или подсыпала чего-нибудь въ ту водку, которую поднесла ему у полковника.
Въ дом Стрльца стало неладно. Кондратъ, прежде часто ходившій на барскій дворъ, вдругъ прекратилъ свои посщенія, запилъ и сталъ грубо обращаться съ отцомъ. Неизвстно, чмъ бы это все кончилось, еслибы сама судьба не пришла на помощь.
Наступила рекрутчина. Кондратъ пошелъ въ солдаты, а Василій послалъ старостъ сватать Мару.
Ахнула вся Маліивка, какъ узнала объ этомъ. Полковникъ отговаривалъ, священникъ стращалъ: ничто не помогло. Мара ршила, что пойдетъ за вольнаго, за богатаго и настояла на своемъ. До дтей Василія ей не было никакого дла: она знала, что посредствомъ мужа, приберетъ всхъ ихъ къ рукамъ. Разгульная жизнь стала претить ей, выходить за подневольнаго, за такого, какъ она сама, ей не хотлось, оставаться въ двушкахъ тоже не радость. Она-бъ пошла и за Кондрата, но, увидавъ, какое впечатлніе произвела на Василія, съ радостью остановилась на немъ, съ нимъ было больше простора для ея честолюбія.
Мара властвовала надъ нимъ, но не раззоряла. Напротивъ, она придала дому особенную щеголеватость и домовитость. Правда, она не любила ходить въ поле, но этого отъ нея и не требовалось. Второго сына женили, младшій былъ уже работникъ, вчетверомъ они могли отлично управиться со своимъ хозяйствомъ, а молодая мачиха пряла, шила и носила имъ сть въ поле.
Такъ прошло три года. Женили и третьяго сына, а у Мары дтей все нтъ да нтъ. Невстки втихомолку посмивались, что это ей въ наказаніе за прежнюю жизнь. Однако, имъ пришлось разубдиться въ этомъ.
Мар было уже тридцать лтъ, когда ей пришлось родить перваго ребенка. Тутъ она, бдная, настрадалась. Чего, чего съ ней не длали: и клали на порогъ, заставляя переступать черезъ нее мужа, и водили на чердакъ и тамъ подвшивали на перекладин. Доведенная до отчаянія, она кидалась на колна передъ мужемъ и каялась во всхъ своихъ прегршеніяхъ: она жила съ Кондратомъ, и будучи за мужемъ, она… Василій былъ убитъ, потрясенъ, онъ самъ плакалъ, наконецъ, побжалъ къ священнику и сталъ умолять его отворить царскія врата въ церкви.
Когда онъ вернулся домой, то засталъ слдующую сцену: бабы уложили Мару подъ образа и велли ей умирать, она была въ забытьи. Въ изб царила мертвая тишина. Василій, сгорбившись стоялъ у стны и покорно ждалъ смерти. Однако, черезъ два часа родилась Прися. Когда Мару прибрали, къ ней подошелъ Василій.
— Дочку бажала? спросилъ онъ.
Въ голос его звучала безпредльная нжность.
— Дочку хотла, прошептала она едва слышно.
— Лежи и не вставай: невстки все за тебя сдлаютъ.
Онъ провелъ рукой по ея голов.
— Ну-те поворачивайтесь! обернулся онъ, и грозно крикнулъ на невстокъ.
Это былъ первый властный окликъ въ семь, онъ вышелъ изъ груди человка, который чувствовалъ въ настоящую минуту необъятную радость, что его молодая жена жива, здорова и родила ему дочь. Въ этомъ оклик слышалось приказаніе не смть помнить того, что она говорила, уважать ее, какъ онъ ее уважилъ.
Вс остальные члены семьи отошли на задній планъ, Мара съ Присей стала всмъ для него, и она это поняла. Она встала съ постели совсмъ не той снисходительной и нсколько легкомысленной женщиной, какой была, вся ея страсть обратилась теперь на дочь. Она кормила ее до трехъ лтъ, таскала на рукахъ до тхъ поръ, пока двочка стала сама стыдиться этого. Она сдлалась одной изъ тхъ матерей-самокъ, которыя готовы принесть въ жертву своему дтищу все остальное маленькое поколніе. Она ненавидла внучатъ своего мужа, она готова была ежеминутно обдлить ихъ, вырвать изо рта кусокъ и отдать своей дочери. Она копила ей приданое, съ боя отбирая у остальной семьи все, что можно было отобрать. Въ дом у Василія была безпрестанная борьба. Умеръ у старшей невстки сынъ — она клялась, божилась, что Мара отравила его, заболетъ ли Прися — мачиха кричитъ, что невстки подсыпали ей чего нибудь.
Двочка росла между двухъ огней. Она переносила толчки, побои и боялась жаловаться, видя общую ненависть къ матери, слыша ужасные разсказы о прежней ея жизни, она больше боялась, чмъ любила ее, невстокъ она тоже не могла любить, потому-что он были къ ней несправедливы. Все это образовало изъ нея скрытную, сосредоточенную натуру. Она была впечатлительна, застнчива и безпрестанно краснла. Больше всхъ въ семь она любила своего кроткаго отца. Она наслдовала отъ матери большіе черные глаза, хорошій ростъ и величавую поступь.
Мара съ каждымъ годомъ такъ зазнавалась, что къ тому времени, какъ Прися сдлалась семнадцатилтней двушкой, вся деревня ненавидла ея мать за надменное обращеніе и непривтливость.
Прися была особнячекъ между своими подругами. Мать берегла ее, какъ зницу ока, она, какъ вс раскаявшіяся, не врила въ женскую добродтель и никогда не пускала дочь на гулянки и на вечерницы. Она не знала ей равнаго, и всякій, кто осмливался заглядться на нее, становился ея врагомъ. Прися слыла холеной, балованной батьковой дочкой.
День наканун Ивана Купалы былъ прекрасный. Съ утра по небу ходили тучки и дулъ прохладный втерокъ. Это былъ день, когда тни бгаютъ по полю, придавая ему самыя фантастическія очертанія. Набжитъ тнь на нескошенную полоску травы, и кажется, что та находится въ долин, а сверху, какъ на пригорк, сверкаетъ созрвающая рожь, потомъ рожь очутится точно въ углубленіи, а макъ и воронецъ зардютъ на солнц, вдругъ на горизонт вытянется длинная-длинная темная полоса и обманутому взору представляется она какимъ-то невдомымъ, далекимъ лсомъ.
Въ этомъ году урожай на траву былъ прекрасный, дожди не мшали, засухъ не было. Ужь къ двадцать-третьему іюня почти вся трава была скошена. Къ счастью молодежи, любимый ихъ праздникъ приходился какъ разъ въ воскресенье. Работы кончились ране обыкновеннаго, и многія двушки въ внкахъ возвращались домой.
Прися ршилась отойти отъ своего воза и присоединиться къ нимъ. До сихъ поръ она не участвовала ни въ одномъ сельскомъ праздник: она не смла ослушаться матери, но сегодня какія-то смлыя, совсмъ особенныя мысли бродили у нея въ голов. Ей такъ легко работалось, она ничуть не устала. Напротивъ, она чувствовала такой сильный приливъ жизни, что могла бгомъ добжать домой, грабли, точно перышко, качались на ея плеч. По своей природной застнчивости она не смла ни громко засмяться, ни забжать впередъ, чтобъ поднять пыль какъ разъ передъ носомъ проходившей толпы, какъ это длали боле смлыя. Она только вспыхивала и улыбалась, причемъ на щекахъ ея образовывались ямочки, и зубы сверкали ослпительной близной.
Когда двушки поравнялись съ Грачинымъ, он всей толпой бросились въ этотъ маленькій лсокъ, принадлежавшій полковнику, чтобъ сломать молодое деревцо клена и нарвать втокъ. Лсокъ затрещалъ подъ ихъ безпощадными руками и громкіе крики и взвизгиванія понеслись по лощин. Одна Прися не присоединилась къ общему хищничеству, не потому, что она находила это дурнымъ или непозволительнымъ — панскій лсъ всегда можно обдирать, только бы не попасться — но въ ней происходила борьба: присоединиться ли къ двушкамъ, или вернуться за своимъ возомъ домой, какъ приказала мать?
Солнце зашло и послдніе лучи его, какъ зарево, горли на запад. Съ ложбины, гд находился лсокъ, вяло прохладой, скошенное, по не собранное въ копны сно, приваленное солнцемъ, издавало одуряющій запахъ, деревья, столпившіяся внизу, манили къ себ. Но Прися не смла ослушаться. Она со вздохомъ направилась къ своему возу, на которомъ сидла ея невстка съ ребенкомъ, и смиренно пошла за нимъ. Но по мр того, какъ он приближались къ деревн, и веселыя псни раздавались уже тамъ гд-то далеко отрывистыми возгласами, Прис становилось все боле и боле досадно, зачмъ она не осталась, зачмъ такъ боится матери.
Единственное развлеченіе, какое позволяла ей Мара, было сидть у воротъ и лускать смечки, да пригласить которую-нибудь изъ сосдокъ прясть на досвиткахъ.
При възд въ деревню, чей-то возъ перегналъ ихъ, кто-то быстро снялъ передъ ней шапку и, хотя Прися едва отвтила на поклонъ, расположеніе ея духа мгновенно измнилось: она уже не жалла, что не присоединилась къ двушкамъ. Какія-то, еще не выясненныя желанія вдругъ забродили въ ней, и когда она входила во дворъ своей хаты, то чувствовала себя способной выдержать какую угодно сцену съ матерью и поставить на своемъ. Она ршила идти сегодня на Ивана Купала и, какъ бы въ подтвержденіе своихъ непокорныхъ мыслей, швырнула грабли и не поздоровалась съ матерью.
Мара, все еще статная, красивая женщина, съ блаженной улыбкой смотрла на дочь. Она приготовила всмъ ужинать и приглашала ее сть, но Прися желала идти по воду и, несмотря на вс доводы матери, что за водой можно сходить и посл, настояла на своемъ. Она перекинула коромысла на плечо и отправилась огородами внизъ.
Земля Василія кончалась левадой, она отдлялась отъ другой усадьбы густыми вербами и высокимъ бурьяномъ. Путь до колодца былъ не близокъ. Прися не спшила. Отойдя на довольно большое разстояніе отъ избы, она запла, сильно выкрикивая, голосъ ея вибрировалъ и обрывался, она видимо волновалась.
Возл колодца лежала сломанная бурей старая верба съ безпомощно распростертыми втвями. Прися сла на нее и безпокойно стала всматриваться въ густыя вербы. Сердце ея билось. Она пришла не на условленное свиданіе, но ей хотлось, чтобъ сейчасъ изъ этихъ вербъ вышелъ ‘онъ’. Она нарочно выкрикивала псню: его хата была тамъ на верху, если онъ услышитъ, то прибжитъ наврное. Она давно замтила, что онъ ходилъ около ихъ избы, и въ церкви всегда около нея становился, и вчера поднесъ ей букетъ земляники, за что мать обрушилась на него руганью…
Но вотъ сухія втки затрещали подъ чьими-то ногами, кто-то бжалъ, перепрыгивая черезъ гряды. Прися вскочила и схватилась за ведро, вода плескалась въ ея дрожащихъ рукахъ, а черезъ минуту передъ нею сконфуженно стоялъ парень. Это былъ Карло, первый ловеласъ, но зато и первый красавецъ на всю деревню. Голова его имла прелестныя очертанія, это была голова молодого патриція. Прися казалась дурнушкой сравнительно съ нимъ. Но онъ ее любилъ, онъ извдалъ много въ жизни, двушки и женщины льнули къ нему, но его привлекла къ Прис ея недоступность и какой-то ореолъ невинности, который окружалъ ее. Съ ней онъ не смлъ продлывать грубыхъ шутокъ, не смлъ ворваться къ ней въ домъ или влзть въ окно. У нея была строгая мать, но не Мара пугала его, сама любовь держала его на почтительномъ разстояніи. Онъ роблъ въ ея присутствіи, онъ страстно искалъ свиданія съ ней, собирался наговорить много и до сихъ поръ не сказалъ ничего.
Теперь, когда онъ стоялъ передъ ней съ шапкой въ рукахъ, у него не находилось словъ для привтствія.
— Испугалъ ты меня, сказала Прися.
— Я, какъ заслышалъ твой голосъ, соскочилъ съ воза и прибжалъ.
— Зачмъ прибжалъ?
— Тебя увидть! отвчалъ онъ.
— Туда-жь! проговорила Прися небрежно и перекинула коромысло на плечо.
Но ей не хотлось уходить. Она ждала, что онъ силой удержитъ ее, и ей становилось досадно, зачмъ онъ мшкаетъ.
— Прися, сказалъ Карпо:— я чуть ногъ не поломалъ, прыгнувши съ воза, а ты уходишь.
Прися засмялась.
— А вдь безъ ногъ тебя никто любить не станетъ.
— Ты меня и съ ногами любить не хочешь, отвчалъ онъ печально.
Прися ничего не отвтила: она была недовольна. Вс легенды объ его удали оказались обманчивыми. Она не понимала, что одержала самую блестящую побду: смирила необузданнаго. Это была критическая для него минута, и Карпо, точно понявъ свое положеніе, взялъ ее за плечо, силой усадилъ на вербу и самъ слъ близко къ ней.
— Поцлуй меня! попросилъ онъ.
Прися застнчиво приблизила лицо къ его губамъ, но, не поцловавши, отвернулась въ сторону и закрыла лицо рукавомъ.
Карпо обнялъ ее.
— А Христю забылъ? спросила она.
Никакое признаніе въ любви не было такъ для него пріятно, какъ это напоминаніе о женщин, которою онъ увлекался и которую онъ теперь бросилъ для нея.
— Хай ей чортъ! отвчалъ Карпо:— я тебя люблю.
Прися тихо смялась.
— Меня одну? спросила она.
Онъ крпко обнялъ ее, и они поцловались.
— Приходи сегодня на Ивана Купала, шепталъ онъ ей на ухо:— я провожу тебя домой. Приходи, сердце!
— А гд будетъ? спросила она, прикидываясь, что не знаетъ.
— У Христиной левады, отвчалъ онъ нехотя.
— Что же ты точно галушкой подавился? замтила она и засмялась.
— Не люблю я ее! отозвался Карпо.
— И меня такъ разлюбишь?
— Тебя… моя ясочка, моя зирочка!
Ночь сгущалась надъ ними, Прися сама подвинулась къ нему. Онъ такъ крпко стиснулъ ее въ рукахъ, что она едва не вскрикнула.
— Придешь? спрашивалъ онъ.
— А ежели Христя испортитъ меня? сказала она не то шутя, но то серьзно.
— Ты принеси ей что-нибудь и низенько поклонись. Ты — батькова дочка, она обрадуется.
— А правда, что она вдьма?
— Не знаю.
— А какъ ты женишься, а она приворожитъ тебя опять къ себ?
На этотъ разъ въ голос ея звучала неподдльная боязнь.
— Не бойся, отвчалъ Карпо:— ты меня навки приворожила. Такъ пойдешь за меня замужъ?
Прися нсколько минутъ молчала.
— Что мать скажетъ, отвчала она.— Не любитъ она тебя, Карпо… За что она не любитъ тебя?
— За то, что у моего батько волы здохли.
Оба они разсмялись.
— Ты отца проси, заговорилъ онъ:— проси отца. Отецъ у тебя добрый, онъ большой выкупъ далъ за твою мать.
У Приси забилось сердце, она боялась, что Карпо скажетъ что-нибудь дурное объ ея матери. Но онъ ничего не сказалъ, и Прися почувствовала облегченіе. Любовь къ нему выросла въ эти нсколько мгновеній.
— А что, если отецъ не позволитъ? спросила она.
— Тогда никому не жениться на теб! заговорилъ онъ торопливо и страстно: — слышишь, никому ты не достанешься? Многихъ двокъ я зналъ, а люблю тебя одну!
Сердце Приси рвалось на части отъ радости. Вотъ какимъ она его любила, отнын онъ становился властелиномъ ея.
— А если мать и отецъ не позволятъ — что тогда? спрашивала Прися и съ тайнымъ трепетомъ ждала его отвта.
Карпо усмхнулся.
— Если ты меня любишь, такъ сама знаешь что! проговорилъ онъ быстро.
Прис было и жутко, и сладко, точно она сидла на краю пропасти, на дн которой былъ кладъ, и ей и хотлось, и страшно было достать его. Она молчала.
— Придешь? спросилъ онъ опять:— безъ тебя скучно будетъ.
— Приду, отвтила она.
— Мать тебя не пуститъ.
— Я спрашиваться не буду.
— Она дверь запретъ, поддразнивалъ Карпо.
— Я въ окно вылзу!
— Ау, Прися! послышался громкій голосъ Мары.
Эхо повторило его на другой сторон. Прися встала и взяла коромысло, но не спшила. Отойдя нсколько шаговъ, она обернулась.
— Карпо! позвала она.
Карпо быстро подошелъ къ ней.
— Правда, что въ эту ночь черти по земл ходятъ?
— Говорятъ люди, отвчалъ онъ.
— А правда, что иной прикинется паробкомъ, да и пристаетъ къ двк? Може, и ты чортъ?
Карпо засмялся.
— Иная двка сама прикинется чортомъ, да и лзетъ къ нашему брату, сказалъ онъ.
— Ишь якій! протянула Прися.
— Но ты не такая, заговорилъ Карпо и сталъ ласково водить рукой по ея плечу:— ты, какъ намалеванная! смотришь на тебя, а приступиться не смешь.
— Ау, Прися! опять раздался боле нетерпливый голосъ матери.
И эхо опять повторило его.
— Кто это откликается? спросила Прися.
— Гора, отвчалъ Карпо.
— А можетъ быть, чортъ! проговорила она, и пошла такъ быстро, какъ только позволяла темнота ступать ей босыми ногами.
Она не откликалась: пусть мать сердится. Въ настоящую минуту она всецло принадлежала Карпу. Никакихъ сомнній не было въ ея душ, онъ зналъ что сдлать, если мать не позволитъ. Онъ ее любитъ, потому что она не такая, какъ другія. Она слыла гордой двушкой: многіе на нее заглядывались, но она ни на кого не смотрла. Карпо обднлъ, у него умеръ старшій братъ и волы издохли, но Присю это не безпокоило. Напротивъ, Карпо былъ тмъ и заманчивъ для всякой двушки, что никого не было въ его семь, кром стараго отца. Прис такъ наскучили братья, невстки, ихъ дти и вчная ругань изъ-за каждаго лишняго куска. У Карпо она будетъ хозяйка и никто не станетъ попрекать ее. Что ей, однако-жь, длать, если мать не позволитъ? Карпо потребуетъ, чтобъ она жила съ нимъ, а потомъ мать волей-неволей отдастъ за него. При этой мысли сердце ея сжалось: вдругъ съ ней случится то, что съ Домной? Карпо не захотлъ на ней жениться, и она вышла замужъ за стараго Госенко. Какъ ее били на свадьб! Все существо ея возмущалось при одной мысли, что она можетъ дойти до подобнаго позора. Нтъ! утшаетъ она себя мысленно: — мать отдастъ, отецъ отдастъ! И Карпо защититъ ее. А если… если…
Рука ея неспокойно лежитъ на коромысл, вода плещется во вс стороны, ея слабая мысль теряется передъ трудной задачей, которая предстоитъ ей. Но будь, что будетъ! Сегодна она все-таки непремнно пойдетъ на Ивана Купала, пойдетъ, хоть бы ей пришлось въ трубу вылзть. И Карпо будетъ съ ней. А какъ приметъ ее Христя? Она понесетъ ей яицъ и курицу, она ей низко-низко поклонится. Страхъ разбираетъ ее при одной мысли предстать передъ своей соперницей.
Она вошла во дворъ и поставила ведра на скамью.
Та часть Верхней Маліивки, которая охватывала усадьбу поручика, оканчивалась глубокой долиной, окруженной съ трехъ сторонъ крутыми возвышенностями. Эта-то долина, находящаяся на краю деревни, совершенно замкнутая и уединенная, называлась Христиной левадой. Левадой она была потому, что представляла низкое мсто сравнительно съ окружающими ее возвышенностями. Въ нее со всхъ сторонъ лилась вода, образуя весной что-то въ род заливного луга, который къ концу іюня покрывался тучной и сочной травой. Скаты возвышенностей мстами заросли вишнями, бузиной, черникой, а въ той части, которая была обращена къ деревн, до іюля мсяца стояла вода на протяженіи пятнадцати саженей, образуя маленькій прудокъ съ его неизбжными спутниками: вербами и осиной. Сколько тутъ гнило цлое лто разной дряни, сколько міазмовъ распространялось по всей деревн, заражая лихорадкой взрослыхъ и особенно дтей!
Мсто это было не мене страшно, чмъ владтельница его, солдатка Христя, о которой ходили самые фантастическіе слухи. Ее боялись, и логовище ея считалось самымъ лучшимъ и желаннымъ мстомъ во всей Маліивк. Здсь изъ года въ годъ горлъ Купальскій огонь, сюда собиралась молодежь на вечерницы.
Христя, двадцатишестилтняя красавица, слыла на все село, ‘преподобницей’, но это совсмъ что-то отличное отъ городской кокотки. Такая женщина должна быть хороша, непремнно умна, лихая работница, веселая, пвунья, плясунья, или замчательная разскащица и, конечно, ворожея, потому что народъ иначе не можетъ объяснитъ ея побдъ, какъ дйствіемъ чаръ. Она предается разгулу но страсти, по увлеченію и рдко съ разсчетомъ. Чаще она сама помогаетъ своимъ поклонникамъ.
Христя была маленькая, смуглая, тонкая женщина, съ черными курчавыми волосами и необыкновенно правильнымъ, подвижнымъ лицомъ. Никто не могъ ршить, какого цвта ея глаза: одни говорили — зеленые, какъ у жабы, другіе срые, какъ у кошки, и вс единогласно утверждали, что въ темнот она видитъ и что ночью, когда она спитъ, одинъ глазъ ея смотритъ. Дтей у нея никогда не было, она ихъ не любила и близко не подпускала къ своей усадьб. Бабы, имющія взрослыхъ дочерей, ненавидли ее, а т, у которыхъ были сыновья, боялись, чтобъ она ихъ не приворожила. Молодежь относилась къ ней съ какимъ-то робкимъ недовріемъ, она принимала отъ нея услуги, но никто сердечно не былъ расположенъ къ ней. Христя же, напротивъ, любила только молодежь. Она не знала себ равной между женщинами, она была такъ уврена въ своихъ побдахъ, что презирала соперничество. Ей вс скоро надодали, любовь глубокая, нжная была чужда ей, пока она не позналась съ Карпомъ.
Этотъ страстный, легкомысленный юноша, который ни передъ чмъ не останавливался, никого не боялся, любя, презиралъ и насмхался, разбилъ ея самоувренность. Христя, всегда безмятежная, веселая, стала задумываться и грустить, стала зорко слдить за Карпомъ, а онъ все рже и рже заходилъ къ ней и наконецъ совсмъ прекратилъ посщенія. Христя угадала соперницу свою и возненавидла ее, тмъ съ большею силой, что Прися обладала свойствами, которыхъ у нея никогда не было. Высокая, пышная, величавая, Прися даже въ физическомъ отношеніи представляла полную противоположность съ ней. Ее, Христю, называли змей, а Присю павой. Часто, измученная напраснымъ страстнымъ ожиданіемъ любовника, она шла къ изб Стрльца, чтобъ хоть издали взглянуть на свою соперницу, и мысленно выругать ее. Прися, завидвъ ее, пугливо пряталась, а Мара начинала ругаться, впрочемъ, тихонько, потому что Христя была единственная женщина, которая не церемонилась съ Стрльчихой. Посл подобныхъ безплодныхъ экскурсій, Христя возвращалась въ свою одинокую избу еще съ большей тоской и съ сильнйшей ненавистью въ душ.
Послдніе три дня наканун Ивана Купала она, вмст съ батракомъ, лихорадочно трудилась надъ уборкой сна. Она ничего не готовила, почти ничего не ла, какой-то внутренній огонь сжигалъ ее, глаза ввалились и зловще сверкали. Она съ тайнымъ трепетомъ ждала этой ночи: какъ разъ годъ тому назадъ, въ такую ночь, она, сбросивъ свою головную повязку, съ распустившейся косой, украшенная внкомъ, прыгала черезъ огонь. Карпо всячески старался толкнуть ее въ пламя, это ему не удавалось. Тогда, онъ бросилъ Домну и остался ночевать у нея. Что-то будетъ теперь?
Она безпокойно оглядывала свою леваду. Копны сна, нарочно сложенныя поближе къ деревьямъ, чтобъ очистить мсто для игръ, могли бы порадовать всякій хозяйскій глазъ. Ночь, теплая, чудная, нжная, полная чаръ и благоуханій, спускалась на землю. Втерокъ утихъ, все смолкло и точно прислушивалось къ отдаленному эху псни, разносившейся по селу. Батракъ угрюмо жевалъ корку хлба, а Христя, сидя на опрокинутой ‘диж’, представляла собой олицетвореніе безпокойства и ожиданія.
Но вотъ звуки, несшіеся издалека, ворвались въ долину, наполнили ее всю, и, по мр того, какъ пніе раздавалось все ближе и ближе, лицо Христи успокоивалось и принимало обычное выраженіе. Завидвъ толпу двушекъ и молодыхъ бабъ, она встала и пошла навстрчу такъ покойно и величественно, точна никогда никакое горе не касалось ея души, точно вс помыслы ея были такъ же чисты и двственны, какъ ея блая головная повязка съ вышитыми краями.
Между пришедшими была и веселая Домна, брошенная Карломъ и теперь жена старика, и востроглазая Палазка, и хмурая, некрасивая Настя, и богатая Сашка, приходъ которой видимо польстилъ хозяйк. Двушка принесла ей въ платочк блый пшеничный хлбъ и горшечекъ меду. Об женщины, стоя другъ передъ другомъ, церемонно и долго раскланивались. Христя назвала ее ‘гарнесенькой’, а Сашка, улыбаясь, съ запинками разсказала, какъ она обманула мать, сказавъ, что пойдетъ къ замужней сестр, и пришла къ ней.
Вс двушки были украшены громадными внками, въ которыхъ на первомъ мст красовались макъ, собачья роза, васильки и гвоздики. У нкоторыхъ втки клена и бересты доставали до спины, молодые колосья ржи и пшеницы дрожали при каждомъ движеніи. Он принесли съ собой маленькое деревцо клена и со смхомъ стали разсказывать, какъ прикащикъ полковника гнался за ними, какъ онъ догналъ Горпинку и хотлъ ее побить, а той порой он вс утикли. Утвердивъ деревцо въ земл, он сдлали изъ соломы идола, привязали его къ клену и начали одвать: сначала надли женскую сорочку, привязали дощечку вмсто лица и нарисовали глаза и усы, потомъ обвшали его платочками, намистами, лентами, и надли внокъ на голову. Все это длалось съ пснями, шутками и прибаутками. Палазка долго не позволяла Домн надть идолу свои бусы. Она доказывала, что у купала будетъ жена старая и что онъ, бдненькій, такъ зажурится, что всмъ имъ сумно станетъ. Домна хохотала, хвалила своего стараго осенко и, улучивъ минуту, когда никого не было, сняла съ идола внокъ и надла ему свой очипокъ. Выходка эта привела всхъ въ неописанный восторгъ. Домнинъ очипокъ повсили на тонкую втку клена, гд онъ, при малйшемъ движеніи воздуха, раскачивался во вс стороны и возбуждалъ общій смхъ.
Вс принялись собирать сухія втви, листья, солому и устроивать костеръ. Вдругъ на верху послышался свистъ, шиканье, чьи-то имена выкрикивались и неслись по воздуху, а черезъ минуту толпа хлопцевъ, сокрушая все на своемъ ходу, ворвалась въ леваду. Они набросились на костеръ и въ одно мгновенье отъ него не осталось и былинки. Поднялся невообразимый визгъ и шумъ. Домна тузила какого-то паробка по спип, Сашка побжала въ чащу, чтобы набрать втокъ, ее опередилъ Омелька Перепечка, подставилъ ногу, она растянулась во весь ростъ, обидлась и чуть не ушла домой. Возня продолжалась до тхъ поръ, пока Христя не вступила въ свои права и не водворила порядка. Тутъ подоспли еще двушки, еще паробки и костеръ наконецъ запылалъ.
Женщины, взявшись за руки, съ пснями плясали вокругъ него. Огонь трещалъ, вспыхивалъ, гонимый отовсюду, онъ нетерпливо мотался во вс стороны, то вдругъ змей стлался по земл, то съ трескомъ рвался вверхъ, далеко раскидывая горящія искры и освщая яркимъ заревомъ смющіяся лица молодежи, струя дыма вилась и дрожала въ воздух. Кусты, окружающіе поляну, приняли гигантскіе, фантастическіе размры, а ночь, все боле и боле темная, боле и боле таинственная, сыпала на землю мятежныя желанія и сладострастныя грезы.
Ой, купався Иванъ,
Та и въ воду упавъ
На Ивана на Купала!
раздавалась псня. Паробки врывались въ кругъ, и каждый силился повернуть его въ обратную сторону. Ихъ выталкивали, они часто падаіи, быстро вскакивали, и опять начиналась возня. Христя стояла поодаль, не принимая никакого участія въ весельи. ‘Его’ не было, Приси она, конечно, и ждать не могла.
Вдругъ что-то затрещало за ея спиной. Она обернулась — это былъ Карпо. Онъ слегка кивнулъ ей головой, направился къ кругу и, озаренный яркимъ пламенемъ, съ жадностью всматривался въ лица, мелькавшія мимо него. Христя слдила за нимъ: она знала, кого онъ ищетъ, и жгучая ревность закипла въ груди ея. Она зашла за близь стоявшее дерево и, схватившись за стволъ, затрясла его такъ сильно, что одна двушка вскрикнула и отбжала въ сторону.
А хоръ, между тмъ, плъ:
На Ивана на Купала,
Гд ты, Домна, почувала?
Пидъ яворомъ зелененькимъ!
подхватило нсколько паробковъ, со смхомъ глядя на Домну:
Та съ осенкомъ молоденькимъ!
Домна вырвалась изъ круга и, вмсто всякаго отвта, первая перелетла черезъ огонь.
— Ишь, молоденькая! закричалъ ей кто-то.
А Домна, обжавъ кругъ, опять перелетла черезъ огонь. За ней другая, третья. Паробки нарочно скакали напротивъ и старались толкнуть двушекъ въ костеръ. Пламя лизало ихъ босыя ноги. Маруся попала въ объятія хлопца, который за ней ухаживалъ, но котораго она не любила, и между ними завязалась борьба. Кто-то, чтобъ разнять ихъ, закричалъ: ‘Маруся горитъ!’ и обезумвшая Маруся, которая вовсе не горла, плюхнулась въ воду. Она вылзла оттуда вся покрытая тиной и, при общемъ взрыв смха, спряталась въ избу. Игры и шумъ долго продолжались, пока наконецъ кто-то замтилъ, иго Христи нтъ, и вс бросились искать ее.
Она сидла поодаль на трав. Вс засыпали ее вопросами, почему она не принимаетъ участія въ общемъ весельи. Христя отговаривалась старостью, но выраженіе лица ея такъ мало гармонировало съ словами, что никто знать не хотлъ о ея старости, и вс упрашивали ее перескочить хоть разъ черезъ огонь. Но Христя не согласилась.
Когда, наконецъ, вс утомились отъ бготни и смха, нкоторые начали упрашивать хозяйку разсказать что-нибудь. На костеръ поставили треножникъ и затяли варить кулишъ. Двушки услись попарно съ хлопцами, а Христя принялась разсказывать.
Сначала она рисовала мрачныя картины похожденія чертей, потомъ вдругъ оживилась, впала въ шутливый тонъ и стала говорить о томъ, какъ чортъ однажды подшутилъ надъ ней:
— Я была молода, да красива, начала она оживляясь, при чемъ лицо ея дйствительно сдлалось и молодо, и красиво.
Карпо расхохотался.
— Перехвалила на одинъ бокъ, перехвали же и на другой, сказалъ онъ.
— Съ похвалы сорочки не сошьешь, отрзала Палазка.
А Христя продолжала:
— Хлопцы около меня такъ и увивались, такъ и бились, а мать была сердитая, да строгая, никогда на вечерницы не пускала. Какъ прознаетъ, что собираются — и всегда она чуда, катъ {Палачъ.} ее зна якъ — возьметъ, спрячетъ все на горище {Чердакъ.}, а лстницу приметъ. А у насъ на горниц куры неслись. Ну, какъ съ пустыми руками на вечерницу идти? никакъ нельзя! Вотъ я разъ стою пидъ горищемъ, да и думаю: ‘хоть бы мн какаа чертяка що-небудь оттуда подала!’ Глядь, а съ горища что-то виситъ: не то палка, не то веревка. Я и уцпилась за нее, а то бувъ чортовъ хвистъ!
— Ой, лишечко! проговорила Сашка и, придвинулась ближе къ своему сосду.
А Христя продолжала:
— Я держу, а чортъ проситъ: ‘Пусти, двка!’ Говорю: ‘Не кущу!’ — ‘Пусти!’ — ‘А что дашь?’ — ‘Что хочешь’.— Я и кажу: ‘Дай яицъ’.— А онъ мн: ‘Держи скорй передникъ’. Я обими руками схватила передникъ, глядь, а чорта нту! Только какъ зариготавъ онъ на горищ, да такъ зариготавъ, что хата задрожала, и я чуть не упала на землю.
— Вотъ оно! замтилъ кто-то:— говорятъ, гд чортъ ничего не сдлаетъ, туда бабу пошлетъ, а тутъ — чортъ бабу провелъ.
— Другой разъ, продолжала Христя:— я опять стою подъ горищемъ, а онъ свсился и держитъ полную жменю {Горсть.} яицъ, я подставила передникъ, а онъ и началъ класть. Кладе, кладе, кладе, кладе.
— А за пазуху теб ничего не положилъ? спросилъ Карпо.
Онъ былъ сердитъ, что нтъ Приси, и это былъ грубый намекъ на сухощавую фигуру разскащицы.
— Нтъ, отвчала Христя невозмутимо:— чортъ былъ умне тебя!
Вс расхохотались, и кто-то прибавилъ:
— Спрячь свои вытрибеньки {Глупости.} за пазуху. Карпо сконфузился. Въ эту минуту прибжали дв двушки.
— Что такъ поздно? засыпали ихъ вс вопросами.
— Мы Присю ждали, отвчали он, печально глядя на огонь, который едва теплился подъ котелкомъ. Это были двоюродныя сестры Приси.
— Гд жъ она? спросилъ Карпо.
— Черти вхопили, сострилъ кто-то.
Карпо выругался, а одна изъ двушекъ разсказывала:
— Мать Приси нарочно спать не ложилась, все толклась, ну, Прися вылзла изъ окна…
— Гд же она длась? спросилъ Карпо.
— У нея курица изъ рукъ вырвалась, а она и говоритъ: ‘Стыдно въ первый разъ идти съ пустыми руками, пойду поймаю!’ да и пошла. Мы ждали, ждали, ждали. Должно быть, мать проснулась и въ хату ее загнала.
Въ это время на гор раздались неистовые крики. Вс вскочили и слушали.
Кто-то бжалъ, точно отъ чьей-то погони. Сухія втки трещали подъ ногами. Земля гудла, и черезъ минуту три двушки запыхавшись выбжали на долину.
— Что такое? что такое? обступили ихъ вс съ разспросами.
Но он дрожали, дико оглядывались и ничего не могли выговорить.
Вс столпились около нихъ. У Христи ротъ поддергивала судорога. Испуганнымъ двушкамъ принесли напиться и, когда он нсколько успокоились, одна изъ нихъ заговорила:
— Мы бжимъ черезъ деревню, вдругъ кто-то какъ закричитъ, какъ закричитъ! Ра-т-у-й-те кто въ Бога вруетъ! да такъ жалобно, такъ страшно. Мы оглянулись, а за нами что-то блое бжитъ. Мы — кричать, а оно за нами. Мы — бжать, а оно за нами.
— Это Дашка за вами бжала, сказала вдругъ Христя.
Вс отступили отъ нея на нсколько шаговъ и со страхомъ на нее смотрли.
— Вы не знаете, кто Дашку повсилъ, а я знаю, произнесла она торжественно.
Огонь вспыхнулъ подъ котелкомъ и освтилъ эту толпу съ поблднвшими, перепуганными лицами.
Христя сла ближе къ костру и пригласила всхъ садиться. Никто не ршился ея ослушаться: она знала то, чего другіе не вдали. И когда она заговорила, голосъ ея тонкій и нсколько разбитый, врзывался въ душу робкихъ слушателей.
— Вы знаете вдову Кравченко, что живетъ около дьякона? начала она:— такъ вотъ къ этой вдов Степанъ Овчаренко ходилъ. И какъ ужь она его любила, такъ любила, что на то мсто дула, куда онъ садился! у самой ни рисочки {Капля воды.} во рту, а ему яичницу: у самой рубашки нтъ, а ему новую чинарку справитъ. И завидно стало людямъ смотрть на ихъ счастье, вдь за бдную вдову никто не заступится.
Голосъ Христа зазвучалъ патетически: она подразумвала въ настоящую минуту саму себя, одинокую, покинутую единственнымъ человкомъ, котораго она страстно любила.
— Ой, лишечко! сказалъ Карпо, который инстинктивно чувствовалъ, куда рчь клонится:— коли-бъ твоя знала, що моя казала, твоя-бъ плакала, сказалъ онъ, подражая ея жалобному голосу.
Христю передернуло, по она выдержала и продолжала, какъ ни въ чемъ не бывало:
— Вотъ и стали завидовать люди, особенно Дарья. Много хлопцевъ было на сел, такъ нтъ, ей Степана Овчаренко захотлось, да какъ захотлось: ко мн приходила просить приворожить, а я ей сказала: ‘На худое дло нтъ моей вороги’. Вотъ она и пойди въ ночи подъ мостъ, на Полковничью гребло, да тамъ чорту и пообщала, что какъ, приворожитъ онъ къ ней Степана, такъ она подъ пятницу на цлую ночь къ нему придетъ. Онъ и приворожилъ.
Вс слушали, притаивъ дыханіе, а Карпо небрежно замтилъ:
— Говори до горы, а съ горы и само покатится.
— На твою погибель, бисовъ сынъ! закричала Христя и вскочила на ноги.
Глаза ея пылали и вся она дрожала отъ негодованія.
— Седь, Карпо! крикнулъ на него кто-то:— не мшай!
Карпо всталъ, отошелъ въ сторону и легъ на трав. Онъ длалъ видъ, что не слушаетъ, а между тмъ не пропускалъ ни одного слова изъ того, что говорила Христя.
— Такъ вотъ, продолжала она: — чортъ и приворожилъ Степана, а она думаетъ: ‘Дай, чорта надую!’ да и пошла не къ чорту, а къ Степану. Только смотритъ, а Степанъ и въ сторону ея не озирается, на слдъ ея плюетъ. Тогда она и вспомнила, что чорту общала, приходитъ въ сторожку, смотритъ, а на стн что-то свтится, какъ жаромъ горитъ. Хочетъ убжать — не можетъ, такъ ее и тянетъ, такъ и тянетъ! Вдругъ ее наче що сходило, та и распяло на спини. А она какъ закричитъ Рату-й-те, кто въ Во…
Но не успла она выговорить, какъ надъ ними точно вырвавшійся изъ кодъ земли пронесся чей-то отчаянный, глухой вопль.
Перепуганная толпа вскочила и, какъ стадо овецъ, сбилась въ кучу.
— Это Дашка кричитъ, сказала торжественно Христя, поднимая руку вверхъ:— и будетъ кричать до скончанія вка.
Голосъ ея раздавался, какъ набатъ въ тишин ночной.
— Всякому, продолжала она,— кто отобьетъ чужаго полюбовника или чужую полюбовницу, будетъ такъ!
— Христя! отведи меня отъ грха! раздался отчаянный голосъ.
И одна изъ прибжавшихъ перепуганныхъ двушекъ съ рыданіемъ кинулась передъ Христей на колни.
— Это за мной Дашка бжала! говорила она, надрывающимся голосомъ:— это я отбила Петра у Насти: Ой, лихо! рыдала она, ломая пальцы.
Лицо Христи получило вщее, торжественное выраженіе: ей казалось, что какая-то сверхъестественная сила за нее заступилась. Она собралась опять вщать, но Карпо перебилъ ее:
— Проклятая! заговорилъ онъ быстро и страстно:— это тебя двадцать разъ распять нужно! Это ты отбивала чужихъ мужей! Это. ты привораживала чужихъ полюбовниковъ! Ты будешь кричать до скончанія вка. Изъ-за тебя я бросилъ Домну и погубилъ ее, изъ-за тебя, проклятая вдьма, взялъ грхъ на душу!
Онъ хотлъ броситься на нее, нсколько паробковъ схватили и силой оттащили его.
Вс были объяты неописаннымъ ужасомъ, вс чувствовали себя точно во власти этой женщины. Кругомъ возвышались горы, покрытыя кустарниками, которые въ ночной тьм казались высокими, грозными и зловщими, точно ихъ загнали сюда на погибель. А тутъ еще Карпо вздумалъ бороться съ вдьмой.
Вся толпа кинулась изъ проклятаго мста, и Карпо былъ увлеченъ этой толпой. Черезъ минуту Христина левада опустла. Двушки, у которыхъ не было провожатыхъ, отправились цлой гурьбой, прижимаясь другъ къ другу, и оглядываясь, не бжитъ ли что блое за ними и не раздастся ли зловщій крикъ.
Когда Карпо, увлеченный толпой, выбрался изъ Христиной левады, онъ остановился и снялъ шапку, потъ градомъ катилъ по его разгоряченному лицу. Испуганные двушки и парни бжали мимо него не останавливаясь, вс боялись заговорить съ нимъ, вс точно считали его причастнымъ тому страшному, что совершалось въ эту ночь.
Карпо былъ сильно взволнованъ, онъ боялся за Прнею. Гд она? Что съ нею сталось? Точно этотъ крикъ, который вс слышали, былъ связанъ съ тмъ, что она не пришла въ леваду. За себя онъ не боялся: Христя такъ часто кляла его, столько смертей призывала на его голову, а онъ все-таки оставался живъ и невредимъ. Онъ былъ увренъ, что нечистая сила властна надъ слабыми душами и особенно надъ бабами, себя же онъ считалъ способнымъ бороться съ нею. Еслибы не хлопцы, задалъ бы онъ этой вдьм!
Онъ вспомнилъ, что прошлый вечеръ на изб Стрльца сидлъ пугачъ и громко кричалъ: это считалось дурнымъ предзнаменованіемъ.
Было около двнадцати часовъ ночи, луна не всходила, миріады звздъ свтили. Онъ быстро шелъ, но не къ себ, а къ Стрлъцовой хат. Земля подъ ногами казалась совсмъ черной, только привычный человкъ могъ ступать безъ страха провалиться. Блая изба Василія съ балкончикомъ на улицу едва вырзывалась на темномъ фон. Онъ подошелъ ближе. Ворота были чуть-чуть открыты. Карпо постоялъ около нихъ, все было тихо. Онъ взялся руками за верхнюю перекладину и только что хотлъ приподнять, чтобы войти во дворъ, какъ на него бросилась собака, Карпо отскочилъ и спрятался за уголъ.