Григорій Саввичъ Сковорода,
Григорій Саввичъ Сковорода,
украинскій народный учитель и философъ.
(1722 — 1794).
Глава I.
Жизнь Григорія Саввича Сковороды.
Глава I.
Жизнь Григорія Саввича Сковороды.
——
Григорий Саввич Сковорода, Русова София Федоровна, Год: 1894
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Въ октябр настоящаго года исполнилось 100 лтъ со дня смерти Григорія Саввича Сковороды, учителя украинскаго народа и единственнаго нашего народнаго философа. При полномъ у насъ отсутствіи оригинальной философской мысли, этотъ, вышедшій изъ народной среды, чудакъ-философъ, странствующій всю жизнь по селамъ своей прекрасной родины, поучающій и на церковной паперти, и на поляхъ, ‘гд въ бездождіе потъ поливаетъ землю’, и около шинковъ, ‘гд скачетъ пьяная воля’,— представляетъ оригинальное и интересное явленіе. Его жизнь, его ученіе напоминаетъ другого народнаго философа, явившагося при боле благопріятной для его поученій обстановк — Сократа. Окруженный греческой народной толпой, уже воспитанной цлымъ рядомъ учителей, Сократъ нашелъ въ сред своихъ слушателей вполн подготовленныхъ учениковъ, сохранившихъ въ цлости до нашихъ дней ученіе великаго мыслителя. Сковород пришлось говорить гораздо боле невжественной толп, непривыкшей воспринимать отвлеченныя истины, вотъ почему онъ не создалъ ни философской школы, ни выдающихся изъ общаго низкаго уровня учениковъ. Посл него остались только одинъ или два небольшихъ томика печатныхъ произведеній, да нсколько рукописныхъ тетрадей, сохраненныхъ его друзьями.
Вся жизнь и вся дятельность Сковороды (исключая короткій періодъ путешествій по чужимъ странамъ) прошли въ границахъ небольшой территоріи, охватывающей губернію Харьковскую, часть Курской и Воронежскую. Она извстна была раньше подъ названіемъ Слободской Украйны.
Григорій Саввичъ родился въ 1722 году, въ Полтавской губерніи, въ живописномъ уголку теперешняго Лохвицкаго узда, въ сел Хорсыки. Это село почти слилось теперь въ одно съ большимъ стариннымъ мстечкомъ Чернухи. Лежащія рядомъ съ Чернухами села тянутся почти непрерывно по берегу р. Многи, весной эта ничтожная рченка разливается на широкое пространство, образуя много живописныхъ тихихъ заводей и химановъ, тогда вся мстность съ цвтущими садами и кленовыми рощами полна своеобразной красоты. Здсь-то, въ сел Хорсикахъ и жили родители Сковороды, небогатые казаки. Чуткая душа будущаго народнаго философа съ самаго ранняго дтства горячо отзывалась на красоту природы. Съ дтскихъ лтъ Сковорода полюбилъ игру на дудк и, притаившись въ хат, въ скромномъ уголку за печкой, любилъ наигрывать на ней всякую слышанную имъ псню, и мелодіи, сочиненныя имъ самимъ. Какъ только начиналась весна, какъ только Многа, освободившись отъ ледяныхъ оковъ, разливалась могучимъ потокомъ по живописной долин, Григорій Саввичъ убгалъ со своею дудкою $ъ поля и рощи и пропадалъ въ нихъ по цлымъ днямъ, тамъ птицы, и журчащіе ручьи, и шепотъ листьевъ неумолчно пли ему одному понятныя, чудныя мелодіи, — ребенокъ воспринималъ ихъ своей художественной душой и передавалъ ихъ на своемъ непосредственномъ инструмент съ неподражаемымъ искусствомъ. Велика была его радость, когда ему кто-то подарилъ настоящую флейту, съ нею онъ не разставался всю жизнь. Очень рано сталъ онъ пть на клирос въ своей сельской церкви.
Родители его пользовались уваженіемъ въ сел за честность и гостепріимство. Они отдали своего сына сначала, по общему обыкновенію, въ науку къ дьячку, но, замтивъ его способности и страстную любознательность, ршили дать, ему лучшее образованіе и послали его въ Кіевскую академію. То было высшее образовательное заведеніе на всю Россію въ то время. Она воспитывала самыхъ образованныхъ людей и дятелей, ученыхъ и талантливыхъ проповдниковъ, которые въ XVI и XVII вк защищали въ юго-западной Руси православіе отъ нападокъ на него со стороны католиковъ и уніатовъ, а въ XVIII в. разносили просвщеніе и по Московской Руси, давали ей самыхъ ученыхъ и образованныхъ дятелей. Ломоносовъ нкоторое время учился въ Кіевской академіи, еофанъ Прокоповичъ, историкъ Конисскій и другіе извстные ученые и писатели вышли изъ нея. Въ 1742 году въ ней было 1.230 человкъ учащихся разныхъ сословій. Въ ней преподавались богословіе, философія, греческій, латинскій и еврейскій языки, шитика, реторика, синтаксисъ, грамматика и нмецкій языкъ.
Способности и ясный умъ Григорія Саввича обратили на него вниманіе всхъ преподавателей академіи. Но особенно выдавался онъ изъ среды учениковъ своей музыкальностью.
Около этого времени на престолъ вступила младшая дочь Петра Великаго, Елизавета, большая любительница музыки и хорошаго церковнаго пнія. Для ея придворной пвческой капеллы выбирали лучшіе голоса по всей Россіи, особенно много ихъ ежегодно увозили изъ Малороссіи, всегда отличавшейся музыкальностью своего населенія. Григорій Саввичъ былъ зачисленъ въ число этихъ избранныхъ пвчихъ и въ 1745 году былъ отвезенъ въ Петербургъ. Довелось молодому бурсаку увидть столицу, дворъ и все его широкое великолпіе, среди котораго наслаждалась и веселилась молодая императрица Елизавета. Но этотъ блескъ не ослпилъ и не увлекъ строгаго нравственнаго юношу: его любящее сердце, его пытливый умъ оставались въ этой обстановк неудовлетворенными. Онъ воспользовался первымъ представившимся случаемъ, чтобъ вернуться къ наукамъ, къ тишин академической жизни. Черезъ 2 года, ему пришлось сопровождать со всей пвческой капеллой императрицу въ ея путешествіи по Россіи. Елизавета постила Кіевъ, гд ученики академіи и все начальство академическое устроили ей пышную встрчу. Поклонившись кіевскимъ святынямъ, императрица похала дальше, а ея півчій остался въ Кіев, по его просьб, ему дали отставку, наградивъ его чиномъ придворнаго уставщика. Сковорода снова былъ записанъ въ академическіе ученики и съ особеннымъ усердіемъ принялся за изученіе тхъ же наукъ, которыя раньше проходилъ поверхностно. Больше всего онъ изучалъ еврейскій я греческій языки, философію, піитику и математику. Онъ учился съ жадной, безкорыстной любознательностью, вовсе не намреваясь посвятить себя духовному званію, о чемъ мечталъ его отецъ. Кіевскій архіерей, замтивъ его способности, захотлъ посвятить его въ священники, указывалъ ему блестящую дятельность проповдника въ юго-западной Руси, борца за православную вру. Сковорода былъ чуждъ всякаго честолюбія, и чтобъ лучше отвратить настоянія архіерея, онъ прибгнулъ къ хитрости — притворился заикой, придурковатымъ чудакомъ, и наконецъ вышелъ совсмъ изъ академіи, получивъ разршеніе жить, гд ему угодно.
Но схоластическія науки, преподаваемыя въ академіи, не удовлетворили широкихъ запросовъ дятельнаго ума Сковороды: ему хотлось знаній о томъ, какъ живутъ, какъ думаютъ другіе народы, другіе ученые. Этому желанію совершенно неожиданно удалось осуществиться. Генералъ Вишневскій отправлялся съ дипломатическимъ порученіемъ отъ императрицы въ Венгрію и Австрію. Онъ пожелалъ взять съ собою для устраивавшейся тамъ русской церкви уставщика, знающаго не только пніе, но и иностранные языки. Сковорода былъ ему представленъ, какъ прекрасный пвецъ и вполн образованный человкъ. Онъ очень понравился Вишневскому и отправился съ нимъ заграницу. Съ позволенія послдняго Сковорода свободно путешествовалъ по всей Германіи и Италіи, куда его особенно манилъ Римъ и музыкальность итальянцевъ. Во все онъ вглядывался съ любопытствомъ, во все серьезно вдумывался. Онъ побывалъ въ Офен, Рим, Вн, больше всего ему понравилась Германія, расположеніе къ ней у него сохранилось навсегда, и онъ часто говорилъ, что любитъ эту страну, почти какъ родную Малороссію.
Это путешествіе сильно повліяло на философское развитіе Сковороды {Аскоченскій говорить, что и самъ Сковорода поражалъ своимъ умомъ западноевропейскихъ ученыхъ, нсколько университетовъ предлагали ему мсто преподавателя.}. Осматривая Римъ и замчательные памятники его древняго величія и сравнивая его съ современной будничной жизнью, суетившейся у самаго подножія древнихъ обелисковъ тріумфальныхъ воротъ и дворцовъ, Сковорода глубоко задумывался надъ тщетой всего земного и въ то же время съ горечью убждался, что везд, и въ прекрасной Италіи, какъ и въ родной Малороссіи, и въ ученой Германіи — везд ‘богатому поклоняются, а бднаго презираютъ, глупость предпочитаютъ разуму, и шутовъ награждаютъ, что везд развратъ нжится на мягкихъ пуховикахъ, а невинность Томится въ мрачныхъ темницахъ’. И сердце его затосковало по милой далекой родин. Довольно шататься по чужимъ странамъ, да набираться чужой мудрости, ему хотлось подлиться ими съ своими темными земляками, и Сковорода отправился, какъ всегда, пшкомъ въ Малороссію. Радостно и тревожно забилось его сердце, когда онъ посл долгаго путешествія завидлъ втряки, издали махавшія ему своими крылами, и зеленыя вербы, по прежнему склонявшіяся надъ родной рчкой, показавшейся ему въ эту минуту миле Тибра и Дуная, воспоминанія дтства обступили его, радостный восторгъ переполнилъ сердце, онъ готовъ былъ цловать родную землю. И въ то же время жуткое чувство закрадывалось понемногу въ душу: застанетъ ли онъ въ живыхъ своихъ родныхъ, отца, мать… Шага его невольно замедлялись, и онъ, прежде чмъ войти въ село, отправился на кладбище. Тамъ, на могильныхъ крестахъ нашелъ онъ имена самыхъ дорогихъ лицъ.’..
Но онъ не палъ духомъ. Передъ нимъ, бодрымъ и молодымъ ученымъ бднякомъ, раскрывался весь міръ, вс люди казались ему братьями, онъ былъ силенъ душой и тломъ, независимъ… И Григорій Саввичъ отдался своему любимому влеченію: онъ пошелъ странствовать изъ села въ село, изъ города въ городъ, везд поучая, разсказывая и привлекая къ себ людей новизною мыслей и чистотою жизни.
Изъ родного села онъ направился въ Харьковъ, но прежде зашелъ въ Переяславль. По описаніямъ путешественниковъ того времени, это былъ ‘городъ изрядный и довольно многолюдный’ {‘Малороссія по разсказамъ путешественниковъ’. ‘Кіев. Стар.’, 1892 г. No 3.}. Славился Переяславль своей семинаріей, одной изъ лучшихъ въ то время, въ ней было до 700 учащихся. Въ то время, когда въ этотъ городъ зашелъ нашъ странникъ, въ семинаріи было вакантное мсто учителя поэзіи. Переяславскій епископъ Никодимъ Сребницкій предложилъ Сковород занять это мсто.
Григорій Саввичъ радъ былъ примнить свои познанія на пользу другихъ, принялъ мсто и даже составилъ особое ‘Руководство въ поэзіи’. Но его новые взгляды, почерпнутые у западноевропейскихъ ученыхъ, не понравились епископу, и тотъ потребовалъ, чтобы Сковорода измнилъ это руководство, согласно съ старыми авторитетами піитики. Сковорода не согласился ни на какія измненія и старался разъяснить епископу при помощи латинской поговорки — ‘иное дло пастырскій жезлъ, иное пастушья свирль!’ — всю неосновательность его вмшательства. Конечно, ихъ разногласіе не уладилось и Сковорода опять беззаботно надлъ свою дорожную свиту съ видлогой (откидной мшокъ для головы, прикрпленный къ вороту свиты) и перекинулъ черезъ плечо свою завтную торбу, въ которой хранились его единственныя сокровища — флейта и 2—3 книжки. Веселый и бодрый продолжалъ онъ свое странствованіе изъ села въ село. Останавливался онъ у священниковъ, помщиковъ или у своего же брата казака-простолюдина, кому на флейт поиграетъ, кому разскажетъ о своихъ путешествіяхъ, подлится мыслями, разъяснитъ свои оригинальные и глубокіе взгляды на жизнь, а кому просто споетъ имъ самимъ сложенную псню или духовный кантъ. Его псни, хотя и написанныя не народнымъ языкомъ, были такъ близки къ народнымъ по духу, что немедленно заучивалась пвцами — кобзарями — и поются до сихъ поръ во множеств варіантовъ. Нкоторыя псни распвались двицами въ дворянскихъ семьяхъ, какъ любимые романсы. Особенной популярностью пользовались его псенка ‘Что ты птичка желтобока’ и псня ‘Всякому городу нравъ и права’.
Скоро посл неудачи въ переяславской семинаріи Григорій Саввичъ стараніями друзей получилъ мсто домашняго учителя у помщика Полтавской губерніи Тамары, это былъ просвщенный человкъ, довольно гуманно обходившійся съ своими крпостными, но гордый и тщеславный. Онъ велъ жизнь шумную и роскошную, дворъ его былъ переполненъ прислугой, а въ дом не переводились гости. Попавши въ такую обстановку, нашъ свободолюбивый философъ и тутъ, какъ я везд, сохранилъ свою независимость и скромность потребностей. Онъ добросовстно принялся за обученіе сына Тамары, съ годъ все шло благополучно: помщикъ платилъ деньги, но не удостаивалъ вниманіемъ страннаго учителя въ камлотовомъ кафтан, а учитель не унижалъ своего достоинства ни лестью, ни заискиваньемъ. Сплетни прислуги, донесшей барын, что учитель слишкомъ вольно обращается съ барскимъ сынкомъ и даже одинъ разъ обозвалъ его свиньей,— нарушили мирныя отношенія и Сковород пришлось снова взяться за свой странническій посохъ и искать у друзей пріюта. Онъ отправился къ переяславскому сотнику. Здсь Сковород представилась возможность похать въ Москву, и онъ, конечно, съ радостью воспользовался ею, его по прежнему преслдовала жажда видть новыя мста, а Москва и тмъ боле Троицко-Сергіевская лавра въ то время представляла не мало поучительнаго. Тамъ Сковорода тотчасъ же нашелъ для себя пріятную и полезную работу. Намстникъ лавры, очень образованный человкъ, предложилъ ему перевести Тита Ливія, онъ скоро оцнилъ умъ и познанія Григорія Саввича и предложилъ ему остаться преподавателемъ въ училищ при Троицко-Сергіевской лавр. Но тоска по родин погнала Сковороду вонъ изъ Москвы, назадъ въ родныя степи и дубравы, въ родныя села, гд его уже любили, какъ истиннаго народнаго учителя, разъясняющаго именно тотъ вопросъ о смысл жизни, разгадать который одинаково жаждетъ и ученый академикъ, и бдный невжественный пастухъ…
Какъ только Тамара узналъ, что Сковорода воротился изъ Москвы, онъ сталъ усиленно приглашать его снова учить его сына, но оскорбленный учитель упорно отказывался вернуться въ тотъ домъ, откуда его несправедливо выгнали, друзья хитростью привезли его соннаго въ имніе Тамары. Не долго пришлось ему этотъ разъ тамъ оставаться’, передъ нимъ открывалась другая, боле широкая дятельность преподавателя въ Харьковскомъ коллегіум, уже заслужившемъ къ этому времени всеобщую, любовь и уваженіе. Въ 1759 году епископъ Іосафъ Миткевичъ пригласилъ Сковороду на мста учителя поэзіи, и Гр. Сав. съ радостью согласился. Эти занятія съ юношами были ему очень по душ: близкіе ему люди говорятъ, что онъ въ это время былъ особенно ‘бодръ, веселъ, подвиженъ, воздерженъ, благодушествующъ, словоохотенъ, изъ всего выводящій нравоученіе и почтителенъ’ {См. Ковалевскій. ‘Описаніе жизни Г. С. Сковороды’. ‘Кіев. Старина’ 1891 г., No 9.}.
Одвался онъ просто, но пристойно, пищу имлъ только изъ плодовъ и молочную, не имя расположенія къ мясу {Сковорода вообще не отрицалъ необходимости мясной пищи, но самъ мало ее употреблялъ. Нкоторые видли въ этомъ доказательство его принадлежности къ какой-то сект. Сковорода горячо это опровергалъ.}. Спалъ онъ очень мало, всего часа 4 въ сутки, любилъ вставать до зари и ходить пшкомъ за городъ. Въ его рукописи ‘Израильскій змій’ есть цлый гимнъ солнца, въ которомъ солнце воплощается въ Самсона и является жизнеподателемъ: ‘Преблаженное солнушко!— воспваетъ нашъ пантеистъ:— почиваетъ въ день седьмый, встаетъ въ третій, палитъ всю тлнь, раззоряетъ иноплеменничія стны, отверзаетъ гробы, открываетъ очи, ломлетъ хлбы, насыщаетъ свой весь почетный народъ вкусомъ вчности’ и т. д.
Григорій Саввичъ часто и всегда охотно посщалъ больныхъ, ходилъ утшать печалующихся, съ неимущими раздлялъ все свое убогое имущество и всмъ своимъ любящимъ сердцемъ былъ преданъ друзьямъ. Его строгое поведеніе, безо всякой тни лжи или фарисейства, привлекало къ нему симпатіи не только его учениковъ, но и всего харьковскаго общества. Сознавая всю пользу, приносимую Сковородой коллегіуму, и зная его странническія наклонности, игуменъ Гервасій сталъ его уговаривать принять монашество, общая ему высокій санъ, славу, и почетъ. Но безкорыстный учитель остался выше всякихъ честолюбивыхъ искушеній. ‘Разв вы хотите,— рзко отвтилъ онъ на предложеніе игумена:— чтобы я умножилъ число фарисеевъ? шьте жирно, пейте сладко, одвайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагаетъ монашество въ жизни нестяжательной, малодовольств, воздержности, въ лишеніи всего ненужнаго, дабы пріобрсть все нужнйшее, въ отверженіи всхъ прихотей, дабы сохранить себя самаго въ цломудріи, въ обузданіи самолюбія, дабы удобне выполнять заповдь любви къ ближнему, въ исканіи славы Божіей, а не человческой’.
Никакія убжденія не могли склонить суроваго учителя аскета, они только расшевелили его подозрительное свободолюбіе и побудили его для охраненія своей независимости и врности своему нравственному долгу отказаться отъ любимой преподавательской дятельности. Онъ поблагодарилъ отца Гервасія ‘за милость, за дружбу, за похвалу: я не заслуживаю ничего сего за непослушаніе мое къ вамъ при семъ случа’, и попросилъ ‘благословить его на путь’.
И учитель поэзіи въ срой свит, съ чоботами (сапогами), болтавшимися за плечами, съ неизмнной торбой на спин и палкой — журавлемъ въ рукахъ вышелъ изъ города, оглянулся на прекрасный Божій міръ и вздохнулъ свободно: еще разъ онъ одержалъ побду надъ искушеніями міра и ушелъ отъ нихъ бдный, ничего не имущій, но свободный. Онъ вынулъ изъ торбы свою дорогую подругу — флейту и, насвистывая любимую псню: ‘Ходяй по земл, обращайся на небесахъ’ — направился въ деревню Старицу, къ одному изъ своихъ пріятелей, отдыхать въ излюбленномъ уединеніи, предаваясь размышленію и самоизученію, записывая свои мысли въ форм Сократовскихъ діалоговъ шли разговоровъ, которые онъ затмъ разсылалъ своимъ друзьямъ.
Однако, голосъ дружбы скоро вырвалъ его изъ этого уединенія и снова призвалъ въ городъ, который Сковорода всегда любилъ меньше села: ‘Городъ огородился скукой,— говоритъ онъ въ одномъ изъ своихъ поученій:— ибо тотъ скучаетъ, чей духъ прилагается съ кучей, ибо куча есть множество, а гд много тамъ каждый докучаетъ. Прямое веселье только въ селеніи, ибо тутъ вселяется въ него весь міръ, елико есть какъ одинъ, а не какъ куча. Въ куч разсяніе, скука и разсяніе тоже. Въ селеніи уединеніе: веселіе и уединеніе тоже’ {См. Живнеопис. Сков. Коваленскаго, К. Ст. 9, стр. 123.}. Одинъ изъ друзей Сковороды усиленно просилъ его навстить учившагося въ Харьков его племянника, молодого Ковалевскаго, и руководить его своими поученіями. Сковорода немедленно отправился въ Харьковъ, нашелъ юношу въ училищ, и, желая принести пользу племяннику своего друга, согласился принять снова въ училищ мсто преподавателя греческаго языка и синтаксиса. Рядомъ съ этимъ онъ съ любовью взялъ на себя и домашнія занятія съ юношей, занимая его чтеніемъ, музыкой, а главное своими глубокосодержательными бесдами, изъ нихъ его ученикъ, по собственному признанію Коваленскаго, почерпнулъ истинное понятіе объ обязанностяхъ человка къ самому себ и къ другимъ, объ истин и о благ добродтельной жизни. Особенно любилъ Григорій Саввичъ уводить своего ученика по вечерамъ на кладбище. Тамъ, посреди безмолвныхъ могилъ онъ говорилъ ему о неразумности страха смерти, иногда плъ и игралъ на флейт. И эта нжная музыка въ тихій торжественный часъ ночи, звучащая надъ тихими могилами и крестами, невольно возносила духъ ученика его выше малодушныхъ опасеній и заботъ и укрпляла въ немъ мужество.
Въ 1764 году ученикъ я учитель похали въ Кіевъ. Тамъ, расхаживая по церквамъ и монастырямъ, разъясняя юнош ихъ древности, ихъ святыни, Григорій Саввичъ встрчалъ много своихъ старыхъ знакомыхъ и товарищей по академіи. Они упрекали его за бродячую жизнь, казавшейся имъ праздной, безполезной и безпорядочной. ‘Полно круговъ бродить по свту,— говорили они ему:— пора пристать къ гавани: намъ извстны твои таланты, святая лавра приметъ тебя, аки чадо свое, ты будешь столбъ церкви и украшеніе обители!’ — ‘Ахъ преподобные!— отвчалъ имъ философъ:— я столботворенія умножать не хочу: довольно и васъ, столбовъ неотесанныхъ во храм Божьемъ!’ И со всегдашней своей искренностью онъ продолжалъ, глядя на стоявшихъ передъ нимъ откормленныхъ монаховъ: ‘риза, риза! коль немногихъ ты опреподобила! коль многихъ окаянствовала! Міръ ловитъ людей разными стями, накрывая Оныя богатствами, честью, славой, друзьями, знакомствами, покровительствомъ, выгодами, утхами и святыней: но всхъ несчастне есть послдняя. Блаженъ, кто святость сердца, т.-е. счастье свое не сокрылъ въ риз, но въ вол Господа’ {Коваленск. К. Ст. 9, стр. 132.}.
Съ этими словами Сковорода увелъ своего ученика на берегъ Днпра и такъ погрузился въ созерцаніе. Передъ нимъ разстилался величественны#, чарующій видъ: внизу величаво катилъ свои волны еще неперетянутый ни однимъ мостомъ Днпръ, надъ нимъ высидись на горахъ кіевскіе храмы, вознося подъ самое синее небо блествшіе на солнц золотые купола, колокольный звонъ громкимъ торжественнымъ благовстомъ доносился до нашихъ путниковъ, а прямо передъ ними разстилался низкій лвый берегъ Днпра и далеко до самаго горизонта синли темные Черниговскіе боры. Красота этой картины успокоительно подйствовала на Сковороду. Что значила передъ этой вчно прекрасной, величавой природой вся суета человческой жизни, борьба изъ-за мелкихъ выгодъ, личныхъ радостей: он пройдутъ, оставляя посл себя одну ‘тлнь’, а горы и рки и лса попрежнему будутъ ласкать сердце человка и свидтельствовать о величіи вчной истины, непознаваемой, недоступной и вчно прекрасной.
Вдругъ одинъ изъ монаховъ подошелъ сзади къ Сковород и горячо обнялъ его: ‘о мудрый мужъ!— съ волненіемъ воскликнулъ монахъ:— я и самъ такъ мыслю, какъ ты говорилъ передъ нашей братіей, но не смлъ никогда слдовать моимъ мыслямъ’.
Такъ правдивое адово Сковороды во многихъ сердцахъ пробуждало жажду правды, заставляло критически оглядываться на окружающее и ненавидть всякую ложь.
Сковорода недолго оставался въ Кіев: его потянуло въ Харьковщину, въ Украйну, онъ любилъ ее больше Малороссіи, въ которой родился. Малороссію онъ называлъ матерью, а Украйну — теткой, по своей любви къ ней и постоянному въ ней жительству. Около этого времени назначенъ былъ въ Харьковъ первый губернаторъ, Щербининъ. Наслышавшись очень много объ ум и странностяхъ Сковороды, онъ пожелалъ его видть и остался въ восторг отъ бесды съ нимъ. Но Григорій Саввичъ не любилъ обращать на себя вниманіе, избгалъ всякихъ выраженій удивленія къ нему, ненавидлъ лесть. Однажды, расположившись у одного изъ своихъ пріятелей — Пискуновскаго — онъ приготовился за дружеской вечерней бесдой подлиться своимъ новымъ, не дошедшимъ до насъ сочиненіемъ ‘Лотова жена’, уже съ обычнымъ юморомъ очертилъ онъ главныя черты этого сочиненія, какъ вдругъ двери съ шумомъ растворились и въ комнату влетлъ недавно пріхавшій изъ столицы франтъ и громко воскликнулъ: ‘Итакъ, я. наконецъ, достигъ того счастья, котораго я столь долго я напрасно жаждалъ: я вижу, наконецъ, великаго моего соотечественника Григорія Саввича Сковороду. Позвольте…’
По не усплъ онъ подойти къ бдному философу, какъ тотъ вскакиваетъ съ мста… сами собой складываются крестомъ на груди его костлявыя руки, горькая усмшка искривляетъ лицо его, черные впалые глаза скрываются за сдыми нависшими бровями, самъ онъ изгибается, какъ бы желая поклониться, и вдругъ прыжокъ и трепетный голосъ повторяетъ: ‘позвольте, тоже позвольте!’ и Григорій Саввичъ исчезаетъ изъ комнаты. Напрасно прибгалъ за нимъ хозяинъ, уговаривалъ его вернуться въ ихъ общество, Сковорода только говорилъ съ укоризной: ‘съ меня смяться!’ и не вышелъ изъ своей комнаты.
Другой разъ другъ его собралъ много гостей, между ними были и знатные люди, желавшіе познакомиться съ оригиналомъ-философомъ. Но какъ только Сковорода замтилъ, что воя эта толпа гостей собралась, чтобы на него смотрть, онъ ушелъ изъ дому, забрался въ сарай, въ крытую кибитку и пролежалъ тамъ, пока все въ дом не стихло и не ухалъ послдній гость.
Сковороду часто упрекали въ безпорядочной жизни, и трудно было нашему философу отстаивать глубокій смыслъ, вкладываемый имъ въ свой взглядъ на жизнь. ‘Недавно,— пишетъ онъ въ одномъ своемъ письм:— нкто о мн спрашивалъ: скажите мн, что онъ тамъ длаетъ? Если бы я въ пустын отъ тлесныхъ болзной лечился, или оберегалъ пчелъ, или портняжилъ, или ловилъ зврь, тогда бы Сковорода казался имъ занятъ дломъ. А безъ сего думаютъ, что я празденъ, и не безъ причины удивляются. Правда, что праздность тяжеле горъ кавказскихъ. Такъ только ли разв всего дла человку: продавать, покупать, жениться, посягать, воевать, тягаться, портняжить, строиться, ловить зврей? Здсь ли наше сердце неисходно всегда? Такъ вотъ же сейчасъ видна бдности нашей причина, что мы погрузивъ все наше сердце въ пріобртеніе міра и въ море тлесныхъ надобностей, не имемъ времени вникнуть внутрь себ: очистить и поврачевать самую госпожу тла нашего, душу нашу. Забыли мы себя за неключимымъ рабомъ нашимъ, неврнымъ тлишкомъ, день и ночь о немъ одномъ пекущесь’ {Данилевскій, стр. 48.}.
Сковорода — бдный простой сынъ казака — обладалъ такимъ сокровищемъ: въ сердц его горла вра въ истину, онъ жилъ, укрпляясь въ ней все сознательне и распространяя ее между людьми. Когда его спрашивали, что онъ длаетъ? Онъ чистосердечно отвчалъ: ‘я радуюсь, а радованіе есть цвтъ человческой жизни’.
Его спросили однажды: что есть философія? Главная цль жизни,— не колеблясь отвчалъ Сковорода,— глава длъ человческихъ есть духъ человческій, его мысли, его сердце. Всякъ иметъ цль жизни, но не всякъ иметъ главную цль, не всякъ занимается главой жизни. Иной занимается чревомъ жизни, т. е. вс дла свой, направляетъ, чтобы дать жизнь чреву, иной очамъ, иной волосамъ, иной ногамъ и другимъ членамъ тла, иной же одеждамъ и причинъ бездушнымъ вещамъ. Философій или любомудріе устремляетъ весь кругъ длъ своихъ на тотъ конецъ, чтобы дать жизнь духу нашему, благородство сердцу, свтлость мыслямъ, яко глав всего. Когда духъ въ человк веселъ, мысли спокойны, сердце мирно, то все свтло, счастливо, блаженно. Сіе есть философія!’
Въ 1766 году Сковорода былъ снова призванъ къ общественной дятельности. Въ это время къ Харьковскому училищу присоединены были еще прибавочные классы, куда поступали преимущественно дти дворянъ. Сковород предложили преподавать имъ ‘правила благонравія’. Григорію Саввичу было уже 44 года, но онъ съ удовольствіемъ принялъ это предложеніе и, въ вид руководства для своихъ учениковъ, написали, одно изъ самыхъ замчательныхъ своихъ сочиненій, въ которомъ высказалъ свои основные взгляды на вру и нравственность. Это сочиненіе носило заглавіе: ‘Начальная дверь къ христіанскому добронравію для молодого шляхетства Харьковской губерніи’. Рукопись Эта немедленно разошлась не только между учениками училища, но и среди всего харьковскаго общества. Ею буквально зачитывались, а въ автор видли замчательнаго проповдника совершенно новаго ученія. Само духовенство сильно заинтересовалось этими правилами, но новизна взглядовъ и смлость высказываемыхъ въ ней мнній вызвали недовольство начальства, многія мста въ ней найдены сомнительными. Епархіальный епископъ взялъ эти правила на разсмотрніе и пришелъ отъ нихъ въ сильное негодованіе {См. Ковален. стр. 134.}. Онъ спросилъ Сковороду, почему онъ преподаетъ наставленіе въ христіанскомъ благонравіи столь различно отъ обыкновенно преподаваемаго. Отвтъ Сковороды былъ какъ всегда оригиналенъ. ‘Дворянство различествуетъ знаніемъ и одяніемъ отъ черни народной и монаховъ: для чего же не имть оному и понятій различныхъ о томъ, что нужно знать ему въ жизни? Такъ ли государя почитаетъ и разуметъ пастухъ свиной и цаловалникъ, какъ министръ его, военачальникъ, градоначальникъ? Подобно дворянству и такія ли прилично имть мысли о Бог, какія въ монастырскихъ уставахъ и школьныхъ тиникахъ?’
Сковорода былъ отршенъ отъ должности преподавателя. Во второй разъ приходилось Сковород уходить изъ Харькова, бросать любимое дло и искать утшенія въ уединеніи. Онъ отправился въ село Гурвинское. Тамъ, на паск помщиковъ Земборскихъ, въ уютномъ и пустынномъ уголк, среди густого лса онъ нашелъ душевный покой и написалъ свое первое философское сочиненіе — ‘Наркизъ, или познай себя’, а вслдъ за нимъ ‘Книгу Асхаль о познаніи себя’. Ни та, ни другая не дошли до насъ, ибо не были никогда напечатаны, хотя Данилевскій предполагаетъ, что вторая книга была издана въ Петербург въ 1798 году, но подъ другимъ заглавіемъ: ‘Библіотека духовная, дружеская бесда о познаніи себя’ {См. Данилев. стр. 31.}.
Съ этого времени Сковорода не берется больше ни за какое общественное дло, рдко заглядываетъ въ Харьковъ и всецло отдается своей страсти странствовать, останавливаясь на долгое или короткое время у друзей и знакомыхъ, занимаясь сочинительствомъ и музыкой. Мы видимъ его то въ Кіев, то въ Воронежской губ. у Тевяшева, то въ Бабаихъ, подъ Харьковомъ, то въ Гусинской пустоши. У помщиковъ онъ училъ дтей и поучалъ взрослыхъ. Гада того, чтобы наставлять не однхъ добрыхъ личностей, онъ часто останавливался и у людей, которыхъ ‘не любилъ за ихъ пороки, но для того, чтобы, какъ говоритъ Ковалевскій, черезъ продолженіе времени, обращаясь съ ними, бесдуя, разсуждая, нечувствительно привлечь ихъ къ познанію себя, къ любви къ истин, къ отвращенію отъ зли и примромъ доброй жизни заставить ихъ полюбить добродтель’. Выраженіемъ его тогдашняго настроенія можетъ служить имъ же сочиненная псня:
Не пойду въ городъ богатый.
Буду по полямъ я жити,
Буду вкъ мой коротати,
Гд время тихо бжитъ.
О дубрава! о зелена!
О мать моя родня!
Въ теб жизнь увеселенна,
Въ теб покой и тишина!
Города славны, высоки,
На море печалей пхнутъ,
Ворота краски, широки
Въ неволю горьку ведутъ.
О дубрава! о зелена! и т. д.
Не хочу здить на море,
Не хочу красныхъ одеждъ,
Подъ ними кроется горе,
Печали, страхъ и мятежъ!
О дубрава! о зелена! и т. д.
Не хочу за барабаномъ
Идти плнять городовъ,
Не хочу и штатскимъ саномъ
Пугать мелочныхъ чиновъ.
О дубрава! о зелена! и т. д.
Не хочу и наукъ новыхъ,
Кром здраваго ума,
Кром умностей Христовыхъ.
Въ коихъ сладостна душа.
О дубрава! о зелена! и т. д.
Ничего я не желатель,
Кром хлба да воды,
Нищета мн есть пріятель,
Давно съ нею мы сваты. и т. д.
Поселяясь у кого-либо въ дом, Сковорода занималъ всегда самый скромный уголокъ, жилъ очень просто, никого не затрудняя, самъ во всемъ себ услуживая. Любимымъ мстопребываніемъ его была паска подъ селомъ Гурвинскимъ: ‘усталый приходилъ онъ къ пасчнику, иногда бралъ съ собой сотоварища, своего любимаго пса, и вс трое вмст принимались за скромную трапезу’. Григорій Саввичъ всегда довольствовался самой грубой пищей, запивая ее или водой, или наливкой, которую всегда употреблялъ умренно. При дешевизн, тогдашняго времени, въ Украйн были въ изобиліи и водки, и наливки, тогда никакая дружеская бесда не обходилась безъ угощенія наливками и настойками, пили дома, понемногу и рдко напивались допьяна. Злые языки напрасно старались оклеветать Сковороду въ пьянств, вс знавшіе его опровергаютъ эту клевету.
Останавливаясь у бдняковъ, Григорій Саввичъ всегда умлъ быть имъ такъ или иначе полезнымъ, то помогая имъ въ домашнемъ хозяйств, то ухаживая за больными, обучая и малыхъ, и взрослыхъ членовъ семьи. Въ повсти Срезневскаго подъ заглавіемъ ‘Майоръ, Майоръ’ Григорій Саввичъ представленъ именно въ такой убогой обстановк бдняка хуторянина. Срезневскій пытался изобразить намъ романическій эпизодъ изъ жизни одинокаго скитальца, когда онъ, зайдя на уединенный хуторъ одного бдняка майора, полюбилъ его дочь и убждаемый ея умирающимъ отцомъ чуть было не женился на ней, но почти уже при самомъ внчальномъ обряд Сковорода убжалъ отъ своей миловидной невсты, убжалъ навсегда отъ неожиданно представившагося искушенія любви. Неизвстно, сколько правды въ самомъ этомъ романическомъ эпизод, но повсть Срезневскаго интересна тмъ, что рисуетъ вамъ т теплыя отношенія Сковороды къ людямъ, которыя обличали въ немъ любящее сердце.
Проживши нсколько времени въ одномъ мст, Сковорода снова облачался въ свою дорожную свиту, пряталъ въ торбу свою любимую еврейскую Библію и флейту, бралъ въ руку палку — журавель и отправлялся дальше, пока не попадалъ снова къ новымъ или старымъ друзьямъ. Никогда никто не видлъ его путешествующимъ иначе, какъ пшкомъ, никогда никому не удавалось заставить его принять самый ничтожный подарокъ. ‘Дайте неимущему’, говорилъ онъ на вс такія предложенія и обходился самымъ небольшимъ количествомъ блья и одежды. До глубиной старости онъ оставался безпечнымъ старымъ ребенкомъ, повторяющимъ свою любимую поговорку: ‘Благодареніе Богу, что онъ трудное сдлалъ ненужнымъ, а нужное сдлалъ нетруднымъ’ {См. Сочиненія Сков. Стр. 169.}. Онъ п