На зар.
На зар.
III.
Декабристы.
III.
Декабристы.
I.
II.
III.
z
На заре. III. Декабристы, Русова София Федоровна, Год: 1906
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Въ то время, какъ въ Петербург совершались событія 14-го декабря, на юг Россіи заговоръ декабристовъ тоже проявился волненіями среди войскъ. Въ 1821 г. тайное общество, Союзъ Благоденствія, распалось на два: Сверное и Южное. Въ Сверномъ самыми видными дятелями были кн. Трубецкой, Никита Муравьевъ и Рылевъ {См. На Зар. К. Рылевъ. ‘Юп. Чит.’ Кн. 5, 1906 г.}, они составили обширную записку о переустройств всего управленія Россіи на началахъ народнаго представительства и подготовили въ Петербург 14-е декабря 1825 года. Южное общество дятельно старалось распространять свои взгляды среди военной молодежи. Во глав этого южнаго отдла стоялъ очень энергичный и умный человкъ, полковникъ Павелъ Пестель. Человкъ удивительнаго ума и желзной воли, Пестель однако не умлъ привлекать къ себ людей, его боялись, ему повиновались, но очень немногіе его любили такъ, какъ любили Рылева. Впрочемъ, вс отдавали справедливость его способностямъ. Пестель составилъ особый уставъ для южнаго округа или общества и былъ его предсдателемъ. Видными дятелями въ этомъ южномъ обществ были Сергй Волконскій, Сергй Муравьевъ-Апостолъ, Александръ Бестужевъ и др. Вс эти молодые офицеры, стоявшіе со своими полками по городамъ и мстечкамъ южной Россіи, въ Кишинев, Кіев, Васильков, Блой Церкви, были охвачены новыми идеями, которыя и распространяли чрезвычайно энергично, необходимость перемны государственнаго устройства доказывалась горячо и очень обстоятельно въ обширномъ сочиненіи Пестеля ‘Русская Правда’. Въ ней прямо требовался для Россіи республиканскій образъ правленія. За это особенно стоялъ Пестель, и этимъ отличалась программа Южнаго общества отъ Свернаго, которое стояло за ограниченную монархію (конституціонную). Составленная Пестелемъ ‘Русская Правда’ привлекала къ обществу все большее число членовъ. Въ теченіе многихъ лтъ въ сред ихъ не было ни единаго предателя, ни измнника, отреченіе отъ всякихъ аристократическихъ преимуществъ и уравненіе въ правахъ съ народомъ лежали въ основ всей ихъ программы. Чтобы ясно понять, чего добивались декабристы, надо здсь хоть вкратц привести главныя требованія записки Никиты Муравьева и ‘Русской Правды’ Пестеля.
‘Опытъ всхъ народовъ,— говорится въ начал записки Н. Муравьева,— и всхъ временъ доказалъ, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для обществъ, что она несогласна ни съ правилами святой вры нашей, ни съ началами здраваго разсудка, нельзя допустить основаніемъ правительства произволъ одного человка, невозможно согласиться, чтобы вс права находились на одной сторон, а вс обязанности на другой. Слпое повиновеніе можетъ быть основано только на страх, оно недостойно ни разумнаго повелителя, ни разумныхъ исполнителей. Если законы справедливы, тогда почему-же правители сами имъ не подчиняются, если-же они несправедливы, то зачмъ подчинять имъ другихъ? Вс европейскіе народы уже достигли законовъ и свободы. Народъ русскій заслуживаетъ и то, и другое.’
Въ виду обширности русскихъ земель Н. Муравьевъ указываетъ, что свобода всхъ гражданъ и величіе всхъ народовъ, входящихъ въ составъ Россіи, могутъ быть достигнуты лучше всего федеральнымъ или союзнымъ правленіемъ. Власть императора онъ ограничивалъ Народнымъ Вчемъ, вс русскіе граждане равны передъ закономъ, крпостное право отмнялось, устанавливался судъ присяжныхъ, все управленіе составлялось изъ людей, выбранныхъ народомъ. Но право быть выбраннымъ въ разныя должности давалось только людямъ, обладающимъ извстнымъ имуществомъ немене, какъ рублей на 500. Народное Вче состояло изъ двухъ палатъ — верхней, куда входили представители разныхъ народовъ — по три отъ каждаго, и палаты народныхъ представителей — по одному на каждые 50.000 жителей мужского пола. Вче иметъ власть издавать законы, подтверждаетъ договоры императора съ иностранными державами, опредляетъ размръ налоговъ и т. п.
‘Русская Правда’ Пестеля, какъ мы уже говорили, требовала республиканскаго управленія, безъ всякаго, хотя-бы и ограниченнаго въ своей власти, монарха. Но въ тоже время она не считалась съ правами и нуждами различныхъ народовъ, населяющихъ Россію, и вс ихъ подчиняла одинаковому управленію. Вся власть сосредоточивалась во Временномъ Верховномъ Правленіи, составленномъ изъ народныхъ представителей, которое должно было выработать новый порядокъ управленія и ввести его по всей Россіи, не считаясь ни съ какими мстными особенностями. Военное воспитаніе Пестеля выработало въ немъ привычку къ подчиненію, и онъ считалъ, что Россія должна быть государствомъ единымъ, недлимымъ, съ однимъ образомъ управленія для всхъ, съ однимъ господствующимъ (главнымъ) языкомъ.
Особенно подробно въ Русской Правд говорилось объ устройств крестьянъ, о томъ, чтобы каждый гражданинъ въ Россіи былъ обезпеченъ во всемъ необходимомъ и могъ обладать хоть небольшимъ клочкомъ земли. Надо,— писалъ Пестель, чтобы каждый человкъ видлъ, что въ своемъ государств онъ находится для своего-же блага, что онъ платитъ подати и отбываетъ всякія повинности для блага своего и своихъ близкихъ.
Сверному обществу многое не нравилось въ республиканской ‘Русской Правд’, какъ не нравилась и Пестелю записка о конституціонной монархіи Н. Муравьева. Конечно, если-бы вс эти умные, способные люди не были казнены и сосланы, они сговорились-бы между собой и выработали сообща планъ устройства свободной Россіи. Но тогдашній молодой императоръ и не думалъ о какомъ-либо ограниченіи своей власти. ‘Зачмъ вамъ понадобилась революція?— спросилъ онъ на допрос одного изъ декабристовъ: я самъ вамъ сдлаю все, чего вы стремитесь достигнуть революціей.’
Посл 14-го декабря начались аресты по всему югу Россіи. Одинъ изъ главныхъ дятелей Южнаго общества, кн. Волконскій, въ это время приводилъ свои войска ко вторичной присяг уже не Константину Павловичу, а Николаю. Исполнивъ это приказаніе высшаго начальства, князь вернулся въ Умань, гд жилъ все время, и получилъ радостное извстіе о рожденіи сына. Онъ выпросилъ у своего командира разршеніе похать къ жен и на другой день рано утромъ входилъ въ домъ, гд рядомъ съ его молодой женой лежалъ новорожденный. Дома Волконскому разсказали подробно обо всхъ арестахъ, и онъ понялъ, что ему не миновать участи друзей. И точно — черезъ день онъ былъ вызванъ начальствомъ обратно въ Умань, гд его немедленно арестовали, сдали фельдъ-егерю и на тройк отправили въ Петербургъ. Тамъ его провезли въ Зимній дворецъ и черезъ Конюшенный дворикъ повели подвалами (полными вооруженныхъ гвардейцевъ) черезъ лстницу Эрмитажа въ пріемный залъ. Туда вышелъ къ нему самъ Николай и накинулся на него, браня за то, что онъ не хотлъ выдать своихъ товарищей: ‘Будьте чистосердечны, сказалъ государь: и я помилую васъ’. Государь вышелъ, и Левашевъ, генералъ-адъютантъ, бывшій товарищъ Волконскаго, сразу началъ его допрашивать. Князь, разумется, отказался давать показанія… Изъ Зимняго дворца его повезли прямо въ Петропавловскую крпость, въ тсный, сырой, полутемный казематъ. Но не отвратительная обстановка угнетала избалованнаго, всю жизнь проведшаго въ роскоши, уже, немолодого князя: мысль о молодой жен съ ребенкомъ постоянные допросы и мрачное будущее больше всего терзали его душу. Его сдержанная молчаливость раздражала слдственную комиссію, ему ставили на видъ, что это можетъ ему только повредить: ‘Стыдитесь, генералъ-маіоръ князь Волконскій, прапорщики больше васъ показываютъ’. Только посл трехмсячнаго одиночества, ему выпала на долю радость свиданія съ женой. Молодая княгиня была очень слабаго здоровья, отъ нея долго скрывали арестъ мужа, неизвстность о немъ совершенно измучила ее. Едва достигло до нея страшное извстіе, она стала хлопотать о возможности увидться съ мужемъ. Видя эту хрупкую, изящную, молодую женщину, Николай смягчился, разршилъ ей свиданіе и приказалъ врачу сопровождать ее. Это свиданіе при постороннихъ было очень тяжело, но оба старались другъ друга обнадежить. Они обмнялись платками, и на платк мужа княгиня на одномъ уголк нашла нсколько ласковыхъ словъ утшенія, написанныхъ ей мужемъ.
Вотъ какъ описано это свиданіе въ чудесной поэм Некрасова ‘Русскія женщины’.
Я въ крпость похала къ мужу съ сестрой.
Пришли мы сперва къ ‘генералу’,
Потомъ насъ провелъ генералъ пожилой
Въ обширную, мрачную залу.
‘Дождитесь, княгиня, мы будемъ сейчасъ!’
Раскланявшись вжливо съ нами,
Онъ вышелъ. Съ дверей не спускала я глазъ,
Минуты казались часами.
Шаги постепенно смолкали вдали,
За ними я мыслью летла,
Мн чудилось: связку ключей принесли,
И ржавая дверь заскрипла.
Въ угрюмой каморк съ желзнымъ окномъ
Измученный узникъ томился.
‘Жена къ вамъ пріхала!..’ Блдный лицомъ
Онъ весь задрожалъ, оживился:
— Жена!.. Корридоромъ онъ быстро бжалъ,
Довриться слуху не смя…
— Вотъ онъ!— громогласно сказалъ генералъ,
И я увидала Сергя…
Недаромъ надъ нимъ пронеслася гроза:
Морщины на лбу появились,
Лицо было мертвенно блдно, глаза
Не такъ уже ярко свтились,
Но больше въ нихъ было, чмъ въ прежніе дни,
Той тихой знакомой печали,—
Съ минуту пытливо смотрли они,
И радостью вдругъ заблистали.
Казалось, онъ въ душу мою заглянулъ…
Я, горько припавъ къ его груди,
Рыдала… Онъ обнялъ меня и шепнулъ:
‘Здсь есть посторонніе люди!’
Вообще всмъ декабристамъ пришлось перенести тяжелую долю чуть-ли не первыхъ политическихъ преступниковъ въ Россіи и на нихъ обрушились и весь гнвъ государя, и жестокость судей.
Слдственная комиссія для разслдованія дла декабристовъ назначена была самимъ государемъ. Сначала стали по малйшему подозрнію хватать людей въ Петербург, потомъ ихъ начали свозить со всхъ концовъ Россіи, и всхъ сажать въ Петропавловскую крпость. За 6 мсяцевъ по одному подозрнію арестовано было 2000 чел. Многихъ допрашивалъ самъ государь. Обвиняемыхъ содержали очень строго, въ постоянномъ страх пытокъ, ихъ старались раздражать, тревожить ихъ воображеніе то лживыми надеждами, то грубыми угрозами. Иногда ночью внезапно открывались двери камеры, на голову заключеннаго накидывали покрывало, вели его по длиннымъ корридорамъ и крпостнымъ переходамъ, вводили въ ярко освщенную залу, гд засдала слдственная комиссія, и сажали за ширмы, отдлявшія два угла залы. По другую сторону ширмъ было слышно, какъ расхаживаютъ, стуча шпорами, жандармы, адъютанты разсказываютъ глупыя шутки, анекдоты, хохочутъ, не обращая никакого вниманія на несчастныхъ страдальцевъ. Когда наставала очередь допроса, заключеннаго выводили, снимали съ него покрывало, его начинали допрашивать, быстро задавали вопросы, не давая обдумать отвтовъ, отъ которыхъ зависла часто жизнь допрашиваемаго, не принимали во вниманіе никакихъ оправданій, часто читали имъ ложныя показанія ихъ товарищей, какихъ т никогда и не давали. Кто не показывалъ на другихъ, того прямо изъ присутствія уводили въ карцеры, т. е. темные сырые подвалы, держали на хлб и вод въ тяжелыхъ ножныхъ и ручныхъ кандалахъ.
Наконецъ, въ іюл подсудимые узнали свою судьбу: на основаніи ихъ собственныхъ показаній и слдствія ихъ раздлили по степени виновности на одиннадцать разрядовъ, первые 5 были вс осуждены на смерть, слдующіе 25 человкъ были также приговорены къ смерти, но имъ даровали жизнь и казнь замнили вчной каторжной работой. 12-го іюля въ дом коменданта Петропавловской крпости собрались вс верховные судьи. Сюда привели изъ всхъ камеръ затворниковъ и черезъ задній дворъ по черной лстниц ввели въ домъ коменданта. Посл долгаго одиночества декабристы вдругъ свидлись, многіе обнимались и цловались, вс были взволнованы и спрашивали другъ друга: что это значитъ? куда мы идемъ?— Выслушать приговоръ?— Да разв насъ судили?— Очевидно, насъ судили безъ насъ.
Однако эта роковая новость никого особенно не смутила, вс измучились одиночнымъ заключеніемъ, тревожной неизвстностью будущаго и вс рады были окончанію мучительнаго заточенья. Всхъ обвиненныхъ размстили по отдльнымъ комнатамъ, по разрядамъ наказаній. Приговоръ читали въ присутствіи доктора и священника, ожидали, что съ кмъ-нибудь при извстіи о близкой смерти сдлается дурно и потребуется помощь врача или увщаніе духовника. И то и другое оказалось лишнимъ: декабристы спокойно выслушали жестокій приговоръ. На лицахъ судей не видно было ни участія, ни состраданія къ людямъ, которыхъ они лишали жизни или обрекали на многолтнее страданіе.
Пестель раздлилъ судьбу Рылева и трехъ другихъ своихъ товарищей: Сергя Муравьева, Каховскаго и Бестужева-Рюмина: въ ночь на 13 іюля ихъ казнили. Надъ осужденными на вчную каторгу тоже совершили особую тяжелую церемонію: ихъ взводили на помостъ (эшафотъ), срывали съ нихъ эполеты, снимали мундиры и бросали все это въ огонь, для чего разложено было нсколько костровъ. Этимъ они лишались всхъ своихъ дворянскихъ правъ, ихъ переодли въ грубую, позорную арестантскую одежду, теперь каждый солдатъ, каждый тюремный сторожъ могъ безнаказанно оскорблять и бить ихъ. Многихъ немедленно стали увозить, кого въ ближайшія крпости, кого въ Сибирь, не дали имъ времени даже увдомить своихъ родныхъ, и они узжали безъ денегъ, безъ самыхъ необходимыхъ вещей. У нкоторыхъ свиданія съ дорогими близкими людьми происходили съ бурными проявленіями отчаянія со стороны семей осужденныхъ. Одинъ отецъ семейства благословилъ своихъ дтей, простился навсегда съ женой и уже уходилъ сопровождаемый вооруженнымъ часовымъ. Обернувшись на восклицаніе жены своей, онъ увидлъ, какъ горько рыдали его дти и жена. Съ средины двора онъ крикнулъ имъ твердымъ голосомъ: ‘Не скорбите… правда, я теперь вещь, а не человкъ, меня могутъ перекладывать съ мста на мсто, куда хотятъ, могутъ даже колотить, но помните, что Апостола Павла трижды били палками, а мы ему и теперь молимся.’
Вс были такъ потрясены этой сценой, что никто не остановилъ его, и даже огрубвшіе солдаты плакали.
Волконскій былъ высланъ 26-го іюля въ ночь, вмст съ другими декабристами, каждый арестантъ халъ въ отдльной повозк и при немъ жандармъ. Выхало разомъ 4 повозки, а въ 5-й впереди — фельдъ-егерь. На ногахъ у декабристовъ были кандалы. Ихъ просили при выход изъ повозокъ не гремть ими, чтобы не привлекать любопытства народа.
Тяжело было все это подневольное путешествіе: отъ скорой зды, тряски простой телги, арестанты слабли и часто хворали, кандалы протирали имъ ноги, такъ что ихъ приходилось нсколько разъ въ дорог снимать, протертыя до крови мста обвертывали тряпками и уже на тряпки надвали опять т-же тяжелыя цпи. Первую часть дороги, подъ впечатлніемъ всего перенесеннаго ими въ крпости, отъ горя разлуки съ семьями, друзьями, арестанты были подавлены тоской, между собой на станціяхъ мало разговаривали, новыя мста Сибири немного оживили ихъ, они стали внимательне присматриваться къ окружавшимъ ихъ лсамъ и пустынямъ, разспрашивали станціонныхъ смотрителей о населеніи. Между собой въ разговорахъ стали строить планы новой жизни и вообще начали мало-по-малу овладвать собой. До Иркутска, главнаго города Восточной Сибири, они хали почти безъ остановокъ 37 дней. Князь Волконскій пріхалъ туда въ конц августа. Тамъ имъ дали немного отдохнуть въ полицейскомъ участк и въ октябр уже отправили на Нерчинскіе заводы. Волконконскаго вмст съ семью товарищами помстили на Благодатскомъ рудник,
Мстная тюрьма была до-нельзя тсная и грязная, она состояла изъ двухъ комнатъ, раздленныхъ снями, въ одной помщались уголовные каторжники — воры, убійцы, поджигатели, въ другой — вс восемь декабристовъ, люди безупречной чистоты души, пострадавшіе за одно желаніе улучшить устройство родной земли! Закованные по прежнему въ кандалы, спускались они каждое утро въ 5 часовъ въ подземныя шахты, выкапывать серебро для того-же родного края, и оставались подъ землей до 11 ч. На каждаго полагалось выработать по три пуда руды.
Все начальство, какъ ни было оно грубо, жестоко, какъ ни привыкло къ страданіямъ людей, при вид декабристовъ проникалось уваженіемъ къ нимъ и въ своихъ отзывахъ отмчало ихъ удивительную кротость и терпніе. Многіе изъ нихъ болли: у кого были нестерпимыя головныя боли, у другихъ грудныя болзни и кровохарканье, ревматизмъ отъ работъ въ сырыхъ шахтахъ. Большинство старались быть веселыми и оживлять товарищей, но были и такіе, которые съ трудомъ выходили изъ постоянной молчаливой задумчивости.
По праздникамъ декабристы читали священныя книги, такъ какъ сначала имъ не давали другихъ. Но потомъ, съ пріздомъ женъ, имъ разршено было чтеніе ученыхъ книгъ, и многіе съ увлеченіемъ предавались изученію разныхъ наукъ или писали въ глубин своихъ тюремъ цлыя научныя изслдованія.
Черезъ годъ декабристовъ перевели въ Читу, въ новоотстроенный острогъ. Везли ихъ, конечно, подъ усиленнымъ конвоемъ, но путешествіе весной по красивымъ дорогамъ, окаймленнымъ свжими лсами, масса цвтовъ на лугахъ, чудный воздухъ, все это освжило арестантовъ.
Въ Чит не было рудниковъ, и работы декабристовъ облегчились, а, главное,— происходили на открытомъ воздух: они исправляли дороги, копали канавы, работали въ огород, въ дождливое время и зимой занимались разными ремеслами, даже музыкой и пніемъ. Они воспользовались теперь своей широкой образованностью, чтобы легче коротать долгіе годы наказанія. Они читали лекціи по химіи, физик, русской исторіи, литератур, рисовали, а докторъ Вольфъ получилъ право лечить и своихъ товарищей, и ихъ женъ.
Черезъ годъ съ декабристовъ разршено было снять кандалы. Это было для нихъ очень большимъ облегченіемъ. Въ Чит они прожили 4 года, посл чего ихъ снова перевели въ новый острогъ на Петровскій желзодлательный заводъ. Теперь имъ пришлось пройти почти 600 верстъ, но время стояло хорошее — сентябрь, на ногахъ цпей не было, и большинство шло съ удовольствіемъ, на повозкахъ же хали только больные. Для привала и для ночлега останавливались въ юртахъ бурятъ, въ избахъ русскихъ поселенцевъ. Въ Петровск декабристовъ ожидала новая непріятность: вс ихъ камеры выходили окнами въ корридоръ, при чемъ окно было прорублено надъ дверью, и въ комнат весь день царилъ угнетающій душу полумракъ, для занятій нужно было днемъ зажигать свчу, пришлось просить начальство и добиваться, чтобы прорублены были настоящія окна въ наружной стн камеръ. Только въ ма мсяц ихъ просьба была удовлетворена.
Такъ однообразно, безрадостно шла жизнь этихъ лучшихъ людей Россіи того времени, которымъ Пушкинъ посвятилъ одно изъ лучшихъ своихъ стихотвореній:
Во глубин сибирскихъ рудъ
Храните гордое терпнье:
Не пропадетъ вашъ скорбный трудъ
И думъ высокое стремленье.
Несчастью врная сестра,
Надежда, въ мрачномъ подземель
Пробудитъ бодрость и веселье,
Придетъ желанная пора.
Любовь и дружество до васъ
Дойдутъ сквозь мрачные затворы,
Какъ въ ваши каторжныя норы
Доходитъ мой свободный гласъ.
Оковы тяжкія надутъ,
Темницы рухнутъ, и свобода
Васъ приметъ радостно у входа,
И братья мечъ вамъ отдадутъ!
(См. ‘Посланіе въ Сибирь’, А. Пушкина) {На эти стихи декабристъ поэтъ кн. Одоевскій отвтили Пушкину тоже стихами:)
Струнъ вщихъ пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
Къ мечамъ рванулись наши руки
Но лишь оковы обрли.
Но будь спокоенъ бардъ, цпями,
Своей судьбой гордимся мы.}.
Но истеченіи назначенныхъ имъ сроковъ каторжныхъ работъ декабристы переводились въ разрядъ поселенцевъ, ихъ выпускали изъ острога и разршали селиться по глухимъ селамъ Сибири, рдко когда по двое-трое въ ближайшемъ сосдств. Многія тысячи верстъ отдляли ихъ отъ какихъ-либо образованныхъ городовъ и навсегда отрывали это всхъ, кого они любили. Немногіе дожили до полнаго освобожденія и возвращенія на родину. Время поселенія Волконскіе прожили сначала въ небольшомъ сел Урик, а лто — на берегу красивой Ангары, на своей заимк (хутор) Усть-Куду. Здсь Волконскій съ увлеченіемъ хозяйничалъ на своемъ клочк земли: несмотря на суровый климатъ, онъ развелъ тамъ прекрасный садъ и огородъ. Это располагало къ нему населеніе, а самъ Волконскій всегда шелъ навстрчу всякому сближенію съ простымъ народомъ: онъ входилъ во вс подробности ихъ домашней жизни, хозяйства, а крестьяне шли къ нему во всхъ своихъ затрудненіяхъ за совтомъ и за медицинской помощью. Много добра сдлали декабристы сибирскому населенію, много свта пролили они въ эти глухіе, всми забытые, углы нашей далекой окраины. И съ великой благодарностью вспоминаютъ ихъ сибиряки, надолго остались въ народной памяти свтлые, великіе образы этихъ борцовъ за свободу, за правду жизни.
Со вступленіемъ на престолъ Александра II декабристамъ было разршено вернуться въ Россію, и многіе изъ нихъ были возстановлены во всхъ ихъ правахъ дворянства, титулахъ и т. п. Увы! Немногіе воспользовались этой милостью: изъ 121 человка осталось въ живыхъ къ этому времени, 1856 году, всего 19. Волконскому радостную всть объ освобожденіи привезъ его сынъ, получившій манифестъ въ день коронаціи отъ самого государя.
Въ печальной жизни изгнанниковъ главной поддержкой явились ихъ жены. Первыми ршились сопровождать своихъ мужей княгини Трубецкая и Волконская. Изнженныя воспитаніемъ въ роскоши, окруженныя съ дтства лаской, избалованныя жизнью, гд все имъ улыбалось, он ни минуты не колебались въ своемъ ршеніи, страхъ лишеній и трудностей суровой жизни среди каторжниковъ не испугалъ ихъ смлыхъ, благородныхъ душъ. Волконская оставила посл себя воспоминанія, въ нихъ она разсказываетъ своему сыну всю свою жизнь: это жизнь героини, подруги борца за родину, на ней стоитъ остановиться. Не даромъ этимъ русскимъ женщинамъ поэтъ Некрасовъ посвятилъ цлую поэму ‘Русскія женщины.’
Дочь знаменитаго генерала Раевскаго, Марія Николаевна, жила въ дтств безпечно, окруженная утонченной роскошью. Очень рано полюбилъ ее, бывшій гораздо старше нея, князь Волконскій и женился на ней въ 1825 г. Ей грустно было разстаться съ родными, она мало знала мужа и мало его видла: первый годъ посл свадьбы князь постоянно былъ въ разъздахъ.
Однажды онъ вернулся домой ночью сильно взволнованный, попросилъ жену растопить немедленно каминъ и съ ея помощью сжегъ разныя бумаги. На ея встревоженные вопросы онъ отвчалъ отрывисто: ‘Пестель арестованъ!’ — ‘Теб надо хать къ твоимъ роднымъ!’ Онъ отвезъ ее въ Балтушу и тамъ разстался съ ней. Посл рожденія ребенка, княгиня заболла воспаленіемъ мозга, въ рдкія минуты сознанія она спрашивала о муж, ей не говорили правды. Наконецъ, оправившись, она объявила матери, что узжаетъ въ Петербургъ. Все было уже готово къ отъзду, когда у молодой княгини вдругъ страшно разболлась нога: оказывается рожа, простая баба знахарка изъ села обернула ей ногу краснымъ сукномъ съ мломъ, и княгиня съ больной ногой все-же узжаетъ. По дорог она оставляетъ у родной тетки, графини Браницкой, своего крошку-ребенка и детъ въ самую распутицу весной въ столицу. Тамъ отъ подругъ узнаетъ судьбу своего мужа и добивается свиданья съ нимъ.
Когда обновленъ былъ приговоръ Волконскому, княгиня, ни минуты не колеблясь, ршается слдовать за нимъ.
Вся ея семья ршительно запрещаетъ ей это, ей не даютъ денегъ, она закладываетъ свои брилліанты, пишетъ просьбу государю дать ей разршеніе слдовать за мужемъ и получаетъ его. Но самое трудное было впереди. Ея отецъ, герой 12-го года, не могъ вынести мысли объ изгнаніи своей любимой дочери. Когда она ршилась показать ему разршеніе Государя, онъ поднялъ кулаки надъ ея головой и закричалъ: ‘я тебя прокляну, если ты черезъ годъ не вернешься.’ Взволнованная дочь ничего не могла общать, она бросилась на кушетку и горько рыдала: она знала, что не возвратится домой, пока не вернется изъ изгнанія ея Сергй. Еще мучительне была разлука съ маленькимъ сыномъ. Все уже было готово къ далекой дорог, кибитка куплена, уложено немного блья, два-три платья, деньги на дорогу зашиты бережно въ дорожный капотъ. Настала послдняя ночь въ родномъ дом. Княгиня встала на колни у люльки дорогого своего мальчика, горяча была ея молитва. Весь послдній вечеръ ребенокъ такъ весело и беззаботно игралъ около матери большой красной печатью на письм государя: онъ не понималъ, что эта печать обрекала его на горькое сиротство, лишала его-матери. Онъ оставался на попеченіи бабушки и тетокъ. Съ трудомъ оторвалась бдная мать отъ своего спокойно спящаго ребенка и рано утромъ выхала изъ Петербурга. Она остановилась въ Москв, гд сестра ея мужа, зная ея любовь къ музык, устроила ей прощальный вечеръ съ лучшими итальянскими пвцами. На вечер Пушкинъ восторженно одобрялъ подвигъ молодой княгини. Сестра снабдила ее книгами, рукодльями, а, главное, теплой шубой, о чемъ неопытная М. Н. не позаботилась. Въ Москв М. Н. простилась послдній разъ съ той безпечной жизнью, какую вели ея подруги и сверстницы въ образованномъ лучшемъ обществ тогдашнихъ обихъ столицъ, простилась съ музыкой, поэзіей, искусствомъ и смло пошла навстрчу горю, лишеніямъ и всякимъ испытаніямъ.
Она хала днемъ и ночью, нигд надолго не останавливаясь, не давая себ времени на обдъ, гд можно было, она заказывала самоваръ, пила чай, иногда ей прямо въ кибитку подавали молока и хлба.
Морозно. Дорога бла и гладка,
Ни тучи на всемъ небосклон…
Обмерзли усы, борода ямщика,
Дрожитъ онъ въ своемъ балахон.
Спина его, плечи и шапка въ снгу,
Храпитъ онъ, коней понукая,
И кашляютъ кони его на бгу,
Глубоко и трудно вздыхая.
Однажды въ лсу она обогнала цпь каторжниковъ: они шли по поясъ въ снгу и производили страшное впечатлніе, грязные, оборванные, съ ожесточеннымъ выраженіемъ измученныхъ лицъ. ‘Неужели мой блестящій красавецъ Сергй такой-же истощенный, обросшій бородой и нечесанный!’ — подумала княгиня.
Новый годъ она встртила въ глубин кибитки. Кругомъ нея злилась и танцовала милліонами снжинокъ страшная сибирская мятель. Ея маленькія часики съ нжнымъ боемъ прозвонили 12 ч., княгиня высунулась изъ-подъ рогожи и крикнула ямщику: ‘Съ новымъ годомъ!’ Но ямщику было не до того: мятель свирпла, лошади стали, они сбились съ пути, пришлось захать въ ближайшую хату дровоска. Тамъ затопили печь, вскипятили воды, напились чаю и стали дожидаться утра. Какъ далеко было отъ этой заброшенной въ сибирской пустын избы до всего родного, милого!
Согрлись мы чаемъ. Пора на покой,
Мятель все ужасне выла.
Лсникъ покрестился, ночникъ погасилъ
И съ помощью пасынка Феди
Огромныхъ два камня къ дверямъ привалилъ.
— Зачмъ?— ‘Одолли медвди!’
Потомъ онъ улегся на голомъ полу,
Все скоро уснуло въ сторожк.
Я думала, думала… лежа въ углу
На мерзлой и жесткой рогожк…
Сначала веселыя были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую залу, цвты,
Подарки, заздравныя чаши
И шумныя рчи, и ласки… Кругомъ
Все милое, все дорогое…
(Некрасовъ, ‘Русскія женщины’).
Иногда княгиня, чтобы разсять свое полное одиночество, говорила вслухъ стихи, пла свои любимыя псни, которыми когда-то такъ очаровывала всхъ слушателей.
Въ Иркутск, куда она пріхала на двадцатыя сутки, губернаторъ, предупрежденный своимъ старымъ товарищемъ, ген. Раевскимъ, сталъ всячески отговаривать княгиню хать дальше и поставилъ ей страшныя условія, которыя она сейчасъ-же однако подписала, лишь-бы имть право быть возл мужа и облегчать ему его горькую долю. Она отказывалась отъ всякихъ правъ^ соглашалась, что начальство не будетъ ее защищать ни отъ какихъ оскорбленій грубыхъ каторжниковъ, что ея дти будутъ записаны въ крестьянское сословіе, княгиня торопливо подписала эти унизительныя условія и полетла дальше въ глубину Сибири. Вотъ и великолпный Байкалъ въ величавой рамк мрачныхъ, обступившихъ его, горъ. Она перехала его ледяную поверхность при такомъ жестокомъ мороз, что слеза замерзала на рсницахъ. За Байкаломъ пришлось бросить сани и трястись до того, что грудь разбаливалась, голова болла. Вдобавокъ молодую путешественницу никто не предупредилъ, что тутъ на станціяхъ и пищи не достанешь: содержатъ ихъ бурята, а они только и дятъ сырую или соленую говядину, запивая ее кирпичнымъ чаемъ съ топленымъ жиромъ. Наконецъ, уже подъ Нерчинскомъ Волконская догнала свою подругу, княгиню Трубецкую, тоже хавшую къ мужу. Отсюда об продолжали свой путь вмст.
Вотъ, наконецъ, и Благодатскій рудникъ. Об путешественницы въхали въ деревню, состоящую изъ одной улицы: кругомъ — горы раскопанныя шахтами, гд добывали свинцовую руду, заключающую въ себ серебро. У подножія одной изъ самыхъ высокихъ горъ стояла тюрьма. Всего трое солдатъ съ унтеромъ составляли ея наружный караулъ.
Смотритель тюрьмы, Бурнашовъ, предложилъ кн. Волконской войти внутрь для свиданія съ мужемъ. Въ первую минуту она ничего не могла разглядть, такъ тамъ было темно, вотъ открыли еще какую-то маленькую дверь, и самъ князь Сергй бросился къ жен. Бряцанье кандаловъ поразило ее, увидвъ цпи на ногахъ мужа княгиня бросилась передъ нимъ на колни, поцловала его кандалы и сама обняла его, дорогого каторжника, наконецъ-то она возл него, наконецъ-то можетъ облегчать ему его тяжелую жизнь.
Свиданіе, однако, было непродолжительно и разршалось не чаще, какъ два раза въ недлю. На другое утро Волконской захотлось прогуляться, направившись къ руднику, она увидла дверь, которая вела какъ-бы въ подземелье. Около нея стоялъ солдатъ съ ружьемъ. ‘Можно ли видть нашихъ на работ?’ спросила его княгиня, и добродушный стражникъ далъ ей факелъ. Она спустилась въ темное подземелье. Сначала было довольно тепло, но спертый воздухъ давилъ грудь. Княгиня шла быстро по извивающейся въ темнот тропинк. Вдругъ она услышала позади громкій голосъ офицера, она скоре поняла, чмъ разслышала его приказаніе вернуться назадъ. Она потушила факелъ и пустилась бжать прямо на виднвшіеся вдали огоньки. То были каторжане: они спустили лстницу, княгиня вскарабкалась по ней, и ее тотчасъ подняли, чтобы офицеръ не могъ войти. Самого Волконскаго въ эту минуту не было въ рудник, но ее окружили другіе декабристы, которымъ Мар. Ник. спшно передавала письма и извстія отъ родныхъ и друзей. Наконецъ, она уступила требованіямъ офицера, безпомощно звавшаго ее обратно, и это ‘сошествіе во адъ’ княгини кончилось благополучно.
Трудно было свыкаться молодымъ изнженнымъ женщинамъ съ новой суровой жизнью. Он устроились въ изб, неподалеку отъ тюрьмы. У нихъ часто не хватало денегъ на самое необходимое, он сами стирали свое блье, прибирали комнату, часто сами перебивались квасомъ съ хлбомъ. Но мужей своихъ и всхъ ихъ товарищей он окружили самымъ нжнымъ уходомъ.
До ихъ прізда политическіе заключенные были совершенно отрзаны отъ всего міра, такъ какъ имъ строго запрещена была всякая переписка съ родными и знакомыми, имъ не давались газеты, но женамъ этого не могли запретить, и он сообщали заключеннымъ вс новости не только въ семейномъ кругу, но и общія. Он длали много добра и простымъ арестантамъ и пользовались ихъ полнымъ довріемъ. Между ними былъ одинъ особенный разбойникъ — Орловъ. За все время своихъ разбоевъ онъ никогда не нападалъ на бдныхъ, а грабилъ только купцовъ да чиновниковъ. Однажды онъ бжалъ изъ тюрьмы, Его искали, но нигд не нашли. Два-три дня спустя Мар. Ник., гуляя за тюрьмой, вдругъ видитъ: къ ней сзади подходитъ какой-то бывшій бравый гусаръ, теперь каторжникъ въ бгахъ, и говоритъ ей чуть слышно: ‘княгиня, Орловъ скрывается здсь въ горахъ, онъ прислалъ меня къ вамъ, чтобы вы прислали ему немного денегъ, у него ни хлба, ни теплой одежды нтъ!’
Княгиня очень испугалась, но, конечно, не отказала бродяг, она запретила ему только слдовать за ней, вернулась быстро домой, взяла 10 р. и положила ихъ на глазахъ каторжника подъ камень.
Къ тому времени, когда декабристовъ перевели въ Читу, къ нимъ уже много подъхало жен