НАЕДИН.
НАЕДИН.
Разсказъ Матильды Серао.
—-
——
М. М.
‘Русская Мысль’, кн.XII, 1890
Наедине, Серао Матильда, Год: 1890
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Посл сильныхъ вспышекъ страсти, въ часы тихихъ бесдъ, когда признанія такъ и льются, въ минуты внезапныхъ порывовъ откровенности, когда дружба становится нжне и задушевне, Флавія охотно говорила о своемъ дтств, объ этомъ веселомъ, беззаботномъ времени, гд все — солнце, ласки, радости… Эти воспоминанія охватывали ее какимъ-то восторгомъ. И теперь, мечтательно глядя вдаль, она опять взволнованнымъ голосомъ говорила о той нжности и ласкахъ, которыми окружала ее материнская любовь. Потомъ этотъ экстазъ ея внезапно смнился глубокой грустью, голосъ зазвучалъ какъ-то глухо и она чуть слышно прошептала:
— Мама… мама…
И, какъ бы желая отдлаться отъ этихъ тяжелыхъ мыслей, она взяла руки Чезаре и, смотря ему въ глаза, проговорила:
— Разскажи мн что-нибудь о себ, дорогой мой.
Чезаре улыбнулся и продолжалъ покуривать свою сигару, съ видомъ человка спокойнаго и удовлетвореннаго.
— Я былъ ребенкомъ очень сильнымъ, очень задорнымъ, очень вспыльчивымъ, дорогая. Вотъ и все.
— И больше ничего?
— Ничего, милая.
— Ну, тогда…— проговорила она, опуская голову,— разскажи мн о твоемъ мальчик.
На мгновеніе лицо Чезаре стало серьезно, онъ пристально посмотрлъ на нее, точно подозрвая что-то. Но въ глазахъ Флавіи онъ прочелъ столько робкаго любопытства, столько сердечнаго участія, что подозрніе его тотчасъ же разсялось. Тогда, съ своей гордою улыбкой счастливаго отца, онъ началъ говорить ей о своемъ сын, котораго зовутъ Паоло, какъ и его дда, и который не хочетъ больше, чтобы его называли bb, потому что онъ уже большой, потому что ему уже десять лтъ.
— И волосы у него свтлые, какъ у тебя?— спрашиваетъ Флавія, внимательно слушая его.
— Свтлые, да, и вьющіеся. Онъ сердится, когда я говорю ему, что у него парикъ. Онъ очень чувствителенъ къ насмшкамъ, терпть не можетъ, когда съ нимъ шутятъ. Онъ тогда поблднетъ весь, но никогда не заплачетъ. Сядетъ себ въ уголокъ и задумается. Станешь говорить съ нимъ — не отвчаетъ. Груститъ и задумывается, какъ взрослый.
— Онъ, можетъ быть, слабъ, болзненъ?— шепчетъ она растроганная.
— Нтъ, но онъ очень чутокъ ко всему, слишкомъ, можетъ быть. Мн надо искоренить въ немъ эту чрезмрную воспріимчивость, иначе онъ будетъ очень несчастливъ. Если онъ привыкнетъ слишкомъ много любить, слишкомъ многаго желать, слишкомъ страдать отъ отсутствія того, что онъ любитъ или желаетъ, тогда… бдное дитя мое!
Наступило тревожное молчаніе. Разговоръ, повысившійся до страстности, утратилъ свое спокойствіе и прелесть. Чезаре попытался было опять заговорить о мальчик, но это показалось ему неудобнымъ, потому что при воспоминаніи о Паоло каждую минуту вставалъ рядомъ съ нимъ образъ его матери, молодой обманутой жены. Изъ уваженія къ женщин, которую онъ уже боле не любилъ, и изъ деликатности къ той, съ которою теперь былъ связанъ, онъ не могъ произнести имя жены въ присутствіи любовницы. Онъ замолчалъ.
Вдругъ Флавія поднялась съ своего мста, подошла къ нему и съ свойственною ей женскою нжностью, которая все побждаетъ, сказала:
— Отчего ты не приведешь ко мн своего мальчика?
Это было въ первый разъ, что Флавія прямо обратилась къ нему съ этою странною просьбой. По лицу Чезаре пробжала тнь неудовольствія и онъ быстро произнесъ:
— Это безуміе!…
Но Флавія не отчаивалась. Всякій разъ, когда любовь въ ней Чезаре приливала сильне, она становилась совсмъ доброй, совсмъ хорошей, и все пыталась навести его на то, чтобы онъ привелъ къ ней сына. Напрасно Чезаре отмалчивался или стараяся замять разговоръ, Флавія опять возвращалась къ нему, непоколебимая въ своемъ желаніи. Въ этотъ разъ, Чезаре, убжденный въ томъ, что она не понимаетъ всей неделикатности своего каприза, сказалъ ей:
— Ребенкомъ распоряжается его мать, она не захочетъ отпустить его къ теб, ты должна бы, кажется, понять это.
Послдовала бурная сцена. Флавія упрекала себя за свою гршную любовь и упрекала Чезаре, плакала, отчаивалась, ломала руки, кляла свою неудавшуюся жизнь и ненавистную минуту, въ которую впервые увидла Чезаре. Онъ началъ утшать ее, но она не успокоивалась и продолжала высказывать давно накопившуюся въ ней боль и горечь своего фальшиваго положенія. Она дошла до того, что заговорила о своемъ раскаяніи и угрызеніяхъ совсти, сокрушалась о разбитомъ идеал семейной жизни и домашняго мира, обо всемъ, чмъ она пожертвовала ради Чезаре. Онъ долженъ былъ цловать ее, шептать слова утшенія, неувренныя и дтски-наивныя, потому что то, что она говорила, была правда, какъ больному ребенку гладить ея волосы, всячески баюкать ея горе, чтобы усыпить его, и кончилъ тмъ, что общалъ ей на этихъ дняхъ привести къ ней ребенка.
— Ты оставишь его здсь одного со мной, милый?
— Оставлю, дорогая, только бы ты не плакала.
— Оставишь мн его на часъ, на цлый часъ?
— Да, дорогая.
— О, ты моя радость, мое счастье!— прошептала она, успокоенная и счастливая.
— Паоло,— сказалъ отецъ, потихоньку подвигая мальчика впередъ,— вотъ, это та самая синьора, которая хотла тебя видть.
Ребенокъ поднялъ свои черные глаза на Флавію и весело улыбнулся ей. Она сложила руки съ выраженіемъ восторга.
— Какъ онъ хорошъ, какъ онъ красивъ!— сказала она въ полголоса.
Потомъ, нагнувшись къ отцу, прибавила:
— Чезаре, спроси его, хочетъ ли онъ поцловать меня?
— Паоло, хочешь поцловать синьору?
— Да,— отвтилъ мальчикъ.
И, съ движеніемъ, полнымъ нжной граціи, онъ взялъ ея красивую, сверкавшую кольцами руку и поцловалъ ее.
— Браво, Паоло! Совсмъ какъ изящный кавалеръ!— съ гордостью замтилъ отецъ. Флавія продолжала смотрть на ребенка.
— Хочешь, милый, побыть съ синьорой, пока я схожу тутъ неподалеку?
— Ты, папа, скоро вернешься?
— Скоро, мой милый.
Въ присутствіи ребенка они не посмли подать другъ другу руки и только обмнялись быстрымъ взглядомъ. Флавія нагнулась, взяла Паоло за руки и повела его въ гостиную, къ открытому балкону, какъ бы для того, чтобы лучше разсмотрть его. Онъ стоялъ вытянувшись, въ своемъ темно-зеленомъ бархатномъ костюмчик, держа въ рукахъ бархатный беретъ.
— У тебя глаза точь-въ-точь какъ у твоего папы,— прошептала Флавія, взявъ его руку и нжно лаская ее.
— Да, но за то ротъ у меня какъ у мамы,— съ гордостью отвчалъ ребенокъ.
— Теб не хочется, разв, быть похожимъ на папу?— и голосъ ея слегка дрогнулъ.
— Папа красивый, но мама еще красиве: волосы у нея длинные, длинные, а руки такія маленькія. Вы ее не знаете, мою маму?
— Нтъ.
— А почему вы ее не знаете?
— Да такъ,— прошептала она, опуская голову, и глаза ея наполнились слезами.
Паоло посмотрлъ на нее съ любопытствомъ и замолчалъ. Она встала, взяла со стола конфекты и подала ему. Онъ вжливо отказался, но продолжалъ смотрть на нихъ, какъ смотритъ благовоспитанный мальчикъ, который не сметъ взять того, что ему хоть и очень хочется.
— Отчего ты не берешь?
— Мн нездоровится, meri.
— Если он теб нравятся, возьми ихъ, Паоло… Тебя этому въ школ научили?
— Нтъ, это меня мама научила. Я въ школу не хожу.
— А кто же теб уроки даетъ?
— Мама. Она бы скучала, если бы съ утра до трехъ часовъ оставаться одной. Вотъ она и занимается со мной до двнадцати часовъ.
— Ну, а въ двнадцать?
— Въ двнадцать мы обдаемъ, мама и я.
— Одни?
— Папа никогда не обдаетъ съ нами. Онъ очень занятъ, у него иного дла, очень много дла!
Короткое молчаніе.
— Возьми конфекты, Паоллино.
— Много слишкомъ, — сказалъ Паоло, прибгая къ послдней уважительной причин отказа.
— Раздлишь съ кмъ-нибудь изъ товарищей.
— У меня нтъ товарищей.
— Такъ съ кмъ же ты играешь?
— Съ мамой, когда ей хочется.
— А ей не всегда хочется?
— Нтъ.
— Отчего?…
Ребенокъ посмотрлъ на нее и замолчалъ. Лицо Флавіи на мгновеніе подернулось выраженіемъ глубокой печали. Но ребенокъ ничего не зналъ и не могъ понять этого вопроса.
— Такъ что теб не очень весело?— заговорила, наконецъ, Флавія, глубоко вздохнувъ, какъ бы стараясь отдлаться отъ чего-то гнетущаго.
— Нтъ, весело! Мама вышиваетъ, играетъ на роял, а я разсматриваю картинки въ книгахъ, играю въ кубики, изъ которыхъ домики длаютъ, или смотрю, какъ проходятъ по улиц.
— И все одни?
— Да. Папа былъ бы съ нами, да у вето очень много дла, очень много!
— Это теб говорилъ, что у него много дла?
— Мама.
— А!
— Она мн тоже сказки разсказываетъ, когда мн скучно. Только он все такія грустныя, ея сказки, мн отъ нихъ плакать хочется. Вы не знаете такихъ сказокъ, отъ которыхъ смются?
— Нтъ, милый! Она теб по вечерамъ разсказываетъ сказки?
— Да, по вечерамъ. Мн бы хотлось пойти въ театръ, папа насъ разъ повелъ въ театръ, съ мамой. Ну, а теперь папа не можетъ больше ходить съ нами, мы теперь рано ложимся спать. Онъ приходитъ домой очень поздно, ночью, совсмъ ночью, и тихо, тихо проходитъ въ сосднюю комнату, чтобы насъ не разбудить. Но мама никогда не спитъ и все слышитъ. Иногда я тоже не сплю. Тогда мама говоритъ мн чуть слышно: ‘вотъ, папа’. Потомъ, когда папа входитъ, чтобы поцловать меня, мы притворяемся, будто спимъ.
— И папа цлуетъ тебя?
— Да, и уходитъ потомъ на цыпочкахъ, такъ же, какъ вошелъ.
— А маму не цлуетъ?
— Нтъ,— сказалъ ребенокъ и задумался.
— Ты, значитъ, спишь въ одной комнат съ мамой?
— Да, прежде я тамъ не спалъ. Но папа на мсяцъ ухалъ путешествовать, а мама боялась одна спать и велла принести мою кровать въ себ въ комнату. Такъ я съ тхъ поръ и остался у нея.
Флавія тяжело откинулась на спинку своей кушетки, у нея голова кружилась. Ребенокъ смотрлъ на нее своими добрыми, удивленными глазами. Она не говорила, не шевелилась, точно застыла, а Паоло уже начиналъ бояться этой прекрасной синьоры, блдной, какъ смерть. Онъ машинально сжималъ въ рукахъ свою шляпу и очень хотлъ, чтобы отецъ скорй вернулся и увелъ его домой.
Вдругъ Флавія вздрогнула, подняла голову и лицо ея выразило столько страданія, что ребенокъ невольно протянулъ къ ней рука, какъ къ матери, говоря:
— Что съ тобой?
Глухое рыданіе вырвалось изъ ея груди, когда она цловала прелестнаго, милаго ребенка, наивно изумленнаго этою странною сценой. Слезы ея такъ и лились по щекамъ и ше Паоло.
— Не плачьте, синьора, не плачьте! Все пройдетъ.
— Ну, я не плачу больше, видишь, не плачу. Поцлуй меня, какъ свою маму.
Онъ обхватилъ ея шею обими ручонками и поцловалъ ее.
— Прощай, мой милый! Подожди здсь минутку. Сейчасъ папа вернется и отведетъ тебя домой. А мн надо идти…
— Сказать мам, что я былъ здсь?
— Зачмъ?
— Да, папа сказалъ мн, чтобъ я не говорилъ.
Она подумала. Потомъ, отбросивъ послднее сомнніе, сказала:
— Скажи ей, скажи мам, что ты былъ у Флавіи.
На мгновеніе прекрасная рука ея легла на его кудри, какъ бы благословляя его.
Флавія и Чезаре не встрчались боле никогда.