Начало и развитие русской критики, Скабичевский Александр Михайлович, Год: 1894 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

НАЧАЛО И РАЗВИТІЕ РУССКОЙ КРИТИКИ.

Шеллингисты.

Въ настоящей стать мы постараемся обрисовать то философское броженіе 20-хъ, 30-хъ и 40-хъ годовъ, которое, подвергнувъ своему могучему вліянію перваго русскаго критика Н. А. Полеваго {См. нашу статью о немъ въ No X ‘Міра Божія’ 1893 г.}, создало затмъ цлую литературную эпоху. Но прежде всего мы постараемся охарактеризовать ту общественную среду, въ которой сосредоточивалось это броженіе.

Такъ, мы находимъ какъ нельзя боле естественнымъ, что броженіе это совершилось не въ какомъ либо другомъ центр Россіи, какъ именно въ Москв. Петербургъ для этого не годился. Правительственный центръ и торговый портъ, Петербургъ всегда жилъ слишкомъ лихорадочною жизнью, всю размнявшуюся на интересы и заботы практическаго характера. Сюда прізжали длать карьеру, обогащаться, торговать, судиться и т. п. Въ сует и шум столичной сутолоки, въ ежедневной смн модъ и новостей людямъ было некогда задаваться головоломными вопросами о начал всхъ началъ или о конц всхъ концовъ.

Москва же самымъ своимъ вншнимъ видомъ располагала къ устремленію мыслей гор. Величественный кремль, массы старинныхъ церквей, а въ нихъ ряды могилъ достопамятныхъ дятелей давно минувшихъ лтъ, все это, будя вереницу историческихъ воспоминаній, вмст съ тмъ невольно влекло мысль отъ всего суетнаго, конечнаго и преходящаго къ необъятному, непостижимому, вчному.

Жизнь въ Москв по тишин и монотонности боле подходила къ типу жизни провинціальныхъ городовъ. Желзныхъ дорогъ въ то время еще не было, петербургскія новости доходили до Москвы не скоро. Ничто не -мшало поэтому по цлымъ недлямъ и мсяцамъ углублять умъ въ ршеніе вопроса о томъ, насколько призрачно или реально все видимое я какъ безусловный духъ воплощается въ условную матерію, и никакія назойливыя хлопоты, заботы или тревоги по случаю внезапныхъ перемнъ и скандаловъ не отвлекли мысль къ злобамъ дня.

Наконецъ, въ Москв существовало и еще одно условіе, располагавшее къ философскимъ созерцаніямъ: пользованіе безграничнымъ досугомъ, доставлявшимъ возможность россійскимъ философамъ предаваться размышленіямъ и спорамъ безпрерывно дни и ночи. Москва изстари была городомъ неслужилаго барства, предпочитавшаго покой и нгу бездятельнаго и безмятежнаго существованія. Бары эти проживали съ многочисленными семьями въ своихъ ддовскихъ хоромахъ-особнякахъ съ старинными фасадами и львами на воротахъ, окруженные многочисленною дворнею. Дома эти, со своими тнистыми садами, огородами и службами имли видъ не столько городскихъ зданій, сколько перенесенныхъ въ столицу помщичьихъ усадебъ, и жизнь въ этихъ домахъ вели ихъ владльцы совершенно такую же привольную и разгульную, какой наслаждались они и въ своихъ подмосковныхъ имніяхъ, куда они удалялись на лтніе мсяцы. Вс они были породнившись и перекумившись между собою, и представляли замкнутый кругъ московскаго бо-монда, въ которомъ строго наблюдалось мстничество по степенямъ древности и знатности дворянскихъ родовъ, и трудно было попасть въ этотъ кругъ человку ‘не своему’.

Много было въ нравахъ этого круга дикаго татарства, завшеннаго до-петровскою стариною, рельефно выставленнаго во всемъ своемъ безобразіи въ безсмертной комедіи Грибодова ‘Горе отъ ума’, но тмъ не мене все-таки въ ту эпоху среда эта была средоточіемъ просвщенія въ Россіи. Хотя въ салонахъ московскихъ баръ Фамусовы и Скалозубы и предлагали порою, ‘собрать вс книги да и сжечь’ или писателямъ ‘фельдфебеля въ Вольтеры поставить, и ихъ бы всхъ маршировать заставить’, но вмст съ тмъ эти самые московскіе бары любили въ своихъ роскошныхъ салонахъ собирать всякаго рода знаменитостей иностранныхъ и русскихъ по всмъ отраслямъ искусствъ. Нердко въ пышныхъ залахъ ихъ устраивались великолпные музыкальные концерты и литературныя чтенія. Въ каждомъ дом обязательно была обширная библіотека, составленная изъ лучшихъ сочиненій ученыхъ и художественныхъ на всхъ европейскихъ языкахъ. Въ то же время, надо отдать справедливость московскимъ дворянамъ того времени, они старались давать своимъ дтямъ образованіе по истин блестящее. Воспитаніе это было домашнее. Начиналось оно съ того, что выписывались изъ-за границы иностранцы, французы, нмцы, англичане для упражненія въ иностранныхъ языкахъ. Вмст съ языками иностранные воспитатели вселяли въ своихъ воспитанникахъ и передовыя европейскія идеи и понятія. Особенно важную роль въ этомъ отношеніи играли французскіе эмигранты, которые первоначально (въ 90-хъ годахъ прошлаго столтія) принадлежали къ знатнымъ выходцамъ изъ Франціи, бжавшимъ отъ революціонныхъ смутъ, а затмъ въ первыя десятилтія ныншняго вка, какъ разъ въ то время, о которомъ идетъ у насъ рчь, пошли въ Россію эмигранты и изъ другихъ слоевъ и партій французскаго общества. Въ то время, какъ воспитатели-французы подъ живымъ впечатлніемъ событій, совершавшихся въ ихъ отечеств, направляли мысли юношей къ вопросамъ общественнаго характера, гувернеры-нмцы, въ свою очередь возбуждали въ нихъ стремленіе къ изученію германской философіи, которая какъ разъ въ то время находилась въ зенит своего процвтанія.

Когда мальчикъ подросталъ, его начинали готовить къ слушанію университетскихъ лекцій и для этого очень часто приглашались лучшіе университетскіе профессора, которые на столько подготовляли юношу, что ему не для чего уже было оставаться въ университет вс четыре года, а достаточно было двухъ-трехъ лтъ для полученія первой ученой степени.

II.

Для нагляднаго примра воспитанія московской золотой молодежи начала истекающаго столтія считаемъ не лишнимъ представить очеркъ дтскихъ и юношескихъ лтъ двухъ литературныхъ дятелей, стоявшихъ во глав шеллингистовъ, и съ критическими взглядами которыхъ мы будемъ имть дло въ этой стать,— Дмитрія Владиміровича Веневитинова и Ивана Васильевича Киревскаго.

Д. В. Веневитиновъ родился въ Москв 14 сентября 1805 г. Онъ принадлежалъ къ одной изъ старинныхъ дворянскихъ фамилій, и большое помстье въ Воронежской губерніи доставляло его родителямъ возможность стоять въ первыхъ рядахъ московской знати. Домъ его матери былъ однимъ изъ самыхъ извстныхъ и почтенныхъ домовъ въ Москв и составлялъ нчто въ род салона артистовъ, въ который заглядывали вс мстные и зазжіе художники, пвцы, музыканты,— и подъ ихъ благодатнымъ вліяніемъ раскрывались поэтическіе инстинкты ребенка* Отца потерялъ Веневитиновъ въ раннемъ дтств, и мать его, Анна Петровна, женщина очень умная и во всхъ отношеніяхъ прекрасная, воспитала сына подъ своимъ непосредственнымъ и весьма благотворнымъ вліяніемъ. Когда ему минуло 7 лтъ, она сумла найти человка, который съ такой же любовью и внимательностью направлялъ бы его дальнйшее образованіе. Это былъ Дорбръ, отставной капитанъ французской службы, человкъ умный и образованный, который могъ, какъ нельзя лучше, дйствовать на впечатлительнаго мальчика. Дорбръ явился къ своему питомцу первымъ представителемъ науки и мысли, и многое зависло отъ характера этой первой встрчи. Веневитиновъ искренно полюбилъ своего наставника. Лтнія поздки на дачу въ Кусково или Сокольники пріятно разнообразили учебную жизнь мальчика — и тамъ на вол и простор развивался онъ со всей неутомимостью своего возраста. Всевозможныя игры бывали имъ перепробованы, тамъ же, вроятно, одушевила его впервые та любовь къ природ, которую онъ постоянно сохранялъ въ себ. Рядомъ съ физическимъ эмергически шло и умственное развитіе мальчика. Прежде всего Дорбръ обучилъ мальчика латинскому языку и открылъ ему ключъ къ богатой римской литератур, въ которой самъ былъ знатокъ, а для греческаго языка былъ найденъ, по совту Дорёра, особый преподаватель — грекъ Бейля. Въ то время, должно быть, существовалъ секреть гораздо быстрйшаго изученія древнихъ языковъ, чмъ нын, для этого не требовалось восемь лтъ усидчивыхъ грамматическихъ упражненій по нскольку часовъ въ сутки. По крайней мр, мальчикъ очень быстро, къ 15-ти годамъ, научился уже читать латинскихъ и греческихъ классиковъ. Между послдними у него оказались свои любимцы: Софоклъ и Эсхилъ, я, укрпившись въ познаніи языка, онъ пробовалъ даже перевести нсколько отрывковъ изъ ‘Прометея’. Вмст съ тмъ, онъ полюбилъ и Платона, въ которомъ находилъ ‘столько же поэзіи, сколько глубокомыслія, столько же пищи для чувства, сколько для мысли’. Вообще онъ скоро свыкся съ древнимъ міромъ, гд, по его словамъ, ‘мысли и чувства соединялись въ одной очаровательной области, заключающей въ себ вселенную, гд философія и вс искусства, тсно связанныя между собою, изъ общаго источника разливали дары на смертныхъ’.

По другимъ предметамъ, служившимъ для элементарнаго образованія, мать Веневитинова своевременно приглашала къ себ на домъ наставниковъ. Объ руку съ учебными и литературными занятіями юноши шли другія, именно: живопись и музыка. Его разнообразные таланты и здсь выказали себя въ полномъ блеск. Онъ оказался очень способнымъ и къ музык, могъ даже сочинять и постоянно слылъ въ кругу своихъ знакомыхъ за талантливаго музыканта. Съ 14-ти лтъ мальчикъ началъ обнаруживать явныя наклонности къ литературной дятельности. Началъ онъ съ переводовъ изъ Горація и Виргилія, а 16-ти лтъ написалъ гладкимъ и звучнымъ стихомъ и оригинальное стихотвореніе ‘Посланіе къ друзьямъ’. Около того же времени была написана Веневитиновымъ и ‘Вточка’, переводъ изъ Грессё. Изъ ‘Посланія’ видно, что поэтъ усплъ уже полюбить свое поэтическое призваніе. ‘Пусть,— говоритъ онъ, — кто хочетъ, ищетъ славы, богатства, веселья, я и безъ нихъ счастливъ съ лирой, съ врными друзьями’.

Мать Веневитинова имла свой собственный взглядъ на театръ, въ силу котораго она не хотла знакомить сына со сценою раньше достиженія имъ семнадцатилтняго возраста. И только въ эту пору Веневитиновъ переступилъ порогъ театра. Въ день его перваго знакомства со сценою была дана какая-то опера Россини. Пьеса необыкновенно подйствовала на юношу, и долго потомъ онъ твердилъ наизусть цлыя тирады и примнялъ къ себ различныя положенія дйствующихъ лицъ. Семнадцати лтъ Веневитиновъ былъ уже достаточно подготовленъ къ слушанію лекцій въ Московскомъ университет, и поступилъ въ университетъ вольнослушателемъ, не избирая при этомъ какого-либо одного факультета. Изъ всхъ же профессоровъ Московскаго университета наибольшую пользу ему оказали профессора сельскаго хозяйства Павловъ и русской словесности Мерзляковъ.

Мы говорили уже въ стать о Полевомъ о томъ сильномъ вліяніи, какое оказывалъ профессоръ Павловъ на своихъ слушателей въ качеств перваго сятеля въ Москв идей философіи Шеллинга. Бесды съ Павловымъ и слушаніе его лекцій пробудили въ Веневитинов живой и горячій интересъ къ изученію философіи. Плодомъ этого изученія были извстныя письма къ княгин А. И. Трубецкой — о философіи, напечатанныя подъ именемъ ‘Писемъ къ графин NN’.

Мерзляковъ оказалъ Веневитинову пользу своими педагогическими бесдами, устроенными для всхъ желающихъ. Молодой человкъ охотно посщалъ эти бесды и на нихъ обращалъ на себя вниманіе какъ своимъ яснымъ и глубокимъ умомъ, такъ и замчательной діалектикой своихъ доводовъ.

Года два продолжалось это слушаніе лекцій, причемъ Веневитиновъ не переставалъ развивать свой талантъ упражненіями въ проз и стихахъ, а затмъ, выдержалъ экзаменъ, требовавшійся въ то время для пріобртенія нкоторыхъ преимуществъ на гражданской служб.

Иванъ Васильевичъ Киревскій былъ почти сверстникъ Веневитинова, онъ родился въ 1806 году, тоже въ Москв, въ семь принадлежавшей тоже къ старинному роду, владвшему въ Блевскомъ узд многими имніями. Обстановка дтства его была еще боле благопріятна для умственнаго развитія: отецъ его, Василій Ивановичъ, былъ человкъ замчательно просвщенный, зналъ пять языковъ, въ молодости самъ занимался литературою, особенно же любилъ естественныя науки, физику, химію и медицину. Но, подобно Веневитинову, Киревскій рано лишился отца, когда ему было всего 6 лтъ. По смерти мужа мать Киревскаго поселилась съ дтьми въ одномъ изъ имній мужа, села Долбин и занялась воспитаніемъ дтей, подъ руководствомъ сначала знаменитаго поэта В. А. Жуковскаго, который былъ ея родственникомъ, а затмъ второго мужа ея А. А. Елагина.

Обладая счастливыми способностями и быстро развиваясь, уже въ деревн Киревскій усвоилъ французскій и нмецкій языки, познакомился съ литературами этихъ языковъ, перечелъ много историческихъ книгъ, основательно выучился математик, познакомился и съ философіей Локка, Гельвеція, Канта и Шеллинга. Въ 1822 году Елагины перехали въ Москву для дальнйшаго воспитанія дтей, и здсь Каревскій началъ учиться по латыни, по гречески, бралъ уроки у Снегирева, Мерзлякова, Цвтаева, Чумакова и другихъ профессоровъ Московскаго университета, слушалъ публичныя лекціи Павлова и выучился по англійски.

III.

Въ Москв, въ одномъ изъ отдаленныхъ ея кварталовъ, въ глухомъ и кривомъ переулк за Покровкой, на пригорк, возвышалось старинное каменное зданіе, отлогость пригорка мстами усянная кустарниками, служила этому зданію дворомъ. Темные подвалы нижняго этажа, узкія окна, стны чрезмрной толщины и низкіе своды верхняго жилья показывали, что оно было жилищемъ одного изъ древнихъ бояръ, которые во время Петра Великаго держались еще обычаевъ старины. По странной случайности, эта ‘мрачная храмина’, по выраженію одного изъ современниковъ того времени, послужила колыбелью новой литературной эпохи.

Здсь помщался Московскій архивъ коллегіи иностранныхъ длъ, и по правд сказать, ничего нельзя было пріискать для храненія древнихъ хартій боле приличнаго ‘сего каменнаго шкапа’. Во глав архива стоялъ Ан. ед. Малиновскій, прозывавшійся кислосладкимъ, потому что бюрократическую суровость и ученый педантизмъ онъ всячески старался соединить съ приторною свтскою любезностью, которая совершенно не гармонировала съ его духовнымъ происхожденіемъ и семинарскимъ воспитаніемъ. Эту свтскую личину онъ напускалъ на себя по той причин, что подчиненные его были не простые смертные, а люди, отъ которыхъ онъ боле завислъ, чмъ они отъ него. Это былъ именно тотъ цвтъ московской молодежи, о которой идетъ у насъ рчь. Дло въ томъ, что посл того блестящаго образованія, о которомъ мы Только что говорили, молодежь эта избирала обыкновенно дв карьеры: одни, съ боле воинственными наклонностями, поступали въ гвардію, другіе же опредлялись именно въ этотъ самый архивъ иностранной коллегіи, такъ какъ маменьки и тетеньки о томъ только и мечтали, чтобы нжно и заботливо пестуемые ихъ сынки и племянники сдлались впослдствіи, если не полководцами, то дипломатами и министрами. Архивъ же въ этомъ отношеніи игралъ роль именно преддверія для дипломатическаго поприща, такъ какъ изъ него поступали уже въ Сайую иностранную коллегію, соотвтствовавшую въ то время ныншнему Министерству Иностранныхъ Длъ.

Вотъ въ этотъ самый архивъ въ 1824 году, по выдержаніи университетскаго экзамена, поступили и Веневитиновъ со своимъ братомъ Алексемъ, и Киревскій съ братомъ Петромъ, и тамъ они не замедлили сблизиться съ прочими своими сослуживцами, такими же родовитыми и даровитыми юношами, каковы были они и сами — . С. Хомяковымъ, Н. А. Мельгуновымъ, С. А. Соболевскимъ, В. П. Титовымъ, И. С. Мальцевымъ, А. И. Кошелевымъ, С. П. Шевыревымъ и мн. др.

Служба, какъ это бываетъ и во всхъ такихъ привилегированнымъ учрежденіяхъ, которыя словно нарочно создаются для маменькиныхъ сынковъ, непривыкшихъ въ неусыпнымъ и тяжкимъ трудамъ, была необременительна и предоставляла молодымъ людямъ безграничный досугъ и для литературныхъ занятій, и для свтскихъ наслажденій. ‘Служба наша,— свидтельствуетъ одинъ изъ этихъ юношей, впослдствіи маститый Старецъ А. И. Кошелевъ,— главнйше заключалась въ разбор, чтеніи и описи древнихъ столбцовъ. Понятно, что такое занятіе было для насъ мало завлекательно. Впрочемъ, начальство было очень мило: оно и не требовало отъ насъ большой работы. Сперва бесды стояли у насъ на первомъ план, но затмъ мы вздумали писать сказки такъ, чтобы каждая изъ нихъ писалась всми. Десять человкъ соединялось въ это общество, и мы положили писать каждому не боле двухъ страницъ и не разсказывать своего плана. Какъ между нами были люди даровитые, то эти сочиненія выходили очень забавными и мы усердно являлись въ архивъ въ положенные дни — по понедльникамъ и четвергамъ. Архивъ прослылъ сборищемъ блестящей московской молодежи, и званіе архивного юноши сдлалось весьма почетнымъ, такъ что впослдствіи мы даже попали въ стихи начинавшаго тогда входить въ большую славу А. С. Пушкина’.

Такъ какъ вс эти архивные юноши были слишкомъ образованы и начитаны, чтобы ограничиться однимъ писаніемъ сказочекъ, и къ тому же вс они находились подъ сильнымъ вліяніемъ философскихъ лекцій Павлова, то они не замедлили перейти къ боле серьезнымъ занятіямъ сообща. Надо замтить, что въ то время было особенное повтріе на учрежденіе всякаго рода обществъ. Для какого бы дла или бездлья ни соединились нсколько человкъ, близко знакомыхъ между собою, для чтенія или писанія стиховъ, для благотворительности, или хотя бы для дружескихъ попоекъ и картежныхъ состязаній, сейчасъ же они учреждали общество съ особеннымъ какимъ-нибудь вычурнымъ названіемъ, уставомъ, правленіемъ, членами и пр. Такъ, не замедлили поступить и наши архивные юноши: они, въ свою очередь, учредили Общество любомудрія съ цлью изучать германскую философію. Вотъ что сообщаетъ объ этомъ обществ въ своихъ запискахъ все тотъ же А. И. Кошелевъ:

‘Оно собиралось тайно, объ его существованіи мы никому не сообщали. Членами его были: князь В. . Одоевскій, И. В. Киревскій, Д. В. Веневитиновъ, Рожалинъ и я. Тутъ господствовала нмецкая философія, т. е. Кантъ, Фихте, Шеллингъ, Оконъ, Гердеръ и др. Тутъ мы иногда читали наши философскія сочиненія, но всего чаще, и по большей части, бесдовали о прочтенныхъ нами твореніяхъ нмецкихъ любомудровъ. Мы собирались у князя Одоевскаго, въ дом Ланской (нын Римскаго-Корсакова), въ Газетномъ переулк. Онъ предсдательствовалъ, а Дмитрій Веневитиновъ всего боле говорилъ, и своими рчами часто приводилъ насъ въ восторгъ. Эти бесды продолжались до 14 декабря 1825 года, когда сочли необходимымъ ихъ прекратить, какъ потому, что не хотли навлечь на себя подозрнія полиціи, такъ и потому, что политическія событія сосредоточивали на себ все наше вниманіе. Живо помню, какъ посл этого несчастнаго числа князь Одоевскій насъ созвалъ и съ особенною торжественностью предалъ огню въ своемъ камин и уставъ, и протоколы нашего общества любомудрія’.

IV.

Тотчасъ же, вслдъ за прекращеніемъ эпохи обществъ, началась у насъ, какъ извстно, эпоха журналистики, когда вс литературныя силы начали сосредоточиваться въ различныхъ органахъ періодической прессы, преимущественно въ столичныхъ толстыхъ журналахъ. Блестящій успхъ ‘Московскаго Телеграфа’ Н. Ал. Полевого не замедлилъ повести за собою рядъ подражателей, и первыми такими подражателями явились наши архивные юноши шеллингисты. Не успли они закрыть свое ‘Общество любомудрія’, какъ тотчасъ же принялись за мечты о журнал. Кстати какъ разъ въ это время, въ 1826 году, появился въ Москв, въ дни празднествъ по случаю коронаціи императора Николая Павловича, Пушкинъ, только-что возвращенный изъ своего села Михайловскаго. Я уже говорилъ выше, что московскіе бары вс были перероднившись между собою. Въ свою очередь, и семейство Пушкиныхъ состояло въ родств съ семействомъ Веневитиновыхъ. Черезъ нихъ Пушкинъ не замедлилъ познакомиться и со всмъ кружкомъ шеллингистовъ. Такъ, тотчасъ же по возвращеніи въ Москву, онъ читалъ въ ихъ присутствіи, въ квартир Веневитиновыхъ (между Мясницкою и Покровкою, на поворот къ Армянскому переулку) только-что написанную имъ драму ‘Борисъ Годуновъ’.

Толки о журналахъ и раньше уже были между шеллингистами, и вслдствіе сближенія съ Пушкинымъ еще боле усилились. Остановка была за однимъ и весьма существеннымъ. Надо принять въ соображеніе, что наши архивные юноши, равно какъ и большинство литераторовъ того времени, принадлежа къ дворянскому сословію, воспитанные въ нг и хол, были лишены всякаго знанія жизни съ ея практической, дловой стороны. Чувствуя въ себ поэтическій даръ и призваніе, они дни и ночи проводили въ бесдахъ съ музами, читали, философствовали, спорили, но въ то же время не умли шагу ступить тамъ, гд требовались какія бы то ни было денежныя соображенія и всякаго рода матеріальныя заботы. Даже, когда они предпринимали изданіе своихъ собственныхъ сочиненій, они ограничивались лишь составленіемъ книжки и расположеніемъ ея частей, весь-же черновой трудъ, какъ-то: выборъ типографіи и заключенія съ нею условій, покупка бумаги, корректуры и прочія хлопоты по изданію возлагались обыкновенно всецло на какого-нибудь услужливаго пріятеля, знавшаго во всемъ этомъ толкъ.

Надо замтить, что въ то время въ каждомъ богатомъ дом существовали своего рода кліенты изъ дтей бдныхъ чиновниковъ, поповичей, мщанъ и прочихъ разночинцевъ, которые, стараясь всячески пробить себ дорогу, выйти въ люди и выслужиться, пріобртали себ богатыхъ и знатныхъ покровителей, и въ дом этихъ покровителей играли лакейскую роль низкопоклонныхъ прислужниковъ, бывшихъ вчно на побгушкахъ ради исполненія всякихъ услугъ своимъ милостивцамъ, не исключая и самыхъ унизительныхъ. Грибодовъ въ своей комедіи имлъ въ виду именно подобнаго рода кліентовъ, говоря устами Чацкаго:

У покровителей звать на потолокъ,

Явиться помолчать, пошаркать, пообдать,

Подставить стулъ, поднять платокъ.

И въ своемъ Молчалин великій сатирикъ рельефно изобразилъ типъ именно такого рода кліентовъ.

Молчалины встрчались въ то время не только въ домахъ сановниковъ въ род Фамусова, но и въ литературныхъ кружкахъ. Каждый знаменитый писатель имлъ свою свиту безкорыстныхъ, мелкотравчатыхъ поклонниковъ. Распинаясь передъ своими кумирами, поклонники эти готовы были принять на себя весь черный издательскій трудъ, которымъ тяготились баловни музъ.

Если же баловни музъ тяготились изданіемъ какой-нибудь маленькой книжонки своихъ стихотвореній, то тмъ боле немыслимо было имъ предпринять такое сложное коммерческое дло, какъ изданіе періодическаго журнала, заботиться сводитъ расходы съ доходами, во-время выпускать книжки, заказывать статьи, и т. п. Въ письм къ П. А. Вяземскому 9 ноября 1826 года, Пушкинъ, говоря объ изданіи предпринимаемаго журнала, откровенно признается со своимъ рдкимъ прямодушіемъ: ‘Мы слишкомъ лнивы, чтобы переводить, выписывать, объяснять etc, etc. Это черная работа журнала, вотъ зачмъ и издатель существуетъ… Но онъ долженъ: 1) знать грамматику русскую, 2) писать со смысломъ, т.-е. согласовать существительное съ прилагательнымъ и связывать ихъ съ глаголомъ’…

Но шеллингисты наши не долго трудились въ пріисканіи издателя съ знаніемъ русской грамматики и умньемъ согласовать существительное съ прилагательнымъ. Какъ разъ незадолго до того времени къ ихъ кружку примазался одинъ молодой ученый, только-что получившій степень магистра исторіи, Михаилъ Петровичъ Погодинъ. Родомъ изъ вольноотпущенныхъ крестьянъ, Погодинъ, въ это время только-что начиналъ пробиваться въ люди, но далеко еще не имлъ той силы и авторитета, какими пользовался впослдствіи. Онъ пріобрталъ себ, гд только возможно было, всякаго рода благодтелей и милостивцевъ, и, любя втираться въ знатные дома хотя бы въ качеств домашняго учителя, кланялся и извивался тамъ, не брезгуя такого рода милостивыми подачками, какъ голова сахара или сюртукъ съ барскаго плеча,— представлялъ изъ себя, словомъ, живое олицетвореніе Молчалива. Между прочимъ онъ давалъ уроки и въ дом начальника архива — Малиновскаго, и тутъ-то онъ не замедлилъ сойтись съ архивными юношами. Они принимали его въ свои собранія, увлекли его философіей Шеллинга до такой степени, что, по живости своего характера, Погодинъ готовъ былъ даже хать въ Германію и черпать философію изъ устъ самого Шеллинга. Тмъ не мене, архивные юноши смотрли на своего друга свысока, и есть основаніе предполагать, что подчасъ онъ играхъ въ ихъ обществ роль шута, котораго въ веселую минуту ничего не значило и поколотить. По крайней мр, вотъ что сообщаетъ, между прочимъ, біографъ Погодина: ‘Въ начал ноября (1827 г.) вернулись въ Москву С. А. Соболевскій и И. С. Мальцевъ. ‘Крикъ и шумъ’, читаемъ мы въ Дневник Погодина. Начались завтраки и ужины. Наканун Николина дня, ‘по неотступному требованію Веневитинова’, Погодинъ отправился на ужинъ къ Соболевскому. Нельзя сказать, чтобъ этотъ ужинъ произвелъ на перваго пріятное впечатлніе. Въ Дневник Погодинъ отмчаетъ: ‘Скотина Мальцевъ и оскотинившійся на ту минуту Веневитиновъ пристали съ ножомъ къ горлу — пей, и я насилу ухалъ отъ нихъ, ушибленный весьма больно Веневитиновымъ. Что за вакханаліи! Никогда не буду уже я у васъ присутствовать. Передъ людьми совстно. Свиньи!’

Но хотя больно ушибленный Погодинъ и зарекался присутствовать у друзей, обходившихся съ нимъ столь безцеремонно, тмъ не мене на другой же день опять-таки отправился къ Веневитинову. ‘Тацъ встртилъ Мальцева и Соболевскаго, которые стали на него кричать, и это при людяхъ. Погодинъ не вытерплъ и сказалъ имъ: Addio, я вамъ не товарищъ, и глупо, что связался съ вами!’ Конечно, и посл этого связь все-таки продолжалась.

Характерный эпизодъ этотъ живо рисуетъ намъ нравы высшаго московскаго общества въ первой четверти ныншняго столтія. Не забудьте, что мы имемъ дло съ цвтомъ молодежи, стоявшей впереди этого общества и увлекавшейся самыми новйшими европейскими идеями. Но такова была еще грубость культуры, что и философія Шеллинга не могла освободить этихъ передовыхъ людей отъ унаслдованной отъ отцовъ и ддовъ привычки потшаться надъ домашними шутами.

Вотъ этого самаго Михаила Петровича Погодина и выбрали шеллингисты въ качеств редактора журнала, въ помощники ему поставили одного изъ своихъ сочленовъ H. . Рожалина. Много толковъ было о заглавіи журнала и поршили назвать его ‘Московскій Встникъ’. Затмъ Погодинъ далъ слдующее обязательство за своею подписью:

‘Я нижеподписавшійся, принимая на себя редакцію журнала, обязуюсь:

1) Помщать статьи съ одобренія сотрудниковъ: Шевырева, Титова, Веневитинова, Рожалина, Мальцева и Соболевскаго по большинству голосовъ.

2) Платить съ проданныхъ тысячи двухсотъ экземпляровъ десять тысячъ А. С. Пушкину.

Платитъ означеннымъ сотрудникамъ по сту рублей за листъ сочиненія и по пятидесяти за листъ перевода.

4) Выписывать книгъ и журналовъ на четыре тысячи рублей съ общаго согласія означенныхъ сотрудниковъ.

5) Платить за печатаніе и прочія издержки журнала.

6) Вс остальныя деньги предоставляются редактору за редакцію и прочія издержки.

7) Если подписчиковъ будетъ мене 1.200, то плата раскладывается пропорціонально.

Помощникомъ редактора назначается Рожнійнъ съ жалованьемъ шестисотъ рублей. Онъ долженъ имть въ своемъ вдніи продажу журнала. Деньги же имютъ быть доставляемы отъ книгопродавца къ редактору.

9) Матеріалы для журнала должны храниться у редактора.

10) Если подписчиковъ будетъ боле 1.200, то плата главнымъ сотрудникамъ увеличивается пропорціонально, полагая редактору прибавки на шесть тысячъ. Остальная же сумма предоставляется на разныя общественныя предпріятіи по усмотрнію редакціи’.

Крэм Погодина, условіе это подписали Д. Веневитиновъ, Н.Рожаливъ и С. Соболевскій. Рожденіе ‘Московскаго Встника’ было положено отпраздновать обдомъ всхъ сотрудниковъ. Обдъ этотъ состоялся 24-го октября 1826 г. въ дом бывшемъ Хомякова на Кузнецкомъ мосту. Въ пиршеств приняли участіе Пушкинъ, Мицкевичъ, Баратынскій, два брата Веневитиновыхъ, два брата Хомяковыхъ, два брата Киревскихъ, Шевыревъ, Титовъ, Мальцевъ, Рожалинъ, Раичъ, Рихтеръ, Оболенскій, Соболевскій, Погодинъ. ‘Нечего описывать,— вспоминалъ Погодинъ,— какъ веселъ былъ этотъ обдъ. Сколько тутъ было шуму, смху, сколько разсказано анекдотовъ, плановъ, предположеній! Напомню одинъ, насмшившій все собраніе. Оболенскій, адъюнктъ греческой словесности, добрйшее существо, какое только можетъ быть, подпивъ за столомъ, подскочилъ посл обда къ Пушкину, и взъерошивая свой хохолокъ, любимая его привычка, воскликнулъ: ‘Александръ Сергевичъ, Александръ Сергевичъ, я единица, единица, а посмотрю на васъ и покажусь себ милліономъ. Вотъ вы кто!’ Вс захохотали и закричали: ‘милліонъ, милліонъ!..’

Но осуществленіе изданія журнала не оправдало тхъ восторженныхъ мечтаній и ожиданій, какія возлагались на ‘Московскій Встникъ’. Наши друзья не замедлили выказать при этомъ вс недостатки людей, мало того, что непрактичныхъ, но и непривыкшихъ къ труду и энергическому преслдованію разъ намченной цли. Сваливши все дло на руки Погодина, они разсялись по разнымъ городамъ и весямъ и, увлеченные наслажденіями и развлеченіями свтской жизни, быстро охладли къ журналу. Но очень скупо одаряя редакцію своими трудами, въ тоже время они выказывали большую требовательность къ его редактору, и съ перваго же года начались различныя пререканія и передряги. Недовольные и неаккуратнымъ веденіемъ денежныхъ длъ по журналу со стороны Погодина, и его полемикою съ ‘Московскимъ Телеграфомъ’ Полевого, такъ какъ на Полевого они склонны были смотрть боле какъ на своего союзника, чмъ какъ на противника, соиздатели ‘Московскаго Встника’ опредлили въ соредакторы Погодину московскаго профессора Шевырева, но выборъ этотъ оказался крайне неудаченъ, потому что бездарный и тупой Шевыревъ началъ помщать въ ‘Московскомъ Встник’ свои статьи при всей своей витіеватости крайне скучныя, бездарныя, а порою и просто нелпыя. Ко всему этому послдовала внезапная смерть Д. В. Веневитинова, скончавшагося въ С.-Петербург, 15-го марта 1827 г., отъ тифа. Въ лиц его ‘Московскій Встникъ’ утратилъ самаго талантливаго и лучшаго сотрудника. Посл смерти Веневитинова только съ годъ журналъ продолжался въ томъ вид, въ какомъ начался, т.-е. сообщалъ читателямъ разнообразныя знанія по всмъ отраслямъ наукъ, освщая ихъ идеями шеллинговой философіи. Во второй же половин 1828 года вліяніе на журналъ Погодина сдлалось исключительнымъ, судя по тому, что журналъ переполнился статьями по русской исторіи, по большей части трудами самого редактора — и вмст съ тмъ скучнйшею полемикою съ Полевымъ, которая въ томъ только и заключалась, что Погодинъ съ точки зрнія ученаго педантизма обвинялъ Полевого въ поверхностности и недостатк добросовстности. Въ такомъ вид ‘Московскій Встникъ’, терпя полное равнодушіе со стороны публики, едва просуществовалъ до 1831 года. Посл прекращенія ‘Московскаго Встника’ шеллингисты сдлали еще попытку издавать свой журналъ — именно Ив. Киревскій при сотрудничеств Языкова, Баратынскаго, А. Хомякова, Жуковскаго, Вяземскаго и А. И. Тургенева, началъ въ исход 1831 года издавать журналъ ‘Европеецъ’, но со 2-й же книжки журналъ этотъ былъ запрещенъ за статью самаго издателя ‘XIX столтіе’. Вслдъ за тмъ былъ схваченъ и изданный Максимовичемъ альманахъ ‘Денница’, тоже за статью Ив. Киревскаго о Новиков, причемъ цензоръ Глинка, пропустившій альманахъ, былъ посаженъ подъ арестъ.

Вс эти невзгоды такъ обезкуражили Ив. Киревскаго, что онъ ухалъ въ деревню и лтъ на десять прекратилъ всякую литературную дятельность.

VI.

Но несмотря на неудачи основать прочный органъ, вліяніе шеллингистовъ на пишущихъ, читающихъ и мыслящихъ людей было такъ велико, что все послдующее литературное движеніе было обязано главнымъ образомъ этому вліянію. Никто иной, какъ именно шеллингисты положили основаніе тмъ двумъ великимъ литературнымъ партіямъ, — западниковъ и славянофиловъ, упорная борьба которыхъ впродолженіи по крайней мр 30 лтъ раздляла всю вашу литературу на два враждебные лагеря.

На первый взглядъ читателямъ можетъ показаться страннымъ, какъ это изъ одной и той же философской системы Шеллинга наши мыслители могли вывести два столь противуположныя ученія, какъ западничество и славянофильство. Между тмъ произошло это какъ нельзя боле естественно и просто.

Ученіе Шеллинга, какъ мы говорили уже въ стать о Полевомъ, основывалось на томъ, что все существующее конечное и преходящее во времени и пространств есть ничто иное, какъ самоопредленіе безусловной идеи, которая, матеріализируясь въ разныхъ формахъ бытія, переходитъ такимъ путемъ изъ безсознательнаго всеобщаго въ сознательное частное. Поэтому и каждый народъ во всхъ особенностяхъ своего быта таитъ какую-нибудь идею, и вся исторія его заключается въ томъ, чтобы идея эта изъ скрытаго состоянія перешла въ явное, т.-е. самоопредлилась. Это историческое самоопредленіе идеи въ жизни народа и есть то, что шеллингнеты называли народнымъ самосознаніемъ. Само собою разумется, что народное самосознаніе иметъ мсто лишь въ зрломъ возраст народа, когда онъ достигаетъ апогея своей образованности. На боле же низкихъ ступеняхъ своего развитія онъ подчиняется обыкновенно вліянію боле старшихъ и образованныхъ народовъ. Такъ, греки подчинялись египетской цивилизаціи, римляне — греческой, ныншніе европейскіе народы — вліянію древней цивилизаціи. Наконецъ, мы подчиняемся западной цивилизаціи.

Но такое подчиненіе боле старшей и зрлой, но во всякомъ случа чуждой цивилизаціи допустимо лишь на низшихъ ступеняхъ народнаго развитія. Воспринявши чуждую цивилизацію, боле юный народъ непремнно долженъ переработать ее и сказать свое новое слово. Только такой народъ и заслуживаетъ названія историческаго. Народы же, которые до такой степени увлекаются какою-нибудь чуждою цивилизаціею, что совсмъ теряютъ свой собственный образъ и всякій смыслъ своего существованія, недостойны и названія историческихъ народовъ, потому что они никакой роли въ исторіи не играютъ.

Такъ вотъ если вс эти идеи мы вздумаемъ приложить къ русскому народу, передъ нами сразу образуются дв системы взглядовъ. Во-первыхъ, мы можемъ предположить, что русскій народъ является вовсе не младшимъ по отношенію къ западно-европейскимъ народамъ, а началъ свое историческое развитіе въ одно съ ними время, но съ тмъ только различіемъ, что западные народы восприняли цивилизацію изъ Рима, а восточно-славянскіе и въ томъ числ русскій — изъ Византіи. Полагая въ этомъ обстоятельств существенное отличіе Востока отъ Запада мы придемъ къ такому выводу, что Россія только тогда останется врна своему призванію и дойдетъ до своего самоопредленія, когда будетъ совершать свое развитіе въ дух тхъ византійско-православныхъ началъ, которыя положены въ основаніе ея исторической жизни въ отличіе отъ римско-католическихъ началъ западной цивилизаціи. Малйшее же подчиненіе русскаго народа западной цивилизаціи гибельно, потому что сводитъ его съ истиннаго и самобытнаго историческаго пути и заставляетъ забывать о своемъ призваніи.

Но можно полагать, что русскій народъ является младшимъ по отношенію къ западнымъ, что въ то время, какъ послдніе успли дойти до высоты образованности, русскій народъ, въ силу различныхъ историческихъ обстоятельствъ, былъ задержанъ въ своемъ развитіи, и по закону исторической преемственности цивилизацій, прежде чмъ развить свою собственную образованность и дойти до самоопредленія, онъ долженъ воспринять западную цивилизацію, подобно тому, какъ греки восприняли египетскую, римляне греческую и т. д.

Нужно ли и говорить о томъ, что въ то время, какъ первая система взглядовъ повела къ славянофильскому ученію, изъ второй вышло западничество.

Т первые шеллингисты, о которыхъ идетъ у насъ рчь, еще не успли раздлиться на эти дв партіи, но и у нихъ можно уже прослдить эти дв серіи взглядовъ. Такъ, напримръ, передъ основаніемъ ‘Московскаго Встника’ Веневитиновъ составилъ статью ‘Нсколько мыслей въ планъ журнала’, которую онъ прочелъ своимъ друзьямъ на одномъ изъ своихъ вторниковъ. Вотъ что, между прочимъ, читаемъ мы въ этой стать: ‘Всякому человку, одаренному энтузіазмомъ, знакомому съ наслажденіями высокими, представлялся естественный вопросъ: для чего поселена въ немъ страсть къ познанію и къ чему влечетъ его непреоборимое желаніе дйствовать? Къ самопознанію, отвчаетъ намъ книга природы. Самознаніе — вотъ идея, одна только могущая одушевить вселенную, вотъ цль и внецъ человка. Науки и искусства, вчные памятники усилій ума, единственные признаки его существованія, представляютъ не что иное, какъ развитіе сей начальной и, слдственно, неограниченной мысли. Художникъ одушевляетъ холстъ и мраморъ для того только, чтобъ осуществить свое чувство, чтобъ убдиться въ его сил, поэтъ искусственнымъ образомъ переноситъ себя въ борьбу съ природой, съ судьбой, чтобы въ семъ противорчіи испытать духъ свой и гордо провозгласить торжество ума. Исторія убждаетъ насъ, что сія цль человка есть цль всего человчества, а любомудріе ясно открываетъ въ ней законъ всей природы.

‘Съ сей точки зрнія должны мы взирать на каждый народъ, какъ на лицо отдльное, которое къ самопознанію направляетъ вс свои нравственныя усилія, ознаменованныя печатью особеннаго характера. Развитіе сихъ усилій составляетъ просвщеніе, цль просвщенія или самопознанія народа есть та степень, на которой онъ отдаетъ себ отчетъ въ своихъ длахъ и опредляетъ сферу своего дйствія, такъ, напр., искусство древней Греціи, скажу боле, весь духъ ея отразился въ твореніяхъ Платона и Аристотеля, такимъ образомъ, новйшая философія въ Германіи есть зрлый плодъ того же энтузіазма, который одушевляетъ истинныхъ ея поэтовъ, того же стремленія къ высокой цли, которое направляло полетъ Шиллера и Гёте.

‘Съ этой мыслію обратимся къ Россіи и спросимъ: какими силами подвигается она къ цли просвщенія? Какой степени достигла она въ сравненіи съ другими народами на семъ поприщ, общемъ для всхъ? Вопросы, на которые едва ли можно ожидать отвта, ибо безпечная толпа нашихъ литераторовъ, кажется, не подозрваетъ ихъ необходимости. У всхъ народовъ самостоятельныхъ просвщеніе развивалось изъ начала, такъ сказать, отечественнаго, ихъ произведенія, достигая даже нкоторой степени совершенства и входя слдственно въ составъ всемірныхъ пріобртеній ума, не теряли отличительнаго характера. Россія все получила извн, оттуда это чувство подражательности, которое самому таланту приносить въ дань не удивленіе, но раболпство, оттуда совершенное отсутствіе всякой свободы и истинной дятельности.

‘Началомъ и причиной медленности нашихъ успховъ въ просвщеніи была та самая быстрота, съ которою Россія приняла наружную форму образованности и воздвигла мнимое зданіе литературы безъ всякаго основанія, безъ всякаго напряженія внутренней силы. Уму человческому сродно дйствовать, и еслибъ онъ у насъ слдовалъ естественному ходу, то характеръ народа развился бы собственной своей силою и принялъ бы направленіе самобытное, ему свойственное, во мы, какъ будто предназначенные противорчить исторіи словесности, мы получили форму литературы прежде самой ея сущности. У насъ прежде учебныхъ книгъ появляются журналы, которые обыкновенно бываютъ плодомъ учености и признакомъ общей образованности, и эти журналы, по сихъ поръ, служатъ пищею нашему невжеству, занимая умъ игрою ума, увряя насъ, нкоторымъ образомъ, что мы сравнялись просвщеніемъ съ другими народами Европы и можемъ безъ усиленнаго вниманія слдовать за успхами наукъ, столь быстро подвигающихся въ нашемъ вк, тогда какъ мы еще не вникли въ сущность познанія и не можемъ похвалиться ни однимъ памятникомъ, который бы носилъ печать свободнаго энтузіазма и истинной страсти къ наук. Вотъ положеніе наше въ литературномъ мір — положеніе, совершенно отрицательное…

‘При семъ нравственномъ положеніи Россіи,— говоритъ Веневитиновъ въ заключеніе,— одно только средство представляется тому, кто пользу ея изберетъ цлью своихъ дйствій. Надобно бы совершенно остановить ныншній ходъ ея словесности и заставить ее боле думать, чмъ производить. Нельзя скрыть отъ себя трудности такого предпріятія. Оно требуетъ тмъ боле твердости въ исполненіи, что отъ самой Россіи не должно ожидать никакого участія, но трудность можетъ ли остановить сильное намреніе основанное на правилахъ врныхъ и устремленное къ истин? Для сей цли надлежало бы нкоторымъ образомъ устранитъ Россію отъ ныншняго движенія другихъ народовъ, закрыть отъ взоровъ ея вс маловажныя происшествія въ литературномъ мір, безполезно развлекающія ея вниманіе, и, опираясь на твердыя начала философіи, представить ей полную картину развитія ума человческаго,— картину, въ которой бы она видла свое собственное предназначеніе…

‘Сіе временное устраненіе отъ настоящаго произведетъ еще важнйшую пользу. Находясь въ мір совершенно для насъ новомъ, котораго вс отношенія для насъ загадки, мы невольно принуждены будемъ дйствовать собственнымъ умомъ для разршенія всхъ противорчій, которыя намъ въ ономъ представятся. Такимъ образомъ мы сами сдлаемся преимущественнымъ предметомъ нашихъ разысканій’.

Въ то время, какъ Веневитиновъ проповдывалъ полную изолированность Россіи отъ Европы, діаметрально противныя мысли развивалъ Ив. Киревскій. Такъ, въ своей стать ‘XIX вкъ’ онъ выставляетъ, что Европа заимствовала свое образованіе изъ древняго міра, и проводникомъ этого образованія была сначала церковь, потомъ съ XV вка наука, у насъ же ничего этого не было и мы до сихъ поръ представляемъ почву, совершенно нетронутую. И вотъ, чтобы оплодотворить эту почву, мы должны, по мннію. Киревскаго, заимствовать образованіе изъ ближайшаго источника, какъ это сдлала въ свое время Европа. Источникомъ этимъ представляется естественно западная цивилизація, которая является для насъ такою же классическою, какою для Европы была образованность грековъ и римлянъ.

‘На чемъ же основываютъ т,— говоритъ, между прочимъ, Киревскій,— которые обвиняютъ Петра, утверждая, будто онъ далъ ложное направленіе образованности нашей, заимствуя ее изъ просвщенной Европы, а не развивая изнутри нашего быта?

‘Эти обвинители великаго создателя новой Россіи съ нкотораго времени распространились у насъ боле, чмъ когда-либо, и мы знаемъ, откуда почерпнули они свой образъ мыслей. Они говорятъ намъ о просвщеніи національномъ, самобытномъ, не велятъ заимствовать, бранятъ нововведенія и хотятъ возвратить насъ къ коренному и старинно-русскому. Но что же? Если разсмотрть внимательно, то это самое стремленіе къ національности есть не что иное, какъ непонятное повтореніе мыслей чужихъ, мыслей европейскихъ, занятыхъ у французовъ, у нмцевъ, у англичанъ, и необдуманно примняемыхъ къ Россіи. Дйствительно, лтъ десять тому назадъ, стремленіе къ національности было господствующимъ въ самыхъ просвщенныхъ государствахъ Европы, вс обратились къ своему народному, къ своему особенному, но тамъ это стремленіе имло свой смыслъ: тамъ просвщеніе и національность одно, ибо первое развилось изъ послдней. Поэтому, если нмцы, искали чисто нмецкаго, то это не противорчью ихъ образованности, напротивъ, образованность ихъ, такимъ образомъ, доходила только до своего сознанія, получала боле самобытности, боле полноты и твердости. Но у насъ искать національнаго — значить искать необразованнаго, развивать его на счетъ европейскихъ нововведеній — значитъ изгонять просвщеніе, ибо, не имя достаточныхъ элементовъ для внутренняго развитія образованности, откуда возьмемъ мы ее, если не изъ Европы? Разв самая образованность европейская не была послдствіемъ просвщенія древняго міра? Разв не представляетъ она теперь просвщенія общечеловческаго? Разв не въ такомъ же отношеніи находится она въ Россіи, въ какомъ просвщеніе классическое находилось въ Европ?’

Вотъ изъ какихъ основаній исходятъ вс критическіе взгляды шеллингистовъ, которые мы разсмотримъ въ слдующей стать

А. Скабичевскій.

‘Міръ Божій’, No 2, 1894

НАЧАЛО И РАЗВИТІЕ РУССКОЙ КРИТИКИ.

Шеллингисты.

Читайте также: