ПУШКИНСКЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899
А. С. Шабельская.
А. С. Шабельская.
ПО УЗЕНЬКОЙ ДОРОЖК
ПО УЗЕНЬКОЙ ДОРОЖК
(Наброски карандашемъ).
По узенькой дорожке, Шабельская Александра Станиславовна, Год: 1899
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Онъ шелъ по дорог среди засянныхъ полей. Былъ втеръ, и высокая рожь волновалась подобно морю, звеня своими тяжелыми, созрвающими колосьями.
Ему казалось, что онъ никогда не видалъ такой густой и полной ржи. Почему всегда его тянетъ на это мсто? Даже когда поля чернютъ подъ паромъ, или засваются картофелемъ, онъ неизмнно идетъ сюда.
Мсто это представляло не особенно живописную, но довольно оригинальную картину. Кругомъ были разбросаны небольшія рощи, а за ними чернли лса, образуя какъ бы колоссальный паркъ, среди котораго лужайки вмсто травы засвались рожью, овсомъ и картофелемъ. Ему предстояло пройти первую рощу. Онъ прищурился и смотрлъ впередъ на дорогу, убгавшую подъ тнь высокихъ деревьевъ, и воспоминанія о чемъ-то очень далекомъ и очень дорогомъ подымались изъ глубины прожитой жизни и, подобно неуловимымъ призракамъ, охватывали его. наввая грусть и какое-то непонятное удовлетвореніе. Боже, какъ много лтъ и какъ много жизни лежало на его широкихъ плечахъ! И хотя ноги его ступали несовсмъ твердо, онъ несъ голову, закинувъ назадъ, и держалъ плечи такъ же прямо, какъ въ то время, когда на нихъ красовался лейбъ-уланскій мундиръ, и голову его покрывали волны густыхъ каштановыхъ волосъ. Теперь черепъ его обнажился и блестлъ на солнц. Шапки онъ не любилъ и ходилъ всегда съ непокрытой головой. Только въ непогоду можно было видть на немъ срый картузъ съ большимъ безобразнымъ козырькомъ.
Это былъ человкъ, который никогда не подводилъ итоговъ своей жизни. Выходилъ ли онъ побдителемъ или побжденнымъ изъ жизненной борьбы, голова его всегда была полна мечтаній и проектовъ, а душа всегда была открыта для воспріятія новой борьбы и новаго краха.
Когда-то онъ былъ очень богатъ, когда-то онъ славился въ продолженіе двадцати лтъ какъ образцовый мировой судья, а теперь — старый, больной, въ скромной роли управляющаго, онъ такъ же ясно и доврчиво относился къ жизни, какъ и въ свои двадцать пять лтъ.
Когда онъ входилъ въ рощу, лвая нога его за что-то зацпилась и онъ едва не упалъ. Это были корни старой, старой сосны. Она стоитъ тутъ, у самой дороги, одинокая, втвистая. Некрасива она, правда, но она знаетъ, что ее не тронетъ ни буря, ни рука человческая.
На что годится она, дуплистая, корявая, кривая,— а съ бурей она помряется своими безчисленными мощными втвями. Александръ Юрьевичъ посмотрлъ на эту сосну. Это была его старая знакомая: всматриваясь въ нее, онъ часто сравнивалъ съ ней свое одинокое существованіе.
Толчокъ, который онъ получилъ, споткнувшись на ея корни, больно отозвался въ его спин. Да, это было еще зимой. Выходя изъ окружнаго суда, онъ поскользнулся и упалъ спиной на каменныя ступени.
На мст ушиба у него образовалась опухоль. Опухоль эта ростетъ и болзненность ея увеличивается пропорціонально ея росту. Въ ум его тотчасъ нарисовалась цлая картина суда. Онъ подавалъ жалобу на Ивана Суслика. Этотъ послдній даже во мнніи своихъ односельцевъ былъ настоящая разбойничья душа. Въ эту зиму онъ, съ помощью нсколькихъ смльчаковъ ночью разорилъ маленькую господскую усадьбу, которую крестьяне несправедливо оспаривали у помщика. Когда дло дошло до суда, вс его покинули. Александръ Юрьевичъ вспомнилъ, съ какимъ суровымъ достоинствомъ держалъ себя Иванъ. Онъ никого не выдалъ, отъ того, что совершилъ, не отрекался, и былъ приговоренъ къ трехмсячному тюремному заключенію.
‘Должно быть отсидлъ уже свой срокъ’, подумалъ управляющій. Ему неоднократно совтовали остерегаться Ивана Суслика, но онъ такъ часто и такъ много прощалъ ему, что послднее обстоятельство, по его мннію, было совершенно справедливымъ и неизбжнымъ слдствіемъ цлаго ряда проступковъ, совершенныхъ этимъ неугомоннымъ человкомъ.
Опять передъ нимъ роща. Здсь, на опушк ея, протоптана узенькая тропинка. Она перескаетъ большую дорогу и затмъ вьется среди полей. Земля на ней какъ бы звенитъ подъ ногами проходящихъ. Теперь, когда по обимъ сторонамъ ея колыхалась высокая рожь, дорожка эта казалась необычайно заманчива и поэтична. Александръ Юрьевичъ остановился. Какъ жаль, что онъ не взялъ съ собой дтей помщика, чтобы показать имъ эту аллею карликовъ! Въ немъ самомъ зашевелилось почти дтское желаніе непремнно пройтись вдоль этой узкой полосы. Нигд среди ржи не было видно вытоптанныхъ мстъ. Здсь, на этой узенькой тропинк, было не до игръ и не до шутокъ. Здсь люди проходили спшно и твердо попирали землю ногами. Дорожка все бжала какъ будто съ горы, увлекая его за собой.
Впереди была небольшая ложбинка и тамъ рожь засла такой густой щеткой, что невозможно было пробраться сквозь нее. Солнце клонилось къ западу и косые лучи его окрашивали все это море волнующейся ржи густымъ лиловато-розовымъ цвтомъ. Такимъ же точно цвтомъ были окрашены облака. Они причудливыми зигзагами поднимались надъ солнцемъ и расходилисъ дальше въ вид разорванной нжно-розовой пелены.
Полюбовавшись на рожь, онъ повернулъ было назадъ, но ему жаль было разстаться съ этимъ мстомъ. Онъ точно стоялъ среди волнующагося розоваго моря. Багровый закатъ клалъ на ближайшіе предметы свои яркія краски, отчего дальніе лса, уходившіе на востокъ, казались еще боле темными и еще боле таинственными.
Съ высоты своего громаднаго роста онъ видлъ за рожью безконечныя поруби. Бортныя сосны {Бортная сосна,— это сосна, въ дупл которой пчелы кладутъ медъ.}, пощаженныя топоромъ, вырзывались подобно гигантскимъ сторожамъ на багровомъ горизонт. Сколько вковъ прошло передъ ними,— теперь он стоятъ, опустивши свои могучія втви, не защищенныя отъ солнца и непогоды, на половину высохшія и съденныя червями. Молодой лсокъ, точно трава, колышится у ихъ ногъ. Онъ стоялъ, весь охваченный прелестью разстилавшейся передъ нимъ картины и все, что было тяжелаго и горькаго въ его жизни, молчало гд-то далеко, далеко. Онъ смутно чувствовалъ, что въ такія минуты онъ сливается съ Богомъ, который нердко сходилъ въ его душу.
Нельзя было однако стоять здсь вчно, и онъ медленно повернулся и пошелъ обратно все съ тмъ же приподнятымъ чувствомъ удовлетворенія.
Вдругъ до слуха его стали доноситься чьи-то торопливые шаги, ближе, ближе… Онъ обернулся:— передъ нимъ стоялъ Иванъ Сусликъ. Въ одной рук была его смушковая шапка, а другой — онъ поддерживалъ что-то. Александръ Юрьевичъ увидлъ, что у него былъ топоръ за плечами.
— Здравствуй, Иванъ, сказалъ онъ.
— Здорово, проговорилъ Иванъ совсмъ какъ-то беззвучно, не поднимая на него глазъ.
По тону его привтствія Александръ Юрьевичъ почувствовалъ, что Иванъ Сусликъ его врагъ.
— Ну, что, отсидлъ? спросилъ онъ.
Иванъ вскинулъ на него свои большіе срые глаза, и ничего не отвтилъ. Во взгляд этихъ суровыхъ глазъ и сжатыхъ губахъ, Александръ Юрьевичъ прочелъ столько ненависти и злобы, что сердце его учащенно забилось и мурашки забгали по спин. Нужно было не показать Ивану, что онъ его испугался.
— Ну, иди себ, проговорилъ Александръ Юрьевичъ, отступая немного въ рожь, и очищая ему дорогу.
— Пану попереду итти, а мини, мужику, по заду, проговорилъ Иванъ, опять вскидывая на него глаза, полные ненависти.
Александръ Юрьевичъ тотчасъ сообразилъ, что въ настоящую минуту отъ него, какъ онъ поведетъ себя, зависитъ, быть можетъ, его жизнь. Внутри его точно начинало все застывать, образуя какую-то тяжелую давящую пустоту. Онъ глубоко втянулъ въ себя воздухъ и проговорилъ все тмъ же покойнымъ, ласковымъ голосомъ:
— Я гуляю, а теб, врно, къ спху?
— И мини не къ спиху, я въ Озерахъ дрова рубавъ, отвчалъ Иванъ, не двигаясь впередъ.
Нельзя было дале стоять на одномъ мст. Александръ Юрьевичъ почувствовалъ жгучее желаніе схватить Ивана за шиворотъ, повалить на землю и отнять у него топоръ. Когда-то онъ могъ справиться съ двумя, подобными Ивану, но теперь, куда ужъ! Лвая рука его почти не дйствовала отъ опухоли на спин. А сама опухоль! Попробуй кто прикоснуться къ ней, онъ свта не взвидитъ отъ боли. Ужъ если Иванъ захочетъ его убить, то все равно одолетъ и убьетъ, ему не скрыться. Вс эти мысли вихремъ пронеслись въ его голов, онъ опять втянулъ въ себя воздухъ, повернулся и медленно зашагалъ.
Иванъ шелъ за нимъ, не отставая ни на одинъ шагъ. Сапоги его, подбитые гвоздями, гулко стучали по утрамбованной дорожк и въ каждомъ звук Александръ Юрьевичъ слышалъ себ угрозу.
Въ душ Ивана происходила цлая буря ощущеній. Всегда, съ тхъ поръ, какъ онъ себя помнитъ, онъ чувствовалъ какую-то непріязнь къ господамъ. Положимъ, настоящихъ господъ онъ никогда не знавалъ. Сначала въ барскомъ флигел жилъ управляющій прежняго владльца, несправедливый, жестокій и придирчивый человкъ. Съ нимъ не разъ приходилось считаться и однажды за одинъ проигранный процессъ онъ, Иванъ, лишился всего своею имущества. Тотъ любилъ больше всего наказать мужика рублемъ. Потомъ въ продолженіе десяти лтъ имніемъ владли арендаторы. При арендаторахъ началось для Ивана нчто совсмъ уже скверное. Арендаторы постоянно ссорились съ владльцемъ и его лсниками. Онъ, Иванъ, былъ избранъ ими, какъ орудіе мести. Онъ воровалъ, поджигалъ лса. Однажды лсники поймали его съ зажженной паклей въ рукахъ, и избили чуть не до полусмерти. Два мсяца провалялся онъ, едва рукъ и ногъ не лишился. Это было самое ужасное время въ его жизни. Онъ былъ человкъ умный, и не могъ не чувствовать всей унизительности своего положенія, и въ продолженіе всхъ этихъ десяти лтъ онъ, не переставая, пилъ, точно желая запить нчто, что постоянно копошилось и протестовало въ глубин его души. Бунтовать за какихъ-то неизвстно откуда взявшихся людей, которые пользовались его услугами и затмъ почти всегда предавали его,— разв это не позоръ? Когда имніе перешло къ новому владльцу и поселился этотъ такъ называемый довгій {Долгій, длинный.} управляющій, дла приняли совсмъ другой оборотъ. Онъ, этотъ довгій, никогда не ссорился, былъ даже очень добръ, если его о чемъ нибудь просили, на зато горой отстаивалъ интересы своего доврителя. Девизъ его былъ: ‘пусть насъ судъ разсудитъ’.
Когда случалось у крестьянъ какое нибудь запутанное дло, они шли къ нему и онъ распутывалъ вс ихъ недоразумнія, и часто являлся даровымъ ходатаемъ за нихъ въ суд. Онъ никогда не позволялъ себ никакого насилія и никакого самоуправства, но зато въ другихъ не терплъ ни того, ни другого.
На Ивана находили минуты, въ которыя онъ готовъ былъ примкнуть къ тмъ, которые любили Александра Юрьевича и не случись послдней исторіи съ разореніемъ господской усадьбы, неизвстно, что бы онъ чувствовалъ въ настоящее время, идя съ топоромъ въ рукахъ, позади врага своего, на этой узенькой тропинк. Теперь же онъ былъ преисполненъ ненависти и злобы. Три мсяца просидть по его милости къ острог! Вся эта исторія разоренія усадьбы такая тяжелая, такая горькая. Когда онъ о ней вспоминалъ, въ душ его закипала злоба и ему хотлось драться поочередно съ каждымъ изъ участвовавшихъ въ ночной экспедиціи. Видъ Александра Юрьевича всполошилъ въ немъ все, что было наболвшаго, тяжелаго и постыднаго въ его жизни. И всегда, вдь, онъ былъ бденъ, всегда за что нибудь отвчалъ, всегда кому нибудь причинялъ пакости. Его ловили, били, шельмовали. Подчасъ ему становилось до того невыносимо въ его нетопленной хат, безъ хлба, безъ денегъ, безъ надеждъ, кажется, острогъ и смерть лучше той жизни, какую онъ велъ. Онъ даже не помнилъ, было ли ему когда нибудь вполн хорошо. Главное, никто его не любилъ, вс имъ пользовались, но чтобъ помочь ему,— нтъ. Онъ какъ-то нелпо, дико пришелъ къ полному разоренію. Земля его была давно законтрактована другому хозяину, деньги пропиты, и не было способовъ возвратить ее когда нибудь. А между тмъ гд-то тамъ, на дн души его жила потребность чего-то лучшаго. Что-то по временамъ бродило въ немъ. Взять, напримръ, хоть его женитьбу. Вдь за нее онъ готовъ былъ въ огонь и въ воду, но все это потонуло въ сумятиц его нелпой жизни. Въ настоящую минуту онъ всхъ, всхъ ненавидлъ, и особенно этого довгаго, который шагалъ впереди его. Все судъ да судъ. Вотъ судъ и продержалъ его три мсяца въ острог, и вс помощники его попрятались. Хватить бы этакъ топоромъ сзади, сволочить въ оврагъ и пусть ищутъ, а и найдутъ не бда:— запираться не станетъ. Невтерпежъ ему подобныя обиды. Не укралъ, не обобралъ, и по злоб людской въ острогъ попалъ. И этого убить,— не для того, чтобы обокрасть, а для того, что жизнь проклятая.— Они подходили къ оврагу. Въ душ Ивана поднималось и росло нчто черное и страшное. Онъ посмотрлъ на Александра Юрьевича,— тотъ шелъ, перегнувшись всмъ корпусомъ на одну сторону, шелъ своей неровной старческой походкой, точно цпляясь за что-то невидимое лвой ногой. Длинная тонкая шея загорла и завалилась, образуя впадины около позвонковъ и ушей, отчего эти послднія неестественно торчали. Какъ ни былъ Иванъ зло настроенъ, но видъ этой старческой спины — и особенно красной тонкой шеи — смутилъ его и въ немъ, какъ молнія, сверкнула мысль: ‘Повернется — убью, не повернется — стыдно точно’. Что ‘точно’? Никакое сопоставленіе не успло еще родиться въ его сознаніи, какъ Александръ Юрьевичъ быстро обернулся.
— Хороша рожь въ этомъ году, Иванъ,— проговорилъ онъ опять, ласково.
— Якъ у мене іи нема, такъ мини що, отвтилъ Иванъ,и вдругъ быстро снялъ топоръ съ плеча. Александръ Юрьевичъ такъ же быстро отвернулся и зашагалъ впередъ. Сердце его стучало, подобно молоту въ груди. Онъ инстинктивно нагнулся впередъ, точно желая уберечь голову отъ удара. Правая рука его судорожно крестила грудь маленькими, учащеннымя крестиками. Если Иванъ захочетъ убить его, все равно отъ него не убжишь и не спрячешься на этой узенькой тропинк. Какъ ни была тяжела и горька его жизнь, какъ часто ни звалъ, ни молилъ онъ смерть на помощь, но погибнуть здсь такъ безславно, отъ руки такого же человка, какъ и онъ! Нтъ, въ этомъ было нчто до того страшное, что вся картина, которой онъ беззавтно любовался, и густая рожь, и виднвшаяся поверхъ колосьевъ темная курчавая зелень,— все это было полно теперь ужаса и холода могилы. Красноватый отблескъ, бросаемый закатомъ, точно кровавая пелена застилалъ ему зрніе. Воздухъ былъ напоенъ ядомъ смерти. Дыханіе, расширяя грудь, не облегчало, а напротивъ, причиняло ему глухую боль. Онъ шелъ съ открытымъ ртомъ, съ поблвшими губами, съ выраженіемъ ужаса на старческомъ лиц, а сзади мрно стучали шаги Ивана. Вдругъ они смолкли… Чтобъ это значило? Кровь ударила ему въ голову и весь онъ вздрогнулъ отъ радостнаго сознанія, что Иванъ, можетъ быть, нарочно отстаетъ отъ него. Ему до страсти, до боли хотлось оглянуться, но онъ превозмогъ себя и продолжалъ шагать впередъ. Опять до его напряженнаго слуха стали доноситься звуки шаговъ.
Теперь ему казалось, что Иванъ не идетъ, а бжитъ за нимъ. Каждый шагъ, точно проникая черезъ его больную спину, стучалъ ему въ сердце. Горло его сдавила спамза и онъ боялся, что ему не хватитъ дыханія, онъ упадетъ и тогда ужъ, наврное — конецъ… Онъ не смотрлъ по сторонамъ и не зналъ, прошли ли она оврагъ, казалось, узенькая тропинка не только не приближалась къ большой дорог, а точно убгала отъ лея. Нигд ни души. Все мертво и страшно.
Иванъ прекрасно видлъ, что они прошли оврагъ, онъ даже остановился и посмотрлъ на об стороны, не отдавая себ яснаго отчета, зачмъ нужно было останавливаться, точно онъ хотлъ измрить глазами — далеко ли придется ему тащить трупъ врага своего. Когда онъ поднялъ голову и посмотрлъ вслдъ Александру Юрьевичу, тотъ былъ уже далеко. Это обстоятельство дало другое направленіе его чернымъ мыслямъ. Какъ вс крестьяне, онъ былъ немного фаталистъ. То, что онъ встртилъ управляющаго на узенькой дорожк, было какъ бы свыше предназначено для того, чтобъ онъ, Иванъ, отомстилъ ему. Теперь, увидя врага, отошедшаго отъ него на большое разстояніе, Иванъ почувствовалъ, что здсь вмшалась опять какая-то тоже высшая невдомая сила. Эта сила избавила его отъ грха. Ему виднлась только лысая голова Александра Юрьевича, она была вся залита пурпурнымъ отблескомъ. Иванъ смотрлъ на эту голову и что-то новое возникло внутри его. Какое-то никогда не испытанное имъ чувство примиренія совсмъ охватывало его и гнало черныя мысли. Ему казалось, что никогда не видалъ онъ такой густой ржи, какъ въ этомъ году, такой курчавой зелени, какъ на дальнихъ лсахъ. Тамъ, надъ селомъ, вьется дымъ,— это дымъ его хаты. Клубы пыли поднимаются и падаютъ,— это пастухъ гонитъ скотъ, и его бычекъ тамъ. Онъ выйдетъ изо ржи, повернетъ налво и пойдетъ въ село. Тамъ ждутъ его. Жена поставитъ горячій борщъ на столъ. Весь день онъ питался однимъ сухимъ хлбомъ. И сегодня, и завтра, и много дней онъ будетъ свободно проходить этой узенькой дорожкой въ Озеры безъ тяжкаго грха на душ. Пусть его предавали и шельмовали, въ настоящую минуту онъ никому не желаетъ лиха {Зла.}. Пусть все живетъ на земл, ходитъ и дышетъ. Какія большія поля, какая тяжелая рожь,— всмъ, всмъ хлба хватитъ. Ему хотлось догнать Александра Юрьевича и сказать ему что нибудь пріятное. Онъ догналъ его, онъ шелъ почти вплотную за его спиной. Ему слышно было тяжелое, прерывистое дыханіе управляющаго. Ему стало жаль его. Тоже, вдь, старый, тоже работаетъ, не надъ своимъ старается, за кусокъ хлба… ему тоже жить хочется, дти… повадка господская. Можетъ быть, будь свое, онъ бы и не сталъ людей въ острогъ сажать. Онъ вздохнулъ полной грудью, со стономъ, какъ человкъ, который задыхался подъ бременемъ тяжелыхъ мыслей и вдругъ нашелъ выходъ изъ нихъ. Дорожка быстро приближалась къ концу. Александръ Юрьевичъ ступилъ на нее съ необъяснимымъ чувствомъ радости, точно онъ безнадежно носился по морю и наконецъ причалилъ къ берегу, точно онъ умиралъ страшной смертью и вдругъ ожилъ для лучшей жизни. Изъ его груди тоже вырвался стонъ облегченія.
— Заморились, пане, сказалъ Иванъ, глядя на него своими большими глазами.
Александръ Юрьевичъ прочелъ въ этихъ глазахъ міръ и прощеніе себ. Ему стало жаль Ивана. Зачмъ онъ его заподозрилъ, быть можетъ Ивану и не грезилось посягать на его жизнь. Хорошо, что онъ твердо шелъ впередъ, не оглядываясь, не кинулся обнаруживать его.
— Старъ я сталъ, Иванъ, и спина болитъ, проговорилъ Александръ Юрьевичъ.
— И-и-и, отвтилъ Иванъ,— якъ що болыть у чиловика, такъ вже ни до веселья.
— Ужъ какое тамъ веселье, продолжалъ Александръ Юрьевичъ.— Вс мы работать должны, до самой смерти работать, такъ вдь, Иванъ?
— Оно такъ, пане. Була бы тилько работа.
Они пошли рядомъ и мирно бесдовали. Иванъ жаловался на свое горькое житье, а Александръ Юрьевичъ общалъ помочь ему.
Но съ этого достопамятнаго дня ему стало казаться, что онъ быстро приближается къ могил. Какъ будто онъ уже находился за предлами здшняго міра, и ему данъ только временный, краткій отпускъ на землю.